Coyot — Карма

Ярик бежал всё медленнее. Размытая грязь под ногами съедала энергию броска, как в мучительном сне. Страх физической боли не раскрывал потенциал инстинкта самосохранения, а только разжигал животную панику. Он вводил в удушливое отупение. Он заставлял расходовать силы необдуманно, а выбор пути оказывался крайне нелогичным.

Сквозь пелену тумана Ярик видел впереди три жёлтых пятна — мантии, торчавшие из-под накинутых на них курток. Это бежали его товарищи, которых он сам называл братьями. Бежали они быстро, целенаправленно к шоссе. И по скорости их бега нельзя было и предположить, что одному из них, Валентину Сергеевичу, было уже под шестьдесят, другой же, лихо скачущий через бордюры и металлические ограждения, Павел Семенович, разменял пятый десяток. И ещё там был Колька, ровесник Ярослава. Худой и сутулый паренёк семнадцати лет.

Хрупкий силуэт Ярика утопал в следах впереди бегущих, бледнея в сырых сумерках. Ярик отставал всё больше. Давал о себе знать и здоровенный рюкзак за спиной, забитый книгами. Такой был только у него. «Братья» бежали налегке. Однако мысль о том, что такое распределение нагрузки было далеко не «братским», ни на секунду не появлялась в обритой голове Ярика. А на голове этой была надета вязаная шапочка с вышитым на ней хэбэшными нитками знаком «Ом». Может быть, этот знак экранировал сии неугодные мысли? Может, Ярик так свято и безоговорочно верил товарищам? Может, тяжеленный рюкзак представлялся ему, благородному мученику, эдаким символом смиренного исполнения высшей воли? Но как бы то ни было, жёлтые хвосты мантий уже плавали в туманном свете фонарей шоссе, а Ярик с рюкзаком всё никак не мог выскользнуть из тёмных дворов.

Сзади приближались демоны. Хотя Ярику казалось, что они наступают со всех сторон. Демоны гремели тяжёлыми грязными берцами, свистели. Демоны носили чёрно-белые камуфляжные штаны. Их куртки раздувались, пряча в яростном шелесте вздутые вены, наколки и алчущие броска мышцы. Демоны ревели, сверкая красными глазами и синими черепами. На их грудях чернели свастики. У Ярика на рюкзаке тоже была свастика, только другая — разноцветная, украшенная золотистыми лепестками и индийской вязью. Но именно та другая, чёрная и свирепая, обладала куда большей силой в этот миг, объявляя время и пространство бескомпромиссно своим. Она подчиняла демонов, наводя их на след своего зеркального отражения.

Обочина трассы была уже рядом. Там стоял чёрный «форд». Спасение. Задняя дверь была открыта, оттуда лился тусклый свет и выглядывал человек, обмотанный белой простынёй. Он что-то кричал и то и дело порывался выйти. До Ярика донеслись истошные вопли Валентина Сергеевича:

— Заводи! Ну, Заводи!

Ярик заметил, что Колька, добежавший до автомобиля, остановился и начал оглядываться.

— Подождите Ярика! Садху, подождите Ярика! — он кричал и метался вдоль обочины.

— Ярик, быстрее! — совершенно не глядя в его сторону, бросил подбегающий к автомобилю Валентин Сергеевич.

Чёрная куртка слетела с его плеч, упав в лужу, и жёлтая мантия старшего «брата» юркнула в салон. Следующим до машины добежал Павел Семенович. Он сказал Кольке, что нельзя ждать Ярика, так как человек, которого они называли словом «садху» в опасности. Колька начал спорить, но Павел Сергеевич, сложив руки в молитвенном жесте начал что-то объяснять про почитание учителя и великую жертву, приносимую Яриком господу Кришне. Однако не договорил и тоже бросился в открытую дверь. Колька постоял ещё несколько секунд, сцепив пальцы у груди.    

Когда Ярику до обочины оставалось метров пятьдесят, мощный удар сзади поверг его на землю. Колька, освещаемый габаритными огнями «форда», подогнул колени и прокричал:

— Харе Кришна, Ярик! Харе Кришна!

Он разрыдался в голос. А затем из «форда» вышел водитель и утянул его в салон, мягко похлопывая по плечу. Взревел двигатель, из-под буксующих колёс полетел дёрн вперемешку с сырым песком, и автомобиль, пару раз вильнув, выехал на асфальт. Через пол минуты двое в камуфляжных штанах выскочили на обочину, но не погнались за машиной. Один из них швырнул вдогонку пустую бутылку.

Ярик же, оказавшись втоптанным в холодную мартовскую грязь, поначалу попытался укрыться от демонов рюкзаком, стащив его с плеч. Но тот под шквалом ударов чёрных берцев сразу же измочалился и пополз по швам. Книги, которые совсем недавно Ярик с ласковой улыбкой пытался распространять у подземного перехода, оказались в луже. Бритоголовые приступили к избиению. Делали они это как-то даже неспешно, абсолютно молча, а лица их оставались суровы и не выражали ни единой эмоции. Словно всё это было давно привычным и даже словно бы уже слегка поднадоевшим делом. Однако делом таким, в необходимости и верности которого не смел усомниться ни один из них.

Чёрная пульсирующая масса топталась в грязи, смешивая с ней кровь, рваные страницы книг, зубы и клочья одежды. Ярик даже не кричал — первые несколько ударов лишили его возможности нормально дышать, а затем сознание его милосердно померкло.

Когда Ярослав пришёл в себя, было раннее утро. Вернул его в сознание острый приступ кашля. Он попытался сдержать его, так как каждый резкий выдох гнал волну страшной боли по всему телу. Причём боль проявлялась постепенно, так, что Ярик понимал, что вскоре прочувствует, какова же она на самом деле, и что всё это всё пока цветочки. Один глаз приоткрылся. Веки второго просто не слушались. Светало. Над собой он увидел чугунные прутья забора, тянувшиеся к рваным тучам. Телу не было холодно, хотя отходящим от забвения разумом Ярик смутно понимал, что лежал он на сырой земле. Это пугало. Конечности зудели, но не больше. Он даже не мог точно определить положение рук и ног. Ему казалось, что они произвольно перемешались, поменялись местами, или что их не было вовсе, а зуд был просто фантомным ощущением.

Через пару минут Ярик всё же смог приподняться на локтях и привалился к забору. Он стонал. Подвывал от боли, которая, наконец, впрыснулась в разбитые члены будто бы всё это время прячась в области живота. Подобно пауку, что поджидает в листве, пока муха не дёрнет нить его паутины. Пальцы не сгибались, один глаз оставался по-прежнему закрытым. Ярик почувствовал, что лишился нескольких зубов. Дыхание резало грудь ножом — рёбра были поломаны.

Сквозь пелену слёз Ярик видел тут и там в засыхающей грязи уже пожелтевшие страницы книг, обложки с изображением голубого бога, играющего на флейте. Как же всё теперь было незначительно. Чуть в стороне он заметил клочья бурой материи, некогда являвшие собой рюкзак с золотистой свастикой. Ни капли благости не источали эти предметы, эти мёртвые вещи. Что это? «Нектар преданности»? Что это? «Смысл жизни, как он есть»?

Ярик отвёл взгляд — нет, не то что бы тяжело было смотреть на поле казни, просто теперь все эти клочки казались столь же маловажными, столь же банальными, как и лужи ржавой воды, подёрнутые серой пенкой, как сырые массивы поломанного кустарника, как наплывы краски на прутьях забора. Боль вошла в разум царицей, диктующей свои собственные мысли. Это были новые мысли, доселе неизвестные Ярику. Кто с ним сотворил это? Демоны? «Да какие демоны? Какие, нахрен, демоны? О чём я вообще думал, идиот?» — терзался Ярик. И он ненавидел этих людей больше всего на свете. И плакал от того. Он плакал, так как ненавидел, и боялся этой ненависти. Боялся больше всего на свете.

И он был зол. Зол такой странной злобой, какая бывает только у неимоверно страдающих физически и абсолютно беспомощных. А злился он отнюдь не на избивших его — их он ненавидел, — злился он на кинувших его товарищей. Он знал, что больше не сможет называть их «братьями». Да и видеть их больше не хотелось.

А за деревьями скверика за двухэтажным зданием школы высились золочёные купола церкви. Район этот Ярик знал хорошо и даже помнил, что церковь была поставлена в честь великомучеников страстоборцев Бориса и Глеба. Он злился и на них, и на саму церковь. Злился на бога, который допустил такое издевательство над своим сыном. Голубой бог, тот, с картинки книжек, бывших в его рюкзаке, не защитил. Он отверг принесённую жертву, оставив в сердце этой жертвы прах былой преданности и солидную порцию отчаянной ненависти. Теперь же Ярик злился и на другого — на «золотого» бога. Факт, что рядом был его храм, и что он поспособствовал демонам, и не защитил праведного, рушил всякую веру, погребал её в колючих волнах агонии поломанного тела. Тела, так явственно доказавшего свою бренность. Раньше Ярик, рассуждая об этой бренности материального бытия, словно чувствовал мёд на своих губах. Как легко было превозносить в противовес бренности зыбкий идеал, облекаемый в форму слабо понимаемого им слова «трансцендентальное». Теперь же не было никакого идеала — лишь пышущие холодным пламенем хляби неизбывной материи, чуждой и агрессивной. Она, эта материя, желтела ненужным пергаментом из луж, стекала краской по чугунному забору и светилась тусклым золотом куполов церкви. А кульминации своей достигала в окровавленном лице Ярослава.    

Красный шар солнца висел в дрожащем воздухе. Вечер не принёс прохлады, а только притянул влажный зной с побережья. В высоком сиреневом небе не было ни облачка. Тени от нагромождений камней уползали далеко по гранитному ландшафту плато. В тенях прятались от палящего солнца люди. Пыльные одежды, грязные босые или в истоптанных сандалиях ноги рассказывали о далёком пути, что преодолели они, следуя сюда. Опалённые солнцем лица сами стали бы тенями, если бы не глаза. Глаза излучали свет, восторг и в то же время были преисполнены полного умиротворения.

Собрались сотни: мужчины, женщины, глубокие старики и даже дети. Некоторые были одеты в шафранные одежды монахов — и они сидели не в тени, но ближе к центру всеобщего внимания. И в центре том, на возвышающейся каменной плите под иссохшим деревом, чьи корни стелились по голому камню, сидел человек. Он не носил никаких знаков отличия, и одежды его были такими же, как и у монахов. Только кучерявые волосы образовывали пучок на его макушке, да оттянутые мочки ушей выдавали в нём потомка царского рода. Но в тот момент он был пылью, камнем, облаком, нищим — чем угодно, только не царём. И он смотрел на собравшихся людей взглядом, полным спокойствия и любви.

Только что закончилась церемония раздачи воды, женщины ставили глиняные кувшины в сторону, и люди были готовы внимать слову этого человека дальше. Когда он кивнул, среди собравшихся пролетел шёпот — они начали оглядываться, распределяясь в очередь для вопрошания. Наконец вперёд вышел смуглый широкогрудый юноша с зелёной точкой меж густых чёрных бровей. Он совершил несколько поклонов, всякий раз вставая на колени и касаясь лбом каменистой почвы.

— О, Победоносный, сияющий алмаз, украшение всех миров, да продлится твой век множество кальп! Да не иссякнет источник учения, да прекратится круговерть бытия для всех живых существ…, — юноша долго воздавал хвалу.

Человек у дерева, улыбаясь, обратился к нему:

— Арьячандра, не стоит превозносить то, чего нет. Пусть всё, сказанное тобою, вернётся к тебе, и будешь ты счастлив, как тот, кто ведает всё. Задавай свой вопрос, друг.

Арьячандра кивнул и громко, что бы слышали все, спросил:

— Скажи, о, Пробуждённый, если этот мир суть иллюзия, смысла в которой нет, то можно ли найти здесь хоть что-то, имеющее цену? Что-то, что достойно высшей любви?

Среди камней воцарилось молчание. Даже грифы, обилием которых славились эти горы, не нарушали недвижности и безмолвия пространства. Мир слушал.

— Дорогой Арьячандра, сын славного Свамьятхи, твой вопрос подобен драгоценному нектару. Пусть ответ уподобится кувшину, из которого сей нектар смогут испить все собравшиеся здесь. Ты спросил, что действительно имеет цену в пустоте и неразличимости. Я отвечу. Не утверждаю, что ничего не имеет цены. Мы все и весь мир — это плод, выросший из семени былых деяний. Деяния могут быть разными, так и результат станет либо отражением ненависти, либо — любви. И пусть те, кто желает почувствовать отклик ненависти на себе, поднимется со своих мест, что бы я мог их видеть.

Вокруг по-прежнему не происходило никакого движения. Тогда человек продолжил:

— Хорошо, теперь пусть поднимутся те, кто хочет испытывать только счастье и не знать более страдания.

Люди начали оглядываться друг на друга и, робко улыбаясь, вставать с насиженных мест. Поднялись все, даже спящие малые дети были подняты на руки родителями. Люди подались вперёд, желая, что бы Победоносный увидел их. И Арьячандра оказался окружён толпою. Он растерянно смотрел по сторонам. А тот, кого он называл Победоносным и Пробуждённым продолжил свою речь:

— Посмотри, друг, ответ на твой вопрос окружает тебя. Ты спросил, что имеет реальную цену в нереальном мире? Оглянись и увидишь. Только тот, кто способен осознать простую истину, в чьих руках счастье своё и своих близких, тот имеет цену. Человек достоин любви. Всякий человек вне зависимости от того, враг он тебе или твоя мать, ударил он тебя или одарил поцелуем, светел изначально — люби его. И пусть ни боги, ни демоны не отвлекают тебя от твоей любви к человеку.

Тот, кого называли Победоносным, поднял руку, показав ладонь, и замолчал.

В тот день Ярик проснулся рано. «Воскресенье. Наконец воскресенье», — подумал он. И эта мысль вытряхнула остатки сна из его головы и наполнила его сладостным волнением. Первый раз в жизни он испытывал такое сильное нетерпение. Он быстро оделся в самую простую и неброскую одежду. Завтракать не стал, так как было не положено. И, умудрившись не разбудить младшего брата и родителей в соседней комнате, выскользнул на улицу.

Он бы побежал, но хромал на одну ногу. Хотя это нисколько не расстраивало его. Идти неторопливо тоже было приятно, так как оставалось время для размышлений. Он шёл мимо высоток, мимо булочной и закрытого ещё салона красоты. Радостный взгляд его скользил по аккуратному кованому забору детского сада, по разноцветным качелям и каруселям за ним. Дальше был скверик. Деревья стояли ещё голые, не было пока набухших почек. Но тот факт, что скоро, совсем скоро серые ветви покроются ласковой зелёной дымкой, вселял в Ярика ещё больше радости. Откуда-то из дальнего угла сквера доносились пьяные голоса, ругань и шарканье ног. Но Ярик больше не боялся никого. Как у него это получилось? Просто как-то, лёжа в больнице, он почувствовал, насколько человеку может быть плохо и насколько человек может ошибаться, и на смену страху и злости пришли сострадание и любовь. Они как бы заменили собой те дурные чувства. И ещё он понял, что жить в сказке чревато болезненным разоблачением этой сказки. Хотя пока что границу между очередной сказкой, приходящей на смену разоблачённой, и реальностью он не мог почувствовать. Да и вообще сомневался, что таковая существует.

Он услышал свист и ругань у себя за спиной, но ни один мускул на его лице не дрогнул, а сердце билось всё так же спокойно. Впереди возвышалась церковь святых Бориса и Глеба. У церковных ворот уже собирались люди. Вот-вот должна была начаться служба, и Ярик совершенно не хотел опоздать к её началу. И ускорил шаг. Нет, не потому что где-то сзади шевелились демоны, выслеживая красными глазищами одиноко бредущего путника, а потому что боялся пропустить начало службы. Демоны больше не были демонами. Они обратились в простых людей, таких же, как и он. И Ярик сочувствовал им, что они так губят себя. Теперь он старался любить их.

Зазвонили колокола. И всё пространство глухого утра растворилось в золоте их звона. И, подходя к церковным воротам, Ярик подумал: «Если бы можно было переписать мою пока что не длинную биографию, я бы оставил все, как есть… карма».