santehlit — Пророки по крови

От одних намеков шума:

Всё бы молча в полутьму

Уводила думу дума.

                                            (И. Анненский)

Ты со мной еще?

Прекрасный повод для прекрасной прогулки в прекрасном месте под названием санаторий «Урал». Смотри — какие сумерки в марте чудные! Медленно, как бы нехотя, перетекает в ночь яркий солнечный день. Сиреневый полумрак сгущается под деревьями, а небо осторожно тускнеет, и на нем появляются звезды. Вон видишь — Венера засияла над горизонтом. Своенравная звезда Полярная подхватила Медведиц за хвосты и кружит в небесном вальсе. Будто из пыльного мешка вытряхнут Млечный Путь. Луна, красавица ночная, вынырнув из укутанного льдом и снегом озера, давит небесных светлячков сияющим колесом и томит женские сердца.

Баба в полнолуние на курорте это, брат, пострашнее торпедной атаки. Давно прошли те времена, когда говорили: «От трех лишь вещей бывает азарт — женщин, вина и карт» и с чувством исключительной благодарности писали фломастером на скамье: «Спасибо мужьям, отправляющим жен сюда». Давно уж отредактированы любвеобильные французы: «Не ищите женщину — явится сама!» Теперь мужики с грудью мыслителя и лбом классического борца бросают жребий — кому оставить карты с вином и отважиться на несложный мужской подвиг. Как говорится — мир уснул, но дух живой движет небом и землей.

Медленно и торжественно округа погружается в сон. Красота! Только снег, утомленный солнцем, тяжко вздыхает и оседает — целую крепко, мол, ваша репка. И ничего не поделаешь — весна! Пусть сыро и холодно тебе покажется, но вполне задумчиво и очень даже романтично.

Разве увидишь, почувствуешь это в городском калейдоскопе? Разве ложится так остро на душу смена времен года среди небоскребов? Там время летит — не успеешь заметить. Сумерки, приятные глазу, прочь разгоняют огни реклам. Дожди не пахнут грибами. А жизнь — спринт бессмысленный до полного изнеможения….

Одеваются, конечно, в городе — дай Бог на Пасху!

Зато на девятый день после нее все мы, верующие и неверующие, горожане и сельские жители, устремляемся на кладбище, чтобы почтить память предков. Столик накроем, на лавочку сядем, примем «на грудь» и думаем, как умильно глядят в этот миг на нас усопшие наши родственники и радуются за ныне живущих. Шмыгаем носом от почти невыносимого счастья — мы ведь не знаем, что бывает после смерти, и не можем считать ее безусловным злом.

Уж крышку туго закрывают,

Чтоб ты не мог навеки встать,

Землей холодной зарывают,

Где лишь бесчувственные спят.

Ты будешь нем на зов наш зычный,

Когда сюда к тебе придем.

И вместе с тем рукой привычной

Тебе венков мы накладем.

Венки те красотою будут,

Могила будет в них сиять.

Друзья тебя не позабудут

И будут часто вспоминать.

Покойся с миром, друг наш милый,

И ожидай ты нас к себе.

Мы перетерпим горе с силой,

Быть может, скоро и придем к тебе.

                                                                       (С. Есенин)

Сер Санычу конечно видней, но мне представляется иная картина — вот умер я, лежу под землей в гробу деревянном как кусок идиота и встать не могу. Вокруг непроглядная тьма и шуршание червей, которые поедом едят меня, а я их даже отогнать не могу. То-то и оно-то — в аду на сковородке, пожалуй, повеселей!

И как всегда к месту пророчество из глубин веков.

В день завтрашний нельзя сегодня заглянуть,

               Одна лишь мысль о нем стесняет мукой грудь.

               Кто знает, много ль дней тебе прожить осталось?

               Не трать их попусту, благоразумен будь.

                                                                                        (О. Хайям)

Скажешь:

— Вопроса не наблюдаю.

— А вопрос не в том, как одеваться — как соответствовать памяти предков?

— Кончай! Опять за крещение?

— От кого мой благовоспитанный сын узнал такое неприличное слово?

— Увы! Не от Льва Толстого.

— Вот чего у тебя не отнять, так это уместного чувство юмора.

— Остальное все можно?

— Ты всегда до того разумен, что смерть комарам и мухам! А понять религию как культуру и принять, как наследие наших предков, совершенно не можешь.

— Во что не верю, то не могу. Притворяться? Зачем? Ты книжки пишешь — тебе это нужно. Врать в угоду читателям, чтоб печатали — это бизнес. Как говорится — все на продажу, а между нами зачем? Логика где?

— Где, где… Я бы сказал тебе! Просто прими мое предложение как каприз. Скажем — я буду тебя крещеным уважать еще больше, если такое вообще возможно. Пойми — не может быть неправ тот, кто мучительно размышляет. Ты послушай….

Вот и жизнь пошла на убыль,

Словно солнце на закат.

И серебряные трубы

В стылом воздухе звенят.

Жизнь моя! Сентябрь звенящий!

Время в прошлом торопя,

Все отчетливей и чаще

Вспоминаю я тебя.

Вспоминаю ранний-ранний

С колокольчиками луг.

На изломах белых граней —

Солнце шумное вокруг.

Вспоминаю малым-малым

Несмышленышем себя...

К тем истокам,

К тем началам

Ты зовешь меня, трубя.

                                           (А. Жигулин)

Жизнь — это бесконечная цепь препятствий. Непреодолимых, если нет веры, считают церковники, для которых вся суть ее в познании Бога. Когда люди крестятся, им присваивают имя святого защитника или ангела, который приглядывает за тезкой, советует (во сне или тайными знаками) как поступить в каждом случае — словно суфлер в старом театре.

А по мне — такой хоккей нам не нужен!

Некрещеный и далекий от богопознания визионерствуя думал — с обстоятельствами надо работать, превращая в победу поражения. Когда же дела окончательно заходили в тупик, и никто казалось, не в силах помочь, тогда с молитвою обращался к… загробной силе.

В небе ли меркнет звезда,

Пытка ль земная все длится;

Я не молюсь никогда,

Я не умею молиться.

Время погасит звезду,

Пытку ж и так одолеем...

Если я в церковь иду,

Там становлюсь с фарисеем.

С ним упадаю я нем,

С ним и воспряну, ликуя...

Только во мне-то зачем

Мытарь мятется, тоскуя?..

                                                   (И. Анненский)

Я давно пришел к убеждению, что все в жизни имеет какой-то смысл — пусть иной раз чисто символический, но все же…. Судьбой мне не даден святой покровитель, да и будь таковой, не очень бы доверял — какой ему стимул за меня впрягаться? Таких как я у него ой-ой-ой! А вещие сны, тайные знаки, голоса неземные — все это от умерших предков наших, от кого ведем родство по крови. Кто жизни свои положил за нас — не в скрижалях Заветов, а наяву. Вот от них, думаю, можно ждать внимания, доброжелательности, щедрости и, в первую очередь, чувство долга перед живущим ныне потомком.

Вторая жена моя говорила: «Когда ты вот так концентрируешь свои мысли на бытовых вопросах, то получается вполне приличный результат, но жаль — это бывает крайне редко».

А от тебя предвижу вопрос:

— Зачем тебе это?

— Может, наладив контакт с ушедшими предками, смогу заглянуть в наше будущее.

— Без частных подробностей я тебе сам расскажу.

— А о глубинной сущности своей сможешь? Тогда молчи и послушай…

Еще детенышем дошкольных лет крепко верил в связь нашу с ушедшими в мир иной родственниками. Хоть и не посвящал тогда в эти мысли никого по двум причинам:

— нельзя открывать тайны иного мира, особенно взрослым, даже персональным — сиречь родителям; нельзя вообще говорить о ней вслух — только думать можно; а если проболтаешься — кердык; и даже не мне, а тому, кто услышит.

— тайны эти не открывают, кому попало, а только избранным; а кому быть избранным они (души умерших наших родственников) лучше знают; так что — молчок!

Это все дела давние, в чем-то могу и напутать, но помнится, что я не был крещеным и не давал еще торжественного обещания октябрят — душа была дикарски невинной: быть может, по этой причине явилось мне откровение загробного мира. А то, что оно было, сомнений не было, так как в том возрасте у меня еще не было привычки часы напролет о чем-то раздумывать. Было напротив — полное доверие к тайным знакам и снам, которые сам себе объяснял. И был привкус сбывшейся мечты — те ранние годы в воспоминаниях норовят слиться в одно золотое время. Жизнь казалась так хороша, что страшно подумать, что впереди. Вот тогда приохотился размышлять о смерти, как явлении вообще.

Для чего, когда сны изменили,

Так полны обольщений слова?

Для чего на забытой могиле

Зеленей и шумнее трава?

                                                   (И. Анненский)

О могущество биохимии!

В мечтах или наяву общался с потусторонним миром, и вдруг будто озарило: так это же волшебство — все эти сны, звуки в ночи, похожие на голоса, знаки неведомой силы! Другого объяснения в возрасте том трудно найти.

— Если к правде святой

Мир дорогу найти не сумеет,

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой.

                                                    (П. Беранже)

— Бред, — скажешь. — Где это зафиксировано, и кто может подтвердить?

— В твоем вопросе чувствуется тяга к рациональному предметоустройству мира, и потому не получится из тебя адвокат, который даже для убийцы станет защитником, а не оппонентом. Но дело не в этом…. В нас, брат, в генной памяти нашей, сокрыта бездна информации, унаследованная от всех поколений предков наших — вплоть до тех времен, когда материя была энергией, и никаких планет еще не кружилось на орбитах. Можешь, представить себе такое?

— Сейчас все ударились в мистику — экстрасенсов, как собак нерезаных.

— Жаль, если ты так думаешь. По мне так — познай себя и познаешь мир.

Неизвестное, конечно, пугало — что говорить. Но потом привык или просто научился с этим жить. Иной раз настолько погружался мыслями в потусторонность или самого себя, что возвращение в реальную жизнь вызывало шок, с которым не сразу справлялся. Или образно — чувство ныряльщика, которого вместо воды встречает с вышки бетон.

Да-а… было время!

А потом нас собрали, построили, дали направление и….

Явился в мир стопроцентной смертности свободно мыслящий человек — противоречивый материалист с возвышенной душой, убежденный, что несправедливость есть одно из фундаментальных свойств самой жизни, и все, что можно сделать, это по мере сил осуществлять справедливость в доступных ему пределах. Так я и делал. И может, только благодаря неозвученной детской тайне понял однажды, что по чужим следам дальше пивного ларька не уйти. Но тогда стало совершенно непонятно, как дальше жить и для чего. Сомнения удалось перехитрить, когда начал писать — для нас, болтунов, говорение превыше творения (имею в виду процесс материальный), так что….

Я — школяр в этом лучшем из лучших миров

Труд мой тяжек: учитель уж больно суров

До седин я у жизни хожу в подмастерьях,

Все еще не зачислен в разряд мастеров

                                                                                (О. Хайям)

Жизнь, тем не менее, фантастически прекрасна и удивительна!

Она только здесь и загробной нет. Об этом стал размышлять основательно, и родилась концепция: будто предки наши, давно сошедшие в могилы, каким-то образом продолжают жить в нас, и мы не совсем, чтобы только мы: мы — это весь наш род (и память, и разум, и сила духа) заключенный в одной оболочке. Понимаешь — очень остро в себе ощущаю какую-то дополнительную валентность: вроде все в завершении, а вот что-то тянет куда-то, в какую-то плоскость нереального существования. Хотя для меня очень даже вполне….

Мучительная тайна или разгаданная загадка?

— Мистика! — скажешь. — Откуда это у тебя?

— Наитие.

— Да брось — совсем не похож ты на полоумного.

— А, по-твоему, наитие бывает только у полоумных?

— Как правило, да, и еще у тех, кто красное любит. Я вообще не верю во всю эту фигню.

— Ну, конечно, у тебя, как говорится, всякая вина виновата — в смысле, не позволяешь допусков в причинно-следственных связях. А я не знаю, какими еще словами объяснить тебе эту свою интересную особенность — только совсем не против присутствия в моей душе отца и мамы…

И еще:

— деда Кузьмы Васильевича, погибшего в1918-м году в волжском походе Колчака.

— дяди Федора, старшего брата отца, убитого фашистами в 1943-м под Воронежем.

— бабушки Натальи Тимофеевны, умершей в день (а может и час) моего рождения.

— и еще, и еще….

Многих из них и в лицо-то не видел, у иных не знаю где и могилы, но раз присутствие допускаю (ты не представляешь, как это ответственно — быть смыслом и центром чужой воли!), мысленно часто к ним обращаюсь с просьбами и за советом. Будто пророками они для меня стали: уверен — знают ушедшие предки что-то неведомое, но очень важное и полезное (может — будущее наше?). Быть может, помогут мне разобраться с вопросами жизни и смерти — насколько это вообще возможно. С таким, например….

Что сильнее всего на свете?

Любовь, скажут влюбленные.

Страх, ответят благоразумные.

Ненависть, скрипнут зубами обиженные.

Смерть — улыбнется Жизнь.

В детстве смерть казалось мне явлением настолько нормальным, обыденным и ни капельки не страшным, что вообще непонятно — отчего слезы по этому поводу. Ну, ушел навсегда — обычное дело: все мы в этой навсегде когда-нибудь будем.

Смерть книжного героя, к примеру, была для меня логическим завершением сюжета. А если не было ее в финале, возникал нериторический вопрос — а что дальше? как он умер и где?

Куда ты скачешь, гордый конь, и где копыта свои откинешь?

Невозможно назвать счастливой встречу Ассоль с капитаном Грэем, не зная финала их жизни. Может, после свадьбы красивой под алыми парусами они — дрались оба пьяные и ругались матом? Нет, ты сначала умри, а потом я скажу — хороший ты был человек или не очень. Ибо историческое бытие индивида — это жизнь от начала ее до последнего дня.

Впрочем, я не самый оригинальный мыслитель из тех, кто задумался над этой темой. Уверен — все озвученное выше общеизвестно и доступно. Считаю — более образованные люди излагают такие мысли куда четче и развернутее, аргументировано. Будь у меня их голова, давно б тебя в православие затащил. А то все уговариваю и ворчу — а это всякий дурак умеет.

Одно только «но»…. Сколько их умных книг не читай — что после смерти делать, не знают. Бездна, мол, небытие — и все! Более того, при всем разнообразии мудрых трудов все они имеют одну общую цель — отвлечь человека от мыслей о смерти. Или даже так — отвлечь смертного от осознания собственной смертности. Только фашисты в Бухенвальде, отредактировав классический принцип справедливости «suum cuique» через массовые убийства, привили народу сознание неизбежной ежеминутной смерти. Будь они прокляты трижды!

Так вот у меня такой фигни нет. С точки зрения гамлета киевского Майдана: «буты чи нэ буты — ось дэ заковыка», я занимаюсь полной ерундой. Отвлекаясь от генеральной линии бытия, с плебейским снобизмом заявляю — быть в совокупи живым и мертвым: вместе к единой цели. Может быть, у них (ангелов сиречь хранителей из числа моих предков) своих устремлений нет, но ошую и одесную для меня не заменимые они помощники. А почему бы и нет?

Это одна мысль — есть и другая.

Может быть, у нашего рода есть одна общая цель, и мы идем к ней постепенно, поколение за поколением, концентрируя память, разум и силу духа сошедших с жизненного пути. Как знать — может, кровь Романовых к нам затесалась, и в перспективе престол Российский?

Дед твой, однажды купив «запорожец», хвалился: «Отец мой держал дюжину лошадей, а у меня три десятка!». Был он мужиком сильным и волевым. Но больше всего в нем было отваги и желания жить — он горел на работе. Стремился много зарабатывать — и не сказать, чтобы был стяжателем. Любил баловать нас с сестрой подарками, приговаривая — нищие не бывают нравственными.

Какая цель у нашего рода?

Мечтаю, однажды:

Но завтра я отправлюсь в путь

Чтоб все объехать океаны

И камни все перевернуть.

На море-океане, на острове Буяне

Пусть даже он запрятан

Под камень Бел-Горюч

Однажды в море грозном

Найду я этот остров.

Найду я этот камень.

Найду я этот ключ.

                                   (Л. Дербенев)

Герой Леонид Петровича ключ от сердца прекрасной дамы искал, а я ответы на все вопросы хочу найти. Найду, мнится мне, и всем нам станет хорошо — будем мы тогда жить легко, как водомерки бегают.

Но….

На самом деле не все так. Меня, в общем, не надо бы и читать — дурных советов даю не мало. В качестве поучителя я существо сомнительное, ненадежное и малопривлекательное — из наихудшей глины Богом слепленное, ибо часто рисую жизнь как сплошную цепь подлостей и недоразумений, отвлекаясь от наипопулярнейшей темы: они встретились, понравились, потрахались и расстались. Церковники не без основания про меня скажут — анафема: без молитвы мимо не пройдешь.

На самом деле у меня короткая память и каменное сердце — где уж тут претендовать на величие души. На самом деле я тварь поганая — ведь тремя улицами выше к Бугру от моей квартиры догорает в бесконечном запое последний из могикан, старинный дружок мой Гошка Балуев, который никогда не давал себя в обиду женщинам.

И когда так, то кому нужны мои мудовые изыскания?

В последний визит Гошка принял меня за Безносую — ту, что с косой — и, не греша интеллектом, как завопит: «Забирай, падла, жизнь мою!». А сам дверь на засов и кульдык-кульдык от порога, делом слова не подкрепив….

Жив ли еще, черт хромоногий? Неведомо — и пес с ним.

Вот так черствеет душа к седым волосам — грустим об умерших и плюем на живущих. Нет нам прощения!

Когда-нибудь и воздастся, но пойдем дальше.

Предки наши как пророки — чем не тема для теологической дискуссии?

Поэт-приятель на днях заявил — Бога нет, но есть инопланетяне. И давай мне уши тереть про летающие тарелки! Гуманоиды, мол, изучат нас и когда-нибудь поднимут до своих высот — к бессмертию и т. д. А на мою спиритическую идею рукой махнул — не скажи в бане: шайками закидают.

Две свидетельницы Иеговы как-то кнопку звонка утопили.

— Как вы относитесь к событиям на Украине?

Я невежливо вопросом на вопрос:

— А вы как к душам ушедших предков?

Сомнение визитершам было неведомо — и это обескуражило. Тибетские ламы рекомендуют не испытывать неприязни к заблуждениям, а тут какие-то свидетели по делу какого-то Иеговы вздумали меня просветить. Да лучше в церковь ходить — в этом имеет место расчет, что кто-то другой возьмет на себя часть моей ноши. Хотя понимаю: жизнь — ноша тяжкая, но моя.

Не силен я в религиях, но от кого-то слышал, что мусульмане не досаждают Аллаху просьбами уладить неприятности в делах земных. Просто молятся, являя покорность, просто славят — и все!

Не знаю, правда ли это.

А христиане-то — ешкин корень! — лезут к Богу с разбродом в делах, с бардаком в душе и прочими разными неприятностями. Будто Отец Небесный должен помочь им обязательно — наладить быт, примерно наказать злодеев, ну и деньжат подкинуть на черный день. Требуют, главное, денно и нощно, зачем-то прикидываясь его рабами. Хорошо это? Ну, ясен пень, не по-божески.

Куда как удачнее моя концепция — сами, мол, породили, дорогие предки, теперь выручайте: не люблю посторонним доставлять неприятности.

Кстати о бессмертии.

У фантастов бытует идея — будто можно смерти избежать, переписывая информацию из мозга старика, который собрался умирать, в мозг молодого человека или искусственный. Так сказать — бесконечная жизнь по проводам.

Духовное воскресение в церковном смысле — это я понимаю. А здесь — какая-то несоединимая смесь религии и позитивизма.

Да. Но….

Те, кто пишут, сами потрудились себя записать без всякой фантастики. Ведь так?

Другой приятель уверяет, что Земля — это грядка, в которую инопланетные огородники посеяли разум. Смерть — созревание. Отлет души — сбор урожая. Процесс не то чтобы необратимый, но шансов не очень много семенем вернуться в почву.

Будьте бдительны, люди! Да. Ведь зеленеть турнепсом нам не с руки — ни с левой, ни с правой, ни вместе с обеих. Хватит уж — было когда-то!

Как хорошо-то все объяснил в институте нам научный коммунизм! Планы партии — планы народа, то есть твои. Значит, честно живи сегодняшним днем, ибо завтра, ясен пень, умирать. Все, что построишь, останется людям. Жить в удовольствии нас не учили, поскольку — у революции нет конца! Мы, неверующие и суеверные, мужественно приняли свою судьбу, считая — все неприятности от капиталистов.    

Всю жизнь я собираюсь жить.

Вся жизнь проходит в ожиданье,

И лишь в короткие свиданья,

Когда немыслимо решить,

Что значит быть или не быть,

Меж гордым мигом узнаванья

И горьким мигом расставанья —

Живу, а не готовлюсь жить.

                                                        (Л. Озеров)

На этих примерах легко уяснить простой и печальный факт — всяк человек верит в чудо и жаждет его.

Ну и вот….

Я собственно, почему все это пишу. Я не верю в Бога, инопланетян, но хочется верить в бессмертие души — не должны мы без следа уходить навсегда. Думаю, в наших потомках растворяются наши души.

Говорят, покойники тоже ходят в церковь молиться, но только святые. Как упрек — дескать, у вас, живых, есть все условия повторить наши подвиги великомученические, а вы не пользуетесь, дураки глупые. И так далее….

Или такое…. Про малыша белокурого голубоглазого пухлощекого увидев, говорят — утипусеньки! А еще — вылитый ангелочек-херувим! Вот и посул в небожители! А по мне так — ничего особенного, с кем не бывает? пройдет. Да и сам херувимчик, сварив грешное с праведным в одном котелочке под шевелюркой кудрявой, миру однажды предъявит одно из множества удивительных детских открытий: «Боженька добрый — заботится о нас, как бабушка о курочках. Потом он нас скушает, как мы с бабушкой курочек».

Если это вера, то при таком раскладе молиться можно только о том, чтобы бабушку с внуком хорошо приготовили. И не спеша съели, чтоб не давиться. Или, по крайней мере, чтобы изжоги потом не случилось….

Это к слову об отношениях смертных со святыми. Ибо последние, описанные и растиражированные в священных писаниях, для подавляющего большинства живущих остаются лишь звуками чьих-то слов или знаками на бумаге. Ясен пень — вопрос упирается в веру и цементируется угрозами мук загробных.

Но странные вещи случаются на планете!

Где-то читал, что в дебрях австралийских лесов обитают аборигены — охотники и собиратели. Ходят голые, не строят жилищ, но обладают сверхчеловеческими способностями (в нашем понимании) к общению между собой на расстоянии многих миль, к прогнозам катаклизмов погоды, в поисках пищи и прочая, прочая…. Ученые считают — это чуть ли не иной путь развития цивилизации. А может и не чуть ли: мы природу под себя переделываем, а они себя под природу.

Так вот, об обычаях охотников и собирателей.

Аборигены Австралии хоронят умерших, кладя их на землю и засыпая большим холмом, который утрамбовывают во время погребального танца. Страшное дело! А мне любопытно — не здесь ли собака-то зарыта? Не натуральная (или ругательская), а та, что ведет по следу познания.

Дальше включается воображение — на каждом кургане (холме? пригорке?) сидит потом дух умершего в облике вещей птицы (орла? ворона? грифа?), все вокруг видит и подсказывает охотнику-собирателю-потомку, куда идти и как поступить. Этакий симбиоз жизни земной и загробной.

Антинаучно, а меня устраивает!

Помру и буду тебе в форточку каркать — ты туда не ходи: снег башка попадет….

Вот что на Кубе видел однажды. Почти в центре Гаваны старое кладбище — со времен испанских конкистадоров. Гробницы-склепы-мавзолеи (не знаю правильно, как их назвать) из мрамора в форме русской печи — вроде той, на которой Емеля катался. Только вместо трубы обелиск с фамильным гербом. Там, где дрова у придурка горели, кубки с прахом умерших стоят. На лежанке мраморная плита, а под нею — гробница. И не пустая. По тому, кто в ней, родственники скорбят, а теми, чей прах в кубках запаян — гордятся. И, как новый приспеет, старого через крематорий в сосуд.

Неплохая традиция. Хорошо поискать, можно прах отыскать кого-нибудь с каравеллы «Санта Мария» — хотя кажется, она затонула в бухте Сантьяго. А душам умерших весьма удобно здесь собираться — место пристойное, друг другу совсем не чужие. Встретились, потолковали, обсудили, решили: надо помочь студенту Хуану — в любви там, деньжат подкинуть или университетские хвосты обрубить.

Благодать! Звался б Хуаном, жил бы на Кубе — не стал бы завидовать щуколову.

Да было б чему!

Когда постиг неразрывность связи живущих и уже отживших, получил неиссякаемый источник хорошего настроения. Приходилось ли тебе замирать от счастья при стуке синички клювом в оконное стекло? Думал о чем-то, загадывал на судьбу — будет, не будет? — помощи просил у предков, и вот он — вестник: сбудется, говорит!

Ну, что — достаточно серьезных тем на сегодня?

Смотри, куда я тебя привел….

Вот она — долинка,

Глуше нет угла,—

Ель моя, елинка!

Долго ж ты жила...

Долго ж ты тянулась

К своему оконцу,

Чтоб поближе к солнцу.

Если б ты видала,

Ель моя, елинка,

Старая старинка,

Если б ты видала

В ясные зеркала,

Чем ты только стала!

На твою унылость

Глядя, мне взгрустнулось.

Как ты вся согнулась,

Как ты обносилась.

И куда ж ты тянешь

Сломанные ветки:

Краше ведь не станешь

Молодой соседки,

Старость не пушинка,

Ель моя, елинка...

Бедная... Подруга!

Пусть им солнце с юга,

Молодым побегам...

Нам с тобой, елинка,

Забытье под снегом.

Лучше забытья мы

Не найдем удела,

Буры стали ямы,

Белы стали ямы,

Нам-то что за дело?

Жить-то, жить-то будем

На завидки людям,

И не надо свадьбы.

Только — не желать бы,

Да еще — не помнить,

Да еще — не думать.

                                                   (И. Анненский)

Но, подводя итоги, хочу таки сказать:

— Исповедался, и что-то ушло, очень давно висевшее над душой. А может — сознание пришло, что приоткрыл тебе форточку в неведомый мир или дал повод для буйства дум и фантазий. Поскреби по сусекам генной памяти — может, докопаешься до немыслимых мне глубин. Знаешь в чем гениальность гения? Великий ум без эмпиричных усилий способен прийти к фундаментальным результатам одною силой своей мысли. И еще…. Человек может вынести все — пусть даже двадцать лет одиночества в зиндане без крыши. Но не лучше ли в таких условиях природой данные беспредельные психические ресурсы обратить не на борьбу с подступающим сумасшествием, а на самопознание? Как ты считаешь?

— Что-то не услышал в твоих рассуждениях насчет своей сущности.

— Знаешь ведь — хочу покреститься. И не просто так, а в Петровской церкви. Мне кажется, после купели там воспоминания того, что навеяно чужими рассказами и носится обрывками снов, станут яркими и своими — как наследство.

Говоришь, все прочел мое? Тогда без труда вспомнишь, откуда это.

«Впереди, где сужалась до нитки и ныряла в голубоватую мглу испарений лента дороги, плыла над горизонтом церковь, белостенная, краснокупольная, с тёмными провалами окон высокой колокольни».

Или.

«Кликнули сбор, заголосили бабы. И от белой церковной стены покатила судьба Кузьму Агапова навстречу войне».

Или.

«Далеко от райцентра до Петровки — столько деревень надо проехать. И, наконец, вырвавшись из рождественских лесов, круто обогнув лощину Межевого озера, дорога выбегает на степной простор. Отсюда уже видны белостенная колокольня и верхушки тополей, а ночью — огни уличных фонарей и отблески фар автомобиля в тёмных окнах домов».

Или.

«Перед ним расстилались родные тучные поля, берёзовые колки увидел он, как наяву. Белокаменная церковь упёрлась высоким шпилем колокольни в голубое-голубое небо. Он вспомнил, как с Егором Агаповым и другими трактористами Петровской МТС, пытался свалить эту колокольню. Как гуськом пыхтели, напрягаясь, трактора, как гудели и лопались канаты — а колокольня выстояла!».

И вот представь — новый век, наша компания на петровской дороге. В виду колокольни остановим машину, переберемся через кювет, присядем в стерню и… помолимся в душе, включив фантазию.

О вы, сокрытые в бездонной тьме веков!

О вы, несущие живительные соки

И стеблю, и листве, — обширны и глубоки, –

Я вглядываюсь в вас — таинственный покров

Проникнуть взору дальше не даёт,

Чем поколенья три-четыре…

И я в отчаянье. Тогда меня берёт

Воображенье за руку, подводит к лире

И шепчет ласково: «Ты мне внимай, поэт.

Тебе я приоткрою тайну давних лет.

А ты внимателен и бодр будь –

Нам предстоит нелёгкий путь».

                                                        (Д. Бука)

И тогда из пыльного облака, которое футбольным мячом по широкому полю гоняют чайки с грачами, вдруг вынырнет старенький тракторишко «Фордзон», натужено тянущий трехлемешный плуг, и со стального седла его помашет загорелой рукой черноволосый кудрявый и молодой, как из бани счастливый, дедушка твой Егорка Агарков. Прокричит что-то приветливо — мол, здорово, потомки! хорошо, что приехали! — и поворотит коня железного своего на следующий круг. Как всякий великий князь из рода Романовых он — ударник механизаторского труда, гармонист и весельчак, каких поискать, ибо считает, что наибольший грех это уныние. Помнится, нас с сестрой поучал — веселье не в смехе, но в жизни с улыбкой.    

Ты улыбнешься, помашешь рукой. А мне слезы не сдержать. Малышки будут скакать от радости и кричать: «Дедушка! Дедушка! Прокати нас на тракторе!».

Хотя какой он им дед? Прадед, который сейчас вдвое моложе отца.

Ну вот, накликал — слеза.

Давай прощаться.

За сим остаюсь родитель твой                                                                                                 А. Агарков

                                                                                                                                            Санаторий «Урал»

                                                                                                                                            Апрель 2014 г