Janoffsky — Даря сердце

1999-ый год. Нью-Йорк. Осень.

Вечерние огни Таймз Скуэра медленно начинали освещать тихо спускающийся осенний вечер. Я гулял со слезами на глазах, я гулял как будто бы зная, что никогда сюда не вернусь. Еще два дня назад казалось что жизнь прекрасна, еще два дня назад Сэнди была здорова. В начале сентября ей предложили роль в одном немногобюджетном фильме, и ей не надо было долго меня убеждать отпустить ее на сьемки. Я обещал Сэнди что не буду мешать ее карьере.

1999-ый год. Лето в Манхэттене.

Срезавшись с колледжа (уже во второй раз), я начал искать хоть какое-то занятие. “А почему бы не найти работу”,— подумал я одним июньским утром. Но куда бы я ни пошел, я получал сухой отказ, оставалось лишь вакансия на газонокосильщика у одной старой, но богатой леди, и уборшика в театре. Я выбрал второй вариант: хотелось быть поближе к исскуству. Я конечно завидовал ребятам на сцене, но, увы, актерским талантом я не был одарен. Театр был маленьким, содержал его один мужик, который говорят снимался в “Крестном отце”, хотя его я там не видел, возможно потому, что я этот фильм ни разу не смотрел. Актерская труппа состояла из восьми человек— 4 парня и столько же девушек. Занятый работой, я особо и не обращал внимания на них. К семи часам вечера, все разходились по домам, и я должен был покинуть театр последним, так как “ключ от всех дверей” был у меня. Благо в театре была кухня, где находился холодильник с провизией. Помаленьку опустошая его, услышал женский голос идущий со сценy. Доев сендвичи я поспешил увидить кто это. Оказалось эта одна из девушек труппы, которая осталось порепетировать. Увидев меня она сказала:

— Простите, я не знала что здесь кто-то есть.

— Это вы меня простите, мисс. Я не буду вам мешать.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Вы нисколечко не мешаете. Я не заметила, что у нас новый уборщик. У нас вообще уже давно не было уборщиков.

— Да, я сегодня нанялся, меня зовут Алан Рэй.

— А я Сэнди.

Представившись, она тихо упрятала свой нежный взгляд. Ее русые, прямые волосы почти доходили до талии, а цвет ее глаз… я так не смог понять какого они оттенка. Когда она улыбалась, они были голубые, как утреннее , а когда смеялась— синие, как вечернее небо. Когда ей становилось грустно, ее глаза получали карий оттенок, когда она смущалась или злилась— зеленый. Прошла неделя, и она все это время оставалась и репетировала. Через месяц должен был состоится спектакль, который был мелодрамитеского лада. Однажды она попросила помочь ей. Сэнди дала мне текст, и я начал играть некоего Альфредо. Она же играла роль графини Винченцы. В конце псоледней сцены они должны были поцеловаться, и когда мы обменялись словами ” я люблю тебя”, все шло к поцелую. Вышло конечно неловко, мы просто посмеялись, и в итоге дело до поцелуев не дошло. Но как я хотел чтобы оно дошло до этого. За это время я успел в нее влюбится. Мне в ней восхищало и привлекало все, то как она вела себя на сцене, как она играла, как терпело мою несносную игру, как она смеялась, или смущенно играла с кончиками своих волос. Ее доброе понимающее сердце, ее прекрасный голос, ее красота… Ей было по фигу, что я какой-то жалкий уборщик. Когда я был на сцене, для нее я был актером, когда вне ее, я был просто человеком, всяким способом дабывающим себе на хлеб. Мы больно дружились за это время. Я провожал ее до дома, и она нежно целовала меня в щеку. В один прекрасный день, то был последний день перед спектаклем, произнося любовные слова Альфредо и Винченцы, мы не разошлись по разным сторонам сцены. В абсолютной тишине, когда казалось что замер весь мир, я смотрел в ее глаза, в которых играл цвет елисейских полей:

— Я люблю тебя,— сказал я.

— Ты это уже говорил, Альфредо,— смеясь сказала Сэнди.

— Я это говорю не от имени Альфредо.

Мы стояли близко друг к другу и ничто не могло мне помешать поцеловать ее нежные розовые губы. Я дал волю чувствам. Мы целовались минут два, затем она ничего не сказав пошла в гримерку. Я стоял как пень, все думая, что же на нее нашло. Она вернулась на сцену и ее глаза были зеленого цвета. Я не мог понять смущалась или злилась Сэнди:

— Проводи меня домой, Алан.

Выйдя из театра, во время нашей ежедневной вечерней прогулки, я почувствовал, как ее холодные пальцы прошли сквозь мои, и она крепко-крепко сжала мою руку. Начался дождь, я открыл зонтик, и во время прогулки ни роняя ни слова она положила свою голову на мое плечо. Этим вечером мы ничего друг другу не сказали. Перед ее домом, долго посмотрев на меня, она подошла и поцеловала в губы, затем внезапно улыбнувшись, повернулась и зашла в дом. Не знаю почему, но мне показалось, что когда она смотрела на меня, она как будто бы представляла нашу совместную жизнь в будущем. И в той голой тишине слова были излишне. Наши глаза говорили вместо наших уст. По дороге домой в моей голове играл “холодный джаз” пианина Пэттерсона. В ту ночь мне не дано было уснуть. Жизнь наконец наполнялась красками. Стоило бы тогда книгу написать под названием “Красочная жизнь уборщика одного из нью-йоркских театров”. Следующим утром в театре царило полное безумие: все готовились к началу спектакля, который начался в семь часов вечера. Перед спектаклем я ни разу не смог поговорить с Сэнди. Мне все казалось, что после предсавтления она скажет: “Прости, но вчерашний вечер был ошибкой, давай останемся друзьями”.

Свободных мест почти не было, однако зал у нас был небольшой. В основном собрались родстенники актеров, и пара-тройка критиков. Мне лично не сиделось, и я стоял у сцены— в самом краю. Роль Альфредо исполнял Энди, на мой взгляд, талантливый молодой парень. Спектакль походил к концу, и все, в частноси Энди и Сэнди (мне немножко раздражало что их имена рифмуются) играли прекрасно. Близилась сцена с поцелуем. В сердце моем играла ревность, в глазах было желание быть на месте Энди, в душе— надежда на будущее с той, которая являлась моей половинкой. Альфредо и Винченца признаются друг другу в любви, они целуются, слышны бурные аплодисменты зала, и мои в том числе. Вся труппа кланется перед восхищенной публикой, и в этот момент я ловлю взгляд Сэнди— она повернув голову в мою сторону, смотрит прямо в мои восхищенные, и в то же время полные ревности и любви глаза. Она улыбается. Я же задаюсь вопросом: “Откуда она знала где я стоял во время всего спектакля?” Через пару часов она ответит: “Глупенький, я все время чувствовала твой взгляд на себе, я бы узнала где ты находишься даже с завязанными глазами”. Остаток лета выдался замечательным. Театр закрылся до сентября, и мы были временно безработными. Однако, Винс, хозяин театра, дал нам неплохие премиальные. Вообще он был человеком странным, но вот богатым он точно не был, однако не смотря на это, всеми силами пытался содержать свой театр. Такое вот хобби, если конечно это слова можно в данном случае применить. Самое теплое воспоминание того лето связано с местом, которого в принципе больше нет. То ведь было время, когда еще башни-близнецы, словно два Атланта держали небо над Нью-Йорком, или как стражи вавилонского царя охраняли город от неприятелей. У меня был друг, работаюший охранником в этом Всемирном торговом центре, и где-то в середине августа он любезно (после того как я его достал своей “абстрактной” просьбой) предоставил нам возможность дивится с крыши одного из близнецов ночным городом, который оттуда был виден как на ладони. Вот течет себе бесконечно река Гудзон, вот видны огоньки младшего, капризного братика— Нью— Джерси. Отсюда далекими звездочками кажутся дома Стэйтен Айленда, Бруклин словно беседует с Манхэттеном, хотя может это просто гул проезжающих, там, далеко на земле, машин. Легкий бриз играет с длииными локонами Сэнди. Она почти не боится высоты, хотя и крепко держится за меня, любуюсь огнями ночного города. Луна очертила полумесяц на небосклоне; отсюда она кажется намного ближе для сердце, но слишком далеко для нашего разума:

— Я прыгаю. Ты со мной.— спросил я внезапно Сэнди.

— С ума сошел?

— Нет. Хочу вместе с тобой спрыгнуть…

— Но почему?

— Желаю проветси с тобой вечность

— Тогда, я не хочу. Прыгай,— сказала она уверенно, и повернулась ко мне спиной.

— Прощай…

— Алан!!!,— то был крик, который наверное был слышен до Бостона.

— Я здесь.

Ну а затем на меня начали ссыпаться разные слова, из которых самыми мягкими были… да, их вовсе не было. Получил я пару пощечин, и почти испортил прекрасную ночь. Сквозь ее безостановочную ругань я сказал:

— Ты бы спругнула…

Она сделала глубокий вздох, и я увидел слезинку, под ее правым глазом:

— Прости меня, идиота,— я обнял ее и захотел поцеловать.

— Уйди…

— Ладно,— сказал я и встал на край здания.

— Стой! Раз ты уходишь, и я с тобой.

— Глупая, я никогда не дам тебе умереть… Никогда… Прости меня. Я люблю тебя, для меня ты свята, так как ты ангел, которого Господь мне послал, когда жизнь моя катилась к чертам.

— Ангелов так не пугают.

— Прости меня…

Я обнял ее, и поцеловал в лоб. Она посмотрела на меня своим излучающими счастье голубыми глазами, и улыбнулась. И словно весь Нью-Йорк требовал от нас страстного поцелуя, как взволнованный телезритель какой-то мыльной оперы. Мы же, тем временем, не стали идти против его воли…

1983-ий год. Ньюкасл. Май.

Один восьмилетний парень обожал запах масляных красок и просто глазеть на полотна. Тем парнем был я, и мне безумно нравилось бывать в мастерской моего дяди Джино. Дядя мой художник и вообще уникальный человек. В то время как все кто считали себя художниками (но таковыми являлись лишь с большой натяжкой) рекламировали себя по всей Британии, мой дядя будучи воистину талантливым человеком абсолютно не суетился, и тихо, никому не мешая работал в своей мастерской. Последняя была двухэтажной, и в то время казалось мне бесконечной. Жил я в трех кварталах от мастерской, и несмотря на то что любил гонять мяч с ребятами с нашего квартала, своего лучшего друга я встретил именно у дяди. Одним солнечным дне в мае, когда дядя работал над новым творением на втором этаже, кто то постучал в дверь. Я открыл дверь и увидел мальчика лет двенадцати:

— Привет! Дядя Джино что, больше здесь не работает?

— Нет, он здесь.

— О, Росс, ты вернулся,— сзади послышался голос дяди.

— Да, сегодня.

— Тогда заходи, не стой в дверях. Алан познакомься это Росс. Он живет пососедству.

Оказалось Россу Джордану было десять, хотя и казался он старше. Его родители были разведены, и он полгода жил у мамы в Лос-Анджелесе. Но когда отец заболел, вернулся в родной город. Будучи простым джорди ему в Л.А. не понравилось. Он приходил к дяди Джино рисовать, и тем днем мы оба, лежа на полу рисовали… женские груди. Похабно, что скажешь. Но получилось у нас очень даже неплохо. Вот так, день за днем, наша дружба крепла. Пять лет спустя, когда после продолжительной болезни скончался его отец, Росс должен был вернуться в Лос-Анджелес. К этому времени oн основательно подсел на творчество группы ”Sex Pistols” и стал анархистом. Смерть Королеве, Anarchy in the UK— это все что интересовало Росса. Да, что там я сам подражал Сиду Вишесу. Но идея анархия казалось мне чуток странной. Через год, после того как Росс покинул Ньюкасл, я с родителями отправился “покорять” Америку, но в отличие от юного анархиста, ее восточный берег.

1999-ый год . Нью-Йорк. Осень-зима.

Наш театр начал снова действовать, и я вновь был на рынке труда. У нас с Сэнди все было отлично. К середине первого осеннего месяца, ей позвонили из Голливуда, пригласив снятся в одной романтической комедии какого-то начинающего режиссера:

— Смелее, Сэнди. Это начало твоей великой карьеры.

— Алан, ты будешь ждать меня? Я… Я после сьемок вернусь. Буду звонить раз в каждые два часа.

— Конечно буду ждать. Однако, в театре без тебя будет скучно.

Она, конечно же, не звонила через каждые два часа. Но в день два раза я слышал ее столь родной голосок. Однажды, 2-го октября, она не позвонила. Тогда я сам решил связаться с ней, но оказалось что абонент выключил свой телефон. Через день мне позвонил один парень, сказав, что Сэнди попала в больницу. Он был ее партнерам на сьемках фильма. Я немедля пошел к Винсу, взял в долг деньги на билет, и к полуночи был уже в Л.А. В аэропорту меня встретил…

— Росс? Это ты звонил мне вчера?

— Господи, Алан, так это ты парень Сэнди?

— Да, как она? Как сам? В какой она больнице?

— Садись в машину, по дороге расскажу.

Я был бы безумно рад встретиться с Россом, но вот только не по такому случаю. Он мне рассказал обо всем. У Сэнди, оказалось, была врожденная болезнь сердца. Ввиду чрезвычайной серьезности ситуации кардиохирургия была не в силах спасти ее. Пересадка сердца была необходима. Доноров не было… Я положил ладони на глаза, скрывая свои слезы. Росс всячески подбадривал меня, говоря, что денек через два появится донор. Когда мы вошли в палату реанимации, она спала. Через три дня ее отправили в обыкновенную палату. Она сказала мне, чтобы я не беспокоился по пусту. Ей уже луше и пересадка не требуется. Мы с Россом навещали ее каждый день. Близилась зима, и мы с ним— два друга детства, вновь были вместе. Они с Сэнди очень сблизились во время сьемок фильма. Но сьемки эти продолжались, и естественно без нее. Тогда Росс решил бросить актерское дело на время. Я бы никогда в жизни не подумал, что он станет актером. Однако, его харизма, которой он был щедро одарен очень помогла ему. Росс все еще верил в анархию. В начале декабря Сэнди поправлялась, врачи расценивали эту ситуацию не иначе как чудо. В один прекрасный день, когда мы были с ней в палате наедине, она дала мне записку, попросив прочесть ее дома. Домом моим в то время была однакомнатая квартира недалеко от больницы. Я не хотел преподносить неудобства Россу, и не смотря на его каждодневные предложение переехать к нему, отказывался. Ночью того дня а открыл записку:

“Мой милый и обожаемый, Алан. Я не смогла сказать то, что хотела смотря в твои грустные глаза. Узнав о том что вы с Россом друзья детства, и что мне, увы, дано жить не очень долго, я решила признаться тебе. Те теплые и прекрасные чувства, которые у меня есть по отношению к тебе никогда не угаснут. Но дело в том, что впервые увидев Росса я влюбилась в него без памяти. Он испытывал ко мне те же чувства. Я понимаю ты никогда меня не поймешь, но я искренне люблю вас обоих. Да, может быть я шлюха, может быть я достоина презрения, но что поделать такова я, любвиобильная… Прости меня, моя любовь. Вечно твоя, Сэнди…”

На записке видны были засохшие капли слез. Я был не в силах простить ее. А за что было прощать? За то что она влюбилась в моего лучшего друга? Мне конечно сложно было ее понять, но я так сильно ее любил, что даже и не думал бросить ее. Тем не менее, прочитав записку я сразу же пошел к Россу. Сидя за чашкой чая, мы два, соскучившиеся по родным краям, джорди, вспоминали о нешем детстве. Однако вскоре я начал спрашивать его о том как они познокомились с Сэнди во время сьемок, почему они стали так близки и т.д:

— Алан, ты мой лучший друг, и я не хочу тебя обманывать.

— О чем это ты,— я притворился, что ничего не знаю.

— Я о нас с Сэнди. Мы, как это сказать… Она… Она любит тебя. И я бы никогда… Но я тогда не знал, что ты… Вобщем… Мы полюбили друг друга с первого взгляда, но она говорила, что у нее есть парень, и не просто парень, что она нашла свою вторую половинку, но она сказала, что я тоже как бы ее половинка. Ты только прости меня, что я скрывал все это. Просто не знал, как тебе сказать об… этом.

— Эх, Росс, Росс, Росс… Я уже ровно два часа как знаю про это.

— Сэнди рассказала?

— Да. В письменной форме. Не знаю, может кто-нибудь другой вместо меня стал бы ненавидеть ее, подрался бы с тобой и т.д, но я не такой. Понять ее конечно сложно, но сейчас мы— я и ты, должны быть рядом с ней пока она не поправится. А в будущем, я уверен, она выберет кого-то из нас, и, так сказать, проигравший, уйдет далеко-далеко. Такова наша судьба.

Росс лишь молча кивал головой. Он явно не ожидал, что я все приму так легко. Хотя в душе моей был полный бардак, я старался не показывать это.

Мы весь декабрь были рядом с Сэнди. Можно сказать жили в больнице. Но мы вместе никогда не заходили к ней, дабы избежать всей тяжкий последствий любовного треугольника. К концу ХХ-го столетия Сэнди стало совсем плохо. Все произошло, внезапно, ведь еще 25 декабря мы поздравили ее с Рождеством, подарили кучу роз, и она смеялась, шутила. Но 29-го ее перенесли в реанимацию. Донора все не было. Еще в августе, на крыше Всемирного торгового центра я сказал Сэнди, что никогда не дам ей умереть. Но я не мог, не мог убив себя, дать ей свое сердце, не мог убить кого-то другого, чтобы спасти ее. Близился конец века. В десять часов вечера я сидел у дверей реанимационной палаты, как вдруг позвонил Росс:

— Алан, ты в больнице?

— Да, ты где, что случилось?

— Я на мосту “Золотые ворота”.

— Что ты там забыл?

— Я ничего не забыл, здесь просто один парень совершил самоубийство. Он прыгнул с моста, я вызвал скорую.

— А когда придешь в больницу?

— Я… Поцелуй за меня Сэнди, скажи что я счастлив, что встретил ее…

— Так она ж сейчас в реанимации, олух, как я…

— И Алан, я… Ты мой единственный настоящий друг. Спасибо тебе, что ты есть. Когда пойдешь домой, прослушай мое сообщение на автоответчике! Будь счастлив с Сэнди!..

Затем пошли гудки. Где-то около минуты я пытался понять, что он хотел всем этим сказать. А когда я понял… Было уже поздно что-то менять. Я поймал такси и мы “летели” к “Золотым воротам”. Но мосту были машины полиции и скорая помощь. Мне не хотелось верить тому, что у меня прокручивалось в голове. Я все звонил Россу, но мобильник был отключен. Я опознал труп на месте, и мне конечно же было ясно почему он это сделал. Вернулся домой совершенно убитым. Включив автоответчик, я с первого раза не разобрал, что он говорил. Слишком уж громко я плакал той новогодней ночью. Когда сообщение повторилось, я услышал, как он говорит, что он все разузнал, сдал анализы, и его сердце подходит для Сэнди. Он говорил что позвонит мне, так как ему надо спешить. “Моя жизнь закончится на самом красивом месте в мире, моя жизнь закончится, чтобы жизнь дорогого мне человека продолжилась. Я ухожу с улыбкой на устах, так как мой лучший друг будет жить в счастье с любимой…”

Операция прошла успешно. Сэнди вскоре после нее встала на ноги. Узнав о том, что сделал Росс, она еще многие недели плакала и винила себя во всем. Она не хотела никого видеть, в том числе и меня. Но в конце февраля 2000-го года она позвонила, сказав, что надо встретится. Она пригласила к себе домой. Эти недели казались мне годами:

— Прости меня, что не открывала тебе дверь все это время,— с наивных извинений начала она нашу беседу.

— Не извиняйся, Сэнди. Я все понимаю.

Через несколько минут она сказала:

— Я прослушала ту кассету с сообщением Росса. Он подарил мне свое сердце, чтобы я жила, и чтобы ты жил. Ты знаешь что я тебя люблю. И теперь, когда Росс всегда будет со мной , здесь,— она положила рука на сердце,— то, прошу тебя, и ты будь рядом с ним. Просто люби меня навечно.

— Я всегда буду рядом с вами обоими, милая моя. Я бесконечно счастлив, ведь у моей возлюбленной сердце моего лучшего друга. Судьба связала нас всех вместе одной цепочкой, и мы будем вместе до самой нашей смерти…