Halgen — ОЗВЕРЕНИЕ

У атакующих — тоже свои чувства. Пройдено много военных верст, похоронено в братских могилах немало боевых товарищей. Никого из тех, с кем начинал боевой путь, уже нет рядом, а сам уцелел — чудом. Но вот наступает последний бой, сейчас падет последний оплот врага, будет раздавлено само семя войны. И откроется синее, отмытое от крови и копоти, навсегда мирное небо. В том небе светятся женские лица, родные и пока еще не родные, означающие лишь одно из чувств — любовь. Но чтоб раствориться в живых водах любви, сначала надо испить до последней капельки горькую чашу ненависти...

Осталось немного. Совсем чуть-чуть по сравнению с бесконечностью прожитой военной жизни. Считанные дни, а, может — даже часы. Кто дожил до последнего дня — чувствует себя бессмертным. Никто не думает о том, что и последний час может обратиться в вечность, а последние шаги — в бездну. «Последний бой — он трудный самый!»

Берлинская операция. Одна из множества кровавых битв Второй Мировой. Но битва — последняя. И самая драматичная, ибо каждый сложивший в ней свою голову до последнего    мгновения верил в свое возвращение с войны целым и невредимым. Порой эта слепая вера убивала закаленную многими боями военную осторожность. Что может быть страшнее не просто гибели, но гибели в дверях Победы?!

1945 год. Берлинская битва... Одна из боевых операций Второй Мировой. Но в ней одной погибло русских людей больше, чем во всех войнах, которые Россия вела до начала 20 века вместе взятых. И покалечено — тоже больше. Не было только пленных. Ибо безумные от отчаяния солдаты противника в плен не берут. Да и кто будет сдаваться в последней битве?!

Военные теоретики спорят о целесообразности Берлинской операции. И чаще всего приходят к выводу, что ее можно было бы избежать. Окруженный со всех сторон Берлин вызывал память о блокадном Ленинграде. Но у осажденного Берлина, в отличие от Ленинграда, не могло быть своей Дороги Жизни. Ибо некуда было ей идти, не было больше страны, для которой Берлин был когда-то столицей. И не было бы у берлинцев той надежды, которая четыре года до этого была у ленинградцев. Надежды, дарующей жизнь даже тогда, когда вокруг свистит коса смерти. Берлин был обречен!

По своей сути, война была выиграна нами уже к началу Берлинской операции. И теперь полагалось думать уже не о новых подвигах, но о сохранении людей для восстановления родной страны, для строительства будущего.

Теперь глянем из самого обреченного Берлина, немецкими глазами. Война безнадежно проиграна, даже топлива осталось лишь на то, чтоб сжечь тело убившего самого себя фюрера. Чтоб понять, что даже самая крепкая оборона в мире не может держаться вечно, не надо быть прусским военным гением. Когда помощи ждать уже неоткуда, в сопротивлении не может быть никакого смысла. Остается думать лишь о сохранении людских жизней. О том, чтоб как можно больше народа из настоящего перешло в будущее, чтоб осталась надежда на сохранение и восстановление. Это — последнее, что могли сделать еще живые, но уже обреченные германские политики и полководцы...

Говорят, Жуков решился на этот кровавый штурм ни то из политических соображений, ни то просто из-за своей полководческой бездарности. Предполагают, что замена Жукова, скажем — Рокоссовским, эту бессмысленную операцию бы исключила. И миллион русских людей вернулся бы целым и невредимым к своему будущему, к своим семьям. Возможно, и будущее у России было бы иным, не столь печальным, ведь одному Богу известно, сколько талантов и даже гениев бесславно полегло на берлинских мостовых. Это не говоря уже о гигантской экономии материальных средств на восстановлении Берлина, который отстраивали потом за счет победителя, то есть — России. Может, и в космос раньше бы полетели, и на Венере бы уже наша научная станция бы была...

Миллион немцев тоже бы остался в живых. И будущее Германии тоже могло бы быть иным. Могло...

Все как-то забывают о том, что полководец, прежде всего — солдат. То есть им владеют те же чувства, что и простыми солдатами. Только реализует их он не сам, а через подвластное ему войско. Эти чувства, наверняка, были одинаковы и у Жукова, и у Рокоссовского, равно как и у безвестного стрелка Ивана Иванова. Разница между ними лишь в том, что военный интеллектуал, каким был Рокоссовский, сумел бы подавить естественные солдатские желания — трезвым расчетом, принести их в жертву будущему. А прямолинейный и недалекий Жуков сделать этого не мог. И проявил объявшую его душу (равно как и все солдатские души) жажду великого последнего боя через жизни своих подчиненных.

Как бы то ни было, о бездарности Жукова написано и сказано много. Но нигде не говорится о его злонамеренном желании истребить ненужными боями как можно больше русских солдат. Нет, никакой злокозненности в нем не было, было лишь одно чистосердечное желание. Явленное, увы, кровью русских солдат, в большинстве — таких же крестьян, как и сам Жуков.

Нет, жажда последнего смертного боя не имела авторства Жукова. Равно как и оборона Берлина до последнего солдата также не была изобретением поигрывающего с ядовитой ампулой Гитлера. Она была всеобщей. Штурм Берлина сделался сосредоточением взаимной ненависти, и потому он не мог не произойти. Сгусток злобы был обязан обернуться кровавой точкой!

В безумной ярости русский солдат срывает с полуразрушенного дома флаг со свастикой. Рвет его, бросает в грязь, топчет кирзовыми сапогами, переливая в каждое свое движение целую Вселенную ненависти. Сердце воина учащенно бьется...

Будущие поколения соотечественников не поймут того солдата. Преимущественно горожане, они увидят знак свастики лишь в фильмах про войну. А в школе такие же учителя-горожане им расскажут, что свастика — фашистский знак, изобретенный самим Гитлером...

Но тот солдат был иным человеком. Крест с загнутыми краями он помнил с самого своего детства. Он видел его и на сарафане своей мамы, и на рубахе отца, да и сам носил его на своей рубашонке. Этот знак прикасался к его лицу, когда, умывшись, он утирал его расшитым мамой рушником. Видел он его и в резных узорах родной избы, или в красной росписи ридной хаты. Только звался тот знак иначе, посолонь или коловрат, но отличий от «фашистской» свастики он не имел.

И узнавали бывшие крестьяне в свастике родимую посолонь. И рвали ее, топтали сапогами. Не по приказу — от чистого сердца...

Два солдата с ловкостью диких кошек карабкались по гладкому куполу Рейхстага. Они чувствовали, будто забрались на самый пупок войны, и теперь хватит лишь одного их действия, чтоб эту войну завершить. Один из них с яростью сорвал и порвал на клочки красный флаг со свастикой — посолонью. Второй водрузил на место прежнего новое знамя, тоже — красное. С золотыми серпом и молотом, издали также похожими на посолонь. Победа!

Жестокость той войны — общеизвестна. Притом сейчас уже установлено, что германские ученые даже в самый разгар войны не отрицали арийского (то есть — родственного германцам) происхождения русских! Некоторые из них, заметим — совершенно безнаказанно, заявляли даже о некотором расовом превосходстве русских, о большем содержании в нас арийской крови. Да что там ученые, если о принадлежности русских к арийской расе не стеснялся говорить даже сам Гитлер!

Да что там слова, если в СС, при строжайшем запрете в этой организации на межрасовые браки, браки офицеров СС и русских женщин вполне допускались (сам знаю несколько подобных примеров). А любимой актрисой самого фюрера была русская эмигрантка Ольга Чехова. Примеры можно приводить до бесконечности.

Не отставала от германской и советская пропаганда. Немецких солдат называли «братьями по классу», «одетыми в военную форму, обманутыми рабочими». То есть, пропагандисты русские пропагандисты тоже признавали немцев — своими.

Но ненависть была. Та ненависть, которой не было ни в русско-турецких, ни в кавказских войнах. Не было ее и в единственной за нашу историю русско-английской, Крымской войне. Это была даже не ненависть, но — озверение. С обеих сторон.

Кто-то поспорит с утверждением, что из европейских народов самый близкий к нам народ — это немцы. Хотя доказательство тому — очень быстрое обрусение немцев, живущих в России. Но ладно, для более показательного примера возьмем другой народ, с кровным братством которого спорить никто не будет. Это — галичане, для тех, кто одурманен околонаучным понятием «западные украинцы», поясню. Никаких «западных украинцев» на свете не существует. Есть несколько народов западной Украины, в равной степени родственных и друг другу, и русским-северянам, и запорожцам (т. е. «восточным украинцам»), и литвинам (т. е. белорусам).

Земли Галичины (с нынешней столицей во Львове) в прошлом именовались — Галицкой Русью. Идентичность культуры — полная. А религия галичан, униатство (или Греко-католичество) все-таки ближе к Православию, чем римское католичество (именуемое обычно просто — католичеством) или лютеранство.

Но вражда русских-северян (называемых в Галичине — «москалями») и галичан всегда была жестокой. И в Первую Мировую, когда много галичан воевало на стороне Австро-Венгрии в так называемых подразделениях УСС (украинские сичевые стрельцы). И во Вторую Мировую, где значительное число галичан воевало сперва в батальоне «Нахтигаль», а позже — в дивизии СС «Галичина» (в самой любимой дивизии Генриха Гиммлера из негерманских подразделений СС). И после Второй Мировой, во время самой продолжительной и самой масштабной из сепаратистских войн на окраинах русского государства, вошедшей в историю под названием «Бандеровщина». И, разумеется, сейчас. Немногие части Украинской Армии, из применяемых против Новороссии, которые обладают сколько-нибудь значимой боеспособностью, сформированы в Галичине. И из галичан...

Достаточно приводить примеры, пора переходить к выводам. Удивительно, но взаимная ненависть родственных народов каким-то таинственным образом связана с их изначальной любовью, с их близостью. «От ненависти до любви — один шаг!» — гласит русская пословица. И она — права! Чтоб кого-то ненавидеть, надо чувствовать самое нутро объекта ненависти, и чувство это должно быть горячим, сердечным. Нет, ненависть не походит на холодное, отчужденное равнодушие, которое бывает в отношении чужих. К примеру, англичане никогда не испытывали к русским ненависти, ими всегда владел лишь холодный, как вода Северного Моря, расчет. В результате которого мы оказывались лишними в английских политических схемах, и нас каким-то образом требовалось ослаблять и отодвигать на задворки истории. Лучше всего — чужими руками.

Но все эти доводы лишены научной базы. Постараемся же подвести ее. Для объяснения вражды родственных по крови и соседских по почве народов требуется создать специальную теорию.

Все теории, объясняющие взаимоотношения народов, можно собрать в две группы — идеи крови и идеи почвы. Чаще всего, их сторонники не находят общего языка. Но что будет, если взять хотя бы по одной идее из каждой группы и попробовать их объединить?

«Кровь» народа — это скорее не набор генов и внешних признаков, столь любимый многими недальновидными учеными, восновном — англосаксонской (и примкнувшей к ней французской расоведческой) школы. Нет, «кровь» — это коллективная душа, проявляющая себя через исследованное Карлом Густавом Юнгом коллективное бессознательное. Коллективное бессознательное — это набор первоначальных символов, архетипов, которые понятны каждому представителю народа без лишних слов и пояснений. Передаются они из поколение в поколение, их живучесть является основой бытия народа. Прорываясь в область сознания, они формируют идеи и действия как отдельных людей, так и народов в целом. Если несколько народов имеют общие архетипы, то это, безусловно — народы-родственники.

Но все было бы слишком просто, если бы народную душу можно было бы описать лишь через коллективное бессознательное. Каждый народ имеет свой, выражаясь словами Льва Николаевича Гумилева, кормящий ландшафт. В этом — суть идеи почвы. Ландшафт, заставляя приспосабливаться к себе, вносит в национальный характер значительные изменения. Потому нам, русскому лесостепному народу, близка идея многокультурной и разноязыкой Империи. А вот лесным, по происхождению, германцам, тоже близка имперская идея, но только Империи однокультурной и одноязыкой, германской. А горным галичанам вообще свойственна самоизоляция и категорическое непринятие любой империи, которая попытается включить земли Галичины в свой состав.

При взаимосвязи крови (то есть — коллективного бессознательного) и почвы (то есть — кормящего ландшафта) в их отношениях существует определенная иерархия. Нет смысла доказывать, что кровь — она внутри, а почва — снаружи, это очевидно без всяких слов. Любовь — это стремление слиться с объектом, поглотить его, сделать частью себя. Она, конечно, идет изнутри. А снаружи ей противодействует опыт обитания народа в своем кормящем ландшафте.

Русские чувствуют немцев — своими людьми. И готовы принять их в свою Империю на правах, равных с правами других народов Империи, что неприемлемо для германцев. Сами германцы тоже чувствуют нас — своими и хотят принять в свою Империю, но при условии нашей германизации. Что неприемлемо для русских. Что-то похожее имеется у всех народов-родственников. Если же дело доходит до кровопролития, то энергия любви начинает питать ненависть. «Пусть лучше этот народ вообще исчезнет, чем останется таким — и не своим, и не чужим!». Беда в том, что другой народ мыслит точно так же…

Конечно, различия между родственными народами — вовсе не гарантия лютой вражды. К примеру, родственный русским татарский народ, имеющий общее с нами происхождение от Великих Скифов, за долгие годы утратил многие свои особенности, приобретенные от обитания в степном ландшафте. Другие его особенности сохранились и были приняты русскими, ведь способность к принятию многих отличий — тоже черта нашего национального характера. Опыт русско-татарских отношений — это по сути опыт мирного возвращение в былое родство. Но, к сожалению, не все народы способны так же принимать отличия родственных народов от себя, как способны мы. Ни у германцев, ни даже у родственных нам галичан такой способности нет...

Разумеется, народы-родственники не пребывают в постоянной вражде друг к другу. Их противоречия скорее — не бранное поле, а просто слабое место, по которому все время норовят нанести удар общие, внешние враги. Одинаково чужие обеим народам. Стратегия же врага в данном случае проста и понятна, она выражается элементарнейшей формулой «разделяй и властвуй!» Зато его тактика как раз наоборот — сложна и замысловата, изобилует множеством тонкостей. Обыкновенно она включает в себя обещание для разделяемых народов множества благ в обмен на свое предательство братства. Тут участвуют многочисленные агенты влияния, имеющие в войне свои корыстные интересы. Дипломаты, банкирские кланы, тайные общества, сосредотачивающие нужные идеи, обещания и материальные средства в наиболее подходящем месте.

«Золотое правило» этой подрывной работы — добиться пролития первой крови, дальше все пойдет само собой. Кровь будет вызывать озверение, а озверение — пролитие новой крови. Круговерть зла...

Большую роль играют средства пропаганды. Их задача — доказательство того, что народ-родственник является не случайным врагом, но абсолютным. Собрать на него всю ненависть, которая в противоположном случае предназначалась бы для врагов истинных. Такая «технология» одновременно и усиливает вражду между разделяемыми народами, и обеспечивает безопасность самим поджигателям войны. Подходящий пример деятеля подобного рода — пример еврейского писателя Ильи Эренбурга, призывавшего русских солдат убивать немцев. Не фашистов, не гитлеровцев, а именно — немцев, будто они являются народом иного порядка, нежели русские. Это при том, что к народу иного происхождения относился сам Эренбург, и после войны он сам сделался объектом неприязни русских. От которой он благополучно эмигрировал, что при его положении в СССР и в мире было не сложно сделать...

Что мы обязаны противопоставлять нашим врагам, дабы навсегда не погрязнуть в братоубийственных войнах? Во-первых, в отношении народов-родственников мы должны прежде всего искать не различия, а сходства и делать акцент именно на них. Как делал это Л.Н. Гумилев, сравнивая русский народ со степняками. Во-вторых, необходимо сразу обозначать внешних, общих врагов и направлять общую ненависть родственных народов — на них. Определить их не сложно, они сами выдают себя провокационными словами и действиями. Наличие общего врага, безусловно, работает на сглаживание противоречий между народами. Но еще более объединяет народы наличие общего дела, общего смысла жизни, который основывается на общем коллективном бессознательном. В качестве такого общего дела я уже предлагаю реализацию проекта прорыва в дальний космос, Космического Богоискательства.

Штурм Берлина... Берлин в переводе на русский язык означает — медвежий. А все, что связано с медведями, как мы знаем — исконно русское. Тотемный русский зверь... Как выясняется — не только русский, но и немецкий, и скандинавский...

Эх, если бы 22 июня 1941 года русские и немецкие солдаты протянули бы друг другу трубки мира. И вместе пошли бы сражаться с общими врагами, строя вместо братоубийственных танков — корабли, громящие противников заморских. А после объединили бы силы в Великом Космическом Броске...

Увы, история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Всякие там «бы» — это не для нее. И поправить прошлое она не позволяет. Зато она дает нам опыт для строительства будущего. Воспользуемся же им.

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год