Ирина Хотина — Разве все уже сказано до меня?! Главы 33-34.

Без сомнения я знаю, что это за ключ. Надо только перестать волноваться, успокоиться и начать думать. Кто оставил его здесь? Да черт его знает. Для кого? Ясно, что для меня. Ни надписи, ни записки, стало быть, я должна точно знать, где и что им отпирается. На ключе цифры. Это — номер, и он очень важен, так как других пояснений не предусмотрено. Подожди, ведь этот ключ по форме один к одному с моим, от банковского сейфа, где хранится "испанское наследство".

   Я никак не ожидала столь реального подтверждения просьбы Макса придти в хорошо нам известное место. Мы общалась только на энергетическом уровне, в медитации, поэтому предполагала, что дальнейшее развитие наших отношений будет там же. Ну, поплачу, пострадаю, отдам его душе часть своей энергии, только чтобы еще и еще раз встретиться с ним в своих снах и видениях. И вдруг такое! На конкретную тень отца Гамлета я вовсе не рассчитывала.

После обычной банковской процедуры идентификации, которую я прошла на "автомате", так как мысли о нереальности всего происходящего в этот момент туго спеленали сознание, мне разрешили спуститься хранилище.

Вот ячейка с моим наследством. А вот и та, что мне нужна сейчас.

Нет, сначала необходимо помолиться. Но как? Я же не умею! Как там у Окуджавы? "Господи, мой Боже, зеленоглазый мой! ...Я верую в мудрость твою!" И Он зеленоглазый! Как и Она! Как это мне раньше не приходило в голову? Они же одно целое, Он — отец, Она — мать. Ведь "има" на иврите означает мать. Именно так много лет назад Она просила меня называть Ее. Има, мать моя небесная, помоги!

Ключ без проблем повернулся в замке, и я открыла дверцу. Ячейка была пуста. Почти пуста... В ней не было ничего, кроме кольца, моего кольца, со вставленной внутрь него узенькой полоской бумаги, на которой коряво написанные буквы соединялись в два слова: "вилла Эксельсиор".

   Какое страшное название! Но кто это? Кто после смерти Макса был на его квартире, взял кольца, оставив одно здесь с сообщением для меня, а другое прихватил с собой? Среди вещей, оставшихся тогда в номере после убийства, не оказалось ключей от его квартиры. Ноутбук был на месте, его не тронули, хотя сама по себе это вещь не дешевая, а ключей не было. Но я не стала менять замки, в квартире не было ничего ценного. Неужели убийца теперь ими воспользовался? Что ему нужно? Денег? У меня? За то, что он убил Макса? Или он знает что-то такое, чего не знал Граната? А может, Граната знал, но со мной делиться информацией не захотел. А если это ловушка? Нет, не похоже, уж слишком изощренная: ведь я еще лет десять могла не приходить на квартиру Макса. Если я еще разочек пошевелю мозгами и догадаюсь, где находится вилла с этим названием, то получу ответы на все свои вопросы. А разгадка где-то близко, на поверхности, так же, как с ключом.

И я стала думать. Домой возвращаться не захотелось, и я поехала на фабрику.

Меня зациклило на этом слове "Эксельсиор", на Майорке, на названии отеля, где мы оставили мертвое тело. Может, меня решили шантажировать охранники Гранаты? Но тогда как они попали в квартиру Макса? Неужели убийца передал ключи этому гаду, а охранники ими воспользовались после его смерти? Нет, для них слишком сложно. Проще узнать мой телефонный номер и шантажом потихонечку тянуть из меня денежку за денежкой. И потом в записке четко указано "вилла", а не "отель", хотя у писавшего ее рука дрожала. Интересно, от чего? Может быть, следует позвонить Марио? И ему это испанское название скажет несколько больше, чем мне?

Я уже подняла трубку, как в кабинет, где я сидела, попросив секретаря ни с кем меня не соединять, вошел Мишаня.

— Катюша, что с тобой? То на фабрику еле-еле вытянул. Теперь сидишь одна, дозвониться до тебя невозможно. Случилось что-нибудь?

— Еще не знаю. — Я в задумчивости уставилась на него. — Миша, что тебе говорит слово "Эксельсиор"?

— Дай подумать.

— А ты не думай. Говори первое, что на ум приходит.

— В переводе с английского «Эксельсиор» означает того, «Лучшее из лучших». Так назвали один из самых больших в мире алмазов, найденный в середине 19 века в ЮАР. Он долгое время считался самым большим в мире… —— Как на уроке в училище, где он когда-то учился, начал выдавать Мишаня.

— Как с английского? — Прервала я его. —— Мне казалось, что «Эксальсиор» испанское слово.

— Нет, Катенька. Там из-за алмазных и золотых приисков началась война между англичанами и бурами.. Но рудники принадлежали англичанам. А тебе зачем вся эта история?

— Еще не знаю. Если я тебе не очень срочно нужна, давай перенесем разговор на другое время.

— Да уж вижу, сегодня все разговоры бесполезны.

Итак, что мы имеем? ЮАР, англичане, буры,     алмаз под названием "Эксельсиор", что не является испанским словом, как мне представлялось изначально. С другой стороны, для меня ЮАР ассоциируется с выходцами из Испании, от которых мне досталось сумасшедшее наследство и недвижимость, о которой я ничего не знаю. Интересно, а у этой собственности есть какое-нибудь название? Имя собственное?

Сдачей в наем всех моих владений занималась Эстер, как до нее Макс. В свое время я попросила его освободить только парижскую квартиру, когда встал вопрос об открытии салона. Все остальное мне было ни к чему, и я мало интересовалась состоянием недвижимости, зная только самое главное — оплата поступает регулярно. Поэтому свой звонок я сделала не к Марио, а к Эстер.

— Эстер, что собой представляет недвижимость в ЮАР?

— По-моему, это дом с участком земли. Подожди минуту, Кэтрин, мне недавно звонил местный адвокат, по поводу продления договора аренды. — Она, видимо, открыла нужный файл. — А что тебя конкретно интересует? Точный метраж? Ты хочешь выставить его на продажу? В договоре есть все цифры.

— Нет. Просто, что это такое? Поместье? Вилла? В каком городе находится?

— Кэтрин, это большая вилла в пригороде Кейптауна. Она называется ... "Эксельсиор".

Ее ответ не прозвучал для меня пулей, убивающей наповал. Ясно было, что человек, оставивший для меня все эти знаки, хорошо разбирался в моих личных и банковских делах, моей недвижимости и рассчитывал на то, что я без особых проблем определю его местонахождение. Вот только, кто это?

— Ты говоришь, недавно звонил адвокат. А кто сейчас снимает виллу? — Излишне говорить, что я напряглась, как тетива лука.

— Какой-то инженер, поляк. — Она с трудом прочитала его фамилию. — Владислав Вышневецкий. Адвокат сказал, что он лечится после какой-то травмы. И у него черная жена.

— Спасибо, Эстер, — сказала я и выпала в осадок.

Убийца! Нет, так мы говорили в старые добрые времена. А сегодня, что по-русски, что по-английски, человек этой профессии зовется одинаково — киллер. В свое время я не стала запоминать его фамилию, отложив ее в памяти под псевдонимом "пан Влодыевский". Вопрос в другом: с чего бы вдруг я ему понадобилась? Деньги? Тогда зачем Макс так настойчиво просил меня о встрече и, главное, помог пройти шаг за шагом эту цепочку знаков и ассоциаций? И почему все так сложно? Ответ один: надо ехать!

На самолете фирмы "Даймонд Квин" улетел Иван. Он возит на нем бриллианты в сопровождении нескольких охранников. Придется лететь обычным рейсом, причем любым, может быть, и с пересадкой, главное — побыстрее. Я попросила секретаря соединить меня с моим агентом. Мне повезло, прямой рейс до Кейптауна будет завтра утром. Зазвонил мой личный сотовый. Это Ванечка.

— Здравствуй, Котенок. Как у тебя дела? Как малыш? Соскучился по папе?

Господи! Сколько же теплоты в его голосе? Как сказать ему, что я лечу, черти куда и черти за чем, ради памяти о другом мужчине? Но которого люблю не меньше его. Прости меня, Ванечка. Это сильнее меня!

— Здравствуй, солнышкин. У нас все хорошо. Я уезжаю. Ненадолго.

— Куда? Ты, по-моему, ничего не планировала.

— Это получилось спонтанно. Я завтра вылетаю в Кейптаун.

— Тебе кто-то назначил встречу? Бенджамин в курсе? Или ты хочешь обойти старика?

— Это не бизнес. Это личное. — В ответ долгая пауза. — Ваня, мне это необходимо. Ну, что ты молчишь?

— Тебе нужно мое согласие?

— Нет. Мне нужна твоя поддержка, потому что у меня нет никого ближе тебя.

— Повтори ...

Неужели и ему я мало говорила о своих чувствах?

— Ванечка, я хочу, чтобы ты знал и всегда помнил, что я люблю тебя. А лечу, чтобы уточнить кое-какие подробности гибели Макса. Обнаружился свидетель, который хочет сообщить мне что-то важное.

— Хорошо, Катя. Я встречу тебя завтра в Кейптауне. Я тоже хочу, чтобы ты знала и всегда помнила, что я люблю тебя. — А потом тихо добавил. — Больше жизни.

Весь длинный и тяжелый перелет я уговаривала себя к спокойной встречи с тем, кто отнял жизнь самого дорогого мне человека, кто убил саму любовь. И тут же спрашивала себя: "А как же Иван? Разве его любви мало?" И с горечью признавалась: "Мало, если постоянно вспоминаю другого, погибшего. Если готова на безумные поступки ради того, чтобы узнать о его последних минутах хоть что-нибудь. И потом, разве можно эти два чувства сравнивать? Один, слава Богу, жив, а другой умер, и я люблю только память о нем".

В аэропорту меня ждал Иван. Я впервые оказалась одна в африканской стране и поняла, что пережила бы немало неприятных минут, не будь в сопровождении здорового сильного мужчины, который к тому же знал многие местные обычаи и умел договариваться с шоферами такси. Но идти вместе с ним внутрь, за ворота виллы, не хотела. Все, что сейчас произойдет там, за давно не крашеной калиткой, касается только меня. И пока мы стояли в ожидании, что на мой звонок выйдет кто-нибудь из хозяев или слуг, я убеждала Ивана подождать меня снаружи.

   Открыл старый негр. Я сообщила ему, что меня прислал адвокат Зирбельман обсудить с мистером Вышневецким условия продления договора.

— Катя, только ненадолго! — Услышала я вслед тревожный голос Ивана.

Мы прошли по тропинке мимо аккуратно постриженного газона лужайки, пестревшего разбросанными по нему детскими игрушками. Вошли в большой двухэтажный белый дом и миновали огромный холл, в конце которого слуга открыл передо мной одну из черных дверей. Я оказалась в небольшой светлой комнате, предназначенной, видимо, для приема посетителей. В центре ее стоял квадратный стол с двумя старинными стульями строгой геометрической формы и с высокими спинками. По стенам еще несколько таких же стульев и широкий комод. Вся мебель была темно-темно коричневой, почти черной. В ожидании "пана Влодыевского" я подошла к окну, за ним открывался вид на неухоженный сад. Страха давно не было. Осталось только нетерпение. Поэтому моментально повернулась на шум открывающейся двери.

Я увидела высокого, немного сутуловатого, худого, если не сказать тощего, мужчину лет пятидесяти-шестидесяти, с седой давно не стриженой шевелюрой и такой же бородой, одетого в светлые, замызганные брюки из грубой ткани и белую, не первой свежести рубашку навыпуск. Его движения были почему-то суетливы и рассеяны, когда же он сконцентрировал свой взгляд на мне, то уставился, не отрываясь. Потом открыл рот, пытаясь, что-то сказать, и только после нескольких попыток, я услышала:

— Кэтрин! — Теперь уже я смотрела на него, ничего не понимая. — Ты все-таки нашла меня!

Этот голос я не могла спутать ни с чьим другим, этот русский с милым английским акцентом, который он сам когда-то сделал языком нашей любви. Но этого не может быть!

— Кэтрин, ты не узнаешь меня? — Он шагнул мне на встречу.

— Макс, Максимушка... — Бросилась я к нему. Ну конечно, это он! Его руки, плечи, глаза. Как безумная я стала их целовать. — Максимушка, живой! Живой! Счастье-то какое! Господи, а я столько слез по тебе выплакала. Родной мой...

Я с трудом верила в чудо. Я ожидала чего угодно, готова была к любому повороту событий. Только не к такому.

— Кэтрин. Ты пришла, пришла. — Все время повторял он, целуя и обнимая меня.

В моей жизни не было, наверное, момента более счастливого. Он оказался жив не только в моих мыслях. По сравнению с его чудесным воскрешением, все остальное не имело никакого значения.

— Любовь моя, ты жив! — Не переставая, шептала я от удивления и восхищения.

Когда ко мне пришла эта мысль, не знаю, но она пришла, заставив жестко спуститься с небес на землю и даже ниже, на глубину его могилы, в одну секунду дав понять, что меня прижимает сейчас к себе не очередное мое сладостное видение, а живая реальность. Я резко отстранилась от него.

— Ты жив? А кого я тогда похоронила? На чью могилу ношу цветы? По ком тоскую и плачу? Ведь я сама опознала твое тело в морге. — Обессиленная и полностью сбитая с толку, я опустилась на стул.

— Кэтрин, я знаю, что виноват перед тобой. — Он встал на колени, целуя мне руки. — Прости, если можешь. — Потом вскочил. — Так получилось.

— Но почему? Как получилось? Что произошло тогда? Почему все, и я в том числе, решили, что ты погиб? Расскажи мне все. Я заслужила правду!

— Хорошо. Конечно, любовь моя. Я все расскажу тебе. — Он вытащил из кармана пачку сигарет и нервно закурил. На пальце у него блеснуло кольцо, которое еще недавно я считала пропавшим.

Так это он сам был в Лондоне и оставил мне все эти тайные знаки. Но почему же не пришел, не позвонил? Почему до сих пор скрывается под чужим именем?

— В тот вечер, перед отлетом домой, я засиделся в номере у Ленокса. Он оказался редкостным занудой, подробно объяснял свои расчеты, в которых я мало что понимал. А потом, когда я вернулся к себе и открыл дверь номера, то увидел сидящим в кресле... — он замолчал.

— Что? Что ты увидел? — Стала я его торопить, чтобы вывести из ступора.

— ... самого себя. Кэтрин, это был я. Может быть, только немного моложе. Понимаешь, он был одет не просто как я, пострижен и причесан как я. Он был моей копией. При этом он наводил на меня пистолет. Охранники лежали без движений. Наверное, его самого смутило наше сходство, потому что на долю секунды он промедлил с выстрелом. Это спасло мне жизнь. Я метнулся в сторону и был только ранен, но от боли и неожиданности растянулся на полу. Он подошел ко мне совсем близко, видимо, для контрольного выстрела. В этот момент я изо всех сил ударил его по ногам, и он упал. Мы схватились и стали кататься по полу. Я думал только об одном: не дать ему дотянуться до пистолета, который он выронил. Но в какой-то момент у него в руках появилось другое оружие, и его ствол уперся в мою грудь. Оставалось только нажать на курок. — Он опять замолчал, но на этот раз я его не торопила, сама переживая услышанное. — Но я не давал ему сделать это последнее для меня движение. Не знаю, откуда у меня взялись силы. Наверное, в тот момент мне больше его хотелось жить. В общем, мне удалось резко повернуть наши руки и подвести дуло к его подбородку и нажать на курок. Потом я потерял сознание. Очнулся, когда в номере была Вивьен. Она ...

— Кто такая Вивьен? И что она делала у тебя в номере в пять часов утра?

— Она работала администратором гостиницы и пришла напомнить, чтобы мы не опоздали в аэропорт. Увидев, что я ранен и истекаю кровью, она повезла меня к врачу.

— Подожди. Зачем она забрала тебя оттуда? Почему сразу же не вызвала скорую и полицию? — Он смотрел на меня совершенно отрешенным взглядом. — Макс, ты слышишь меня? Ведь из-за этого произошла вся эта путаница!

— Я умирал, — прошептал он, — и она спасла меня.

— Она не спасла. Она украла тебя. — Сказала я чисто по-бабьи. — Но почему ты потом не подавал никаких признаков жизни? Ты ведь вылечился?!

— Я около полугода был без сознания. А когда очнулся, то ... Не все так просто, Кэтрин!

В этот момент в комнату вошла негритянка. Скорее всего, мулатка, потому что при шоколадном цвете коже черты лица у нее были европейские. На руках она держала белую девочку, лет двух. А цветастый сарафан не скрывал новой беременности, по виду месяц шестой-седьмой.

— Это Вивьен, — сухо сказал он и тут же расцвел от радости, протягивая руки к ребенку. — А это — моя Кэтрин! — Девочка с большим удовольствием пошла к нему.

Вот ты и стал отцом, как хотел. Это, без сомнения, твоя дочь. Белый ребенок у черной женщины. Наверное, она, в самом деле, мулатка. Я тоже родила ребенка. Мой Максимка младше, ему только пять месяцев.

— Макс, сколько лет твоей дочке?

— Скоро будет два, — с гордостью произнес любящий папаша.

В голове автоматически пошли элементарные математические вычисления. Со дня его мнимой гибели прошло больше двух с половиной лет, точнее, два года и девять месяцев. Что?! Макс, ты же знаешь, я не люблю, когда ты мне врешь.

— Так ты говоришь, Ленокс большая зануда? Поэтому ты решил переспать с ней?

— Кэтрин, я ...

— Конечно, ведь африканки такие сексуальные, не так ли?

— Кэтрин, я не знаю, что тогда на меня нашло!

— Как ты мог? Ведь ты на следующий день возвращался ко мне? Или ты трахался с ней все две недели?

— Нет. Поверь мне. Это было в первый раз.

— Где она тебя подцепила? В коридоре, у дверей Ленокса? Ты велел охранникам ждать тебя в номере. И в то время, пока был с нею, кто-то, очень похожий на тебя, вошел в твой номер и спокойно перебил их. А потом стал дожидаться тебя самого, еще тепленького. Откуда ему было знать, что тебя это только заводит, поэтому ты предпочитаешь утренние часы. — Он спустил девочку с рук, и она пошла бродить по комнате, потому что ее мамаша как завороженная смотрела на нас, ловя каждую интонацию, так как слов она не понимала. Мы говорили по-русски. Но мне очень захотелось кое-что спросить у нее, и я обратилась к ней по-английски:

— Сколько тебе заплатили, чтобы ту ночь он провел с тобой? И какой гадостью ты его колола, что он был без сознания полгода?

Она бросилась на пол и стала голосить во всю мочь.

— Скажи ей, чтобы убиралась отсюда. Уж если кому и положено выть в данной ситуации, то это мне.

После его слов она забрала ребенка и ушла. Макс сел за стол, обхватив голову руками. Я отошла к окну.

— Поправь меня, если я где-то ошибусь. Когда она вошла в номер, то увидела двух одинаковых мужчин, один из которых был точно мертв, у него не было половины лица, а второй был только ранен. К ее величайшей радости, живым оказался тот самый белый, с которым она была меньше часа назад. Который не отвалил, просто получив свое, как было с другими, а довел ее до изнеможения, показав небо в алмазах. Ты ведь по-другому не умеешь. Да и она оказалась не наивной женщиной, как я, которую ты сам обучал премудростям любви, а профессионалкой. Она всю жизнь мечтала о таком белом, похожем на ее отца. Откуда он?

— Француз. Она сама училась и много лет жила в Европе.

— Пока ты лежал без сознания, в ее голове созрел план. Она обыскала вас обоих. Не знаю, были ли на нем какие-нибудь ценности, если были, она их сняла. Он должен был играть роль твоего тела, поэтому на нем не должно было быть ничего, не относящегося к тебе. Засунула ему твой паспорт. С тобой ей повезло куда больше. Она нашла контейнер с алмазами. Оставила в нем самый маленький. Проблему с отпечатками решила быстро, благо подробные инструкции даются в любом детективном фильме. Изъяла кредитки, по которым чуть позже сняла все то, что смогла получить в банкоматах. Ей повезло, твои банковские счета я перекрыла слишком поздно. Мне было не до того. Чеки ты подписал сам, или она подделала подпись?

— Сам. Я не очень понимал, что делаю.

— Если бы даже не подписал, твои деньги это бы не спасло. Думаю, у нее как у администратора отеля была твоя подпись. После того, как она разобралась с материальными ценностями, перетащила тебя в номер этого поляка. Наверное, перевязала. Переодела в его одежду. Теперь ты стал похож на него. И вызвала своего приятеля, здорового негра, который по показанию свидетелей, около шести утра, погрузил в машину едва державшегося на ногах поляка. У него был тот же утренний рейс. Ей надо было вывести тебя из гостиницы прежде, чем обнаружат тела. На вас не обратили внимания, потому что ночью, перед тем, как подняться в номер и приступить к своей работе, этот поляк в ресторане изображал пьяного. А потом, когда приехала полиция, Вивьен была той самой служащей гостиницы, что опознала тебя. — Передо мной снова встала леденящая душу картина: обнаженное мертвое тело с запекшейся раной вместо лица. — Вы оказались настолько похожи, что я тоже приняла его за тебя.

— Откуда ты все так подробно знаешь?

— Я много об этом думала. Правда, в моей версии все выглядело по-другому. Но я с первых дней знала, что это не было обычным ограблением со случайным убийством. Тебя заказали.

— Кто? — Тихо спросил он.

— Граната. Помнишь такого? Он не простил твоего обмана. — Я подошла к нему, сидевшему за столом, и прижала к себе. — Не думаю, что он специально разработал такой хитроумный план и нашел твоего двойника. По всей видимости, киллер оказался с фантазией. Может быть, ему пришла в голову эта идея, когда он увидел твою фотографию и обратил внимание на ваше сходство? А, может быть, сориентировался на местности? Теперь это значения не имеет. Просто если бы ты не помог ему и не пошел с ней, все могло быть по-другому.

С этими словами на меня навалился весь ужас того, что произошло с нами. Он жив — но мы не можем быть вместе. Еле сдерживая слезы от понимания этой нелепости, я села на стул. Макс сел возле меня на пол и положил голову мне на колени. Я стала перебирать его седые волосы.

— Тебя действительно украли у меня. А теперь у тебя семья, ребенок, будет еще один. У меня семья. Что же ты наделал, Максимушка?

— Кэтрин, я сполна заплатил за все. Когда я пришел в себя, выяснилось, что прошло полгода. Если бы ты знала, как я хотел вернуться, как хотел к тебе. Но я не мог.

— Почему? Ведь доказать, что в той могиле лежишь не ты, очень просто.

— Я не мог, Кэтрин.

— Из-за ребенка?

— Не только. Она... — Он запнулся. — Она привязала меня к себе.

— Чем? — Только сейчас до меня дошло, что она сделала из него наркомана. Я быстро подняла рукава его рубашки и обнаружила многочисленные следы уколов.

— На ногах тоже. — Печально добавил он. На запястьях обеих рук краснели широкие безобразные рубцы со следами швов.

— Что это?

— Я вскрыл себе вены, когда узнал, что ты вышла замуж. Мне больше незачем было жить. — Он снова положил мне голову на колени. — Вот тут она действительно меня спасла.

— Как ты узнал о моем замужестве?

— У адвоката, через которого мы снимали эту виллу. Он был единственный человек, с которым она разрешала мне изредка общаться.

— Когда ты был в Лондоне?

— Полгода назад. Месяца через три после этого. — Он тряхнул руками. — У нас кончились деньги, и она потащила меня за ними.

— Какие деньги? Все твое состояние, недвижимость, и все, что было на счетах, унаследовала Эстер.

— Кэтрин, она ведьма. Не знаю, как, но она видит все насквозь. У меня, в самом деле, была солидная сумма, о которой никто не знал. — Он встал и, отойдя к окну, снова закурил.

— Макс, что ей было нужно от тебя? Только деньги? Сколько она хотела — миллион, сто, триста? Я готова была отдать все, лишь бы ты снова был со мной.

Он тяжело вздохнул и мрачно улыбнулся.

— Она уверяет, что любит меня… Знаешь, мне все эти годы было тяжело, но тогда особенно.

— Почему?

— Я не видел смысла вылезать из того чудовищного ада, в котором оказался. До этого меня поддерживали только мысли о тебе, я строил планы побега, молил о чуде, жил надеждой, что мы опять будем вместе, что ты простишь меня. А когда понял, что ты для меня потеряна, мне стало все равно, где и как умереть, тем более что для всех я и так был мертв.

— Ты обиделся на меня?

— Нет, что ты, любовь моя. Во всех своих бедах виноват только я сам. Я настолько отчетливо это понимал, что приговорил себя к смерти. Меня спасли, вернее, спасли тело, потому что душа была мертва. Я всегда боялся тебя потерять, но не думал, что это произойдет по моей вине.

Я вспомнила свой страшный сон и последующую за ним медленную смерть. Выходит, беременность тут совсем не при чем. Я умирала вместе с ним. А потом силы вернулись ко мне.

— Но ведь ты воспрял! Ты вернулся к жизни!

— Да, только благодаря тебе.

— Мне?!

— Кэтрин, когда мы прибыли в Лондон, я был как зомби, делал то, что хотела Вивьен. Она контролировала каждый мой шаг. Может, вколола что-то, может, действительно ведьма. До этого я был знаком только с одной колдуньей и от ее колдовства был счастлив. — Он вернулся ко мне, опустился на колени и уткнулся лицом в мои руки.

— Деньги были спрятаны в твоей квартире? Тогда ты взял кольца? — Я прикоснулась губами к его руке и стала целовать в страшный шрам на запястье.

— Нет, там был только ключ от банковского сейфа. Но твоя фотография... Когда я увидел ее и надел кольцо, то понял, что снова хочу жить.

— Неужели нельзя было дать мне какой-нибудь знак, что ты жив, что ты рядом? Послать записку, позвонить по автомату, сбежать от нее?

В ответ он только горько усмехнулся.

— Мы были в Лондоне всего несколько часов.

— Откуда у тебя эти деньги?

— Я тебе никогда не говорил, наверное, потому, что хотел казаться лучше, чем есть на самом деле, но Самоэль придумал для меня не только кнут, временной ограничитель, но и пряник. В случае, если я нахожу наследницу, в качестве поощрения каждые пять лет получаю ценные бумаги на общую сумму в пятнадцать миллионов фунтов.

— Что?! Почему ты мне никогда об этом не говорил? — Я вскочила со стула.

— Для тебя это было важно?

— Конечно. Мне долгое время казалось, что тебе нужны только мои деньги, а я как приложение к ним. Я убивала свою любовь к тебе, потому что считала, что ты просто хочешь меня использовать.

— Господи, какой же я был дурак! Я даже в этом перед тобой виноват. Мне было стыдно, Кэтрин. Ведь если бы не эти миллионы, я никогда бы не стал тебя искать. Самоэль знал мое слабое место. До тебя в моей жизни самым главным были деньги и ... женщины. Ты изменила меня всего. Я много думал об этом здесь, когда был в ясном сознании. Ты не поверила мне тогда, но у меня и в самом деле после нашего, того самого первого вечера, не было никого. Я полюбил тебя настолько сильно, что мне никто не был нужен, кроме тебя. А потом эта глупость, шалость, назови, как хочешь, и я оказался в аду, хотя был в двух шагах от рая.

— Почему ты не написал, что жив?

— Я настолько плохо соображал, что слишком поздно понял, хранилище —— единственное место, куда не доставал ее контроль. Поэтому не додумался незаметно прихватить вместе с ключом бумагу и ручку. И только когда стал рассовывать содержимое сейфа по карманам, обнаружил в кармане куртки огрызок карандаша. И тут у меня созрел план оставить записку вместе с твоим кольцом. Сначала я не хотел с ним расставаться. Но вряд ли бы уберег его от Вивьен; она бы все равно отняла.

— Как отняла?! Почему? Ты же говоришь, она не любит тебя?!

— Слишком сильно. — Сказал Макс, выразив полное отвращение к тому способу любви, какой избрала эта женщина. — Настолько сильно, что ревнует ко всей моей прошлой жизни. Но особенно к тебе…

— На чем же ты написал записку, если у тебя не было бумаги?

— Оторвал полоску от одной… Как правильно по-русски: облигация или ассигнация?

— Не имеет значения. Главное, ты это сделал.

— А потом я стал просто ждать. — Он крепко прижался ко мне. — Я думал о тебе все время. Можно сосчитать на пальцах одной руки те минуты, что я не думал о тебе, разговаривал с тобой и просил, просил, чтобы ты нашла меня. Я молил об этом Бога.

— Как же тебе удалось оставить для меня ключ?

— У меня никогда не было в доме сейфа или тайника. Я и прежде хранил этот ключ в коробке, только из-под другого диска. Вивьен это видела. Трудно было уговорить ее вернуться. Я убедил ее, что тебе известно об этом ключе, и его отсутствие вызовет ненужную обеспокоенность. Она сама вклеила ключ в коробку, которую я ей дал.

Вот ведь как, оказывается, мы оба разговаривали друг с другом, помогали друг другу. Мы настолько сильно связаны, что даже умирали вместе. Что же с нами будет? В любом случае я не оставлю его здесь!

Наверное, он подумал о том же.

— Кэтрин, возьми меня отсюда. Я устал быть никем. Я устал быть без тебя.

— Конечно, любовь моя, конечно. — Мы опять стояли, обнявшись, потому что нам, как и прежде, было хорошо вместе. — Я ведь нашла тебя. Пойдем. Пойдем отсюда скорее.

— Кэтрин, ты вылечишь меня?

— Да! Да! Я сделаю все, что в моих силах, и даже больше. Пойдем быстрее.

Г Л А В А 34. ТРЕТИЙ ВСЕГДА ЛИШНИЙ?!

Макс взял меня за руку, а потом, замерев с неподдельной тревогой в глазах, поднес палец к губам, показывая мне, что надо вести себя очень тихо, и с величайшей осторожностью открыл дверь. Я, конечно, подчинилась его странным требованиям, хотя не совсем понимала, почему я, а уж тем более он, мужчина, должны скрывать свои намерения покинуть этот дом. В холле никого не было. Он еще крепче сжал мою руку. Мы вышли из комнаты и заспешили к выходу, и в тот момент, когда были уже в нескольких шагах от цели, дверь резко распахнулась. В ее проеме оказалась Вивьен. В вытянутых руках она держала пистолет.

— Не пущу! — Крикнула она Максу и направила оружие на него. А потом зло прошипела, переведя ствол мне на грудь — Не отдам! — И нажала на курок.

Раздался громкий хлопок, но упала не я, а Макс. И почему-то сама Вивьен стала медленно оседать, но не свалилась, а осталась сидеть, прислонившись спиной к двери, которая сама по себе закрылась, когда Вивьен выбирала мишень. Только по капельке алой крови на темном высоком лбу я поняла, что случилось. Оглянувшись назад, увидела Ивана с пистолетом в руке.

Все правильно, он же возит бриллианты, и я сама пробивала ему разрешение на ношение оружия, думая при этом: не дай Бог, чтобы оно ему когда-нибудь пригодилось. Плохо только, что он, как всегда, опоздал. Она успела сделать свой выстрел. Только пулю, предназначенную мне, получил Макс. Зачем он это сделал? Это была моя смерть, а не его. Я не могу терять его третий раз подряд. Это уже перебор!

И тут я заорала во весь голос, впервые в жизни:

— Господи!!! Не забирай его!!! Спаси его!!! Он уже все искупил!!! Прости его, Господи!!!

Потом перешла на тихий шепот, стоя на коленях и, глядя в зеленые глаза, молила о чуде.

— Катя, он жив! — Услышала я голос Ивана.

— Что? Что ты сказал?

Я подскочила к распростертому на полу телу и лихорадочно стала щупать пульс, но ничего не получалось. Мне мешала пульсация моего собственного сердца, его удары молотом отзывались даже в кончиках пальцев. Потом, вспомнив, как это делали в кино, вот уж, действительно, школа жизни, достала из косметички зеркальце и поднесла ко рту. Оно слегка запотело. "Спасибо, Господи! Только не оставляй его!"

— Иван! Быстро "скорую", полицию!

Главное теперь не теряться и все делать четко. Если есть полиция, значит, нужен адвокат.

— Алло, Эстер! Это Кэтрин. Только не падай в обморок. У меня нет времени на твою психологическую подготовку. Твой отец жив. Я нашла его в Кейптауне. Его удерживала женщина. Она мертва, а Макс тяжело ранен. Эстер, мне нужен хороший адвокат. Нет, неправильно, самый лучший, и срочно. И еще, узнай, с кем из местных адвокатов я могу связаться. И быстрее, Эстер, быстрее!

— Бетти, дорогая! Мне, как всегда, нужна твоя помощь. У меня есть сенсационное сообщение: Максимилиан Ландвер жив. Его насильно удерживали в одной их африканских стран. Если в этом регионе у тебя есть какой-нибудь расторопный приятель, пускай свяжется со мной. Чем быстрее, тем лучше. Я в Кейптауне.

Следующие звонки я сделала инспектору в Скотланд Ярд и комиссару Жоресу в Сьерра-Леоне. Когда приехала полиция, ей пришлось работать по моему сценарию — вызывать представителей посольств Великобритании и России, но сначала в срочном порядке отправить Макса в госпиталь. Вскоре появились местный адвокат и журналисты. Адвокат нужен был для защиты Ивана. Белый мужчина, убивающий черную женщину в свободной африканской стране, имеет мало надежд на благоприятное отношение к себе. Ясно, что суд во всем разберется, но до него еще нужно дожить. Журналисты — это бдящее, контролирующее око, необходимое в данной ситуации. Безусловно, будут издержки, но их нужно принять.

   После того, как стало понятно, что Иван в надежных адвокатских руках, я кинулась в госпиталь к Максу. У него было проникающее ранение грудной клетки, но пуля, к счастью, не задела сердца. Теперь мне следовало выяснить: возьмутся ли за операцию местные врачи, или нужно приглашать бригаду из Лондона.

Я разрывалась между двумя своими любимыми мужчинами и думала, что сойду с ума от тревоги за жизнь каждого из них. Но оказалось, что моего сердца хватает для обоих. Заботы об одном помогали пережить волнения за другого.

Поначалу с Иваном все складывалось более-менее удачно. Адвокату удалось освободить его под залог. Но ему было запрещено покидать город, не говоря уже о стране. С Максом все было намного сложнее. Сама операция прошла успешно, но послеоперационный период превратился в сплошной кошмар, так как его организм был резко ослаблен и не хотел принимать ничего, кроме наркотика. Вивьен привязала его к себе крепко. Для начала нужно было хоть как-то эту удавку ослабить. Процесс требовал большого терпения и проходил трудно.

Нам с Иваном пришлось поселиться на вилле. Обойдя ее в первый раз, я плакала, представляя, в каких невыносимых условиях держала эта страшная женщина холеного джентльмена, привыкшего к дорогим вещам и комфорту. По трагическому приговору судьбы я предлагала мужчинам по всему миру пользоваться названными в его честь изысканными вещами из дорогой кожи, золота и бриллиантов, в то время как сам он вынужден был томиться в грязной, вонючей комнате, не имея даже чистого нижнего и спального белья.

   В одном из помещений я нашла оборудование, очень похожее на лабораторное. А от количества шприцев и ампул мне стало дурно. Утешением прозвучало сообщение доктора о результате многочисленных анализов — из них следовало, что Вивьен имела, должно быть, хорошее представление о септике и антисептике и не внесла Максу никаких страшных болезней, так характерных для наркоманов. Я пригласила доктора на обед, чтобы откровенно поговорить о перспективах его пациента на ближайшее и отдаленное будущее. Он очень серьезно заинтересовался названиями некоторых лекарств, флаконы из-под которых пестрели своими этикетками. Из его намеков мне удалось понять, что это были совсем не наркотики.

Через какое-то время я заметила, что Иван, ограниченный запретами, впал в какую-то прострацию, и решила занять его делом, поручив ему ремонт дома. Понимая, что наше пребывание здесь задержится на неопределенный срок, мне пришла мысль привезти сюда Максимку, чему мой муж несказанно обрадовался.

Вдобавок ко всем проблемам у меня был бизнес, который требовал моего постоянного внимания, участия и контроля, поэтому мне приходилось регулярно летать в Европу. Так как Иван на время выбыл из обоймы, следовало найти ему замену. Долго ломать голову не пришлось. Мой любимый израильтянин заканчивал службу в армии, и мы с нетерпением ожидали его в Кейптауне.

Нельзя сказать, что я никакая мамаша и в жизни своего старшего сына последние годы не принимала участие. Помимо постоянных телефонных звонков, старалась выкроить несколько дней для регулярных поездок к нему раз в три-четыре месяца. Сионистом Димка оказался приблизительно таким же, как в свое время Макс: компьютер, девочки, спортзал. Хорошо уже то, что все это шло волнами, а не одновременно.

Распределение молодых людей для прохождения службы в израильской армии проходит строго в соответствии с показателями разных тестов. Видимо, в голове у него что-то было, если он служил в одной из элитных частей под названием "Гивати". Раньше меня удивляло его непреклонное стремление попасть в боевые войска. Думала, что это результат грамотно выстроенной пропаганды. В моем понимании, любая армия, пусть даже трижды распрекрасная, это ограничение свободы, тупые младшие командиры, соответствующие команды которых, ты, умный человек, должен выполнять.

Зная свободолюбивый характер своего сына, я была уверена, что для него это будет трудная жизненная школа. Даже придумала для него прозвище "товарищ Перепылица", памятуя, что один Максим у меня уже был, другой подрастает, а у этого пускай все в пыль перемелется. Может быть, поэтому, а может и впрямь, эта школа жизни ему была нужна, но армию он отслужил легко, без жалоб или эксцессов. И сейчас передо мной стоял не высокий накаченный наивный мальчик, а подтянутый молодой мужчина, что-то уже начинающий про эту жизнь понимать.

Димка, конечно, догадывался, что его мама не бедная женщина. Но когда я в общих словах обрисовала, что за капитал ему предстоит рано или поздно унаследовать, его удивлению не было границ. Теперь от него требовалось внести свою лепту в его увеличение. Я прошла вместе с ним маршрутом Ивана, знакомя со всеми теми людьми, с какими он вскоре будет работать самостоятельно. Было ли мне за него страшно? Да. Так же, как и за Ивана. Так же, как и за любого другого человека, кто близко имеет дело с блестящими камушками. Но если тебе суждена пуля, ты получишь ее везде, и в командировке в Чечню, и в рейде по палестинским лагерям.

Сами Иван и Дмитрий считали, что эта работа не более опасна, чем любая другая. Тем более что камни застрахованы. И если, не дай Бог, произойдет попытка ограбления, расставание с ними не будет болезненным. Другое дело, что в этом бизнесе я только начинала и должна была поставить себя жестко, показать, что контролирую все, и шутки со мной плохи. Иван носил оружие больше для острастки.

Через месяц после операции Макса перевели из обычной клиники, где он залечивал последствия ранения, в наркологическую лечебницу. Сначала наступило улучшение, вселившее в меня уверенность, что эта страшная беда отступит. Но через какое-то время у него началась глубокая депрессия. Он целыми днями лежал на кровати и тупо смотрел то в окно, то в потолок, не желая выполнять никаких назначений врача. Я не знала, что делать. Врач клиники, видя, что у него не совсем обычный пациент, разрешил мне каждодневные посещения.

Я все время старалась разговаривать с ним, то сердилась, то умоляла, то уговаривала, но в ответ получала только молчаливый пустой взгляд. Когда все доводы и аргументы были приведены в тысячный раз, и у меня уже у самой образовалась дырка на языке и в голове, и сил убеждать никаких не осталось, просто садилась рядом с ним, и, молча, гладила его руку. В одно из таких посещений я вдруг услышала его спокойный голос:

— Кэтрин, зачем тебе все это? Уже ничего изменить нельзя.

— Как нельзя, любовь моя? — Теперь при малейшем случае я старалась называть его именно так. Наверное, потому, что вместо страсти пришло, как ему и обещала, именно это чувство. — Ты обязательно вылечишься. Доктор сказал ...

— Кэтрин, я не об этом. Я никогда не смогу быть с тобой. У тебя муж, ребенок. А кто я? Посторонний человек. — Он замолчал, а потом добавил. — Уж лучше получить свою дозу и...

Ну да, уколоться и забыться! Как же! Так я тебе и позволю.

— А если я тебе обещаю, что мы будем вместе?

— Это невозможно. Он молодой... здоровый... И очень любит тебя. И он мужчина, Кэтрин! А я — никто.

— Для меня ты — все. Я люблю тебя. Ты же знаешь, как редко я говорю такие слова.

— Ты уйдешь от него ради меня?

— Нет.

— Тогда что?

— Не знаю. Но клянусь тебе, что теперь мы навсегда будем вместе. Я никогда ни на минуту не оставлю тебя. Хочешь, завтра я заберу тебя отсюда?

— Куда?

— К себе. Ты будешь жить с нами. — И я сказала то, о чем думала все это время, что не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Что медленно тлело бикфордовым шнуром мыслей, и, наконец, взорвались коротенькой фразой-динамитом, уничтожившей все препятствия между нами.— Как мой муж.

— Кэтрин! Ты понимаешь, что говоришь?

— Еще нет, но я сделаю так, как сказала. — Я повернула его лицо к себе и посмотрела во влажную черноту его глаз. — Ты согласен на это?

— Да.

— Но я предупреждаю тебя, мне не нужен муж наркоман.

Я забрала Макса из клиники через несколько дней, когда увидела, что его настроение и отношение к лечению изменились, и он ждет моих ответных действий. Его радость не омрачило даже то, что он вернулся в тот дом, где провел один из самых тяжелых периодов своей жизни.

Мы втроем обедали в большой светлой столовой. Иван, как обычно, по-военному четко рассказывал мне о последних новостях из Лондона от Мишани и Алана, о продажах в салонах, об успехах Димки, которого он консультировал по телефону по всем вопросам, о последнем разговоре с адвокатом, рассуждая о перспективе судебного процесса. Меня же волновала только одно: какие слова мне нужно сейчас найти, чтобы он понял и принял то, что я для себя уже решила.

—— Катя, что-то случилось? Почему ты все время молчишь? — Спросил Иван, удивленный отсутствием моей реакции на его сообщения.

— Потому что я думаю.

— О чем?

— О вас. О вас двоих. О том, что вы для меня значите. О том, что я люблю вас обоих, и что вы оба любите меня.

—— Ты это к чему? — Встревожено спросил Ванечка. Макс, молча, смотрел на меня, затаив дыхание.

— К тому, что я не могу жить без вас, а вы без меня. Я не хочу выбирать кого-то из вас двоих. Я хочу, чтобы мы все трое жили вместе.

Такие паузы в жизни бывают редко. Только в театре. Я, кажется, сама испугалась того, что сказала вслух.

— Ты понимаешь, что говоришь? — Прервал тишину Иван, слово в слово повторив вопрос Макса.

— Пока только в общих чертах.— Я повернулась к нему — Ванечка! Я знаю, в этой ситуации ты считаешь себя пострадавшей стороной. Но это не так. Я не переставала любить Макса все эти годы. Просто раньше он жил только в моем сердце.

— Но это невозможно, Катя! Кто-то из нас должен уйти. Ты хочешь, чтобы это был я?

— Нет. Не хочу. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Иван, объясни мне, почему это невозможно? Ты же сам говорил, что когда любишь по-настоящему, возможно все. Я на это готова. А вы? — Оба молчали, только каждый по-разному.

Через несколько дней начался процесс, на каком должен был решиться главный вопрос: насколько было оправдано применение оружия моим мужем в отношении к Вивьен Безан, приведшее к ее смерти. Тактика адвокатов была проста и ясна, им надо было показать суду, каким чудовищем была эта женщина, готовая на любое преступление ради достижения своих корыстных целей. Мы легко доказали, что она выкрала тяжело раненного Максимилиана Ландвера в ту трагическую ночь из его гостиничного номера во Фритауне. Комиссар Жорес отыскал приятеля Вивьен, который увозил Макса из отеля. Эксгумация тела с последующей экспертизой подтвердили, что на самом деле на британском кладбище захоронен некто Богдан Тарасюта, разыскиваемый украинскими службами. Да и оружие, из какого стреляла Вивьен, было взято ею с места преступления. Именно из него был убит мнимый мистер Ландвер. И с мотивом преступления все было ясно: деньги. Она присвоила себе состояние приблизительно в сто пятьдесят тысяч долларов.

Но суду этих доказательств показалось мало. Требовались подтверждения того, что она насильно удерживала Макса почти три года. Доказательств было сколько угодно, но я знала, насколько они тяжелы для него, для меня, а главное, нам совсем не хотелось, чтобы они стали достоянием гласности. Но чтобы спасти Ивана, мне пришлось пойти на это. Я убедила Макса, что ему нужно рассказать все.

Доктор в свое время правильно заметил, что с правилами санитарии Вивьен была хорошо знакома и всегда их придерживалась. Она была фармацевтом, получив образование во Франции. Потом в течение нескольких лет работала провизором в аптеке, но была уличена в краже препаратов, необходимых, по всей видимости, для подпольного изготовления наркотиков. Дело закончилось несколькими месяцами тюрьмы и лишением диплома. Вернувшись на родину, устроилась администратором в гостиницу, где заодно подрабатывала своим телом.

Лишение диплома, к сожалению, не избавляет человека от прилагаемых к нему знаний. Прекрасно разбираясь в составах и дозах, с первого дня она стала колоть Макса теми препаратами и в таких количествах, какими было как можно дольше поддерживать его невменяемое состояние. Это подтвердил приятель Вивьиен, который следил за ним все то время, пока они оставались в Сьерра-Леоне. Макс не был в коме, не лежал пластом. Он ходил, кушал, а главное, делал то, что она от него хотела. А хотела она одного — чтобы он ее трахал. Ибо денег она от него уже получила. Та значительная сумма, какую ей удалось снять с его счетов, и алмазы, какие она потихонечку продавала, позволили наконец-то вкусить прелести богатства и роскоши, наличие которых у других вызывало зависть. Но этого мало. Осуществилась мечта всей ее жизни — вместе с деньгами она заполучила белого мужчину. Да какого мужчину! Способного удовлетворить все ее желания и страсти.

Я долго размышляла над этой ситуацией, мне она казалась уродливым отображением моей собственной. Вивьен хотя и моложе меня, ей было тридцать пять, когда она встретила Макса, тоже не была счастливой женщиной. По крайней мере, ни семьи, ни детей у нее не было. Потом на нее, как и на меня, свалились деньги. Для Африки сумма грандиозная. К материальным благам прилагался мужчина — воплощенная мечта всей жизни. На этом совпадения заканчивались.

Я, любя его всем сердцем, отталкивала, сомневаясь в его чувствах, и предлагала искать кого-нибудь на стороне. Она тоже, наверное, безумно его любя, удерживала самым бесчеловечным способом.

Только один раз я задала себе вопрос: как бы я поступила, если бы ситуация сложилась так, как я ее представила себе в начале — у него другая женщина и дети от нее, а у меня своя семья? Драма, много раз и в разных вариантах рассказанная в книгах и с экрана. Ответ был однозначный: я бы молча, ушла, оставив его с другой. Но как же я не любила эти печальные фильмы, придумывая для них свои счастливые финалы. Может быть, поэтому в жизни все сложилось по-другому, и в моей истории еще не поставлена точка?

Через полгода Вивьен решила привести Макса в чувство и как-то легализоваться, рассудив, что уже прошло достаточно времени для того, чтобы он понял, что уже ничего изменить нельзя. Самым лучшим доводом была игла шприца с наркотиком, без чего он уже не мог существовать. А чтобы у него не осталось никаких иллюзий, его постоянно держали под замком. Потом она родила ребенка, белую девочку, что с одной стороны окончательно его сломило, а с другой, как-то привело в чувство, потому что теперь он был в ответе за свою дочь. И все-таки его не покидала надежда выбраться из этого ада. Вивьен держала его в маленьком темном помещении под постоянным присмотром. Для начала он решил уговорить ее переселиться поближе к цивилизации, вспомнив, что в ЮАР у меня есть дом под сдачу.

   Что касается Вивьен, то ее подход к получению удовольствия с мужчиной начал давать сбои. Через какое-то время возникла проблема из-за того, что наркотики, которыми она его пичкала, снижают потенцию. Но она нашла выход — стала вводить ему стимуляторы. Не зря же столько лет и столько денег потратила на обучение. Скрещение первобытных инстинктов с плодами цивилизации не всегда приводит к ожидаемым положительным результатам.

Он и раньше упоминал, что "пришлось долго уговаривать Вивьен", "как тяжело было ее уговорить" — но только потом я поняла, чего это ему стоило. Она превратила его в сексуального раба.

   По обывательскому представлению, жертвой, когда речь идет о сексуальных преступлениях, обычно оказывается женщина или ребенок. Но возможно и другое, если женщина обладает извращенным умом и низменными желаниями. Мой Вальмон заплатил полную цену за шикарные зеркала в своей спальне, под которыми занимался любовью для своего удовольствия, не думая о последствиях.

На суде в качестве свидетеля выступил старый негр, слуга, рассказавший о том, через какие страдания пришлось пройти Максу, когда он отказывался ублажать этого монстра. Она переставала колоть ему наркотики, и у него начиналась ломка. Когда же ему хотелось выторговать у нее каких-либо изменений в своем существовании, приходилось соглашаться на лошадиные дозы стимуляторов.

Слушая рассказы Макса, свидетелей, заключения врачей, я постоянно думала: как он выдержал все это физически? Ведь от того количества тяжелых наркотических препаратов, какими она его накачивала, любой другой нормальный человек в лучшем случае, давно бы уже утратил способность работать головой, а в худшем, отбросил бы коньки. А он не просто выжил, но при этом сохранил свойственную ему живость ума. Но потом я вспомнила о его родителях, прошедших через неимоверные страдания и унижения, и многое становилось ясно.

К величайшей радости, Иван был оправдан. Оставалось решить другую проблему, возникшую с первых дней — маленькая Кэтрин. Пока Макс не был признан излеченным от наркозависимости, суд отказал ему в отцовских правах. Среди многих причин, по каким я хотела быстрее покинуть эту страну, была как раз эта пресловутая зависимость. Я рассчитывала на то, что в Европе смогу найти более подходящую клинику и квалифицированных специалистов в этой области. Но оставлять здесь на произвол судьбы его дочь, в которой он не чаял души, не могла. По согласованию со всеми инстанциями, одновременно с судебным процессом я оформляла опекунство над Кэтрин.

Все эти дни мы ни разу не возвращались к разговору о нашем дальнейшем совместном проживании. Но каждый день я ловила на себе два немых взгляда, два застывших в них вопроса, две мольбы, две надежды. Что самое удивительное, я сама не испытывала душевных мук, страданий, не раздирала свое сердце надвое от необходимости отвергнуть любовь одного из них ради другого. Нет, свое решение я приняла, и менять его не собиралась.

В тот вечер, когда пришло известие, что вся бумажная волокита, наконец-то, завершена, и мы можем спокойно возвращаться, вопрос был задан вслух. Спросил Иван, потому что Макс, бросив на меня полный надежды взгляд, без единого слова ушел к себе.

— Катя, что с нами будет?

— Я уже сказала.

— Ты хочешь все перечеркнуть? Вспомни, как хорошо мы жили, ты, я и малыш. У нас была семья.

— Ванечка, наоборот, я хочу ее сохранить. Чтобы мы по-прежнему жили дружно и счастливо. Но ты пойми, у меня с ним тоже была семья. И нам было хорошо. И ребенок тоже мог родиться.

— Но ты же понимаешь, что так не принято, не положено.

— Кем не положено? Людьми? Давай положим по-другому. Мы тоже люди.

— Катя, ты хочешь открыто жить с двумя мужчинами?

— Ваня, а тебе хочется, чтобы я тебе изменяла? Тебя бы так больше устроило? Сомневаюсь. Да и потом, ты же знаешь, у Макса вряд ли когда восстановятся его функции.

— Ну вот, наконец-то, ты сказала самое главное. Я тебе нужен только для этого? Ты решила поделить так — мне тело, а ему душу? Мне этого мало, я хочу тебя всю.

— Я ничего и никого не хочу делить, потому что я люблю вас обоих, только по-разному. Это ты не можешь меня поделить с ним. Это, видите ли, ниже твоего мужского достоинства.

— Да. Я перестану себя уважать, если соглашусь на эту ... нелепость.

— А если я брошу его ради тебя, и он умрет, ты будешь себя уважать? Ты думаешь, я после этого останусь с тобой? Пойми, своим выбором я покалечу наши жизни.

— А отсутствием его ты калечишь мою. Ты хочешь растоптать меня? Зачем, Катя?

— Ну что ты, солнышкин. Просто так в моей жизни получилось, что я люблю вас обоих. А вы любите меня. Вам обоим я обязана своей жизнью и своим счастьем. Если бы такое случилось с тобой, я поступила бы точно так же. Я прекрасно понимаю, что так не принято в нашем обществе, не соответствует его моральным нормам. Что там еще есть, нравственные принципы? Законы и порядки? Но есть другие законы, которые связывают нас еще крепче ...

— Катя, о чем ты? Так можно оправдать все. И убийство, и измену. Да, мне пришлось убивать. В одних случаях по долгу, а в других потому, что эти люди угрожали тебе, самому дорогому, что есть у меня в жизни. А сейчас ты убиваешь меня.

— Нет, не говори так никогда. Я люблю тебя. Но я люблю и его. Я никогда не брошу его, пойми это, Иван..

— Хорошо. — Он подозрительно замолчал. — Если ты не хочешь сделать выбор, его сделаю я. Как мужчина. Я ухожу, Катя.

— Далеко?

— Вернусь обратно в Россию.

— Ты думаешь, я просто так тебя отпущу? Дай мне еще один шанс тебя уговорить.

— Какой? — Я стала его раздевать. — Что ты делаешь? — Интонация вопроса явно не соответствовала смыслу — он ведь прекрасно знал, что я делаю и ему всегда это нравилось. В отличие от меня, он никогда на мои желания не отвечал отказом.

— У меня больше не осталось слов, только последний довод. Но зато самый убедительный.

— Ты давно не была со мной ... такой...

— Хотела показать тебе, что ты теряешь.

— Я и так знаю.

— Не торопись, не уходи. Давай сначала попробуем. Поверь, я настолько люблю вас обоих, что мы научимся жить втроем ...

— Нет, Катя. Для меня это невозможно.

— Хорошо. У меня не получается удержать тебя. Наверное, потому, что не смогла толком объяснить своего решения. Думаю, что когда-нибудь ты поймешь, что твой выбор оказался неправильным. Я повторяю тебе снова и снова, я люблю тебя. Но этого мало. Когда тебе станет невмоготу, и ты поймешь, что больше не можешь без меня, я приму тебя любого, как и его. Но только на тех же условиях.

— Я научусь снова жить без тебя.