Janoffsky — Когда-нибудь

Апрель 2009-го.

… На лице все время появлялась улыбка, когда я представлял как она, с мобилой в руках, поздно ночью растворяется в интернете. Даже если мне жутко хотелось спать, я не мог ее оставлять одной (по крайней мере, я считал что ночью ей больше не с кем поговорить) и ждал до тех пор пока она сама не уснет, как младенец, только вместо медвежонка, в ее руках "засыпал" красный SonyEriccson. Мы познакомились давно, хотя может и не так уж очень, просто в то время из моих близких никто не жил на небесах. Дело было в буфете колледжа. Меня познакомил с ней мой близкий друг Даллас (у нас с ним было одинаковое детство, хотя и мы не были вообще знакомы). Она показалась мне веселой и вполне симпатчиной особой, но после того, как она сказала, что болеет за Ливерпуль и ее любимый футболист Майкл Оуэн, я малек скосил брови. Вскоре я шокировал ее известием, что Оуэн уже давно не игрок Ливерпуля. Смотря в ее удивленные глаза, я подумал что с ней не стоит продолжать разговаривать, кроме того я был и остаюсь фанатом Ман Юнайтед, так что я ни о чем в то время не жалел. Странно, но после этого целый год ее не видел в колледже, точнее может быть элементарно не замечал, так как мои глаза, страдающие смешанным астегматизмом, с ног до головы сканировали разных, скажем так, симпатичных студенток. Но никто из них так и не влюбил в себя, кто-то скрывал дефекты природы под толстым слоем макияжа, с другими общаться было мукой. Наша с ней повторная рандеву как я уже написал, случилось ровно год спустя. За это время я потерял отца, стабильно начал курить пачку сигарет в день, обрел новых друзей и еще больше сблизился с несколькими из старых, и отдалился от некоторых тоже старых, увидел как Юнайтед поднимает кубок Лиги чемпионов над головой, купил нормальный компьютер и обзовелся скоростным интернетом, подружился с в меру сумасшедшим соседом, бросил свою бывшую, так и не начав с ней встречаться (ужасный парадокс), подвергся хирургическому вмешательству и т .д. И так мы встретились в саду колледжа. Микки надо было ехать в библиотеку в центр и я его спроводил до стоянки, откуда Лео, на своей старой тачке собирался ехать на работу. Мы смогли встать на его пути, и попрощавшись с ребятами я вернулся в сад. Там Даллас сидел в окружении своих сокурсниц среди которых была и она. С девушками я был знаком еще со школы, а вот она лишь занимала в то время один килобайт в моей небезграничной памяти. Настроение у меня было отличное, апреьское солнце обещало прогнать холода и, я, вальяжно подпрыгнув на свободную скамейку, громко здороваясь с ребятами, бросил косой взгляд на нее. Я невольно начал шутить над ней, взбесив ее до такой степени, что она начала врать, что вообще не знает кто я. Я не верил, что она забыла меня, хотя и вспомнить было вообщем-то нечего. Она возмущалась, что будучи знакомым с ней всего пару минут, я уже вовсю прикалывался над ней. Было в этом возмущении что-то, что мне сильно нравилось. Скоро я начал доставать ее и в Фейсбуке. Она все время называла меня придурком, и я от этого, если можно так выразиться, балдел. Мы виртуально танцевали, она наступала на мои замшевые ботинки, я обзывал ее блондинкой (читай тупой), хотя и она была шатенкой, она обижалась, наверное всем сердцем ненавидела, но вскоре, ни с тог ни с сего, мне надоело ее бесить. Мы неплохо разговорились, я отправил ей свои рассказы, шокировав ее. Она считала меня до этого простым идиотом, но теперь ее мнения радикально изменилась, теперь я был придурком с богатым внутренним миром…

***

Свинцовые облака плавно начали атаковать Ноттингэм с севера. Голоса птиц исчезли в миг и на улице стояла смертельная пустота, сродни с той, что образовалось в моей душе. Ночной Ноттингэм похож на сон слепого человека. Здесь не происходит ничего… Облака проглатили луну. Такое впечатление что они готовы сожрать все дома, всех жителей. Свет в доме начал мигать ежесекундно. “Это наверное Микки издевается”— подумал я.

Август 2008-го, Амстердам.

Я всегда обожал август. Он не был суровым лицемером вроде декабря. Этот подонок приносил собой холод, убивал многих бездомных, но перед уходом, как ни в чем не бывало дарил радость детям, и многим из взрослых. “Смотрите, как меня провожают! Какие богатые столы. Кушай, пей, танцуй, и рождение Спасителя тут не причем!”— вот что гортанил декабрь. Или этот кретин март! Да о нем даже жалко писать, он еще больше лицемер чем сам декабрь. Ну и наконец май… Он радовал нас тем, что скоро лето, он сам носил тепло, но все же… Лучше бы его вообще не было.

И так самый фривольный город мира раскрыл мне, Лео, Микки и Далласу свои жаркие обьятия. Мы знали, что нас ожидает много интересного, вот почему и скупили неисчислимое количество презервативов еще в Ноттингэме.

“Мы наполнили презерватив водой и теперь издеваемся над ним!” Это фраза Микки, перед видеокамерой Лео, когда мы избавлялись от некоторых из резинок, стала классикой. Сумасшедший Амстердам, после скучного Ноттингэма нам казался настоящим Лас-Вегасом. Но вот отель… Лео сам затеял эту поездку и выбрал довольно-таки недорогое “убежище”. Мы уже представляли что нашими соседками будут пуэрто-риканские модели или пышногрудые шведки, ан нет, одни старики. Поголовно! Это был санаторий… Мы распокавов вещички сразу же убрались в город. Нам предстояло провести здесь 4 дня. Да, вы угадали, первым делом мы навестили жительниц улицы красных фонарей… Понравилось. День второй. Лео пошел глазеть на достопримечательности, Даллас— купить футболку Аякса, а я и Микки остались в “отеле”, рассуждая как можно подцепить девушек “попорядочнее”. Мы уселись в холле, решили прикурить, нас вежливо попросили этого не делать, мы не стали спорить. Я пошел в номер за мобилой, а когда вернулся, Микки весь сиял:

— Анджей! Я тут такую красавицу видел…

— Гонишь… Или ей было под 60? Те ведь такие нравятся…

— Не спорю,— смеясь сказал он,— но ей было лет 20-22.

— Ммм, те 18, мне 19… Прокатит, где она?

— Да, тут сидела на вон том диване,— Микки пальцем показал на желтый диван в правом углу холла,— но пришла ее бабушка и они вышли.

Мы вышли из пансионата, но их там не было. Мы прочесали весь сад без толку. Тем днем мы ее так и не увидели. Даллас достал травку, и мы начали курить ее прямо в номере. Из динамиков доносился “Джаммонг” Боба Марли и одна из роз в вазе начала танцевать. Мы с Далласом разинув рту глядели на нее минуты две. Затем он начал жаловаться что на него из-под двери дует ветер. Микки орал что хочет Барбару Стрейзанд, я становился то пантерой, то кузнечиком, то Доном МаКлином. Лэо как всегда ржал без звука. Затем Даллас достал мандарины, начал нюхать:

— И все же, у фруктов самый совершенный аромат на всем белом свете.

Я поддержал его мегафилософскую мысль, ругаюсь на все одикалоны и их производителей.

Через час, я достал из рюкзака футбольный мяч, и предложил сыграть в футбол:

— Ты принес с собой мяч,— удивленно спросил Лэо.

— Да… Я ж англичанин, как и впрочем вы…

— Ты поляк,— сказал Микки.

— Ну и что? Я жил и родился в Ноттингэме.

— Точнее родился и жил, — подправил Даллас.

— А-а-а, задолбали! Так мы идем?

— Давайте, — сказал Даллас.

— Вот и отлично. И хватит нюхать мандарины, Даллас!

— Это яблоко,— подправил Микки.

— Да какая разница!

— Ха, ты их ведь не различаешь?

— Да, Мик, не различаю, зато я различаю свои брови!

— Эй, то что у меня одна бровь, это лишь придает мне шарм,— сказал Микки, схватив Лэо за его узкие плечи.

При санатории было довольно-таки неплохое поле. Конечно же не Олд Траффорд, или даже не Элланд Роуд, но все же. Мы в четвером тупо пасовали друг другу мяч, по ходу пытаюсь сделать с круглым нечто невообразимое. Мы еще не отошли от накуренного, так что у меня было впечатление, что действия происходят при медленном телеповторе. Той ночью Микки все время повторял, что он влюбляется в ту девушку из холла. И завтра он с ней поговорит.

Теплый августовский лучик солнца разбудил меня к восьми утра. Мне не хотелось спать и я вышел на балкон. Достав сигаретку, я нежась под горячей звездой, наслаждался первыми затягами. Вскоре, надев футболку и спортивку вышел во дворик пансионата, где раз в каждые метра три пустовали скамейки. Присев, вдыхая странный воздух Амстердама, я невольно подумал о доме. Так долго, целых 3 дня я еще не бывал вне Ноттингэма. Мои думы о доме прервались моментально, когда я увидел ее. Она медленным шагом села на соседнюю скамью и словно не замечая единственного окружающего, стала смотреть в небо. Я хотел поздороваться, но мой язык продал дом и ушел на Фиджи. Она резко встала с места и вернулась внутрь. Когда видишь таких как она сразу же представляешь алтарь, священника и ее в белом платье. Я не рассказал о ней ребятам. Позавтрокав Даллас с Лэо пошли в какой-то клуб. Микки остался, мечтая увидеть ту девушку снова, и я составил ему компанию, надеясь, что мы не на одну и ту же втюрились. Днем все встало на свои места… Увы. Микки увидел-таки ту девушку из холла, и она оказалась той девушкой из дворика… Я рассказал о ней. Он взбесился. Его можно было понять:

— Ты знаешь почему она нам обоим нравиться?— спросил я.

— Нет!

— Потому что она похожа на Сьюзи!

— Боже, ты прав,— удивленно соглашался Микки,— как я этого сразу не заметил? А я же чувствую, что в ее улыбке есть что-то родное…

— Ну-ну…

26-ое (29-ое, версия Микки) октября 2007-го.

15 минут назад Микки и Сьюзи расстались… из-за двоюордной бабушки последней. Микки знал что Сью мне небезразлична. Когда они впервые поссорились я ему сказал, что она мне очень нравиться, и спросил будет ли он против чтобы я когда-нибудь “подкатил к ней”. Мик был не против. Я думал что мне повторно не стоит спрашивать, и когда они все таки расстались, я через минут пятнадцать заговорил с ней на остановке. Она жила недалеко от моего дома. Я заговорил с ней о Микки. Хотя и она мне нравилась, но я, как настоящий друг (ой, и сколько раз я себя нахваливал после этого) постоянно “рекламировал” Микки. Тем днем у нее были проблемы с голосом, и каждый раз когда она хотела что-то сказать, она говорило мне это в ухо, так тихо, что я едва слышал. И этот ее едва слышный голосок на время снес мою крышу. Голубой маникюр— голубое кольцо, черный маникюр— черное кольцо. Она и одевалась странно, иногда вообще как хиппи. Мы с ней гуляли каждый день после занятий. Я провожал ее до дома. Микки узнав об этом мягко говоря не был рад, но и не критиковал меня, он вообще ко многому относился шутя, в этом мы были похожи. Но все же первое время, видя меня с ней, он конечно подкалывал нас. Это меня однажды жутко разозлило, и у нас выдался серьезный разговор. Мы поняли друг друг быстро, а я сам вскоре понял многое. Она была мягко говоря не из мира сего, притворялась что у нее лейкимия, что якобы у нее был обморок из-за острого запаха мятной жвачки. В итоге мне разонравилось с ней встречаться и мы расстались. После чего мы с Микки еще долго прикалывались над ней, над ее новым бойфрендом, другом его нового бойфренда и так далее…

Апрель 2009-го.

— Разве это не счастье?— спросил я Лео, сидя на переднем сиденье его

старенького Олдсмобила— И почему мы должны быть недовольны нашими жизньями? Да, мы все одиноки, никто из нас толком не познал любовь, мы не богаты, не можем погулять по Европе и все такое. Ну разве что можем себе позволить четыре дня в амстердамском пансионате. Но мы все живы, светит солнце, скоро лето, мы катаемся на машине, денег на многое хватает…

— 100%. Я думаю это и есть счастье. Оно всегда живет в беспечности. Нам не о чем беспокоиться, мы еще молоды, у нас отличные друзья…

Отсутстве несчастья— это и есть счастье, сказал кто-то из мудрых. Советую подписываться над каждым словом, выше сказанной мысли.

За два-три месяца до этого, мы все были недовольны жизнью— для нас счастье было чем-то недосигаемым, оно олицетворяло деньги, секс нон-стоп, дорогие машины. Но за эти месяцы мы наконец поняли, что счастье где-то рядом, и дверь, да что там дверь, форточку надо обязательно открытой оставлять.    

В жизни мы встречались редко, разве что в колледже пересекались. А вот виртуальное пространство: Фейсбук и Скайп, были нашим домом. Мы разговаривали обо всем, а иногда и не о чем. Но нам это нравилось. Как-то в начале мая она ни с того ни с сего написала, что нам лучше перестать общаться. Причиной тому была моя возможная поездка в Нью-Йорк к маме. Она сказала, что у нее от меня зависимость, и что я как наркотик. Признаться, лестно было слышать от симпотичной девушки такие слова. Я ее смог убедить в том, что перестав общаться, не ей и не мне лучше не станет, а как раз наоборот. С каждым днем я влюблялся в нее. Может это и были иллюзии виртуального общения, но такую как она я искал всю свою жизнь. Она поддерживала меня во всем. Когда Юнайтед играл против Арсенала в полуфинале ЛЧ, она изменила свою аватарку на одну из чемпионских фоток МЮ. А она ведь была болельшицой Ливера… Она убеждала меня бросить курить, напоминала пить витамины, заставляла сходить к кардиологу (у меня были небольшие проблемы с сердцем). В итоге я бросил курить, но ввиду некоторых событий вновь начал, затем снова бросил, но всего лишь на четыре дня. Я начал обманывать, что не курю, но в итоге признался. Мы поссорились, но не надолго, я говорил что люблю ее, а она не верила, говорила, что для меня она такое же мимолетное увлечение, как и другие студентки колледжа, на которых я ” влюбляся на 3 дня”. Она верила в дружбу между мужчиной и женщиной, я конечно же нет. Со временем я убедился, что половый фактор не должен мешать дружбе, ну хотя бы до тех пор пока у одного из нас не появится “спутник жизни”.

Ее зовут Лили. Она боится сырого мяса, обожает морковный сок и Одри Тоту. Она учит меня играть на пианине, разумеется виртуально. Она скучает по Нортхэмптону, где жила долгие годы, она обожают песню группы Stereophonics— “Daisy Lane” в моем непрофессиональном исполнении.

Ноттингэм опять принимает душ. Теплый июньский душ. Месяц назад он должен был быть в повязках, с ногой в гибсе, и мы собирались сфоткать его, и залить эти фотки в Фейсбук. Тогда мы все должны были смеяться над этими фотками, вместе с ним, неуклюжим, невнимательным придурком. Вот скоро он поправиться, и мы будем праздновать его день рождение, прямо здесь, в больнице. Скоро его выпишут из реанимации и мы наконец навестим его, с ног до головы белого, в гибсах, в палате. Но он не просыпался, и пока трогать его, а значит и ставить гибс, запрещалось.

Август 2008-го, Амстердам.

Пока Даллас с Лэо развлекались в клубах голландской столицы, мы с Микки играли в мафию со старческим коллективом пансионата и с той девушкой из холла, или из дворика, как вам угодно. Ее звали Лия. И она была как две капельки воды похажа на Сьюзи. Я не умел толком играть в мафию , но это не мешало мне выигрывать. Микки же был асом, вот почему в него сразу же стреляли и выводили из игры. Нет, мы не идиоты! Мы просто влюбились в одну и ту же девушку, и нам плевать на ночную жизнь Амстердама, мы хотим тусоваться в пансионате, потому что ОНА здесь проводит свое время. Ночью, я сказал, что потерял интерес к Лии, и что я ему не конкурент. Он обозвал меня эгоистом, сказав что мне она вообще не нравилось, и что я специально на его нервах играл. Я лишь ответил, что она мне не нравиться так сильно, как ему. Но образ эгоиста, каким меня считал Микки, мне был по душе. Четвертым и последним днем в Амстердаме, мы с Далласом и Лэо с утра играли в настольный теннис, а Микки во всю общался с Лией. Нам скоро надоело пинать шарик и мы отправились в город. Микки остался со своей мечтой, которая была старше его на три года. Мы напились во всех барах, клубах и даже борделях Амстердама, пока у нас не кончились деньги. Ночью разбудили всех постояльцев пансионата, когда начали, заметьте не петь, а орать “Rule Britannia”. Ночью Микки говорил что-то о Лии, но я ничего не понял. К трем часам следующего дня мы были в Ноттингэме. Микки взял ее номер, она была из Лондона. Они некоторое время переписывались, даже встретились пару раз, но Микки поняв, что шансов у него маловато с “дамой в возрасте”, отстал от этой милой любовной затеи.

Хриплый голос Кэлли Джонса сливается с жарой. У облаков перекур, но они обещали вернуться вечером. А пока нам предоставлен шанс малек позагорать. До этих пор я не знал, что воспоминания могут приносить боль. Каждый раз как я вспоминаю его, особенно тем дождливым апрельским вечером у меня дома, когда мы играли роль наших возлюбленных (он— моей, мимолетной Элии, я его не менее мимолетной— Джин) мне становиться грустно. Он всегда говорил, что ничто не сможет заставить меня впасть в депрессию. Он ошибся…

Апрель 2009-го

В начале месяца Ноттингэм ни с того ни с сего наводнили италянские туристки. Гуляя по Уоллатон Парку мы наткнулись на троих “южанок”. Они мирно сидели на скамейке. Мы решили прикинуться сербами. Начали болтать с ними на ломаном английском. Я представился как Мирко, Даллас был Любинко, Лэо— Иваном, а Микки… Я забыл как мы решили его назвать, и сказал что ненавижу его имя, пусть он сам скажет. Микки не растерялся, назвался Давидом, обяснив мою ненависть тем, что я не считаю его имя чисто сербским. Затем мы говорили о войне, и я сказал что Мику больно вспоминать о той поре, так как он тогда потерял свою любимую собачку.

На лето у нас были грандиозные планы. Мы намеревались подцепить новых туристок.

Май 2009-го.

На кладбище я думал, как же быстро летит время. Уже год как не стало отца, и уже семь дней как умер Микки. Три дня назад ему исполнилось бы 19. Он был полон жизнью, нескончаемой энергии. Все больше автомобилей работают на солнечной энергии, на его же энергии мог работать даже танк.

Вечером шестого мая Микки позвонил мне на дом. Он бесился и смеялся одноременно:

— Анджей, помнишь недавно я сказал, что у меня такое впечатление, что Леннон написал все свои песни после смерти.

— Да…

— Так, этот идиот не понимает о чем я! Он говорит, что это невозможно, а я ему обясняю, что я фигурально выражаюсь, но он ни в какую!

Этим идиотом был один идиот, из наших друзей. Он никак не мог понять, как выбирают участников финала ЛЧ (я обяснил что голосованием, как на Евровидении), не догонял, куда вылетел Ювентус из 1/8 финала и т.д.

И вот кончился первый тайм матча Челси-Барселона, я прикидывал с кем будет Юнайтед легче играть, и так как, 22 придурка ушли на перерыв, я решил приготовить сендвич. Не успел я ветчину достать из холодильника, как позвонил Лэо:

— Ты ведь дома?

— Да, а в чем дело?

— Срочно, вызови такси и приезжай в Городскую больницу! Микки попад под машину.

Это последнее предложение он сказал с таким голосом, что у меня начали трястись руки, а затем и колени. В больнице нам сообщили, что он в коме, а состояние стабильно тяжелое. Четыре утра на Городскую больницу Ноттингэма падали лучи восходящего солнца. Четыре дня Микки боролся за жизнь. На пятый день, восход был похоронен под облаками, и на пятый день сердце Микки не выдержало. Мы таки не смогли увидеть его в гибсах, так и не сфоткали его в таком непривчыном состоянии. В последний раз мы его видели 6-го мая. Для меня его последними словами, остались те, что он смеясь и злясь одновремено сказал мне по телефону. О его смерти мне сообщил наш сокурсник, который тем утром решил навестить Микки. Он позвонил через 15 секунд после того, как Лили напомнила мне захватить с собой витамины, но было уже поздно, я был в такси. Никто не мог сдержать слез. Я сам хотел заплакать, но тщетно. Глаза были сухими, как прощальный поцелуй. Его похороны до сих пор крутяться в моей голове. Именно в тот момент я осознал, что это конец. Когда я взял горстку земли и бросил на его гроб, когда я повернулся и пошел вниз по склону, я понимал, что это последнее что я сделал для него. Теперь я не старался выдавить из себя слезы, они лились как никогда, и не хотели останавливаться. В обьятих Тео, который пару недель назад приготовил отличный кальян у меня дома, и который мы жадно курили с ним, Лэо и Микки, и в обятиях Сэссила, моего безумного соседа, который вернулся из Берлина недавно и неожиданно, желая сделать сюрприз мне и Микки, я плакал, и хотел вернуться во времени, чтобы как следует обнять ЕГО перед его вечным уходом. Мама Микки позвала меня к себе, и крепко обняла, она всегда говорила, что я ее четвертый сын. “Дай поцеловать твою шею, от тебя пахнет Микки”— сказала она мне. Все молитвы, которые она произносила в больнице не дошли до адресата, а может и дошли, но им не суждено было что-то изменить. Лили, зная, что я не умею молиться, по сотовому мне отправила Отче наш. Я тоже молился. Но без толку. Он захотел его забрать… Наверное на это была веская причина, ведь Он разрушил счастливую семью. Семью, частью которой я себя почувствовал недавним Рождеством, семью, которую, казалось ничто не сможет заставить не улыбаться… Разве что только Она. Та которая приходит в самый неожиданный момент. Ведь за день до смерти Микки, врачи сказали, что есть прогресс, маленький, но все же. И теперь он, вечно молодой, живет в фотографиях, в видео, в воспоминаниях, в наших сердцах и снах. Неделю назад я увидел-таки его во сне. Он сказал, что вернулся с того света на три часа. И что должен отправиться наверх до полуночи, а иначе больше не вернется сюда. Мы пошли в ресторан, выпили с ребятами и он ушел. Теперь я жду его возвращения. Хочу вновь почувствовать его присутствие, слышать его голос, ну и пусть что это всего лишь сон.

Так как никто из ребят не собирался оставаться в Ноттингэме, Микки прошлым летом взял с нас всех обещание встретиться в Мадриде, в площаде мэрии, в 2018 году. Теперь мы все когда-нибудь встретимся на небесах. Микки будет знакомить нас с его новыми друзьями, надеясь что все мы будем в старческом обличии…