Вионор Меретуков — Три ошибки

                   Я стоял в махровом халате у раскрытого окна и благосклонно озирал обширную площадь Республики, которая с утра выглядела так, словно ее вымыли дамским шампунем и расчесали деревянным гребнем. Площадь благоухала свежестью. Так пахнут пожилые ухоженные женщины.    

            Гостиницы привлекательны тем, что там часто в голову приходят дельные мысли. Итак, сейчас меня интересовала мысль о загадке смерти и всего того, что произойдет с моей душой после завершающего сокращения моей бесценной сердечной мышцы. Мысль, скажу прямо, не совсем веселая.

                Я совершенно уверен, что бессмертие существует. Но оно имеет такие формы, которые меня не устраивают. Отлетев, душа попадает в некое безразмерное вместилище, где хранится общая душа человечества.

           Душа почившего индивидуума вливается в громадную общечеловеческую душу, где она обезличивается, как бы растворяясь в густом растворе, замешанном задолго до того, как туда попали грешные души авторов Библии.

                По мере надобности Господь разливательной ложкой черпает из этого котла порцию наваристой душевной субстанции и наполняет ею корпус очередного новорожденного младенца.

               Попадет туда, в эту метафизическую ложку, частица твоего бессмертного «я» или не попадет, никакой роли не играет. Все равно это уже будешь не «ты», а некий новый человеческий продукт, который проживет свою жизнь от звонка до звонка, и это будет его жизнь и ничья другая. Вот тебе и вся идея бессмертия...

                    Интересно, до чего бы я додумался, если бы вчера допил остатки виски?..

                    Пора было сниматься с уже насиженного места и перебираться куда-нибудь подальше, туда, где нет толп туристов, где не горланят песни по ночам и где властвуют покой, воля и надмирные законы, которые помогут мне думать о не написанной еще строке, как о части моего «я». Надо было думать о книге, требовательном читателе и своей совести. Средь фальшивых звуков не родится чистая нота.

                    Отец последует за мной, куда бы меня ни занес случай. В этом я был уверен.

Даже если привидевшийся мне образ лишь порожденный моим расшатанным воображением символ, он сидит во мне, как застрявшая в горле кость, и он умрет тогда, когда перестанет биться мое сердце.

                    В середине дня я освободил номер и на арендованном «Пежо» выехал из города. Я ехал наобум. Но мною руководила твердая уверенность, что я все делаю правильно.

                    Язык дорожных рекламных щитов говорил, что я опять в Австрии. Или — в Германии. Или где-то в пограничной области. Мне было наплевать, где я нахожусь.

                    Около трех пополудни я свернул с трассы и, проехав несколько километров по местному шоссе, въехал в маленький городок, названия которого потом так никогда и не мог вспомнить.

                       На центральной и единственной площади располагались три гостиницы. Я выбрал ту, которая на моем пути оказалась третьей, и уже через полчаса сидел в ресторане и за две щеки уплетал деревенский обед, состоявший из куска запеченной баранины с острой приправой и горы жареной картошки. Всю эту красоту я запил литровой кружкой отменного пива.

                       Я так наелся, что мне стало трудно дышать.

                       Обслуживал меня сам хозяин. Звали его Аксель Фокс. Герр Аксель сказал, что я буду жить в лучшем номере гостиницы, окна которого выходят на площадь.

                   Я не удержался и заметил, что предпочел бы, чтобы окна выходили во внутренний дворик. Тогда он сказал, что окна всех номеров выходят на площадь.

                   Я не нашелся, что ответить, и в замешательстве пожал плечами. Аксель засмеялся.

—         Вы русский? — спросил он.

           Я на секунду задумался. У меня по-прежнему был паспорт на имя Паоло Солари, и паспорт этот герр Аксель мне еще не вернул.

—         Пожалуй, русский.

            Аксель удовлетворенно крякнул.

—         Я русских определяю безошибочно, — сказал он.    

—         Как вам это удается?

—         Это не сложно. Русские обычно прикрывают свою неуверенность развязностью. Простите...

—         И это все?

—         Они заказывают слишком много блюд. Потом пытаются все это съесть. И редко кому это удается.

—         Очень интересно. Но ко мне это, вроде бы, не имеет никакого отношения: мой обед мог заказать любой немец или англичанин... И, как вы заметили, мне удалось съесть все, что вы подали. А знаете, почему? Обед мне очень понравился.

            Аксель расплылся.

—            Благодарю. И, тем не менее, я вас распознал.

—            Вам бы в полиции работать, герр Аксель.

—            А я там и работал. Пока не получил наследство. Я не стал класть деньги в банк, я приобрел вот этот домишко, открыл гостиницу и вышел на пенсию. Думаю, я сделал правильно.

            Он принес мне еще одну кружку пива. Я тут же прильнул к ней губами.

—            Не сочтите это пустым любопытством, — герр Аксель сделал строгое лицо, —

но мой долг гражданина...

            Он запнулся. Я повторил:

—            Итак, ваш долг гражданина…

—            Да, мой долг гражданина и бывшего полицейского…

—            Я вас понимаю, — сказал я и улыбнулся. — Моя жена итальянка…

            Он изумился:

—            И вы взяли фамилию итальянки?!..

—            А что тут такого? Ага, понимаю, вы не любите итальянцев.

            Он хитро подмигнул.

—            Напротив, я очень люблю итальянцев, можно сказать, я их просто обожаю, особенно — итальянок. У меня у самого жена итальянка. Но! — он поднял указательный палец. — Я бы не советовал никому брать фамилии жен. Вот я, например. Я заставил жену взять мою фамилию. А заодно и поменять вероисповедание. Хотя, если честно, мне было на это наплевать. Я в Бога, если откровенно, не очень-то... Но мне необходимо было настоять на своем. С этого, с расстановки правильных акцентов, должна начинаться всякая супружеская жизнь.

            Я оторвался от кружки и внимательно посмотрел на хозяина.

—         Я полностью разделяю ваши суровые, но такие разумные взгляды на брак.

—         Да-да! — воскликнул он. — Если вы этого не сделаете, жена быстренько сядет вам на шею, вы и заметить не успеете. И ваша жизнь превратится в ад. А если вы хотите, чтобы ваша жизнь с женой была полна гармонии и любви, вы должны все время держать ее в узде. Иногда полезно доставать из чулана арапник и... Это я к тому, что не стоит ограничиваться только демонстрацией... Наши предки в этом отношении могут служить нам примером. Короче, она поняла, что если будет артачиться, то я на ней не женюсь.

—         И вы?..

—         Я поступил как благородный человек... Она ведь была на сносях. Она была готова на все, только бы выскочить замуж.

—            Итак, вы женились…

—            Женился. А что мне оставалось делать? Иначе ее братья со мной бы расправились. Безжалостный народ...

—         Неужели?

—         Да, такие у них, у итальянцев, законы... Они бы меня зарезали. Да и ее заодно...— он хихикнул. — Это же итальянцы, что с них взять: они у нее в роду там все такие: по виду тихони, а чуть что — сразу за тесак. А теперь мы родственники... — добавил он сокрушенно. — А вы, я смотрю, странствуете без жены? Счастливый человек! — он завистливо вздохнул.

—         Моя жена умерла, — похоронным голосом произнес я.

—         Господи Иисусе! — перепугался он. — Недавно?

            Я покачал головой.

—         Стало быть, давно?    

—         Стало быть, да.    

            Он понимающе кивнул.

            А теперь он, наверно, скажет: «Так-так-так, значит, жена ваша померла, а фамилию-то вы оставили. На память, так сказать. К чему бы это?..».

        Но он обманул мои ожидания.        

—     Ваша жена была католичкой? — спросил он после паузы. Я посмотрел на него. Его плутовские глаза были полны участия.    

—         Да, — твердо сказал я.

—         Слава Богу, — успокоился он. — Было бы хуже, если бы ваша покойная... — он опять сделал паузу и, не скрывая лицемерия, поджал губы, — если бы ваша покойная жена была вне вероисповедания. А так, по крайней мере, теперь вы знаете, где она… — он возвел глаза к потолку.

            То, что мой хозяин безбожно врет, было ясно как день. Но врал он творчески, вдохновенно. Это, конечно, касалось и его итальянских родственников, этих мифических братьев с острыми ножами и всего прочего. Я даже думаю, — и его полицейского прошлого. И это в нем привлекало. Меня начинал забавлять этот разговор.

—         Да, вы теперь точно знаете, где пребывает ее душа, — повторил он, заглядывая мне в глаза.

—            Не уверен…

—            Но она была, наверно, святой женщиной? Что-то мне подсказывает, что с вами ей пришлось нелегко, и только святая женщина…

            Я с удовольствием кивнул.

—         Вы правы. Разумеется, она там, — я тоже посмотрел на потолок. — Моя жена была, действительно святой женщиной.

—         Это случается… — с сомнением сказал герр Аксель и вздохнул.

—         А вы, простите, католик? — спросил я.

—         Избави Боже! Протестант, разумеется. Но здесь поблизости нет кирхи, и я вынужден посещать службу в католической церкви. Правда, я хожу туда только летом, потому что зимой меня почему-то не тянет к Богу и больше тянет в сон, а летом в церкви прохладно и мухи не залетают...

—            Я смотрю, вы богохульник, герр Аксель.

—            Не без того.

            Он принес кофе и здоровенный кусок шоколадного торта.        

—            Дочка печет, — сообщил он с гордостью, — не хуже, чем в Линце. А вы путешествуете просто так или по делам службы? — вопрос был в гоголевском стиле.

—            Да как вам сказать... Я писатель.

—            Вот как! Вы, наверно, очень умный человек?

               Я с достоинством наклонил голову.

            Я отправил кусочек торта в рот и поднял брови. Торт был необыкновенно вкусный. Я расправился с ним меньше, чем за минуту.

—            Передайте вашей дочери мой искренний восторг и сердечную благодарность. Что там Линц! Если бы за изготовление тортов давала ордена, я бы ходатайствовал перед вашим президентом о награждении фрейлейн Фокс самой высокой государственной наградой.    

            Хозяин гостиницы покраснел от удовольствия.

—         Однако, я заболтался, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за превосходный обед. Пойду, вздремну, устал с дороги...    

                                                        *********************

            Если все сущее создано Богом, то в этом должен быть какой-то смысл. Мир абсурден. Мир как был, так и остался хаосом. Только мы называем это иначе.

           Я думаю, что в хаосе и абсурде должен быть некий смысл. Уловить его — задача не из простых. Думаю, что тот, кто сумеет это сделать, станет величайшим из мудрецов или безумцем из безумцев.

           …Я спал не менее двух часов. Кровать была очень широкая, с ровным и мягким матрацем, и я великолепно выспался. Приняв душ и выпив в баре чашку кофе, я отправился на прогулку.

           Я сделал круг по площади. Миновал несколько открытых ресторанчиков. Почти все столики были заняты. За ними сидели некие праздные люди и с удовольствием утоляли жажду вином.

           Я зашел в церковь. Хотя было около восьми вечера, церковь была открыта. Внутри не было ни души.

        Стараясь ступать бесшумно, я прошел по мраморному полу к алтарю и осенил себя крестным знамением. По-православному. Надеюсь, Господь на меня не в обиде.

Ему ведь все равно, на каком языке и в каком храме, католическом, православном или мусульманском, к нему обращаются с просьбами.

           Не переставая креститься, я осторожно опустился на колени. Я видел себя со стороны. Вспомнился «Блудный сын» Рембрандта. Моя голова была покрыта коростой, израненные ноги загрубели и опухли. Я замер у ног отца, благодарно прижавшись к его коленям.

            Слезы полились из моих глаз...    

            Я крестился и сквозь слезы жарко просил Господа вернуть мне отца. Мне казалось, он страдает и ждет от меня помощи...

           ...Я не искал отца, Вернее, искал, но делал это неубедительно. Потому что знал — отца не найти. Тем не менее, я обратился в районное отделение милиции.

—     Базилевский? А вы ему кто? Сын? Тогда пишите заявление, — в последнее время участились случаи пропажи евреев. Вы знали об этом?

—        О чем, о пропажах евреев? Но мой отец не еврей.

—        Все так говорят, — майор тяжело вздохнул. — Да вы не обижайтесь. У меня у самого жена наполовину еврейка.

—        Я не обижаюсь: просто он не еврей.

        Майор опять вздохнул.

—        Информация строго конфиденциальная, — сказал майор вполголоса и потыкал пальцем в бумаги. Мне показалось, что майор был под мухой. — Массово исчезают евреи... Как вы думаете, почему?

—        Знать бы... Может, уезжают...

—        Возможно, хотя времена теперь не те, — пробормотал майор и странно посмотрел на меня. Потом протянул чистый лист бумаги. — Пишите... Я такой-то, словом, заполните всё и верните мне...    

           Через месяц я получил извещение, что отца пока не нашли. Но поиски продолжаются, и об их результатах меня будут регулярно информировать в письменной форме. Я получил разновременно три уведомления самого пессимистичного содержания. Я понял, что надежд найти отца у меня нет.

        «Господи, — шептал я, стоя на коленях, — что я делаю здесь, в чужой стране, за тысячи километров от родного дома?

        Родного дома?! Да ведь я бездомный... Ну, хорошо, не от дома: от родных березок.

           Господи, если Ты есть, а я знаю, что Ты есть, спасибо Тебе, что Ты

дал мне жизнь, пусть даже такую непутевую... О, нет! Я не ропщу на свою жизнь, во всем виноват только я один. И было бы куда хуже, если бы я не родился! Спасибо Тебе и прости меня! Я много грешил, и главный мой грех...»

        Я вытер слезы и задумался. Какой же мой главный грех? И есть ли он у меня? Ну вот, ляпнул, не подумав... И в добротную, грамотно выстроенную молитву всадил опрометчивый посыл.

        Я долгое время верил, что жизнь — это цепь приключений.

А оказалось, жизнь — одно сплошное испытание. Когда я впервые понял это, то страшно удивился. Ведь лет до двадцати я был уверен в своей несомненной везучести.

Мне везло во всем: в карты, в спорах, в играх... Не было случая, чтобы я не успел на последнюю электричку.

Я выигрывал все соревнования, в которых участвовал.

На экзаменах я вытягивал тот единственный билет, который знал назубок.

Однажды зимой я споткнулся, на миг замешкался, пропустив вперед себя пешехода с кожаным портфелем, и несчастного убила громадная сосулька, предназначавшаяся вроде бы мне...

           Потом в один день все поменялось, и разовое удивление от неожиданной неудачи сменилось печальной уверенностью, что время тотального везения бесследно кануло в прошлое, и отныне мне будет везти не чаще, чем везет среднестатистическому обывателю.

С этим было трудно примириться. Но я примирился. Но где-то у глубине души продолжал надеяться, что времена везения еще вернутся.

            И вот мне повезло и повезло неслыханно: я нашел чемоданы с деньгами. Но — повезло ли? Мне сорок лет, а я еще ничего не успел сделать. И деньги никак не помогли мне избавиться от неудовлетворенности самим собой.    

           Я только попусту тратил время и увлеченно скорбел об этом. Я и еще Карл. Мы с ним только этим и занимались. Мы пара пустоцветов, родившихся не по воле Всевышнего, а по воле случая. Может, мой главный грех в том, что я родился?

        Мудрец сказал, что жизнь дается для того, чтобы человек каждодневно доказывал правомерность своего появления на свет. Звучит излишне нравоучительно и скучно.

И мне так жить не хочется. До того, в чем состоит смысл жизни, мне все равно не докопаться. Так коли уж я родился и пока еще жив, мне надо успеть на этом свете что-то совершить, хотя бы наделать как можно больше ошибок.

                                                   ***************

            ...Первую я совершил уже на следующее утро, решив остаться в маленьком городке без названия еще на несколько дней. Я же сказал накануне герру Акселю, что он удостоился чести принимать у себя писателя. Не стоило отступать и разочаровывать милого хозяина с собачьей фамилией. Каково жить под такой фамилией его итальянской жене? Интересно, а какую она носила до замужества?    

            Итак, поддержим герра Фокса в его заблуждении относительно моего ума и моего писательства. Не будем его разочаровывать. Я попросил принести в номер писчую бумагу и ручку.

            Надо было хотя бы приступить к первой главе. А в идеале — в течение недели и закончить ее.

            Раздался стук в дверь, и в комнату вошла девушка.

            Я посмотрел ей глаза. Это была моя вторая ошибка. Третью мы совершим вместе, двумя днями позже.

            А пока я лишь посмотрел ей в глаза. Это «лишь» надо убрать. Потому что я утонул... И понял, что если и выплыву, то это буду уже не я, а кто-то другой...

                                                                    ******************

            Все полетело к черту. В дыру между пространством и временем провалился герр Фокс с его итальянской женой, которую я так ни разу и не сподобился увидеть.

Туда же низвергся городок с церковью и моей лживой молитвой. И я сам с моими вялыми амбициями и мировыми скорбями провалился в бездонную расщелину, называемую любовью, страстью, смертельной немочью и полоумием.

    …И спустя несколько месяцев я очутился на привокзальной площади Чинквеченто в центре Рима. Без документов, без плаща, хотя по ночам было уже прохладно, без часов, отданных мною накануне за бутылку кока-колы и гамбургер, и самое главное — без желания жить.

Если во мне еще что-то и оставалось, так это туполобое стремление во что бы то ни стало вернуться в Москву.    

           Дочь герра Фокса, Мишель, оказалась маленькой дрянью, сорившей моими деньгами с такой умопомрачительной лихостью, что очень скоро от моего миллиона осталось лишь волнующее воспоминание.

           То, что Мишель дрянь, мне было ясно почти с самого начала. Но я заболел любовью, и излечить меня могла только пуля, петля или время.

                                                                            *********

        ...Описывать свою возлюбленную я не берусь. Таких женщин прежде я не встречал. Много позже я перечел Набокова. Но не «Лолиту», а «Дар». И многое прояснилось.

            Мишель была одушевленной копией моих представлений о любви, если рассматривать любовь как болезнь...

Ее душа, если она у нее была, принимала те метафизические формы, какие я хотел в ней видеть. Мишель сходу угадывала любое мое желание. Это было какое-то злобное волшебство, волхвование с привкусом садистского безразличия, которое мой замутненный глаз все же подмечал…

                                                                        ********

       …Сначала мы развлекались в Париже, Брюсселе, Амстердаме, Барселоне, Венеции…

           Когда ей осточертела Европа, она потащила меня в Лас-Вегас.

           Там остатков моего миллиона хватило ровно на неделю.

           Мишель бросила меня и исчезла с каким-то худосочным юнцом, который в отличие от меня казино не посещал. Зато у него был лимузин с ливрейным шофером.

           Повторяю, все произошло настолько стремительно, что я даже не успел отругать себя за идиотизм.

           Но, видно, Господь хранит идиотов. Спас Он и меня. Похоже, Господь иногда помогает тем, кто много и подолгу молит его о помощи. А я так страстно молился, что у меня болели скулы.

           И Господь услышал меня. Он послал ко мне ангела. Ангел, пока пронизывал мировое пространство и, преодолевая гравитацию, спускался с облаков, преобразился и явился ко мне в обличье Аделаиды.

            Сначала я увидел слугу ангела, ловкого юношу с тонкими усиками. Он с демонстративным усердием толкал перед собой тележку, на которой были аккуратно сложены знакомые красные чемоданы с уголками, сиявшими в лучах утреннего солнца так, словно они были сделаны не из латуни, а из чистого золота.

            Потом я увидел Аделаиду, рядом с которой вышагивал гигант в белом колониальном костюме. На голове гиганта помещалась соломенная шляпа с ярко-красным пером. Это был Петрунис. У меня мелькнула шальная мысль. А что если Славик убил Карла и Беттину и присвоил себе замечательную шляпу? А потом, войдя в раж, убил Сильвио, чтобы заодно уж завладеть и Аделаидой?

            Я сидел на скамейке и не двигался. Я вдруг почувствовал стыд…

Я был грязен, не брит, не чесан, словом, ничем не отличался от нищего. Каковым, в общем-то, и являлся.

            Сонные глазки Аделаида встретились с моими глазами. Полные губы скривила улыбка.

—            Я так и знала… — она не закончила фразы, подошла и положила мне руку на плечо.

                                                       (Фрагмент романа «Восходящие потоки»)

.