Марина Хабибуллина — 31 июля 2010 — По пятницам

Они меняются с каждой затяжкой. Я закрываю глаза от этого пестрого водоворота лиц. Затягиваюсь. Я знаю: сегодня напротив меня Рыжая. На прошлой неделе была с более светлым волосом. На следующей будет брюнетка, вероятно, такая же, как и вчера. Чаще всего напротив меня именно брюнетки. Я когда-то удивлялся этому, потому что всегда считал — светленькие — это то самое мое. Но чаще всего, как оказалось, брюнетки. Именно за них цепляется взгляд в общей массе. Именно к ним я подхожу с кривой улыбкой — познакомимся? Или уже не подхожу сам — каким-то странным образом мы притягиваемся друг к другу. Затяжка-вдох, — она обращает свое внимание на меня. Выдох — я отвечаю ей взглядом. Затяжка-вдох — она берет свой бокал шампанского и, ослепительно улыбаясь, делает шаг ко мне навстречу. Выдох. Затяжка-вдох — она уже близко, подходит, почти касаясь. Выдох — как дела? — она отвечает, что неплохо. Чаще всего они отвечают, что «неплохо», включаясь в эту игру. Это радует, — отвечаю я, сбрасывая пепел и туша сигарету, — пошли?..

Я скептик во всем, что касается чувств. Инстинкты и удовольствия — это моя стезя. Вот сегодня передо мной Рыжая. Я пытаюсь внимательно следить за её потоком речи, по крайней мере, следить за общим ходом мысли и время от времени вставлять какой-нибудь комментарий. Хотя чаще всего просто курю и смотрю.

И вы, конечно, знаете, что будет дальше. Я встану, чуть хрипло скажу — пошли — и, не оборачиваясь, выйду на улицу. Затянусь снова. Дождусь звука открывающейся двери, возможно, даже помогу одеться.

Мы сядем в автобус, если не поздно, или же в любую подвернувшуюся машину, возможно, прогуляемся немного.

Я открываю дверь своей квартиры, снимаю ботинки и иду открывать окно. Уже вечер и начинает темнеть. Возможно, я предложу чая или кофе (выпить — это уже слишком). Скорее всего, облокотившись к подоконнику, притяну эту девушку к себе и начну целовать. Она станет смущаться, — и от этого какая-то робость пробегает по всему телу.

Я начну снимать её одежду по строгой очередности. Первым упадет шарф, открывая для моих губ шею. Дальше начнут расстегиваться пуговицы на блузке, упадет блузка. Чуть замру на пуговицах или замке брюк, неторопливо и с досадой расстегну бюстгальтер (к черту большинство их застёжек — они сделаны, чтобы злить меня).

И вот уже её тело падает на кровать, а дальше…

Мне хватит нескольких фрикций, возможно, получаса, чтобы кончить, а ей… Ей, наверное, тоже хватит этого. Столько секса вокруг, что становится неинтересно. Иногда в её глазах пробегает такая робость, такой страх и такая доверчивость, что становится противно. Господи, девочка, ты живешь уже столько лет и всё-то веришь в высокие и светлые чувства? Ты думаешь и говоришь, что можешь мне помочь и сможешь меня спасти? Да кому нужен весь этот бред. Я встаю и иду к окну курить.

Та, что только что была подо мной, которая двигалась в такт моим движениям молча подходит. Забирает из моих пальцев скуренную наполовину сигарету, затягивается. Кашляет от жесткого табака. И смотрит пристально в глаза, только я не смотрю на неё.

Я бы мог извиниться, мог бы обнять, даже мог бы прислониться щекой к её талии и рассказать ей всё. Только к чему? Их было столько, что уже потерялся счет, а, самое главное, потерялся смысл. Я могу лишь насмешливо посмотреть в ответ, затушить окурок, уйти и лечь лицом в подушку, чтобы уснуть. Мне и в самом деле всё равно, что и как дальше она станет делать.

Утром я просыпаюсь закрыть за ней дверь. А через неделю снова сделаю короткий заказ услужливой официантке. Брюнетка будет сидеть напротив меня и о чем-то весело щебетать. Я буду слушать её в вполуха и смотреть в окно. И, затягиваясь, вдруг резко поперхнусь. Рыжая остановится с обратной стороны окна и будет смотреть сквозь него на меня, улыбаясь.

Мы будем смотреть каких-то пару секунд (брюнетка даже не заметит) — она помашет мне и пойдет дальше, а я вернусь домой один.

Я сяду на подоконник и буду курить.