arizona — Среброглазая

Пять сорок. Двадцать минут до рассвета. Фонари погасли, я сижу на парапете смотровой площадки и смотрю в туман.

Низколежащие облака затапливают улицы, оседают на коже водяной пылью, превращают волосы в тяжелую, прилипающую к спине гриву… Недовольно встряхиваю головой. Встаю и, оставив сандалии на земле, забираюсь на парапет. Торжественно протягиваю руку с зажатой в ней розой.

Нет-нет, не в пустоту за обрывом. В конце-концов, моя сидхе абсолютно реальна и не умеет летать!

Ощущения мерцают: есть — нет — снова есть, и ритм явно не совпадает с дыханием или сердцебиением. Туман — проводник между нашими мирами, среброглазая.

Ровно шесть. Бьют колокола, звук течет через солнечное сплетение; растекается крестом по улицам и, кажется, можно заметить золотое сияние. Ритм совпадает с мерцанием ощущений.

…и ты почти вырываешь розу из моих рук, расцарапывая ладони шипами. Обламываешь стебель у основания, устраиваешь золотой бутон в своих темных косах. Я, наконец, спускаюсь на землю и мы вместе идем вниз, к облакам, по лестнице из желтого кирпича.

Пять сорок пополудни. Сидим у фонтана, у тебя в руках — гитара. Пой свои песни, тягучие английские баллады. Смотри из-за стекол очков — не на меня, зачем! — и смейся.

Передари розу северной стороне и семнадцати ветрам, оставив себе только раны на ладонях в память об утренней встрече. Собираю с твоих волос мелкие водяные капли.

Ну же, повернись! Хоть усмехнись, прищурившись, хоть улыбнись, хоть что-нибудь! Ведь я поверю нечаянно, что тебе нужна только моя ладонь протянутая в молочную топь тумана.

Будто отвечая на мысли смертного, моя сидхе снимает очки и, повернувшись ко мне, близоруко щурится.

— Пойдем. Проводишь меня домой.

Маленькая, влажная ладошка в моей руке. Левая.

И девятьсот девяносто три ступеньки впереди. К тому моменту, когда мы поднимается на смотровую площадку, небо кажется огромным аметистом. Поднимаю голову, ищу взглядом Большую и Малую Медведиц, пересчитываю звезды.

А потом рядом не оказывается тебя. Ты всегда: раз — и исчезаешь. Даже не отпуская мою руку. Вот как тебе это удается?

Со смесью обиды, надежды и удивления дергаю кожаный ремешок на запястье, который ты завязала еще в первый день нашего знакомства.

Ты сказала: «От сидов Туманных островов». Что после такого думать? Представляться моя сидхе тоже не возжелала. Но каждое утро она цепляется за протянутую руку, как будто я — ее последняя надежда.

Дома я пью черничный чай и намеренно не читаю английскую мифологию. Закрываю глаза. Думаю, какую розу преподнесу тебе завтра и где буду ее искать перед рассветом. Моя сидхе. Хоть несколько часов в день — моя.

А ночью мне снится белый туман, превращающий мысли в телеграфные передачи, растягивающий тело от одного столба к другому в паутине электросетей.

В какой-то момент понимаю, что это сон, но легче не становится. Теперь огромная кошка нежится в траве, в волнующемся ковыле, а я ловлю электрические искры в ее шерсти, старательно собираю свой шанс на спасение. На холме вдалеке виднеются зеленые качели. Если прищуриться, то можно заметить нарисованный белой краской клевер.

За три часа до рассвета и две минуты до будильника просыпаюсь. Умывшись и наскоро перекусив, понимаю, что времени осталось только-только найти розу и подняться на место нашей встречи.

По пути обнаруживаю на запястье, под шнурком, нарисованный белой краской клевер. Удивляюсь... нет, моя сидхе уже отобрала это чувство.

Роза сегодня красная, яркая, алая. Как кровь... На правой руке — заживающие царапины.

Я сижу на парапете, и водная пыль оседает на волосах, превращая их в тяжелую, мокрую гриву. Ощущения исчезают, и колокольный звон теперь не поможет...