Ана — Дьявол и Город Крови: И жила-была манька...

Автор: Анастасия Вихарева

Психологический триллер в стиле фольклорного фэнтези

Авторский сайт (страничка, где можно бесплатно скачать книгу, форума нет, оставлять сообщения здесь, или на почтовый ящик, который указан здесь и на сайте)

http://vh666.narod.ru

vh666@mail.ru

Аннотация

Жила-была… Манька, которой хотелось быть счастливой. И не было счастья…. Когда нет счастья, кто-то мирится, кто-то продолжает ждать, а кто-то ищет правду…. Правду ищут разными путями…. Манька пошла искать нелегким путем. Железным. Чтобы не сочли еретиком, не подумали — незаслуженно, в обход, не имея на то права, перепрыгнув через головы…

    А по дороге ей встретился Дьявол — Бог Нечисти.

    Дух Зла, Дух Изгнания, Супостат и Палач…. Война между Абсолютным Богом и Богом Нечисти давно закончилась, но только не для Дьявола.... Он все еще верит, что может победить, и каждый день готовит Воинство Тьмы, накачивая мышцу Воинства, — исподтишка, оставаясь в тени, прячась за спинами и скрывая лицо. И Воинство Тьмы уходит в последнюю битву с Абсолютным Богом — не на жизнь, а на смерть... С любовью, с верой, с надеждой, отвоевывая для Дьявола новое пространство. Вампиры, оборотни, духи и прочая нечисть ... Среди них нет места человеку — они открывают Маньке свою правду, в которой ей отведено незавидное место.

        Но разве можно обидеть женщину? Стерпит она?

Вампиры, оборотни, духи и прочая нечисть разделились на два лагеря….

ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ

Часть III Неожиданный попутчик

    А Манька, закинув за спину заплечную котомку, в которую кроме железных запасок положила топорик, немного крупы, соль и спички, завернутые в водонепроницаемый целлофан, теплую зимнюю одежду, сменное белье и предметы ухода за собой, прошла огороды, пересекла поле, бродом перебралась на другую сторону реки, и родная деревня скрылась из виду.

    Места пошли незнакомые.

    Направлялась она по наущению кузнеца господина Упыреева верхними путями вдоль реки к истоку, к болотам, через которые, как сказывал он, имелась тайная тропа, которая вела бы ее к тому самому месту, где некая таинственная женщина неопределенного возраста, живота не жалея, выписывала пропуск к Идеальной Радиоведущей, сообщая Ее Величеству о настоятельных прошениях несовершенных и обездоленных посетителей, не имеющих доступа через парадную. Сказывал он, что очередь, может, покажется ей небольшой, но это ли не показатель быстрого вразумления и удовлетворения запросов посетителей. И если истина за Манькиным делом, то первая встанет она на очередь! Накормит ее Посредница при деле, умоет и пренепременно рассмотрит внутренности надменных помышлений, которыми пропитана она с ног до головы и спереди, и сзади, не позволяющих узреть ей величие благороднейшей из женщин, поимевших благодетельность в очах своего мужа, которую принял он в чреве своем как душу праведную.

    Не особо вникала Манька в мудреные речи господина Упыреева, заносило его, когда поминал Интернационального Господа Йесю, нареченного Спасителем, спасшего человечество от грехов, которые будто бы смыл кровью своей.

    Ну, как могла она поверить, что он лично знавал Йесю и даже сиживал с ним за одним столом, будучи мытарем?

    Разве столько живут?

    И когда господин Упыреев обвинял ее во всяких грехах, согласиться не могла — знавала она грешников. Жила себе и жила, не убивала, не крала, не завидовала.

    Тем более, что грех уже как бы смыт.

    Поставить рядом Благодетельницу, будет ли она так же чиста, если плюет в хороших людей?

    Но и господин Упыреев вникать в ее размышления не стал, закрывая тему словами:

    — Бог ли не защитит Избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь? — строго взглянул он на нее. — Сия Благочестивая Жена избрана Господом Нашим в Избранные, ибо молитва ее не от мира сего и уже достигла ушей Божьих! А ты мерзость в глазах Его…. Сказываю, что уважаемые люди, как бы не казались тебе, идут в дом свой более оправданным, нежели ты: ибо всякий, возвышающий себя, уже унижен, а унижающий себя — возвысился.

    — Так я ж не возвышаюсь! — упорствовала Манька. — Я как раз наоборот… Вон на мне железа сколько! Через него иду! Это она хвалит себя день и ночь…

    — Без гордыни хвалит! Истину возвещая! Говорит о себе, чтобы люди сказали в ответ: так ли о ней думают, и каковы им дела ее! Она не явно хвалится, а тайно, в помыслах…. Вот нет ее, а люди думают о ней, и помнят дела ее. А ты тут, а уже не помнят….. И нечем тебе хвалиться! — и берет тебя злоба! Поди-ка, расскажи, как живешь — на смех поднимут! Гордыня твоя внутри тебя, как грех, который вопиет к тебе день и ночь, и гнилую натуру твою видят люди, а у нее смирение перед бременем, которое возложил на нее Господь!

    — Ни фига себе, бремя! — возмутилась Манька. — Такое бремя любой с радостью понесет!

    — Ты гордыню-то усмири! — грубо оборвал ее господин Упыреев. — Вот откроется геенна огненная глазам твоим, там и посмотрим, кто из праведный, а кому более дается, — и, оскалившись всеми зубами, добавил с ехидцей: — Неграмотная ты, ума тебе пес наплакал. Скотиной не соблазняется Господь, а Спаситель Йеся, Единородный Сын Отца Небесного, радуется каждому грешнику, который любит его более, нежели себя. И чем греха больше, тем больше рад — ибо, поднимая, поднимается! Скотина грешить не умеет, потому и скотина…. Осознанно…. Грех отличает человека от скотины! Вот ты, и вот, поганым твоим ртом, обозначенная грешница…. Не ищет она оправдания греху своему — но знает грех, и знает, молится за нее всякий, кто в земле, ибо грехи ее открыты, а твои в тайне! Незамысловатая жизнь твоя закончится скоро. И горе, и радость — все в юдоли земной останется. И разверзнется геенна огненная, и возопиют к Господу от земли свидетели, кто в тайне, и кто явно. И поймешь, как много было проклинающих тебя. Кому ты на земле нужна? Кто слово за тебя молвит? Ни отца у тебя, ни матери — и душа обличает. А человек, который грех свой в тайне знает явно, и приготовил белые одежды, будет услаждать себя плодами в Царствии Божьем — ибо поставит его Господь Царем земли и посадит его одесную за разумение. Славят его люди… — господин Упыреев взглянул грозно, метнув в ее сторону свирепый взгляд: — Так не гневи Бога, смири гордыню и прими судьбу, как должное!

    — А какая у меня судьба? — шмыгнула Манька носом, не уловившись на хитросплетения господина Упыреева.

    После того, как открылось ей железо, честность кузнеца вызывала у нее сомнения. Если и был кто в земле проклинающий ее, то он стоял на очереди первым….

    Хорош тот Господь, который возьмет господина Упыреева в свидетели! Да только не Манькин это Господь — и даром он ей не нужен…. Уж лучше в геенну. Страшно с такими, от грехов кровью отмытыми….

    Ну, правда же, кто не испугается, увидев человека, который с головы до пят в крови?!

    К тому же, не в своей, в чужой…

    — Искра Божья Благодетельница наша! — негодуя, топнул ногой господин Упыреев. — Денно и нощно печется она о благе подданных! Уразумей, и сквернословию своему закрой уста. Перед тобой одна дорога — в Царствии Небесном в геенне огненной гореть! Будь покорной — и многие грехи твои откроются тебе. А она, Благодетельница наша, позаботится о душе твоей, ибо ей — Царствие Божье!

    Чувствовала Манька, лицемерит господин Упыреев. Зловеще прозвучали его слова, и хищный взгляд, идущий опять же из глубины, уловила. Но сама знала, как-то неправильно она любила Спасителя Йесю. А как любить, если никакой отдачи нет? Хоть бы намекнул, что существует в природе. А если природой не мог управлять, то какой Бог? Бог живым должен быть и страшным в гневе, щедрым, когда правильно все делают. Объяснить, если что не по Его, когда человек хотел бы, да не знает как…

    В Боге Манька разуверилась. Не видела она Его промеж людей. Может, он и был, может, и не было его, но равнодушно взирал он на ее мучение. Разве что когда убивал мысли тяжелые, внушая глупую надежду: Маня, я понимаю, в глазах песок, и соль сыпалась на рану, теперь усни, а завтра будет новый день… — голос шел издалека, легкий, как ветер, но разве этот голос принадлежал Господу Йесе? Местный представитель Спасителя запретил ей слушать этот голос и обозначил его, как Дьявольское наущение.

    И Манька не понимала — почему? Вроде мысль была здравая….

    В церковь она принципиально перестала ходить, когда Святой Отец запретил хоронить на кладбище одну пожилую, измученную жизнью и изувером-мужем женщину, как самоубийцу, а спустя неделю услышала и увидела, как тот же Святой Отец прощает изуверу грехи, причащает, поливает святой водой, мажет душистым маслом… и соболезнует! Поведение Отца оскорбило ее до глубины души. Разве он собственник кладбищенской земли, чтобы отказать покойнику? И разве он судья, чтобы прощать грехи изуверу? И как он может быть уверен, что Бог простит, если ни разу не видел Его?

    Но это было после.

    А сомневаться она начала раньше, когда однажды к Батюшке подошла нищенка и, немного стесняясь, попросила дать ей свечку, поставить за себя. Отче отправил женщину в церковный магазинчик. Женщина немного помялась и призналась, что денег у нее нет. Батюшка посмотрел на нее с жалостью, посетовал, что пожертвования скудные, и что, если он возьмет свечечку у продавщицы, грех будет на двоих, ибо ограбят бедную женщину, которой придется отчитываться за недостачу, а у самого у него свечек нет. И потом еще минут десять рассуждал, что свечки тем и хороши, что человек жертвует, ведь и Господь Йеся должен пожертвовать своим временем, своими делами, чтобы устроить человека.

    Манька денег нищенке дала, но сразу предупредила, что от нее исходит одно зло, и сколько бы свечей за себя не поставила, жизнь лучше не становилась — зря только деньги извела. И посоветовала купить или еды, или одежонку.

    Наверное, Спаситель Йеся знал, что мороки с нею будет много. Выводить в люди богатого человека было гораздо проще. Заметно — и сразу слава. Вот, например: удвоил он Манькину зарплату — а как заметить, если долгов вчетверо больше? Или богатого человека состояние удвоить — как не заметишь, если сразу и дома два, и завода два, и поле вдвое, и коровник?

    Из наставлений господина Упыреева, сказанных на понятном языке, она уяснила, что не след ей пугать Посредницу высказываниями по поводу неприятнейшего запаха в избе — гнилостные выбросы из тела несовершенных людей редко пахли по-другому. Манька клятвенно заверила, что когда Посредница вынет ей внутренность, чтобы загаженный отход выказать Благодетельнице, подобного с нею не случится — она будет смирной и сделает все, как та ей скажет, не ворочая носом, лишь бы дело не осталось без рассмотрения.

    И велел господин Упыреев поклониться всяким мудрым наставлениям, коими будут потчевать ее в имениях, предоставленных величайшими повелениями Благодетельницы народу лживому и проклятому от века.

    Странно было Маньке слышать, что есть такая земля, куда уходили на покой проклятые, радуя Царицу всея государства своим смирением. Значит, не врали про больницы для еретиков….

    И опять порадовалась, что Благодетельница умеет проявить заботу и о людях, которые не имели к ней уважения. Тем более, должна она была понять ее, ибо чистотой помыслов, какие собиралась нести в сердце, затмила бы многих из народа, обозначенного кузнецом, как народ праведный — а по ее разумению, как раз наоборот!

    А еще просил господин Упыреев пробу снять с разбойничьего железа, которое приготовили по его наущению, чтобы катилась не колобком, а шла, как положено, защемленная в кандалы. Только так Совершенная Женщина не сочла бы ее приход как бессовестное противопоставление своим дражайшим выступлениям.

    Манька очень расстроилась, когда поняла, что железо, которое она несла на себе, еще не все. Свое железо казалось ей уж таким тяжелым, что страшно было высматривать его — но сдуру согласилась и на это.

    И на том спасибо, что не сразу. Может к тому времени она уже свое железо хоть немного и съест, и износит.

    Долго ли шла она, коротко ли, но в стужу и лютый мороз не отступилась.

    Сначала широкая полноводная река повлекла ее к неистовым ветрам, к морю-океану.

    Было в царстве государстве, что некоторые реки текли наоборот, к своим источникам, где уходили в землю. А некоторые текли с горных вершин в сторону моря-океана. Были такие, которые текли с другого моря — и не разберешь, куда какая течет. Но цивилизация так быстро развилась, что без разницы, откуда и куда, а только пить воду из рек было не всем можно. Когда пили, кто кем становился, это уж как повезет. Сосед Манькин выпил, и участок земли у него нарос, а Манька выпила ту же воду из той же кружки — и обернулась козликом. Били ее до тех пор, пока не поняла, что та вода ей не подходила.

    Вот и с рекой, которая была в их краях единственной, она разобралась не сразу.

    Следуя совету, шла она против течения, думая, что идет на болото. И когда вышла на широкий берег, ужаснулась.

    Буйные ветры рвали небо, и страшные завывания ветров схлестнулись с шумом прибоя, который набегал и разбивался о скалы широкими и высокими волнами. И тьма стояла, от которой страшно становилось.

    Благодетельница жила на другом конце государства, и теперь она от нее была дальше, чем когда отправилась в путь. Так долго добиралась, и напрасно.

    Делать нечего, повернула она назад.

    Но дорога в обратную сторону оказалась легче. Она знала, где можно переночевать, к кому на постой попроситься. Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни. Иногда задерживалась на одном месте.

    Голод не тетка.

    Правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка угощала ее вместо платы за наколотые дрова, за вымытую избу, за расчищенный с крыши снег.

    И ровно через год, после того, как отправилась в путь, снова увидела родные места.

    Внезапно предстала перед нею родная деревня.

    Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.

    Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около, не испытав своего дела. Ничем не могла она похвалиться, воротившись с позором. Именно такой конец прочили ей. Деньги к тому времени закончились, одежда обветшала и износилась, но она понимала, что не пропадет. Голова на месте, руки-ноги целы. И только здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака, она не могла проситься на постой, чтобы снова не стать посмешищем. Она не хотела от людей в своей деревне ничего: каждый, хоть раз да унизил ее, напомнив о сиротской доле, попрекнув куском хлеба. И не было никого, кто мог бы подбодрить, сказать доброе слово.

    Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Она надсадно кашляла, кровь шла горлом, и седые пряди состарили ее на два десятка лет. Мало кто узнал бы в ней прежнюю Маньку. Силы покидали ее — она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев. Только не могла понять, как такое возможно. Наступила весна, и люди готовились к посевной. Она видела не полностью вспаханные поля, ребятишек, шныряющих по угорам и собирающих первую съестную траву, отощавших за зиму коров…

    Крадучись, Манька проскользнула мимо деревни и обошла все места, в которых могла встретить человека, петляя по лесу и хоронясь от взглядов. И незаметно для себя углубилась в глухие места.

    Мысли ее были мрачные — шла она, не разбирая дороги.

    Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной. Лес о чем-то шептал, выдавая ее присутствие.

    Она оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Где была час или два назад?

    Там, в этом сумраке могли хорониться дикие звери — ей стало страшно.

    Она двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще. С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка.

    Манька замерла и облилась холодной испариной.

    Заблудилась!

    Раздался треск, и мимо, ломая сухостой, с вальяжным видом, неспешным шагом проплыл огромный рыжеватый лось. Он еще не сбросил рога. Заметив ее, остановился, повернув в ее сторону королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри, скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, криво оскаливаясь про себя наивным помыслам человека, который рискнул забраться так далеко безоружным, забыв о том, что все животное царство ненавидит его лютой ненавистью за свое вымирание.

    Ни живая, ни мертвая от страха, Манька пожалела, что не осталась в деревне.

    Глупо так рисковать собой…. Ну посмешила бы людей — мало смеялись?

    Голые стволы не имели просвета, и ни один знакомый шум не доносился до ее уха.

    И так обидно стало, что села она под елью и горько заплакала.

    Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от своей задумки, но как открыть тайну железа?! Железо не убывало, а прибывало, заключая ее в себе, как только забывала о нем. И три пары железных обуток разом оказывались на ней, три посоха в руке, три железных каравая, открываясь всякий раз, как только губы ее исторгали жалобный стон. Боль от железа не проходила. Как мельничные жернова молотило оно ее силу, убивая всякую надежду.

    «Ну почему? — думала она, вспоминая, каким теплым был голос, который успокаивал ее когда-то. — За что?»

    На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок.

    Шутка ли, самая богатая праведница государства потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке?!

    Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности), собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке и пристроился к Маньке со словами:

    — Что плачешь, красная девица? Али с дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое представление? — вкрадчиво спросил он, заглядывая в глаза, будто не надеялся, что она его увидит.

    Манька обрадовалась, когда услышала голос, похожий на тот, о котором только что вспоминала, и расстроилась снова, заметив нематериальную основу незнакомца, но не так сильно.

    Все же теперь в лесу она была не одна.

    А что нематериальный, может, к лучшему — вдруг не слушает Благодетельницу? Пусть бы только не исчез, как появился…

    — И вы туда же! — Манька утерла слезы и с любопытством уставилась на Дьявола.

    Выглядел он необычно. В глазах его она усмотрела такую ночь, рядом с которой сумрак леса перестал бы пугать любого.

    — Я хотела нашей Благодетельнице показать себя, чтобы не искала она мне беды, и вот нате! Заблудилась!

    — А зачем показывать? Думаешь, не налюбовалась она тобой? — с недоумением поинтересовался незнакомец.

    — Откуда?! Мне кажется, она не имеет обо мне не малейшего представления! — воскликнула Манька сердито и горестно. — Рассказывает обо мне такое! Люди мне, что оборотни, каждый норовит укусит, как ее наслушается!

    — Ну, здрасте! — округлились глаза у незнакомца. — Твоя быль удивила бы меня, если бы не наблюдал за тобой сверху! — он с сарказмом, злоехидно ухмыльнулся, признаваясь совершенно бессовестно, будто в благовидном поступке: — Есть за мной такой грех, присмотреть за недостойным, который на чужой каравай разевает роток, — весь вид его был красноречиво негодующим. Без слов понятно, что он имел в виду именно ее. Наконец, незнакомец смягчился, заметив, что взгляд его она выдержала. — Но не стоит об этом. Поверни назад, выйдешь снова в небольшое селение! — посоветовал он.

    — Мне не в селение надо, будь оно трижды неладным! — воскликнула Манька в сердцах, не выдавая дрожь рук, спрятав их за спину.

    Минутная слабость прошла, и теперь она снова была полна решимости завершить начатое. Вот и незнакомец облил ее презрением. А разве люди поступят по-другому? Она не сомневалась, что если доберется до нужного человека, дело быстро решится в ее пользу, тогда она могла вернуться — и никто не сказал бы обидные слова.

    Она шмыгнула носом, вздохнув горестно.

    — Мне к Посреднице надо, которая пропуски выписывает и внутренности смотрит! — всхлипнула она снова.

    — Эка ты хватила! А что у нее делать? — удивился Дьявол пуще прежнего, пройдясь взад-вперед, пожав плечами.

    — Не вашего ума дело! — разозлилась Манька, решив, что никакой помощи незнакомец оказать ей не смог бы, даже если бы захотел.

    Она высморкалась и поднялась, подбирая заплечный мешок с железом.

    Но таинственный незнакомец не замедлил с ответом, попеняв ей:

    — Посредница и близко, и далеко. Это кому как! Я вот, например, отсюда замечательно могу ее рассмотреть. Но видишь ли ты конец своего исхода так же ясно, как вижу я?

    Манька задумалась. О чем это он ей говорит?

    Конечно, она знает цель своего исхода, иначе стала бы разве искать способ доказать Благодетельнице добрые намерения?

    — По серости и убогости твоей возомнила себя невесть кем... Перед кем становиться собралась? Не мешало бы спуститься с небес… — упрекнул незнакомец, строго взглянув исподлобья. — Легче всего обвинить белый свет, что нет в тебе света. Не зря летит о тебе дурная весть по всей земле от Помазанницы моей, ой не зря!

    Незнакомец с самого начала дал понять, что будет горой стоять за Благодетельницу, открывая ей ее неправду. Значит, слышал он радио…. И к Благодетельнице относился так же, как другие.

    Она не то, что расстроилась, ее сдавил холод и боль. Не физическая, нет, — мука, которая не покидала сердце. Просить о помощи было бесполезно, ради смеха он мог и дальше в лес отправить. Она никогда не понимала, какое люди получают удовольствие, издеваясь над слабым и беспомощным человеком, против которого как-то вдруг, неожиданно, выступали единым фронтом. Так было и с нею в школе. Это была не ненависть, что-то другое…. Как будто тьма опускалась на людей, когда она стояла среди них, и уходила вместе с нею — и толпа снова становилась мирной, удивительно разобщенной, у каждого находилось свое дело.

    — Интересно, а что я могу сделать, если она всюду нос сует? Откуда свету-то взяться? — в сердцах бросила Манька. — Чем я вам не угодила?.. И люди все… слушают ее.

    Она угрожающе приподняла посох, выставляя между собой и незнакомцем, направив конец в его сторону. Обычно наедине, когда человек чувствовал, что у него нет поддержки, резкое давление на совесть и угроза в его адрес обычно срабатывали. В одиночку на нее нападать боялись.

    — Если ты праведница такая, что ж ты железо носишь в котомке? — ехидно заметил незнакомец, уставившись на ее ноги. — Я смотрю, не утруждалась за этот год…. Не Благодетельницу искала — себя показывала! Ну, как, рассмотрели? — Она на царство взошла, и все люди ей поклонились, а тебе? Кто принял правду твою?

    Манька покраснела.

    И то правда, она уже месяц ходила в удобных кроссовках, после того, как смозолила пятку об железо. И везде, где она была, ее никто не поддержал. Некоторые покатывались со смеху, некоторые удивлялись, некоторые откровенно кривились и поворачивались спиной. Разве что раза четыре встретила старых женщин, которые оказались мудрее остальных. Поняв, куда идет, они откровенно жалели ее, посоветовав близко не подходить к Благодетельнице, пока железо не сносится полностью. Одна снабдила узелком лечебной травы, вторая завязала в узелок осиновые опилки и повесила оберег на шею. Третья помыла в бане и подставила спину, когда железо вдруг оказалось снова на ней, и она повалилась. Четвертая долго гладила по волосам, пока не заснула.

    Манька ничего не ответила. И не раскаялась.

    Не показывала она себя — знала, что Благодетельнице есть над чем посмеяться. Сам бы попробовал поносить и поесть железо. А она попробовала. От зубов осталась третья часть. Корни зубов вызывали боль, от которой впору лезть на стену. Она проглотила осколки зубов вместе с железными крошками. А железо не убывало, а прибывало.

    Она зло поднялась и по мягкому мху пошла искать хоть какую-нибудь тропу.

    — Кто кроме меня мог бы помочь тебе в этом лесу? — крикнул незнакомец вдогонку.

    Она не обернулась. С первого взгляда было ясно, что незнакомец на стороне Благодетельницы. Ишь, какой холеный! И весь в черном. Ему ли понять ее беду? Он не был сиротой, ему не жали сапоги, и звери на него не нападут. Так к чему объяснять точку зрения, если заведомо будет предана осмеянию?

    Манька остановилась, чутко прислушиваясь. Ночь становилась гуще, ей следовало поторопиться.

    — Ты селение с востока или с запада обходила? — приблизился незнакомец.

    — С запада, — ответила Манька, припоминая дорогу.

    — Тогда нам сюда, — незнакомец ткнул пальцем в густые заросли.

    Манька поморщилась. Через такой ельник, пожалуй, не проберешься. А если зверь — не заметишь.

    — Почему сюда? — подозрительно уставилась она на него.

    — Есть такая наука, без которой в лес лучше не соваться, — ответил незнакомец с усмешкой. — Правильная ориентация называется. Ветви на деревьях гуще и муравейники с южной стороны, мох с северной, солнце на западе садится, все реки впадают в море…

    — Не все! — отрезала Манька, помянув недобрым словом обманную реку.

    Если бы не река, она уже поговорила бы с Благодетельницей и вернулась домой.

    — Все! — отрезал незнакомец. — Если ты об этой, — он махнул рукой в ту же в сторону, куда направлял ее, — правильнее реки не сыщешь. А то, что ушла не туда, так ты неправильно смотрела! Кому-то река течет так, кому-то так, а для третьего на месте стоит. Вот, если бы вместо тебя была Мудрая Женщина …

    Манька не ответила, загнула ветви, пролезая в чащу, натыкаясь на сучья. Шла она вслепую, зажмурив глаза. Какая разница, в какую сторону идти, если и так ясно, что заблудилась. Никто искать не будет. Значит, надо идти, пока не выйдешь на поле или на ту же реку, а там можно дорогу найти.

    Незнакомец засеменил следом, недовольный тем, что она уходит от разговора.

    — Я, конечно, не против, если твои внутренности будут рассмотрены… — он забежал вперед и завис перед нею, немного осветив место. Не понять как, просто вдруг стало светлее и видны стволы вокруг. — Даже рад…. Но помилуй, умереть можно и здесь: мыло, веревка, подходящий сук — все есть! К чему такая спешка угодить в пространные места?

    Манька резко остановилась. Болезненно сжалось сердце: не об этом ли говорил кузнец господин Упыреев, когда приказывал не пугать Посредницу высказываниями о дурно пахнущих гнилостных отходах загаженных людей?

    Она прищурилась.

    По глупости или преднамеренно незнакомец натолкнул ее на размышления?

    Странно, что самой не пришло в голову. Как можно вынуть внутренности и не убить человека? Может, ведут ее как вола на заклание? Не зря кузнец ухмылялся, намекая на Царствие Небесное, на скорую геенну и жертвенного агнца… И этот… тоже ухмыляется!

    Она сдавила посох в руке до боли. Наверное, побледнела. Но ведь Благодетельница была доброй — ее любили, а разве полюбили бы злого человека?! Она так много рассказывала о себе, о своей мудрости, о добром к народу расположении. Может, странный полупрозрачный незнакомец — призрак еретика? Просунув посох внутрь чащи, она пригнула хилые деревца к земле, освобождая проход: до Посредницы далеко, а когда встретятся, будет осторожной — и если незнакомец намекал на правду, то задорого она сложит голову.

    С другой стороны, сколько раз она пробовала сунуть голову в петлю?

    Если есть, кому совершить грех, к чему брать его на себя?

    — Мне все равно, — упавшим голосом призналась Манька. — Дойду, там видно будет.

    — Вообразила ты себе, что дорога будет легкая. Но ведь поняла уже, что не волной электромагнитной полетишь, как Радиоведущая, ногами потопаешь, в железо обутыми, — вкрадчиво произнес незнакомец. — Разве не устала? Стоит ли, Маня, продолжать твое путешествие, если конец один? К чему мучения твои? Вот он сук…. Вот веревка…

    Манька до боли стиснула зубы. Характерная черта в каждом, кого она встречала — начинала злить. Зря она ела железо, хоть и не убывало его, будто нарастало на старом месте?! Не было у незнакомца повода гневить ее подозрениями, будто бы она не искренна в своем намерении. Ведь не было рядом Благодетельницы, зачем же было идеализировать ее и прогибаться, стараясь выказать все так, будто он Благодетельницу любит, а она нет? Откуда столько желания угодить Идеальной Женщине? Она не претендовала ни на первое место, ни на второе, и не со зла искала, а чтобы поговорить с нею.

    — Может, покажешь, как это делают? — процедила она сквозь зубы, не останавливаясь. — А намылить я помогу!

    Незнакомец не ожидал такое нелюбезное обхождение.

    Он растерялся, поотстав, глядя ей вслед. Шмыгнув носом, нагнал, пристроившись сбоку.

    Некоторое время продирались сквозь ельник. Вскоре он закончился. К своей радости, Манька обнаружила забытую грязную дорогу, поросшую травой и мхом, укрытую сухой хвоей и не сгнившими прошлогодними листьями. Она бы и не заметила — наверное, ночь была в самое темное время суток, но незнакомец стоял на колее, проделанной человеком, а деревья в том месте ровно раздвинулись, открывая чистый участок неба с яркими звездами. Незнакомец висел в воздухе, как светляк, но при этом сам ничуть не светился…. Скорее, подсвечивал себя со всех сторон…. А чем, непонятно, источника у света не было.

    Незнакомец тоже облегченно вздохнул, будто вымотался не меньше.

    — Фу, — произнес он, отряхивая с плаща сухие веточки, сняв несколько с ее волос.

    Манька усмехнулась, вспомнив, как проплывал он сквозь деревца, не забывая скорчить при этом мучительную мину. Его фантастическая способность удивила ее. Не человек, а туда же!

    Неловкое молчание затянулось.

    Было темно, силуэты елей и полуголых лиственных деревьев то угрожающе надвигались со всех сторон, то отодвигались в отсвете незнакомца. Манька шла торопливо, насколько позволяло железо. Дорога постепенно становилась накатанной, а спустя час колеи, затопленные талой водой, стали глубокими и превратили ее в непроходимую. Свернули на обочину, и шли уже по едва оттаявшему краю. Глаза ее привыкли, и видела она дорогу довольно неплохо. А еще через час лес вдруг резко оборвался, открыв взору деревню на краю поля, знакомую ей до боли, освещенную уличными фонарями.

    Жители уже спали, огни горели лишь в трех-четырех домах. Наверное, забыли выключить свет, или бодрствовали, как бывало, она, когда мучила бессонница. До рассвета было далеко, но первомайская ночь короткая. На земле еще лежала темень, а уже воздух наполнился голубоватыми рассветными сумерками. Небо стало светлым, звезды гасли одна за другой.

    Здесь страх оставил ее.

    Манька с радостным видом обернулась к незнакомцу, чтобы поблагодарить.

    Но он опередил.

    — Не стоит! Не все в этом мире имеет запах мертвечины. Рад был нашему знакомству. Куда ты теперь? Домой? Вижу, год не прошел для тебя даром….

    Манька пожала плечами.

    — К Посреднице, куда же еще-то?.. — сказала она с тоскою.

    Незнакомец смерил ее взглядом.

    И вдруг оживился, заметив, как Манька с тихой надеждой прощается со своей деревней.

    — Провожу, что ли немного… Посмотреть уж больно любопытно, чем у блаженных позором застолбленная дорога заканчивается! — взгляд его был не то, что добродушен, с укоризной и любопытен. Он встал рядом, будто прощался с деревней тоже. — И кто, Господи, посадил на твоей земле такое гламурное деревце? — незнакомец покачал головой, ни к кому не обращаясь.

    — Ты что ли столбил, чтобы позорной ее называть? — по привычке резко ответила Манька, не имея никакого желания в этот миг видеть незнакомца рядом. Все равно он был… какой-то не материальный. И любил Благодетельницу. Пусть бы любил, она ее тоже не ненавидит — но ведь станет высмеивать. И когда дойдут, выставит в невыгодном свете. И кого Благодетельница послушает? А деревьев на ее земле — черемуха, рябина, две яблоньки и куст смородины, да еще малина вдоль плетня. Обычные, не гламурные, какие на каждом огороде…

    Ей было грустно. И больно. И тревожно.

    — Без меня не обходится! — краснея, признался незнакомец.

    Манька пытливо взглянула на него, вдруг сообразив, что не знает ни его имени, ни его происхождения.

    — А вы… Вас как зовут? — спросила она, пожалев, что не поинтересовалась раньше.

    — Дьявол, — представился незнакомец и галантно поклонился. — Бог Нечисти…. Только я один, если можно…

    Манька на мгновение застыла, разглядывая незнакомца искоса, забыв об осторожном с ним обращении. В голове поднялась какая-то муть из разных предположений, но рассматривать их она не собиралась. Потом ее недоверчиво криво перекосило. Минуты три она молча взирала на него, пытаясь осмыслить сказанное. И не сдержав лошадиное «ыгы-гы-гы-гы!», заливисто загоготала.

    Встречала она и чудаков, и мудаков, но незнакомец переплюнул всех. Ей уже стало жаль расставаться с ним — было у него хоть что-то свое…. Не так как у людей, которые дорожили своей репутацией, боясь даже подумать обнаружить поведение, не свойственное общепринятым нормам.

    — Хорош, врать! Откуда здесь Богу Нечисти взяться?! Дьявол, он… он…

    Манька сверлила незнакомца взглядом, подыскивала слова, внезапно сообразив, что не так уж много знает о Дьяволе. Лицемерный, лукавый, лживый, боится крестов и молитвы, изгнан из Рая, действительно, Бог Нечисти — заведует чертями и демонами… В свое время пытался соблазнить даже Интернационального Спасителя Йесю, но тот не соблазнился ни государствами, ни хлебами, ни дружбой с ангелами…

    Она растерялась, не зная, как поступить: плюнуть в Дьявола, или обождать… И страшно стало: вот она правда о ней самой, вот почему не жаловал ее Спаситель Йеся…. Искушает ее? Но ведь она не Спаситель. Плюнет, не плюнет — жизнь перемениться? Благодетельница полюбит? И с какой стати она скажет этому господину: «Извините, ваше имя меня не устраивает! Не могли бы вы перестать тут висеть?» Если уж на то пошло, земля тут была государственная, и не ему, это ей тут места не было. Изгоняли-то не его, а ее…

    Незнакомец вел себя миролюбиво. Хуже, помог ей!

    — Что, он? — вежливо поинтересовался незнакомец, сложив перед собой ладони лодочкой, отведя в сторону два мизинца, зажимая трость в подмышках и улыбаясь с некоторой озабоченностью.

    Точно так же делал Святой Отец, когда Манька приходила на исповедь.

    Пока еще ходила в церковь, стараясь быть примерной прихожанкой.

    — Он в Аду! Рогатый, с зубами, а глаза у него… Во! — с жаром произнесла она, приложив пальцы к глазам и растянув до предела. — А еще у него огонь во рту — и воняет… Нет, — она поморщилась и покачала головой. — Ему на волю нельзя! Знаешь, что он с нами сделает?!

    — Что? — заинтересованно полюбопытствовал незнакомец.

    — Распотрошит нас тут всех! — горячо поведала Манька. — И будет на земле, как в Аду! Реки крови! Не-е-ет, у него, как бы это сказать, тяжелая работа — наказывать грешников, — она пожала плечами, махнув посохом и сбив крапиву. –— А грешников много… Ужас, если он вырвется! Ад место ужасное, там огонь и сера, вопль и скрежет зубов… Там он злобствует…. Зря вы называете себя таким именем…. Вы… — она запнулась, покраснев. — Вы не такой плохой….

    — Можно подумать, что без меня реки крови не текут! — фыркнул Дьявол. — Вот ты, например, куда бежишь от хорошей жизни?!

    — Я не бегу, — не согласилась Манька. — Я иду. По своей воле. Меня никто не наказывал… Просто жизнь у меня…

    Она с любопытством примерилась к незнакомцу…

    Или на земле? Его же в землю Отец Небесный изгнал! И Отцы Святые пугали им людей. Тоже, правда…

    — Что — жизнь? — незнакомец въедливо сверлил ее взглядом, заложив руки за спину.

    — Несправедливая какая-то… — задумалась Манька. — Неправильная она…

    — Неправильной жизни не бывает, — не согласился незнакомец. — Она или есть, или ее нет, — твердо произнес он.

    — Тогда я неправильная… — задумчиво проговорила Манька, отгрызая себе ноготь. — А Дьявол… Дьявол не стал бы со мной разговаривать…. И помогать. Кто я такая? Вы снаружи, а Дьявол… А еще есть бесы, — вспомнила она, — они обращаются из человека с грязными словами….

    — Бесы — произведение людей, они не всегда ругаются грязными словами, иногда они очень дружно живут со своим носителем, а может, его уже и нет! — подсказал незнакомец, прищурившись и наклонив голову. — Спаситель же устоял, одержал верх, получил власть — и сразу всех сделал счастливыми? Ушла неправда с земли…. Людей справедливо судит! Вот ты, оскотинилась — и перестал он тебя любить! И денег нет, и счастья нет, и любви…. А была бы человеком…

    — Может быть… Он почему-то меня еще в детстве не полюбил…. Наш кузнец… господин Упыреев, говорит, что я не умею грешить…. осознанно…. А разве так можно? — Манька задумалась, нахмурившись. Краснея, она вдруг поймала себя на мысли, что не меньше других боится быть уличенной в порочащей связи. — Но Дьявол…. Но ведь он же нечистый! Вы, безусловно, не можете быть Дьяволом!

    — А ты чистая? Ногти грязные, голова в соплях, волосы войлоком… — незнакомец осуждающе улыбнулся во весь рот своих белоснежных зубов, подобрал черный, какой-то уж слишком, до глубокой чистоты незапятнанный плащ-накидку с капюшоном….

    Внутренняя сторона плаща была красной, как кровь. Он тихо струился на плечах незнакомца, как крылья, и стелился позади его. Из внутреннего кармана торчали верхи черных перчаток. Под плащом он одет был просто: строгая рубашка, с глубокими отворотами, с золотыми запонками и пуговицами. Цвет ее менялся от красного до черного — там, где она оставалась без плаща, она становилась черной, в тени плаща была красной. Черные узкие брюки, перетянутые кожаным ремешком с золотой пряжкой, кожаные черные туфли, начищенные до блеска. Обеими руками он упирался на лакированную трость красного дерева. И весь он был какой-то несуществующий, но холеный.

    Манька взглядом проверила его ногти — чистенькие. Обточенные. Кожа на руках мягкая, бархатная, нежная, как у ребенка… И волосы — какие-то странные. Концами становились прозрачнее и переставали существовать. Черные, волнистые, слегка развевались, хотя и ветра-то не было, и вроде не заканчивались, а уходили в пространство. Глаза — тихий ужас! Бездна…. И не слепые, в глубине горел огонь, только далеко-далеко….

    Ясно же, что из богатых, а разговаривает с ней запросто. Из людей такой не стал бы, побрезговал. Обычно кривились и показывали спину, или выслушивали, и ничего не делали.

    Сразу стало как-то не по себе. Дьявол, не Дьявол — а за демона вполне мог сойти…

    — Это у меня гребешок сломался, там два зуба осталось. Крайний левый и крайний правый… — оправдываясь, смущенно проговорила Манька. Лицо ее пошло пятнами. — Ну, не знаю… — неуверенно протянула она, уже начав сомневаться и в том, что Дьявол существует, и что не существует — и что в Аду, и что на земле… Ну да, пожалуй, рядом с ним нечистой была она, согласилась Манька, продолжая рассматривать незнакомца. Солидный…. Скорее, плотно эфирный. И вроде он был, но там, где он стоял, она видела и траву, и стволы. Несколько смазанные, и уже казалось, что эфирный не он, а то что позади него. Не молод, но и не стар, вполне мог сойти за отца или за умудренного опытом старшего. Впрочем, она всегда так чувствовала некоторых людей, которые имели над нею власть, независимо от возраста. Необычный…. Странный…. Метафизический…. Но чтобы сам Дьявол? Нет, не может быть! Мало ли кто как себя назовет — в Дьявола не верилось.

    Незнакомец, заметив ее недоверчивый взгляд, обиделся. Он щелкнул пальцами, произнес слово, от которого прогремело, сверкнуло и сразу стало светлее.

    На краю деревни, недалеко от того места, где стояла Манькина сараюшка, вспыхнуло одинокое сухое дерево, занявшись огнем от корней до верхушки.

    Мгновенно.

    И одновременно завыли собаки, закричали петухи. Через пару мгновений кто-то ударил в набат, который висел на каждой улице именно на случай пожара, призывая жителей. Захлопали двери, окна засветились одно за другим, раздались возгласы –— деревня ожила.

    — Видела? — довольный произведенным эффектом, спросил Дьявол.

    Манька утвердительно кивнула головой, заметив в свете огня на краю деревни свою одинокую сараюшку, по окна вросшую в землю. Но лучше бы гребешок подарил…. Или ножницы, которые она где-то оставила. Во взгляде промелькнула надежда: может быть, там что-то еще оставалось из нужных ей вещей. По крайне мере, незнакомец мог бы увидеть ее другую. Оставаться лицом в грязи не хотелось, но, заметив людей, она тяжело вздохнула. Плечи ее опустились.

    — Ладно, пойдем, может, там чего-то найдется, — сказал незнакомец, приценившись к ее ветхой одежонке, будто прочитав мысли. — Дорога долгая, и снимется с тебя не одно платье. Если уж рядом, так отчего свой дом не проведать?

    — Увидят, — нерешительно произнесла Манька, покраснев до кончика волос.

    — Эка невидаль! — проворчал незнакомец, засмотревшись на хоровод людей, тушивших пожар. — Может, прежде чем метить обухом в Благодетеля, сначала им докажешь, — он кивнул в сторону пожарища, — что молиться надо не на нее, а на тебя?! — он усмехнулся. — Двоих — троих забьешь насмерть, на пару улиц пустишь красного петуха, хорошо бы пару колодцев отравить! Сойдет и дохлая кошка…. Будешь эдаким Руби Гадом в юбке. Замолятся, поверь! Ну, пока не поймают вредителя…

    — Хи!… — прыснула Манька со смеху, замечтавшись.

    С незнакомцем оказалось легко, боль сразу куда-то ушла. Мысль была интересной — почти правильной. Может быть, просто не боялись ее? Всех боялись, а ее нет? Но ведь и она носы в одиночку поразбивала, когда ее всем миром…

    Манька прислушалась к себе: никаких желаний, на сей счет, не возникало. Давно это было, в детстве, когда отбивалась. И любила она и дома, и огороды, и деревню. И людей. И люди с ней здоровались. Может, приличия соблюдали, так было заведено издревле, неизвестно кем. А когда она порой забывала, задумавшись или расстроенная, ее обязательно останавливали и выговаривали.

    Взглянув на свою сараюшку, Манька решительно взвалила на себя котомку с железом. Правильно говорил Дьявол (если ему так нравится), кому до нее какое дело?! Особенно теперь, когда людям было чем занять себя. Никто из них всерьез не интересовался ее жизнью — самим плохо жилось. Только когда приходила удача…. злобно хаяли и радовались, когда нанятый человек изводил материалы, проделывая дело так, что после только хуже становилось. Будто нарочно по миру пускал. Сейчас вспоминать об этом было неприятно. А одежда ей нужна. И в избушке, наверное, что-то осталось. Перед уходом она прибралась, уложила все самое ценное и полезное в мешок, а мешок спрятала под лестницу. И только она знала, что там есть дверца.

    В конце концов, это ее дом, ее одежда…

    — Пошли, — кивнула Манька, спускаясь по холму напрямую по полю, в сторону догорающего дерева. — Надо успеть до утра. Не хочу я их видеть.

    Жители уже расходились, убедившись, что огонь не угрожает домам. С утра надо было выгонять скотину, которая еще не привыкла пастись на пастбище, идти на работу, не проворонив автобус, отправлять детей в школу — каникулы еще не начались.

    — Ну, Маня, не ожидал от тебя, что ты так не захочешь здесь жить! — удивился Дьявол, закутываясь в плащ.

    В избе ничего не изменилось.

    Брать было нечего — вор, сняв с петель дверь и заглянув в сараюшку, оставил ее. Разве что молодежь сохраняла ее для себя, устроив из постели удобную ложу. Здесь были одеяла. Не ее, чужие. Кто-то поставил буржуйку, выбив в трубе два кирпича. Печь просела и обвалилась. Огород затянуло дерниной. Яблони и крыжовник выкопали и унесли, зато малина за лето разрослась. Не остался инструмент. Выбитые окна слепо щерились, будто прощались с ней навсегда. Но приветливо зацветала черемуха, роняя белые хлопья лепестков.

    Манька достала мешок с одеждой, вынула вещи, перекладывая в котомку, три пачки мыла, зубную пасту, новое полотенце. Теплую зимнюю куртку одела на себя. Теперь она знала, что в дороге все пригодится, и зима наступит быстрее, чем ждешь.

    Дьявол поторопил ее, заметив, что в некоторых избах растапливают печь.

    Но Манька уже собралась.

    И с ужасом поняла, что вещей больше, чем может поднять.

    — Так, — произнес Дьявол, заметив ее растерянность. — Может, избу с собой заберем?

    Он вытряхнул содержимое котомки на пол, развязал узлы.

    — Это наденешь, а это положим сверху! — приказал он, протянув ей железные обутки и посох. — Подержи, — подал ей каравай, когда она обулась. Два других каравая и две пары обуток, в которые для экономии места сунул запасное мыло и зубную пасту и зимнюю вязанную шапку, завернул в теплый свитер и брюки — уложил на дно рюкзака. Они заняли больше половины котомки. Котомку была не маленькой, она покупала самую большую, и свешивалась она почти до самых ног.

    — Чтобы спину не мозолили, — пояснил он.

    Два других посоха и топорик связал вместе по концам, приделал лямку из брюк, закутав в теплую зимнюю куртку. Привязал сверху два котелка, вложенные один в другой, скрепленные защелкой, которые Манька покупала специально, и отложил связку в сторону. Из белья оставил четверо трусов и три лифчика, укладывая в боковой карман котомки. Туда же положил зубную пасту, щетку, мыло, расческу и зеркальце.

    — Стирать будешь чаще! — проворчал под нос наставительно.

    В другой боковой карман сунул наполовину заполненную полуторалитровую бутыль с водой, спички и соль. В карман посередине — ножи, пару железных тарелок, две кружки и две ложки. Поверх караваев и обуток уложил две простые бязевые рубахи, одну фланелевую, еще одни брюки, полотенце, заменив его на маленькое — и каравай, который она держала в руках, наблюдая за ним.

    Куча вещей осталась лежать на полу. Манька взирала на нее с тоской. Дьявол не взял ничего из того, что было у нее праздничное, ни обуви, ни книги, даже еду, — выставив вон, все что припасла.

    — Я думал, по делу идешь! — съязвил Дьявол, усмехнувшись. — Пошли! — сказал он, помогая поднять котомку на спину, перекинув через плечо вязанку с посохами. Котомка была на всю Манькину спину и еще торчала по бокам. Двумя косынками закрепил лямки спереди, чтобы не съезжали.

    Манька сразу согнулась под тяжестью железа. Теперь, когда одна пара была на ней, было легче, но разве легко тащить три лома и шесть пудовых гирь? Порой она удивлялась, как поднимает свою ношу, котомка была неподъемная. Но железо было каким-то странным — как будто часть его становилась ею, и было не столько тяжело тащить его на себе, сколько побороть тяжесть тела.

    — Когда вернешься, это все выйдет из моды, — сказал он, успокаивая ее, заметив, что она собирается уложить прочие вещи в мешок и тащить их за собой, чтобы спрятать на старом месте.

    Манька еще раз взглянула на свое добро, нажитое за жизнь. Но Дьявол был прав: если все получится, она сотню таких платьев купит. Кроме того, и без того было тяжело. Уже не раздумывая, она переступила через вещи, не оглядываясь, скрылась за дверями. Ногам было немного больно. Зря, наверное, он оставил запасную нормальную обувь.

    Деревня частично спала, частично просыпалась, утопая в черемуховом благоухании. Больше всего на свете Манька любила этот запах. В такие дни всегда уходила боль, несколько счастливых минут подарила ей судьба. Но когда взгляд наткнулся на кузню и высокий дом кузнеца, лучше прежнего, лицо ее исказилось мукой.

    Она кивнула в сторону дома и с горечью пожаловалась, остановившись.

    — Это он мне сковал железо, которое нельзя снять!

    — На правое дело! — ответил спокойно Дьявол, не удостоив взглядом красивый дом с башенками. Но, заметив слезы на щеках, нахмурился. — Так, мы уже передумали заключить с Благодетельницей мировую? Не желаем взбрыкнуть и соскочить с костра? Согласны на геенну?

    — Я найду ее, ну а вдруг железо не сумею сносить? — засомневалась Манька.

    — Думаешь, раньше времени во дворец проведут? — с сарказмом поинтересовался Дьявол. — Я не имею ни малейшего желания подарить тебе такую возможность!

    — Бог ты или не Бог? — возмутилась она, шагая вслед Дьявола. — Мог бы похлопотать!

    — Я не твой Бог! — напомнил Дьявол. — Твой гораздо ближе! Тот же господин Упыреев, от которого милости ждешь, а не жертвы! Или, может быть, Помазанница моя ждет от тебя милости? Нас всех вполне устраивает твоя жизнь. И жертвенное жалобное блеяние заколотой овцы приму от Благодетелей твоих — и заначка у меня найдется, чтобы воздать Помазаннице.

    — Иду же! — возмущенно отозвалась Манька.

    Упыреев ей был никакой не Бог. Слушать такое о себе было обидно.

    — Что ж, посмотрим, насколько серьезны твои намерения! Но пока… пока ты пьешь мерзость. А вода Помазанников есть вера, исполненная силой Духа. Смирение — наипервейшее условие угодить Богочеловеку. А если встала на путь сомнения, осудишься! Ну, это тебе и господи… Упыреев говорил.

    — Кровопиец-то этот? — криво усмехнулась Манька. — Ну и иди к своим… Помазанникам! — огрызнулась она, давая понять, что если он собирается ее воспитывать и поворачивать, то не дождется. На зло Упырееву, а теперь уже Дьяволу, достанет она Благодетельницу, чтобы Упырееву досталось — за то, что плел интриги честному человеку, а Дьявол пусть посовестится….

    Дьявол рассмеялся.

    — Не знаю, не знаю…. Зачем Помазаннице испытывать судьбу и менять мыло на шило? Если Маньки станут Благодетелями, кто работать будет? Помазанница моя опирается на крепкую мышцу Господи Упыреева, который умеет пасти жезлом железным доверенную ему паству. Знаком на челе обличены они властью над многими! Мужественные они, исполнены внутренней красотой, грамотные, гордые, — Дьявол указал на далекие холмы на горизонте. — Не сомневаюсь, что станешь молить о смерти раньше, чем спустимся за те холмы! Какая у тебя мышца? Разве не развратится с тобою народ?

    Дьявол задумался, вслух рассуждая, хороша или плоха та овца, которая на жертвеннике повела себя примерно и лежит тихо, не взбрыкнув, ожидая, когда ее поджарят вкрутую и поделят мясо между собой. С одной стороны получалось хорошо, но не со стороны овцы, потому как ей — смерть! Спасибо за смирное поведение ей никто не скажет. Он с любопытством посматривал на Маньку.

    — Я не овца! Не овца! Не овца! — разозлилась она, понимая, что ничего не сможет сделать ни Дьяволу, ни тем, кто будет ее поджаривать.

    Она повернулась и пошла прочь, утирая рукавом слезы.

    Наверное, Дьявол был прав, и шла она напрасно. Если господин Упыреев пастух, кто накажет его за одну паршивую овцу? Тем более что нет у нее ни шерсти, ни мяса. Свалилась на дом Упыреева куча дерьма, а он себе лучше прежнего выстроил. Вся деревня приходила помогать, как пострадавшему от форс-мажора. А у нее разве не форс-мажор? Дом-то ее завалило, который отобрали за кредит! И за бесценок продали — так, что она еще должна осталась. Кризис — не форс-мажор? И радовались. А чему радовались, непонятно — что снова живет как все прочие овцы, которых пасет господин Упыреев? Получалось, что пастухи живут какой-то своей жизнью, а овцы своей, и ходит пастух среди стада, и стрижет, когда вздумается.

    Но она не овца. Она человек. Овца не может без пастуха, а ей господин Упыреев даром не нужен.

    Манька не сразу заметила, что Дьявол идет рядом.

    — Именно на сей недостоверный факт мне любопытно посмотреть, — сказал Дьявол с усмешкой. — С чего это ты взяла, что не овца? Моей головой думать не умеешь, своей у тебя нет, и каждому понятно, что молиться идешь…

    — У меня есть голова! — сказала Манька с жаром. — Я не молиться, я объяснить…. Но ведь не права же она!

    — Обутки там, в лесу, не жали тебе? — не поверил Дьявол. — Благодетели… тот же кузнец Упыреев, там, вверху, а ты внизу…. И идешь к ответу их призвать?! Поучить жизни?! Поднимать человека, когда он сам не просится, разве не молебен?! Голову надо такую иметь…. Благодетеля. Стальную. А у тебя откуда? Была бы голова, разве позволила бы она себе удобную обувь, зная, что железо у нее не сношено? — укорил он ее. — Маня, они живут так, потому что знают, как правильно, а ты не умеешь так-то….

    Манька покраснела — Дьявол пристыдил ее. Она и сама понимала, что потеряла год. Разве в полную силу железо снашивала? За пол дня с Дьяволом она, наверное, впервые почувствовала его тяжесть. Хорошо, она сносит это проклятое железо — и, может быть, Дьявол скажет своей Помазаннице, что ей не нужны ни жалость, ни проклятия, а утро без Благодетельницы…. Если интересно, пусть смотрит — и она умеет принести пользу и себе, и другим. А вдвоем идти веселее и дорога за разговором короче.

    Еще и ушла не в ту сторону…. Глупо повелась словами кузнеца. Но разве ж не верить никому?

    Холмы были далеко. Она оглянулась назад — деревня уже скрылась из виду. Пожалуй, они прошли столько, сколько она обычно проходила за день, если пешком….

    Манька взглянула на Дьявола, который шагал с отрешенным видом чуть поодаль, и уже без злости прибавила шаг, пристраиваясь сбоку.

    — Не сердись, — попросила она заискивающе. И упавшим голосом предложила: — Ну, хочешь, я помолюсь тебе! Если ты Бог, ты обязательно должен что-то сделать!

    — Интересно, что? Голову тебе оторвать? — равнодушно поинтересовался Дьявол. — Я от молитв убегаю, куда глаза глядят. Я же Бог Нечисти, а не какой-нибудь божок!

    Манька обиделась.

    — Бог должен сделать что-то хорошее… — рассудила она. — Или плохое. Но заметно плохое! Если ты меня обидишь, никто не заметит, а вот если Благодетельницу, все сразу поймут, что ты Бог! И хорошее… Благодетельнице, не заметят, а если мне…

    — Если бы я кому-то был должен, я разве был бы Богом?! — ядовито оборвал ее Дьявол, резко останавливаясь и поворачиваясь с негодованием. — Скорее, Небо и Земля поменяются местами, чем я отвечу на молитву! Дьяволу молиться бесполезно — это знали все и во все времена. Пока головой в меня не упрешься и ужасами не завалишь, я с места не сдвинусь! Я Бог Нечисти, а ты мне предлагаешь сделать что-то хорошее! Хуже, плохое! Я сам решаю когда, кому и сколько. Без подсказки! Помазанники мои кормят меня досыта — кровью и плотью! И курят благовонными овцами день и ночь! — он слегка успокоился, заметив, что Манька слегка испугалась, повернулся и пошел дальше, заложив руки за спину, уже не глядя на нее. — Это ж надо ляпнуть! — продолжал он возмущаться сам с собою, оскорбленный до глубины души. — Сделай ей плохое, сделай мне хорошее….

    Манька промолчала. Сказать ей было нечего — именно так это выглядело. Самой противно.

    — Не сердись, — наконец, попросила она виновато.

    — Я не умею сердиться, — ответил Дьявол, тоже взглянув на Маньку мягче. — Я абсолютно равнодушное существо, самый страшный разум во вселенной. Критерий моего отношения к любому проявлению: полезно — бесполезно. Нечисть — мое Благо, я люблю ее. Горжусь человеком — имя мое в нем, но когда человек, а ты разве человек? Абсолютно бесполезный червяк. Слепой, глухой, калека… Ни нечистью тебе не стать, ни человеком…

    — А как же животные? Они тоже бесполезные? — поинтересовалась Манька, скрывая раздражение, которое закипело с новой силой, но к унижениям она привыкла — копила в себе. — Кузнец господин Упыреев меня с ними сравнил, когда сказал, что я грешить правильно не умею….

    — Животные принадлежат мне по праву земли, их разум обречен существовать со мной в едином пространстве. И мыслят не образами, а опытом накопленных ощущений. Тогда как ты — горсть земли, и эта горсть имеет территориальную единицу измерения. Автономную, независимую, пространство в пространстве. Ты — абстрактно мыслящее существо. Отвлеченно, как если бы муравей рассуждал о гусенице, которую тащит на спине. Твоя земля тоже моя, но на время дана тебе в собственность, и станет прахом, когда ты уйдешь из земли, а сознание — это дар, его я не заберу, но подло изгоню с этим даром к Богу, который примет вас всех. Он, Манька, удивительно неразборчив….

    Раздражение сменилось удивлением.

    Косвенно подтвердив ее многие размышления, Дьявол не говорил как Святой Отец. И господин Упыреев…. — наговорил мути, поди, пойми, что он имел в виду! И Спаситель… не объяснил, чем животное отличается от человека…. — обидел осликов, украв и оставив посреди города без хозяина, заразил хрюшек человеческими бесовскими тварями, обвинил птиц в тунеядстве, что не сеют и не жнут, будто всякий червяк и семечко на них манною с неба сыплются…. Тоже трудятся….

    Манька много раз пыталась понять, что такое Бог из объяснений Спасителя,

    И получалось:

    Он жадный, за копейку мог удавиться. Дал копейку, а потребовал десять. А если не давали, гноил в вонючей яме. (Как кредитор, который дом ее забрал — цены, после ее разорения, сразу выросли.)

    Жестокий — сначала хватал людей с улицы будто бы накрмить-напоить, а потом бросал в темницу. (Может, человек на работу шел, или с работы — где ему праздничную одежду было взять?)

    В крайней степени несправедливый…. Кому захочется работать, если тот, кто работал целый день, получает наравне с теми, которые отработали лишь час? Когда на Маньке точно так же экономили — это было не столько обидно, как унизительно. Будто расплачивались с нею работой не за работу, а за то, что пришла! И смеялись, проработавшие час, над нею. А когда она приходила лишь на час, как другие — за час и получала!

    Бог не умел любить — ему было без разницы, на ком жениться.

    Разве пять дев были обязательно умнее, или больше любили жениха? Может, подсказал кто масла взять, а сами бы никогда не додумались. И потом, так не бывает, что бы не познакомившись, уже любить. Пятерых дев Спаситель точно так же не знал, как и тех, которые за маслом побежали, а значит, и сам не любил. Не мог. И зачем ему сразу десять жен?

    Слава Богу, что пяти девам не пришлось с умницами делить одного мужика! Может, найдут еще себе…

    Глупый…. Как горчицу можно было перепутать с деревом? Птицы на любом дереве живут, кроме горчицы, которая редко вырастает выше колена. Или оставить плевелы в посевах? Они же дважды осыплются семенами! Разве можно садить на таком поле второй год? Разве что выбросить это поле вон….

    Почему-то Маньке, когда она вспоминала притчи Спасителя, становилось не по себе:

    Ночь, над каждым из десяти светильников сидит клуша — а ночь такая поздняя, что они уже спят. И тут вбегает некто и говорит: жених приехал! Жених входит и закрывается, чтобы никто не вошел и не вышел, с пятью умными клушами — а пять бегают по ночному городу и просят:

    — Масла нам, масла!

    Это не свадьба, и не пир на весь мир, а похоронная процессия какая-то, ночной кошмар, жуть…. Не берут же на брачный пир светильники: едят, пьют, веселятся.

    А что стоит, когда Господь Йеся учит неправедным богатством, чужим богатством — наживать себе друзей?!

    Неужели Бог мог так сказать своему Сыну? А где честь, где совесть, взаимовыручка, мудрость, в конце концов?! Неудивительно, что Спаситель Йеся ни разу не помог ей. Получается, на Небе такая же коррупция, как на земле: «должен сто, пишем пятьдесят….» А Отец Спасителя за это: молодец, Сынок! — умеешь добром моим распорядиться, наживай себе друзей…

    Но тот же кузнец господин Упыреев первым убьет, если бы она его стала обманывать. А сам поступал именно так, как распорядитель….

    А может, в Раю все наоборот? Тогда зачем туда стремиться? Вряд ли от него что-то еще осталось за две-то тысячи лет, если там собирались все жадные, глупые, лгуны, жестокие…. Лучше уж в геенну, чем такой Бог и такие люди под боком!

    Впрочем, тому же господину Упырееву он бы понравился… Не от того ли он так любит Спасителя, и уверен, что тот в долгу не останется?

    Дорога вела их все дальше и дальше.

    Мимо вспаханных полей, мимо ферм с отощавшими за зиму коровами и свиньями, мимо раскинувшихся по берегу реки с яркой изумрудной зеленью и цветущих мать-и-мачехою лугов, на которых в низинах все еще лежал снег, мимо деревень, которые лепились друг к другу вдоль дороги, мимо шахт, на одной из которых она однажды встретила человека, поцеловавшего ее по-отцовски в лоб….

    Он привел ее на шахту, и она работала там пару месяцев, пока у нее не случился обморок. Все говорили спала, и никто не поверил в болезнь. А она не помнила, как закрылись глаза, и сам сон, и как приходили люди и смеялись…. Даже сейчас было обидно, что никто не искал правду. Почему не разбудили? А более всего обидно, что подвела человека, может быть, единственного, который поверил в нее. Вскоре ее уволили….

    Наверное, все изменилось с того проклятого дня….

    Она и раньше не умела видеть образы, а тут… — черная ночь показалась бы ясным днем, когда она смотрела на свою память, скрытую глубоко-глубоко, так что что-то вытащить оттуда было уже невозможно. Глупой она себя не считала — она и раньше жила в ночи, но люди вели себя с нею, как память — словно бы вычеркнули из жизни, если не хуже — похоронили! Умри она, наверное, никто бы не заметил…. Злоба людская полилась через край, не осталось ничего от прежних приятных воспоминаний, и на многие вещи она теперь смотрела иначе….

    Но не мудро, а глупо — то вдруг о принце на белом коне помечтается, то о землях с садами, то дворцы на уме…. После такой мечты посмотреть вокруг себя страшно, а домишко будто понял, как-то сразу стал гнить и разваливаться, проваливаясь под землю….

    И никто уже не приживался в ее доме, ни кошки, ни собаки, сжимаясь всякий раз и выставляя когти, когда она приближалась….

    Железо быстро содрало кожу, въедаясь в плоть. Манька морщилась, сдерживая стон, готовый вырваться наружу. Но стоило уловить на себе взгляд Дьявола, зубы стискивались сами собой, и боль становилась оторванной от тела, начиная существовать в четвертом измерении. Она видела ее, чувствовала, несла с собой, как заплечную котомку, иногда не выдерживая и засовывая руку, в которой несла посох, в карман, чтобы сжать в кулак, или срывала лист подорожника и прикладывала к ноге.

    Хуже, когда на привале Дьявол легко оторвал от каравая небольшую краюшку и предложил перекусить. Последние зубы из коренных остались там, в траве.

    Беззубая она выглядела еще страшнее, чем уже была.

    А Дьявол, казалось, не знал жалости, насмешливо, убивая ее своей откровенностью, многозначительно посматривая в сторону холмов, стоило подумать о смерти. «Не буду молить, не буду!» — твердила Манька как молитву, с надеждой мысленно отсчитывая шаги, поминутно меряя расстояние до холмов, за которыми пророчество Дьявола стало бы неисполненным. И когда стон был готов сорваться с губ, обглядывалась назад — удивляясь, как смогла пройти расстояние пяти дней.

    Если бы она так шла раньше, уже через месяц могла бы быть на море-океане.

    Наконец, когда достигли незнакомого селения на вершине последнего холма, Дьявол предложил остановиться на ночь. Он заметил прошлогодний стог соломы в поле, на краю деревни. От радости Манька чуть не лишилась дара речи, кинувшись к стогу, как к спасению. На небе уже снова зажигались звезды, они шли все утро, и день, и вечер. Она уже давно не чувствовала собственного тела.

    Она кое-как взобралась на стог и сразу же заснула мертвым сном, едва голова ее коснулась сена.

    И только утром сообразила, что не сняла с себя ни котомку, ни обутки.

    Пробудил ее звон колоколов. Недалеко от того места, где они остановились, стояла церковь, увенчанная золотыми куполами. Было воскресение, и люди, в праздничной одежде, со всех концов селения собирались на утреннюю службу. В воздухе пахло пирогами и свежеиспеченным хлебом. А еще густо, сладковато-приторно благоухал распустившийся одуванчик. Луг неподалеку был теперь не зеленый, а ярко-желтый. Небо было еще белесым, солнце висело чуть выше края горизонта, но быстро голубело до глубокой лазурной синевы. Но голову напечь уже успело.

    Манька тяжело вздохнула — в церковь в рубахе не пойдешь, а неплохо бы попросить Спасителя Йесю благословить перед дорогой. Пусть не любил ее, но мог, если бы у нее было столько денег, как у господина Упыреева. Она скатилась со стога и чуть не угодила на голову Дьявола, который в этот утренний час завтракал собранным на поляне щавелем, задумчиво рассматривая проходивших в стороне по дороге людей.

    Дьявол без слов развернул ее, порывшись в котомке за ее спиной, вынул железный каравай, как прошлым днем отломил небольшой кусок, совсем чуть-чуть — покрошил на молодой лист лопуха, положил рядом пучок щавеля и очищенные стебли дикой редьки. После этого достал две тарелки и ложки, поровну разделил кашу из растолченной и упаренной крапивы, налил по кружке душистого зеленого чая.

    — Ешь, — предложил он.

    Манька решила — жеманиться не стоит. Не часто ей предлагали разделить трапезу. Тем более что каша оказалась и вкусной и сытной.

    — Спасибо, — согласилась она, снимая заплечный мешок и доставая щепотку соли. — Видишь, — важно произнесла она, набивая рот, — я не молила о смерти!

    — Мы еще не дошли до конца холма! Он заканчивается у того леса… — злорадно усмехнулся Дьявол, в глазу его зловеще сверкнуло. — Посмотрим, что ты сегодня запоешь!

    Манька проследила взглядом за рукой и промолчала. Взглянув, как далеко они были от обозначенного места, она молча согласилась. Молиться она будет. Тело болело, будто по ней три раза накануне проехали катком. Пузыри полопались, выпуская светлую маслянистую липкую жидкость. Ладони и подошвы ног кровоточили.

    — Подорожник надо набрать, — попросила она, рассматривая траву вокруг.

    — От этого только хуже станет, — ответил Дьявол. — Всякая одежда поначалу мозолит, а потом ничего, потом привыкают, разнашивают…

    — Я не могу на это смотреть! — Манька растопырила пальцы и попробовала их сжать, показывая Дьяволу, который лишь презрительно фыркнул. — Кровь и мясо! Кровь и мясо!

    Заметив, что он отстранился, Манька разуверилась, что его можно разжалобить. Она недовольно вспомнила, как Святой Отец обозначил Дьявола Истинным Гадом. Гадом он и был! Разве полезно снять с себя кожу, чтобы из тебя вытекали реки крови? Наверное, это и в самом деле был Дьявол…. Но как он решился идти с нею? И отчего им пугают, если он такой нестрашный? Впрочем, сами Святые Отцы вряд ли его боялись, иначе разве стали бы чернить его имя? Имея такие способности…. Манька поперхнулась, отпив глоток чая, — чай оказался сладким

    — А вот ты скажи мне, отчего так люди тебя не любят? Поп наш назвал тебя Дьяволом, но кроме слова еще кое-что добавил…

    — А с чего им меня любить? Я вроде и не враг, но разве друг? Пользы мало и каждый день совестить себя приходится. Вот смотри, — Дьявол кивком головы указал на человека. Человек припозднился, служба уже началась — его слегка качало. — Кому как не мне знать, что этот убогий господин вчера получил за работу, зашел в кабак, оставил все до копейки, пришел домой, и когда понял, что жизнь не удалась — побил жену, выместил злобу на собаке и, утерев слезу, — заснул, как младенец. А сегодня, приняв с утра на грудь для здоровья, идет просить Спасителя подать ему Христа ради. Грубым неотесанным мужиком подойдет он к счастливому портрету, обслюнявит, поставит свечку. Возможно, выпьет стопочку и закусит из рук Отца — и уйдет с надеждой, что Спаситель Йеся не оставит его, — Дьявол усмехнулся. — Помяни мое слово, мерзость его пренепременно вознаградит Господь Бог! Ведь не мил человек сам себе — завтра пойдет работать, и кто-нибудь расплатится с ним снова. И в следующий раз пойдет и купит свечку, и подаст немного… Но, как известно, с мира по нитке — голому рубаха. Видишь, какой железный конь стоит во дворе? — Дьявол беззаботно жевал щавель, непринужденно развалившись на траве, будто его не волновало, что может испачкать плащ молодой зеленью, и, прищурившись на солнце, рассматривал церковную ограду заднего двора, которая примыкала к дому Святого отца. — Разве есть еще такой в деревне? Так за что священнику любить меня, если я отбираю у него паству и плюю в нутро его, оставляя без штанов?

    Манька плохо видела из-за ограды, но, пожалуй, конь был хорош, такой же, как господина Упыреева. Дорого стоил. И дом у Отца был большой….

    — Но на свечки такой не купишь, — не согласилась Манька.

    — Ну как не купишь! Свечка стоит от пяти рублей…. Примерно половина прихожан в церкви…. Тысячи полторы…. Умножь-ка на пять! Твоя зарплата за месяц! А работы разве много? Постоять три часа у алтаря и поучить людей…. А еще пожертвования, похороны, свадьбы, молитвы за упокой и во здравие…. У церкви за день доходу, как у тебя за год. Золотая жила! Кто ж расстанется с такой жизнью?!

    Дьявол взял ножницы и несколькими взмахами руки остриг Манькины волосы, оставляя коротенький ежик. Манька посмотрелась в зеркальце и согласилась, что так лучше. Голове было непривычно голо и легко. За лето волосы отрастут. Обрезки она собрала и сложила в костер. Волосы быстро сгорели.

    — Но ведь Божьим людям тоже надо жить, — подумав, сказала она.

    — Но разве обманом должен строит человек свою жизнь? Сколько раз в жизни Святой Отец видел Спасителя Йесю? — удивился Дьявол. — Ни разу. Разве скрыто, сколько крови выпито именем Спасителя? Нет, все дела церкви, укрытые от паствы, у него на виду. Но Господь Бог, который дает ему пищу на каждый день, милует его в мечтах. И когда смотрит на паству, мерещится, что сам он Спаситель.

    Грех на человеке лежит, и лижет его змей. На каждом, кто приходит. Кто смог бы снять этот грех? Чья плоть и кровь, если человек не имеет знаний о себе самом? Как вычистить мерзость внутри себя? Разве Святой Отец Бог, чтобы, применяя тайные знания, которых лишился человек по его вине, продавать себя самого человеку, как Истину? Разве сам он не одержим змеем?

    Я Бог Нечисти — и паства моя не жаждет, не знает покоя. Она селится в человеке и ведет его как вола на заклание, рассказывая мне, что нет в человеке ничего человеческого. А священник знает, как много скрыто в человеке, и учится управлять им, используя его Тьму, чтобы заставить поклониться себе и забрать у него то, что оставил человеку змей. Знает, что скажет он во Тьме — услышат люди на свету, что прошепчет на ушко — будет на кровлях. Тьма внутри человека, а Святой Мученик назвал ее Светом, и он сеет ложь, и горе множит, чтобы иметь кусок хлеба. Гноит человека в яме, именем Бога Своего, укрощая строптивых, лижет сознание, добывая кровь, чтобы пить.

    Я не расстроюсь, и не заплачу. Мерзость положу перед ним, когда встанет передо мной, и поступлю с ним так, как он обходился со своей паствой. И даже хуже.

    — А какая тебе выгода от таких людей? — спросила Манька, недоумевая.

    — Большая! Нам, Богам, есть что делить, — усмехнулся Дьявол. — Здесь я их радую, а там они меня.

    Манька расстроилась. Человек уже прошел, но она все думала и думала о нем.

    Не так уж плохо жили люди. Разве мало богатых, счастливых? И каждый имел и кров, и пищу. И если уж на то пошло, сколькие могут сказать, что нет в них любви и нет желаний? Разве не в любви жили люди? Кто из людей сказал бы себе, что завтра мне будет плохо с этим человеком — и отказался бы от него? Вот завтра и простимся, скажет человек, и не станет он слушать Дьявола. И она хотела быть как люди. А то с чего бы ей идти к Благодетельнице? Ну да, ей не повезло, но ведь другие не так живут, принимая каждый день как подарок. Кому бы пришло в голову соблазниться угрожающим Дьяволом? Чем ему угодишь?

    Она украдкой взглянула на Дьявола, который собирал котомку, засовывая внутрь соль, мыло, каравай и бутыль, наполненную водой до горлышка. Становилось жарко, солнце поднялось уже высоко.

    — Молитвослов, может, возьмем с собой, а то я смотрю, не хватает тебе груза? — елейно подразнил ее Дьявол. — Сядешь, почитаешь, глядишь — и побежит котомка впереди тебя!

    Знал бы он, что именно так и думала Манька, когда согнулась под тяжестью своей ноши.

    Но дорога под гору оказалась легче, и настроение поднялось. Впереди три месяца лета, и если из крапивы можно варить такую кашу, пожалуй, не пропадет. Даже не верилось, что еще три недели назад была зима. Согреваясь у случайного очага долгой зимой, она часто с тоской вспоминала лето. А лето, с запахом черемухи и сирени, наступило внезапно, как только сошел снег. Обычно на эту пору с моря-океана обрушивались шквальные ветры — но не этой весной. Погода сразу же установилась теплая, и земля за неделю украсилась изумрудным покрывалом. Река осталась далеко внизу за холмами, порывы ветра порой приносили прохладу непрогретой воды. В глубоком голубом небе, подернутом рябью перистых облаков, заливисто насвистывали жаворонки и в траве стрекотали надсадно кузнечики.

    Она с лукавым видом посматривала на Дьявола, иногда морщась от боли, которая становилась все сильнее — железо теперь въедалось в мясо. Но они уже почти спустились с холма, а она не молилась. До леса оставалась пара километров.

    Как вдруг, со стороны опушки Манька услышала храп и протяжные стоны.

    Она замерла, прислушиваясь, насторожилась, вытянув голову. До опушки было недалеко. Метров сто, засеянных озимыми. Обойдя полюшку по краю по траве, чтобы не застрять в глине, Манька осторожно приблизилась к тому месту, откуда шел голос.

    — Не двигайся! — резко приказал Дьявол, хватая ее за котомку и оттягивая назад.

    От его голоса Манька вздрогнула.

    — Ты чего?! — она недовольно обернулась, и забыла зачем….

    Глаза его, обычно глубокие и черные, как сама Бездна, мерцали каким-то призрачным свечением. Он зажал ей рот, медленно разворачивая и направляя взгляд в сторону.

    И неожиданно, там, где начиналась пашня, застыв от ужаса, Манька увидела, девочку, лет двенадцати…. Она была наполовину прикрыта платьем, которое пропиталось кровью. Манька никогда не видела, как бьются в конвульсии, но, наверное, это было то самое — тело ее вдруг начинало трясти, будто ее рвали из земли, как дерево, которое упиралось корнями. Глаза то закатывались, то оживали, она силилась что-то сказать, но изо рта по скулам лишь вытекали пенистые кровавые струйки.

    Девочка заметила Маньку и слегка повернула голову, обратив в ее сторону взгляд, наполненный мольбой и страхом, с не меньшим, чем у Маньки. Манька видела, как боль искажает ее лицо — девочка страдала. В ужасе, Манька не могла пошевелиться, страх сковал ее.

    — Ты ей ничем уже не поможешь, — тихо произнес Дьявол, продолжая держать за руку.

    — Кто это сделал? — в ужасе спросила Манька, закусив губу.

    — Люди, которые живут в любви! — ответил Дьявол с легкой иронией.

    — Но мы же можем ей помочь! — воскликнула Манька, заметив, что девочка снова приходит в себя, попытавшись оттолкнуть Дьявола.

    — Нет, — не сомневаясь, ответил он.

    Он выпустил ее руку, пролетел над полем и сдернул прикрывающее платье. Оно взметнулось и упало рядом, будто отброшенное ветром. — Ты ничего не можешь сделать и не донесешь живой до деревни, мы далеко. Она умрет раньше.

    Волосы у Маньки встали дыбом и зашевелились. Раны были глубокие. Тело девочки, неровно, будто рвали, было рассечено надвое от груди до середины живота, из крови торчало вывернутое ребро. Девочка уже хрипела, начиналась агония….

    — Господи, дай ей умереть! — тихо помолилась Манька.

    Ей хотелось подойти, взять ее за руку, но Дьявол приложил палец к губам, останавливая жестом, кивнув в сторону открытой пашни.

    — Не подходи, следы оставишь! — приказал он каким-то загробным потусторонним голосом.

    Манька только сейчас заметила, что следов возле тела нет, будто девочку принесли по воздуху, или швырнули издалека. Здесь была тень, и утренний заморозок еще не отошел. Пашня вокруг была чистой. Разве что похожие на след собаки, но много больше, и в ямки натекла кровь, которая уходила в промерзлую землю. Или, может быть, девочка сама оставила их, когда упиралась руками.

    — Голову отдам за каждое свое слово, — усмехнулся Дьявол, взглянув на Маньку с некоторой долей сожаления. Он положил руку на лоб девочки. Девочка как-то сразу успокоилась, вытянулась, глаза ее устремились в небо. Она глубоко вдохнула и выдохнула — и так застыла, будто заснула, с блуждающей улыбкой на губах. — Ручаюсь, что новый оборотень не раз и не два разочарует своего хозяина… — лицо Дьявола стало брезгливым. — Человек не видит дальше собственного носа, и как верный пес следует за своими Спасителями, делая падалью все, к чему прикасается. Глупо думать, будто перестанет молотить убогий Сын Человеческий, только лишь потому, что миллионы свидетелей помечтают о нем.

    Нос наполнился соплями — Манька втянула их в себя, готовая уронить слезу, как вдруг поймала себя на том, что молила о смерти. Пусть не своей, но молила… Она перевела взгляд на Дьявола. «Никто бы так не смог, а он смог!» — с пугающей ее холодностью, вдруг подумала она, зябко поежившись. Ну точно, это был Дьявол, не иначе….

    — Ты помолилась о смерти, — сказал Дьявол, словно услышал ее мысли. — Не о своей, но у нас еще все впереди! — обнадежил он.

    — Надо сообщить в деревню, — предложила она, озираясь, только сейчас заметив, что саму ее колотит дрожь. Зубы застучали сами собой, глаза шарили по сторонам. — Убийца, наверное, где-то поблизости.

    — Пусть ее найдут свои, — ответил Дьявол, закрывая глаза девочки. — Как ты думаешь, на кого они подумают, когда на вопрос, кто видел ее последней, палец уважаемого человека остановится на тебе? Или мечтаешь взвалить на себя ответственность? Не думаю, — Дьявол брезгливо кивнул на девочку, — что у убийцы не найдется один — два свидетеля, которые подтвердят, что он был где угодно, только не здесь.

    Манька молча согласилась и попятилась назад, быстрым шагом вернувшись на дорогу по старым следам.

    Но не думать о девочке она уже не могла. Кто мог поднять руку на ребенка, зачем, за что?! И чем дальше она уходила, тем громче слышала голос совести, которая напоминала ей, что она не сообщила, не оправдалась, не помогла, будто была за одно с убийцей. Именно так поступил бы человек, удерживаемый Дьяволом, — с неприязнью подумала она, когда замечала его с боку. Они были уже далеко, но она все еще могла вернуться. Сердце ее осталось там, где лежал мертвый ребенок. Руки и ноги, и все ее тело ныло и жгло, и каждый шаг давался с трудом.

    Кроме всего прочего заболела спина…

    — Я не могу! Не так думает Спаситель Йеся, — наконец, не выдержала она, усевшись на дорогу, расстроенная его советами. — Почему мы бежим?!

    — Ты не бежишь, ты расставляешь сеть мертвецу, который расставил сети живому человеку! Убийца именно так и думал, что ты — обязательно бросишься на помощь жертве, оставишь следы, будешь звать на помощь, обольешь слезами…. Плохо ты знаешь свой народ, Манька, и Спасителя Йесю. — ответил Дьявол. — Каждый раз удивляюсь короткой вашей памяти! — он присел рядом. — Говоришь, поступал не так?..

    Вот ученики, которые свидетельствуют всему миру, называя лжесвидетелями людей, которые приходили и свидетельствовали против Мессии — и так, что вины его, в конце концов, достало на смертную казнь. Многие приходили, ни для кого не закрывали дверь. В отличии от нынешних судов, когда достаточно желания, Йесю не поливали грязью, многие свидетельства не вменили в вину, а кроме первосвященников там были старейшины из народа, которые не имели к Церкви отношения. Старые люди, у которых в любое время ищут мудрость…. И Пилат не порол горячку….

    Так почему ученики его не пришли на Суд? Почему бежали от гнева людей, которые в то время и не думали их искать? Нежели не нашлось ни одного, кто смог бы хотя бы попробовать заступиться за Мессию?

    И вдруг, они кричат на весь мир, что жили с Господом воплоти…. Облив грязью всех людей, которые жили в то время. Молились, женились, учились, искали справедливости, торговали и принимали запросто любого гостя, даже если он был не один…. Не странно ли, что у апостолов даже в мыслях не возникло, сравнить себя с сиротой? Или умножить радость вдов?

    Храмов было много, храмы рушили и воздвигали в всякое время. Судили его за пролитую кровь, а не за храм…. Не такой уж он был дурак, чтобы подставить себя: богу богово, кесарю кесарево… — ответил он, когда к нему обратились с вопросом. Был бы смелый, ратовал за раздачу нищим. Не гневил судей, но, в конце концов, обличил себя: и се увидите, я гряду образиной на облаках ваших…. То, чего должен бояться любой человек.

    «Ибо так написано через пророка… написано: не хлебом одним… написано: Ангелам Своим…. написано также: не искушай…. ибо написано: Господу Богу…» Все, на что опирался Спаситель и его ученики, было кем-то когда-то написано. И философов в то время было много, и грамотные были.

    Иуда не искал дружбы с Йесей, и объявил всему миру тайные дела Спасителя, обличая перед народом. Он так думал. Он поступил, как человек, которому показалось, что на глазах его преступление. И был честен. Разве есть у человека основание, назвать предателем человека, который доложил куда следует?

    А как поступили апостолы?

    Почему страшились своих дел? Если испугались, значит, было чего! Боялись, что и на них найдут кровь, которая была на Спасителе? Или найдутся люди, которые увидят их кровь на себе?

    Их гнали, когда открывали дела их. И принимали, когда очередной Благодетель становился заступником. Пара сотен брошенных в темницу не идут ни в какое сравнение с миллионами людей, которых они отправили в костер, четвертовали на дыбе, рубили головы и сажали на кол, уничтожали миллионы книг, трудов, чтобы утвердить свою веру в полуистлевшие кости.

    Если они солгали раз, чтобы спасти себя, почему решили, что Евангелие — не ложь во спасение?

    Ты мало знаешь о нечисти. И о совести….

    Много ты встречала среди людей подобных себе?

    Разумеется, нет, иначе не пришлось бы заковать себя в железо и покинуть родные места. Никому нет дела до твоей совести. Ты думаешь о людях, как о себе, и меряешь их своими чувствами. Но они другие. И чувства. Эта деревня на три четверти состоит из таких убийц. Совесть на них не набрасывается, она лижет их и молит о костях.

    Бандиты называют предателем честного человека, людей, которые честно высказали свое мнение — и весь мир соглашается….

    Так нужны ли миру честные люди?

    Поступать, как Спаситель и апостолы, свойственно людям, которые имеют учение трусов и мертвецов, как пример для подражания. Кто заступится за тебя, даже если поймет, что ты не убивала? Кто станет свидетельствовать, понимая, что ему в этой деревне еще жить? Тем более, у тебя нет свидетелей! Встретившись с тобою лицом к лицу, мертвец засмеется и порадуется, что смог уловить тебя — и вместе со всеми будет сдирать с тебя кожу. И они будут долго помнить жертву, и славить Спасителя, который успокоил их души.

    Это Мертвец гонится за тобой — и чем дальше уходишь, тем у него меньше шансов отравить тебе жизнь и спасти свою шкуру, — Дьявол помог ей подняться, поставил на дорогу и решительно подтолкнул вперед. — Оставь ловцам человека погребение живых, им не привыкать. Нас ждут наши менее значимые дела: горсть земли и очень много покойников, претендующих на нее. Твое — интересоваться мертвецами, улавливая их в сети. И первая рыбка уже заплыла. Это, Манька, пища на каждый день. Или, если не успеешь пересечь границу реки, тебя ждет встреча с Абсолютным Богом. Сдается мне, кто-то заприметил нас, и решил, что можно сделать из тебя жертвенную овечку. Посмотри!

    Дьявол указал на гору.

    Гора подозрительно пестрела белыми платками, и ветер доносил возгласы. Как-то не вязались столь скорые поиски с утренним покоем деревни и исчезновением девочки. Девочка была большая и вряд ли ее хватились бы до вечера без чьей-либо подсказки.

    Манька испугалась, расстроившись еще больше.

    — Но с чего ты думаешь, будут подозревать меня? — с недоумением воззрилась она на Дьявола. — Я же не убивала!

    — Не могу я на тебя смотреть, жалко до слез! — засмеялся он. — Думаешь, много бывает здесь чужаков? Наверное, ты единственная. Ум человека странно устроен: человек не выдаст убийцу, даже когда знает, что тот виновен, если убийца радует его взгляд! Могу себе представить, как два соседа рыли друг другу яму. Один увел у другого жену, или съел его собаку, или сделал его калекой. И пострадавший решил заставить страдать обидчика так же. Но много ли у него будет радости, если он не сможет наблюдать за горем соседа? А если кто-то вместо него угодит на расправу, то он, может быть, даже послушает причитания несчастного. Убийца ждал долго… Пришельца. Чтобы утолить свою ненависть.

    Гром и молния, если ошибусь, когда скажу, что убийца из дома, мимо которого мы прошли вечером. Ты запнулась, а потом сказала, что завтра покажешь село и приют, из которого тебя отдали старухе-опекунше…. Нас слышали.

    — Нас еще видели! — напомнила Манька.

    Дьявол покосился на Маньку с кривой усмешкой.

    — Чтобы объявить государственный розыск, нужны веские доказательства, а их нет. А чтобы учинить расправу деревней, вещественные улики не обязательны. Достаточно одного доказательства — ты! Половина деревни — оборотни! Собакам нужен след. У тела мы его не оставили, и нет вещей, чтобы натравить их на нас. Я что, похож на идиота, который ведет за собой больных зверей? Я сплю, когда не мешают, а когда вокруг столько мертвецов — бодрствую!

    Я видел господина, который, крадучись, торопливо, тащил на спине в нашу сторону огромную ношу, которая подозрительно брыкалась…. Увы, Маня, я не смогу стать твоим свидетелем, меня в природе не существует….

    — А что же ты меня не разбудил?! — с горечью воскликнула Манька.

    — Потому что ты спала там, откуда не могла его видеть. И что бы ты рассказала? «Ах, там какой-то мужик…. С мешком…. Подозрительно, что это он по такой рани расхаживает с добром со своим?!» Так что, давай, вперед! Много подозреваемых — ни одного!

    — Девочку жалко! Господи, кто мог бы на меня думать?! А она-то тут при чем? — ужаснулась Манька, заторопившись к лесу, до которого оставалось подать рукой.

    — Вся мерзость, которая судится со мной! — спокойно произнес Дьявол, заторопившись тоже. — Сдается мне, суп из собаки соседа поела…. Или громко смеялась за спиной…. Нечисть всегда найдет себе оправдание. И найдется другая, которой оно покажется убедительным.

    По лесу почти бежали. Недалеко за ними слышались расстроенные, возмущенные голоса. Наконец, прошли через лес, и вышли к реке, по обоим берегам которой раскинулось огромное село с множеством красивых высоких домов и хорошими дорогами. По дорогам тянулись повозки и шли люди. С холма поселок был виден, как на ладони. Здесь было много богатых зажиточных усадеб.

    Поговаривали, что Их Величества родом из этих мест, но Маньке не верилось.

    — А почему ты мне помогаешь? — спросила Манька, когда они отошли от леса на достаточное расстояние, потерявшись среди прохожих.

    — Я? — изумился Дьявол, вытаращив глаза. — Не приведи Господи помогать тебе! — воскликнул он с ужасом. — Я что, враг Мудрейшей Моей Помазаннице? Вот когда ты ее на поле превозможешь, может быть, я подумаю, чем помочь и тебе… Мне, право, неловко, что ты расценила мой поступок и присутствие таким образом …

    Недалеко проходила дорога. По дороге тянулись повозки и люди, которые возвращались со службы, было много таких, которые везли товар, или просто направлялся куда-то по своим делам. Здесь они могли отдохнуть. Манька сразу заприметила место, где находился приют, но теперь там стояло недавно построенное каменное здание. Она огорчилась, что показывать Дьяволу нечего, лишь кивнув в ту сторону, сбросила с себя котомку и сняла железные обутки. Здесь они могли передохнуть.

    — Твоя скорая смерть с содранной кожей на колу мне доставила бы меньше удовольствия, — откровенно признался Дьявол, устраиваясь удобнее на голой земле. — Рассмотреть толком не успеешь. То ли дело — медленная смерть! Задумайся, вот толпа, поймала тебя, разлюбила…. Казнила, разошлась по домам и забыла. А что делать мне тем же вечером? — спросил Дьявол уныло. — На следующий? У меня нет дома, потому что я уже дома, где бы меня не носило. Я и вглубь, и вширь, и в высоту поставлен над землею, как Владыка и Супостат. Не очень приятно быть заключенным в собственном доме. Иногда хочется развлечь себя. Да, я Бог Нечисти — исполнитель желаний нечисти. За определенную мзду! И признаюсь, если бы оба, убийца и отец девочки, обратились ко мне с одной просьбой — не раздумывая, я развлекал бы их, а не себя! Так что, один из них сегодня спас твою жизнь. Но кто, как не я, может разрядить обстановку, извлекая на свет ту тварь, которая произнесет нужное мне слово?

    Манька достала свой железный каравай и прошлась по траве, высматривая съедобную. Травы было еще немного. Она только-только поднималась от земли, и самая первая: мать-и-мачеха, одуванчик, крапива, осот…

    Больше она об этом не заговаривала. Во-первых — не поняла о чем это он, а во-вторых — обиделась, но что с Дьявола возьмешь? Он был не ее Богом. И слушал не ее молитвы…. Он вообще их не слушал, оказывается, надо было желание иметь…. И такое желание, которое было бы направлено против нее. А ее желания, почему не исполнялись? И почему он нечистью обзывает людей? Но спасибо и на том, что когда к нему нечисть обратилась, из двух зол для нее выбрал меньшее. Манька решила, что не будет его попрекать. Может, она чего-то недопонимает…

    Поверить в то, что Дьявол был Богом Нечисти, она уже могла.

    Он сразу сообразил, что делать и что будет, если она подойдет к убитой девочке. Ей бы такое в голову не пришло. Казалось ужасным, что ее могли обвинить — лицо убитой не выходило из головы. Не укладывались чувства, с которыми человек мог убить другого человека. И не давала покоя мысль, что она бросила ее.

    С другой стороны, зачем было убивать его собаку — неужели не нашлось что поесть?

    Она вспоминала Дружка, Шарика, Жулика, Бобика — их тоже уводили и убивали. И она болела долго…. Месяц, два, три…. Пока не появлялся новый бездомный бродяга. И, наконец, поняла: ей нельзя держать собак, для них это верная смерть. Будто кто-то специально охотился именно за ее животиной. Ведь не трогали соседских….

    Может, и правильно, что отомстил, и теперь ее чувства уже склонялись к убийце. Состояние аффекта. Самозащита. Ей тоже хотелось убить того человека, который отбирал у нее самое дорогое существо. Собаки для нее были, как маленькие дети. Получается, убийца направил удар в самое больное место. Такая боль — хуже смерти.

    Тогда он не болен — он ранен…

    Дьявол к происшествию отнесся спокойно.

    — Ты видела, поэтому переживаешь, — спокойно сказал он, как будто успокаивал врача, у которого, наконец, умер безнадежный пациент. — Но ведь тебя не пугает то, что ты не видишь.… Она, можно сказать, и не мучилась… А тебя бы стали пытать! — он тяжело вздохнул, мрачно взглянув на нее, будто уже жалел, что не случилось: — Каленым железом. Плетьми. Дыбой. Пока не признаешься…. Нет предела совершенству пыточных приспособлений! А потом казнили….

    После его признания, Манька успокоилась. Не то, чтобы успокоилась — перестала думать об этом вслух, обвиняя себя явно. Слава Богу, что она не одна шла по той деревне …

    Надо заметить, что Дьявол оказался преинтереснейшим собеседником, не смотря на занудство. Манька к философии способностей не имела, а Дьявола хлебом не корми, дай язык почесать. Но была в редких случаях от него польза, когда вперед забегал, и чаще врал, но порой говорил правду разными намеками, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность.

    И тут Манька ухо сразу навострит, глазами по сторонам зыркнет, потому как неизвестно, какого рода неожиданность.

    А неожиданности случались всякие.

    Много оказалось доселе невиданных ею чудес в царстве-государстве, и плохих, и хороших. Но чаще плохих.

    И люди, чаще с ужасом, шарахались от нее в сторону, когда она открывала им свои незаживающие кровоточащие язвы и беззубый рот, и не было на ней живого места. И давно бы запросила смерти, если бы вдруг не заметила, что от каравая немного убыло, посох стал короче, и обутки ее потеряли прежний вид…

    Так появился у нее попутчик, плохой или хороший, судите сами.

Глава 5 Посредников много, а счастья мало…

    Сон у Маньки был неспокойный.

    Снилось ей, что избушка ее совсем развалилась, так что жить ей скоро будет негде, и что покойница мать, которую она, кстати, никогда и не видела — отказалась она от Маньки почти сразу после рождения, осуждающе выговаривает ей за ее непокорность и грозит всякими муками.

    А еще снилось, будто она маленькая и сидит под голой железной кроватью. В воздухе летают отрубленные головы, которые уже совсем сгнили, так что одни черепа остались, а которые только начали гнить. Один из черепов, похожий на лошадиный, упал на землю и катится к ней, чтобы сделать какое-нибудь непотребство….

    Но Манька почему-то не испугалась, а начала разглядывать головы, прикидывая, как они могут летать, если крыльев у них нет, и даже тело осталось где-то в другом месте.

    И вдруг увидела себя в поле — она почти летела над ним, над большими синими, красными и желтыми цветами, над зеленой до одури травой, а небо было синим-синим, как лазурное море, которое было где-то тут, рядом — сырое и соленое.

    Манька ахнула и подумала радостно: неужто это я, Манька?

    И как только подумала, сон на нее обиделся, не иначе — вдруг начал выталкивать ее из себя, потому что ей такие сны не полагались…

    Сон был чужой — Манька сразу поняла, но из сна уходить не захотела, сопротивляясь выталкиванию.

    И сразу стала вроде как заключенной в оболочке, где-то в животе у человека, который какое-то время еще продолжал парить над полем. Оболочка его ей уже не принадлежала, и Манька отчаянно позавидовала тому, кто смотрел такие сны.

    Проснулась она с тяжелым чувством обреченности. Утро подходило к концу. Дьявол не мешал ей, как следует отдохнуть.

    Поначалу, когда она только собиралась в это удивительное странствие, все казалось легко. Легко топать в железе, легко тащить на спине запаски, и думалось, что выйдет она за огороды, а Идеальная Женщина Радиоведущая — вот она!

    Да не тут-то было!

    О железный каравай она уже в который раз обломала все зубы. Дьявол обещал, что новые ломаться не будут, но ломались. Да так быстро, что едва из десны успевали показаться. Ну хоть росли! И почти не убывало железо, убивая желание жить. Тянуло и мозолило, и снашивало мясо до кости — поклажа на спине легче казалась! Котомку с железом хотя бы око не зрило! И получалось наоборот, не она железо — железо ее снашивало.

    И уж домой бы воротиться, да куда? Если Дьявол не обманул, то не было у нее дома. И не было людей, которые бы приютили. Все кто на пути ей попадался, в стороны шарахался, как от прокаженной заразными болезнями. Жизнь ее в родной деревне была бы не легче, чем в глубоком лесу. Знала она ее наперед. Тогда как странствие делало жизнь непредсказуемой. К слову сказать, когда отказывали ей, Манька не обижалась — с голодухи каравай железный казался вкуснее. Одну четверть она осилила. Если верить полученным расчетам, то получалось, что сносить железо она сможет не ранее шести лет. Срок большой, но начало ему было положено — и где-то далеко маячил конец.

    Шалаш остыл, уголья потухли, и костер теплился едва-едва. Дьявол экономил дрова, собранные накануне и держал костер не для обогрева, а чтобы отпугнуть хищников, не подпуская их близко. Пора было собираться в дорогу. Манька мечтала, что может сегодня они, наконец, выберутся из этого проклятущего бесконечного леса, но надежда была напрасной. Дьявол сказал, что лес заканчивается у подножия гор, а до гор было ой как далеко! И охотничьи домики уже давно не попадались, в которых могли бы остановиться и подождать, пока заживут раны.

    Господи, где ее только не носило! Места были разные — жизнь была одинаковой! И люди….

    Вначале она пошла на восток, и уперлась в синее-синее море-океан, который был таким черным, что ночь стояла рядом в то время, когда она жарилась на солнышке. Потом пошла на север, и вышла к бескрайним промерзлым пустыням. Потом пробовала идти на юг, но дошла до границы с государством, в которое ее не пустили, но сказали, что идти надо было на запад, вдоль реки до середины государства. А там, у непроходимых гор, она уже найдет дорогу в обход их, предупредив, что много в тех местах езжих и пеших, и всякий сброд, который творил беспредел. Беспредельничать позволялось только здесь: за горами царство-государство считалось цивилизованным, и беспредельничать могли лишь приближенные к Их Величествам.

    В общем, жила Царица всея государства за высокими горами, за широкими реками, за лесами дремучими. Дворец ее стоял у подножия гор, занимавших северо-западную четверть государства. И если рассматривать государство в форме слегка вытянутого эллипса, то Манькина деревня была сильно смещена к югу, а дворец Благодетельницы к северу.

    Манька удивилась: на месте Благодетельницы она бы жила на юге: там было тепло, там солнца было много, море другое, не как море-океан, и всякие диковинные растения, которые давали обильные урожаи экзотических фруктов. Но жители того государства лишь рассмеялись: с севера и с востока — холодному воздуху горы не давали проникать ко дворцу, с юга и запада — течения земноморских морей приносили тепло — и получалось, что лучшего места в государстве было не сыскать.

    Странно, чужие знали, а свои ни за что не хотели поинтересоваться!

    Если бы кузнец господин Упыреев так понятно объяснил, может, она бы уже была у Благодетельницы. Но он развел руками и сказал: иди все прямо и прямо! А «прямо» выходило и не объяснение — куда ни повернись, везде перед собой прямо будет! А когда появился Дьявол, получилось, что ходить надо на все четыре стороны. Волны в эфире летели беспорядочно, и точное их местоположение отследить было невозможно, потому Идеальная Царица Радиопередач могла жить где угодно. Его мнение было таковым, что если двигаться только на запад, путешествие закончится тем, что она ничего в своем царстве-государстве не повидает.

    Вышло по-Дьявольски: река все время старалась то круто, то плавно увильнуть в разные стороны, но видела Манька только лес, лес, и лес…

    Вспомнив о ночном разговоре про вампиров, жить сразу расхотелось. Но глубокие размышления привели ее к тому, что отравить перед смертью жизнь отравляющим надо настолько, насколько получится. Начало было положено — колодец и Кикимора не так много, но и не так мало.

    Во-первых, объяснилась с драконами Благодетельницы, а во-вторых — хоть как-то отплатила долг за свою изведенную скотину и хуление тетками Благодетельницы.

    Перед дорогой она решила запастись осиновыми кольями — пока единственное доступное ей оружие. Волки и прочие звери, это хорошо, но куда по снегу по брюхо-то? Ну, еще может быть огонь, если в это время костер будет гореть. Но как-то странно, будто во дворце печки не топили. Получалось, осиновые колья самое надежное оружие. Крест, решила, потом где-нибудь прикупить — благо церквушки стояли в каждой деревушке. Идти до селений было далеко, не возвращаться же назад ради крестика. И опять странно, что вампиру кресты, если все четыре идеологии Благодетельницу славили?

    Ну, если про нежить сказки не врали, то и про все остальное, значит, тоже….

    Осинник был недалеко, а осинки все тоненькие, как на подбор, как раз для кольев. Манька срубила пару осин и выстругала несколько тонких кольев в локоть с ладонью длиной, с толстой рукоятью и острым концом. Проткнуть вампира — должно было хватить. Манька не сомневалась, что если вампиров будет больше, или даже столько, сколько кольев, колья ей все равно не понадобятся. Зачем таскать лишнюю тяжесть, если убьют раньше, чем она успеет их достать?! Даже один вампир, наверное, был не такой дурак, подставить грудь, чтобы она его протыкала осиновым колом. Одно утешало, что это будет посланник Идеальной Женщины, и как бы значило, что Манька все же к ней приблизилась. А если успеет убить, то даже плюнула.

    Дьявол придирчиво осмотрел колья, пока Манька грызла свой железный каравай, разрыл снег и попробовал его воткнуть в замерзшую землю. Кол вошел, но неглубоко. Конец его обломился.

    — Ох, Манька, — только и вздохнул он, — Колья тебе не помогут, если ты до вампира головой не достанешь.

    — Это как? — поинтересовалась Манька.

    — А так, — ответил Дьявол, — что надо предугадывать действия вампира. А воткнуть кол, в лучшем случае, ты сможешь, только если он добровольно перед тобой поляжет. Ну, или в гробу его застанешь. И даже так кол в грудь надо будет вгонять обухом топорика. Силу махать такими кольями, надо иметь нечеловеческую. На, вон, потренируйся, проткни-ка землю. Думаешь, в плоть эту деревяшку воткнуть легче? Но разве ты достанешь то место, где он спит, если ничего о вампирах не знаешь? Или решила, что я сейчас возьму, да все тебе выложу? — Дьявол помолчал, заметив, что Манька последними словами заинтересовалась, и закончил печально: — А мне, Манька, то место не ведомо! Вампир, когда спит, мыслей не имеет, холодный он, как айсберг в океане, никакого инфернального излучения. Прах прахом. Но это древние вампиры так время проводят, а современные времени не теряют, получая от жизни многие радости. Их в гроб никаким калачом не заманишь.

    — Ладно, отыщем, — успокоила Манька Дьявола, но больше, конечно, себя. — А может, и проскочим, авось не заметят!

    — Куда проскочим? — опешил Дьявол, — Мы что же, передумали уже по Благодетельнице пройтись? Испугалась, значит?

    — И ничего я не испугалась! Голову можно за так сложить, а можно за дорого, — разумно рассудила Манька. — Предпочитаю второе. Мне не всякий вампир нужен.

    Она одела железные обутки, взяла свой посох и взвалила мешок на плечи.

    И сразу жизнь показалась гнусной до неприличия, серой, и даже услышала она, как всеобщая Благодетельница опять расхваливает себя в эфире. Радио наводило на тоскливые размышления, которые были не с ноги и короче дорогу не делали.

    Где-то недалеко завыли волки, — стая провожала ее. Сердце ушло в пятки. Рядом топал Дьявол, но какая от него помощь, если он топал напрямик, через деревья, которых даже не замечал? Если только Манька провожала его взглядом, делал вид, как бы приравнивая себя к ней — сразу тонул в снегу, застревал и крыл матом материальность, которая для него существовала условно. Вряд ли стая напугалась бы ветки, сорванной и брошенной ветром. Наслать дождь или там тучи нагнать, или разогнать наоборот — это он умел, мог поднять бурю, мог в костер ветку подбросить руками, если хворост был рядом с костром. Когда хворост заканчивался, обычно не утруждался и гнал хворост ветром. Но ветром Дьявол делал все криво-косо: летела не одна ветка, а все закручивалось в смерч, и костер разлетался в разные стороны. Чтобы не остаться без костра ночью, она складывала рядом несколько кучек хвороста, соединяла их ветками хворостины, а он уже направлял огонь, пока она спала — и занималась одна куча за другой. Придумала такое она сама, идея Дьяволу понравилась, так он ощущал себя в полном смысле этого слова материальным объектом. Хоть это ему можно было доверить: он не спал и следил за костром справно. Иногда, правда, материализовался очень сильно, тогда у него все получалось по-человечески, но то было редким явлением.

    А еще, как оказалось, он мог запросто запалить костер.

    Но только если Манька долго не могла высечь искры с помощью кремния.

    Спички давно закончились, а бить камень о камень она могла часами. И когда время было позднее, Дьявол недовольно корчил физиономию, ворчал, потом сидел, уставившись в одну точку, пока в этой точке ни от чего не начинало полыхать пламя. Оставалось только подставить ветку хвороста, чтобы она занялась. Манька взяла это на заметку и старалась идти так долго, чтобы Дьявол прекратил ее мучения сразу же, после нескольких высеченных искр. Летом Дьявол пару раз запалил деревья, вызвав к жизни молнию, которая ударила в верхушку, и деревья горели всю ночь. Хоть хороводы води.

    Манька у него спросила однажды, почему зимой он не может повторить свой фокус — было бы здорово. На что Дьявол ответил, что воздух зимой не наэлектризовывается, потому что, в результате холодной температуры, столько влажности нет, и что-то понес про то, сколько должно быть отрицательно заряженных масс, сколько положительных, и как они располагаться должны, а еще про то, сколько должно падать космических излучений на миллиметр площади экзосферы, и про какие-то процессы взаимообмена разных энергий, плавно перешел на атомный и субатомный уровень, про устройство атомной структуры электростанций, про слои материальности…

    Связь между тем, как Дьявол вызывает молнию и почему не может вызвать ее зимой, Манька потеряла окончательно где-то на десятом предложении, и больше никогда об этом не заикалась.

    Шел четвертый день после того ночного разговора. Смеркалось. Было еще не поздно, около шести часов вечера. Но для леса и для зимы, когда все спит укутанное снегом, начиналась самая что ни наесть ночь. Шли целый день почти без отдыху. Манька бежала, не останавливаясь на передышки, как обычно, на этот раз, не позволяя адреналину погрызть здоровье — бежала от страха.

    Сначала чужой яркий, и как будто все происходило на самом деле, сон не давал ей покоя — не иначе Благодетельница похвасталась. Да так обозлилась, что даже сны и те чужими стали, злость придала ей сил. Она была полна решимости достать Мучительницу — и отделать так, что бы Святой себя уже не называла. За три последних дня она прошла больше, чем за предыдущие две недели. С утра настроение немного поднялось, вечером опять набрели на трухлявый пень, в котором добыли меда. Но после обеда произошло событие, которое начисто затмило и вампиров, и железо, и мысли о возмездии, и сон, и даже Благодетельницу…

    Колени и руки все еще тряслись, обдавало кипятком — стоило вспомнить, от быстрого шага она вспотела, пот катился градом со лба. Только Дьяволу могло прийти такое в голову — безумие было, храбрости ни в одном глазу!

    Весь предыдущий день стояла оттепель, за ночь снег подморозило — идти по снегу стало легче. Когда река свернула в очередной раз, не долго думая, потопали напрямик.

    И наткнулись на ложбину.

    Большое сборное стадо жвачных животных паслось неподалеку, объедая побеги ивы и не полностью занесенные снегом метелки амаранта, торчавшие из-под снега. Как здесь вырос амарант, неизвестно, в государстве по большей части он считался декоративным растением, им украшали сады. Здесь было еще много всякой травы, которая ушла под снег едва подвяленной. Она была такой густой, что снег не смог придавить ее своей тяжестью. Проваливались уже не в снег, а в пустоту под снегом. Очевидно, ложбина затапливалась по весне рекой и приносила много плодородного ила.

    И вдруг наткнулись на оставленного волками недавно задранного оленя.

    У обглоданной туши, которая лежала перед Манькой, сидели три лисицы, отбиваясь от ворон. Волков поблизости было не видать. Манька сразу же насторожилась. Такую добычу мог достать только большой хищный зверь, и вряд ли он от добычи ушел далеко. Она сразу же спряталась за деревьями, внимательно осматриваясь по сторонам, вооружившись ножом.

    Стая из двенадцати волков на другом конце ложбины в низине, в трехстах метрах, обступила медведя, который пытался разодрать тушу второго оленя, крупнее по размеру, видимого задранного немного раньше. Он то закапывал ее в снег, то сидел на ней и ревел, то тащил за собой. Волки явно дразнили его, развлекаясь всей стаей. Обходили и слева и справа, и тягали тушу и за ногу, и за голову, удивительно напоминая людей, которые изводят безусых и малочисленных…

    И снова стало так холодно, будто облили ледяной водой, но плеснули ее внутрь. Хоть и далеко, вряд ли они не следили за добычей.

    Пока ее не заметили, Манька попятилась назад, наткнувшись на Дьявола, который стоял позади и смеялся, наблюдая за потасовкой.

    — Маня, надо запастись едой, — сказал он, зашагав прямо к туше.

    — Ты что, сдурел?! — опешила Манька, клацая зубами, не смея даже выйти на открытое место.

    Дьявол вернулся.

    — Чем мы хуже лисицы, или тех же ворон? Волки существа умные. Не было бы их, не было бы всей этой шушеры. Здесь еды для всех навалом. Они сытые, не побегут. Тем более привыкли уже, наверное, к нам. Ну, ладно, — смягчился он.

    — Это они? — Манька кивнула в сторону волков и медведя. — Они охраняли?

    — Конечно они! Кому еще тут быть? Тут слишком много старых непродуктивных животных…. — окинув стадо взглядом, прищурился Дьявол. — Не иначе, охотники здесь частые гости, хищников они в первую очередь изводят. Странно, что стадо от болезней не вымерло, — Дьявол кивнул на торчавший из-под снега целый скелет. Кости были не белые, а сероватые и старые. — Наверное, дальше за нами не пойдут. Им тут есть чем заняться….

    — Их тоже убьют? — грустно спросила Манька.

    Дьявол кивнул, потом пожал плечами.

    — Возможно, — ответил он.

    Как ни тяжело было сознавать, что дальше пойдет она без охраны, Манька вздохнула с облегчением. Соседство с хищниками ее не радовало. Она помогла Дьяволу отломить большую ветку, завернули ее в старую рубаху, полив сверху черной маслянистой жидкостью, которую держали, чтобы разжигать сырые ветки.

    Подожгли.

    Нефть подобрали на старой заброшенной станции, на которую бочками свозили утилизированный ядовитый продукт жизнедеятельности и топили в озере. Продукт на пару километров выжег все живое, а бочки с нефтью, видимо, остались еще с тех времен, когда на станции жили люди. Нефть горела долго, и пламя было достаточным, чтобы напугать любого зверя.

    Пока шли до туши, сердце билось где-то у горла.

    Туша промерзла, но не так, чтобы очень.

    Волки сразу насторожились. Заметив ее, половина стаи неспеша потрусила в их сторону. Уж с кем, с кем, а с человеком, наверное, делиться им бы хотелось меньше всего. Медведь — тот хоть свой был…

    Заметив высоко поднятый огонь в ее руке, стая замерла на половине пути.

    Манька отрезала добрый кусок от ляжки, сняв часть шкуры. Очевидно, олень был у стаи не первый и не второй — мясо обглодали только там, где его было больше всего и по верху, оторвав передние ноги, которые валялись неподалеку. Сунула в котомку и, не торопясь, как учил Дьявол, пошла дальше.

    Коленки подгибались, живот рвался наружу, глаза лезли из орбит…

    — А говорил, что падаль нельзя…. — проклацала она зубами, пытаясь унять трясущиеся руки.

    — Падаль, Маня, когда падают… — от болезни, от бедности, от желания добежать первым… А это, — Дьявол приподнял увесистый кусок мяса, килограмма на два, — задранный хищником зверь. Может быть, не самый здоровый, но и не падаль. Естественно, варить мы его будем долго, неизвестно чем волки сами болеют, их слюна вполне могла попасть на мясо. Точно так же, как слюна собаки, которая ловит и тащит добычу для человека. Ну и паразиты…

    У опушки, когда ложбина осталась позади, шагнув под сень деревьев, она оглянулась.

    Видимо, волки съехали с катушек — оказывается, их тоже можно было удивить. Вся стая сидела вокруг туши на некотором расстоянии. Один из волков несколько раз прошел по кругу мимо, ближе, ближе, наконец, совсем рядом. Постоял, обнюхал тушу — подошла стая. И так застыла в тупом недоумении, забыв о медведе….

    Дожидаться конца развязки Манька не стала. Но на всякий случай факел несла еще долго, пока не стало ясно, что волки кусок мяса возвращать не собирались.

    Сытый волк — ленивый волк.

    Для ночевки присмотрели большую ель, занесенную снегом, под ветвями которой можно было устроить шалаш. Манька обошла ее кругом, высматривая, в каком месте начать копать проход, по дороге собирая сучья. Дьявол занялся приготовлением ужина.

    Через час от котелка приятно запахло. Потекли слюнки. Но до готовности было еще далеко. Манька собирала сучья, выбирая те, которые толще, чтобы горели в костре дольше, посматривая в сторону реки и приравниваясь к погоде. Они снова вышли к реке, и если за ночь как следует заморозит, то с утра по льду пройти можно будет километров двадцать. Манька тяжело вздохнула: был у нее план — сделать санки и катить железо впереди себя. Тогда можно было держаться за них, не проваливаясь. Санки сделать было бы несложно, если бы у нее был инструмент и гвозди, или на худой конец, проволока. Снег набивался во все щели и таял, согреваемый теплом тела, а к вечеру вся одежда была сырая, застывая коробом. В кино люди в снег почему-то так не проваливались.

    Пока обустраивались, совсем стемнело.

    И вдруг вдали на другом конце изгиба реки, среди деревьев, мелькнул огонек….

    Манька вздрогнула, выронив вязанку, тревожно всматриваясь в даль. Встретить в лесу человека было совсем не безопасно, так что передумала все. И, может, было бы лучше ночевать по соседству с волками, но сбор сучьев и обустройство шалаша уже не шли на ум. До огонька по такому снегу было около двух часов ходу.

    Дьявол огонек тоже заметил, когда спустился за нею, чтобы позвать на ужин.

    — Вряд ли в таком месте добрые люди живут, но вряд ли это вампир. Вампиру кровь нужна, он держится поближе к людям. А это черте что! — сказал он, рассматривая огонек в ночи сквозь кругляшки пальцев.

    Манька прыснула со смеха, заметив, что Дьявол опять поднес руки к глазам. Все время он умел ее рассмешить. Что он мог так увидеть?!

    — Ну, если не кровопивец, уже легче! Мы тоже в лесу — недобрые что ли? А то, что в лесу живут, может, Благодетельницу не слушают…. — рассудила она. — А еще, быть может, скоро лесу конец, должен же хозяин хоть как-то общаться с внешним миром: соль, сахар, спички…

    — Ой, это навряд ли! — с сомнением покачал головой Дьявол и заметил скептически: — Маня, мы идем Благодетельницу пощупать — какие же мы добрые?! Любой нас в разбойники запишет…

    И все же Манька решила, если ее не пустят на порог, хотя бы посмотреть на жилье, в котором светилось окошечко. Мясо, добытое таким старанием и страхом, выкидывать не стали. А вдруг не накормят?! Перед тем, как пуститься в путь, хорошенько поели — до отвала. К концу ужина на огонек среди деревьев Манька посматривала уже без интереса, но рубить ветки для лежака и собирать сучья, чтобы хватило на всю ночь, хотелось еще меньше, чем куда-то идти.

    Добирались чуть меньше обозначенного времени. Река в этом месте промерзла, образуя толстый лед. Снега на льду было не так много, как в лесу, его сдувало. Но все же, старались идти по краю, у берега. По сырой погоде мог и отойти. Пришлось сделать крюк, зато сэкономили добрую половину часа. Наконец, вышли на открытое поле, прилегающее к реке.

    Прямо посередине Манька увидела два дома, по самую крышу вросшие в сугробы. И сверху были сугробы, будто избы специально закидали снегом. Она не сразу сообразила, что домик поменьше был баней. А еще в стороне Манька заметила колодец, вокруг которого снег оттаял, и он как бы стоял в снежной яме. Колодец был украшен резьбой как тот, в который она однажды плюнула, а потом жалела, что воды набрала мало. Даже озерцо было и ручей, который стекал по оврагу к реке. Никаких человеческих следов ни к бане, ни к колодцу. Ни тропинки, ни дорожки. И дом, и баня, и колодец стояли сами по себе. И звериных не было — разве что птицы прилетали к озерцу, подтверждая ее догадку. Признак был нехороший — или люди злые, обходили их стороной, или, наоборот, добрые — старались не тревожить хозяев.

    Но сердце, при виде колодца, радостно екнуло.

    Первым делом ей захотелось броситься к колодцу, однако она удержалась — у колодца был хозяин. Если вода живая — хорошо, если мертвая, снова плюнет — делов-то! Никому не запрещалось пить из колодца, и когда просила воды, не отказывали и денег не брали. Разве только заметив язвы и страшные опухшие десны, черпали сами, наливая из ведра в подставленную кружку.

    — Что же, люди вообще никуда не ходят? — удивленно спросила она у Дьявола.

    — А куда им ходить? — равнодушно ответил он, погружаясь в какое-то странное пограничное состояние, при котором Манька его слышала, но уже не узнавала. Нет, его тело еще было с нею, но сам он… — как она во сне, когда влезла в чужую оболочку. Дьявол был в другом месте.

    Манька порылась в своем заплечном мешке, нашла среди прочего железа нож, сунула за пояс, прикрыла свитером. Так она чувствовала себя разбойником, но интересная у нее мелькнула мысль, что не надо походить в этом лесу на хорошего человека. Следов не было, поэтому знала она наверняка, что народу в домике живет или немного и весь обездвиженный — или дома никого нет. Второй вариант исключался, свет зажигали и тушили, из трубы все еще шел легкий дымок. Но все же обезопасить себя как-то следовало

    Она с замиранием сердца постучала в дверь.

    За дверью долго никто не отвечал. Пока шли, огонь в окнах погас, и от стука загорелся не скоро. Наконец раздался не то старческий, не то больной хриплый голос:

    — Кто там, какой леший по ночам бродит? Кто приперся? Фу-у, человеческим духом запахло! — голос оживился. — Душа девица?

    — Ни хрена нюх у бабки! — изумленная Манька обернулась к Дьяволу, надеясь услышать от него хоть какие-то пояснения на сей счет.

    Но Дьявол пинал ногой сугробину, сбивая снег, и слюнявил палец, отгрызая себе ноготь. На Маньку он даже не взглянул.

    — Бабушка, откройте, это я! Я одна, я в лесу заблудилась! — попросила Манька, стараясь врать убедительно и встать так, чтобы ее было видно из окна.

    Окна избы промерзли, и сравнение такое на ум пришло, что покрыты они бельмом, потому что вроде промерзли, а вроде нет — точно грязным молоком в стекло плеснули. Дверь долго никто не открывал. А между тем, на улице стало совсем темно, хоть глаз выколи, такая тьма опустилась. Манька подумала, что дверь, наверное, уже не откроют, и что, по-видимому, пора возвращаться в лес.

    Но вдруг щелкнула щеколда, и дверь слегка отошла от стены, выпустив полоску света.

    Манька обрадовалась и вошла в избу — и сразу задохнулась от вони гниющей плоти.

    Дышать в избе она научилась не сразу. Запах в доме стоял спертый, будто в доме был морг, куда свозили покойников со всей округи. Изба разила тухлым мясом и помоями, да так, что сытый Манькин желудок рвался наружу. Хорошо, что пока шли, пища успела протолкнуть себя в кишки.

    «Посредница!» — догадалась Манька. Она нашла ее! — Фу-у-у!»

    Именно вспомнив про запах, о котором предупреждал ее кузнец господин Упыреев, мелькнула догадка, что она, наконец, добралась до нужного человека. Но радости не испытала. Трудно было поверить, что кузнец господин Упыреев имел в виду именно натуральные ее внутренности — но, судя по запаху, с Посредницы станется!

    Манька пощупала нож, примеривая, как скоро она смогла бы его достать и крепче сжала посох. Глаза заслезились, захотелось выбежать на улицу. Но когда обернулась, заметила, что не то бабка, не то женщина отрезала ее от двери, закрывая за нею дверь.

    Сама хозяйка выглядела бы молодой, если бы из-под лица у нее не выставлялось еще одно, которое выдавало в ней старуху. Не так, чтобы выставлялось, просто видела Манька и морщины, и скрюченность — а ум отверзал увиденное, придумывая старуху приятной женщиной без определенного возраста.

    Назвать домом то, что она увидела, было сложно.

    Горница была очень большая, но пустая. Кровать да широкий стол с лавками вдоль стены, в углу большой сундук, на котором стояла ступа. В ступе поместился бы человек, но вместо человека в нее была засунута метла. И еще один сундук у входа, над которым приколочена вешалка. По стенам развешаны разные травы, высушенные змеи, лягушки, склянки со всякими порошками и снадобьями, грибы сушеные. Были здесь и дорогие вещи: подсвечники в виде драконов на много свечей, на вешалке висела новехонькая широкая с капюшоном соболиная шуба, на лавке лежали небрежно брошенные кожаные перчатки на меху и дорогая сумка с каменьями. Просторная кухня была за печью, полузакрытая сдвинутыми занавесками, но сама печь — что-то среднее между камином, русской печью и печами для обогрева, непривычно выставляла себя напоказ длинному широкому столу, который занимал передний угол — обычно в избах выделяли угол для кухни, куда и печь смотрела. Маньке даже показалось, что когда она вошла, печка смотрела в окно, а теперь она повернулась на нее и на Дьявола. На плите перед зевом булькало в котле что-то зеленое, но явно не овощи. И все кругом покрыто пылью с отпечатками рук или ног, но так мало, что можно было подумать, что женщина жила где-то в другом месте.

    А еще Манька заметила, что старуха-молодуха на каждом пальце имела золотое украшение, губы ярко накрашены помадой, глаза обведены сурьмой, крашенные в рыжий цвет волосы собраны в узел на макушке, и одета она была по-модному, но как-то уж слишком по-молодежному.

    Манька с любопытством уставилась на печь, изучая ее устройство. Когда строила дом, она мечтала именно об этом — чтобы у огня посидеть, и пироги испечь, и обогреть избу, а если слишком жарко не надо, то просто истопить один ее угол, где бы еду приготовить. Уложить в одну ее задумку не получилось, пришлось печнику заказать две.

    — Проходи, ласточка моя долгожданная! Думала, не дождусь! — проскрипела женщина по-старушечьи, и не по-доброму хихикнула.

    — Откуда вы знали, что я буду проходить здесь? — изумилась Манька, смекнув, что Посредница дожидалась ее неспроста.

    Манька испытующе взглянула на старуху-молодуху, приложив варежку ко рту и носу. Если она здесь не жила, как она подгадала вернуться как раз в такое время, когда будет мимо проходить? Неужели вампиры знают, где она? Слегка испугалась: интересно, знает ли про Кикимору? Старуха-молодуха была крепкая, выше ее на полторы головы. Если завяжется драка, то не известно, кто кого — одно дело посохом по Дьяволу молотить, он пустое место. Старуха-молодуха могла и пришибить с одного удара. Она еще крепче сжала посох.

    — Ворона на хвосте принесла! — съязвила Посредница и мягко добавила: — Давно тебя поджидаю! — но голос у старухи остался недовольный. И правда, кровать не заправлена — от кровати к столу и до печки дорожка из множества следов. — Видели тебя неделю назад охотники… Ой-ой, как же ты среди зверей-то уцелела? Боязно, небось, тебе было? — проголосила она и стала сердитой: — Ведь даже в лесу от тебя житья нету! С кем равнять себя надумала! Чего учудила — людей пугать!

    Манька виновато шмыгнула носом.

    — С Зеленым Миром…

    — С зеленым миром… — передразнила Посредница. — Мы, Маня, свое умеем поберечь! Благодетельница наша миллионы из казны выделяет, а ты, этот самый зеленый мир, по ветру пустила…. Как в глаза-то будешь теперь людям смотреть?! Ох бестолковая ты, ох, бестолковая! Сижу, как пришитая, а меня, между тем, люди ждут! Далеко до деревни, путь не близкий. Туда время, сюда время. Мы с тобой, Маня, соседи, а тут у меня рабочее место, — пояснила она. — Ну, куда ж ты пропала надолго так? Да кабы эту … взбесившуюся курицу, — она недовольно ткнула клюкой в половицу, и смачно выругалась на избу. От половицы или еще откуда-то пронесся стон умирающего, — не пришлось на цепь посадить, разве ж не встретила бы тебя, душа-девица?

    — Так вы та самая Посредница? — открылась Манька, хмуро поглядывая на старуху-молодуху.

    Никаким Зеленым Миром в домиках браконьеров и охотников не пахло. Хуже, к Посреднице наведывались охотники — следовательно, звериной охране жить осталось недолго.....

    — Она самая! Баба Яга! — представилась та и слегка наклонила голову, сверкнув жадно глазами.

    Это было лишь мгновение, но Манька уловила огонек в ее глазах. Тот же самый, как у кузнеца господина Упыреева. Баба Яга даже не пыталась скрыть неприязнь — но слова у нее получались ласковые, совсем как у Кикиморы.

    От известия, что попала в избушку на курьих ногах, Манька только охнула, столько мыслей в голове пронеслось — забыла и про запах, и зачем пришла, и про боль. И привиделась ей изба по-другому. Запах был. Но кто знает, чем пахнет во внутренности у человека! А тут — внутренность избы! Но не красивая разве? Эх, ее бы прибрать да проветрить….

    Она с досадой посмотрела на Дьявола.

    Богом ли он был? Рассказывал про слои материальности, про астралы и менталы, про электромагнитности, про сопли с сахаром, душу какую-то придумал…. Разве, это возможно, чтобы на огромном расстоянии быть с кем-то связанным? Бред, чистой воды бред! А про чудеса, когда деревянные избы, которые приходилось на цепи держать, чтобы шибко не бегали, ни сном, ни духом! После всего, что наговорил этот выброс из Небытия, угождающий нечисти, он должен был провалиться сквозь землю, завидуя Бабе Яге черной завистью! Наверное, завидовал — вот и чернил людей….

    — Да зачем же так далеко от людей такую избу держать?! — изумилась Манька, озираясь по сторонам.

    — Чего людей-то пугать, — объяснила Баба Яга, — в сказках одно, а на деле страшно в ней жить! Куринным ее мозгам много ли надо? Хозяин добрый, а какой хозяин жить в такой избе стал бы? Мучаюсь, а терплю, куда деваться-то, раз уж согласилась…

    — А баня? Она ж не может за твоей избой плестись по стежкам-дорожкам, — ошарашено проговорила Манька, разглядывая во все глаза хозяйку сокровища, о котором только в сказках слыхивали.

    — Это почему же? — ехидно поинтересовалась старуха-молодуха.

    — Ну, как, не положено избам…. — растерялась Манька. — Ну, если одна полукурица, вторая тоже что ли?

    Она не могла прийти в себя, чувства бушевали противоречивые. Не верилось, что стояла на половице, под которой, может, как раз нога была! Богатая Посредница, если две избы на курьих ногах имела. У такой избы все четыре угла — красные! И где такие продавали?! Кто мог сделать?! Хоть не прикладывала Баба Яга руки, все же была хозяйкой, и знала, наверное, что избе по нраву. Везло же людям, все-то у них было! Как после этого не подумаешь, что умнее не найдешь человека? Нехорошо думать о хозяйке плохо, укорила она себя, разве ж могла бы изба приветить плохого человека? Мало ли что наговорит Дьявол — ему кругом одна нечисть!

    — И баня полукурица-полуизба! — доверительно призналась старуха-молодуха. — Сами пришли и уговорили принять их, как имущество. Всем я хороша! — похвасталась она, выставляя грудь и подперев руки в бока. — Так ведь и ты меня искала! И тебе ума на жизнь не хватило!

    — Да-а?! — совсем уж удивилась Манька, признавая правоту Бабы Яги.

    Что правда, то правда. Вот разве к ней изба прилепилась бы? Да ни за что! А вдвоем и Манька была бы при доме, и изба при хозяйке. Так, разве, обошлась бы она с избами? И не нужна была бы ей Посредница, и наплевала бы на Благодетельницу….

    Но жизнь у нее текла не к морю-океану, а обратно, в болото. Реку вспять она повернула, а жизнь как была, так и осталась против течения….

    Манька вдруг явно ощутила, или ей так хотелось думать, что в пространстве над всею этой вонью ворошили избы свою боль и несбывшуюся надежду, когда о гранит разбивается мечта. Или это были ее надежды?.. С другой стороны, взять тот же дом, который построила — не хватило ей ума в нем пожить, а кузнец господин Упыреев и пожить смог, и резные ставенки поставить, и огород был любо-дорого — пока драконовым дерьмом ее не изгадило.

    Маньке стало горько. Да в Благодетельнице ли дело?

    Нет, изба-курица не стала бы ее искать.

    Дьявол скромно присел в уголке у двери на сундуке, заложив ногу на ногу, почти слившись со стеной. Вел он себя очень скромно, посматривая на Бабу Ягу с почтением. Баба Яга Дьявола не замечала — как все. Она прошла к тому самому углу, просунув сквозь Дьявола руку, порылась в кармане шубы, вытащила кошелек и сунула его за пазуху. Дьявол даже не успел посторониться.

    Манька не удивилась, все так делали.

    Посредница сразу успокоилась, даже обрадовалась, вздохнув с облегчением и проворчав себе под нос: «Ну вот…»

    «Расскажи про избу!— мысленно попросила Манька Дьявола, когда старуха скрылась за занавеской. — Откуда избы взялись? Вылупились что ли?»

    — Избушка не курица, размножается по-своему, — ответил Дьявол вслух, нисколько не заботясь, что Баба Яга его услышит, он прошел к столу и сел на лавку рядом. — Ну, из яйца! А яйцо кто сделал?

    — А, так все же был плотник! — забывшись, радостно воскликнула Манька тоже вслух, во все горло.

    Заметив, что старуха-молодуха выглянула из-за занавески и смотрит на нее с недоумением, перешла на мысленное обращение: «А мне могут такое яйцо сделать? Может, мы не к Благодетельнице, может, мы избу достанем сначала? — Манька сделала умоляющее лицо, переведя жалобливый взгляд свой на Посредницу, когда она нахмурилась.

    — Я говорю, богато живете! — виновато произнесла она, улыбнувшись ей. — Это ж, какой плотник мог такую избу родить!

    И снова перешла на мысленное обращение, ткнув Дьявола в бок — «А там и железо сносится, и препятствия не будет между мной и Помазанницей. Без железа-то мы скоренько добежим!»

    — Ну, Манька, — угрюмо проворчал Дьявол, скорчив кислое лицо. — Сама-то понимаешь, чего просишь? Где ж такому плотнику найдешь заплатить? Он руки тебе не подаст! Избы-то, поди, сбежали от такой как ты…. И поделом им, избе руки хозяйки нужны — а ты разве хозяйка?!

    Манька опустила взгляд на колени, безусловно понимая, что Дьявол прав. Зачем она избам со своими язвами и железом? От нее и люди-то шарахались. Руки сразу стали лишними, сунуть их было некуда — она положила одну руку на колени, вторую на стол, но они все равно остались чужими.

    — Был плотник, не был, что тебе от моей избы? — старуха уставилась на Маньку подозрительно, голос у нее стал угрожающим. — Уж не позавидовала ли ты мне? Чай, обобрать решила?

    — Нет, что вы! — горячо воскликнула Манька, замотав головой. — Я это… я понять хочу!

    — Да хоть на цепи, а со мной избе-то все одно лучше! — проворчала Баба Яга, отворачиваясь к котелку. — По делу ведь и прийти не можешь…. — заругалась она. — Вон как обернула — соблазнилась избой моей! Ты, Маня, мое оставь! Мы тому и рады, чем Бог подает. А не подает, значит, не достойна ты — вот и прими убогость свою, как должное. Вот оно, нутро твое, вылазит! Достать такую внутренность не грех, а благо! Как с таким нутром жить? Не удивительно, что мать и отец от тебя отказались, и люди бегут, и даже Дьявол побрезговал, — хмуро проворчала она, — прибрать не сподобился….

    — Так вы про это… в смысле, про внутренность? Чтобы я поняла? — Манька сердито взглянула на Дьявола.

    — Ну а как же! Вот рассмотрим тебя, — проскрипела Баба Яга, слегка поперхнувшись. — Ведь человеку проще спалить свое добро, чем в твою руку передать! А отчего, думаешь, такое происходит? — она прищурилась.

    — Не знаю, — ответила Манька с видом прилежной ученицы. Она скромно потупилась и слегка покраснела, поправляя скатерть все еще чужими руками. Она не ожидала, что Посредница будет рассматривать ее внутренности прямо с порога.

    — Уважаю такого человека, — похвалила баба Яга мудрого человека. — Умеет поберечь добро свое, — с видом строгой учительницы продолжила Баба Яга. — Но постыдного в этом ничего нет… Да разве ж можно тебе его доверить? — обратилась к Маньке осуждающе, повернувшись и пройдясь перед нею с важным видом, зажимая в руке поварешку. — Доброму хозяину служба ищущих мудрости его и преумножающих благо его в радость. И научит, и поднимет добрым именем своим. И преступят избы черту, а там снова меня вспомнят — по службе оправдание им. Вот, нет таких изб ни у кого, а эти все еще живы. Образцовое служение в заслугу поставит Господь и тому, кто хозяином им был, за то, что могла грамотно своим добром распорядиться, поставить на место, не позволив на Господа заступить. Сына своего позовет — и будут думать, как наградить сестринский труд. А ты, что могла бы дать избе? Какое от тебя добро? Гнилая ты — и Бога нет на тебя, отверз уста и проклял за грехи твои. Карма это, Маня. Тяжелы грехи, но не за горами смерть твоя. Пройдешь до смерти со смирением, и вот она твоя радость — Царствие Небесное. Награда душе твоей. Умри достойно — и отойдут грехи, ибо поняла, тяжелы они были. А жизнь наша, Маня, по грехам нашим из прошлой жизни дается. Куринный у избы ум, а и то в страхе бежали бы от тебя, — она погрозила костлявым кулаком куда-то в воздух и грозно прикрикнула: — Если еще раз взбрыкнете своими погаными лапами, поминки я вам справлю, горстью пепла развею по закоулочкам!

    Баба Яга сразу успокоилась, заметив заинтересованный Манькин взгляд и посеревшее вытянутое лицо.

    Получается, они ее не захотели искать?

    Посылала их Баба Яга, наверное…. Сидят на цепи, а туда же…. Пастухи всегда умнее коров — и молоко им, и мясо. Избы пришли пастись к Бабе Яге, не к ней — чем не награда? Но ей пастух был не нужен — она шла, чтобы избавиться от пастуха. Пренебрежение изб ее задело — может, вонь изб изнутри прикрывала гнилые нечистоты умного начала, которыми они рассматривали ее, Маньку?! И как только достигали возвышения над человеком, бегали по нечисти и доказывали свою хитро-мудрую науку побеждать?!

    Манька скептически про себя усмехнулась: не видела она заслуги старухи-молодухи перед избами, чтобы позволить так над собой измываться, хоть ты тресни! Разве жила Баба Яга в них? Разве видела в них избы? Разве любила? Да, не было у Маньки денег, но ведь и у изб их сроду не бывало — вряд ли Баба Яга платила им за верную службу.

    Но избы, видимо, считали по-другому.

    Манька горько вздохнула: сама-то, чем лучше их? Не к нечисти разве шла на поклон? Вот так же, как избы — а нечисти много не докажешь!

    Она хотела возразить Бабе Яге, что как раз наоборот, Бог учил только себя любить, не сотворив перед ним кумира, идола или их иконы, но вовремя вспомнила, что учил ее Дьявол, который для людей был Пугалом. А Сын Отца учил прежде любить себя, а Отец как бы сам собой приложится. Даже апостолы не имели в себе заповедей Дьявола: «Что же вы ныне искушаете Бога — сказал Апостол Петр, когда Посланцы к язычникам заспорили между собой, — [желая] возложить на хребтину учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатью Господа Йеси Спасителя спасемся, как и они…» Вера в спасение не мучает людей, как Дьявол, который не верил, что с железом, которое суть кровь, можно хоть как-то спастись.

    Она промолчала, прикусив губу, еще раз огляделась, с сожалением оставляя мысли об избах.

    Каждому по вере.

    Правильно верили, неправильно — во что верили, то и получили. Кузнец Упыреев верил, Баба Яга верила, Благодетельница верила — имели. Сама она то верила, то не верила — и не имела. Может, надо было верить так, как они верят? И изба, наверное, верила — не верила, поэтому и не поднялась до своего стада. Но опять же, мало таких, которые молятся день и ночь? А где счастье? У Бабы Яги место перед иконой не протерто — не по молитвам Спаситель раздает… Наверное, тоже карма — грехи из прошлой жизни…. И перестала слышать в тихом постанывании половиц неосуществленные мечты, отпуская избу от себя. Точно так же, как отпускала человека, который исторгал ее из своей жизни, когда убогость своя, в его собственных глазах, начинала казаться ему меньшей по размерам, чем видел он ее в Маньке. Нет у нее такой — и не надо! Чужие это были избы, но умные, наверное…. Что бы они увидели, если бы посмотрели на нее? Железный ужас… — и бежали бы на край света к той же Бабе Яге, у которой железа на себе не было, или было, но такое, как у тех разбойников, которые железом своим не тяготились. Дьявольское железо.

    Ей ли учить?

    — Вот, Маня, раскрыла грехи твои перед тобой. И больно мне, что противишься судьбе своей, — произнесла Баба Яга с горечью. Весь вид ее был таким расстроенным, что не почувствовать себя виноватой, у Маньки не получилось. — Ведь злое задумала против Благодетельницы нашей! Вижу, мучает тебя злоба и зависть! Чистота ее, непорочность, ясные слова ее покоя тебе не дают. Черна голова твоя — закрыл Господь в яму и закрылся, гноит, как мертвую. Мертвая ты и есть!

    Манька молча отрицательно замотала головой, отказываясь от обвинений Бабы Яги в свой адрес. Но голова была черная, а в словах Благодетельницы, действительно, не находила ни чистоты, ни непорочности, с этим не поспоришь. И снова замотала, но утвердительно.

    Баба Яга умилилась, рассматривая ее с глубоко затаенной усмешкой, которая виделась только в глазах. Она как будто смягчилась.

    Но Маньке не раз приходилось убеждаться, что, воспитывая или обличая ее, люди запросто решали свои проблемы, покушаясь на то малое, что она имела — и Баба Яга злопыхала, получив необходимую уверенность, что слова ее пустили корни и подмяли обвиняемого человека под себя. Посредница, очевидно, уже видела свою цель достигнутой. А она еще размышляла: давненько ее так не унижали — месяца три. Сразу после того, как отошла от людей. Она только сейчас сообразила, что Дьявол ругал, срамил, но как-то не так, не обидно, как будто не ее, а дело, на которое она сподвиглась. А, бывало, хвалил — но хвалил уже не дело, а ее. Манька удивилась, как это у него получалось?! Ведь не радовался ей, не любил, сто раз от нее открестился…. Воспитанным был сверхмеры, чистоплюй….

    — Ты, давай за стол садись, поешь, попей и ступай в баню, как заведено. Ночь на дворе, — сказала Баба Яга, раскладывая на столе салфетки. — Караулю, будто дел у меня нет, — проворчала она сокрушенно. — Болезни и немощи ваши хоть кого подкосят. Помощь моя неоценима, окромя тебя люди есть, кто по делу, кто с бедой приходит, а я растрачиваю время на недостойную тварь, которой всякий побрезговал бы.

    Дьявол в углу масляно заулыбался, состроил Маньке скорбные рожи, помахал рукой, будто прощался, благодарно обратив к Посреднице взгляд с надеждой, что вот-вот Баба Яга отряхнет ее как прах с его ног. Молитвенно сложил перед собой руки, поднес ко лбу, к сердцу и поцеловал, прослезившись.

    При виде Дьявольских панихидных приготовлений, в чреве повернулась тошнота — он все еще был здесь. Думать о Дьяволе плохо не получалось, что поделать, он не испытывал к ней добрых чувств, и возможно, радость его была искренней. Наверное, надо было попрощаться с ним прямо сейчас и встать на правильный путь…. Одни слова у него.

    Слово за слово, но из слова избу не построишь. Доброе слово, злое — кирпичом не летит, как у кузнеца господина Упыреева.

    Но тут же засомневалась.

    А ну как посмотрит старушенция внутренности, поправит, выпишет пропуск и пошлет далеко — а как одной-то идти, без Дьявола, с железом?! Кто в лесу охранит от зверей, из сугроба втащит, шишки соберет? Пусть неправедный Дьявол — и не Бог совсем! — но жизнь ее после встречи с ним стала другая.

    Вот была бы я Дьяволом… — подумала Манька, сообразив, что на ее месте, Дьявол не стал бы терпеть, разоблачив Бабу Ягу в одну секунду. Повеситься на люстре в насмешку над разбойниками мог только он. А разве смогла бы Посредница у волчьей стаи кусок мяса умыкнуть? А половину государства пешком пройти? А она смогла — ужас! И только Дьявол выдерживал как-то, все это время оставаясь рядом, низводя любые трудности до испытания, которые и подножия настоящей беды не доставали. И не хвалился, не обещал ничего — и вот, не волнуют упреки старушенции, не ранят так глубоко, как раньше, и карма вызывает сомнение….

    Манька удивилась сама себе — оказывается, она сильно изменилась!

    Раньше бы сжалась вся, болезни наживая, а теперь всякие мысли в голове — и не ранят! Спасителем Баба Яга тычет, а что Спаситель… по земле ходил — спал, ел, пил вино, учеников набирал, лечил, проклинал, лобзания любил, женщин…. «Приветствуйте друг друга лобзанием любви… Приветствуйте друг друга лобзанием святым…. Приветствуйте всех братьев лобзанием святым….» И не прощал, если ноги не целуют: «ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги…. А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.»

    Да разве ж это любовь?

    Взять того же Симона — в дом пустил ораву беспризорников и мытарей, стол накрыл, лежаки застелил…. Много ли проку в слезах и в пролитом масле? Будь она на месте Спасителя, перво-наперво бы спросила: отчего, дева, плачешь? Не то же ли делает каждый человек? Кто ценит многие заботы перед кувшином елея? Если сам босяком жизнь прожил, чего взъелся-то? Ну да, у кого-то от избытка говорят уста, от избытка приносят дар Богу, а кто-то от скудости ложит все свое пропитание, и слова от скудости берут начало — так от чего скудость не поправишь на избыток, что бы и ее слова были от избытка, и дар она приносила от избытка? Не семи пядей во лбу мудрость — понять, семи пядей — изменить худое на доброе. Недоказанная его жизнь была для всех примером, поступали, как Он — проклинали, учили, взывали. А чем, тогда, Йеся отличался от всех остальных? Какого лешего в слова учения апостолов Его вчитывались, вглядывались, вслушивались, обливали слезами умиления, поливая елеем, искали мудрость — и находили! Себя оправдать? Еще раз подтвердить, что Свят и Бог?

    Не таков был Дьявол, он покатился со смеху, когда она начала рассуждать о том, как правильно говорил Спаситель Йеся, когда сидел в синагоге у сокровищницы: «Двенадцатью-то апостолами собрал бы хвороста на зиму, дом поправил, прошлись бы по городу, взяли у каждого по горсти пшеницы — и скудоумие закончилось бы и скудость подношения!» — сказал Дьявол, когда ему надоело слушать ее рассуждения о своей тяжелой жизни.

    От унизительных слов бабы Яги Манька закрылась в себе, настроившись сурово. Нисколько она о себе так не думала. Пропуски выписываешь — вот и выписывай, не за подачками пришла, а подъяремную упряжь с себя снять. Она не ослица, как та же изба, которой хоть на цепи, лишь бы с Благодетелем. И в баню не пойдет. Все равно на ночь в избе не останется, даже если Баба Яга станет уговаривать. Нос ее за время путешествия привык к свежести, а спать сырой на улице — всю жизнь работать на таблетки. А завтра, если баба Яга насчет бани не передумает, с утра и воды наносит, и истопит, и попарит, а брезгует — помоет за собой. За день она устала, сил совсем не осталось — а после себя не помоешь баню, старушенция грязнулей назовет, еще один повод вытащить из внутренностей праведное обличение…

    Но праведное ли?

    Так она ей до конца жизни пропуск не выпишет. Сама Баба Яга в баню не ходила — после бани не красят губы и глаза не подводят, волосы сухие, одета не по-домашнему, будто собралась куда-то. И в еде надо скромнее быть. Оплевала, обозвала банным листом, а потом подала и думает: на, собака, подними кусок хлеба — и радость, что человека уподобила собаке. Пусть Баба Яга подавится своей едой! Не голодная!

    В сырой одежде сидеть было неудобно, хотелось переодеться в сухое. Они бы с Дьяволом натянули веревку над костром и повесили сушить. До лагеря, где они остановились, далековато, но лес, он и есть лес, где одна елка, там вторая. Время было уже позднее, на часах большая стрелка указывала на десять вечера, минутная висела неподвижно на половине. Обычно в это время она уже укладывалась спать, избитая Дьяволом. Нещадное избиение он продолжал упорно называть физическими упражнениями. Она никак не могла взять в толк — это он свою мышцу накачивал, или ее тело тренировал на выносливость перед побоями. Но лучше так, чем задохнуться в избе.

    — У меня есть хлебушек, — сказала Манька пасмурно и гордо. — Не голодная я!

    — Свой хлебушко на дороге пригодится, а пока мой поешь, — наставительно произнесла Баба Яга, бесцеремонно взвесив котомку в руках. Поднять она ее не смогла, чуть приподняла и бросила. Наличие несъеденого и несношенного железа немало ее порадовало.

    — Сейчас принесу полотенце и мыло, — предупредила Баба Яга. — Чистым должен быть человек, чтобы о Царице, о Матушке государства говорить. Иначе поганым ртом оскверняют самое святое в государстве, — проворчала она и осуждающе покачала головой. — Вон, какая ты грязная, и гноища, а кровь должна на грех твой ложиться. Мы гной-то выпустим, и разберем дело по крови. Некогда мне тут с тобой, на завтра у меня другие дела… — Баба Яга будто прочитала ее мысли.

    Манька поморщилась. Получалось, что завтра уже не будет, теперь придется всю ночь разбирать себя самою. Наверное, напрасно она сюда пришла — вряд ли старушенция выпишет ей пропуск. Она вдруг спохватилась, что не спросила у кузнеца господина Упыреева, сколько Посреднице надо за пропуск заплатить. Денег у нее не было, но был золотой песок, который даже показывать Посреднице не стоило. Дьявол, когда посмотрел на него, пожал плечами: «Не все то золото, что золото, это металл, а не золото». Она оставила его на всякий случай, просто из любопытства, понять, что за металл, который так похож на золото — вроде песок тот же, как тот, который у нее раньше был, точь-в-точь. И сразу решила, что пока Посредница плату не попросит, будет держать язык за зубами.

    Баба Яга поставила на стол огромную тарелку с супом, налила стакан чая, отрезала ломоть хлеба и вышла. Но не в дверь, а в проход, где были лестницы, одна вверх, другая вниз. Суп был так себе, из сухого субпродукта, из пакета. Наверное, старуха думала, что сильно они с Дьяволом голодают. Манька только сейчас сообразила, зачем Баба Яга ходила на кухню. Варить она его начала, когда они с Дьяволом пришли, сильно не утруждаясь.

    Она несколько раз громко постучала по тарелке ложкой и выплеснула и суп, и чай в ту самую зеленую жидкость, которая булькала в котле. Может быть, она бы и съела его, но не сейчас, когда еще помнила запах и вкус наваристого бульона и мяса, приготовленного Дьяволом — не хотелось забыть. И не здесь, когда еда мешалась с запахом трупного разложения. Она старалась не дышать, чтобы не потревожить желудок.

    Жидкость тут же пожелтела, потом снова приобрела зеленый цвет.

    Хлеб кинула на печку: станет сухарем, еще самой старухе пригодится.

    Постучала ложкой еще, пока не заметила, что старуха возвращается с полотенцем, мылом и огромной бутылью самого настоящего дорого шампуня.

    Дьявол явно расстроился и посмотрел на Маньку не то зло, не то, примеривая голову ее к Бабе Яге.

    Манька отодвинула тарелку от себя.

    — Я все, я поела! — сообщила она, когда та вошла в горницу.

    — Что-то быстро, еще налить? — уставилась Баба Яга подозрительно, осматривая избу. Даже в варево заглянула, над которым в это время стоял Дьявол и показывал старухе на него пальцем. — А говорила не голодная! До смерти не наедаются такие ненасытные утробы, — покачала недоверчиво она головой.

    — Нет, нет, нет, — замотала Манька головой, похлопав себя по животу, который в это самое время урчал от запашища в избе. Мясо, приготовленное Дьяволом, заключенное в кишки, то пробовало выйти наружу через желудок, то внезапно искало выход в другом месте. — Я голодная была, не ела несколько дней! — доверительно сообщила она, выпучивая глаза. — Слышала я, как люди после голода съедят много, а потом умирают, и рвет их со страшной силой! Я чуть позже, когда пойму, что желудок заработал, как следует. Слышите, как урчит!

    Вот опять Баба Яга плюнула в нее и перекроила на свой лад — ведь не просила.

    Манька расстроилась — понятно, что пропуск она ей не выпишет. Но терять было что: она вдруг вспомнила о колодце, о котором совсем забыла, когда прознала, что находиться в избе на курьих ногах. Сразу сообразила, что о живой воде лучше не заикаться и просить не стоило. Если в колодце вода живая, никакое железо ей уже страшно — жизнь только начиналась. Она и без пропуска Благодетельницу достанет, а если та станет упираться, плеснет в нее этой водой. Если драконы Ее Величества пили только мертвую воду, то живая на них должна была подействовать, как мертвая на нее. А старухе лучше пока отвести глаза — пусть думает, что она слушает ее и молится на нее, как безутешные девицы на Спасителя. Спина не переломится, а Посреднице приятно.

    Манька радостно приветила Бабу Ягу, открыто встретив ее взгляд влюбленными глазами:

    — Мне теперь умереть никак нельзя! Я вас, бабушка Посредница, полтора года искала! Жизнь-то, жизнь впереди какая у меня! — и вдруг запнулась на полуслове, рвотная потуга перекосила лицо.

    На улицу захотелось очень. И не только для того, чтобы уйти. Запертая еда, которая разделилась надвое, одной половиной, наконец, добралась до того самого места, откуда выйти ей было проще всего, вторая решительно желала вернуться тем же путем, каким попала в кишки. Она терпела вонь, но только пока не думала. Стоило подумать — глаза ело, а во рту, будто каша застревала, настолько воздух в избе был густой и спертый.

    Нет, внутренности изб уж слишком сильно воняли, гноились и гнили.

    — Ой! — Манька схватилась за живот. — Ну вот! — она виновато посмотрела на Бабу Ягу. — Я же говорила!

    Или внутренности, но не избы….

    После всего, что наговорила ей Баба Яга, искать в ней что-то доброе она тоже не собиралась. Однажды ей пришлось ночевать около покойника, которого вынули из воды, и еще два дня не могли похоронить, ждали, когда приедут мудрые люди и опровергнут утверждение, будто утопили его. Запах разложения было трудно спутать с каким-то еще. На ум начали приходить страшные истории, например: продавала одна женщина пироги, купили, а в начинке ноготь человеческий — и так поняли, убивала женщина людей и пироги из них стряпала. А попадись Маньке такой пирог, дальше бы ела. Ну, сломался ноготь у поварихи, с кем не бывает? Непонятно, пусть изба людоедом была, пусть Посредница пироги из людей стряпала, а гноить мясо зачем? Моргом здесь пахло — самым настоящим, без дезинфекции. Сразу вспомнились рассказы о пропавших людях. Возможно, не все они лежали в болоте у Кикиморы.

    Она не представляла, как можно спать в такой избе, и всерьез подумывала сбежать, не дожидаясь пропуска. Хотелось вернуться в лес, свернуться калачиком и проспать до утра. Но высказать свое решение не торопилась, чтобы не обидеть Посредницу. Возможно, она и в самом деле могла разрешить ее вопрос. Если Баба Яга была Посредницей между людьми и Благодетельницей, стоило послушать, о чем она скажет. Хотя бы ради любопытства. Значит, надо было потерпеть. Какая Бабе Яге польза, что она не попадет к Благодетельнице? А вдруг она все же ошибалась, и Дьявол оговаривал Идеальную Женщину, чтобы расстроить ее планы и заманить в свои сети — да хоть ради той же Идеальной Женщины! Именно: идут они с Дьяволом и идут, мучается она помаленьку, ему на радость, поговорить есть с кем, и Благодетельнице ни холодно, ни жарко, и людям не мешает — чем не устранение? А потом окажется, что вопрос решить могла за пару дней.

    Манька сглотнула едкий желудочный сок с желчью, поджимая заднее выходное отверстие.

    — Ну, съела, так съела, а стакан чаю выпила? От чая не умирают, еще налью, и выпей! — приказала Баба Яга. — Не ругаюсь я. Если голодала, изнеможешь, упадешь на каменку.

    — Ой, бабушка, некуда уже! — слабо запротестовала Манька, зажимая рот.

    От проглоченной желудочной кислоты стало еще хуже.

    Но Баба Яга протянула стакан с чаем, сунув его в ее руку, крепко сжала пальцы, не позволяя отказаться от угощения. Руки у нее были холодными, как у покойника. И сразу подумалось, что крови у старухи нет. Манька слышала про таких: выглядят как человек, а сами нежить. Не поверила бы, но Кикимора тоже была гнилая изнутри. От таких мыслей волосы на голове зашевелились.

    — Вот, чай выпьешь, отпущу! — настойчиво произнесла Баба Яга и погладила ее по голове, подбадривая.

    После Дьявольского чая, чай Бабы Яги казался самыми настоящими помоями. Ни цвета, ни запаха. Серо-коричневая бурда, в которой плавали ворсинки от малины. Уж если пить чай с вареньем, то вприкуску. Дьявол и сам любил побаловать себя чаем, зная каждую травинку наперечет. Не столько по названиям, названиями он себя не утруждал, оставляя выбрать его человеку, сколько обо всех полезных и вредных свойствах каждого растения. А Баба Яга чай не пила — и вообще, жила в избе по-походному. Из-за стола в горнице, когда она откинула занавеску, стал виден на кухне стол и мойка, заваленные грязной посудой, огрызками заплесневелой колбасы, недоеденной соленой рыбой. Манька порадовалась, что не попробовала суп. Вряд ли Баба Яга помыла миску перед тем, как его варить — она бы услышала. После такого угощения Дьявол месяц будет отпаивать ее горькими травами — каждый день! «Маня, — говорил он, — глисты — хуже железа! Человека могут заживо съесть!» И дважды в месяц травил ее. От травы она была сама не своя, то проносило, то тошнило, то начинала болеть голова, а если отказывалась, обязательно искал место, чтобы доказать, что прав он, а не она, обращая внимание на загаженность вокруг реки всякими отходами. Нет-нет, да и выходила на берег реки дорога, и повсюду от этой дороги, обязательно устраивали свалку. Наверное, в сторону реки везли мусор, а обратно загружались песком и гравием, совмещая вредительство с доходностью.

    — А вы что же не пьете? — поинтересовалась Манька у Бабы Яги.

    — А у меня еще работа есть, — ответила она, неотрывно наблюдая за Манькиным стаканом.

    Манька сделала вид, что приложилась к нему губами и сглотнула.

    — Ой, ну я так не могу, — отказалась она от угощения простодушно. — Будто вы мне в рот смотрите, как люди, которые каждую крошку считают, кабы лишнее не проглотила. Мне, лично, чужого не надо. Вот если бы мы с вами задушевную беседу вели! Может, я помогла бы вам?

    — И правильно считают! — ответила старуха с негодованием, но заступила за печку и повернулась спиной, накрывая хлеб рушником. — Тебе, Маня, эта работа будет не под силу. Голова в моей работе нужна!

    Какая ночью работа — да еще в лесу?! Манька воспользовалась минуткой и как бы пошла за Бабой Ягой следом мимо шестка, на котором стоял чугунок с ядовито-зеленым варевом. Слила чай в него и обхватила стакан ладонями, чтобы не было видно стенок. Попивая из пустого стакана, она встала у старухи-молодухи сбоку, нахваливая крепкий напиток.

    — Ох, согрелась! А как рада-то, как рада, что огонек заметила! Как вы сюда добираетесь? Я иду-иду, и не думала уже, что найду… — благодарно по-дружески проговорила Манька, протягивая пустой стакан. — Холодно в лесу, голодно… — она вспомнила сытный кусок мяса и про себя благодарно улыбнулась Дьяволу.

    Он прохаживался по избе, приятно удивляясь старухиным запасам.

    Баба Яга приняла ее улыбку на свой счет.

    — Ну и славно! А теперь в баню иди, а то от тебя на всю избу вонища, — поморщилась она.

    Манька понюхала свои подмышки, но ничего криминального не учуяла. При той вони, что стояла в избе, не то, что подмышки не учуешь, никакой другой запах не проскочит.

    — Да ты не носом нюхай, умом! — насмешливо свысока прошамкала Баба Яга, и опять Манька заметила недобрый огонек в глазах, который загорелся и мгновенно потух.

    «Что же она там у себя в уме задумала?» — Манька посмотрела на Дьявола, зная, что он ее слышит.

    Но Дьявол догрызал свои ногти с добрейшим взглядом, ласковым и подбадривающим. Признак был нехороший. «Понюхала бы, чем у самой пахнет! — с раздражением подумала она. Сама Баба Яга, когда проходила мимо, сильно пахла ароматными духами, запах которых смешивался с запахом трупного разложения — от этого становилось только хуже.

    — Но ведь в баню можно с утра сходить! — воспротивилась Манька. — Как же я пойду-то, там, поди, света нет, да и баня не натоплена, — высказала она свои сомнения. — Ночью идти в какую-то баню, которая и не баня вовсе, а птица… Я спать хочу, пожалуй, пойду я, не буду мешать, а приду завтра с утра.…

    — Что, касатушка, неужто бани испугалась? — усмехнулась добродушно Баба Яга, подталкивая ее вперед. — Помолиться-то не думала Благодетельнице нашей, когда зубы свои выставляла, не было в тебе страха! Иди-иди! Баня не лес, хоть маленько на человека станешь походить. Залезешь как-нибудь на полог. Да не переверни мне там все, а то с тебя станется. Не руки у тебя, а крюки, ведь что ни приказывали, плюются потом люди-то….

    Упоминание о Царице Радиовещания на Маньку подействовало как-то непонятно.

    Дьявол часто говорил ей то же самое: «Что, касатушка, помолиться-то не думала никому?..» — и сразу после этих слов следовали или физические, или другие испытания, которые разоблачали все ее ленивые и малодушные помыслы. Наверное, Баба Яга продолжала проверять ее внутренность, готовность к встрече с Благодетельницей.

    Она с интересом взглянула на Бабу Ягу.

    — Ты пришла, не я, — Баба Яга словно прочитала ее мысли. — Пропуск-то я выпишу, да пропустят ли тебя? Кто язвами твоими не побрезгует. Ведь и дотронуться до тебя страшно, сколько заразы!

    Манька покраснела. Пожалуй, Баба Яга была права, как она с такими язвами во дворец? Наверное, зря придумала искать встречи с Благодетельницей через железо. Но если она достанет живую воду, все измениться. Ладно, пусть Баба Яга смотрит, что она не боится, решила Манька, она человек, а не отрыжка какая-нибудь….

    Баба Яга взяла один из оставленных без дела подсвечников со свечами, керосиновую лампу и сдернула с вешалки соболиную шубу, набрасывая на плечи. Дьявол тоже встал и приготовился идти следом. Манька подобрала рюкзак и потащила его за собой волоком с угрюмым видом. Зря, наверное, согласилась. Но, может, удастся уйти незаметно в лес.

    Баба Яга насмешливо покачала головой.

    — Боишься, подозревая хорошего человека, у которого просилась на ночлег? Да на что мне твое железо?

    — Одежда там! — хмуро буркнула Манька, вспомнив, как «хороший человек» прятал от нее кошелек. И на ночлег она не просилась. — Не грязное же после бани надевать! Опять же, железо из рюкзака за мной побежит, собирай потом. Это вы про Ее Величество… ей не молюсь?

    — Про нее самую, — ответила Баба Яга, толкнув дверь рукой.

    Она щелкнула пальцами, и все свечи в подсвечнике сразу загорелись.

    Ого! — подумала Манька, слегка опешив. Дьявол ее такому не учил. Ее откровенное удивление порадовало Бабу Ягу, которая усмехнулась, уничижительно бросив на нее взгляд. Была она статной и на голову с четвертью выше, так что любой ее взгляд казался свысока. Она сунула Маньке в руки розовое со слониками полотенце, душистое мыло, шампунь, керосиновую лампу, которая загорелась вместе со свечами, и вышла в ночь.

    — А чего мне на нее молиться?! — проворчала Манька, выходя следом.

    Она подбирала на крыльце оставленную вязанку посохов, осиновые колья и топорик, перевязанные и укутанные в брючины, чтобы то одно, то другое не вылазило из вязанки. Ей ничего не оставалось, как следовать за Бабой Ягой. На воздухе она едва отдышалась, вдыхая полной грудью. Выйдя из избы, ей еще меньше туда захотелось вернуться. На баню она смотрела почти с испугом. И в сказках избы на курьих ногах не слишком жаловали, отведя им место в глухом лесу, где только какая-нибудь Баба Яга и могла в них жить, привечая нечисть. Полезной информации было мало. Вроде избы, как избы, но своенравные, раз искали Благодетелей, и не пойми, чего от них ждать — сами себе на уме. Не иначе, людей боялись, прятались. Может, из-за запаха? Люди могли преследовать их, обвинив во всех смертных грехах, как крыс, как лошадей, как других животных, которых мучили каленым железом и сжигали в кострах, устраивая показательные суды. Ничему она уже не удивлялась. Не сказочная у нее была жизнь, но кругом одна сказочность. Как жила Посредница в такой вони, непонятно…

    «Ни за что не буду спать в доме, — решила Манька. — Помоюсь и в лес уйду!»

    А помыться хотелось, она не мылась нормально с тех пор, как оставила людей и селения, в которых были общественные бани. Тело вдруг начало нестерпимо чесаться во всех местах, будто и в самом деле заразу подцепила. Запах въелся в кожу и в одежду. И она все еще слышала этот запах, теперь уже на свой.

    Но повела ее старуха-молодуха не в баню, а к колодцу.

    Манька шла за ней, затаив дыхание.

    Надежда, что она опять сможет отрастить себе новые зубы и мясо на ногах и руках, была вот она, рядом. Воду, если она живая, она могла у нее украсть, и даже не украсть, а как бы черпнуть маленько, а потом развела бы — лишь бы вода оказалась живая. Она уже не сомневалась, что воду ей Баба Яга ни за что не даст, а если поймет, что вода ей нужна, чего доброго закроет колодец под замок. На улицу она выходила редко — подойти незаметно и черпнуть несколько капель не составит труда, а можно было набрать ниже по ручью.

    Но если вода в колодце мертвая, а Баба Яга его закроет, как плюнешь?

    — Ты, душечка, плюнь сюда, — попросила старуха ласково, строго взглянув на Маньку — Традицию надо соблюсти, чтобы вором не позарилась на воду мою.

    Манька в отчаянии посмотрела на Дьявола, который в это время стоял от старухи сбоку, будто прикрывал ее, ожидая от Маньки нападения.

    О плевках она знала немало — однажды плюнула и изменила природу воды. Не испортить бы. Было темно — воду не разглядеть. Но, скорее всего, вода была живая: костей нет, трава вокруг колодца высокая — драконы к колодцу не прилетали. И сразу вспомнилась ложбина, на которой паслись стада, поедая ушедшую под снег траву.

    Вот и разгадка, почему не вымерло стадо, не имея над собой санитара!

    Если к Бабе Яге наведывались охотники, то понятно, почему звери обходили колодец стороной — и так смерть, и так смерть. Сопутствующие признаки, как сказал бы Дьявол, были на лицо. Зато она теперь знала наверняка, что воду можно взять ниже по ручью, который пробивался по оврагу к реке. Обидишь колодец, вода лечить не станет.

    — А не боишься, что заразный станет? — Манька плюнула под ноги Бабе Яге и порадовалась, что та усмотрела кровавое пятно, отступив. Сказала зло — она уже не искала ее дружбы. С живой водой до Благодетельницы она и без Бабы Яги доберется.

    — Молодец, Маня, — Дьявол отступил от Бабы Яги и присел на сруб колодца, опершись локтем на боковое бревно, на котором крепилось бревно с цепью и ведром.

    — Ты это что же, в меня плюнула?! За хлебосольность мою?! — изумилась Баба Яга, подавившись слюной и слегка растерявшись. — Не к месту мне объяснять, — сладенько и с угрозой проговорила она, прищуриваясь, — что колодец этот яму всякому роет, кто воистину не ведает имя святого Благодетеля. Уразумей, мне нужда посмотреть, сколь мертва ты в себе!

    Такого сопротивления она от Маньки явно не ожидала, лицо ее, даже при свечах, заметно побагровело. Сама по себе Баба Яга была крупная, с крупными чертами лица, но стройная, с какой-то уж не по-бабски тоненькой талией. Она двигалась на Маньку, Манька пятилась назад.

    — Сама плюнь! — сказала Манька, разворачиваясь в сторону бани. — Может, мне напиться из него придется — что же, свой плевок на себе понесу?

    — Маня! — окрикнула ее Баба Яга, сделав еще одну попытку уладить дело миром. — Я-то плюну… Запомни, живую воду живым не испоганишь, а конченый человек, не имея внутри себя живого — обгадит колодец. Но станет вода лечить себя и проявит все, что гнилое в тебе нашла…. Вот, смотри! — Баба Яга смачно плюнула в колодец.

    — Видела я, как колодец сам себя лечит! Из него только драконам воду пить — на сотню километров пустыня…. А если в нем вода живая, она и без рассмотрения внутренности вылечит! Завтра посмотрю, и решим, буду я в него плевать или нет, — твердо заявила Манька.

    Но сразу испугалась. Ссориться с Бабой Ягой все же не след. А ну как огородит колодец и ручей, стражу поставит? Подозрения насчет колодца вызывать не стоило — это она зря, погорячилась. Пусть бы лучше думала, что не знает она о колодце и о живой воде…

    Манька вернулась к Бабе Яге. В голову ничего не приходило, оставалось помолиться.

    — Бабушка Яга, я плюну, но ведь темно, не разглядеть нам! Как болячки лечит, я видела, кость одну оставляет, а мяса на кости нет! Я ужас как испугалась! Боюсь я, не заставляйте меня!

    — Вот и посмотрю я! — Баба Яга схватила Маньку и потащила ее к колодцу, нагибая голову над водой.

    — Не-е-ет! — Манька вывернулась и побежала к бане, пожалев, что не придумала ничего умнее. Молиться — это она тоже зря… и захныкала, похлюпав для верности носом: — Я боюсь! Я завтра, может быть, издалека….

    Старуха еще чего-то говорила, грозила, ругалась, уговаривала, но Манька не слушала. Дьявол в свое время тоже уговаривал плюнуть второй раз — наверное, неспроста, мог бы и сам, если уж на то пошло. Не воспринимал колодец старухин плевок, как ее. Если бы Баба Яга знала, сколь быстро плевок ее вылечил мертвую воду, сто раз бы подумала, стоит ли воловью упряжь на нее примеривать. Поворачивался он к человеку задом наперед, только неизвестно, сколько раз.

    Наверное, у Бабы Яги лимит вышел….

    И пока она шла, придумывая Бабе Яге смертную муку за насильственные плевки, которыми потчевала животворящую воду, вряд ли заметила, что обе избы слегка повернулись окнами и дверным проемом в ее сторону, чуть привстали, осыпав с себя снег, и испуганно прижались к земле снова, заметив, что Баба Яга семенит следом и злобно смотрит ей в спину. Манька только удивилась, когда дверь бани оказалась на новом месте, а не так как она ее приметила, когда вышла из первой избы.

    Она секунду постояла у лестницы и решительно ступила за порог.

    В бане, пожалуй, можно было жить, как в избе.

    Теплый предбанник в половину бани, с выходом на улицу и двумя окнами. Совсем как в первой избе — увешанный вениками, с удобными плетеными беседками вокруг стола, на котором стоял пузатый задымленный самовар. С тазами, сложенными друг в друга, на широкой лавке. Узорный, как колодец, шкаф-буфет, с красными в белый горошек пыльными чашками, которыми, видимо, тоже давно не пользовались, стояли, как попало, некоторые с трещинами и битые. Такие же, как в большой избе лестницы с узорными перилами — вверх на чердак и вниз в подвал.

    Парная и помывочная были вместе, занимая вторую половину избы-бани, с широкими пологом на возвышении и скамейками вдоль стен и вдоль полога, на полог вела лестница из пяти ступеней с ограждением. И никакой вони — внутренность избы-бани ничем не пахла.

    Манька подивилась: надо же, две избы, а какие разные! Здесь бы она, пожалуй, осталась….

    Жара в бане было хоть отбавляй и горячей воды целый котел. Котел огромный, в котором она поместилась бы дважды, и еще место останется. Дрова в топке горели в полную силу. И топка была большая, вместительная, чем-то похожая на печь, которая стояла в большой избе, только утопленная в половицы. Внутри печи и в боковой каменке лежали камни для испускания пара. Вдоль стены в ряд стояли четыре бочки с холодной водой. Но вода была явно не из колодца — не такая чистая. Обойдя помывочную, Манька заметила просунутый через стену шланг, который все еще опускался в одну из бочек.

    Сама мысль, что она могла взять воду в бане, радовала ее, но утро наступает вместе с прозрением — Манькино пробуждение было пасмурным. Видимо, Баба Яга качала воду из реки, не имея желания исцелять ее больное тело. Ну, ничего, день или неделю она еще потерпит, но без живой воды не уйдет.

    — Так баня же еще не закрыта! — возмутилась Манька, ткнув пальцем в сторону топки. В топке лежали два больших, толстых, похожих на два оструганных со всех сторон чурбанчика, только что подброшенных полена. Они полыхали странным бело-желтоватым огнем, и вроде горели, а без углей. — Хочешь, чтобы я угорела?

    — Это… ее нельзя закрыть, — Баба Яга немного смешалась, разведя руками, но быстро пришла в себя. — Это Маня у нас, у людей, доброе к доброму. Не иметь тебе такую баню, и дрова ей нужны особенные.

    После Манькиного бунта старуха затаила злобу. Заметить ее можно было только при внимательном рассмотрении: губы ее приветливо улыбались, но с них слетела утраченная спесь, и улыбка больше походила на злорадствующую кривую усмешку.

    Она взяла ведро с водой и плеснула воду прямо в печь.

    Поднялся пар, жар, дым и копоть, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему. Причем были они такими, как будто в печь их положили только что, еще и обгореть не успели.

    — Полезная вещь, — сказала Манька восхищенно, разглядывая поленья. — А я и не знала, что такие бывают.… Но на себе не понесешь, если все время горят! — и отвернулась, осматриваясь и снимая с себя котомку и вязанку, складывая на лавке в углу парной, подвешивая повыше керосиновую лампу. От огня поленьев в бане было светло.

    Деревянные ушаты с ковшом, в виде утки стояли на лавке, еще в одном ушате был замочен веник. Мыло и шампунь Баба Яга сложила на поддон, который лежал на верхнем пологе.

    — Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, — с какой-то глубокой радостью, плохо скрываемой, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья, проворковала Баба Яга, заложив руки за спину. — Вот и позавидуй. Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство как на ладони. Тебе разве доступно такое богатство? — она помолчала. Сообразив, что Манька не собирается отвечать, продолжила поучающе. — Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова настоящая! А ты самый что ни наесть вампир, который у людей кровушку пьет. Вот подведу я тебя к зеркалу, да увидишь, как черна внутренность твоя, и согласишься расстаться с той внутренностью с радостью — еще и просить будешь!

    При слове «вампир» Манька сразу насторожилась. Знакомое слово резануло по ушам. Сразу стало не по себе.

    На всякий случай Манька отошла от котла подальше.

    Не приведи Господь, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо. Про Баб Яг всякое говорили: будто усаживает хороших людей на широкую лопату, какими доставали пироги из печи, сует в печь и зажаривает живьем, но были и добрые Бабы Яги, которые кормили, поили, в бане мыли, а потом снабжали клубочком, который катился в нужное место, тем же блюдечком с голубой каемочкой. По сказке выходило, что ей попалась Баба Яга добрая. Но по жизни она до доброй не дотягивала. Не лучше и не хуже других Благодетелей, которые искали свою выгоду, пытаясь отравить ей жизнь, оставляя ни с чем.

    — Это я-то вампир? — зыркнула на нее Манька, доставая из котомки сменное белье, придерживая посох рукой. — Правильно — голова у них. Только в руке, которая перекладывает иго бремени на другую голову. Я чужую кровь не пила, я своей давлюсь — а от этого вампирами не стают. Это мы еще посмотрим, кто вампир, а кто нет! — пригрозила она Бабе Яге,

    Баба Яга слегка побледнела, краска с нее слетела и как-то ужалась — теперь она всеми своими мощами походила на старуху. Манька видела только изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, украшенное бородавками. Видимо, Баба Яга сообразила, что ляпнула что-то не то, перегнув палку, и сразу стала строгой и надменной.

    — Я крепко на земле стою, костью в землю врастая — земля мне силы дает. Ей без меня никак — голоса не останется! — похвалилась она, прищурив один глаз. Второй остался спокойный.

    Манька взглянула на нее хмуро.

    — Вот бы вы ее и вылечили! А то там свалка, тут свалка — а здесь токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! — укорила Манька Бабу Ягу. — На что ей такой голос, который только собой похваляется?

    Поджимая губы и не сказавши больше ни слова, Баба Яга попятилась и исчезла за порогом.

    Манька проводила ее тяжелый взглядом, проворчав про себя: «Голос у нее…», взяла тазик, замочила веник, сняла с себя одежду, скинула скарб нехитрый, дорожный плащ, разделась донага и с удовольствием намылилась душистым мылом, окатившись водой из тазика. Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди. Блаженство доставало до самых костей.

    Она еще раз окатилась водой, жалея, что вода не из колодца, повернулась, чтоб налить воды еще, и чуть не налетела на Дьявола, который смотрел на Маньку с ужасом, отказываясь верить увиденному.

    — Ты что, бани не видала? — отступил от нее Дьявол, давая ей пройти и разглядывая с интересом обнаженное тело. — Вот-вот полночь наступит, а она моется, как ни в чем не бывало! Ты думаешь, что старушка наша независимая? Если баня из руки нечисти по вкусу тебе, тогда продолжай в том же духе…

    Он повернулся, собираясь провалиться сквозь стену.

    — А что? — Манька поддалась панике, бросаясь к лавке с одеждой.

    — Что-что?! — Дьявол остановился и присел на лавку, придумывая, как сообщить известие, приятное для нечисти и неприятное для Маньки. — Мочить тебя будем! — весело сказал он и повысил тон до крика. — Ты с наготой своей куда залезла, курица жертвенная? Как в уме поместилось, сказать старухе о вампирах? Думаешь, после этого Баба Яга скатерть-самобранку разложит перед тобой?

    — Как мочить, за что мочить? — начала выспрашивать Манька, натягивая на сырое тело свою рубаху и обутки дрожащими руками, путаясь в рукавах. — Эта Баба Яга меня мочить будет?

    — Посмотрим, — ответил Дьявол, подавая ей в одну руку посох, в другую топорик, сунув за перевязь нож и осиновые колья. — Подождем, увидим. Так, отставить панику! — прикрикнул он, заметив, что Манька трясется. — Нам ночь простоять, да третьего крика петуха дождаться!

    — Откуда здесь петуху-то взяться? — заметила Манька обреченно. — Разве что изба прокукарекает!

    — Тогда придется биться до последнего вздоха, — мудро подытожил Дьявол. — И в целом, Манька, биться будешь ты. Сама знаешь, помощник из меня никудышный… Но как смело ты в нее плюнула! Что же чуть выше не взяла?!

    — Зато помылилась! — сказала Манька, замечая, что мыло в нескольких местах на теле осталось.

    Посидели молча. В бане, между тем, становилось еще жарче.

    Долго ей не хватало тепла, пока она бродила по лесу. Пожалуй, как только лето закончилось. У костра греет с одной стороны, с другой поддувает, вот и крутишься, как на шампуре, подставляя огню то перед, то зад, а тут в бане жарко было со всех сторон, пот катился градом. Ей бы в сугроб нырнуть! Манька еще раз горько пожалела, что не осталась в лесу.

    — Может, выйдем на улицу, что мы сидим тут как два дурака? — взмолилась Манька.

    — Цыть! Тихо! — шикнул Дьявол, приложив палец ко рту.

    — Да ну тебя! Хоть в предбанник выйдем! — не согласилась Манька, помянув, что доверять ему особо нельзя.

    Она дернула ручку двери, толкнула, но дверь не открылась. Баба Яга заперла дверь со стороны предбанника.

    «Спалить, что ли решила?!» — мелькнула догадка, и с ожиданием чуда она обернулась к Дьяволу. Пусть не дождь среди зимы, но снегопад-то мог бы вызвать. Не зря ведь упомянул про петуха…. Сказал бы «красный»! Неужто, избу на курьих ногах Баба Яга не пожалеет?! Спалит вместе с нею? Дороговато….

    — Смотри и слушай во все глаза! Сейчас Баба Яга явится — может, с помощниками… Убивать тебя будут, — почти весело сообщил Дьявол. Вид у него был таинственный.

    Манька кинулась к маленькому окошечку, которое предназначалось, чтобы выпускать пар и впускать свет, но оно было в снегу и заколочено с наружной стороны наглухо.

    — Дура, повернись к печке передом! Господи! — запричитал Дьявол, взведя очи к небу. — Господи, за что ты меня так?! Что я с этой мученицей делаю?! Она и о бабах-ягах ничего не знает! Ну чем, чем можно ее помучить, чтобы ума ей прибавилось?!

    — Да что знать-то?! — раскрыв рот и вытаращив глаза, растеряно неровным голосом воскликнула Манька.

    — Бабы Яги как пространство покоряют? — быстро спросил Дьявол. — Ну-ну, вспоминай!

    — По небу… В ступе… На помеле еще… наверное….

    — Через печку она из дома вылетает, — Дьявол не стал дожидаться, пока Манька сообразит, какого ответа он от нее добивается. — И через печку домой возвращается! А в баню, думаешь, по-другому ходит? Потому и следов возле дома нет!

    — А-а-а!…О-о-о!…, — задумалась Манька, пытаясь образно сообразить, как можно выходить и заходить в дом через печку. — Через трубу что ли? — изумилась она. — Не пролезет же!

    — Пролезет! — уверенно заявил Дьявол. — Она вполовину не от мира сего, а пространственно-временные рамки того мира изучены недостаточно хорошо. Все, что не от мира сего, относиться к непознаваемому, и в лучшем случае, может восприниматься, как набор аксиом. Меня в принципе тоже быть не должно, но я же есть! У меня даже ребер нет, чтобы персты в них вложить! Вот! — он взял Манькину руку и сунул в себя. — А у нее, Маня, обе ноги костяные! Предположим, существуют две материальности…

    Закончить Дьявол не успел. Неугасимые поленья вспыхнули ярко и выбросили огромный язык жидкого пламени, так что Манька едва успела отскочить в сторону. Дьяволу же огонь не причинил вреда, он прошел сквозь него. Из огня появилась огромных размеров свинья, которая заполнила полбани — разинула пасть, тесня Маньку к стене и нацеливаясь на нее огромными клыками.

    — Дьявол, что мне делать с ней?! — закричала Манька, отмахиваясь железным посохом и отбегая свинье за спину, тут же оценив свою физподготовку.

    Та живенько повернулась, снова оказавшись к Маньке пятаком, размером с добрую тарелку.

    — Зарезать, как свинью! Я всегда говорил, что это грязное животное! — гаркнул Дьявол, внезапно обнаруживая неприязнь к животине.

    — Как? — закричала Манька, продолжая лупцевать свинью своим посохом по морде, отслеживая моменты, когда можно проскочить мимо.

    Свинья потеснила ее в угол, и Манька, вспомнив уроки Дьявола, вскочила на скамейку, прыгнула свинье на спину, и оказалась позади ее, мгновенно оказавшись на пологе.

    — В глаз, в глаз ее коли, а то сожрет! Слепи ее, тварь бессовестную! — метался Дьявол по всей бане, стараясь увернуться от свиньи тоже, показывая ей факю, в ответственный момент, путаясь под ногами.

    На пологе, Манька для свиньи была открыта, как на блюде.

    При своих размерах она оказалась поворотливей, чем обычные свиньи.

    Она привстала и хищно прохрюкала, резко набросившись и вцепившись в ногу.

    Манька едва успела ногу выдернуть, когда пасть свиньи захлопнулась, сплющив зубами железный ботинок. Манька нацелилась второй ногой и с силой пнула железным каблуком в глаз.

    Просунув железный посох между зубами, как ломик, повернула, чуть раздвинув пасть и освободила ногу, отползла и поднялась.

    Свинья развернулась и почти схватила ее.

    Манька бросила посох, выдернув из-за пояса топор: перерубала сучья она с одного удара, управляясь с топориком не хуже, чем с посохом — не размахиваясь, она рубанула по свинячьему глазу.

    Их глаза потекла жидкость, свинья завизжала — но не отступила.

    Манька нацелила топорик еще раз и тюкнула чуть сильнее, пробивая глазное яблоко, отскочила в сторону, подобрала посох, спрыгнула с полога, пробежав по спине свиньи — и когда свинья ринулась на нее снова, залепила посохом во второй глаз.

    — Шею руби! — закричал Дьявол, — Да не подпускай к себе, зацепит, тушей задавит!

    Топор Манька выронила, но лежал он недалеко.

    Она два раза проскочила мимо топора, уворачиваясь от клыков, пробегая по лавкам, и подняла только на третий. Топор рядом с тушей казался маленьким, как перочинный ножик. Манька изловчилась, рубанув там, где предполагалась шея.

    Хлынула кровянисто-белая жидкость, но до вены было далеко.

    Свинья взметнула головой, зацепив подол рубахи, дернула на себя, отрывая лоскут.

    Манька пошатнулась, но при падении успела еще раз рубануть по второму глазу, откатилась и вскочила, изготовившись к удару, пока ослепленная свинья металась по бане, сшибая на ходу бочки и ушаты.

    Она выскочила из-за бочки, ударила по хребтине, добираясь до позвоночника. Посох пришлось бросить. Топор вошел в тело и застрял, как в чурке — чтобы вытащить его, пришлось упереться в свинью коленом.

    Позвоночник надежно защищал толстый слой жира, как броня. Взбешенная свинья сразу же развернулась, разыскивая ее, яростно напирая, хватая и подбрасывая клыками все, что ей попадалось по пути. Но теперь она не прыгала с ходу, а принюхиваясь.

    И неожиданно Манька заметила, что движения ее стали ленивыми. Воспользовалась моментом, и с удвоенной силой всадила топор так глубоко, как только смогла, стараясь добраться до вены или до позвонка, прокатившись под самой мордой с клыками, свисающими и снизу и сверху. Как у хряка бородавочника.

    На этот раз, возможно, она задела жизненно важный орган. Мало, но во рту у свиньи забулькало, из раны показалась кровь. Медленно она начала заваливаться набок, издавая звуки, похожие на храп. А вскоре и совсем затихла, протянув толстые ноги с копытами.

    Манька остановилась, застыв над свиньей, утирая струйки пота со лба. Ужас пробирал ее до костей. Дьявол обошел свинью, изучающее потыкал в нее своим пальцем.

    — Это… я ее… убила?! — осипшим голосом простонала Манька, лишаясь сил и падая на лавку.

    — Ты, ты! Только ты ее еще не завалила, она белены своей объелась, — сообщил Дьявол, прислушиваясь к храпу свиньи.

    — В смысле? — Манька с надеждой посмотрела на Дьявола, тоже приблизилась к свинье, приложив ухо к тому месту, где у нее предполагалось сердце. Ударов она не услышала, но живые звуки изнутри исходили.

    — Ты ж и чай, и суп в котел вылила, а в ней варево готовилось, которое ее в свинью превращает, — ответил Дьявол, пнув свинью ногой. — Надо добить ее…

    — Она ж человек! Ты что?! — протестующее вскинулась Манька. — Я не могу! — отказалась она. — Лучше уж я…

    — Она не человек, а свинья, — возразил Дьявол. — А больное животное убить, чтоб не мучалось — гуманность. Ты же не собираешься торчать здесь до конца дней и ухаживать за слепой свиньей? Думаешь, у нее новые глаза нарастут? И потом, Манька, — мягко сказал Дьявол, — когда-то надо начинать! Впереди найдется какая угодно зараза: оборотни, вампиры, всякий странный народец… Хуже, когда судьба начнет от тебя избавляться. Если все прочее полгоря, то последнее горе, потому что подманить судьбу ты не сможешь, — голос его стал отвратным и решительным. — Нечисть, она и есть нечисть, убивай!

    — И не жалко тебе совсем? — простонала Манька, засомневавшись.

    Дьяволу все же нельзя было доверять, ждать от него можно было все, что угодно. С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься, а вдруг он из нее убийцу собрался сделать?! Варево выйдет, и будут в нее после пальцем тыкать…. Ни рук, ни ног она не чувствовала, тело лишилось последних сил.

    — Пойдем, я тебе кое-что покажу, — поманил ее Дьявол, направляясь к выходу.

    Манька поплелась следом. Дверь пришлось выбить топором.

    В избушке все еще горел свет. Дьявол поднялся по ступеням, вошел в дом и указал на лестницу, ведущую в нижнее подвальное помещение. Манька спустилась. Ниже, наполовину утопленная, была железная дверь, заложенная крепкими засовами. Она сняла засов, открыла дверь и отпрянула от резкого запаха тухлого мяса.

    — Иди туда! — приказал Дьявол. — И объясни им, по каким таким соображениям ты этой свинье выдаешь амнистию. Это такие же люди! — Он подал ей зажженную керосиновую лампу и тряпку, чтобы заткнуть рот. — Давай, лезь! Только ты — случайно! — поверила в сказочку и железо открыла, а они хотели на саночках прокатиться. Думали засовестят нечисть, она и рассыплется в извинениях. Да не тут-то было!

    За дверью была еще одна лестница. Манька спустилась в подвал.

    Он был каким-то уж слишком огромным, снаружи ни за что не догадаешься о таком подвале — высокий свод и пол, залитый кровью. И весь он битком был набит трупами и скелетами, частью качающимися на цепях, частью сваленными в углу. Плоть у свежих трупов была вырвана и объедена, многие безглазые, безухие, с вырванными внутренностями.

    Любила Баба Яга поваляться на человеческих косточках и мясцом себя побаловать.

    Манька застыла в ужасе, сообразив, что Дьявол не шутил, когда прочил ей смерть. Речь шла о ее натуральных внутренностях… И сожрала бы ее Посредница, если бы не накормил и не надоумил…. Ее вывернуло несколько раз — она выскочила из подвала, скорченная судорогами, выблевывая желтую едкую слизь.

    До двери на улицу она ползла.

    Дьявол закрыл люк, чтобы гнилые испарения не распространялись по избе еще больше.

    Рвало ее долго, она едва отдышалась.

    — Ладно, пойдем, добьем эту тварь, а то еще оживет! — отрешенно сказала Манька, когда пришла в себя. Она вернулась в избу, подобрала внушительных размеров секач, который присмотрела еще раньше, когда примеряла силу Бабы Яги на себя, сравнивая секач с ножом, который держала под рубахой. — Побудь со мной, а то мне одной страшно. Пожалуйста! — попросила она Дьявола.

    Дьявол спорить не стал.

    Вышел впереди нее, довел до бани и терпеливо подождал, пока она перерубала свинье шею. Ей пришлось здорово повозиться. Не выпей свинья свою отраву, ни за что бы она с нею не справилась. Манька поняла это, когда измерила диаметр шеи: трудоемкость была такая же, как перерубить дерево в три обхвата. Да и глаза не так уж сильно были повреждены, чтобы не зажить, скорее, залиты кровью рассеченных век и сдавленные ударом.

    — Кол еще надо бы в сердце вогнать, — посоветовал Дьявол. — Вдруг она в роду вампирических родственников имела, оживет!

    Манька согласилась и на это — вбила кол. До сердца он не доставал, едва протиснувшись сквозь ребро. Пришлось сначала разрубить грудину и чрево. Но так было надежнее.

    Когда закончила, с удивлением заметила, что крови у свиньи было не так много, как можно было ожидать. И сразу вышла на воздух, к колодцу, черпая ковшом воду и отпивая большими глотками. Потрясения и усталость были столь велики, что она не сразу пришла в себя. Но после живой воды силы стали возвращаться. Спать решили на улице, недалеко от колодца. В бане оставался неподъемный труп свиньи, в доме битком набитый подвал с покойниками. Для лежака набросали березовые веники, рядом, с той и с другой стороны, положили оба неугасимых полена, которые весело потрескивали, отправляя сноп искр в небо.

    Манька сразу же уснула мертвым состоянием без всяких снов. Она даже подумать не успела хорошо это или плохо убить свинью, которая вовсе и не свинья, а злая старуха, и кто были те люди в подвале, и что она будет делать завтра.

    Ни один волк в эту ночь не завыл. Звери остались в лесу.

    Проснулась Манька поздно, Дьявол ее не будил.

    Возле неугасимых поленьев было тепло как летом.

    Смоляной воздух шибал в нос — и едва уловимый запах цветов. Манька представила себя на лесной поляне, а сверху синее-синее небо и белые облака. Вот так лежать бы и лежать! О вчерашнем она старалась не думать — сразу начинало поташнивать.

    Она потянулась: глаза открывать не хотелось — но все же пора было вставать и грызть свой железный каравай, при воспоминании о котором десны с остатками корней от зубов заныли. Но стоило облизать небо, как она почувствовала, что раненные десны зажили и за ночь прорезались ровненькие зубы, выталкивая старые корни, которые можно было сковырнуть языком.

    Манька расплылась в улыбке от уха до уха. Десны не болели, но страшно чесались.

    Она сладко потянулась — открыла глаза…

    И охнула, а глаза сделались круглыми, как пятаки.

    Она резко села, озираясь вокруг себя и соображая — если это ей снится, в своем ли она сне?!

    Поленья лежали рядом, но не горели. Они почти полностью ушли в землю. Нижняя часть поленьев пустила корни, в нескольких местах корни подняли землю и выставлялись наружу. Небольшие верхушки выбросили вверх побеги, которые уже выпустили листья, и потихоньку начинали ветвиться. Трава вокруг, почти до самой опушки, где еще лежал снег, была зеленая-презеленая, небо синее-синее с белыми облаками, а вокруг, почти на всем лугу, густо зацветали подснежники и другие первоцветы. Деревья и кусты поблизости окутались в зеленоватое марево. Рядом, в оттаявшей и очистившейся ото льда реке, у самого берега плескались рыбины, выскакивали из воды и хватали на лету разбуженных мух.

    Избушки квохтали и выгребали что-то лапами из земли, перебираясь с места на место, насколько позволяла тяжелая здоровая стальная цепь, с диаметром прута с Манькино тело, позади их тянулись кандалы с добрую повозку. Но передвигались избы сравнительно легко. Цепи крепились к огромному железному столбу, вбитому посередине луга, чуть-чуть не доставая до опушки и колодца. Чтобы не запутаться в цепи, избы ходили вокруг столба кругом, как зеки на выгуле, сначала в одну сторону, потом в другую.

    Вспомнив о себе, Манька подумала, что ее железо нисколько не легче, если мерить по силе. Но ей со своим железом было свободней. Не хотела бы она оказаться на их месте.

    Дьявол сидел чуть поодаль с блаженной улыбкой на губах и отсутствующим взглядом, выпуская флюиды, которые стекали в землю, и ловил те, которые поднимались от земли, только уже другого цвета.

    Манька до боли протерла глаза, но ничего не изменилось.

    — Я что, всю зиму проспала? Как спящая царевна? Ущипни меня за ухо! — жалобно попросила она.

    — Что ты, брось! Такой должна быть вся земля! — мечтательно и протяжно проговорил Дьявол, не отвлекаясь от своего занятия.

    — Да что случилось-то, ты можешь хоть как-то объяснить? И чего поленья… проросли? — Манька ткнула пальцем в поленья, которые выпускали по пятому и десятому листу.

    — Ровным счетом ничего! Теперь тут всегда будет так. Лето! Поленья отдали свой огонь земле, и она согрелась. Это неугасимые поленья. Сами они не местные, но ведь и земля перед тобой только самая нижняя часть…. — Дьявол засуетился, выставляя вперед себя котелок с порубленной зеленью. — Я набрал крапивы свежей и щавеля, поешь, Да, и надо бы избы освободить, перерубить железо! — И снова ушел в нирвану.

    — Чем перерубить? — спросила Манька.

    Дьявол поморщился, что ему приходится отвлекаться.

    — Топором, — ответил он. — Иди, не мешай мне! — и снова ушел в состояние энергообмена, демонстративно повернувшись к ней спиной.

    Манька взяла топор, отметив про себя, что с такой цепью вряд ли вообще возможно справиться, даже если сварочный аппарат на руках, боязливо приблизилась к избам, обходя их и присматривая дорогу для отступления. Избы насторожились, нахохлились, если так можно назвать съеженное состояние с некоторым наклоном в ее сторону.

    — Я только посмотрю на цепь, — успокоила она их, выставляя вперед ладони. С собаками такой трюк помогал: лаяли, но не кидались.

    И тут же решила, что Дьявол опять над ней поиздевался. Ключ от замков висел тут же, прикованый к железному обручу, который охватывал ногу изб, врезаясь в плоть. Смешно бы она выглядела, если бы махала тут полжизни топором, как кузнец, перерубая железо. А каково было избам, которые носили освобождение на себе и не могли им воспользоваться?!

    Чтобы достать ключ, пришлось повозиться.

    Избы обрадовались, когда Манька сняла замки, открыв их ломиком и откатив в сторону, и даже последовали за ней, но она шикнула, и избы послушно отошли, сразу же направившись к колодцу.

    Она прошлась по лугу, изумляясь, как изменилась за ночь земля, сняв железные обутки и пройдясь по земле босиком. Потом, заметив, что избы уже отошли к опушке, она тоже спустилась к колодцу с опустевшим после изб озерцом, зачерпнула воды и вылила ее на себя.

    Вода была холодная и пробирала до костей, но не холодом. Было такое ощущение, что в тело вливалась сила. Голова сразу стала ясной, тело бодрым, появилась необычайная легкость. «Ну и чудеса!» — подумала она, дождавшись, когда озерцо, выпитое до дна избами, наполнится водой снова. Вода прибывала быстро, переливаясь из колодца по желобку. Потом осторожно погрузилась в живую воду.

    Озерцо было не то чтобы глубокое, но дна она не доставала, болтаясь на поверхности, как поплавок. Вдохнула глубже, ушла под воду — вынырнула через несколько секунд с восторженными восклицаниями: «Ух ты! Ух! Ух!..» Если уж выпал шанс подлечить свое больное тело, то упускать его не стоило, а если лечиться, то так, чтобы болячек не осталось.

    Вышла из озерца обновленной — даже дурой себя не чувствовала. Было столько сил, что попадись ей под руку Идеальная Радиоведущая, она бы пришлепнула ее одним щелчком. Ссадины и раны за ночь зажили, ступни стали бело-розовые, как будто Манька никогда не носила железных башмаков. А после купания и вовсе окрепли. Дьявол между тем развел костер и кашеварил. От костра шел одуряющий запах. После купания сразу же захотелось есть. У Маньки потекли слюнки вместе с теплым чувством, которое она испытала к Дьяволу. Хотел он того или нет, но именно он предупредил ее об опасности. Сколько раз он спасал ей жизнь, а доверить ее нельзя было даже близкому человеку, который слушал радиопередачи. Наверное, Дьявол был выше радиоволн, особенно ими не загружаясь. Она, конечно, понимала, что он не человек, но не просто Дьявол — был он еще какой-то другой. Дьявол между тем соорудил подобие стола из ящиков и поперечной доски, выложил салат и печеную рыбу, налил в березовый чумпель чай из смородиновых листьев, добыл из котомки железный каравай, отломил от него целый ломоть и поманил ее пальцем.

    Она обрадовалась и уселась на скамеечку за стол, потирая руки.

    Жизнь налаживалась — и у нее, и у изб.

    Манька подумала, что избы, обломавшись единожды, не ко всякому хозяину попросятся, найдут такого, который приберет их, очистит от скверны — и примут они его, и будут охранять, как не стали бы охранять ее. Нормальные избы — богатые, в такой избе жить, горя не знать. Но люди не всегда умнели после первого раза…. Она много раз видела, как человек из одной беды попадал в другую, как раз по той же причине, что и на следующий раз выбирал таких же людей, которые его уже обманули. Жаль, если наступят на те же грабли, но избы были живые, когда насильно мил не будешь.

    Дьявол протянул Маньке чумпель и кусок железного каравая, налил и себе березового сока, устроился поудобнее. Вид у него был торжественный. Черные глубокие глаза казались еще чернее, но они блестели и прыгали в них озорные искорки.

    — Помолись, Маня, земле, которая тебя сегодня кормит, чтобы вечно она была твоей кормилицей, — сказал он, взглядом останавливая ее, когда она собралась отпить. — Глядишь и отринет она Царицу Радиоэфира, когда придет время, и будет тебе опорой!

    Манька шмыгнула носом и встала. Все так делали.

    Радостное чувство, что она обрела воду, которую уже не надеялась добыть, не проходило. Было ей неловко, не умела она принимать дары, но рядом не было человека — неловкость ее никто не видел, а Дьявол не обращал внимания. Она сроду не молилась и как молиться не знала, но в последнее время Дьявол правильно ее учил, поэтому без лишних слов вышла из-за стола, нагнулась, дотронувшись рукой до земли, и сказала тихо:

    — Благодарю тебя, земля кормилица, за хлеб насущный…

    Манька покосилась на железный каравай на столе. Это было неправдой, потому что тащила каравай она издалека. Но, заметив рыбу, решила, что это тоже хорошо, а, кроме того, вспомнила, что тело нигде не болит и даже ступни зажили, будто не топала она в железных обутках.

    И это было хорошо.

    — Благодарю за живую воду и тепло, которым ты согрела меня! Не оставь меня в трудную минуту, и да будут лета твои долгими и счастливыми и никакое зло не проникнет в тебя!

    Что сказать еще, она так и не придумала. Она даже не была уверена, слышит ли ее земля.

    — Ну, иди, Маня за стол, и пусть камень тает у тебя во рту! — позвал ее Дьявол.

    Манька села за стол, подвинула к себе рыбу, впившись в нее зубами. Ничего вкуснее она не едала. И каравай железный жевался легко. Ломоть, отломленный Дьяволом, закончился быстро. Она даже подумала, не съесть ли ей каравай за раз, чтобы исчез он из ее жизни, но следующий кусок, который она попыталась отломить сама, мягким не был, а был он таким же железным, как и в прочие дни. Видимо, была какая-то норма, которую Дьявол помог съесть, и норму установил из вредности, чтобы не думала она, что он уже посчитал ее Помазанницей. Но Манька была рада и этому — от каравая осталась ровно половина.

    Уходить Маньке совсем не хотелось. Но вечером, когда она надивилась на быстро наступившее лето, Дьявол объяснил, что жизни и тут не будет, если радиопередачи не прекратить. Радиоведущая обязательно прознает про Манькино злое дело — и слетится сюда столько нечисти, что места для нее не останется. Хуже, избам житья не будет…. И надо бы так сделать, чтобы земля была такой во всем царстве государстве… ну, или как можно больше...

    Утром следующего дня он разбудил ее как обычно ни свет ни заря. Заставил ее размяться на лугу и пододвинул котомку.

    — Маня, эта земля всегда будет помнить тебя. В любое время ты сможешь вернуться, — сказал он мягко, взваливая ей на плечи мешок с железом. — Но жизнь такова, что если не умеешь защитить добро, ты его теряешь. И горы мусора примнут траву и пропитают землю ядом. И потом, с чего ты решила, что она твоя? Разве ты за нее заплатила? Или бумаги справила? Разве не обязала тебя нечисть просить ее каждый раз, как добро нашло на тебя?!?

    Манька низко молча поклонилась земле, когда они стояли на опушке, без молитвы. Но на этот раз сознание ее было искренним. Она просила у земли защиты.

    Молча.

    Избы провожали ее издали, стоя у реки, встав в полный рост, который был у них выше самых высоких деревьев, привалившись друг к дружке. Манька залюбовалась ими — хорошие были избы, крепкие и теплые, наверное. Ей бы такую — вот уж в деревне удивились бы! А потом, скрепив сердце наставлениями Дьявола, шагнула под густую крону…