МИХАИЛ БРУК — IQ-13 ИЛИ ПРЕВРАТНОСТИ ШПИОНАЖА. ЧАСТЬ 1.

Автор.

                                   ДУРНОЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ.

ДЛЯ СПРАВКИ: IQ или коэффициент интеллектуального развития человека, определяет его способности логически мыслить и анализировать окружающую нас реальность. (Энциклопедический словарь.)

ЗАДАЧКА: Сколько нужно набрать баллов (IQ), чтобы попасть в компанию бессмертных? На какой балл обычно тянет простой смертный? Идиоты, дураки, научные работники…?

ОТВЕТ: Для самых умных IQ равен 100-160, а иногда 240 баллов ( его получил афроамериканец), нижний предел не определен. Специалисты-психологи ответа тоже не дают. Магические числа — 6, 7, 13 никак себя не проявили и к интеллекту никакого отношения не имеют. Действительно, если IQ равен 13? Здесь уж ничего не поделаешь, дело не в роковой цифре. Единственное утешение, что «везунчикам», чей IQ равен счастливой цифре 7, тоже нечем особенно хвастаться.

1979 ГОД. НАЧАЛО.    

           В ту пору проблемы интеллектуального развития человечества никого волновали. Другое дело джинсы, кинофестивали, защита диссертации, поездки за кордон, престижный кабак. Даже услышав, о землетрясении, разрушившем до основания столицу Румынии Бухарест, московская богема полагала, будто речь идет о тезке-ресторане на берегу Москва-реки, и посему близко принимало это событие к сердцу.

        Моя профессиональная карьера только начиналась. Я служил по ведомству водного хозяйства и мелиорации, одного из самых заштатных министерств, пытавшегося реализовать грандиозные проекты, и тем самым оказаться у руля государства. В этих наполеоновских планах мне была уготовлена роль простого солдата. А рядовому, как известно, не положено рассуждать. И чем скромнее его интересы, чем ниже этот самый IQ, тем лучше.

        Естественно, мне и в голову не приходило подводить руководство. Поэтому, преодолев с неимоверным трудом пыточную камеру ученого совета, перед которым отстаивал несомненные достоинства своей диссертации, я обратился нетленным ценностям той жизни. И, хотя лучшие питейные заведения столицы не спешили распахивать передо мной свои двери, дубленка с чужого плеча, джинсы, стеснявшие дыхание и передвижение, а также уникальная для тех времен неспособность врать приоткрывали мне дверцы некоторых модных среди безденежной интеллигенции кафе-сараев в центре Москвы и делали центром внимания скучающих там компаний.

ЗЛОВЕЩАЯ ТРОИЦА.

    Ах, известность! Ах, стремление к славе! На что не пойдешь ради лихо закрученной фразы, ради восхищенного взгляда осоловевших от табачного дыма и вино-водочных смесей дам? Какие только истины ни открывал я обступившим меня почитателям в кафе «Север», «Синяя Птица», «Адриатика»!

       Конечно, неприкрытая, жалящая правда, брошенная в лицо всему собравшемуся обществу, тут же раскалывала его на друзей и врагов. Ну, и пусть! Что стоит чужая неприязнь, если от нее (этой правды) и самому становилось как-то не по себе.… Будто пил накануне водку с портвейном или коньяк с шампанским.

       Противнее, отвратительнее всего оказывались, даже, не угрызения совести. А то, чем заканчивались мои речи:драки в подворотнях приводы в милицию, докладные на работу...

       И все же воспоминания об тех днях стесняют дыхание в груди. Милые, безмозглые семидесятые.… О, как счастливо они начинались. И как печально закончились. Уже поздней осенью, 1978 в воздухе парило недоброе предчувствие.

        Слякотная осень сменилась бесснежной зимой. Стало холодно и не уютно. У советского народа разом испортилось настроение. И, вероятно, поэтому прилавки вино-водочных магазинов обнажились до непотребства. Обнажать что-либо тогда не любили. И, чтобы как-то прикрыть позор и стыд, на свет божий, невесть из каких запасов появились запыленные бутылки ликера "Абу Симбел", вермута, состряпанного в городах российской глубинки, по рецептам итальянских виноделов, и горькой настойки «Стрелецкая».

        Троица сия производила на людей магическое действо. Они тянулись к ней, как некогда пушкинский Герман к трем заветным картам. Редкая семья или компания нарушала этот мистический ассортимент. Тайны пирамид, заключенные в пузатый сосуд египетскими жрецами, выплескивались в граненые стаканы и бокалы тонкого стекла, и сталкивались там с остатками обрусевшего детища итальянских творцов. И, наконец, еще не опустошенный сосуд наполнялся неистощимой удалью и храбростью старорусского стрелецкого войска.

        Можно только догадываться, какой из напитков внес больший вклад в события, о коих речь пойдет ниже. В тот памятный декабрьский вечер, в кругу новообретенных друзей (мы только что слились в единую кампанию, сдвинув свои столики в одном из пивных баров), я высказал … пророчество. Видно, обычная правда о текущем моменте меня уже перестала удовлетворять. Глядя поверх голов, сквозь табачный дым, уходящий ввысь, изрек:

                «Изыдет Русь в землю басурманскую, ибо участь сынам человека и участь скоту — одна и та же.… Как тому умирать, так и этим.… И не лучше скота человек; ибо все тщета».

    Иному предсказателю все бы сошло с рук, ведь Глоба до сих пор вещает, ошибается и продолжает перевирать будущее. Но я-то угадал. Угадал ближайшие события (не по поводу общей участи «человека и скота», что было фактом свершившимся, а исхода в «землю басурманскую»). Как на утро стало известно, наши войска вошли в Афганистан. Но вечером-то все это еще было государственной тайной…                

       Короче среди новых товарищей, произошло легкое смятение. Тут же появилась милиция. Ну, а дальше… Как всегда. Привод, акт о задержании, письмо на работу… Часов в 11-12 утра, я уже находился в кабинете начальника всей нашей партии, почвенно-мелиоративной партии. Графин с питьевой водой, в которой уже завелись головастики, притягивал мой взгляд не меньше, чем кружки самых невероятных смесей в предшествующий вечер. Начальник же, напротив, старался не замечать ни графина, ни меня. Он сидел молча, склоняясь над картой Советского Союза, и безрезультатно пытался попасть булавкой в какую-то точку. В углу бубнило радио... об ограниченном контингенте наших войск, интернациональном долге советского человека и прочих повседневностей той канувшей в реку Лету жизни.

       Уже позже, до меня дошло, что босс пытался таким образом меня укорить. Мол, что же ты…, мать твою, натворил?

       Ведь перед ним лежали письмо из милиции и еще какая-то бумага. Тягостное ожидание неприятностей перемежалось с причастностью к какой-то тайне. От напряжения глаза наливались кровью, в висках стучало и рвалось на наружу признание вины за смерть Рамсеса, шашни с царицей Софьей супротив законного государя Петра Алексеевича и опозданием на работу. Об истинном своем предательском поступке, мне было невдомек.

        Наконец, голова начальника стала медленно подниматься, и я уже был готов почувствовать на себе его непреклонный взгляд. Как вдруг, перед моим носом оказался второй, неопознанный листок.    

        «Информационный отдел Комитета Государственной Безопасности, Октябрьского района города Москвы» — значилось на бланке. И дальше… «Вчера, в пивном баре в районе Киевского вокзала, сотрудникам западных радиостанций имяреком были переданы сверхсекретные сведения, известные лишь ограниченному кругу лиц в Политбюро ЦК КПСС. Эта информация прошла в ночных передачах радиостанций Би-Би-Си, Голос Америки, а также, Коль Исраэль (Голос Израиля). Канал утечки пока не установлен. Применить к указанному лицу, все меры, чтобы изолировать его от окружающих». Неразборчивая подпись. Число.                

        Наконец, не глядя на меня, начальник прошептал:

        « Ты что же, с…, себе позволяешь!? Ты… инженер-мелиоратор, твою богу душу…».    И тут как бы ни к месту добавил:

        «Шофер и рабочие, мать их, тоже не лучше твоего…, но те хоть пьют молча…. С ними-то я разберусь, а ты …, чтобы духу твоего в партии не было, пиши заявление вчерашним числом, а то статья, понял!».

           Я сел за стол, взял перо и бумагу и небрежно начертал:

    «Прошу освободить меня (имярек) от занимаемой должности инженера-мелиоратора, по собственному желанию уважаемого нами руководителя партии. В связи с чем снимаю с себя всяческую ответственность за то, что было и будет впредь. Ибо все тщета и ловля ветра. Подпись. Число». Протянул лист начальнику. И он не глядя, поставил на нем: «Согласен. Подпись. Число».

           Бедный, он снял ответственность только с себя. Но целая страна.… Пока передовые части советской армии штурмовали в Кабуле президентский дворец, у них в тылу возникла еще одна маленькая (пока) горячая точка — уволенный задним числом почвовед-мелиоратор. Напор наших бойцов как-то сдерживала охрана дворца. В

выборе цели меня не стесняло ничто. И потому мой первый удар пришелся на кладезь интеллекта страны, Академию Наук СССР.    

           Институт географии, где я несколько лет назад окончил аспирантуру (с тех пор меня туда категорически отказывались брать в любой должности), толщиной стен и упрямством персонала, пожалуй, не уступал дворцу афганского диктатора. Но мне потребовалось всего пять минут, чтобы оказаться у дверей директора. Секретарь, видя мою решительность, согласился доложить незамедлительно. Заметьте, я поступал гуманнее наших военных.

           В то самое время президент Амин и его соратники лежали поверженными на полу. А мне даже в голову не приходило также поступить с директором, в дружелюбии которого у меня были большие сомнения. Только встреча один на один, только беседа двух интеллигентных, воспитанных людей. Но видно, в институте уже были оповещены о последствиях штурма дворца в Кабуле.

            Не прошло и минуты, как уважаемый академик вынырнул из своего кабинета под прикрытием дюжих референтов и бежал. Вслед за этим послышались звуки сирены. Не пытаясь разобраться, какой из служб скорой помощи принадлежали эти звуки, я поспешно оставил приемную. На улице мои опасения развеялись. Сирена принадлежала директорской «Волге», увозившей его от моего преследования.

            «Началось,— подумалось мне, — вот, что значит расставлять, не глядя, подписи на серьезных документах. Боюсь, этим все не ограничится».

            О, как мне хотелось ошибиться. Увы! Институты почвоведения, гидротехники и мелиорации, почвенный факультет МГУ — все, как будто сговорясь, при моем появлении оглушали улицы истошным воем сирен. Черные спецВолги, «Чайки» и прочие автомашины разбегались прочь от этих храмов мелиоративной науки, словно тараканы из освещенной кухни. Паника охватила не только директоров, но и простых завлабов, даже лаборанты старались запереть перед моим носом двери и улизнуть куда-нибудь в подвал или на крышу.

            В центральном здании Академии Наук СССР, что на Ленинском проспекте, на воротах висел замок. Вход охраняла не милиция, а десантники в тельняшках и голубых беретах.

            Пора было прекращать поиски работы. Иначе они могли бы парализовать интеллектуальную жизнь столицы, а может быть и всей страны.

            «Если меня не принимает наука,— решил я, — отдам все свои знания народу. А сам постараюсь постигнуть его мудрость».

    Неделя, проведенная в размышлениях и добровольном затворничестве, дала результаты. Почувствовав в себе пробуждающегося люмпен — интеллигента, я начал завязывать знакомства с людьми своего круга. Хотя многие из них подпадали более под первую часть этого определения. Новые приятели, как правило, не имели за плечами даже оконченной средней школы. Но дух, непокорный дух свободы и независимости единил нас. К тому же, каждый из них владел в совершенстве наукой выживания в условиях улицы.

            Напомню, наступал только 1979 год, и люмпен, будь он хоть интеллигент, хоть пролетарий нуждался не только в хлебе насущном, но и в надежном официальном прикрытие. Статья «за тунеядство» в ту пору исключала всякий либерализм в толковании вопросов трудовой занятости населения. Либо ты работаешь в госучреждении, либо пожалуйте за 101 километр. Ссылки на отсутствие подходящего занятия, душевные метания, невозможность ужиться с коллективом имели примерно тот же эффект, что и жалобы на ревматизм призывной комиссии в известном произведении Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Для начала вам ставили предупредительный клистир: заводили в районом отделении милиции «Дело»…

            Случай же мой был, действительно, особый. Это уже потом, много лет спустя, я понял, что подметать улицы с ученой степенью дело вовсе незазорное для свободомыслящих людей. Но в 1979 годы, даже диссиденту из диссидентов такое в голову не приходило. И потому консилиум из признанных авторитетов заседал целую неделю. Посылали даже делегацию в соседний район. Но ни шедевр египетского виноделия «Абу Симбел», ни утеха гулящего совлюмпена «Стрелецкая», ни даже обращение за советом к вернувшимся « с зоны » не помогали найти подходящего решения.

            Коллектив, правда, рекомендовал, что на первых порах я должен скрыть свое высшее образование и купить фальшивую справку об отсидке. В таком случае, как мне объяснили, я получал ряд преимуществ.

            Первое: меня ставили на учет в милиции.

            Второе: забота о поисках работы ложилась на плечи органов внутренних дел.

            К тому же перед глазами был убедительный пример. Один из моих консультантов, имея на руках такую справку (правда, настоящую), сумел пробиться туда, куда не помогали проникнуть никакие протекции. В этой профессии все знания и умение передавалось от отца к сыну, от старших к младшим.

            Брокары или, по современному, ассенизаторы, не допускали в свои ряды чужаков. Да, шутка ли, подумать! Работы невпроворот и конца ей не видно. Каждый сортир червонец, а то и целый четвертак! Простой арифметический подсчет показывал: тридцать (30!) отхожих мест могли прокормить одного ассенизатора в течение месяца и обеспечить его не хуже какого-нибудь профессора. Но они работали целыми днями и даже по выходным. И об их богатстве слагались легенды.

            Я не метил так высоко. Да и к тому же, сначала, требовалось пройти неприятную процедуру — встать на учет в милицию. Встать-то я, встану, а как потом открепиться? Нет, уж лучше идти своим путем.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ: