onemen — "Танго обречённых" часть 5

    … В первый момент собеседники Олега, мысленно уже успевшие зачислить в сборную команду университета очередного кандидата в мастера спорта и теперь с удовольствием потиравшие руки, не поверили собственным ушам. Настолько абсурдным показался им ответ молодого парня, который в начале любезно поблагодарил собеседников за проявленную заботу — Ещё бы, попробовал бы ты нас не поблагодарить, — пронеслось при этом в голове чиновников. — За это ты всё время учёбы должен поить нас коньяком, и не каким-нибудь, а марочным, потому как что попало мы не пьём. Ведь ещё не раз придёшь — помогите то, помогите это… Ну, да Бог с тобой, позже как-нибудь сочтёмся… — после чего спокойно заявил о том, что рассчитывает поступить в МГУ «самостоятельно, без посторонней помощи…»

    После таких простых и, казалось бы, понятных слов, произнесённых спокойным, уверенным голосом, в кабинете на несколько секунд воцарилось гробовое молчание. Глядя со стороны, можно было решить, что Олег не закончил начатой фразы, и его собеседники всё сидели, ждали и никак не могли дождаться, когда же он, наконец, скажет то, что они рассчитывали услышать. Когда же сгустившийся туман недоумения окончательно рассеялся и всем всё стало понятно, незадачливые покровители быстро переглянулись, словно желая удостовериться в том, что всё это им не приснилось, одновременно, как по команде, поднялись из кресел и, сославшись на наличие важных, неотложных дел, резко свернули разговор, на прощание посоветовав Олегу не спешить с принятием окончательного решения и хорошенько подумать над всем сказанным ещё несколько дней, пока не начались вступительные экзамены.

    Дождавшись, когда за ушедшим Олегом закрылась полированная входная дверь — О чём только думает эта молодёжь? — пронеслось в голове уязвлённых чиновников, проводивших взглядом широкую спину высокого, мускулистого парня. — Они, вероятно, полагают, что это так просто — пришёл, сдал экзамены и поступил в МГУ. Или этому боксёру совсем, напрочь голову отбили на ринге, если он не понимает простых, элементарных вещей. Тогда всё понятно… — мужчины достали из холодильника бутылку «Боржоми», наполнили шипящим напитком тонкие стаканы и, коротко переговорив, сошлись во мнении, что этот «кандидат» ещё вернётся и будет умолять о помощи. Или они, вообще, ничего не понимают в людях…

    Возможно, кого-то подобный поступок сильно удивит, если не сказать больше — ну, в самом деле, какому нормальному человеку придёт в голову всерьёз рисковать собственным будущим и поступать в университет на общих основаниях, когда можно воспользоваться почти официальными обходными путями, гарантирующими практически стопроцентное попадание в главный вуз страны? Но только не того, кто был знаком с Олегом Крутояровым. В свои неполные восемнадцать лет Олег был уже вполне самостоятельной, сформировавшейся личностью — человеком с твёрдыми принципами и собственным, независящим от мнения окружающих взглядом на жизнь. За свою недолгую жизнь он успел кое-что повидать и кое-что понял. И ему уже тогда не нравилось кого-то о чём-то просить и, тем более, быть кому-то чем-то обязанным. Уже в то время он старался всегда и во всём рассчитывать исключительно на собственные силы и поэтому вопрос: как поступать в университет? — самостоятельно или воспользоваться помощью посторонних лиц, — для него просто не существовал. Ещё учась в десятом классе, он твёрдо решил, что будет поступать в МГУ вместе со всеми и на общих основаниях, несмотря на то, что прекрасно понимал, как сильно рискует.

    При этом Олег вовсе не был пламенным борцом за справедливость и всеобщее равенство — несмотря на то, что без всякого показного пафоса, руководствовался в своей повседневной жизни именно этими высокими принципами, — как не был «правильным» занудой, страдающим от комплекса собственной неполноценности и пытающимся что-то доказать окружающим, и, тем более, не был сумасшедшим идеалистом, поставившим перед собой великую, благородную цель изменить к лучшему этот несовершенный, порочный и жестокий мир. В то время подобные мысли ему даже в голову не приходили, поскольку его мозг, как мозг всякого нормального молодого человека, был занят вещами вполне земными и прозаичными. Например такими: как достать билеты в театр на Таганке, где играл Высоцкий, или на концерт полузапрещённой рок-группы, как попасть на дискотеку и «склеить» классную девчонку, или просто, без затей, попить с приятелями из большого спаренного автомата, в который необходимо было бросать двадцатикопеечные монеты, которые меняли тут же на кассе, разбавленного пива «ячменный колосс» — кстати, тогда, в отличие от современной, вода в московском водопроводе была совершенно безопасной и даже вкусной, что, конечно же, ни в коей мере не оправдывает отдельных бессовестных работников советского общепита, — с переваренными, мелкими, «отборными» креветками в «Яме», что на пересечении Столешникова переулка и Пушкинской улицы, куда, между прочем, тоже вначале ещё надо было попасть… Мысли о равенстве и неравенстве людей, о совершенстве и несовершенстве окружающего мира стали посещать его гораздо позже, уже в зрелом возрасте. Ну, а тогда ему просто нравилось ощущение внутренней свободы, когда ты не претендуешь на особое отношение к себе, но зато можешь ни перед кем не заискивать и, никого не осуждая, по крайней мере, вслух, судить о людях так, как те того заслуживают. Он уже и сам не помнил, когда к нему впервые пришло понимание всего этого и пьянящее ощущение собственной независимости. Но он сразу понял — это его. Так бывает. Порой увидишь какую-нибудь вещь на вешалке в универмаге, наденешь и сразу понимаешь — это моё, красиво и сидит, как влитая. И он тщательно берёг это ощущение внутренней свободы, которое по сути определяло его как зрелую, самостоятельную личность, от соблазнов окружающего мира, словно невидимое глазу богатство, которое так трудно найти среди завалов лживых, фальшивых истин и гор прочего блестящего, никчёмного мусора и так легко потерять…    

    Красивый нагрудный значок, который он, кстати, никогда не носил, но бережно хранил в ящике письменного стола, в старой жестяной коробке из-под конфет вместе со значками второго и первого разряда, завоёванными медалями и почётными грамотами, и звание «Кандидат в мастера спорта СССР» по боксу Олег получил незадолго до окончания средней школы. Случилось это после завершения Открытого зимнего первенства Москвы. В тот год этот весьма престижный и уважаемый специалистами и знатоками турнир, который вполне справедливо считался первой и, возможно, главной ступенькой на пути из любительского бокса в большой, «профессиональный» спорт, запомнился зрителям несколькими примечательными событиями. Одним из таковых стало неожиданное появление в окружении прославленных, именитых спортивных обществ никому неизвестного клуба «Швейник». Именно Олег оказался единственным представителем небольшой секции бокса, работавшей при Доме Культуры какой-то швейной фабрики, заявленным в «убойном» среднем весе.

    Вообще-то, Олег не должен был участвовать в этом турнире. Всё дело в том, что к началу соревнований ему едва исполнилось семнадцать лет, тогда как по правилам Федерации бокса в подобных соревнованиях могли принимать участие только лица, достигшие восемнадцатилетнего возраста. В связи с чем его участие во «взрослом» первенстве Москвы оставалось под большим вопросом до самого последнего дня. В какой-то момент, получив первоначальный отказ, Олег почти простился с надеждой, но в конце концов для него сделали исключение. И на то имелось несколько веских причин. Главной, из которых стал его дед — многократный чемпион страны довоенной поры Пётр Крутояров. Кроме того, Олегу уже шёл восемнадцатый год и к этому времени он уже успел победить всех своих сверстников в Москве и Подмосковье. Поэтому Председатель Московской Федерации бокса, который был знаком с Петром Крутояровым много лет, не смог отказать своему первому тренеру и старинному другу в его настоятельной просьбе.

    «В виде исключения» Олегу разрешили выступить на Открытом зимнем первенстве Москвы. Впрочем, всё было не так просто, как могло показаться со стороны. Бюрократия, основной лозунг которой: «как бы чего не вышло», существует везде. И спорт не является в этом отношении исключением. Поэтому участие Олега в соревнованиях ограничивалось целым рядом поистине иезуитских оговорок, главная из которых звучала коротко и лаконично, как приговор военно-полевого суда: «… участник может быть снят с соревнований в любой момент по решению рефери, врача или уже после первого нокдауна!»

    Между тем, эти чрезвычайно жёсткие, если не сказать драконовские, ограничения — по сути молодой спортсмен, который и так считался аутсайдером, заведомо ставился в неравные условия с остальными участниками и организаторы соревнований, желая подстраховаться от возможных неприятностей, не оставляли ему ни единого шанса на ошибку, — ничуть не пугали Олега, которому не терпелось испытать себя в поединке с опытными, бывалыми бойцами. В тот период с психологической точки зрения для него было очень важно почувствовать себя равным среди равных в компании взрослых мужчин. Этот турнир был для него чем-то вроде обряда инициации, сродни одному из тех ужасных по жестокости и, на первый взгляд, совершенно идиотских, с точки зрения здравого смысла, обрядов, которые проходят мальчики, решившие доказать себе и окружающим, что они настоящие мужчины, в диких племенах, обитающих где-нибудь в африканской саванне или джунглях Амазонки. Ведь несмотря на то, что за свои семнадцать лет Олег успел многое повидать и кое-что понял в жизни, он, как и всякий подросток, привык смотреть на старших по возрасту парней и взрослых мужчин снизу вверх, как на более сильных, умных и опытных людей. И теперь, похоже, настало время переступить незримую черту, разделяющую мальчика и мужчину…

    В спортивный зал, где тренировались боксёры, Олег впервые попал в шестилетнем возрасте. Случилось это в день большого семейного праздника, когда его родители, принарядившись, захватив цветы, торт, вино и подарки, поехали в гости к «предкам», жившим на другом конце Москвы. Естественно, родители не преминули взять с собой своё единственное и ненаглядное чадо — маленького Олешку.    

    Праздник удался на славу. Собралось много родственников и друзей, которые также привезли с собой детей. Олег уже забыл, по какому именно поводу было устроено торжество, но очень хорошо запомнил царившую за столом радостную, приподнятую атмосферу. Всё было красиво и чинно, как в старых задушевных фильмах послевоенных лет. Был тёплый летний день. Светило яркое солнце. Большой раздвижной стол, покрытый белоснежной скатертью, ломился от изобилия бутылок и аккуратно нарезанных и разложенных на тарелках закусок. Было много цветов, произносились тосты, ветер раскачивал на распахнутых настежь окнах светлые тюлевые занавески, громко играла музыка, мужчины и женщины танцевали, со всех сторон слышались звон хрусталя и весёлый смех…

    Ближе к вечеру Олегов дед, Пётр Матвеевич Крутояров, высокий, красивый, седовласый мужчина с мускулистой, подтянутой фигурой, поднялся из-за стола и, извинившись перед гостями, стал собираться на работу. Вот уже много лет Пётр Крутояров, «мастер нокаута», имя которого в своё время звучало на весь Советский союз и который после тяжёлого ранения в ногу, полученного на войне, где он служил в сформированном из бывших спортсменов специальном подразделении «СМЕРШ» ( сокр. «смерть шпионам»), призванном выслеживать и обезвреживать вражеских диверсантов, не смог продолжить блестящую спортивную карьеру, занимался с подростками в расположенном неподалёку Доме Культуры.    

    Всё было ладно в жизни Петра Крутоярова: здоровье — дай Бог каждому, жена — умница, красавица, дом — полная чаша, семья, любимая работа, — но сидела занозой в его сердце старая, незаживающая обида. Причиной всему был единственный сын. Старшие дочери, такие же умные и красивые, как жена, одно слово — «голубая кровь», были не в счёт. И если иные родители не знали покоя днём и не спали по ночам оттого, что их сыновья задиры и отпетые хулиганы, по которым давно тюрьма плачет, то здесь всё обстояло с точностью до наоборот. Роман Петрович Крутояров, отец Олега, оказался человеком на редкость мягким и интеллигентным. Откуда он только взялся такой, — не раз с досадой думал Петр Крутояров, глядя на сына. — Не иначе как в мать пошёл, профессорскую дочку, преподававшую когда-то русский язык и литературу на рабфаке индустриального техникума и вскружившую голову своему студенту, простому рабочему парню, статному красавцу и заядлому спортсмену. Ведь в нашем роду Крутояровых, потомственных кузнецов и кулачных бойцов, таких тихонь отродясь не водилось. Что дед, что отец, что братья мои, кого не возьми — все отчаянные рубаки. Жаль, вот только многих война выкосила…

    Так или иначе, но единственный сын не проникся страстью отца к боксу, и поэтому бывший чемпион, собираясь на тренировку, с тревогой и надеждой посмотрел на своего единственного внука. Ну, что тут поделаешь, — тяжело вздохнул седовласый мужчина, остановившись в дверном проёме и глядя на играющих детей, — в семье, как назло, родятся одни девки. Слава Богу, хоть одного мужика смастерили. Так, глядишь, скоро и фамилию носить некому будет… Но парень получился что надо, ничего не скажешь — ладный. И характер, похоже, наш — Крутояровский. Не то что его отец — шахматист…

    Тем временем маленький Олешка откровенно скучал в комнате, отведённой для детей. Как всегда в таких случаях, он оказался единственным мальчиком среди полудюжины девочек и, честно говоря, не испытывал особого восторга от пребывания в компании великовозрастных кузин, строивших из себя взрослых барышень. Поэтому когда, заглянув из прихожей, его окликнул дед, он с радостью отозвался и согласился пойти вместе с ним на его работу.

    До этого дня Олег понятия не имел о том, где и кем именно работает его любимый дедушка Петя. Нет, конечно, он не раз слышал о том, что его слегка прихрамывающий на правую ногу дед когда-то был отличным боксёром и даже чемпионом Советского союза. Вот только прежде эти разговоры носили отвлечённый, беспредметный характер — не считая старой чёрно-белой фотографии в рамке из карельской берёзы с высоким, мускулистым мужчиной в майке, трусах и боксёрских перчатках, запечатлённом в ринге над поверженным соперником, и внушительной связки золотых и серебряных медалей с выцветшими разноцветными ленточками, которые висели в комнате деда на стене, на старом шёлковом бухарском ковре, вперемежку с военными наградами, которые он так любил не спеша разглядывать, взобравшись с ногами на диван, осторожно трогать пальчиком и слушать, как те негромко позвякивают, словно маленькие колокольчики, и с которыми ему не разрешали играть, — и скорее напоминали придания старины глубокой, нежели воспринимались как нечто реальное. Поэтому неожиданно оказавшись в настоящем спортивном зале, расположенном в полуподвальном помещении помпезного: с широкой парадной лестницей, высокими белыми колоннами и гипсовыми скульптурами могучего шахтёра в кепке и с отбойным молотком на плече и пышнотелой доярки в косынке и с ведром в руке, — «сталинского» Дома Культуры, шестилетний Олег был сильно удивлён и немного напуган.

    Прежде Олег не видел ничего подобного. В небольшом плохо освещённом зале было тесно от людей. Вокруг бурлила своя, особая, ни на что не похожая жизнь. Большие потные мужчины в трусах, майках и боксёрских ботинках на высокой шнуровке — тогда даже пятнадцати-шестнадцатилетние парни казались ему взрослыми людьми, — ловко, будто девчонки во дворе, прыгали через со свистом рассекающие воздух скакалки, плавно кружили на цыпочках в странном, непонятном танце перед огромным, в человеческий рост, зеркалом, раскачиваясь из стороны в сторону и пронзая воздух неуловимыми движениями рук, без устали, не жалея кулаков, колотили подвешенные на стальные балки тяжёлые кожаные мешки и главное — парами поднимались на высокую квадратную площадку, покрытую старым потёртым брезентом и огороженную тугими канатами, и били друг друга с такой чудовищной силой, что маленький Олешка, который отнюдь не был трусом, невольно закрывал глаза ладошками и, открыв вновь, с удивлением обнаруживал, что дерущиеся люди по-прежнему живы и невредимы…

    Первое посещение спортивного зала произвело на маленького Олешку сильное впечатление. Воспоминание о том, как он неожиданно, словно по мановению волшебной палочки, попал с суетливой, полной машин и пешеходов московской улицы в страну античных героев, осталось в его памяти на всю жизнь. Он словно встретил наяву так понравившихся ему персонажей недавно прочитанных книг — могучего Геракла, смелого Спартака и триста отважных спартанцев… Впрочем, в тот раз этим всё и ограничилось.    

    Заниматься боксом по-настоящему, всерьёз Олег начал гораздо позже. Только через шесть лет он вновь переступил порог спортивного зала, в котором под руководством его деда тренировались молодые боксёры и где, словно встарь, в жаркой кузнице доспехи и клинки, выковывались и закалялись тела и характеры настоящих мужчин — защитников отечества, мужей и отцов. Повзрослев, многие парни заканчивали заниматься боксом или переходили в другие, более крупные спортивные общества, где существовали лучшие технические и материальные условия для тренировок, и уже там продолжали дальнейшую спортивную карьеру. Но не взирая на это, каждый воспитанник Петра Крутоярова, кем бы он не стал в последствии: простым слесарем на заводе, главным инженером в «закрытом» конструкторском бюро или заслуженным мастером спорта, — всегда с теплотой вспоминал своего первого тренера, учившего молодых ребят, часть из которых он привёл в спортивный зал за руку прямо из подворотни, не только умению постоять за себя на ринге или в драке, но, прежде всего, правильному поведению в коллективе, в семье и на улице. И делал это строгий, но справедливый наставник, не читая молодым боксёрам нотации, которые те и так слышали с утра и до вечера в школе и дома и от которых у всех давно набило оскомину на зубах, а исключительно посредством тяжёлого осмысленного труда, показывая на собственном примере, каким может и должен быть настоящий мужчина.

    К тому времени Олег успел превратиться из ласкового, послушного, домашнего ребёнка в ершистого и своенравного подростка. Впрочем, обо всём по порядку.

    Родители Олега были инженерами-гидростроителями и неисправимыми романтиками. Подписав контракт, они на несколько лет отправились строить плотину и гидроэлектростанцию в одну из развивающихся африканских стран. О том, чтобы взять Олега с собой, не могло идти и речи. Тяжёлые климатические условия и отсутствие возможности получать нормальное, полноценное образование послужили главными доводами при принятии непростого решения оставить единственного и горячо любимого ребёнка в Москве. Поэтому на состоявшемся большом семейном совете было решено доверить заботу о подрастающем Олеге «предкам», к которым тому предстояло переехать жить на период родительской командировки.

    Естественно, Олег был не в восторге от грядущих перемен. Как у всякого нормального мальчишки, у него имелись друзья и в школе, и во дворе. К тому же, незадолго до этого у него завязались первые, несмелые и пока ещё совершенно невинные отношения с тоненькой симпатичной девочкой из параллельного класса. Отношения эти Олег тщательно скрывал от окружающих, и даже самому себе не желал признаваться в том, что специально ищет встречи с этой девочкой и что, если такая «случайная» встреча происходила, он становился непохожим на себя — с трудом подбирал нужные слова, бледнел и превращался в подобие деревянного истукана из учебника истории по древней Руси. Ведь среди его приятелей такие романтические отношения с девочкой, почему-то, воспринимались как проявление слабости и недостаток надлежащей «нормальным» парням мужественности. Так или иначе, но всё это имело место в его жизни, и отказаться сразу, в один день от всего этого Олегу, конечно же, было совсем не просто.

    В поисках выхода из сложившегося отчаянного положения он даже составил совершенно нереальный и почти фантастический план того, как ему, двенадцатилетнему мальчику, остаться жить одному родительской квартире и по-прежнему продолжать посещать старую школу. Но, как нетрудно догадаться, его «всесторонне, научно и практически аргументированное предложение» никого из взрослых не заинтересовало. Ему даже не позволили высказаться до конца, вежливо, но твёрдо заявив, что этот вопрос давно решён, и не стоит так сильно переживать из-за какой-то ерунды… В итоге Олегу, скрепя сердцем, пришлось смириться с волевым решением родителей отправить его жить к дедушке и бабушке. При этом он не сдался и утешал себя мыслью о том, что каждый вечер сможет ездить с другого конца Москвы в свой старый двор, где остались его приятели и где он по-прежнему мог бы, как бы случайно, встречаться с девочкой из параллельного класса. В то время он ещё не знал, насколько короткой бывает детская память и как легко заживают раны на молодом теле…

    Единственным членом семьи, которого по-настоящему обрадовал предстоящий переезд, был Олегов дед. В отличие от свой супруги, искренне любившей внука — уже тогда, в двенадцатилетнем возрасте, и статью, и повадками напоминавшего ей мужа в молодости, как-то погожим летним вечером, ещё до войны, на тёмной и безлюдной аллее Центрального парка культуры и отдыха несколькими короткими и точными ударами уложившего на гаревую дорожку троих здоровенных подвыпивших хулиганов, у одного из которых, между прочим, в руке была «финка» — отполированный до зеркального блеска и острый как бритва нож с наборной костяной рукояткой, который победитель забрал в качестве трофея и подарил напуганной до смерти спутнице, впоследствии ставшей его женой, и который та бережно хранила вместе с письмами мужа с фронта и другими дорогими её сердцу безделушками в платяном шкафу, под стопкой белоснежного постельного белья, в резной ореховой шкатулке, как красивую, страшную, диковинную вещь и напоминание об очень важном моменте в её жизни, когда она окончательно поняла, что любит этого простого, надёжного как железобетонная стена, и бесконечно доброго в душе парня и предпочла его положительному во всех отношениях, тихому и скромному интеллигенту, доценту из пединститута и другу семьи, которого все прочили ей в мужья… — но боявшейся не совладать со стремительно взрослеющим отпрыском, Пётр Крутояров, воспитавший не один десяток отличных спортсменов и не менее достойных людей, не сомневался в собственном педагогическом таланте. Слава Богу, не перевелась ещё порода Крутояровых, — часто думал дед, наблюдая за подрастающим внуком. — Будет кому вернуть спортивную славу некогда звучавшей на весь Союз фамилии. Бывший чемпион по-прежнему возлагал на внука большие надежды и поэтому был благодарен судьбе за такой неожиданный и приятный подарок. Ничего страшного, — рассуждал он про себя во время большого семейного совета, на котором решался вопрос о том, как поступить с Олегом, — пусть Ромка с женой спокойно строят в Африке свою гидроэлектростанцию, а я тем временем сделаю из парня настоящего чемпиона. Возраст у него сейчас самый что ни на есть подходящий для того, чтобы начать серьёзно заниматься боксом…

    Между тем, несмотря на столь удачное и, казалось бы, фатальное стечение обстоятельств — теперь, когда они станут жить под одной крышей и внук каждый день сможет видеть своего прославленного деда, — резонно полагал бывший чемпион, — в нём просто не могут не проснутся дремавшие до этого гены, — надеждам Петра Крутоярова было суждено осуществиться не сразу. В действительности пройдёт ещё несколько месяцев, прежде чем Олег во второй раз переступит порог уже знакомого ему спортивного зала, в котором тренировались боксёры. Но тогда бывший чемпион ещё не знал этого и поэтому, сгорая от нетерпения, уже в первый вечер, после переселения Олега, предложил последнему отправиться вместе с ним на тренировку.

    — Пошли со мной, — ненавящево, словно в шутку позвал он внука. — Посмотришь, что да как. Познакомишься с ребятами. Если захочешь, сможешь потренироваться вместе с ними.

    — Нет, дед, мне сейчас не до этого, — отозвался из своей новой комнаты Олег, — слишком много дел…

    — Ну, как знаешь, — с разочарованием в голосе сказал ветеран спорта. — Ты только не подумай чего, никто не собирается силком тащить тебя в спортивный зал и заставлять тренироваться. Просто мне казалось, что тебе будет интересно посмотреть и, может быть, попробовать…

    — Как-нибудь в другой раз. Ладно? — сказал нарядно одетый Олег, выходя в прихожую, где продолжал в нерешительности переминаться с ноги на ногу его заметно погрустневший дед.

    — Ладно. Просто мне казалось, что тебе будет интересно… — уже без прежнего энтузиазма произнёс пожилой мужчина, глядя на прихорашивающегося перед зеркалом внука.

    — Некогда. Ты понимаешь, дед, не-ког-да!.. — по-приятельски хлопнув предка по плечу, уже на бегу крикнул Олег.

    — Ты хоть во сколько вернёшься? — наконец вспомнив про возложенные на него опекунские обязанности, поинтересовался дед у закрывшейся входной двери. Ответа не последовало. Желая призвать чересчур самостоятельного внука к порядку, пожилой мужчина вышел на лестничную площадку, но того уже и след простыл.

       Говоря о том, что ему некогда, Олег ничуть не лукавил и меньше всего желал огорчить или расстроить деда, которого искренне любил и уважал. Он действительно спешил — спешил в свой старый двор, где у него остались друзья-приятели и та, которая в то время казалась ему самой красивой и необыкновенной девочкой на свете. И два с половиной часа, которые ему в этот день предстояло провести в пути: вначале в грохочущем по рельсам трамвае, а затем в стремительно несущемся под землёй вагоне метро, — лишь усиливали жгучее ощущение цейтнота.

    Впрочем, необходимость каждый вечер проводить уйму времени в дороге и тратить на проезд в общественном транспорте последние «карманные» деньги — ладно трамвай, где можно прокатиться «зайцем», но в метро хочешь не хочешь приходилось платить, — вскоре отпала. Примерно через месяц, после переселения на новую квартиру, поездки в старый двор стали реже и ещё через какое-то время и вовсе прекратились. Законы диалектики в данном случае не сработали, и количество встреч ни коим образом не повлияло на качество общения, которое медленно и неизбежно снижалось. Всё, вроде бы, осталось по-прежнему: те же плоские, непритязательные шутки, смешные и невинные дурачества и посиделки допоздна на школьном дворе, — но с каждым новым днём Олег всё отчётливее ощущал незримую стену отчуждения, как-то исподволь, незаметно возникшую между ним и его бывшими приятелями. Банальный территориальный принцип, который служит главной цементирующей силой для большинства подростковых компаний, в итоге оказался важнее воспоминаний о совместно проведённом детстве и досужих разговоров о настоящей, «нержавеющей» мужской дружбе. Напрямую, в глаза об этом не было сказано ни слова, но в силу объективных обстоятельств он действительно с каждым новым днём всё больше и больше отдалялся от старой компании, и скоро стал ощущать себя пришлым чужаком в своём собственном дворе. Когда же как-то под вечер он встретил девочку из параллельного класса в сопровождении какого-то невзрачного очкарика — как она только могла так поступить с ним, как она могла променять его, «нормального» парня, которого уважают товарищи и боятся враги, на какого-то тщедушного «маменькиного сынка»… — оборвалась последняя тонкая нить, связывавшая его с прошлой жизнью…

Продолжение следует. Поверьте, всё интересное впереди.

Никита Вашек