ДЬЯВОЛЬСКОЕ НАВАЖДЕНИЕ.
Спасите! Милиция! Тайна ассенизаторов.
КГБ не спит. Дом Кино. Колумбово яйцо
и контрразведка. Переулок Мароновский
и голуби. Женщина, Курьер и неоплаченное
такси. Допрос в КМО.
ОТ МИЛИЦИИ ДО РЕДАКЦИИ.
И все-таки милиция манила меня. Разгулявшаяся фантазия рисовала перед глазами картины одна заманчивее другой. Вот я в сопровождении милиционера появляюсь в приемной директора одного из академических институтов и вручаю ему предписание в 24 часа зачислить в штат означенную в документе персону, то есть меня… .
Вот я у ректора московского университета… Короче, через несколько дней мое представление милиции состоялось.
Сначала дежурный внимательно выслушивал печальную историю моих злоключений, потом, сославшись на неординарность проблемы, вызвал капитана. Тот, в свою очередь, связался с начальником и замполитом отделения. Когда те явились, и я снова повторил свой рассказ, полковник попросил всех, кроме замполита, выйти из комнаты. За тем откашлялся и мягко начал:
«Понимаете ли, уважаемый товарищ, мы…, как бы это сказать, не в праве вмешиваться в ваши разногласия с директорами институтов… Короче, мы не можем выдать вам документ, который вы просите».
« Что же!— возмутился я. — Мне нужно прежде в тюрьму попасть?»
« Ни в коем случае! — возразил он. — Вы и тогда не получите направления в Академию Наук».
« Но ведь вы же устроили…»,— и тут я назвал имя своего приятеля-ассенизатора.
Реакция последовала незамедлительно. Меня попросили выйти из комнаты, а когда вновь пригласили, за столом сидел лишь один задумчивый замполит.
« Я, конечно, сразу почувствовал недоброе,— начал он,— но, признаюсь, не подозревал, что мы имеем дело с таким опытным антисоветчиком. Только что мною проведены переговоры с органами государственной безопасности. От них скоро должен прибыть следователь по особо важным делам. Вы же задержаны вплоть до выяснения всех обстоятельств. Прошу садиться».
Такой оборот дел стал для меня полной неожиданностью. Не уж-то я наступил им на больную мозоль? Кто мог знать, что бациллы коррупции и протекционизма проникли в столь деликатные сферы, как ассенизация? Оставалось ждать развязки.
Через полчаса в кабинете появился великолепно одетый человек в роговых очках, с густой шевелюрой. Меня снова попросили выйти, а затем опять вернули. Замполит выглядел кисло, а следователь по особо важным делам торжествовал.
«Ответьте мне только на один вопрос, — сказал он, обращаясь ко мне, — вы действительно почвовед-мелиоратор или…? Учтите, мы проверим и установим вашу личность».
«Конечно же, почвовед, кто же еще?»— растерянно пробормотал я.
«В таком случае, товарищ, — продолжал комитетчик,— милиция (он посмотрел на окончательно скисшего замполита) и органы государственной безопасности благодарят вас за проявленную бдительность. Вы помогли напасть на след опасных преступников. Очень опасных преступников! А теперь не смею вас задерживать. В случае необходимости мы с вами свяжемся».
Мне пожали руку. Причем рука замполита горела и тряслась, словно в лихорадке. И дежурный проводил меня до самого выхода. Прошла неделя. Работы все не было. Мои приятели-люмпены отходили от новогодних празднеств, коротая время в котельной и который раз выслушивая становившуюся все более невероятной историю теперь уже эксассенизатора о том, как их во время работы захватило спецподразделение КГБ. И как их все утро держали на свежевыпавшем снегу, лицом к стенке сортира, пока оперативники обшаривали машину.
«Все, все проверили! — орал он в пьяном угаре.— И знаешь, нашли-таки…»
Тут он понижал голос до шепота и сообщал, что, оказывается, вся ассенизационная система СССР настолько прогнила, что в итоге продалась иностранной разведке, а та, в свою очередь, сделала машины — брокары транспортным средством (когда он произносил эти слова, его язык особенно заплетался) для перевозки антисоветской литературы и… валюты, которой оплачивались здесь услуги разных там диссидентов и сионистов.
И в тот памятный ему день, когда вся их преступная группа мерзла, уткнувшись носами в свеже побеленную стенку какого-то туалета, в машине отыскали тайник и извлекли оттуда сотни тысяч долларов (впрочем, сумма постоянно росла), бриллианты, джинсы, дубленки…. Вскоре сам рассказ перестал его интересовать. Он лишь занимался перечислением найденного.
«Им, мать их так, — всхлипывал он, — помады женской тыща флаконов, вермута итальянского — десять ящиков, плащей болонья сто пар…».
Когда же нервы его не выдерживали, вверх взлетал кулак и из подвала на волю вырывался вопль отчаяния:
«У масоны, жиды проклятые! Все продали! Рассею —матушку продали!»
Естественно, таких переживаний за отечество и утрату любимого дела не вынесет ни одна истинно русская душа.
Вскоре, наш алкаш-эксассенизатор оказался на принудительном лечении в ЛТП.
Как ни странно, день его исчезновения совпал с совершенно невероятным событием. Мне позвонил следователь по особо важным делам и пригласил на встречу в Дом Кино.
В ту пору Дом Кино или просто ДК славился не только эксклюзивными показами зарубежных фильмов для элиты столичной торговли, но и своими баром и рестораном. В бар мог попасть каждый и насладиться там «Белой дамой», «Шампань Коблер», «Кровавой Мэри», а вот в ресторане для случайных посетителей места почему-то не оказывалось никогда. Но в тот памятный вечер я не был случайным, а даже совсем наоборот-официально приглашенным лицом.
Мэтр, облаченный во фрак, который сделал бы честь дипломату на церемонии представления в Букингемском дворце, как бы, между прочим, заслонил проход в ресторан и молча, с полным безразличием начал разглядывать мою персону. Но, услышав имя пригласившего, тут же вытянулся во фрунт и, расплывшись самой доброжелательной улыбкой, сделал величественный жест в сторону столика, спрятанного от чужих взоров за двумя пальмами в кадках.
Следователь по особо важным делам уже был на месте. Уплетая паштет из маленьких вафельных стаканчиков, и запивая его чешским пивом, он кивнул, приглашая меня сесть. Опустившись рядом на мягкий стул и развернув салфетку, я почувствовал, что мы совершенно необычные посетители. Вокруг нас порхали официанты, обновляя напитки и блюда, а мы сидели молча и уминали все, что оказывалось на столе. Наконец, хозяин отвалился на спинку стула и, подавив мощную отрыжку, сказал:
« Гм… здорово это вы …посадили в лужу этих сволочей…. А ведь не приди вы в милицию, они б еще сегодня свое говно возили и этот замполит, паскуда, их покрывал. Ну, да долг платежом красен. Нынче я повышен в чине и в должности соответственно. Вот праздную, о вас вспомнил и решил познакомить с несколькими важными особами. Надеюсь, к ним вы еще на прием не являлись. Да и кто станет разговаривать с …пророком? Ха-ха…, — и неожиданно по панибратски, хлопнув меня по плечу, добавил.— Ну, страху ты, брат, на нас на всех нагнал, когда по «Голосу Америки» передали сигнал к атаке президентского дворца в Кабуле: «Изыдет Русь в землю басурманскую». Да, еще сказали, что источник, находится в каком-то безымянном пивном баре».
В мельчайших подробностях следователь обрисовал ситуацию, возникшую в результате моих увлечений древнерусским эпосом и Книгой Бытия (в частности, Экклезиастом). Противоестественная природа высказанной мысли, этого уродливого «детища», увидавшего свет, в непотребной, антисанитарной, заплеванной торговой точке, стала очевидной, когда ущербный духовный монстр попал в эфир.
Если верить моему кормильцу, то именно я и стал причиной столь трагической развязки в афганской столице, паралича власти предержащих в Кремле, разгрома учиненного комитету государственной безопасности. Иного можно было бы без шума ликвидировать, посадить в психушку. Но любое действие по отношению ко мне рисковало обернуться непредсказуемыми последствиями.
Вдруг он (то есть я) ляпнет на последок такое… Или вобьет в головы сумасшедших одну из своих идей… Нет, уж лучше проследить, обождать. Именно в этот момент я и совершил свой кавалергардский рейд по академическим учреждениям. Что им оставалось делать? Только прокричать в эфир мольбу о помощи: « SOS! », «Спасите наши души!».
Мое внезапное затворничество, а затем погружение в пучину народных масс тоже вызвало большую тревогу в контролирующих организациях. Но здесь я хотя бы находился под их неусыпном наблюдением. Все мысли и желания, высказанные мною, обсуждались в самых верхах. Было дано «добро» на изготовление справки об отсидке.
Однако и тут я остался верен себе. Поход в милицию спутал все карты кремлевских аналитиков, но одновременно он указал путь, как можно использовать мои не подчиняющиеся никакой логике действия во благо. Так была поставлена точка в деле под кодовым названием «Брокар».
Вот здесь-то мой куратор и предложил своему начальству создать.… Впрочем, обо всем в порядке очереди.
« Вы, писать умеете?»— вдруг неожиданно спросил меня следователь.
« Это, в каком смысле?»— испугался я.
« В самом прямом. Журналистом теперь работать будете,— отрезал следователь.— Сейчас поговорим с редакторами одного из академических журналов и все обстряпаем».
« Э…, да ведь мелиораторы, почвоведы мы, нам бы где — нибудь с землишкой и водичкой…»,— жалобно пискнул я.
«Оставьте советскую мелиорацию в покое, — отрезал он, — придет время, и ей займемся. Сейчас предстоит выполнить ответственное задание. Будете незаметным заведующим отделом…. Ну! Каким подразделением заведовать хотите?» — ехидно спросил мой благодетель.
Я опять попытался брякнуть что-то про мелиорацию, но был пристыжен безжалостным чекистом.
«Образованный человек, — вздохнул он, — а не знает, что мелиорация наука не академическая. Что б я больше о ней не слышал! Понятно!? А заведовать будете отделом наук о Земле. Звучит-то как! А? Поздравляю!»
Прибывшие, минуту спустя, академики были людьми серьезными. Первым делом они выпили и закусили. Затем уставились на хозяина стола так, что я понял: это не единственный стол, за которым мой нежданный покровитель воздает каждому по заслугам его.
«Вот вам, Петрович, — обратился он к высокому и лысому академику, — заведующий отделом наук о Земле в вашем новом журнале. А ты, Константиныч, — он перевел взгляд на маленького с густой шевелюрой,— как член редколлегии, уж возьми над молодым человеком шефство. Вот собственно и все, что я хотел вам сообщить. Не смею задерживать».
Проводив, их отупевшим от обжорства и возлияний взглядом, мой покровитель изложил суть задания. Идея была проста, как колумбово яйцо. В недрах Академии Наук организуется очередной журнал, который будет пропагандировать достижения советской науки на русском и трех иностранных языках: английском, французском и испанском.
Всем иностранным редакциям отводилась вспомогательная роль: перевод и выпуск журнала. А вот под крышей русской редакции предполагалось создать небольшой разведывательный отдел, включающий даже диверсионную группу. Правда, перед последней не ставились задачи свержения правительств в зарубежных странах, взрывов и убийств. Однако поручалась деликатная миссия — провоцировать зарубежных интеллектуалов, посещающих СССР, с последующей их вербовкой.
МУЖЧИНА, ЖЕНЩИНА,КУРЬЕР И НАЧАЛЬНИК.
Следует отдать должное моему чекисту. Дело, задуманное им, было организовано блестяще. Уже на следующее утро мне позвонил референт Петровича (конечно, у академика было и имя, но должность, которую он в то время занимал в Академии, так высока, что даже сегодня его разглашение приравнивается к государственной измене) и сообщил, что я должен прибыть по адресу Мароновский переулок 26, третий этаж, комната один. Немедленно.
Через два часа я при полном параде стоял на Октябрьской площади и тщетно искал проход между двумя плотно сомкнутыми домами. Поверхностный обзор местности ни к чему не привел. Пришлось углубиться в лабиринты старого Замоскворечья. Подворотня сменялась подворотней. Иногда я утыкался в невесть откуда взявшиеся заборы и строительные площадки. И, наконец, потеряв всякую надежду отыскать нужный мне переулок, очутился на пустыре перед зашитым в строительные леса Домом художника, что на Крымском валу.
Тут — то передо мной и выросло неказистое грязно желтое здание с табличкой «Мароновский переулок, 26». Оно не производило впечатление заброшенного, просто казалось, что его хозяева только что покинули насиженные места. И впечатление было верным.
Дело в том, что всем конторам, отделам институтов, редакциям, которые обживали его в течение десятилетий, в один прекрасный день заявили: дом сносится, просьба подыскать другую жилплощадь. Они дружно снялись и рассеялись по таким же отжившим свой век хибарам старой Москвы. С этого момента в Мароновском переудке началась новая жизнь. Дом списали, вычеркнули из реестров нежилого фонда города и…начали ремонтировать. Причем ремонт затрагивал только внутренние помещения, внешний облик его не изменился ни на йоту.
Пройдя по закапанной белилами лестнице, я оказался в таком же замызганном коридоре. Комната номер один была бы под стать остальной внутренней части дома, если бы в ней не сидела… женщина.
Томный взгляд и тягучий голос, которой заставляли забыть обо всей неустроенности будущей редакции.
«Господи! Наконец мужчину прислали. Я — Марина, — простонала женщина,— а, вы, кто будете? Чай кипела-ла. Хотите?»
Грациозно выплыв из-за стола, она достала из тумбочки чашки, сахар и вернула на электроплитку еще не остывший чайник. Ей было под тридцать, а может быть и меньше. Однако манера преднамеренно коверкать слова (чай обязательно кипела-ла, а из бани люди выходили исключительно помымшись), пользоваться жаргоном, бытовавшим в ту пору среди московской богемы, говорили о каком-то жизненном опыте.
«Впрочем, под крылом такого покровителя-чекиста взрослеешь быстро,— подумал я. А в слух добавил.— Ну, и как работать будем?»
Марина сладко потянулась и произнесла будуарным голосом:
«А как пожелаем, так и … поработаем. Главный сюда не сунется, он дальше Старой площади и Президиума Академии Наук ни ногой, а заместитель его до сих пор сидит на Большом Комсомольском переулке, рядом с Новой площадью. Небось, бывали?» — съехидничала она.
«Да нет, меня из другого места прислали »,— уклончиво ответил я.
«С Лубянки или из ЦК ВЛКСМ?»— продолжала она в том же тоне.
«Какое же это другое место? — пришлось парировать мне.— Говорю же, я из Дома Кино, вот только домой забежал рубашку сменил». Она естественно не поверила.
«Но если человек так заковыристо врет, то он достоин внимания»,— сказал ее взгляд.
И беседа обрела новый импульс. Впрочем, сторонний наблюдатель вряд ли что-нибудь понял из нашего разговора. Эквилибристика слов и понятий, обрывки фраз и гортанные выкрики, восторженное фырканье и урчание, выброшенные вверх и в стороны руки мало напоминали общение двух существ, наделенных хоть каким-то разумом. Но то лишь взгляд со стороны, мы же прекрасно уловили суть нашего диалога и получили много полезной информации.
Обнаружились общие знакомые, интересы. Оказалось, что свободное время мы проводим в одних и тех же питейно-закусочных заведениях столицы, среди которых центральное место занимал, конечно, Дом Кино.
Выяснилось даже, что Марина где-то слышала обо мне. Где? Она так и не смогла вспомнить. Но мне подумалось, что, скорее всего, на одной из последних планерок с участием следователя по особо важным делам.
Я уже начинал жалеть, что наша встреча произошла в рабочей обстановке, так мало подходящей для единения людей столь близких взглядов. Как, вдруг, в комнату ввалилось существо, напоминающее массовика-затейника, переодетого в медвежью шкуру.
«Николай,— представился медведь, сверкнув каким-то волчьим взглядом.— Буду работать курьером. Вот, вам пакет с Большого Комсомольского. От Зудова. Кто такси оплачивать будет?»
Пакет мы взяли и расписались в получении, а такси предложили отправить обратно на Большой Комсомольский за расчетом. Николай оказался человеком абсолютно серьезным. Он спустился вниз и объявил водителю наше решение. Шофер, очевидно, относившийся к той же породе людей, что и Коля, отреагировал незамедлительно.
Угрозы расправы, перемежавшиеся матерной бранью, взорвали тишину переулка. Мы, не сговариваясь, посмотрели на часы и заключили с Мариной пари.
«Пять минут, — сказала она, — и шкура медведя украсит пол нашего кабинета. Останется соорудить камин, сварить кофе и…, — ее ноздри чувственно затрепетали, начать работать».
«Никак не меньше десяти,— неуклюже пытался парировать я. — У вас отсутствует чувство патриотизма к родной редакции. И вообще, согласно кодексу чести, если падет курьер, то я буду вынужден занять его место на поле брани. Редакция превыше всего!»
Однако прошло уже около четверти часа, а Николай без видимых усилий сдерживал натиск потерявшего контакт с действительностью пролетария. Наш курьер, не повышая голоса, терпеливо объяснял таксисту, что тот не прав и по какому адресу надлежит тому ехать, чтобы получить полный расчет. Тем временем я вскрыл пакет и с радостью обнаружил, что всему редакционному коллективу через час надлежит прибыть в Большой Комсомольский переулок на первое редакционное совещание.
Галантно подав Марине ее дубленый тулуп, набросив подобное изделие монгольской индустрии на себя, мы заперли кабинет и выпорхнули в объятия шофера.
«Вот, товарищи того же мнения»,— сказал медведь-Коля, увидев нас.
«Николай, вы, поедете с нами, — произнес я начальственным тоном и, обращаясь к шоферу, отдал суровый приказ.— Прекратить препирания! Большой Комсомольский переулок,… пожалуйста! »
Таксист оказался человеком дисциплинированным и сразу затих. Четверть часа спустя, мы благополучно прибыли на место. И спор возобновился с новой силой.
Уже, втроем мы пытались увещевать непонятливого водителя. А он все стоял на своем:
«Деньги давай! Деньги!»
И тут Марину осенило. «Братцы,— возопила она,— возьмем его к Зудову. Там все и решим. Прелесть, какая».
Предложение было принято единогласно. К кабинету нашего непосредственного начальника мы двинулись вчетвером. Шофер первым толкнул нужную дверь с табличкой «Зампред Комитета Молодежных Организаций, начальник отдела науки И.А.Зудов». Мы же решили подождать в коридоре.
Мне доводилось много слышать о сдержанности партийных и комсомольских боссов. Они, мол, одинаково вежливо благодарят за оказанную помощь, выставляют за дверь, выкидывают на улицу, бросают на съедение львам.
Враки, гнусная ложь. Как только хозяин кабинета узнал, какую сумму ему следует выплатить за такси, он взревел, как леопард, попавший в капкан. Но конфликтовать с таксистом все-таки побоялся. Рассчитавшись с шофером, он решил отыграться на нашем «медведе». Но не тут-то было. Гром и молнии, обрушившиеся на курьера, не возымели ни малейшего действия. Коля как бы и не заметил гнева начальника. Я говорю «как бы», потому что между отповедью Зудова и тем, что произошло потом, имела место продолжительная пауза.
Обычно она (эта пауза) заполняется извинениями, оправданиями и клятвами о том, что подобного никогда не повторится. Но Коля молчал. Зудов посмотрел вопросительно на нас, мы на него, а затем все вместе на курьера. И тогда обратили внимание на глаза Коли. Они были неподвижны. Их неистовый гипнотический желтый блеск лишил начальника отдела науки дара речи. И тогда.…
Тогда наш «медведь» высказал ему все. Все, что он, Коля, думает по поводу антисемитизма в СССР (медведь к тому же оказался и евреем), о своем больном сердце, о жене, которая сбежала от него год назад, о маме, запретившей ему поднимать тяжести. Опешивший комсомольский босс, которому не хватало в его новой редакции только сумасшедшего (а психическое состояние Коли не вызывало сомнений) как-то скис и начал смущенно оправдываться.
Мол, откуда в пакете тяжесть, там всего одна бумага лежала. Но потом махнул рукой и отпустил курьера аж на три дня. Затем с опаской оглядев нас, он вроде бы приободрился и завел рутинный разговор. Обращался он в основном ко мне, так как Марина, видимо, уже прошла собеседование. Интересовался моей журналисткой практикой: где был? что видел и о чем написал до сего времени. И, получив на все уклончивые ответы, понял: курьер-сумасшедший — это не единственная плата за его новое назначение.
После началось совещание, в процессе которого выяснилось: наш начальник не имеет ни малейшего представления о том, что журнал, отданный под его начало, всего на всего лишь прикрытие.
К вечеру мы разошлись. Прощание с Мариной несколько затянулось. Мы обсуждали план редакционной работы на завтра. Единодушие было полным.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:
: Так же очень достойная женщина
Все сообщения мини-чата
Регистрация
Забыли свой пароль?
