Джон Маверик — Праздники и поезда

Подходит поезд. Пропускаю Йохима вперед и вслед за ним захожу в вагон. Мы занимаем купе рядом с туалетом. Я заталкиваю сумку под лавку, сажусь у столика и смотрю в затянутое липкой серостью окно. Поезд отплывает мягко, точно корабль от причала.

В купе заглядывает проводница, полная, в мятой синей блузке, натянутой на груди, и нелепо оттопыренным воротничком. Брезгливо морщась, предлагает кофе. Вообще-то, я собирался спать, но она стоит над душой, уверенная в своем праве напоить кофе каждого вновь вошедшего пассажира, и я сдаюсь.

— Один черный, пожалуйста, — говорю вежливо, прикрывая ладонью микрофон.

— Мне со сливками и с сахаром, — кряхтит из своего угла Йохим. — И сладкую булочку.

Проводница отшатывается, косится на Йохима и презрительно поджимает губы.

Через пять минут возвращается. Не обращая внимания на обиженно пискнувшего Йохима, ставит передо мной чашку и уходит.

— За что она меня ненавидит? — удивляется мой друг.

— Да ладно тебе, — я отхлебываю горячий кофе, неожиданно ароматный и вкусный. Кто бы мог подумать, обычно в поездах подают такое пойло... — Забей и не вешай хобота. Мы же на праздник едем.

— А в больницу пойдем? — уныло спрашивает Йохим.

Я вздыхаю и придвигаюсь ближе к нему.

— Ну, дружок, ты понимаешь, — объясняю терпеливо, — больные детишки не могут пойти на праздник. А им тоже хочется. Это ведь несправедливо, как ты думаешь?

Больше всего на свете я не люблю несправедливость, и Йохим это знает. Но сегодня он не в духе, упирается, канючит. Три дня назад мы выступали в отделении детской онкологии, и под конец нам обоим стало так плохо, что даже круглые очки Йохима помутнели от слез. Потому что видеть вымученные улыбки пациентов было страшнее, чем идти с завязанными глазами по минному полю.

— Я морально устал, — ноет мой друг. — Почему мы не можем просто поработать для себя? Зачем эта благотворительность?

— Ну, хватит, — я прекрасно понимаю Йохима, но не собираюсь идти у него на поводу. — Что б я больше не слышал от тебя это слово! И вообще... не смей меня учить. Сыт по горло, — сердито выговариваю я. — Тебе только деньги зарабатывать.

Йохим сидит, понурившись, он ничего плохого не хотел, но я уже распалился. Все меня поучают, кому не лень, мол, умный парень, молодой, здоровый, и руки золотые, а мается фигней. Надо о карьере думать в твоем возрасте, говорят, бросай свое фиглярство, сколько можно. А я... а что я? Виновато опускаю глаза, киваю и — делаю по-своему.

— Не обижайся, — мне вдруг становится жалко Йохима. Он-то тут при чем? — Скоро возьмусь за ум. Ну совсем-совсем скоро. Вот только... — я не договариваю и отворачиваюсь. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу, за которым начинает тонко розоветь осеннее небо. — Осяду, когда-нибудь. Остепенюсь. Обзаведусь серьезной работой, женой и детишками.

— Да кому ты нужен, — укоризненно скрипит Йохим. — Ты же перекати-поле, мотаешься туда-сюда. Бродяга, вот ты кто, — он прижигает меня этим словом, точно каленым железом. Но мне не больно. Разве что совсем чуть-чуть. — Никогда ты не осядешь! Ты влюблен в эти проклятые поезда.

Я знаю, что он прав, и подавленно молчу. Поезд слегка потряхивает на стрелках, из окна наплывают и уносятся вдаль запоздалые огни.

— Все, хватит, достал, — петушится Йохим. — С тобой разговаривать, что об стенку головой колотиться. Буду спать.

Я помогаю ему выбраться из кресла и улечься на нижней полке, а сам возвращаюсь на свое место, снимаю микрофон и кладу на стол, рядом с пустой чашкой. Крепкий кофе отогнал сон. Смотрю на протекающие мимо, окутанные легким бирюзовым туманом пейзажи... аккуратные домики с красными крышами, пустынные платформы и лепные здания вокзалов, сады, буро-желтые поля, промышленные постройки, закопченные, страшные, с пустыми глазницами выбитых окон. Вглядываюсь в собственное отражение в стекле. «У тебя грустные глаза, Зденек», — вспоминаю слова проводницы, не этой толстухи, а другой, молоденькой и симпатичной, с задорными детскими косичками и смешно вздернутым носиком в россыпи золотых веснушек. Мы разговорились с ней пять дней назад, по дороге в Гамбург. Проводница представилась Милой.

— У тебя грустные глаза, Зденек.

— Неправда, — возразил я. — Вовсе нет. Я очень веселый человек.

Она сидела напротив меня, печально и как-то по-взрослому помешивая ложечкой остывающий кофе. Йохим после нескольких тщетных попыток привлечь ее внимание присмирел и забился в угол.

— Знаешь, — сказал я, — моя бабушка говорила, что увидеть себя едущим в поезде — к счастью. А моя бабушка знала толк в снах. Никогда не ошибалась. Так что вот... моя жизнь — это сплошной сон о счастье.

— Мне тоже каждую ночь снятся поезда, — отозвалась Мила. — А счастья-то нет.

— Как же нет? — удивился я и тут же, изловчившись, вытянул из ее нагрудного кармана гирлянду разноцветных косынок. — Вот оно. Счастье — это когда душа разноцветная, — и, пропустив косынки через кулак, свернул в цветок. — Цветик-семицветик. Исполнит любое твое желание. На, спрячь обратно в сердце, — видя ее распахнувшиеся от изумления глаза, извинился. — Я раньше подрабатывал фокусником. Два года назад, еще до Йохима.

— А сейчас? — спросила Мила. — Гастролируешь?

— Ну, да. За городские праздники неплохо платят. То есть, не то чтобы хорошо, но мне хватает. А еще ходим по садикам, школам, всяким утренникам... пару раз выступали в театре. Ты не смотри, что Йохим такой тихий, — прошептал я, наклоняясь к ней через стол. — Скромничает. На самом деле он много чего умеет. Вот, — протянул свою визитку. — Позвони, если захочешь. Нас можно пригласить на детский день рождения.

— У меня нет детей, — ответила Мила, вставая. — Ладно, Зденек, пока, мне работать надо.

— Будут, — проскрипел Йохим со своего места, — двенадцать мальчиков и одна девочка. Ты назовешь ее Диной.

— Ох, ты Боже мой! — всплеснула руками проводница и выскочила из купе.

«Может быть, еще позвонит?» — раздумываю. Вряд ли. Хотя, кто знает. Вот оторвет последний лепесток с цветика-семицветика, а желаний-то еще много. Тогда и вспомнит про волшебника, и позвонит. Если не потеряла мою визитку.

Небо посветлело, поезд несется сквозь яркое сентябрьское утро. Солнце стекает по окну каплями апельсинового желе, такими аппетитными, что хочется слизнуть их со стекла. А я все жду, когда же, наконец, закончится этот долгий сон с поездами и начнется что-то настоящее.

В Саарбрюккен прибываем в пять часов вечера, праздник только начинается. Идем по вокзалу, вернее Йохим едет на своей коляске, а я шагаю сзади, отстав на пять шагов, и тихо говорю в микрофон: «Добрый день, господа! Приветствую! Очень рад». Йохим раскланивается со встречными, снимает шляпу и громко кряхтит: «Добрый день, господа! Приветствую...» Люди, вытаращив глаза, смотрят на механического слона, который разговаривает и жестикулирует, как человек, и на их лицах расцветают улыбки.

© Copyright: Джон Маверик, 2010