Coyot — Двое.

Проза / Миниатюры10-09-2012 14:24

Первый.

— Кто здесь?

— Да не кричи так. Я тут.

— А ты кто? Вот ё… Ничего не видать.

— Мне тоже не видать. Ты сам-то кто таков будешь?

— Эх… Тут, вишь, дело-то какое. Вообще, Василием звать.

— Вот уж странно, Василий. Я, вроде как, в женщину входил.

— Чего-чего ты делал?

— Да так. Ничего. Сиди пока, не мешай. Подумать мне надо.

— Да уж и посижу. Отдышусь хоть… Страху-то было.

— Угу.

— А тебя звать как?

— Претой.

— Не местный, видать — Прета. И давно тут?

— Слушай, Василий, не лезь, а. Не надо вот мне сейчас вопросов ничьих — тошно и так, рвёт всего.

— Ну как хочешь.

Второй.

— … А дальше?

— Смотрю в зеркало, здоровенное такое зеркало, во всю стену. Вроде бы и я там, а вроде и нет. И потом свет такой яркий, какого в жизни не видал — как от дальнего галогенками. Прямо в зраки! Я кинулся…

— Знаю, знаю, сам видел. Дальше-то что? Кто напугал так?

— Вот того не помню. Нет, стой, помню, но не знаю. Вспоминать страшно. Как будто что-то знакомое, что всю жизнь за занавеской пряталось, всю жизнь со дна поднималось, оголялось. Понимаешь, что всю жизнь сидело за стенкой, а тут — хрясь — через зеркало, и как заревёт, как вздуется, завоняет! Я бегом, оно в спину, слюной липкой под ноги. Смотрит, и глаза у него не на теле, а вот словно со всех сторон пузырятся. Видит что внутри печёнок у меня, тварь, всё видит… Тварь…

— Вася, не реви. Мы с тобой, кажись, в одной лодке.

— Не реву я. Только не буду больше вспоминать ничего. Сил нет. Сколько бежал — под чёрными тучами летел, под дождём, градом. Всё по каким-то разломам карабкался, в туманах червивых. Кости из пяток торчат, упал — ползу, кожу сдираю. Смотрю: пещера, тихая такая, травушкой прикрытая, ручеёк течёт живой. А вокруг лианы, да цветы, и в них ароматы такие… как у нас на ликёрном. Был у нас на ликёрном небось?

— Дальше-то что?

— Ну погоди ты. Заползаю, значит, и сразу всё темнотой оборотилось. И тихо, и как будто боли мои прошли. Ну а дальше и тебя услыхал.

— Да, Вась. Ничего-ничего, всё оно там осталось. Всё-всё.

— И пусть его.

— Точно. И двери крепко заперли.

— Слушай, а ты про какую-то бабу говорил, помню?

— Да это я так. Показалось, наверное. Тут видишь как, всё кажется только. Мерещится и баба и мужик, и что между ними протянулось от срама к сраму — всё кажется только. Да вот, Вася, оттого, что так оно плотно кажется, так зудит, оттого у нас весь геморрой и лезет. Вот ты, наверное, в семье жил, пёкся о детёнках своих, жене в глаза смотрел, умел смотреть. А знаешь, как без этого? Знаешь, куда всё выходит, куда требует? Голод, Вася, голод страшный, как в том разломе твоём туманном, бездна шамкает зубьями. И ищешь, бродишь, ноешь — год, десять, век, вечности. Да все мы одно находим, как ни думаем по-разному. Эй, Василий, ты где?

Третий.

— Прета!

— Да. Ну наконец-то. Я уж думал, мне всё приснилось.

— Прета, тут что-то шевелится. Господи, да когда ж оно кончится?

— Это ты шевелишься, я чувствую. Вот сейчас я пошевелюсь — кажись, разобрался.

— Ага, есть такое дело, слышу. Волна как будто. Мы что ж это, в воде?

— Думаю, да.

— То-то мне в рот оно лезет. Попробуй — не так уж и плохо. Как сироп. Жить тут, судя по всему можно. Только неудобно — тесно и жарко. Но наружу я не полезу, к этому уроду. Отодвинься немного, а то правда тела не чувствую, затекло всё.

— Не могу, привязали. Видать, пока спал, приходил кто-то.

— Чего кто-то?

— Приходил, говорю, кто-то, связал жгутом ноги.

— А, ясно. Ты громче говори, я что-то слышу плоховато. Ты как проваливаешься куда.

— Чего?

Четвёртый.

— Слушай, Вась. Что-то мне совсем мутно. Ты поближе давай, а то холодно.

— Да куда? Тут печёт, сваримся скоро.

— Слушай Вась…

— Да-да.

— Чего я там про бабу-то говорил? Срамного, небось, наговорил? Не помню ничего.

— Да не, сказал, что женщины хотелось.

— Вот не может быть. Чего её хотеть-то, кишку? Да и вообще, Вась, я сама-то — женщина.

— Как так? Стой, сейчас вот и мне мутно стало. Совсем мутно, огня поменьше бы.

Пятый.

— Говори, ну, только говори. Не замолкай. Вселенная молчащая, жгучая, а ты — слово и прохлада моя. Говори, Прета, не плачь.

— Не вижу ничего. Всё видела, всё такими цветами исходило, было время. Не могла коснуться цветов тех, но глаза были. Жадные глаза, до радуг охочие, цепкие, как когти соколиные. Кожа ветер чуяла, ароматы летали, плоды пунцовые. Не для меня росли, но когда видела их, тогда и жизнь во мне просыпалась. Жизнь она с чем сладка? — с желанием. Ожидание слаще сахара. А теперь что? Грей меня. Грей и слушай, я буду говорить, если хочешь, только огня своего дай, милый ты мой.

— Слушаю же. Только так хочется спать… Наконец-то хочется спать…

Шестой.

— Ты так громко плакал, что тебе снилось?

— Дворец, куда я шёл через кладбища. Золотой дворец, но чёрные трупы вставали из рвов вокруг него. А просыпался в пещере, видел всполохи красные, жался и кутался в рванину, и чудище рыкало у входа сюда.

— Ничего, ничего, я с тобой. Мы теперь вместе, мы теперь неразлучными будем.

— Обещаешь?

— Клянусь, на всю жизнь с тобой останусь. Клянусь и вот тебе кровь моя.

— Вот тебе моя.

Седьмой.

— Вижу тебя.

— Вижу. Помню тебя. Кажется, Ва… Вася.

— Так трясёт, меня сейчас вырвет.

— Ну вот. Фу… И ничего смешного. Что ты натворил?

— Сама не лучше. И убери свои ноги. Вообще подвинься, тесно. Как же тут тесно!

— Ну, дорогой мой. Можешь выйти.

— Не шути так. Я помню обещание.