Книга: «РАССКАЗКИ» Цикл: ВОЛЬНОЕ ПЕРО

Сотворил Бог небо и Землю.

И всякую тварь на ней, ползающую и летающую.

И всякую, плывущую в глубине.

А потом, взял и передумал.

И увидел Бог, что это — хорошо.

И настал тогда день субботний.

И Вселенная была пуста и без видна.

И Дух Божий носился над водами...

МАМА ХОТЕЛА.

У меня сразу возник вопрос: «Почему я»?

Статный мужчина пожал на это крутыми плечами.

Затем, поплевал себе на ладони.

— Ты приляг пока — посоветовал он, ухватившись за рукоять топора,

и занеся его высоко над головою. Постояв так недолго, он произнёс:

— Знаешь, мама хотела, чтобы я стал живописцем.

— Понятно — выдохнул я.

— А мне вот... не до конца — задумчиво бросил он.

И топор поехал в его заскорузлых руках, влекомый притяжением нашей Земли.

Которая, успела шепнуть мне: "Прощай, скоро увидимся"

КАК ИДЁТ СНЕГ?

— Расскажи мне, как идёт снег?

— Как идёт? Идёт себе. Пушисто идёт. Валит, падает.

Ложится нежно, как ладонь на бледную девичью грудь.

А ты чего хотел? Чтоб он, как говаривал красноармеец Петруха:

«На тридцать шестом обороте — кэк..» Нихт!

Он не дурак. Он снег, как-никак.

Он снежинки. Он — искорки...

ПТИБУРДУКОВ.

Птибурдуков любил бриться.

Намылившись, он брился.

Когда же ему надоедало такое, он принимался отращивать.

Отрастив достаточно, он любил бриться.

Намылившись однажды, он умер.

Жизнь закончилась для Птибурдукова.

Он остался без пенки, своей бритвы, подбородка и щёк.

"Во дела! — думал Птибурдуков — Чем же теперь мне заняться?"

И всё летал по различным Мирам... раздумывая...

НИЧЕГО НЕ ОТВЕТИЛА.

" У вас сколько ног?"

Сороконожка улыбнулась, но ничего не ответила.

Тогда, я не стал настаивать

и пошёл по дороге —

насвистывая.

УТРО.

Утро выдалось солнечное, с косыми и чёткими тенями на домах

от деревьев и людей. Небо в тот день, было чистое.

В редких грязновато-всклокоченных облачках, возле самого горизонта.

И настроение было — вполне даже. А так, это был день

когда случился Апокалипсис.

И солнце померкло и небо свернулось как власяница.

И Земля тогда, остановилась...

И смоква роняла чёрные смоквы свои.

И первыми — птицы пали.

ВСЁ ТАК ВЕЛИКОЛЕПНО!

— Дети обязаны слушаться старших — строго сказал папа.

— Дети должны кушать манную кашу — ласково, подтвердила его слова мама.

Запыхавшиеся дети пили воду из чашки, держа в одной руке чашку, и червяка

а другой — отдирая подсохшую корочку с ушибленной и заживающей коленки.

Они часто дышали, глядя перед собой туда, где радужно огромный

Мир — стоял, перед их распахнутыми глазами!

Где игра и движение были единственной силой, способной двигать

и вращать эти немыслимые Галактические скопления!

И трепетно биться сердце червяка.

Дети просто не понимали — зачем, надо ещё кого-то слушаться?

Когда всё устроено так великолепно!

ВАСЯ И ПЕТЯ.

— Привет — сказал один — Ты кто?

— Я "некто" — ответил ему другой — А ты кто?

— А я даже не знаю — сказал ему первый — Кто я.

Слушай "некто", а кто мы?

— Мы, с тобой "кто-то" — пояснил другой.

— Извините — вмешался в беседу третий —

Хотелось бы уточнить.

— Да-да — дружно сказали они — Уточняйте.

Третий, вынул тогда из штанин мятый паспорт

и развернул его, где фотокарточка.

— «Кто-то» — прочли первые оба и переглянулись.

— Вам необходимо в паспортный стол — пояснил третий —

Там, вы станете кем-то.

— Но мы уже «кто-то» — начал первый.

— Да! — согласился с ним второй — Мы же вот!

Третий взглянул на них с сожалением.

— Нет вас пока — терпеливо пояснил он —

Вы ещё только будете.

— Я чего-то не понимаю — начал второй —

Я вот он — и он указал на себя. А потом, весь ощупался.

— Да! — согласился с ним первый — Я тоже здесь —

он вышел вперёд и погладил себя по голове — Мы тут оба!

Третий покачал на это головой и улыбнулся.

— Такое сложно объяснить и понять — сказал он — Тем более,

жить с этим. Но вам придётся — и он уехал от них на велосипеде.

Оба постояли в нерешительности, и первый спросил:

— Слушай, а где этот паспортный стол?

— Везде — услышали они далёкий голос велосипедиста —

Он повсюду. Он, в каждом из нас.

Двое переглянулись и присели на дорогу.

— Тебя мама как назвала? — негромко спросил один.

— Васей — отозвался другой, глядя в светлую даль.

— А меня Петей — улыбнулся Петя — В честь деда!

Вася с Петей сидели так возле дороги, пока небо

не начало смеркаться и золотить облака.

Покуда луна не показалась над горизонтом.

Они тогда поднялись и пошли в гости.

Вася, на пару с Петей.

А за ними с холма наблюдал велосипедист, придерживая

рычажок звонка на руле пальцем. Чтобы не выдать себя.

Чтобы тот, случайно не звякнул... в темноте.

СПАСАТЕЛИ.

Чип и Дейл спешили на помощь.

Но делали это настолько стремительно, что постоянно промахивались,

мимо взывающего о помощи существа.

Минуя его — на скоростях!

И вызывая мощную турбулентность — в нижних слоях атмосферы.

И не менее — электромагнитные напряжения — в верхних слоях её.

Что приводило к не характерным для местности «северным сияниям»

и устойчивым сбоям сотовой связи. А так же, мелькающей ряби

на компьютерных мониторах, и появлению «пляшущих мушек» в глазах.

И протяжно выли собаки...

А слоны уходили вглубь континента —

шумно принюхиваясь.

ФУКУСИМА.

Фукусима, это... весь народ России, приносит глубокие соболезнования...

А почему собственно, мародёрства там нет? Вася, я ведь тебя спрашиваю.

Я ведь, мимо Сахалина эдакие задаю. «Хибакуси а ю?» И слёз нет...

Не потому что они закончились... а потому что, пролившись, не помещают.

Не помешают увидеть себя. Себя — без мамы и папы. Себя — без сына и дочки.

Себя, перед треснутым зеркалом, там, где Япония замерла...

Там, где мир смотрит и не понимает зеркал. Там, где мир никогда не поймёт,

что недолго осталось ему зеркала созерцать. Созерцать можно в зеркале Мир.

Но битое его отражение, можно лишь мельком увидеть.

Для европейца смерть — не бытие. Самурайская сметь иная.

Самурайская смерть движет нацию, словно бриз океан.

Цунами, оно — янь. Мы — инь. Мы иньские в его яньской влне.

Как яркое небо в тугих облаках Фокусимы. Это нельзя объяснить с помощью.

Это нельзя объяснить беспомощным рыбакам. Это — японский.

Это иероглифы в пене волны, крабы в песке...

Это раскосые Будды глаза. Это предки.

Чьё почитание — выше снегов Фудзи.

Выше бога загробного имра Ямы.

Мёртвые Эдо, выше ныне живых.

«Страна мёртвых» — выше нынешней жизни.

Япония, это для европейцев. Для японцев это, почти дословно:

«Великая гармония и мир». Это то, что гасит цунами, когда они приступают.

Не мешая им приступать на берега. У Эдо хватит берегов.

Калиграфия рождает и стирает берега Эдо...

Снег кружит и кружит... Снег кружит и кружит.

Снег кружит — над крышами Эдо.

Он будет кружить там и над Землёю всегда.

Снег забывчив.

Он помнит, лишь Вечность...

КОСМОНАВТИКА.

Вот — есть аэронавтика. А выше неё, космонавтика уже наблюдается.

Есть ещё акванавтика, но к нашей теме она не очень ложится.

Плотно на глубинах и мрачно... и рачков там белёсых полно.

А звёзды в глубинах — отсутствуют.

Мрака вокруг полно, а звёзды отсутствуют.

Поэтому, отринем глубины и ринемся ввысь!

Туда, где кружа танцуют галактики!

Туда, где слепят их сердца!

У кого ещё не налито?

ИЗВРАЩЕНЕЦ.

Недавно поймали извращенца, который изнасиловал сам себя.

Правда, в неизвращённой форме. Гибкости ему недоставало.

Попросту говоря — не дотянулся.

Когда же спросили его — зачем это он?

Тот, только моргал глазами на «полис ментов».

И пожимал изнасилованными плечами.

Громко рыдая изо рта.

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН.

Альберт Эйнштейн сидел за маленьким столиком в пыльной

конторке и всклокочено там улыбался. Кривая трубочка

во рту Альберта — давным-давно потухла. Но Эйнштейн

продолжал улыбаться, пока хозяин конторки не предложил ему –

убираться домой, чтобы там ночевать.

Эйнштейн поднялся.

И, сложив исписанные надвое листочки «Теории относительности»,

сунул их в карман потёртых штанов и, надев на голову фетровою шляпу,

проследовал через распахнутое настежь окно первого этажа к себе домой.

Позабыв при этом на столике кисет табаку. Хозяин же конторки,

закрыв окно заведения, вышел на улицу через парадную дверь.

Придя домой и не обнаружив в наличии кисета, Эйнштейн направился

прямиком в конторку. Где, высадив кирпичом стекло, уселся к пыльному столику,

куря там душистый табак, и продолжая написание.

Где поутру и застал его хозяин заведения, войдя через парадную дверь.

Альберт Эйнштейн сидел за столиком с потухшей трубочкой во рту.

И всё повторял:

— Ежели разогнать паровоз до скорости света, то все часы в купе остановятся.

И чай в подстаканниках не остынет уже никогда!

Затем, он поднялся и произнёс:

— А смерти, больше не будет. Одна только жизнь!

OLD STILE.

Когда люди думают, они глупеют. И в этом нет парадокса.

А есть здравый смысл. Он простой — лучше б Любили.

Любовь — не терпит «здравомыслия». Она ведь слепа.

Свет ослепляет её. Там, только Свет.

Там, только Полёт. Там, только Песня.

Когда мне говорят о Главном, я тихонько смеюсь.

Когда меня спрашивают: «А зачем это вам»?

Я закрываю лицо ладонями, чтобы скрыть улыбку.

Когда Любовь... нежданно подлетает ко мне, я зажмуриваюсь.

Зная, что пыльца её крыльев очень тонка.

Зная, что трепетание их, очень нежно. Зная что...

Далее я замолкаю. И цежу кислое вино при полной луне.

Далее я забываю себя...

Чтобы утром проснуться, на восходе майского дня,

открыть слипшиеся веки и, тихонько прошептать:

«Свершилось...»

ПРАВДА.

Когда люди говорят правду, они смотрят на вас прямо. Но, не все.

Некоторые из них, которых Правда коснулась, стараются промолчать.

Не потому что им есть что скрывать, а потому что Правда не нужна людям.

Если же люди врут, то отводят глаза.

Когда люди косоглазы, затруднительно сразу ответить

на простой в общем вопрос:

«Говорят они Правду, или же бессовестно врут вам».

С «заиками» проще. Говоря правду, те меньше заикаются.

А вот со слепыми — сложнее уже. Глаза их, под тёмными

стёклами, скрывают остановившееся...

С детьми, совсем уж легко. Говоря по простому —

извертятся все, пряча глаза полные слёз и заикаются,

когда краснея бессовестно врут вам!

Поэтому — учитесь видеть людей.

А научившись видеть, учитесь Любить их.

Любовь ведь, отличное лекарство от любой лжи.

Ложь — это страх.

А Любовь, это даже больше, чем безрассудство и безстрашие.

Любовь превозмогает — над нами — тёмную силу и власть.

КНАУФФ БЛЮМКИНДОРФФ.

Кнауфф Блюмкиндорфф долго катался в экипаже по своему поместью,

покуда лошади не встали, тяжело дыша и исходя паром под ним.

— Экие вы есть грязные, лошади! — прокричал Блюмкиндорфф,

покидая экипаж и подходя к ним — Да и экипаж мой, натюрлих, не лучше!

Всё тут одно к одному!

Проходящие мимо крестьяне, не признали совершенно

в эдаком заляпанном виде барина Кнауффа Блюмкиндорффа.

И принялись дразниться, высовывая язык и показывая на него пальцем.

И лишь, отборная немецкая брань, густо пересыпаемая местными выражениями,

заставила их признать Блюмкиндорффа.

Они плюхнулись тогда в раскисшую грязь, и принялись причитать там

и раскачиваться:

— Барин то наш, отменно как по «русски» изъясняется! — говорили они —

Таперича, мы тебя признаём!

— То-то же! — кричал Кнауфф, подходя к крестьянам и пытаясь поднять

их с раскисшей земли — А то, ленивые все. Работать они не хотят!

Над барином только потешаются! — кричал он, подбирая ком глинистой

земли и замахиваясь над ними — Высечь всех, их бин необходимо!

На конюшню немедля отдать!

Те крестились на груди и валились перед барином в весеннюю грязь.

— Так, до вечера я вас не подыму! — размахивал руками Блюмкиндорфф —

Немедля отставить всякую порку! Идти меня в бане мыть, лошадей чистить,

и экипаж от грязи оттирать! На хаус! — и, со крипом сев в экипаж,

он негромко причмокнул, помыкая лошадей — Пшли родимые. Щнель!

И те понуро побрели, чавкая по весенней распутице к дальней,

в распускающихся цветочках усадьбе...

А местные крестьяне пристроились на сухоньком пригорке перекусить,

чем Бог помог, на дальнюю дорожку.

— Барин то наш, хоть и «немчура», а вишь ты — дух местный как понимает —

говорили они, раскладывая еду на суконке — Россее матушке торопиться некуда.

За плечами у неё древняя глубина. Аж, допотопная. А впереди — ещё того необычней —

земные народы, по людскому праву жить научить. Чтобы Душа в людях пробудилась.

Вон оно как! — улыбались бабы да мужики.

И, широко перекрестившись, принялись они на пригорочке

за нехитрою свою еду.

НАПЕРЕГОНКИ.

Человек, по фамилии Куц, бежал за автомобилем наперегонки.

«Обгоню его и перегоню — хватая ртом воздух думал он —

А ежели и не догоню, то всё равно — хорошо»!

Наконец он остановился и принялся улыбаться прохожим.

Девочка с шариками подошла и подарила ему воздушный шарик.

Куц погладил её по голове в бантиках и та убежала.

А машина, не вписавшись в крутой поворот,

врезалась в телеграфный столб.

ЗАБЕГАЛОВКА.

У Чемши — Гималайского на работе случился обед.

В обед он обычно поднимался и ходил перекусить

в ближайшую через дорогу забегаловку. Но сегодня,

решил направиться в дальнюю.

Там он уселся за столик и принялся дожидаться официанта.

А в забегаловке, в это время, приключился сильный пожар.

Вовсе не дождавшись официанта, Чемша — Гималайский

был госпитализирован с чумазым лицом и слезящимися глазами

в ближайшую больницу на Пироговке, где и провалялся до утра.

А когда утром пришёл на работу, был не узнан сотрудниками

и выставлен ими на улицу. Где и направился через дорогу,

в сторону ближайшей забегаловки, чтобы там напиться.

А извозчики, натягивая вожжи, кричали объезжая на него:

— Куда прёшь, сволота чумазая?

— Напиться напротив иду — отвечал Гималайский, указывая

глазами на забегаловку — По причине моей душевной грусти.

И те, извинившись, подхлёстывали лошадей. объезжая

тротуарами Чемшу, понимающе улыбаясь Гималайскому.

ДЕТИ ПАХНУТ КАК АНГЕЛЫ.

Дети пахнут особенно. Они ещё пропитаны запахами дальних Миров,

откуда недавно пришли. Дети пахнут как Ангелы. Те, кому удалось

удержать в Душе аромат дальних Миров — становятся Старцами.

Старцы пахнут особенно.

Душою своею они напитались запахами Беспредельности.

Их тела источают тончайший аромат Вечности, а дыхание

благоухает амброй Любви. Старцы пахнут как Сыны Божьи.

Вдыхая живительный огонь Создателя, льющийся

из Его чистейших и праведных уст.

МЫШКИ И СЛОНИКИ.

Слоники и мышки боятся друг дружку.

Мышки слоников оттого, что те могут ненароком их раздавить.

А вот слоники мышков? — непонятно уже почему.

Возможно, слоники в прошлой жизни были мышками.

И их ненароком слоники раздавили. Ну, те самые слоники,

которые при нынешней жизни — уже мышата.

Если запутались вы окончательно и мысли разбрелись,

советую перечесть это заново.

ПЕСКАРИ.

Один подошёл к другому и сказал:

— Я Петров.

Другой был с удочкой и ответил:

— Я теперь за пескарями иду.

Петров сказал:

— Давай вместе идти — и достал из штанов бутылку.

— Я не пью на рыбалках — ответил другой —

Шумно потом бывает. Траву только на рыбалках курю.

Петров сунул бутылку в штаны и добавил:

— Я знаю такое — ежели поплавок пляшет — значит клюёт.

Рыбак взглянул на свою удочку без единого поплавка, и произнёс:

— Впервые такое слышу! Петров, тебе опохмелиться необходимо.

Тот вынул из штанов бутылку, выпил всю целиком и вытер губы.

— Теперь, я вполне готов для рыбалки — уверенно заявил он —

Удочку разматывать мы не будем. Воткнём её в землю на берегу.

Посидим, покурим... Тихонько обо всём побеседуем.

— Я Заморывайко — сказал рыбак — Васисуалий Бенедиктович.

Они обнялись и пошли к реке.

Ловить там пескарей.

СЕСТРЁНКА.

Есть у меня сестрёнка. Имя ей дали Светлая.

Дальние, зовут её Ольга. Ближние, называют Гулька.

Длинный носик у неё — в бабку. Глазки серые — в папку.

Волосики светлые и улыбка — в мамку.

А сердечко в груди у неё — в Ангела.