Halgen — Гигантомания

Кавказская служба, конечно, была экзотикой. Где еще увидишь горы, покрытые даже летом снежными шапками?! Где к привычным двум измерениям добавится еще одно — высота?! Разве что в авиации, но она далеко от здешних мест, первые самолеты совершают свои неуклюжие полеты в окрестностях Петербурга. Тех самолетов никто из «кавказцев» и не видел, лишь некоторые любознательные офицеры читали про них в газетах.

Служба считалась тыловой. Как в Калуге или Рязани. Ведь война по всем бумагам завершилась здесь почти полвека назад. Но…

Ночную тишь то и дело прорывали отлично слышимые в горах выстрелы. Конечно, в кого палят среди низкорослой горной зелени, определить было невозможно. Может, горцы промышляют безобидной охотой, может — выясняют отношения друг с другом привычным для них способом. Но, не исключено, что и палят в кого-нибудь из наших. Отправиться в тревожную горную ночь для выяснения мог либо не дорожащий жизнью смельчак, либо — безумец. Кое-где такие, конечно, находились, но все одно ничего не могли выяснить среди плотного кавказского мрака.

Бывало, шальные пули в окрестностях пролетали и днем. И в крепостном лазарете всегда лечилось с пяток солдат и офицеров, задетых ими. Стрелков, разумеется, никто не видел, и каждый раненый вспоминал, что стреляли будто сами горы.

Тыловая служба везде скучновата. Но на Кавказе ее скука была помножена на заточение в крепости, из которой в одиночку не сделаешь и шага. Ни за ягодами-грибами, ни на местный базарчик. О местных дамах и говорить нечего — ни одна из них по своей воле не отдастся русскому, а чтоб взять их силой, потребовалось бы уничтожить все мужское население в округе.

Нет, Кавказ не покорен. Не покорит его и десяток войн, подобных былой. Ведь покорить пространство — это означает сделать его чем-то похожим на свое, родное. Как, к примеру, казаки покорили степь, прокопав в ней каналы, соорудив криницы, насадив сады. Но горы — не степь, сровнять их человек бессилен.

Бессилие видел казачий офицер Николай Лебеденко, когда наблюдал за продвижением по горным дорогам русских обозов. Десяток солдат подталкивает телеги и фургоны сзади, но не всегда их сил хватает, чтоб удержать. Тогда повозка соскальзывает по крутому склону, давя нерасторопных бойцов, и, сваливаясь под откос, обращается в груду хлама. Так за один поход можно и весь обоз потерять, что уже бывало. Можно, конечно, навьючить грузы на лошадей, но не всегда такое выйдет. Как, к примеру, привязать к коняге пушку вместе с лафетом?! Потому обозная служба на Кавказе, в отличие от разных ровных земель — вовсе не объект насмешек, но — место для подвигов.

Непроницаема эта земля для русского человека, и война повысила ее проходимость лишь незначительно. Кое-где построены подвесные мосты, поломка которых неприятелем возможна за считанные минуты. Чтоб строить по Кавказу дороги, придется потратить сил столько же, сколько на дорожное строительство во всей России с Туркестаном в придачу. Расстояния по русским меркам здесь вроде ничтожные. Но нет на Кавказе ни одного места, где можно построить дорогу по натянутой струне. Все дороги тут волей-неволей выйдут кривыми, а расстояние, отмеченное на карте в 20 километров, на месте может превратиться и в 200, а то и во все 300. Разве что авиаторы с путем через Кавказ когда помогут. Но это только тогда, когда они научат летать свои машины выше гор, до чего пока что далеко.

Горцы любят силу. Но как стать сильнее их, если бьешься теми же средствами, что они. А за ними — отличное знание родных гор и привычка к ловкому лазанию по ним, возможность легко укрыться в разбросанных повсюду селениях. В каждом ауле обычай давать приют всем своим людям. Наказывать за это — бесполезно. Тогда придется истребить весь Кавказ, а сделать это при всем желании — нечем.

Увы, вся мощь Империи на Кавказе воплотилась в почти беззащитного солдатика, шарахающегося от малейшего шума в горах. Даже лихим казакам не проявить тут своей знаменитой удали, ведь конь по горам не ходит. Здоровенный дончак или кубанец, в отличии от мелких горских лошадок — отличная мишень, видимая издалека. Потому и приходится отсиживаться в крепостях, которое по всем правилам военной науки — лишь оборона. Хорош же победитель, который обороняется после своей победы!

Над всем этим раздумывал лейтенант Лебеденко и решил, что победить горы можно с помощью машины. Такой, какой будет нипочем горное бездорожье, которая пройдет и по руслам бурливых речушек от одного края этой непонятной страны до другого ее края. От пуль туземцев она должна быть защищена броней, чтоб бессилие обожаемого ими оружия повергло их в трепет. Машина, конечно, должна быть гигантской, ведь ей надлежит не столько воевать, сколько обозначать русское присутствие. Понятие «Империя» и гигантская страшная машина должны стать едины для горцев. Испытав страх, горцы наконец-то покорятся русским и с приветливой улыбкой они, попробовавшие русской силы, будут проситься к нам в друзья. Пройдет поколение-другое и они, быть может, вольются в русский народ, как несколькими веками раньше влились, к примеру, татары.

Прежде всего требовалось соорудить основу машины, ее ходовую часть.

В одном из обозов катилась странная телега с большими колесами. Больше примечательного в той подводе ничего и не было, везла она какое-то тряпье, быть может — необходимое. Когда Лебеденко ее увидел, она стояла уже на вершине горки, дожидаясь, пока лошади со страшным ржанием да солдаты с грозными матюгами поднимут остальной обоз.

Возле телеги лениво покуривал самосад немолодой солдат-обозник, вся жизнь которого прошла в кавказском полку. По старости лет он, наверное, мог уже уйти в отставку, но куда ему уходить, если кроме полка в его жизни ничего и не было?! Потому и оставался.

— Что это?! — спросил Лебеденко, указывая на несуразно большие колеса.

— А, — махнул рукой обозник, — У абрека с арбы сняли! Их каталки ведь ловко по горам катаются, нигде не сползают, хоть лошадки ихние и слабее наших!

— Почему бы нам такие колеса не делать?!

— Да солдатики все из деревень Руси-матушки, вот колеса и делают, как отцы учили. Я ведь тоже эту премудрость не понимал, пока у абреков арбу не отняли!

«Я ведь тоже не смотрел, на чем они ездят тут. Все недосуг было!» — неожиданно подумал казак.

— Напишу командованию, пускай новые колеса приказом вводят! — сказал лейтенант.

— Пишите, Ваше благородие, — равнодушно ответил возница, попыхивая самокруткой. Чувствовалось, что существующее положение дел его даже устраивает, позволяя ему особенно не усердствовать на маршах и быть при этом в своем деле — лучшим.

Бумагу о колесах Лебеденко, конечно, написал. Но трудиться в этом направлении, убеждая командование в преимуществе больших тележных колес он не стал. Колеса интересовали его по другой причине. Ведь их можно увеличить еще больше, метров до 9 в диаметре, изготовить из железа и поставить на машину, о которой он мечтает! Тогда этой машине будут нипочем все преграды кавказских дорог! Сверху над колесами можно бронированную площадку соорудить, на ней парочку пушек разместить и с десяток новомодных пулеметов!

Заминка осталась лишь за сердцем машины, ее двигателями. Но тут надо было говорить со специалистами, сам казак в моторах не разбирался, а единственной известной ему силовой машиной была — паровая. Но ее на такое чудо техники не поставить — обслуживание сделается огромной проблемой. Ее же и углем снабжать придется, и водой.

Скука крепостной жизни развеялась, когда Николай уселся за чертежи. Мысли было необходимо привести в порядок и расставить их по местам, воплотив в линии чертежей. На каждом шагу с помощью математики вперемешку с интуицией, «шестым чувством» инженера, требовалось отличать возможное от невозможного и беспощадно корчевать пустые фантазии.

Наконец, чертежи были готовы и с курьером отправились в Петербург. Идти им больше месяца, ибо путь их будет кривым — сперва в Тифлис, и только потом — в столицу. Так уж устроено управление на Кавказе.

Отпраздновав с друзьями окончание работы, лейтенант почувствовал, что у него вновь появилось чересчур много скучного свободного времени. И Николай взялся за изготовление модели своей мечты. Чертежи чертежами, но жажда увидеть свои мысли переплавленными во что-то живое, подвижное, пусть даже деревянное и сильно уменьшенное, была невыносима. Вот на столике уже стоит хорошо отполированная маленькая машинка, кажущаяся из-за своей новизны — несуразной. Что-то вроде орудийного лафета или трехколесного велосипеда двумя колесами вперед с маленьким задним поддерживающим колесиком. Такую можно и показать кому-нибудь, чтоб жгучий интерес разжечь. Правда, моделька неподвижна. Можно для нее, конечно, заводные механизмы приспособить, но где же из взять, на Кавказе-то?!

В то время уже громыхала своими тяжелыми пушками Первая Мировая. Но на Кавказ она доходила лишь редкими газетами с их новостями. Ближайший, Турецкий, фронт был недалек. Но пройти сквозь Кавказ для турок — не легче, чем для русских. К тому же турки не наступают, а только обороняются да теряют земли.

Иначе обстояло дело с войной в Европе. Кавказским офицерам она казалась, как это не странно, весьма легкой. Что там воевать, когда можно все войска собрать да маршировать вперед, до самой победы! Ни тебе ущелий, ни гор, ни укрепленных аулов, ни засад. И за тыл всегда спокойно — он никуда не денется, противника там нет, ведь через фронтовую линию он не просочится.

Но нет. Не так было там легко. Сила столкнулась в полях с другой силой, и не в силах совладать одна с другой, обе зарылись в землю. Окопы с мерзлыми, калечащими ноги днищами, полчища тифозных вшей, которых в одном блиндаже куда больше, чем всех солдат в армии противника. Кровавые стычки, перемежающиеся с сердечными братаниями, тоска полей, взрытых и засеянных железом снарядов, хандра покинутых людьми и населенных птицами прифронтовых городков. Изредка — незатейливые солдатские радости вроде водки да гармошки… Солдат в той войне сровнялся с генералом — ни один, ни другой не ведали выхода из этой войны. Не виден он был и из царского кабинета. Мир на любых условиях означал бы потерю земель, занятых в начале войны неприятелем, и потому он означал потерю монархией лица, за которым сам собой начнется народный бунт. Но и продолжение войны могло привести к прорыву солдатского недовольства в глубины страны. Значит, и тут — бунт. Потому требовалось наступление, которое бы заставило противника принять если и не любой мир, то, по крайней мере, отказаться от мыслей насчет аннексий и контрибуций. Круг замыкался, война требовала войны. Потому был необходим инструмент, способный этот круг рассечь.

Тут Лебеденко и получил ответ. Его вызвали в Петроград.

Признаки цивилизации навалились на него, отвыкшего, прямо около вокзала. Множество людей, каменные дома, даже автомобили, хоть еще и малочисленные, но уже уверенные в себе. Все это могло шокировать, но не шокировало. Лебеденко было не до того, его встречал на вокзале князь Львов.

— Скажите, как выглядит Ваша машина?! — поинтересовался будущий неудачливый глава Временного Правительства.

Лебеденко показал макет-игрушку.

— А она ездит? — спросил последний из Рюриковичей, получивший власть.

— Моторов нет. Куплю заводной механизм, будет ездить. В Петербурге они есть!

— Вот-вот, Государь любит, чтоб наглядно было! Он, право, как дите малое! А как, позвольте полюбопытствовать, зовется Ваша штуковина?!

— Ну… Это должно быть что-то тяжелое и неотвратимое. А кто из зверей такому соответствует? Пожалуй, слон, но слоны в России не водятся. Мастодонт… Но не все знают, что это такое! Значит — мамонт! Вот и будет машина «Мамонт»! — пожал плечами изобретатель Лебеденко.

Купить игрушечный заводной моторчик и поставить его на «Мамонта» оказалось несложно. И на другой день Лебеденко с полированной игрушкой уже стоял в царском кабинете.

— Вот, Ваше Величество, моя машина!

— И это — спаситель земли Русской! — Николай Второй внимательно рассмотрел модель, — Забавно, забавно! Покажите, как она ездит!

«Мамонт» покатился по паркетному полу, и царь, присев на корточки, наблюдал за ним. Чувствовалось, что все последнее время он ждал какого-нибудь чуда, и вот чудо явилось. Пока — в виде крохотного жучка.

— Как он препятствие преодолеет, интересно?! — Николай Второй поставил на пути «Мамонта» том «Свода законов Российской Империи, который он извлек с полки. Машина вскарабкалась на него, бодро прокатилась по книге, и, не переворачиваясь, скатилась на пол.

— Чудесно! — захлопал в ладоши Государь, — Вот оно, спасение Отечества!

Конечно, модель спасти страну не могла. Требовалось хотя бы соорудить настоящую машину. Подходящие мощности для этого были в Москве, куда и командировали изобретателя. Для машины требовались могучие двигатели, создавать которые умели пока только авиаторы. Потому в группу Лебеденко включили нескольких воздушных конструкторов во главе с патриархом авиации — профессором Жуковским. Началась работа.

История не запомнила, была ли у Лебеденко семья. Быть может, пока он проводил дни и ночи в мастерской, где-то его ожидала верная, терпеливая жена, болеющая всей душой за мужа и его чудо-машину. Может, жена и не была верной, и в ожидании «непутевого» мужа она вовсю гуляла с каким-нибудь офицером, приехавшим с фронта на побывку. Не исключено, что и не было у него семьи, вместо жены у него была мастерская, а единственным его дитем был рождающийся «Мамонт»…

Как бы то ни было, спустя несколько месяцев «Мамонт» во всей своей исполинской красе стоял на лесной полянке под городом Дмитров.

Лебеденко по лесенке поднялся в его стальное брюхо, из которого грозно торчали стволы двух 76 миллиметровых орудий и десяток стволов пулеметов, казавшихся в сравнении с пушками — спичками. Авиаторы не успели оснастить машину специальными двигателями, потому вместо них пришлось приспособить два бензиновых мотора «Майбах», снятые со сбитого германского цепеллина.

Затарахтели двигатели, выплюнув струйки бензинового дыма. Лебеденко включил передачу, и машина пришла в движение. Прокатилась по полянке, преодолела овраг, поломав несколько древесных стволов, выехала на лесную дорогу.

Она ожила! С этого мгновения она — есть, присутствует в мире! На ходу «Мамонт» в самом деле выглядел ожившим кошмаром — при высоте в десять метров и длине в семнадцать, он мчал по проселочной дороге со скоростью в семнадцать километров в час! Конечно, скорость по меркам даже середины 20 века — невелика, но ее хватило бы, чтоб нагонять объятых паникой удирающих людей. А кто успеет убежать — того достанут пулеметы!

Впереди показалось болото. Лебеденко специально повернул к нему, и оба колеса выкатились на его зеленую хлябь. Но тут же маленькое колесико безнадежно увязло в водянистом грунте. Лебеденко принялся газовать, менять направления движения, крутить рулем из стороны в сторону. Все было тщетно! Исполинские колеса безнадежно буксовали, разбрасывая вокруг себя комья грязи и болотную жижу. Попытавшись выбраться еще с полчаса, Лебеденко махнул рукой, и вылез из железного нутра.

— Мощи двигателей не хватило. Оно понятно, «Майбахи» для того не предназначены, им дирижаблем рулить, там особой мощи не надо, он сам летит. Но на подходе уже наш новый двигатель с прямым впрыском, с ним «Мамонт» никакого болота не побоится! Скоро его до ума доведем, там можно будет и испытывать! — сказал Жуковский.

— Да и болота не на всех фронтах есть. Допустим, Северо-Западному и Западному эта машина не подойдет, а вот на Юго-Западном — сгодится уже сейчас!

На этом первые испытания закончились. Увы, они оказались и последними. А сам «Мамонт» сделался последним гигантом, созданным российской Империей, уже не изменившим ее участи.

Быть может, попади он на фронт, он бы и сделался инструментом победоносного наступления. Оживший кошмар солдатских сновидений породил бы такую панику, что позиции были бы брошены противником, а линия фронта — прорвана. Вкатившись в тыл, «Мамонты» сделались бы аргументами, достаточными для подписания мирного договора. Если уж войну нельзя было выиграть, то, по крайней мере, можно было бы выйти из нее без «потери лица». Развивать фантазию дальше тут бесполезно, ибо иной путь России, при котором сохранилась бы монархия, ведет нас в темный мир «иначе-возможного», который, быть может, и существует где-то в параллельной реальности.

Впрочем, такое наступление могло быть всего одно. К следующей атаке «Мамонтов» противник разобрался бы в них, обнаружил бы уязвимые места, которых во всякой принципиально новой машине — полно. К примеру — спицы исполинских колес, разбиваемые простым картечным выстрелом. Тогда бы влияние чудо-машины на историю и закончилось бы.

Как бы то не было, в истории техники «царь-танк» сделался характерным примером тупиковой ветви. Единственный плод работы над ним — это новые двигатели, так и не поставленные на «Мамонта», зато нашедшие применение в авиации. Они дали начало русской школе авиационного моторостроения.

Правда, есть версия, будто чертежи «Мамонта» присвоили себе англичане и вместе с чертежами другого русского «танка» — «Вездехода» Пороховщиков они легли в основу знаменитых английских танков. Которые и стали одной из «козырных карт», решивших в конце концов исход войны. Увы, не в пользу России.

Что же, тупиковые ветви в техники — закономерные спутники ветвей прямых. Их существование — признак бурной работы могучих технических умов, а, значит — и мощи нации. Которая, как не странно, оставалась у русского народа и в 1915 году. Гигантомания же — тоже неотъемлемое свойство имперского мышления, стремящегося творить символы Империи и в области техники.

Дальнейшая судьба Лебеденко никому не известна. Он ушел из истории вместе со своим «Мамонтом». Быть может, он сражался на фронтах Гражданской. Логично предположить, что — за «белых». Но мог и за «красных», которые обещаниями и угрозами забрали в свои ряды большинство бывших офицеров. Могла его судьба быть и причудливее, мог он попасть, к примеру, и в войско Нестора Махно.

В конце концов, он мог погибнуть от пули на фронте, пасть от выстрела в затылок в подвале какой-нибудь «чрезвычайке», спокойно дожить остаток дней где-нибудь в Париже. Мог остаться и в красной России, тихой незаметной мышкой глотая в ней остатки своей жизни.

Этого никто не знает. Его жизнь скрылась так же, как и его царь-танк в Дмитровском болоте, с которым она была неразрывно спаяна. Как оказалось — навсегда.

Исполинское тело танка еще долго торчало посреди Дмитровского леса, удивляя грибников и дровосеков. Это был единственный памятник Российской Империи, доживший до начала 20-х годов. Но в 1923 году, при страшной нехватке в стране металла, не удержался и он — был безо всяких церемоний «Мамонт» был распилен на груду сырья для доменной печки.

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год