Знаешь, я когда-нибудь напишу тебе письмо от руки. Да-да, старательно, не чувствуя боли в затекающей руке, буду сидеть и писать-писать-писать. Почему я не делаю этого сейчас? Ну, так все просто — это долго, да и ты не разберешь мой почерк. Хотя кого я обманываю. Я просто боюсь, что ты узнаешь по этим самым закорючкам куда больше, чем я готов тебе дать. Пока.
Мне двадцать один, но я чувствую себя на все сорок. Я боюсь думать, что буду чувствовать, когда мне будет сорок. Мне грустно, и поэтому я пишу тебе сейчас. Одно из самых главных преимуществ Интернета это то, что ты не видишь моих глаз. Впрочем, я ведь тоже их не вижу. Означает ли это, что реальность вокруг меня виртуальна? Не знаю, сложно думать над такими громадными вещами.
Мне двадцать один, а это значит, что пальцев на руках и ногах уже не хватит, чтобы охватить всю мою жизнь. А это значит, что я живу уже слишком много. А сколько тебе лет? Я хотел бы, чтобы тебе было 19. Это очень красивое число. Надеюсь, когда-нибудь я расскажу тебе, почему я так считаю.
Ведь мы увидимся? Да? Хотя, что это я… Нагло, да, согласен. Не стоит торопиться. Один из главных недостатков Интернета — скорость. Я не успею моргнуть, не успею осознать тот факт, что это письмо отправлено, а оно уже будет лежать в твоем почтовом ящике. В этом плане бумажные письма куда лучше. Они ласкают и тревожат предвкушением. А ты любишь писать письма? Знаешь, я хочу, чтобы мое письмо для тебя было первым. Одно из самых больших удовольствий дарить новые, воистину новые эмоции.
Мне одиноко, и поэтому я пишу тебе сейчас. Заполняю черными буковками белоснежный листок бумаге. Белый кусок хлеба в черной икре грусти — как тебе аналогия? Хотя, наверное, я просто проголодался. Ассоциация с режущим глаза холодным снегом была бы гораздо сильней. Ты видела хоть раз такой снег?
Хотя это зависит от того, где ты живешь. В городе, наверное, такого снега и нет. Грязь, пыль, дым. Наверное, поэтому в мегаполисах наиболее четко чувствуешь свое одиночество.
Как говорил Бодров? Встань на перекресток, и представь, что тебя нет. И мир прекрасно будет жить дальше.
Наверное, ты хочешь узнать, где живу я? Нигде. У меня нет места, которое я мог бы назвать своим домом, у меня нет вещей, нет людей, которые я мог бы назвать своими. Да у меня вообще ничего нет, кроме себя самого. Но знаешь, от этой мысли становится гораздо легче жить.
А как живется тебе? Легко? Тяжело? Как вообще ты взвешиваешь жизнь? Что стоит на противоположной чаше весов? Счастье? Почему я задаю так много вопросов, спросишь ты, наверное. Не знаю. Но сейчас мне это нужно. Хотел бы я посмотреть сейчас в твои чуть растерянные глаза, да.
Я пишу тебе о себе, чтобы стать чуточку ближе. Каждое предложение о себе для меня шаг, метр, километр к тебе. Я не знаю, сколько тысяч метров разделяет нас, но я буду писать до тех пор, пока не устану. Заранее извини, если я расскажу о себе то, чего ты пока не хочешь знать.
Анонимность — это хорошо или плохо? Я сижу и думаю, а что же написать — недостаток это, или преимущество Интернета? Не знаю, оставлю на твое усмотрение. Тем не менее, я не хочу, чтобы это грубоватое слово стояло между нами. Хочу, чтобы ты видела мое лицо, хотя бы виртуальное.
Не то, чтобы я стесняюсь послать тебе свою фотографию, просто это ненужно. Но я уже придумал, что отправлю тебе. Не беспокойся.
Никогда не любил смайлики, активно используемые в просторах Сети. Скобочки, двоеточия… Кто-то отменил слова? Я УЛЫБАЮСЬ тебе сейчас, слышишь?
Задумался, глядя на это последнее слово. Я пытаюсь говорить с тобой посредством значков, пытаюсь вложить в них свой голос. Абсурдно.
Хотя я хотел бы услышать тебя. Твой смех, твой плач. Я не знаю, почему я подсознательно воспринимаю тебя как девушку, хотя вероятность этого, если прикинуть, всего 50%. Надеюсь, ты не математик и не будешь придираться (улыбаюсь).
Я люблю синий цвет. Люблю запах корицы. Люблю сильный дождь, люблю улыбаться людям. Люблю их улыбки, глаза, ладони.
А вы обводили в детстве ладони цветными карандашами? Я — да. И лишь когда вырос, понял, насколько это интимное действие. Ведь в соприкосновении рук кроется куда больше смысла, чем в любом диалоге. Хотя, конечно, с взглядом это не сравнимо.
Знаешь, что я делаю сейчас? Да. Я взял белый лист бумаги, положил на него ладонь и начал обводить его красной ручкой. Знаешь, что я сделаю потом? Да. Я положу этот листок на сканер и приложу фотографию к своему письму.
Да чего там, я уже это сделал. Надеюсь, ты не увлекаешься хиромантией. Не сказать, что я сильно в это верю, но мало ли.
Хотя что ещё ты можешь узнать обо мне?
То, что меня два года назад бросила девушка, и я не могу до сих пор её забыть? Вряд ли мои ладони ещё хранят тепло её кожи.
То, что теперь я катастрофически одинок? Это очевидно. Ведь я пишу тебе, не зная ни твоего имени, ни твоего голоса, ни твоего лица, ни цвета твоих глаз. Но не сочти меня эгоистом.
Я пишу для того, чтобы ты это читала. Слышишь?
Сейчас я нажму клавишу Enter и мое письмо полетит далеко. Не знаю куда, адрес я выбрал наугад, быть может ты вообще моя соседка, быть может ты даже и не знаешь русского языка. Это «далеко» всего лишь мое мироощущение. Я далеко от него.
Когда ты увидишь мой рисунок, приложи к нему свою ладонь. Я почувствую. Точнее, я надеюсь, что в моей груди что-то шевельнется в этот самый момент.
В чудо верить нужно. Иначе просто исчезает смысл жизни. Ведь так, да?
Спасибо, что читаешь эти строки.
Когда-нибудь я обязательно напишу тебе бумажное письмо.
Женщина закончила читать письмо. В горле пересохло, ей было сложно говорить так долго. Да и к тому же отчаянно хотелось плакать. Она кликнула мышкой по кнопке «Печать», повернулась, и обняла сидящую рядом девушку. Сказав что-то матери, та осторожно выскользнула из её объятий и поднялась со стула. Привычно выставив руки перед собой, сделала пару шагов к принтеру. Положила руки на теплый вибрирующий пластик принтера, мысленно поторапливая громоздкую машину. Осторожно нащупала горячий листок и, чуть смяв его, прижала к груди. Вернулась к матери, и чуть хрипло сказала:
— Помоги.
Ладонь в ладонь.
Только в мире слепых все на самом деле.