ЗАЗЕРКАЛЬЕ.
Поезд идет... к чертям собачьим.
Первое задание. Станционная
смотрительница. Хантымансийские
Сторожилы или ХАМАС. Имени
Лазаря Кагановича.
ЧТО ОДИН ЧЕРТ, ЧТО ДРУГОЙ.
Провалы памяти случались у меня и раньше. Однажды, после вечеринки на берегу Черного моря, я в совершенном беспамятстве совершил переход вдоль отвесной скалы. И только на следующее утро обнаружил, что тропинка, приведшая меня, домой, множество раз, прерывалась каменными глыбами, а в иных местах была просто слизана горными обвалами.
Нечто подобное произошло и в тот вечер. Санитаров помню.… Но как очутился в городе Сургуте, а затем в поезде, следующем аж за Полярный круг в какой-то город нефтяников. …Впрочем, все это стало ясно чуть позже. А поначалу, ощутив острую жажду, обнаружил на столике все необходимые «медикаменты» из «аптечки первой помощи»: бутылку «боржоми», соленые огурчики в мутном рассоле, и что-то очень аппетитное в томатном соусе.
«Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!»— пронеслось у меня в голове …
Здесь следует пояснить, что в те времена даже сообщества «идейно неустойчивых товарищей» не обходились без своих авторитетов. Сторонники православия и славянофильства зубрили наизусть труды Аксакова и Леонтьева. Сионисты пытались изучать иврит и хранили в своих коммунальных углах, невесть каким образом добытые, портреты Моше Даяна и Бен Гуриона. У людей моего круга тоже были свои кумиры. Получить признание и уважение мог лишь тот, кто с легкостью и, добавим, к месту приводил цитаты из «Пятикнижия современного люмпен-интеллигента»: Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», Ильи Ильфа и Евгения Петрова «12 стульев» и «Золотой теленок», неопубликованного Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» и Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка».
…Иной, так кратко и точно определив ситуацию словами классика, мог бы и возгордиться. Но до того ли было мне? Еще мгновение и я почувствовал мерный стук колес. А за окном плескалось не ласковое Черное море, а бескрайнее море тайги. В отличие от Степы Лиходеева, директора театра «Варьете» из бессмертного романа «Мастер и Маргарита», мой Воланд забросил меня гораздо дальше и в не пример менее привлекательные места, нежели Ялта. Поезд шел на север, прямиком к Ледовитому морю — океану.
Оставалось лишь смириться и перейти к восстановительной процедуре. Первый глоток «боржоми» опрокинул все мои представления об этом напитке здоровья. Минеральная вода оказалась водой огненной. Мир перестал казаться таким отвратительным. Соленые огурчики и сосиски под томатным
соусом, сопровождаемые нектаром из неказистого сосуда навели на мысль, что Крым и Кавказ, в общем-то — пошлость. А вот поезд, идущий в неизвестность, это…
«Это — твое первое задание»,— произнес знакомый мне будуарный голос. В дверном проеме купе с неизменной сигаретой стояла Марина. Удивить меня чем — либо уже было невозможно. Но радоваться я еще не разучился. И, следуя традиции людей моего круга, восторженно, слегка перевирая и вставляя отсебятину, запричитал словами классика: « Аннушка, наша Аннушка! С Садовой! Это твоя
работа?… Подсолнечное масло… Консультант…».
«Кирюшка! Бросьте трепаться!…Федор Иванович сейчас вернется»,— развязно перебила меня Марина и многозначительно повела бровью.
«Пароль, — пронеслось у меня в голове, — одна из сцен погони поэта Ивана Бездомного за Воландом… КГБ читает мои мысли! Но как, чертовка, знает Булгакова! — и, перебрав в уме все возможные варианты ответа, в полголоса произнес. — Ах, развратница!…»
Марина удовлетворенно прикрыла глаза, оценив быстроту и точность моей реакции. « Михаила Афанасьевича Булгакова оставим на потом, — прошептала она, — а сейчас о деле». Все, что мне довелось узнать из ее рассказа, можно было охарактеризовать одним словом: вляпался.
История с санитарами и скорой помощью, которая до того момента оставалась в моей памяти, как связующее звено между прошлым и настоящим, сомнений у меня не вызывала. Эта карета социальной добродетели сама собой к человеку не приезжает. Ее нужно вызвать, ее необходимо послать к … пострадавшему или к тому, кто еще может пострадать. Вот ее мой благодетель и отрядил за мной, когда вдруг обнаружил, что его подопечный принял свою опалу слишком близко к сердцу. Дальше санитары что-то перепутали, и я превратился в некое подобие зомби. Но не в тех ЗОМБи, которые строили и ломали в трезвом уме и твердой памяти, а в настоящего нелюдя, способного пить, шутить и даже декламировать целые главы из книг советских писателей, но приэтом как-то и не существовать и ничего не помнить.
Впрочем, впоследствии шеф поблагодарил санитаров. Так как мое зомбированное состояние избавляло его от нештатных ситуаций на первом этапе задуманной им операции. А произошло следующее. Восстановив над собой контроль, наш покровитель принял следующее решение. Джеймс вместе с Мариной и мной должен отбыть … в Западную Сибирь. «Раз водка и женщины побоку, раз такой любопытный, будем ловить на шпионаже»,— решил босс.
Здесь Марина прервала свой рассказ, вытащила из рюкзака карту и показала весь маршрут. «Мы проедем с Джеймсом по всем этим местам, — объяснила она.— Он естественно все будет фотографировать. Где он еще такое увидит? Ну, и в конце пути наши его возьмут, как шпиона, врага, решившего опорочить нашу прекрасную действительность. Дальше все дело техники. Срок или сотрудничество с нами».
«Да,— промямлил я,— теперь ему некуда деться. Придется постараться, чтобы сама поездка не оставила у него плохих воспоминаний». И выразительно посмотрел на мою спутницу.
« С врагом — никогда!» — отрезала Марина.
« Ну, он-то пока еще не враг…»,— попытался выкрутиться я. Но тут в коридоре послышались шаги, и из Марининых жестов мне удалось понять лишь то, что следует замолчать и продолжить свою трапезу. Что я и сделал, усиленно налегая на бутыль с «боржоми». Через мгновение в купе вошел Джеймс. Перебросившись с Мариной несколькими стандартными английскими фразами, он
он обратился и ко мне, вежливо осведомившись о моем самочувствии.
И вот в этот момент в моей судьбе произошел еще один резкий поворот. Все началось с противоестественного события. Марина вернулась в свое купе и, сладко зевнув, так что было слышно на весь вагон, уснула. Без чашечки кофе, без капли вина. Мой же американский мелиоратор заговорил … по-русски!!!
«Вас, наверное, удивит, — начал он, — что иностранный специалист так долго скрывал знание русского языка? Между тем я действительно иностранец, зовут меня Дов Синайский, действительно хорошо знаком с мелиорацией, но, так же как и Вы в настоящий момент занят иными проблемами».
Дальше он стал ругать моего покровителя. Назвал его тупицей. Посмеялся над затеей: поймать его Дова Синайского на (смешно сказать!) шпионаже. А за тем взялся решать мою судьбу.
«Не будь вы мне симпатичны, да еще братом по крови, — продолжал Дов-Джеймс, не стал бы с вами церемониться. — Но вышеназванные обстоятельства меняют дело. Из простого заведующего отделом вы станете… моим помощником!».
«Помощником главного мелиоратора Америки?!» — радостно воскликнул я.
« Причем здесь Америка?— возмутился Дов.— Вы вообще представляете, с кем имеете дело? Вся эта петрушка с Америкой — легенда. Сам я с Ближнего Востока. Слыхали про Синайский полуостров, Палестину, Израиль?»
«Не-не,— пытался возразить я, — что я скажу Петровичу, Зудову, да и шеф мне ноги выдернет за такое сотрудничество».
«Ах, забудьте вы этих недотеп,— ревниво отрезал он, — смотрите в будущее».
«А в этом будущем мы тоже будем работать с Мариной в редакции?» — присмирев, спросил я.
Дов тяжело вздохнул, давая понять, что и у него, бывалого разведчика, есть границы терпения.
« Об этом чуть позже. А теперь за работу,— примирительно сказал он.
И на столе появилась карта Ханты-мансийского национального округа. — Видите здесь знакомые контуры? — спросил Дов, указывая на реку Обь, Северные Увалы.— А теперь посмотрите сюда. Над правым берегом реки Надым кружочком обведена небольшая территория, читайте, что написано внутри».
Даже повидав и услышав за последнее время множество невероятных вещей, даже пообщавшись с ЗОМБи, я не мог себе представить, что в границах Ханты-мансийского национального округа существует еще и Еврейская автономная республика со столицей Иерусалим-0 и административным центром Хедера. Памятуя о сумасшедшем географе, который рехнулся, не увидев на карте Берингова пролива (за более подробной информацией отсылаю к книге И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой теленок»), пришлось взять себя в руки.
«Здесь случаем не опечатка, типографский брак?»— поинтересовался я.
« Это было опечаткой без малого шестьдесят лет назад, когда отец всех народов и вождь мирового пролетариата, не глядя, поставил свою подпись на карте создаваемого им Союза Советских Социалистических Республик,— грустно сказал Дов, теперь же это тщательно скрываемая от народа реальность. О ней забывали, ее
не замечали, так, кстати, возникла еще одна автономия на Дальнем Востоке, и обе существуют до сих пор. А я должен выяснить, что она, эта первая автономия представляет собой сегодня. Какова там обстановка. Вот вы, для вашего же блага, мне в этом и поможете»,— заключил он.
Я горько вздохнул. За короткий период времени мне пришлось убедиться в пагубном влиянии безответственных подписей, как на мою судьбу, так и на судьбу
всей страны.
«Но почему Иерусалим–0? — поинтересовался я. — Есть Новый Иерусалим, есть просто Иерусалим, номер-то откуда?»
«Ну, так есть же Москва–3, Арзамас-16, Челябинск-7, — неуверенный в своих сравнениях, пояснил Дов, — возможно какой-нибудь Иванов-9 это и придумал».
На этом наша беседа и закончилась. Молча, проглотив стряпню из вагона ресторана, мы устроились спать на мягких диванах. Все услышанное мною в течение вечера окончательно лишило меня сил и надежд на будущее. Скрываться сразу от обоих шефов не представлялось возможным. Да и куда? Кругом тундра, снега, голодные песцы. Меня сморил сон. Сон тяжелый, полный кошмаров, эдакое попурри на тему последних событий. И видел я…
ЗОВ КРОВИ.
И видел я выплывающие из темноты лица. Начальник мелиоративной партии и замполит милиции грозили пальцем, эксассенизатор-алкаш пытался дотянуться до меня своими немытыми ручищами, шеф, Зудов и наш редакционный курьер Коля осуждающе качали головами… Сильный толчок прервал мои кошмарные сновидения. Поезд замедлял ход. Дов выволок меня в коридор.
«Хватит спать, — заявил он,— через час ты приступаешь к выполнению своего задания. Ничего не записывать, вопросов не задавать. Все необходимое надо узнать из случайных ни к чему не обязывающих бесед. Все. Одевайся и в тамбур».
Через минуту поезд остановился. Я выскочил на перрон, в темноту. В десяти шагах от меня на маленьком станционном здании висела доска. Едва освещавший ее фонарь позволил прочесть: «Ст. Хедера».
«Господи…,— простонал я, — куда же меня занесло?»
Но тут двери станционной сторожки распахнулись, и какая-то женщина в платках и ватнике обрадовано заголосила: «Вот и новенький в наши края пожаловал! Небось, репатриант?»
Последнее слово она произнесла не без труда, но все же умудрилась не исковеркать его. Женщина стала хлопотать у плиты, прилаживая к ней постоянно сползающий чайник, и приговаривать: «Сначала чайку попьем, а затем уж и в Сохут, тьфу ты, в Сохнут позвоним».
« А что, бабушка, — стал, вопреки инструкциям Дова, расспрашивать я. — Это тот Сохнут, что евреев в Израиль возит?»
«Да, что ты сынок,— уставилась она на меня,— у нас здеся Еврейская Автономная республика. А что про Израиль, мы и слухом тут не слыхивали. Ну, да они приедут, все сами и расскажут».
Чайник засвистел, и мы сели за струганный стол. Добрая бабуля бросила в мой стакан пакетик с хвостиком, на конце которого болталась этикетка с красной буквой «W», и налила кипятку. Цвет долго не появлялся. Спустя пару минут вода в стакане наконец-то приобрела блекло-бурый цвет, но вкуса не изменила.
« Чаек-то видать, того, грузинский третий сорт?»— очередной раз нарушая приказ нового шефа, спросил я.
« Бог с тобой, сынок,— засмеялась бабуся,— местный это чай, «Высоцкий». Вот и на коробке написано: «Иерусалимский чаеразвесочный комбинат им. Теодора Герцеля».
В это время на улице раздался шум. И какие-то люди стали ломиться в здании станции.
«Никитична! — заорал один из них. — Открывай, продажная шкура, а то дом разнесем. Опять еврея прячешь! У, сионистка проклятая!»
Мне тут же захотелось исчезнуть из избушки. Оказаться в стенах родной редакции или, как минимум, среди друзей-люмпенов, а не в руках антисемитов-погромщиков. Но судьба, видимо, не предоставила мне права выбирать.
«Может выйти и все объяснить?— неуверенно промямлил я. — Мол, обычный командировочный, а вовсе не…».
« Как это не?— возмутилась моя хозяйка. — Ты на себя в зеркало посмотри. А коли выйдешь, так и слова не успеешь сказать. Это ж… ХАМАС».
«ХАМАС?…»
«Да, ХАМАС или Ханты-мансийские Старожилы, — пояснила мне Никитична,— известные антисемиты. Они на всех перекрестках кричат, что Ханты-мансийский национальный округ — исконно русская территория. Объявили войну Еврейской Автономной республике и обещали утопить всех евреев в Северном Ледовитом океане, если они (эти евреи) не уберутся к себе в Израиль».
Наша избушка оказалась неплохой крепостью. ХАМАСу так и не удалось высадить двери и расправиться с нами. Через несколько минут напор нападавших ослаб, крики прекратились. А еще, мгновение спустя, мы услышали топот сапог, сирену милицейской машины и матерную брань отступивших антисемитов.
« Ну, вот, — успокоившись, сказала Никитична, всех голубчиков и повязали. Теперь ушлют их, куды Макар телят не гонял. Только опять не вступилась бы за них международная общественность. Прошлый раз-то выслали.… Да здесь кругом особый режим. Чужих не прописывают без надобности. А таких тем более. Вот они и стали жалобы слать в Москву, в ООН, в ООП. Дескать, мы жертвы сионизма, бесчеловечного режима апартеида по отношению к коренным народам Севера… Ну, вернули, а они опять за свое…».
Через минуту в дверь сторожки постучали. Стук на этот раз прозвучал как-то по начальственному, а потому на душе стало спокойно. Мы открыли. На
пороге стоял сурового вида бородатый мужик. Он шагнул в избу и важно на распев произнес: «Ну, и удачный же день сегодня, еще один репатриант, уже второй… Что ж вы телеграмму не дали, не позвонили? Мы бы Вас сей момент и встретили».
«Какая уж там телеграмма, — припоминая все происшедшее со мной за последние дни, вздохнул я, — чаю попить и то не успел, как ХАМАС нагрянул».
«Ладно, собирайтесь,— приказал чин, — у нас попьете».
Меня усадил в белоснежный джип «Нива». И мы покатили по зимнику, оставляя за собой снежную пыль. Новый опекун пребывал в приподнятом настроении, размахивал руками и все время восклицал: «Нет, вы только подумайте, двое в один день. Это шестьдесят в месяц или более семисот в год. Если алия пойдет такими темпами, мы сможем утереть нос этому Израилю, увеличить бюджетные поступления, задавить ХАМАС без милиции. Инвестиции из Москвы и Вашингтона польются рекой».
Не знаю до каких бы высот воспарил бы в свои мечтах мой сопровождающий, если бы по обеим сторонам дороги не замелькали рубленые избы. Около самой большой из них джип резко затормозил.
«Административный центр Хедера»,— торжественно произнес мой сопровождающий.
Мы вышли. Двери большого дома тут же распахнулись, и из них повалил пар. Ведь на улице было почти 40 градусов ниже нуля. Я шагнул за порог и в свете яркой неоновой лампы увидел … Марину.
«Ну, — простонала она,— перемены в нашей жизни все еще продолжаются? В проруби таких пророков топить надо».
Я стал размахивать руками, что-то объяснять, пытался успокоить ее, но не успел. Меня вызвали в одну из комнат. Кабинет был обставлен с невиданной для тех времен роскошью. Мягкие кресла, удобный письменный стол, цветы, ковры.… Навстречу мне шагнула полная женщина и низким почти мужским голосом сказала: « Добро пожаловать на историческую Родину! Присаживайтесь, сейчас мы быстро завершим все формальности, и вы начнете свою абсорбцию».
Мне протянули несколько пачек различных бланков. Их требовалось заполнить только в двух местах: число и подпись. Все остальное там уже было напечатано.
«Хватит,— решил я,— время безответственных подписей прошло. Теперь будем думать, и читать, прежде чем ставить свои каракули».
Но благие пожелания (читать и думать) таковыми и остались. Обилие текста и непонятных слов. Пережитое за последние сутки не давали сосредоточиться. Лихо, ставя свою подпись во всех необходимых местах, я только и успел прочесть, что мне, как репатрианту, полагается какая-то немыслимая сумма денег в шекелях-купонах и что она, эта сумма, становится подарком … через десять лет. А пока сия ссуда прикрепляется к курсу рубля, доллара и банковскому проценту. И вся эта сумма (процентов и привязок), рассчитанная на десять лет вперед, с момента подписания (а я — таки успел подписать), уже является моим долгом.
«Каждый раз, когда вы собираетесь покинуть пределы Еврейской автономной республики, — гласил один из параграфов декларации, — вы обязаны представить контролирующим органам (дальше шел длинный список самих организаций) гарантии трех жителей республики в том, что означенная задолжность в случае вашего невозвращения или опоздания (прибытия после указанного срока) будет погашена лицами, выступившими гарантами. Кроме означенных выше гарантов, выезжающий предоставляет характеристики с места работы и места жительства, заверенные в отделении милиции, а также сведения о кредитоспособности, здоровье (справка из психоневрологического диспансера) и моральном облике (справка из милиции) лиц, выступивших гарантами».
Увидев мое замешательство, милая хозяйка кабинета засмеялась низким грудным смехом и успокоила: «Да не думайте вы об этом. Ха-ха-ха! За десять лет…ха-ха… у вас не будет времени, куда-нибудь съездить. Абсорбция — вещь сложная…ха. В этом деле главное терпение и еще раз терпение. И, конечно же, неторопливость в постижении еврейского образа жизни. Короче, как у нас евреев говорится: «Леат-леат и совланут…». Ну это уже на иврите,— пояснила она, — в школе абсорбции, школе-ульпане, вы и не таких выражений наберетесь…ха-ха-ха… за десять-то лет. А?!»
С тем меня и выставили за порог, где я был восторженно встречен моим сопровождающим. « Ну, лиха беда начало,— смеясь, приветствовал меня он.— Это наш первый круг абсорбции. Теперь пожалуйте в следующий круг…, гм, то есть хотел сказать в кабинет министерства внутренних дел».
В комнате меня уже ждали два явно скучающих чиновника. Первый был одет в черную пару, а его голову покрывала маленькая черная ермолка. Всю эту строгость и монументальность, правда, портили быстро бегающие глазки и глумливая улыбка, время от времени вспыхивающая на холеном лице. Другой, полная противоположность первому, был непроницаем, серьезен, без галстука и пиджака, в мятых брюках и полинявшей от времени кепочке.
« Вы и есть тот самый репатриант, что прибыли сегодня? — в один голос спросили они. — Прошу в комнату для осмотра».
« Какой еще осмотр?— испуганно заголосил я.— Здоровые мы и…».
« О, причем здесь это,— заулыбались чиновники, — просто настоящий еврей должен соответствовать. Ну-ну, вы же понимаете: и душа и …тело, так сказать плоть, особенно крайняя… — тут в их голосах послышалось плотоядное урчание, — крайняя плоть».
« А как она должна соответствовать?» — забеспокоился я.
« Весь секрет,— произнесло двухголовое чудище, глумливо улыбаясь и одновременно пронзая вас недоверчивым взглядом,— что никак, как бы это объяснить… Ее соответствие — в ее отсутствии. Так что просим…».
И подтолкнули меня к кабинету с табличкой « Главный моэль Еврейской автономной республики, профессор медицины …», — далее шла странная фамилия, запомнить которую мне так и не удалось. А ниже мелким шрифтом значилось: «Брит мила (обрезание) на международном уровне, финансовые вопросы, решение споров с «контролирующими органами», ссуды, гаранты, легальная эмиграция в Канаду».
Вряд ли стоит описывать, что произошло со мной за порогом этого кабинета. Достаточно сказать, что дальнейшее продвижение по кругам абсорбции я продолжал в инвалидной коляске. Марина толкала ее впереди себя и горько плакала.
«Бедненький, — всхлипывала она, — за что же тебя так? Ты всегда был гармоничной личностью. Что за страсть у этой еврейской администрации все подрезать и урезать?»
«Перестать хныкать,— цыкнул на нее я. — Быстро вези в следующий кабинет. Как его там, Гия… Гиюра».
Двери кабинета «ГИЮРА» распахнулись, лишь только мы приблизились к ним. На пороге, по обоим сторонам дверного проема, стоял уже знакомый мне персонал министерства внутренних дел. Они улыбались, радость перла из них так, будто не мне, а им только что откорректировали тело-плоть.
«Господи! — восклицали они, и их глаза навернулись неподдельные слезы.— Похорошел-то как! Сладкий, апельсиновый, ананасовый ты наш. Ну, входи же, входи, лекция вот-вот начнется».
Такое усердное приглашение не на шутку обеспокоило меня. Я уже и так бесстрашно вошел в несколько кабинетов. А в результате оказался в инвалидной коляске, с неоплатным долгом и сроком абсорбции десять лет, хотя, видимо, и с правом переписки. Хотя кому писать: боссу из КГБ, Зудову?
В полутемном зале на полу расположилось много странного народа с раскосыми глазами, одетого в дубленные, расшитые бисером шкуры. И ни одного мясника в белом халате из кабинета коррекции тела. Это успокаивало, но ясности не прибавляло.
«Оленеводы, — в один голос произнесли мы с Мариной, — оленеводы пришли послушать лекцию о Гиюре».
Услышав эту версию, один из собравшихся обернул к нам свое плоское как блин, скуластое лицо и произнес: « Однако, не оленеводы мы, однако евреи, просто северные евреи из колена Менаше. Много лет назад ушли мы из египетского рабства, а потом в пустыне Синай от своих отбились. Те, что остались, через сорок лет нашлись. А вот мы только сейчас».
Закончив объяснения, еврей-оленевод снова уставился на пустую стенку кабинета. Его губы начали шевелиться, и мы услышали нечто похожее на молитву: « Шма, Исраэль… ба зэ шаар ло яво цаар…».
Неожиданно в комнате вспыхнул яркий свет, раскрылась дверь и мы с неофитами — менашевцами увидели крупного мужчину в темных очках и расшитом золотом наподобие мундира, кафтане. Голова вошедшего была украшена большой меховой шапкой из соболя. Рядом с этой величественной и одновременно странной фигурой подобострастно семенили мои знакомые из министерства внутренних дел.
« Раввин Аба (Папа), — громко крикнул чиновник в ермолке,— наиглавнейший из равов республики, наставник нашего парламента-Кнессета и прочая, прочая.… Сегодня вы услышите о последних результатах его поисков пропавшего колена Менаше, о кашруте в условиях Заполярья и много других интересных для вас, евреев, сведений».
Рав величественно опустился на предложенное ему кресло и, к всеобщему изумлению, разразился руганью. Эпитеты, сравнения и особенно жесты религиозного лидера отличались некоторой старомодностью. Но сделали бы честь любому авторитету теневого бизнеса тех времен.
В рядах чиновников произошло некоторое замешательство. Двое из них, те, что отправили меня на заклание…, простите, на коррекцию тела-плоти, быстро стали что-то объяснять почтенному раву. Тот долго слушал их, пытался протестовать, за тем примирительно кивнул головой.
Оба ангела-хранителя из МВД сделали шаг вперед и, пояснив, что Аба только с заседания Кнессета, где давал отпор всяким там диссидентам-безбожникам, просто, ну и … просто не успел перестроиться. Поэтому лекцию сегодня прочтут они.
Хоровые песнопения, игра на пианино в четыре руки — все это столь обычно для нашего слуха и глаза, что мы подчас даже не в состояние оценить слаженность партнеров. Но чтение лекции на два голоса, звучащих в унисон, словно он исходит от одного человека — случай, как мне казалось тогда, неординарный.
В сущности это была даже не лекция, а сладкоголосый рассказ, сделавший бы честь даже такой популярной телепередаче, как «Клуб кинопутешествий» и ее бессменному ведущему Сенкевичу.
Что только не случалось с уважаемым равом и его сотоварищами на многотрудном пути поисков. Одни только налеты ХАМАСовцев, пленение, голодовки, попытки нарушения кашрута в рядах экспедиционеров (эти поползновения рав пресекал на корню) и, наконец, желанное открытие целого поселка, в котором люди соблюдают еврейскую традицию, противостоя соблазнам мира и натиску суровой природы.
«Вот они, вот, среди нас, — восторженно прокричали сотрудники МВД, указывая на людей в шкурах. И затем, обращаясь к ним, с надеждой спросили. — Может быть, кто-нибудь желает выступить, поделиться, так сказать, опытом жизни среди снегов?»
Услышав приглашение, наш сосед, только что объяснявший мне и Марине, кто они, оленеводы, есть на самом деле, вышел вперед и начал.
« У нас в совхозе был директор, он же ответственный по заготовкам шкур. Звали его Владимир Ямальский. Теперь же, — и бывший эксоленевод просветленно посмотрел куда-то в зал,— он у нас Зеев Катан (Маленький Волк). А случилось это так...Поехал он как-то в Москву, в министерство, а вернулся через полгода совершенно другим человеком. Бороду и эти самые волосы сбоку, пейсы, отпустил, перестал шапку снимать и зимой и летом. И всем оленеводам и охотникам говорить, что мы народ избранный, особый, так как у нас круглый год кашрут соблюдается. (Нам мясной и молочной продукции никогда в одно время не завозят. А только, когда то или другое к концу не подходят.) Мы субботу соблюдаем, и пятницу, и воскресенье,— тут все сотрудники министерства внутренних дел стали махать руками, давая ему понять, о допущенном промахе и опасаясь, как бы задремавший в кресле почтенный рав не проснулся и не услышал
о чрезмерном усердии новообращенных. Но, мой сосед, как бы и, не видя этого, продолжал.— А традиция прибивать рога над входом в юрту, происходит от древнееврейского обычая, прибивать мезузу к дверям дома. Но мы сначала не верили, — продолжал эксоленевод,— да и шаман наш противился. Мол, веру предков в великую моржиху нарушаем. Да Зеев и тут не сплоховал, схватил его, шамана-то за бусы и видит среди клыков волков и медведей старую медную пластинку, а на ней что-то еврейскими буквами написано. Он, наш директор, за полгода, что в министерство ездил, этому языку у тамошнего преподавателя выучился. И прочел, что на ней, на табличке этой написано. Прочел и стал укорять шамана в двуличие. Мол, сам исповедует религию предков, а народ от истиной веры своим бубном отвращает, к гойским (чужеродным) традициям приучает. Подействовало, теперь он, шаман-то, признал свои прошлые ошибки, прошел, все круги абсорбции и за это его отправили учиться в иешиву (религиозный колледж) в Иерусалим –0. Большого благочестия стал человек, однако»,— закончил свой рассказ новообращенный.
«Вот такая была история, — удовлетворенно сказали хором сотрудники МВД.— Но наши поиски не окончены. До Таймыра, до Чукотки дойдем, а там Америка, Земля Баффина. Всех соберем здесь. Ам исраэль, Ам эхад!»
На этой непонятной фразе наш с Мариной гиюр и закончился. При выходе из кабинета нам вручили расписание дальнейших занятий и путевку в колхоз-кибуц, где по программе «Первый дом на Родине» мы в течение первых десяти лет должны были работать и учиться за кров и еду, что он нам предоставит.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:
: Ох, меня упрекают за то, что я до чайника придрался...а сам? А ты то чего до Виталика пристал?
Все сообщения мини-чата
Регистрация
Забыли свой пароль?
