PestilentiaL — Холодный рассвет. (Нужна критика)

Теперь, когда я всматриваюсь в жуткую бездну прошлого, мне кажется, что это был сон.

Сон, от которого мне уже не проснуться.

Сон, который стал моим кошмаром наяву.

Сон, в котором я застрял в объятьях мрака и безысходности.

Жизнь оставила на моей душе свой отпечаток.

Отпечаток, который с годами превратился в демона, живущего в этом теле вместо меня. Я уже который год пытаюсь его стереть, вырвать из своей души, но увы… не всем дано справиться со своими демонами, и я смирился с этим.

Боль утраты и чувство опустошённости медленно разъедают меня изнутри, оставляя лишь объедки прежнего меня.

Говорят, время лечит. Поначалу я верил в это, верил и покорно ждал того дня, когда и моя боль будет излечена. Но в один прекрасный день я понял, что моя боль, моя опустошённость, мои демоны — это и есть я. Время вместо того, чтобы лечить, превратило меня в бездушного ублюдка и самое ужасное то, что я уже и не пытаюсь противостоять этому, как и не пытаюсь казаться другим. Я уже давно разучился притворяться и лгать.

Иногда я задаюсь вопросом: что изменило меня? Что убило во мне жажду жить? Ты или война?

Последствия войны теперь кажутся детским лепетом. Война привела меня к осознанию того, что всё в этом мире куплено и продано, ведь по сути война — это заработок. Многомиллиардные компании создают огромное количество оружия. А ведь это самое оружие нужно ещё продать и использовать, и плевать, что погибнут миллионы солдат: юных парней и мужчин, которые ещё не познали вкус жизни и любви. Война помогла мне познать всю несправедливость и увидеть ужасающие гнойники этого мира.

А ты научил меня ценить и любить жизнь, научил верить в лучшее, сострадать и сочувствовать, ты заставил меня испытать всю гамму человеческих эмоций. С тобой я познал все грани счастья. Ты дал мне то, что люди ищут в течение всей жизни, а потом ты ушёл, оставив после себя лишь ненависть и злобу в моём сердце.

Местонахождение твоей могилы я узнал ещё два года назад, но посетить её всё так и не решался. Возможно чувство вины заставляло меня держаться в тени. Не стану же я мешать твоей семье считать тебя героем… Или же виной всему была моя трусость?

Но теперь я наконец-то нашёл в себе силы прийти. Я тут и мне так много надо тебе рассказать. Наверное, стоит попросить у тебя прощения, хотя я знаю, что не заслужил его и никогда не заслужу. Тебя ведь тут даже нет, твоё тело так и не нашли, закопали пустой гроб. Жалкие лицемеры…

Мне хочется рассказать тебе так много, но я не знаю с чего начать. Я не думал, что будет так больно. Хоть ты и не рядом, я уверен — ты меня слышишь. Так что я должен… должен напоследок поговорить с тобой.

— Здравствуй Кай. Наверное, ты ждал, что я приду раньше, но я не смог, прости. Виной всему некоторые обстоятельства… хотя кому я вру. Я никогда не мог тебе врать. Ты знаешь, как сильно я скучаю. Это ужасно… От тоски хочется выть на луну или броситься под случайный поезд. Мне так не хватает тебя, твоих ласк и поцелуев. Твоих слов и клятв о вечной любви... — дождь вперемешку со снегом падали на моё лицо и попадали за ворот рубашки, но я не чувствовал холода. Ноги задрожали, и я упал на колени. — Смотри, я принес тебе белые олеандры, ты любил их, я помню… и меня любил, и весь мир любил, а внутри у тебя сияло солнце. Теперь я понимаю это, а тогда мне казалось, что ты боишься своих и моих чувств, я был так глуп… Но на самом деле ты хотел дать мне шанс на благополучную жизнь. Ты хотел сделать меня счастливым, жертвуя собственным счастьем. Я так виноват перед тобой.

Я не имею права просить прощения и даже не стану делать этого… мне никогда не искупить вину, только знай: в тот день я убил не только тебя… В тот день я убил и свою душу. Ты забрал её вместе с собой, и я надеюсь ты бережёшь её для меня.

Кай, я люблю тебя и всегда буду любить. Знаешь, у меня есть план. Тебе бы он вряд ли понравился, но жить я так больше не могу. Мои демоны уже устроили бунт — хотят вынести правду на всеобщее обозрение... Я хочу всё рассказать твоей жене и твоим родителям. Не суди меня, прошу тебя! Они должны знать правду, они должны любить и скорбеть по тебе, а не по иллюзии, которую они создали с твоей помощью. Я знаю, ты всегда и для всех хотел лучшего, и не раз жертвовал собой ради других, но сейчас тебя нет… и может это и не даёт мне права так поступать, но я уже на грани, во мне больше не осталось сил чтобы продолжать жить так.

Мне пора, но я обещаю, что потом, когда мы опять будем вместе там, на небесах, я расскажу тебе как всё прошло, а потом я буду долго с тобой говорить и попробую объясниться. А пока я не могу сломаться. Мне нужно держаться, нужно... Прощай, мой милый Кай. Моя любовь с тобой навечно.

Слёзы наполнили глаза, руки сжались так, что цветы помялись. Наверное, надо их выбросить и вернуться в отель, уже светает… Ты любил рассвет. Как-то ты сказал: «Запомни, Себастьян, каждый рассвет — это возможность изменить что-то в лучшую сторону, дать шанс самому себе и остальному миру. Никогда не сдавайся. Пока в твоих глазах сияет свет, ты можешь всё». Только вот моё сияние давно угасло, там теперь кромешная тьма.

Я не мог пошевелиться, и просидел у могилы всю ночь, не осознавая где я и что делаю, как будто был под гипнозом. Но первые лучи солнце вернули меня из небытия, и я почувствовал, что замерз до мозга костей. Наконец, когда уже рассвело, я смог осмотреться: тут грязно и сыро. Неужели никто не посещает тебя? А как же твоя семья? Или они решили забыть тебя и вычеркнуть своей жизни? Что ж, тогда я напомню им о тебе.

Я никогда не любил эту страну. Ты каждый раз возвращался сюда, сбегая то от моей, то от своей сущности. Ты говорил, что любить мужчину — это грех. Но ты всё же любил грешить со мной. А наш грех был святым и чистым, только вот небеса нас не благословили.

Эти улицы вызывают во мне противоречивые чувства: с одной стороны, они тебя вырастили, сделали таким, каким ты был — таким родным и любимым. А с другой стороны каждый раз принимали в свои объятия, когда ты в очередной раз сбегал от меня. Но здесь красиво, как-то тихо и уютно. Тебе всегда нравилась тишина и гармония. Это я тоже помню...

Я замерз, проголодался и не спал уже который день. Вообще я уже привык к этому, но сегодня чувствую себя ужасно. Мне недолго осталось, я это уже отчетливо чувствую, но я не думал, что будет так трудно прийти сюда. На душе скребут кошки, боль разъедает каждую клеточку моего бренного тела. Каждый вдох даётся мне все труднее и труднее, сигаретный дым как будто обжигает лёгкие, но мне это нравится. Эта физическая боль хоть немного притупляет ту, что в сердце. Надо выпить и постараться успокоиться. Осталось немного.

На улице как-то не по погоде холодно. На улицах ни души, парки и лавки пусты и безлюдны. Такое ощущение, что весь город скорбит вместе со мной. Пропитывается моей болью, постепенно опустошая меня. Отель встретил меня бездушным приветствием. Старики пьют пиво, обсуждая новости, бармен и консьерж мило о чём-то беседуют. Всё как обычно. Как будто не было никакой войны, и это не их сыновья погибли в той страшной мясорубке. Как же легко люди научились жить дальше, мне бы хотелось, чтобы они и меня научили.

Поднимаюсь в свой номер. Здесь грязно и темно. Не включая свет, я вынимаю из кармана пиджака письмо, предназначенное твоей жене. Не знаю зачем я его написал, надеюсь мне хватит смелости сказать всё смотря ей прямо в глаза. Я надеюсь… прошу дай мне силы для этого… Ты мне так нужен.

Твой дом стоит на берегу озера, отсюда открывается потрясающий вид. Я помню как ты любил часами рассказывать об этом месте и о своём детстве, в те минуты было просто наслаждением смотреть на тебя, на твои глаза, которые сияли как весеннее небо... на твои губы, которые так часто шептали мне слова любви. Боже... как же сильно я скучаю, от воспоминаний в груди сжимается, а в горле встаёт ком. Я хочу к тебе, но я боюсь. Боюсь твоего приговора.

Обхожу дом, хочу запомнить каждый миллиметр этого участка: двор — воплощение душевного спокойствия, тишины, блаженства, за пределами которого — обыденная, скучная и серая жизнь, основанная на лжи и похоти. Сам дом не высокий, потухший и… нежилой? Нет, что-то не так, дом точно нежилой — стены полуразрушены, трещины поднимаются до крыши, окна разбиты, ограда разрушена.

О боже нет… НЕТ! НЕТ! НЕТ! Такого не может быть! Я не мог опоздать!?

Ноги не держат, они как будто стали ватными. Я падаю вниз. Боль от падения пронзает всё тело. Мир покрылся ещё одним слоем непроглядной пелены, ещё один рассвет я упустил зря. Неужели я не справился?! Неужели я упустил свой единственный шанс?! За спиной слышатся шаги. Надеюсь я ошибся. Пытаюсь встать, но не получается, боль не дает даже дышать свободно. На моё плечо ложится чья-то морщинистая рука. Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом со стариком. В его глазах я вижу сочувствие.

— Война, да? Она оставила свой след на сердцах многих людей. Вот и мой сын тоже погиб на войне, — старик помогает мне встать на ноги. Кто он, может он что-то знает?

— Да, война тоже оставила свои следы... но меня беспокоит другое... — старик непонимающим взглядом смотрит на меня, — скажите, вы не знаете куда переехала семья Штайнов?

— Ах да, Штайны… Хорошие были люди. Они переехали… кажется, в Берлин. После войны они… — старик запнулся, а потом с невероятной грустью в голосе продолжил, — они потеряли единственного сына на войне. У меня-то двое сыновей живы, а у них никого не осталось, кроме невесты их сына. Они даже не успели обвенчаться. Бедная девочка, — мы прошли через двор и вышли на берег реки. — Ждали бедного мальчика целых два года, думали раз уж тело не нашли, то он может быть и вернется… А вы зачем спрашиваете?

— Я был другом Кая.

— Да? — старик удивился и начал пристально меня разглядывать. — Ты непохож на немца.

— Я не немец, я русский. Мы ещё до войны дружили. А потом нас призвали, и он ушёл защищать свою страну, а я свою.

Старик о чём-то задумался.

— А вы не знаете куда именно в Берлине они переехали?

Старик удивлённо и даже немного испуганно посмотрел на меня, а потом спросил:

— Кто куда переехал?

— Как кто, Штайны, мы же о них говорим.

— Да? А я и не помню. А вы, простите, собственно, кто?

Ладно, с ним всё понятно. Время не щадит никого. Главное я узнал где они сейчас живут. Надеюсь старик ещё не совсем потерял рассудок и сказал правду. Но проблема в том, что в таком состоянии я вряд ли доберусь до Берлина. Что мне делать? А если узнать адрес и отправить письмо? А если не дойдёт?

— Дед, вот ты где, а я везде тебя ищу, — послышался голос позади. Я повернулся и увидел блондина с кудрявыми волосами. На вид ему было лет двадцать. Заметив меня, он улыбнулся.

— Здравствуйте, вы заблудились?

— А, Люка, хорошо, что ты пришел, — обрадовался старик.

— Здравствуйте. Нет, я ищу жильцов этого дома. Ваш дед сказал, они переехали в Берлин. Это так? — юноша приподнял брови, наверное, удивился откуда дед помнит такое.

— Да, кажется в Берлин. Точно не помню, но если вам это очень надо, то можете поспрашивать соседей. Штайны были хорошо известны в деревне, кто-то может знать точный адрес, — он посмотрел на меня сочувствующим взглядом. — С вами всё в порядке, вы неважно выглядите? — Люка пристально посмотрел на мои губы, видимо на них остались следы откашлянной мною крови, потом он резко обернулся в сторону деда и взял его под локоть.

— Да, спасибо, — у меня разболелась голова. Неудивительно — в ней кружилось столько мыслей. Увидев моё замешательство, Люка предложил:

— Давайте пойдем в дом, я вас чаем угощу. Вы, наверное, устали. Да и темнеет уже. Кстати, где вы остановились?

— В городе, в отеле.

— Ну вот, город далеко. Да и вы неважно себя чувствуете, я же вижу. Останьтесь сегодня у нас на ночь, а завтра я помогу вам с поисками.

Я не знал, что и сказать, не ожидал такой доброты, но вариантов было мало. Да и что, собственно, мне терять, чувство стыда я давно потерял.

— Да, было бы неплохо, надеюсь ваша семья не будет против?

— Что вы, нет. В доме кроме нас двоих нет никого, бабушка умерла лет пять назад. Я время от времени навещаю дедушку, так что я буду вам благодарен, если составите мне компанию, — он посмотрел на меня таким умоляющим взглядом, что я растерялся и не нашёл, что сказать. — Кстати, я Люка, — он протянул мне руку.

— Себастьян, — я пожал руку, у него была слабая хватка, а руки были похожи на руки пианиста, я невольно засмотрелся. — Ладно, но вы обещали помочь мне с поисками, — нагло заявил я.

— Договорились, и давайте перейдем на «ты», — засмеялся Люка.

Их дом оказался гораздо меньше, чем я думал. Снаружи он был грязно-жёлтого цвета, с маленьким трещинами, но внутри было довольно уютно. Мы поужинали. За ужином Люка болтал без умолку о своей учёбе, о городах, где он побывал, о музыке и литературе, я чуть чувств не лишился от его голоса, таким звонким и весёлым он был. Дед после ужина ушёл спать, мы ещё час говорили, а точнее говорил Люка, а потом он предложил мне осмотреть дом, пока он будет застилать постель для меня. Я согласился, хотя тут нечего было особо осматривать, но в одной из комнат моё внимание привлекли печатная машинка, море бумаг, и книги.

— Ты писатель? — спросил я у Люки.

— Ах да, ты об этом, — он выглянул из-за приоткрытой двери, — пытаюсь писать, но увы, муза меня покинула, — он вздохнул и грустно посмотрел на печатную машину.

И тут у меня зародилась идея.

— Давай я тебе расскажу одну историю, а точнее мою историю, может она вернёт твою музу, — Люка попрыгал на месте, ему явно понравилась идея, — но ты должен кое-что для меня сделать, — он посмотрел на меня заинтересованно, но в то же время разочарованно. — Ты должен найти и передать это письмо жене Кая Штайна, — я протянул ему письмо.

Он засомневался, но письмо взял.

— Хорошо, ну в таком случае я за виски.

Я собираюсь первый и последний раз в жизни поведать свою историю. Надеюсь я успею закончить свой рассказ.

Часть 2. В омуте воспоминаний.

Люка накрыл стол в этой же комнате, принёс фруктов, сырное ассорти, орехи и бутылку виски. Ноги меня уже не держали, я повалился на пол прямо перед стулом и прислонился к стене. Кашель усилился, я сумел скрыть от глаз Люки вытертую со рта кровь, не хочу, чтобы он думал, что общается с мертвецом. Лекарства не помогают, хотя если бы я принимал их, то может и помогли бы. За окном темнело, ночь заботливо накрывала деревню своим крылом.

Люка забавно суетился, предвкушая услышать интересную и волнительную историю. Его кудрявые волосы падали на лицо, скрывая бегающие от волнения светло-зелёные глаза.

Я попросил Люку открыть окно и приглушить свет. На улице было подозрительно тихо и спокойно. Пока что. Никогда нельзя заранее предсказать, когда природа сойдёт с ума. Выполнив мои указания, он сел на стул, стоящий передо мной. Поднос, наполненный угощениями, он поставил возле меня на полу, а также разлил виски по стаканам и один протянул мне. Я взял стакан и сделал глоток, горло приятно обожгло, но я тут же начал кашлять и на этот раз он заметил кровь.

— И ты хочешь сказать это нормально, что ты кашляешь кровью? — возмутился Люка.

— Давай всё по порядку, — немного грубо сказал я, отчего мой собеседник нервно дёрнулся.

— Ладно, но тебе нужна врачебная помощь.

«Мне уже ничто не поможет», — подумал я.

— Выпьем за хорошую историю и хороший конец, — сказал он и выпил половину. Я ухмыльнулся и начал свой рассказ:

— Что ж, наверное, начну с нашей с ним встречи. Нет смысла рассказывать о жизни до этого, потому что я начал по-настоящему жить только встретив его.

Это случилось в 1937 году, в феврале. Я, тогда двадцатилетний молодой художник, бродил по улицам Москвы в поисках вдохновения — 16-го февраля должна была открыться всесоюзная художественная выставка. Месяц назад я сбежал из нашей глухомани в Москву, в надежде поучаствовать в выставке и, возможно, стать известным — глупые мечты наивного деревенского мальчишки. Меня тогда приютила моя добродушная двоюродная тетушка…

— Постой, так ты художник? — искренне удивился Люка.

— Да, был когда-то. Так вот, в маленькой двухкомнатной квартире жили пять человек, не считая меня, рисовать там не было ни места, ни возможности, так что я устраивался в садах или на крыше и погружался в свой прекрасный мир художника. Мне нравилось с высоты смотреть на город, покрытый белой пеленой. Я всегда любил холод и снег. Снег ассоциировался во мне с чистотой человеческих душ, мне всегда казалось, что зимой люди становятся немного добрее…

Я нигде не учился рисовать. Как любила говорить моя мать, талант у меня был от бога, и поэтому я не всегда мог рисовать что-то понятное и близкое другим людям. Так вот, в тот день я бродил по улицам без цели. Точнее я всё утро просидел перед холстом, но так и не смог ничего написать, — у Люки в руках были бумага и карандаш, он периодически делал какие-то записи. Я сделал глоток, напомнив ему об алкоголе, не хотелось пить в одиночку, — так что решил поискать вдохновение. В парке я заметил какую-то активность и любопытство потянуло меня туда.

Под деревом стоял юноша, мой ровесник, он показывал какие-то фокусы и без зазрения совести обкрадывал наивных горожан. Фокусы были мне хорошо знакомы, я сам когда-то с их помощью разводил своих приятелей, но деньги никогда не брал, такое мне даже в голову не приходило. Так вот, возмущённый до глубины души, то ли от того, что он так нагло крадёт, то ли от того, что у меня на такое мозгов не хватило, хотя деньги мне были нужны, я присоединился к толпе и сделал ставки, заранее уверенный в победе. Спустя полчаса у меня кажется стали появляться поклонники, а юноша начал серьёзно злиться. За всё это время я так и не смог нормально его разглядеть, он постоянно прятал лицо то в шляпе, то в шарфе. Когда у него закончились трюки, он быстро собрал свои побрякушки и ушел.

Я, довольный собой, решил пойти купить краски и всякую мелочь, так обожаемую художниками. Но как только я повернул за угол, меня сразу кто-то с силой толкнул к стене и зарычал мне прямо в лицо: «Верни деньги». Не знаю испугался я тогда больше или же возмутился, я хотел тут же оттолкнуть обидчика, но как только наши взгляды встретились, меня как будто током прошибло и тело стало ватным, его необычно яркие небесно-голубые глаза с яростью смотрели на меня, а я как зачарованный не мог отвести от него глаз. Не знаю, что такое было в нём, но я взглядом художника жадно подмечал его черты, практически отключившись от происходящего вокруг.

У него были черные длинные волосы, туго связанные в хвост. Тонкие, посиневшие от холода губы, что-то говорили, но я практически ничего не слышал. Нос был маленький, с небольшой горбинкой, а скулы острые. Он был на голову выше меня, но и без этого смотрел на меня свысока.

Я немного запоздало заметил его хищный взгляд, который жадно разглядывал меня, от этого мне стало неловко, и я оттолкнул его. Он быстро взял себя в руки и ещё раз потребовал вернуть деньги, на этот раз я сумел ответить, мы начали активно спорить, и в итоге я вернул ему часть денег.

Он взял деньги и исчез, а я ещё долго стоял в этом переулке, забыв обо всём на свете. А ведь я даже имени его не спросил, — я сделал паузу, чтобы отдышаться и сделать глоток, мой голос охрип, а холод, проникающий из окна, заставил меня задрожать. Люка тоже замерз, его худые плечи дрожали, но из вежливости он ничего не говорил.

— Закрой окно, холодно уже, — попросил я его.

— Да, наверное, сегодня опять будет буря, — сказал он, находясь в раздумьях, потом встал, закрыл окно и достал из шкафа два пледа. Один протянул мне, но я отрицательно покачал головой, и он укутался в оба. Снова наполнив стаканы нам обоим, Люка залпом выпил свою порцию и поморщился. — А что дальше, вы увиделись снова?

— Да, но не скоро. После той встречи я несколько дней думал о нём, но потом он постепенно стёрся из моей памяти, потому что моя муза вернулась, и я снова начал рисовать. Полторы недели я писал картину и даже не знал откуда появляется образ. Как будто моя рука жила собственной жизнью. Но когда я закончил портрет, то не поверил своим глазам.

На меня смотрели два бездонных океана глаз со звериным отблеском оскала в чёрных зрачках. Я нарисовал его. Я до сих пор не могу понять, как это получилось, возможно я подсознательно уже знал, что именно он предназначен мне судьбой. Оставалось несколько дней до выставки, но я не хотел отправлять картину, я часами любовался им, его глаза приводили меня в состояние абсолютной умиротворённости. Но в итоге я не смог отказаться от своей мечты и всё-таки отправил портрет.

В день выставки в месте проведения было много народу, собрались художники из всех уголков СССР.

Картины были упорядочены по жанрам. Портреты и картины иностранных художников находились в самом конце экспозиции. Когда я наконец нашёл свою, а мне очень не терпелось её найти — я соскучился по этому взгляду, то я опять не поверил своим глазам.

Рядом висели два портрета, на одном был нарисован он, это была моя картина. А со второго на меня смотрел парень с серыми глазами и отросшими русыми волосами, он был то ли испуган, то ли восхищён. Это был я! Это был мой портрет и откуда-то я знал, что меня нарисовал именно он.

— Как, вы оба не сговариваясь нарисовали друг друга?

— Да. Не знаю сколько времени я простоял там, восхищаясь обоими портретами, пока не услышал голос, который так врезался в память.

«Ну и зачем ты нарисовал меня?» — спросил он.

«Не знаю, а ты зачем меня нарисовал?»

«Я тоже не знаю, — он молчал некоторое время, и наконец, сам себе кивнув, сказал, — Я Кай».

«Я Себастьян. Себастьян Белов».

«Кай Штайн».

Он протянул мне свою ладонь, и мы неловко пожали друг другу руки.

— Постой, это был наш сосед? Вот это да. А дальше?

— После выставки мы пошли погулять, он рассказал, что он из Германии, и о том, как долго и упорно он учил русский язык, чтобы приехать в Россию и участвовать в выставке. Рассказал о родителях, о том, что дома его ждёт невеста, и о многом другом.

Я же в свою очередь рассказал, как жил в деревне, работал как проклятый, чтобы накопить денег на переезд в Москву, и как трудно мне живётся с тётушкой. Она конечно была приятной женщиной, но всё же жить у неё было некомфортно. Кстати, тогда он пожалел меня и пригласил жить с ним, а ведь мы были знакомы всего ничего. Я также рассказал ему, что у меня была девушка, и что она обещала ждать меня из Москвы. Но приехав сюда я понял, что не скучаю по ней и скорее всего не люблю, и отправил ей письмо, сказав, чтобы она не ждала меня.

Она и не ждала, уже через месяц она вышла замуж.

У нас было много общего, мы несколько часов гуляли по морозным улицам и так были увлечены разговором, что не чувствовали холода. Потом мы оба заболели и некоторое время не виделись.

Он сказал мне в каком отеле остановился и пригласил меня в гости. Я поначалу засомневался, но в итоге всё же решил пойти. Весь его номер был заполнен картинами, в основном моими портретами. За время своей болезни я тоже, не переставая, рисовал его. В нём был какой-то огонёк, какая-то таинственность, я не мог оторвать от него взгляд и кисть от холста, мне хотелось рисовать его вечно.

Теперь целыми днями мы гуляли по разным паркам, музеям, театрам, ходили даже в оперу.

Иногда, когда денег не хватало, мы показывали фокусы, подыгрывая друг другу, и тратили заработанные деньги на разные глупости.

Как-то раз мы познакомились с двумя очаровательными девушками, одна была блондинкой с голубыми глазами, стройной и красивой, другая была шатенкой со светлыми глазами, тоже очень красивой. Познакомились мы с ними на одном вечере у моего знакомого, на следующей день я пригласил девушек в ресторан. Кай поначалу противился этой идее, сказав, что у него есть невеста, что он любит её и не собирается ни на кого её менять, но в итоге я убедил его и мы пошли на этот проклятый ужин.

Поначалу всё было замечательно, ресторан был не очень дорогим, но там было уютно и спокойно. Мы хорошо проводили время, мне сразу понравилась блондинка, её звали Екатерина. Она мило общалась с нами обоими, но потом всё свое внимание переключила на Кая. Оказалось, что она знает немецкий язык.

Они начали болтать по-немецки и смеяться. К концу вечера эти двое уже вели себя как влюбленная пара. И это меня взбесило. Я не мог понять, что меня так раздражает, но я хотел просто убить их обоих. В тот вечер я без повода поссорился с Каем. Точнее, я сказал ему, что Екатерина мне нравилась, а он украл её у меня.

— Но что было истинной причиной твоей злости? — мой собеседник уже оставил свой карандаш и бумагу. Он внимательно слушал меня.

— Я ревновал.

— Ну да, я бы тоже ревновал такую красивую девушку.

— Нет, я ревновал Кая, а не девушку, — Люка подавился виски. От кашля у него даже слёзы потекли. Наконец, отдышавшись, он сказал:

— Я не понимаю, почему ты его ревновал, ревнуют, когда любят, а вы ведь были просто друзьями.

— Я не сказал, что мы стали друзьями, нам было хорошо вместе, но друзьями мы не были. Мы были родственными душами, нас связывали невидимые нити. Нас тянуло друг к другу. И долгое время ни я, ни он, не могли понять, что это за чувство.

— Он тоже ревновал?

— Да, уже потом он признался, что это из ревности он начал общаться с ней. Не хотел, чтобы я влюбился в неё.

— А что было дальше, ты сказал ему о своих чувствах?

— Не совсем. На следующей день я пошёл к нему, чтобы извиниться, но он был не один, он пригласил Екатерину к себе в гости. Дверь была открыта. Когда я зашёл, они целовались. Меня они даже не заметили, а я встал как вкопанный, не в силах уйти, во мне поднялась буря различных эмоций. А когда он меня наконец заметил, мир ушёл у меня из-под ног. Я стоял и смотрел ему в глаза, а он нагло ухмыльнулся и попросил меня покинуть комнату.

Не знаю, как долго и где я бродил, помню, что было очень холодно. Очнулся я уже перед рассветом, стоящим у его дверей. Я не знал поможет ли это, но был уверен, если не сделаю то, что задумал, умру от неопределённости своих чувств.

Когда он открыл дверь и удивлённо посмотрел на меня, я сразу заметил, что он слишком бодрый для такого раннего утра, но не стал об этом задумываться, а зря.

Я толкнул его к стене и впился ему в губы, он изумленно смотрел на меня, застыв, но я был настойчив, продолжая отчаянно целовать его. Спустя несколько секунд он неуверенно, но ответил на поцелуй. Когда мы оторвались друг от друга, чтобы отдышаться, он первым снова поцеловал меня, на этот раз более уверенно. Его язык проник в мой рот и начал изучать его изнутри, лаская дёсна, проходясь по зубам, переплетаясь с моим языком. Я, в свою очередь, покусывал его язык и покорно принимал его ласки. Голова у меня пошла кругом от нахлынувших ощущений.

Это был не просто поцелуй. С помощью него мы связались навечно, — Люка с открытым ртом и румяными щеками изумлённо смотрел на меня. Как ребёнок, ей-богу. Я протянул ему стакан.

— Налей мне ещё виски, — попросил я его. Он на автомате наполнил мой стакан.

— Вы тогда… ну… это… да?..

— Нет, когда мы с трудом оторвались друг от друга, он непонятным взглядом посмотрел на меня и очень тихо сказал:

«Я сегодня уезжаю, Гретта беременна».

И мир для меня рухнул.

Часть 3. В омуте воспоминаний.

За окном бушевала природа, ветер зло завывал в трубах, которые выдавали душераздирающий вой. Буря усиливалась.

Иногда я думаю о том, что ночная буря — это прообраз человеческих жизней. В жизни каждого из нас время от времени наступает буря, заставляющая нас биться о стены и выть от безысходности, но каждая буря рано или поздно стихает и восходит солнце. Но не всегда получается починить то, что было разрушено.

Некоторые из нас всеми силами пытаются восстановить разрушенное внутреннее равновесие, некоторые пытаются вернуть мир, который окружал их до бури. Но склеенные осколки никогда не будут как раньше отражать свет, что сияет внутри каждого из нас, теперь он будет пробиваться через трещины. И рано или поздно угаснет. Иные же вовсе сломаются и решат забыться, предпочитая реальности наркотики и алкоголь, оставив гнить всё хорошее, что осталось внутри и снаружи.

Моя буря тоже стихла, только моё солнце так и не засияло. Мне остались только развалины от прежнего меня. Много раз я пытался хоть что-то уцелевшее найти в останках, но так и не смог.

Бутылка стремительно опустела. Люка уже успел опьянеть. Поначалу он смотрел на меня рассеянно, потом удивлённо, потом неверяще и наконец смущённо. Меня удивило, что я так и не увидел в его взгляде отвращения или ненависти.

Алкоголь мне не помог, и я постоянно мёрз, иногда меня даже бросало в дрожь. Боль разъедала меня изнутри. Мне казалось, что в груди образовывается дыра.

Я попытался закутаться в пальто, но толком не получилось. Рука нашарила в кармане сигареты, захотелось курить.

— Люка, не откроешь форточку? Я хочу покурить, — он поднялся, открыл окно и протянул мне одно из одеял.

— Да, я тоже покурю, если угостишь, мои закончились. И возьми всё-таки одеяло — холодно же, — он укутал мои ноги теплым, ещё хранившим тепло его тела, одеялом. Как же давно я не чувствовал человеческого тепла.

— Спасибо, — я раскурил две сигареты, одну протянул своему собеседнику. Он благодарно кивнул и налил виски в стаканы.

— Заканчивается, — он с тоской кивнул на почти пустую бутылку. — Ладно, так на чём мы остановились? Ах да, Гретта беременна, она же жена Кая?

— Да, тогда ещё была его невестой, насколько я знаю они не успели сыграть свадьбу.

— Ну я помню, они жили вместе, тогда мне было не больше десяти лет. Однажды я упал и поранился, — он закатил рукав и показал маленький шрам, — Гретта перевязала мне руку, и дала какие-то сладости. Она была доброй девушкой, всем помогала чем могла. Представляешь, однажды она даже… — Люка поймал мой гневный взгляд и стушевался. — Тебе, наверное, неприятно о ней слушать, да? Она тебе не нравится?

— Нет, если судить по рассказам Кая, то я считаю её хорошей, но говорить о ней не хочу.

— Ладно, понимаю, — он опустил глаза на бокал, потом сделал глоток. — Ну, что было дальше? Или вы больше не виделись?

— Виделись. В то утро он уехал, не сказав больше ни слова. Когда он собирал вещи, я стоял как статуя и ничего не мог сказать или сделать. Мне казалось, что это сон и я скоро проснусь. Но я не проснулся. Когда за ним закрылась дверь, я начал рыдать как ребёнок. Слёзы катились и катились, я не мог остановиться. Я сидел в той комнате и ненавидел весь мир. Я не мог понять, что случилось и зачем я так поступил. Я даже сам себя не мог понять.

Так прошло несколько дней. Я никак не мог осознать случившееся, ведь нам обоим было хорошо, иначе он мог бы меня ударить или оттолкнуть, но он сам поцеловал меня, и он хотел этого, я же чувствовал. Я прекрасно понимал, что у него есть невеста и она беременна. Но почему он ушёл, не сказав мне ни слова? Потом я начал себя утешать, будто это что-то означает, что он тоже ко мне неравнодушен и ещё вернется. Но прошли месяцы, а от него не было вестей. Он даже письма не написал.

— А почему ты ему не написал?

— Я не знал его адрес, он ни с кем не общался в Москве, а в музее сказали, что он не оставил адреса. За эти месяцы я похудел настолько, что иногда боялся развалиться на куски от неосторожного движения. Я не мог нормально есть и спать. Не написал больше ни одной картины.

— Даже Кая не рисовал?

— Да, я пытался, но когда вспоминал его лицо, то в груди сжималось так, что хотелось выть. И рука с кистью начинала дрожать.

А потом я начал забывать его лицо. Но его образ забыть не смог. Боже, сколько бессонных ночей я провел, пытаясь вспомнить его глаза, губы, улыбку. Иногда я видел его во снах. И эти дни были беспокойней и в то же время унылей всего. Он как будто оставил на мне какой-то след, который я не мог стереть. Одним словом, я чудовищно по нему тосковал.

— А тебя не беспокоило то, что ты влюбился в мужчину?

— Нет, сначала я об этом даже не задумывался. Это уже потом, когда друзья и близкие начали догадываться, я стал беспокоиться, но это быстро прошло. Моя любовь была слишком сильной, чтобы беспокоиться о таких мелочах. Меня не волновал ни его пол, ни что-либо другое. Мне было плевать на всё, лишь бы он был снова рядом. Я знал, с кем бы он ни был, куда бы он не шёл, он всегда будет принадлежать только мне.

И когда я уже начал терять последнюю надежду, он прислал письмо, в котором сказал снять квартиру и встречать его через неделю. Когда я закончил читать письмо, я практически рухнул от облегчения и волнения. Чудовищный груз отчаяния свалился с моих плеч.

На следующей день я нашел однокомнатную, но удобную квартиру. Тогда мне даже в голову не пришла мысль, что квартира предназначалась для нас двоих. Я думал, что он должно быть уже забыл о том поцелуе, иначе он вряд ли написал бы письмо и захотел со мной встретиться.

В день его приезда я волновался, как девчонка. Я несколько раз переодевался и укладывал волосы разными способами, кричал на всех и раздражался. Но чувствовал себя самым счастливым человеком на этой гнилой планете.

Когда я его увидел, то побоялся потерять сознание от переизбытка эмоций, так что ухватился за столб на всякий случай. Ноги дрожали, сердце колотилось так, что я думал оно не выдержит. И я не знал, как себя с ним вести.

Он же холодно со мной поздоровался и попросил меня проводить его до квартиры. Всю дорогу мы ехали молча. Он не говорил, был мрачным и задумчивым. Я не мог оторвать взгляд от него, пытался понять о чём он думает, но без успеха, — я на минуту замолчал. Приступы боли усиливались, воздуха не хватало, мне становилось хуже. Я начал задыхаться. Люка, заметив моё состояние, засуетился, открыл окно, и принёс мне воды.

— Ну это уже перебор, у нас по соседству доктор живёт, я пойду за ним, — он включил свет, от чего мы оба поморщились, и собрался выполнить сказанное.

— Нет, подожди, твой доктор мне не поможет, — я достал из кармана лекарства. — Вот, я уже был у доктора. Твой сосед ничего большего сделать не сможет, так что будь добр, выключи свет и дай мне продолжить.

— Чем ты болен?

— Чахотка. Запущенная форма. Диагностировали год назад, — он сразу же изменился в лице, но мне не нужна была его жалость. — Не смотри так, у меня от твоего взгляда ощущение будто я уже умер.

— Прости, я просто… мне жаль, — он сел за стол, но вспомнив про свет встал и погасил его, постояв там несколько минут. Потом снова сел рядом со мной на пол и спросил:

— Зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Я не знаю, — честно ответил я. Я и правда не знал, мне просто хотелось, чтобы кто-то знал мою историю. Возможно мне хотелось, чтобы кто-то осудил меня так же, как я сам обвиняю себя. Мы посидели молча некоторое время, пока моё дыхание не восстановилось.

— Что было дальше?

— Дальше была одна из самых прекрасных ночей в моей жизни. Когда мы вошли в квартиру, Кай даже не стал её осматривать, он бросил свои вещи, подтолкнул меня к стене и принялся жадно целовать, как голодный зверь. Почти сразу же он начал задыхаться, но не остановился. Когда я наконец отошёл от первого шока и начал осознавать, что происходит, я с воодушевлением ответил на его поцелуй. Насытившись моими губами Кай спустился вниз на мою шею. Он целовал и кусал мою шею, ухо, ключицы, языком играл с веной на шее.

Я полностью отдался ощущениям и утонул в удовольствии, накрывшем меня. Кай подхватил меня под бёдра, поднял и прижал к стене, заставив обнять себя ещё и ногами. Но потом он вдруг на мгновение остановился и посмотрел мне в глаза с немым вопросом. Я не знал, что он хочет от меня услышать и просто потёрся об него своим стояком. Его глаза будто заискрились от моего жеста.

«Где здесь кровать?» — только и спросил он, сильнее меня обняв.

Повалив меня на кровать, он начал поспешно раздевать меня и жадно целовать каждый участок моего оголённого тела.

Когда на нас обоих уже не осталось одежды, Кай немного успокоился, его движения стали более мягкими и нежными, он с явным наслаждением ласкал меня, проводя ладонями вдоль моего тела, спускаясь лёгкими поцелуями всё ниже. Я закрыл глаза и погрузился в ощущения, даримые его руками и губами. Когда я почувствовал его дыхание на своём члене, я на несколько секунд перестал дышать, предвкушая что будет дальше.

Он был неопытен, но его старания во что бы то ни стало доставить мне удовольствие искупали это с лихвой. Я не сдерживал стоны, мне хотелось, чтобы он знал насколько мне хорошо. Спустя несколько минут безграничного наслаждения и распиравшего меня изнутри неконтролируемого счастья, я почувствовал его пальцы на своих губах и сразу понял, чего он хочет от меня. Взяв в рот его пальцы, я начал жадно облизывать их. Потом сам схватил его руку и приставил его пальцы к своему входу. Он оставил в покое мой член, почувствовав, что я уже близок к пику и стал нежно меня целовать, в тоже время аккуратно проталкивая в меня свои пальцы. Мне казалось, что должно быть больно, но боли я не чувствовал. Он подготавливал меня долго, и как будто бы сам наслаждался процессом, но я понял, что больше не могу терпеть, мне хотелось почувствовать его внутри, хотелось стать с ним одним целым.

Я встал и жестом показал Каю ложиться на спину, и он покорно выполнил мою просьбу. Я толком не знал, как правильней это сделать, но хотел доставить ему как можно больше удовольствия. Я приблизился к его паху и начал целовать его бёдра, потом поднялся к животу, покусывая и целуя все места, до которых добирался. Наконец, добравшись до его истекающего члена, я сразу взял его глубоко в рот и начал нежно скользить по нему, проходясь языком по головке.

От неожиданности у Кая вырвалась громкий стон, и он вцепился в простыни, сминая их. Почти доведя его до пика, я выпустил его влажный от слюны член изо рта и сел на его бёдра. Он положил одну руку мне на живот, а второй приобнял меня за талию. Приставив его член к своему входу, я наклонился, поцеловал его и шепнул на ухо: «Давай».

Он начал медленно входить в меня. Не буду врать, что больно не было, но вся боль как-то ушла на второй план, когда я осознал, что именно я делаю и кто именно доставляет мне эту боль.

Спустя несколько хоть и плавных, но болезненных толчков, моё тело внезапно пронзил импульс резкого удовольствия. Словно электрический разряд прошил моё тело и, содрогнувшись от наслаждения, наплевав на остаточную боль, я начал жадно насаживаться на член Кая. Привыкнув друг к другу, мы стали двигаться в одном, приносящем удовольствие, ритме.

Наслаждение накрывало нас с головой, срывая тормоза. Мы бешено целовались, стоны врывались в поцелуи, заставляя нас задыхаться. Его член скользил во мне, вызывая волны дрожи, побуждая двигаться всё быстрее и быстрее. И очень скоро мы достигли оргазма, который накрыл нас как цунами, заставляя мышцы содрогаться ещё долгое время после. Ни разу до этого в своей жизни я не чувствовал ничего подобного, оргазм был таким головокружительным, что я без сил упал на Кая. Тяжело дыша я лежал на его груди, уткнувшись в него носом, слегка поглаживая его плечо. В голове поселилось чувство эйфории, казалось из неё вымели одним махом всё тяжёлое время до нашей встречи. На душе было легко и тепло.

Но моему телу этого было мало, как будто дорвавшись до воды после долгой засухи, я хотел большего. Мой член снова начал подавать признаки жизни, напрягаясь и упираясь в бедро моего любовника, и ответная реакция не заставила себя ждать. Кай пошевелился, собираясь что-то сделать, но я опередил его и сполз вниз, проведя языком по всей длине его поднимающегося члена. Мне ужасно хотелось почувствовать его на вкус.    

Слегка отодвинувшись я облизал свои пальцы и осторожно погладил тугое колечко мышц ниже его мошонки. Я боялся, что он не позволит мне пойти дальше. И на минуту мне показалось, что это действительно так, ведь он взял мою руку и притянул меня к себе. Но тут он прошептал мне в губы:

«В поезде я подготовил себя, я не хотел терять ни секунды, когда окажусь с тобой. Ты даже не представляешь, как сильно и как долго я хочу тебя».

У меня из головы вылетели все слова, я просто был не в состоянии выразить вслух всю свою любовь к нему. И я начал страстно целовать всё его лицо и шею, пытаясь так выразить свою благодарность за его чувства. Пока я был занят этим, он схватил меня за бёдра и резко толкнул меня вперёд, насаживаясь на меня, коротко вскрикнув. От неожиданности я до крови прикусил его нижнюю губу.

Вкус крови немного прояснил мою голову. Я испуганно посмотрел на него и хотел отстраниться, но он мне не позволил. Окровавленным ртом он начал меня целовать, с силой подмахивая бедрами, задавая быстрый ритм. Внутри него было безумно горячо и тесно. Волны наслаждения расходились по всему телу, и я сходил с ума, буквально растворяясь в этих ощущениях. Я чувствовал, что долго так не продержусь и взяв в руку его член, я начал водить рукой в такт своим толчкам. Кай протяжно застонал, и мы почти одновременно кончили.

После этого мы долго лежали и просто молчали. Но спать не могли. Наконец Кай начал рассказывать, как жил все эти месяцы, как скучал, как боялся своих чувств. Он говорил очень долго, почти до утра. Можно даже сказать, что он целую ночь признавался мне в любви.

И этой ночью я понял, что больше никогда не отпущу его.

— А как же его жена? Она же была беременна? — низким и охрипшим голосом спросил мой слушатель.

— Нет, она не была беременна, точнее была, но потеряла ребенка. Кай всё время винил себя за это, а точнее нас. Говорил, что все те месяцы он мысленно был со мной. И может, если бы он уделял больше времени и внимания своей невесте, она могла бы и не потерять ребенка, — ноги у меня совсем затекли от сидячего положения. Я хотел встать и немного поменять позу, но у меня не было сил сделать это самому. Я поставил руку на бедро Люки, опираясь чтобы встать, но случайно наткнувшись на бугорок в его паху, я понял, что это была плохая идея. Он же сразу встал и укутался в одеяло. Даже в лунном свете я смог разглядеть румянец на его щеках.

— Я пойду принесу нам ещё виски, — сказал он и поспешно покинул комнату.

Вот уж не думал, что мой рассказ разбудит в нём такие чувства, точнее одно единственное чувство. Мне казалось он попросит меня прекратить или даже выгонит меня, но уж никак не возбудится.

Часть 4. В омуте воспоминаний.

Я сидел, прислонившись к стене, с закрытыми глазами, и мне казалось, что Кай рядом. На мгновение я даже почувствовал его дыхание у себя на шее, но это был лишь бред моего воспалённого сознания. Внутри потеплело от мысли, что он мог бы быть сейчас рядом. Но спустя мгновение та же самая мысль заставила меня уже в который раз осознать свою ничтожность.

Здесь я чувствовал какую-то странную атмосферу, неприятный запах преследовал меня с первой минуты, как я оказался в этой стране. Это был запах моей гнилой души. У меня было ощущение, будто эта страна, эта деревня выгоняют меня, как будто они знают, что я сделал и осуждают меня. От этой мысли я невольно улыбнулся. Я внезапно пришёл к осознанию, что я не просто так начал свой рассказ. Я здесь подсудимый, а здешние небеса — мой суд. И чёрт возьми, я хочу, чтобы меня осудили по всей строгости всех законов. Я давно уже готов принять свой крест.

Из моих больных рассуждений меня вывели шаги этого золотоволосого, ещё ни в чём не грешного, ангела. Люка действительно был похож на ангела, чистый и невинный. Мне на мгновение до ужаса захотелось сломать его, оставить на его невидимых белых крыльях часть своей вонючей души, которая со временем поглотит его целиком. Я почувствовал отвращение от своих собственных мыслей. Я был сам себе отвратителен.

А я-то уже думал, что моя злость на мир прошла. Я думал, что во мне умерли все чувства. Но он пробуждает во мне давно забытые эмоции и мысли. А это мне сейчас ни к чему. Наверное, надо уйти, пока не поздно.

Он вошёл в комнату слишком бодрым и невозмутимым, оглянулся, пристально посмотрел на стул, потом на меня, взял свой бокал и занял место рядом со мной на полу. Кажется, даже его опьянение прошло. Ведёт себя так, как будто я не описал несколько минут назад свою интимную жизнь во всех подробностях. Хотя ему ведь, безусловно, понравилось.

— Смотри, это другое, — он показал мне бутылку, которую принёс, — я думаю это более дешёвое, другого не было, прости, — он виновато улыбнулся и налил выпивку в стаканы.

— Сойдёт, — я взял стакан, мы чокнулись и вместе сделали глоток.

— Дерьмо.

— Дерьмо.

Мы произнесли это одновременно — виски и правда был низкого качества. Люка залился смехом, а потом положил голову мне на плечо. Я хотел было оттолкнуть его, но мне в нос ударил его чудесный запах. Не сдержавшись я наклонился и полной грудью вдохнул запах его кудрявых волос. Он пах по-домашнему сладко.

Мне стало так хорошо, что я сам испугался своих чувств. Я не могу позволить себе такой роскоши сейчас, я не могу расслабиться.

— Ну и что потом случилось, вы поженились? — неудачно пошутил Люка и хихикнул. Мне хотелось дотронуться до его волос, пропустить между пальцами его золотистые кудри, но я смог сдержать себя.

— Если бы могли, то мне кажется мы поженились бы. На следующей день я собрал вещи, поблагодарил тётушку за гостеприимство и переехал в квартиру Кая. Тётушка поначалу противилась и пробовала уговорить меня остаться. Мол деньги буду тратить зря на квартиру. К тому времени я устроился работать в одну газету, рисовал разные рисунки для статей и имел небольшой, но постоянный заработок.

Жить с Каем было чистым удовольствием, он каждый день просыпался раньше меня, готовил завтрак, и будил меня поцелуями, хотя после его поцелуев мы редко доходили до завтрака… Бывало, что целыми днями мы валялись на кровати, занимались любовью, читали друг другу книги, вместе готовили еду.

О, с приготовлением еды у нас была связана особая традиция: когда мы не знали, что нового приготовить, мы по отдельности на бумаге писали названия нескольких продуктов, потом вместе ходили на рынок и покупали указанное в обоих списках, чтобы потом приготовить что-то из того, что купили. Ты даже не представляешь, сколько невероятных и абсурдных блюд мы готовили.

Мы посещали разные выставки, ходили на концерты, или же просто часами гуляли по улицам. У нас всегда было о чём поговорить. С ним можно было говорить о чём угодно: мы обсуждали политику, искусства, книги и всё, что только приходило в голову. Бывало мы забирались на крыши и всю ночь проводили там, наслаждаясь высотой и ночным городом. Несколько раз даже занимались там сексом.

Мы играли в карты, придумывали новые фокусы. Как-то даже отыскали гитару и пытались сочинять музыку. Однажды пробовали написать поэму. Нам нравилось вместе создавать что-то новое. Неважно получалось или нет, но мы ловили особенный кайф от этого. Он научил меня немецкому языку. Я с наслаждением учил всё, чему он хотел научить меня.

Когда денег не хватало, мы продавали картины, которые писали вместе, но мы никогда не трогали портреты друг друга, а их было море. Рисовать друг друга уже вошло у нас в привычку. Сколько бы времени мы не проводили вместе, нам всё равно было мало друг друга. Как будто мы стремились стать одним целым. Я никогда не уставал от него. Иногда, когда меня посещали мысли, что наше счастье рано или поздно закончится, мне хотелось убить его, а потом и себя, чтобы хоть таким образом остаться вместе навечно.

Так продолжалось два месяца. Это была единственная осень в моей жизни, когда это время года не угнетало меня. Мне хотелось жить, хотелось творить добро. Хотелось показать всему миру насколько я счастлив. Я чувствовал каждой клеточкой своей души любовь к нему. В то же время отчётливо и ясно я чувствовал любовь, которую он испытывал ко мне.

Я был счастлив. Мне кажется, что сейчас я просто расплачиваюсь за то огромное счастье. Тогда я брал у вселенной слишком много энергии и остался у неё в долгу. Она дал мне вдохновение, любовь, счастье, мечты и все прекрасные чувства, которые я тогда испытал. А взамен забрала мою боль, ненависть, злобу. Но, как оказалось, космос не любит долги и нашёл способ для возврата моего долга.

Нельзя быть слишком счастливым долгое время, это знак надвигающейся беды.

В конце осени отец Кая заболел, и он должен был уехать. Я не хотел его отпускать, мне казалось, что если я дам ему уйти, то потеряю его. Но в итоге мне всё же пришлось его отпустить. Он уехал, оставив мне лишь мечты и ожидания. Я опять впал в депрессию, мир снова стал серым и угрюмым. Хотя на этот раз у меня была надежда и я цеплялся за неё изо всех сил. И мои надежды оправдались.

За день до нового года, я, по своей уже привычке, в апатии сидел дома и проклинал весь мир за отсутствие Кая рядом. Я хорошо помню свои тогдашние раздумья. Я размышлял о том, чтобы убедить Кая бросить всё и уехать со мной в другую страну, тогда возможно… нет, не возможно, а обязательно всё было бы по другому. Мы могли бы уехать в любую точку на планете и просто счастливо жить. Но он был слишком упрямым и добрым для того, чтобы оставить родителей и невесту.

Из моих размышлений меня выдернул в реальность стук в дверь. Я совсем не хотел открывать. Кая я не ждал точно, я знал, как бы сильно он меня не любил, родители и невеста для него будут важнее. А кроме него я не хотел никого видеть. Но стучали долго и настырно, и я был вынужден открыть.

За дверью стоял он, весь замерший, с синими губами, красными щеками и белыми от снега ресницами. Тогда, впервые за свою взрослую жизнь, я начал верить в Деда Мороза. Ведь других объяснений такому чуду у меня не было. Он долго меня ругал за то, что я не открывал дверь, а потом, как в наш первый раз, толкнул к стене и начал целовать жадно и голодно. А затем прямо там меня трахнул. Он…

— Прошу тебя, только без подробностей, второго раунда я не выдержу, — попросил меня Люка, стремительно краснея.

— Тебе противно? — я решил немного его подразнить. Он долго молчал.

— Нет, дело в том, что… Нет. Давай не будем об этом. Ты лучше продолжай, — он наполнил стаканы и закурил сигарету. Ну что ж, во всяком случае он честен со мной.

— Новый год мы встретили вместе, целую неделю не вылезали из постели и из квартиры. Потом мне нужно было навестить родителей. Я с трудом, но убедил Кая поехать со мной. Поначалу он им совсем не понравился, отец даже обозвал его как-то, не помню. Но потом они с моим отцом начали говорить о поэзии, и поскольку отец был писателем, а Кай знал, как поэтично вести разговор, в общем в итоге они с отцом подружились. Но был и неприятный момент, моя сестра кажется влюбилась в Кая, она везде ходила за ним по пятам. И я начал ревновать, хотя в этот раз мне даже нравилось это чувство. Чёрт, с ним мне нравились все чувства, — слёзы навернулись мне на глаза, в горле встал ком, я был на грани. Мне хотелось вырвать себе язык, чтобы не продолжать говорить, чтобы не вспоминать, но в то же время я не мог остановиться. Я попытался дотянуться до бутылки, но грудь словно пронзили мечом. Я не смог поднять даже руку. — Налей мне ещё своего дешёвого пойла, и где сигареты?.. — Люка не сразу подал признаки жизни, он как статуя сидел рядом, прислонившись ко мне и о чём-то думал.

— Не думаю, что стоит пить это. Давай я пойду поищу что-то другое, вдруг у деда осталось что-то из зимнего запаса.

— Нет, не надо, наливай это, — но он почему-то посмотрел на меня с грустью и нехотя поднял голову с моего плеча. Прикурил две сигареты, отдав мне одну из них, налил стаканы и протянул один мне, но, будто вспомнив что-то, отдёрнул руку со стаканом.

— А тебе разве можно пить, ты же лекарства принимаешь и всё такое?

— Не умничай, мне уже можно всё, дай стакан, — я хотел придать голосу убедительности, но у меня не получилось. Голос охрип и сел, но Люка всё же вернул мне стакан и опять положил голову мне на плечо. Или он уже в стельку пьян или совсем стыд потерял. Я затянулся и огонь будто обжёг мои лёгкие. Я получал своеобразный кайф от боли в груди и от теплоты Люки.

— Так что с твоей сестрой, я надеюсь она не соблазнила Кая?

— Нет, у неё не получилось, хотя она сильно старалась. Каникулы прошли как нельзя лучше, меня окружали все самые любимые люди, но мне хотелось как можно скорее вернуться в город, чтобы Кай наконец-то снова полностью принадлежал мне.

Когда мы вернулись, он пообещал мне, что останется до весны и сдержал своё обещание. Я помог ему устроиться работать у нас в газете, так что и там он был в поле моего зрения. Те пару месяцев прошли спокойно, даже умиротворённо. Но меня угнетала мысль, что вскоре он должен будет вернуться к своей невесте. Про неё и про их отношения мы почти не говорили, я боялся поднимать эту тему. Мне ужасно хотелось предложить ему оставить всё и уехать вместе, или же попросить его переехать жить в Москву, но я боялся услышать ответ. Всё внезапно изменилось перед его отъездом.

За день до его отъезда, вечером, мы сидели на полу в объятиях друг друга, я почти что погрузился в царство сна, когда он вдруг взял мою руку и с пронзительной нежностью поцеловал, а потом, прижав её к своей щеке, тихо произнёс:

«Себастьян, я люблю тебя, — от неожиданности я на мгновение застыл — он никогда ещё этого не говорил, и попытался повернуться чтобы, глядя в его глаза, признаться в своих ответных чувствах, но он почему-то меня остановил. — Нет, подожди, я хочу ещё кое-что сказать, — он сжал мои пальцы до хруста, — я не смогу больше вернуться сюда. Пойми, я люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить тебе жить всю жизнь в ожидании. Если мы не положим конец нашим отношениям сейчас, то потом уже не сможем отпустить друг друга. Ты ещё молод, и ты должен найти девушку, чтобы жениться и завести детей. И я тоже должен взять Гретту в жёны, ведь я давал ей надежду так долго, я не смогу разбить её сердце».

«А моё значит можешь, да?!.. Она же в жизни не сможет тебя полюбить, так же сильно, как я! — я всё-таки повернулся к нему, схватил его за подбородок, и попытался найти в его взгляде хоть какие-то сомнения или неуверенность, но его глаза были холодны как лёд. — Я не просто люблю тебя, понимаешь? Я не смогу жить без тебя… я готов, слышишь?.. Я готов прожить всю жизнь в ожидании, лишь бы хотя бы изредка ты был рядом! Мне не нужна жена или дети, мне нужен лишь ты!..» — слёзы катились из моих глаз, я вцепился в него как в спасательный круг.

«Ты должен смириться с этим, мне тоже больно, пойми».

«Я не хочу смиряться, мы можем уехать в другую страну, мы можем оставить всё… Ради меня, Кай, пожалуйста, не поступай со мной так!».

«Я делаю это ради тебя, возможно потом ты поймёшь. Лучше ты сейчас будешь ненавидеть меня, но зато потом сумеешь построить нормальную жизнь».

Я ещё долго пытался переубедить его, но он был непоколебим. Тогда я действительно не понимал смысл его слов, мне казалось, что он разлюбил меня или я был для него временным развлечением, но это было не так.

— Но он же тебя оставил, разве можно оставить человека любя? Я не понимаю.

— Сейчас ты этого не понимаешь, но когда любишь, благополучие любимого ставишь выше своего.

— Да, но тогда ты так не думал, но любил?

— Тогда я думал, что он просто струсил, — мы оба помолчали некоторое время, затем Люка опять долил виски в стаканы, а я закурил и продолжил. — На следующей день он уехал, как я тогда считал, навсегда, и мир потерял для меня все краски. Я стремительно погрузился в депрессию, хотя нет, это была уже не депрессия, это была апатия, весь мир стал мне неинтересен. Я уволился, благо успел накопить немного денег. Но ту квартиру покинуть так и не смог. Я закрылся в ней и бывало не выходил никуда целыми неделями. Я полностью отдался искусству. Как ни странно, но с временем я смог принять его выбор, хотя и не мог до конца понять и простить его.

Но однажды, в один прекрасный летний день, меня разбудили поцелуи, и когда я открыл глаза, мне показалось, что я всё ещё сплю. Но нежные губы Кая убедили меня в обратном. Он вернулся. Целый день мы занимались любовью, он словно никак не мог насытиться, страстно сжимая меня и вбивая моё тело в кровать. После, когда мы лежали опустошённые и вымотанные, он признался, что не смог меня забыть, что жизнь без меня была невыносима. Я просто не смог не принять его обратно. Ведь он тоже был нужен мне как воздух.

Спустя неделю он уехал. Но в этот раз я знал, что он вернётся.

Так продолжалось почти два года, он приезжал, дарил мне свою любовь на неделю и исчезал на несколько месяцев. Со временем я привык, мне просто были жизненно необходимы эти короткие встречи. Я ощущал себя живым только тогда, когда он был рядом. И я уже не хотел ничего менять. Мне было больно провожать его каждый раз, но я боялся, что если сделаю хоть попытку убедить его остаться, то он больше не вернётся.

В 1939 году, в марте, должна была состояться выставка, и, решив участвовать, я отправил на выставку свой первый портрет, на котором я нарисовал его. В день выставки я с тем же волнением, что и в первый раз искал свою картину, во мне трепыхалась крошечная надежда, что рядом со своей картиной я увижу и мой портрет, нарисованный Каем, и он будет стоять рядом с ним и молчать… Но мои надежды оправдались лишь частично.

Рядом с моей картиной — его портретом, висел другой. На нём была нарисована девушка с аккуратными чертами лица, с собранными каштановыми волосами, и у неё были голубые как море глаза. Я сразу понял, кто нарисовал картину и кто на ней изображён. Это был портрет Гретты. Возле портрета стояла пара, парень нежно обнимал девушку за талию, а девушка положила голову на его плечо и мягко улыбалась. Это были Кай с Греттой.

Я не знаю зачем он тогда привёз ее, наверное не ожидал, что я тоже буду там или наоборот осознанно хотел показать мне эту идиллию. Меня пронзил острый укол ревности, внутренности будто скрутило в узел, а глаза защипало. Но в тоже время я вдруг чётко осознал, как эгоистично и подло поступаю. Я понял, что не должен лишать его семьи и радости отцовства. Это было единственное, что я не мог ему дать.

Когда мы встретились взглядами, я прочитал в этом взгляде так много, что никакие слова не смогли бы это описать. В нём была гремучая смесь вины, сожаления, стыда, и в то же время любви и тоски. Чудовищной тоски. Я заставил себя улыбнуться, мне с трудом удалось сдержать слёзы. Развернувшись, я решил уйти и не только из музея, но и из его жизни. Навсегда. Я решил выполнить его просьбу, — я замолчал, в горле стоял ком.

— Это была ваша последняя встреча?

— Нет, как оказалось у судьбы были другие планы на нас.

— Но тогда ведь началась война.

— Именно.

— О боже…

Часть 5. В омуте воспоминаний.

Люка наконец отлип от меня, он сидел неподвижно и очень напряжённо, невидящим взглядом смотря на пустой стакан. Он кажется таким невинным сейчас, смотря на него в лунном свете, я всё больше нахожу его похожим на ангела. Он настолько чистый, что мне больно, когда я сравниваю его с собой. Во мне идёт борьба противоречий, с одной стороны мне хочется его сломать, покрыть его душу тьмой, утащить за собой в свой ад. Мне хочется, чтобы он страдал так же, как и я, иногда мне вообще хочется, чтобы все люди страдали, ведь именно из-за них и из-за их чёртовой морали я потерял Кая. А с другой стороны я понимаю, что он ни в чём не виноват. Я не хочу, чтобы он терял свою чистоту, но рано или поздно жизнь заставит его совершать ошибки и это наверняка сломает его, слишком уж он наивный. Если бы во мне осталось хоть немного жизни, то я бы помог ему познать жизнь во всей её красе. Не дал бы сломаться, был бы рядом и поддерживал бы во всём.

— Знаешь, мой отец погиб на войне, — сказал он, не меняя выражения лица, но голос его дрогнул, как будто бы он пытался изо всех сил сдержать слёзы. Моё тело будто прошил электрический разряд от его слов. Я вдруг осознал, как ему, должно быть, тяжело слушать меня, ведь он числится в рядах детей, сломанных войной. И я подумал, что вполне могу оказаться убийцей его отца. Ведь я когда-то безжалостно убивал его сородичей. Но он всё равно был ко мне великодушен, приютил, накормил и напоил, да ещё и слушает меня. Как я раньше об этом не подумал?

— Я не хочу, чтобы ты умирал, — он посмотрел на меня с такой мольбой и надеждой в глазах, что я невольно поёжился. Последний раз такой взгляд я видел в глазах Кая. И я надеялся, что больше никогда такого не увижу. Этот взгляд заставил меня совершить самую большую ошибку в моей жизни.

— Это не зависит от меня, — сказал я и сам не поверил своим словам. Он зло посмотрел на меня. О, оказывается он и злиться умеет.

— Честно говоря, я не очень-то вижу твоё желание жить, — да он проницательный. Смотрит внимательно, и видимо испытывает сильные эмоции по отношению ко мне. Может ли быть, что этот двадцатилетний, глупый мальчишка способен спасти меня? Смогу ли я найти в себе силы довериться ему? И хватит ли его стремлений, чтобы разбудить во мне жизнь? Зачатки интереса и призрак надежды зашевелились внутри меня.

— Физически я, пока что, жив, — сказал я, но в ответ он посмотрел на меня с такой тоской и горечью в глазах, что мне чертовски захотелось обнять его, дать ему надежду, сказать что-то хорошее. Я знаю, что он прекрасно понимает, что мне скорей всего недолго осталось, и дело не только в болезни. И мне совсем не хотелось, чтобы он считал себя виноватым, что не сумел помочь мне. Но кажется уже поздно жалеть, назад не повернёшь.

— Вот именно, что физически, но морально ты мёртв, — он повысил голос, отчего я искоса на него посмотрел. — Я понимаю, что война — это страшно. Я даже боюсь представить, что ты там видел и сделал, но жизнь продолжается, понимаешь? Ты должен отпустить прошлое и жить дальше, — уже более спокойно произнёс он, мне показалось, что он говорит это не столько мне, сколько себе. Интересно через что прошёл он?

— Да, ты прав, ты и представить себе не можешь, что я там видел и сделал. И потому сейчас так легко меня осуждаешь, — нет, я понимаю, что он на самом деле меня не осуждает. Это не осуждение, а попытка дать мне надежду. Но именно эта самая надежда мне сейчас ни к чему. Мне осталось только ждать.

А чего собственно ждать-то, я жду уже десять лет, но до сих пор не понял, чего именно. Может я инстинктивно ждал его? Но зачем мне это, я не хочу погубить ещё и его. Я достаточно уже натворил, хватит. Я должен остановиться, я больше не хочу давать пищу демонам моей души, я больше не хочу приносить зло. Во мне больше нет сил терпеть всё это, мне нужен покой, но как мне его найти, где найти?

— Я тебя не осуждаю. Пойми меня правильно, потеря любимого человека — это непросто, но ты должен отпустить прошлое. Ты же молод и красив. И твоя болезнь не так страшна, её можно лечить, уже есть разные способы, ты должен… — нет, мне не нужна его жалость и жалкие попытки убедить меня жить дальше, я не раз это слышал, больше не хочу.

— Думаешь я не пытался? Ты хоть представляешь, сколько лет я себя заставляю жить? Но есть раны, которые не затягиваются никогда. Есть принятые решения, о которых невозможно не жалеть. Есть люди, которых нельзя забыть, — зачем он всё это мне наговорил, для чего пытался дать мне надежду? Ведь даже если я сейчас сдамся и ухвачусь за этот лучик света, то он обязательно потом предаст. Он ни черта не знает о реальной жизни, она разобьёт его наивные представления вдребезги, и он тоже уйдет, оставив после себя лишь безысходность и мрак.

— Да, но ты всё равно должен дать себе шанс. Ты не первый и не последний человек, у которого погиб любимый, но люди как-то продолжают жить. Чем ты хуже других, что не сможешь справиться? — мне не хочется убивать в нём это прекрасное стремление спасти меня, мне даже нравятся его попытки сделать это. Забавно смотреть на его полные надежды глаза и осознавать, что эти попытки бесполезны. Да, я давно стал мазохистом. Я давно полюбил боль, которую я причиняю себе. Точнее не я полюбил, а тот, кто родился во мне в тот день, когда я умер внутри себя. Он мой демон, но он единственное, что пока заставляет меня жить.

— Одно дело, когда любимый человек погибает и совсем другое, когда ты сам его убиваешь, — он хотел наполнить стакан, но после моих слов бутылка выпала из его рук.

— Ты… ты его убил? — с трудом выговорил Люка. И, по-моему, заставил себя повернуться ко мне. В его глазах застыли ужас и неверие. Да, этого он точно не ожидал, но мне ни к чему ему врать. Я хочу, чтобы он попытался понять меня, но в тоже время хочу, чтобы возненавидел. Чтобы осуждал.

— Мне пришлось, — зачем-то сказал в своё оправдание я. Что он со мной делает, за несколько часов общения он заставил меня пережить гораздо больше эмоций, чем я испытал за последние годы.

Он молчал, наверное, пытался осознать сказанное мной, или понять. Но ему никогда не понять какой груз я несу на своих плечах, ему не понять каково это — каждый день переживать одни и те же события, пытаясь найти хоть какое-то другое решение, и находя его, не иметь возможности изменить прошлое. Он никогда не поймёт сколько раз я бился о стены, прося Бога избавить меня от этих мук.

Сколько раз я задумывался о том, что было бы, если бы я тогда в музее подошёл к Каю и устроил истерику, рассказал его жене о наших отношениях. Что было бы, если бы я тогда сумел убедить его переехать в Россию. Мы могли бы уехать в какую-нибудь глухую деревню, и забыть обо всём и обо всех на свете, мы могли бы сбежать от жестокой судьбы. Но трусость и неправильное представление о том, что лучше для него, заставили меня уйти. Заставили позволить ему уйти от меня. Тогда я не понимал, что ему просто нужна была моя настойчивость, ведь он не был счастлив со своей невестой, его держало рядом с ней только чувство долга и общественная мораль. Я же прекрасно знал, как сильно он меня любит. Я не должен был давать ему уйти, должен был попросить остаться. Я должен был дать ему веру в лучшее, убедить, что у нас всё получится, должен был дать ему силы бороться за наше счастье.

Как много человек теряет и как много ошибок совершает, думая, что поступает правильно, вслушиваясь в общественное мнение. Откуда взялись эти неписанные правила, что человек не может любить другого человека, если он того же пола? Где записано правило, что любовь — это грех? Сколько же противоречия в этой морали и представлениях о правильном.

— Прости, — сказал Люка низким голосом. Я почувствовал, что рука больше не мёрзнет и не дрожит, я упустил момент, когда он взял меня за руку.

— Тебе незачем извиняться, — мне не хотелось высвобождать руку, наоборот, я с оставшимися силами попытался сжать его ладонь. — И мне жаль твоего отца, — он ничего не ответил, лишь сильнее сжал мою руку.

— Если ты не хочешь, то можешь не рассказывать, что было дальше, я пойму.

— Нет, я хочу, мне это необходимо, — его тепло манило и, не сдержавшись, я положил голову ему на колени и попытался устроиться поудобнее. Он явно не ожидал такой откровенности от меня и смотрел на меня удивлённо. Закрыв глаза, я пытался отдышаться, и вскоре почувствовал его пальцы у себя в волосах. Мне стало так спокойно и тепло, что захотелось уснуть прямо в его руках. На секунду мне остро захотелось, чтобы он услышал мой немой крик. Хотелось, чтобы он сумел найти способ разрушить стену, которую я построил вокруг себя, чтобы он сумел восстановить мою растёрзанную веру.

— В тот день я вернулся домой и начал собирать вещи, мне не хотелось медлить ни минуты. Злая решимость гнала меня вперёд, я знал, если начну думать о принятом мною решение, то вскоре начну сомневаться. А мне не хотелось менять своё решение, тогда я был твёрдо уверен, что наконец поступаю правильно. Так что я собрал вещи и уехал в деревню.

— Он даже не пришёл объясниться?

— Пришёл, вечером. Когда я наконец закончил с вещами, то почему-то решил выглянуть в окно, а он стоял там, у подъезда, и нервно курил. Мне жутко захотелось спуститься вниз, притащить его в дом и заставить объясниться, но в тоже время я молил всех богов, чтобы он не сумел подняться наверх. Я знал, что если я загляну в его глаза, то обязательно пожалею о своём решении. И не дам ему уйти, — я помолчал немного, в горле пересохло, но мне не хотелось покидать его тепло. — Знаешь, я постоянно думаю, что если бы тогда я спустился, то всё сложилось бы совсем по-другому. Но я этого не сделал, и он тоже. Спустя полчаса метаний Кай напоследок посмотрел на окно и ушёл, а я повалился на пол, живот скрутило в тугой узел и слёзы с рыданиями вырвались наружу. Я хотел бежать за ним, остановить его, вернуть, но всё же неимоверным усилием воли сумел сдержать себя.

На следующей день я сдал все картины, в том числе и его портреты, в музей и уехал к родителям. Хотя нет, тот первый его портрет я оставил себе. Я знал, что больше никогда не смогу забыть его черты лица, его улыбку и глаза, но мне хотелось, чтобы у меня хоть что-то осталось, что напоминало бы мне о нём.

А спустя несколько месяцев началась война. Сначала всё было не так плохо, мы не думали, что бои будут происходить и на нашей территории. Тогда был подписан мирной договор, поэтому мы отчасти были спокойны. Но правительство всё же начало готовить жителей к войне. Раньше я возможно закрылся бы дома или нашёл бы способ покинуть страну и быть как можно дальше от этой бессмысленной резни. Но тогда мне нужно было отвлечься от мыслей о Кае. Я начал упорно тренироваться, рукопашный бой, стрельба и всё такое. И эти тренировки отчасти отвлекли меня. Я сам не заметил, как сильно втянулся в это. Во мне проснулась какая-то нездоровая злость. К тому же я хотел пойти на войну, чтобы увидеть его, я тогда не думал даже, что он может умереть. Мне всё это всё ещё казалось шуткой. Я никак не мог вернуться в реальность. Те годы я как будто провёл под каким-то наркотиком, я не мог в полной мере осознать реальность.

Но однажды всё резко ухудшилось. В сорок первом году, в июле, был отдан приказ эвакуировать людей из городов и деревень, находившихся недалеко от границы. Моя была одной из таких. Началась неразбериха, люди были в панике, так что мы не сразу заметили, как несколько небольших группировок из немецкого войска пробрались в деревню. Они начали стрелять и вламываться в дома, убивая там всех, кто попадался на пути. Наши же люди разделились на две части, одна пыталась противостоять нападению, а другая начала собирать оставшихся в деревне детей и женщин в группы, и прятать их в отдельных домах, чтобы переждать нападение и увести их в лес. Я был во второй группе.

Мы с трудом, но сумели укрыть около двадцати-двадцати пяти людей в одном доме. Большинство из них были детьми, у меня сердце разрывалось, когда я смотрел на их испуганные лица. Я никак не мог понять, как эти молодые парни, такие же как я, могут так поступать. Зачем они это делают, у них ведь тоже есть семья, может и дети. У них же тоже есть чувства.

Мы пытались вести себя тихо, чтобы не привлечь внимание, но это не очень-то получалось, дети от испуга плакали, а их матери сами все в слезах дрожащими руками пытались успокоить их. Со стороны соседних домов послышался звук взрыва. Мы поняли, что они кидают гранаты в дома, а ведь в некоторых из них оставались люди. Я надеялся, что наш дом они пропустят, он был неприметным и стоял на отшибе, но я всегда был невезучим.

В суматохе мы не успели нормально закрепить дверь. И кто-то с шумом попытался открыть её, вскоре у них это получилось. В дом ворвались несколько человек и сразу начали стрелять. Наши парни тоже открыли огонь, и я присоединился к ним, к тому времени я уже научился хорошо стрелять. Они сумели тяжело ранить или убить всех наших вооруженных людей, мы тоже не отставали и последнего непрошеного гостя убил я. Но мне тоже не повезло схватить пулю в левое плечо. Когда всё закончилось, я осмотрелся, некоторые из наших всё ещё были живы, но им срочно нужна была помощь. Я бросился к двери, чтобы закрыть её, но не успел я добежать до неё, как в дом кто-то проник. Боже, я не хотел верить своим глазам, это было просто невозможно, мне хотелось быстро проснуться и забыть об этом как о страшном сне. Я ошарашенно смотрел на такой же шокированный взгляд Кая, стоявшего возле двери.

Не знаю сколько мы так простояли, но меня вернул в реальность голос одного мальчишки. Он крикнул, чтобы я стрелял, этот маленький ребёнок требовал от меня, чтобы я поскорее убил человека. Тогда я обратил внимание, что Кай не вооружён. Только в его левой руке была граната. Он смог собраться с мыслями и сделал шаг по мне.

«Стреляй», — сказал он и сделал ещё шаг.

«Я не могу… Что ты говоришь?..» — я не верил в происходящее. Я стоял как вкопанный, не в силах принять реальность.

«Если ты меня не убьёшь, то это сделают мои люди, если я вас не трону и выйду отсюда», — он сделал ещё шаг.

«Я не могу», — прошептал я, потрясённо смотря на него.

«Я тоже не смогу убить тебя и детей, но мне придётся. От их руки умирать я не хочу».

«Я не могу…»

«Стреляй. Мои войска уже на другой стороне реки, здесь осталось всего несколько людей, ты сможешь с ними справиться и вывести людей», — как он смеет просить меня о таком?!..

«Нет!!!» — заорал я.

«Здесь дети, взгляни на них, они не должны умереть здесь, мы свою жизнь уже прожили, мы успели познать вкус любви и счастья, а они нет», — сказал он и сделал последний шаг. Я обернулся и посмотрел на них, они с испугом и надеждой смотрели на меня, и я подумал, что каждый из них может стать великим человеком, дать миру надежду, покончить с войнами. Но как я могу убить его? Убив его, я убью вместе с ним и себя, тогда я чётко это осознал. Но я должен был сделать выбор.

Оставшиеся два шага между нами пересёк я, и посмотрел в его, полные страха и мольбы, глаза. Я не хотел думать, что смотрю в них последний раз. Мои глаза намокли от слёз и его тоже, первый и последний раз я видел, как он плачет, ведь он всегда умел сдерживать эмоции. Я не смог больше смотреть в такие родные и любимые глаза, в них я читал свой приговор. Кай тоже не смог смотреть на меня и, закрыв глаза, поцеловал меня. Я так соскучилась по этим губам, по его запаху, что на мгновение я забыл, где именно мы находимся. А потом он взял мою руку с пистолетом и приставил к своей груди.

«Стреляй, умоляю тебя. Пожалуйста, Себастьян», — сказал он и прижался лбом к моему лбу, я всё ещё чувствовал вкус его слёз на своих губах. Руки и ноги дрожали, слёзы не прекращая катились из моих глаз. Я понял, что не смогу этого сделать и уже решил опустить оружие, когда внезапно увидел, что один из наших парней забегает в дверь и прицеливается в Кая, что-то крича.

От испуга и неожиданности я потерялся и выстрелил, — слёзы катились по щекам, я начал задыхаться. Рука Люки застыла в моих волосах, я боялся открыть глаза, мне не хотелось увидеть его взгляд сейчас. — После моего выстрела Кай широко открыл глаза, сначала не веря, потом вдруг умиротворённо посмотрел на меня и улыбнулся.

«Я люблю тебя», — сказал он и, закрыв глаза, повалился на пол. Ноги меня не держали, и я упал перед ним на колени. Долгое время я не мог осознать, что именно натворил и лишь ошарашенно смотрел на его тело.

Часть 6. Еле уловимая надежда.

— Я смутно помню, что случилось после. Сзади что-то кричали, толкали меня, пытались что-то объяснить. Но я был в шоке, я как будто спал и ждал, когда наконец-то проснусь, но этого не случилось, самый страшный кошмар в моей жизни оказался самой что ни на есть реальностью. Краем сознания я понял, что у наших ребят получилось вывести людей из деревни.

Меня отправили в военный госпиталь. Не знаю сколько я там пролежал, но к боевым действиям я больше был не способен. Тогда, когда я в полной мере осознал, что я натворил, я полностью замкнулся в себе. Я ни с кем не говорил и не подавал никаких признаков здравого рассудка. Меня положили в сумасшедший дом и там я задержался на несколько месяцев. Из этих месяцев я помню не многое.

Поначалу у меня была полная отстраненность, но потом пришло осознание, что я мог его спасти, я мог дать ему одежду кого-нибудь из наших людей и вывести его вместе с остальными. Но, как правило, в такие моменты голова отказывается работать, и ты принимаешь самые глупые и неправильные решения в своей жизни. Когда я практически сошёл с ума от чувства вины, мой воспалённый мозг задумался о причинах и об их следствиях, и пришёл к выводу, что виноват весь мир и если бы тогда у меня был возможность, то я бы, наверное, с радостью уничтожил его. Мне хотелось отомстить всем за смерть Кая. Тогда я винил всех, кроме себя, только после войны я сумел принять свою вину.

Я с трудом, но сумел убедить врачей, что я в здравом уме и способен бороться за свою страну, но, честно говоря, тогда мне было глубоко плевать и на страну, и на весь мир. Мне нужен был способ выплеснуть свою злость и поле боя подходило для этого как нельзя лучше. И, поскольку в таких как я страна нуждалась, мне дали оружие и снова отправили в бой.

Я сражался в первых рядах, я безжалостно убивал и не чувствовал никаких угрызений совести. Во мне умерли все чувства, свойственные человеку. Я превращался в зверя и действовал на инстинктах. Меня не волновало, что я могу погибнуть, потому что я уже был мертв. Я жаждал смерти, как избавления. И, как назло, я не погиб. Вселенная как будто издевалась надо мной, — я замолчал, не осталось уже никаких сил говорить. Люка так же неподвижно сидел, я не видел его лицо, но представил с какой ненавистью должно быть он сейчас смотрит на меня.

Желая подтвердить свою догадку, я открыл наконец глаза и наткнулся на его, полный ужаса и сопереживания, взгляд. Когда я так и не смог отыскать в его глазах ненависть и презрение, я в удивлении замер. Неужели он не осуждает меня? Я же только что рассказал, как убивал его соотечественников, возможно даже кого-то из его близких, да и вообще просто людей, абсолютно не жалея об этом. Как он может не ненавидеть меня, точно зная какой я человек? Неужели он не понимает этого? Или же не хочет понимать.

— Почему ты не возненавидел меня после моего рассказа? — спросил я, в надежде услышать весомую причину. Поначалу он долго молчал и неотрывно смотрел на меня, потом глубоко вздохнул и, вспомнив о моих волосах, вновь начал их перебирать между пальцами.

— Я не знаю, просто я подумал о том, что бы я сделал, если бы был на твоём месте. Мне даже представить это трудно. Но я понимаю, что не ты виноват в том, каким ты стал. И ты, и Кай, и все, убивавшие друг друга на этой войне, люди были всего лишь орудиями в руках своего правительства.

— А как насчёт того, что я убил любимого человека?..

— У тебя не было выбора. Но я бы возможно возненавидел тебя, если бы ты всё же сделал тот, другой выбор, и дал погибнуть детям. Пожертвовав одной жизнью, ты спас два десятка других.

Я не знал, что сказать, этот парень удивлял меня всё больше и больше. Я ожидал от него всего что угодно, даже того, что он убьёт меня прямо здесь, но только не понимания. Может он действительно послан мне с небес. Но сможет ли он стать моим Иисусом, чтобы искупить мои грехи? Он пока слишком чист, слишком безгрешен и наивен. Но и он скоро познает всю несправедливость мира. Хотя что уж там познавать, ведь он уже видел одну из них, он видел войну.

— Ты только не пойми меня неправильно, — он посмотрел на меня неуверенно и немного виновато, — но почему ты не покончил с собой? Ведь я правильно понял, физически ты живешь, но внутри у тебя всё выгорело и погибло.

— Я боялся.

— Чего? — он непонимающе посмотрел на меня.

— Я боялся, что вдруг ад всё же существует и там я встречу его. Я не смогу смотреть в его глаза, я слишком сильно виноват перед ним.

— Да, но в таком случае рано или поздно тебе всё равно придётся с ним встретиться. Нет, ты только пойми правильно, я не предлагаю тебе умирать сейчас, но так или иначе тебе придётся рано или поздно с ним встретиться. И поэтому ты должен простить себя, я думаю он хотел бы этого, — да он отчасти прав, но он многого не понимает, и мне не хотелось объяснять ему, так что я не ответил.

Мне жутко хотелось пить, но я не хотел вставать, чтобы попить воды, принесённой Люкой. Так что я пристально посмотрел на него, мысленно протягивая стакан. Поймав мой взгляд, Люка ухмыльнулся, а я устало закатив глаза, закрыл их. Я почувствовал, как он тянется в сторону, наверное, чтобы достать стакан, но воды мне в руки он так и не дал. Я хотел было открыть глаза, как почувствовал на своих приоткрытых губах его мокрые губы. Я не знал, как отреагировать, и поэтому просто лежал неподвижно и ждал его дальнейших действий. Спустя несколько секунд я почувствовал, как вода из его рта проливается в мой. Мысленно я поблагодарил его и, сам не понимая зачем, я поддался вперёд и поцеловал его. Это был не страстный поцелуй и даже не нежный, а какой-то отчаянный, со смесью боли и надежды.

Когда я открыл глаза, он нежно улыбался, но, когда он заметил, что я уже смотрю на него, его выражение лица стало виноватым и щёки покраснели. Он принял прежнее положение и попытался спрятать глаза.

— Прости, я не должен был этого делать.

— Но зачем тогда ты это сделал, из жалости, да? — от собственных слов сердце сжалось и в горле встал ком, на секунду я почувствовал себя маленьким мальчиком, у которого отняли конфету. Мне не хотелось, чтобы он меня жалел. Люка же истерично дёрнулся от моих слов и взглянул на меня зло и обиженно.

— Как ты можешь такое говорить?.. Да, мне тебя очень жаль, но это не значит, что я поцеловал тебя из жалости, — наверное, вспомнив мой гневный взгляд, когда он первый раз повысил голос на меня, он понизил тон. — И не думаю, что это нормально, когда один парень утешает другого с помощью поцелуя.

— Тогда зачем ты это сделал?

— Я не знаю. Ты притягиваешь меня с первой минуты, как только я тебя увидел, даже сейчас я с трудом сдерживаюсь, чтобы снова не поцеловать тебя. Со мной такое впервые, — сказав это, он даже не покраснел, нет, он нагло и вызывающе смотрел на меня. Я с трудом поднялся и когда мой рот поравнялся с его, я тихо сказал прямо в его приоткрытые губы:

— Ты же понимаешь, что это ошибка, — сам я прекрасно это понимал, но я так долго не чувствовал человеческого тепла и ласк, что с трудом мог себя держать в руках. Я хотел снова испытать эти давно забытые чувства. — Потом ты пожалеешь об этом, — на всякий случай предупредил я его, заранее зная, что он меня не послушает.

— Нет, не пожалею. А если и так, то это будет потом, но здесь и сейчас я хочу тебя, — в его глазах было столько надежды и ни капли похоти, что я невольно приблизился к его губам, но остановился, не пройдя какого-то сантиметра. Остаток здравого смысла пока что не хотел покидать меня, я сомневался. — Доверься мне, прошу тебя, — шепнул он и это стало последней каплей. Я не выдержал.

Я поддался и поцеловал его, его губы были мягкими и горячими в отличие от моих. Я все ещё сомневался и не углублял поцелуй, но мой партнер имел на этот счёт другое мнение. Он нежно прошёлся языком по моим губам, а потом его язык всё так же мягко проник ко мне в рот. Я сразу же почувствовал его неопытность, но решил промолчать, за долгое время я впервые чувствовал спокойствие и умиротворённость. Мне было хорошо с ним.

Я заставил его лечь на спину, а сам устроился сверху и начал жадно целовать его, мягкость и нежность его кожи сорвали последние тормоза. Я спустился на шею и на ключицы, покрывая их поцелуями, вдыхая его запах, от которого у меня кружилась голова. Он пах изумительно. От каждого моего прикосновения он выгибался и протяжно стонал, руками сжимая мои плечи. Он был восхитительно чувствителен и чутко реагировал на любую ласку.

Когда я попытался стащить с него рубашку, боль в груди усилилась, но мне удалось не поменять выражение лица, чтобы он об этом не догадался. Я провёл рукой по его обнажённой груди и прихватил губами его сосок, одновременно другой рукой справляясь с его штанами. Он уже был возбуждён до упора. Я широко провёл языком по его соску и взял в руку его член, от чего он громко застонал и выгнулся дугой, делая контакт ещё теснее.

Мне хотелось быть с ним нежным, так что я облизал свои пальцы, отчего его член в моей руке дёрнулся. Мокрыми пальцами я начала пробираться вниз, но у меня не получилось, приступ боли опять пронзил моё тело. От боли я слишком сильно сжал его член, отчего Люка болезненно вскрикнул, но поняв, что происходит, поднялся, упираясь на локти и поцеловал меня. А затем одной рукой схватил меня за талию и, перевернув, заставил лечь на спину. Я внезапно почувствовал себя старым, беспомощным и бесполезным.

Он хотел снять мою рубашку и пальто, но я не позволил, понимая сколько сил и времени в моём состоянии уйдёт на это. Тогда он расстегнул пуговицы на рубашке и начал мягко выцеловывать мою грудь и живот. Затем он спустился вниз и взялся за мою ширинку, с трудом высвободив мой член, он начал водить по нему рукой, иногда задерживаясь на головке и поглаживая её большим пальцем. А потом Люка посмотрел на меня виновато и сказал:

— Я никогда этого не делал, прости если что-то я буду делать не так, — я закрыл глаза и расслабился, давая понять, что доверяю ему.

Он неловко взял мой член в рот и начал водить по нему языком. Мне были приятны его ласки, но наслаждения я не получал. Нет, виной тому была не его неопытность, а то, что я уже давно ничего толком не чувствовал, возможно в этом была виновата и моя болезнь тоже. Я заставил его подняться вверх и поцеловал его, мне не хотелось попусту его мучать. Я взял наши члены в ладонь и начал водить рукой по ним. Люка выгибался и оглушительно стонал, и спустя пару минут таких ласк он схватил мою руку и приблизив мои пальцы к своему рту, начал с похотью в глазах их сосать. И это всё тот же самый невинный парень с забавными кудрявыми волосами?

— Я хочу почувствовать тебя внутри, — страстно шепнул он мне на ухо, от его слов мой член дернулся. Он завёл мою руку себе за спину и приставил к колечку мышц. Я приподнялся и сразу двумя пальцами вошёл в него. Люка коротко вскрикнул от боли, но спустя пару минут сам начал жадно насаживаться на мои пальцы. Внутри него было туго и горячо, мне жутко хотелось побыстрее оказаться там. Мне было трудно в таком положении, от каждого движения руки грудь пронзало короткой болью. Заметив мои мучения, он соскользнул с моих пальцев и торопливо сел на мои бедра.

— Будет больно, — предупредил я его.

— Ничего, я потерплю, — сказал он хриплым голосом и начал медленно насаживаться на мой член, закусив губу и зажмурив глаза. Опустившись наполовину, он тяжело задышал, держа себя на весу дрожащими руками. Дав ему время привыкнуть, я хотел было приподнять бедра, чтобы медленно войти полностью, но он меня остановил и начал сам двигаться на мне.

Я смотрел на него и не мог понять, зачем он это делает. Для секса он мог найти гораздо более способного и подходящего человека чем я. Но судя по звукам, которые он издавал, ему было вполне хорошо.

Он всё интенсивней двигался на мне и с каждым толчком ближе приближался к конечной точке, постанывая и вздрагивая от удовольствия. Я невольно позавидовал ему, ведь я так практически ничего и не почувствовал. Да, внутри было тесно и горячо, тело получало свою долю приятных ощущений, но удовлетворение ко мне приходило. Он взял свой член в руку и начал дрочить в такт с моими толчками. Поняв, что он близок к пику, я начал быстрее двигать бёдрами, тем самым заставляя его стонать всё громче и исступлённей. Вскоре мы пришли к разрядке, я не выдержал первым, но он быстро догнал меня.

Люка приподнялся, и я вышел из него. Потом он наклонился, поцеловал меня и повалился на пол рядом со мной, положив голову мне на плечо. Мы ещё долго пытались отдышаться, особенно я.

— Спасибо тебе, мне это было нужно, — сказал он и поцеловал меня в шею.

— И мне, — честно ответил я, глаза начало щипать от ощущения того, что он похоже просто меня использовал. Но было ли это так, я побоялся спросить.

— Знаешь, это был мой первый раз, — признался он и спрятал лицо у меня в сгибе шеи.

— Это было заметно.

— Нет, я не имею в виду секс с мужчиной. У меня до этого вообще никого не было, — он сильнее прижался ко мне. А вот это было для меня открытием, но я смолчал, мне было интересно другое:

— Давно ты догадался, что женщины тебя не привлекают?

— Около двух лет назад. Но я никак не решался проверить догадку на практике. Спасибо тебе, что помог убедиться в этом. Если бы не ты, то я, наверное, так и не решился бы.

— Рад, что смог хоть кому-то, в чём-то помочь, — кривая злая улыбка исказила мои губы, но он этого не видел.

— Обещай, что завтра мы вместе пойдем к врачу и найдём способ тебя вылечить, — зевая сказал он и поудобнее устроился у меня на плече.

— Обещаю.

Уже начало светать, первые лучи солнца упорно пробивались сквозь стекло. Мы долгое время молча лежали, в голове у меня было пусто, хотелось закрыть глаза и уснуть, но мне надо было идти. Я уже точно знал зачем начал свой рассказ, и мне стало кристально ясно, что на этот раз я принимаю правильное решение.

Я думал, что если этот мальчишка сумеет понять меня, то и Кай сможет, возможно он даже простит меня. Мне не нужен был суд или осуждение, мне нужно было лишь банальное человеческое понимание. Я понял, что все эти годы я ждал именно этого золотоволосого парня. Не знаю, как, но он сумел утихомирить моих демонов. Впервые в жизни я выбираю себя. Я понял, что именно в этом и была моя ошибка, я всегда выбирал благополучие других людей и поэтому каждый раз расплачивался за это. Но нельзя принимать решения за других. У каждого есть право решать за себя, и никто не может сказать, что будет счастьем для другого человека.

Я не сразу заметил, что Люка спит. Я осторожно вылез из его крепких объятий. Поправив одежду, я направился к двери. Но, заметив на столе карандаш и бумагу, написал кое-что на бумаге и уже из дверного проёма последний раз посмотрев на спящего золотоволосого ангела, направился к своему единственному выходу.

На столе под первыми лучами солнца лежала бумага с одним единственным словом.

«Спасибо»

Часть 7. Холодный рассвет.

   В очередной борьбе между светом и тьмой, тьма опять проиграла, уступив своё место свету, чтобы вечером опять поглотить солнце и вновь занять свой трон. Ночная буря стихла, покорно отступив. Природа начала новый день, первые лучи солнца разбудили ростки цветов, дремлющих под твёрдым слоем почвы, пушистых зверей, птиц и всех остальных обитателей леса. Рассвет объявил начало очередному дню.

       На мосту, висящим над рекой, стоял мужчина. Он был одет в короткое черное пальто. Белая рубашка еле прикрывала торчащие рёбра, русые волосы были собраны в лёгкий хвост, из которого ветер выбил пару прядей и растрепал по всему лицу, скрывая острые черты. На уголках тонких губ подсохла кровь. Глаза цвета серого неба были устремлены вдаль.

       Последний раз он поднял глаза к небесам и его губы исказила лёгкая улыбка. Он перелез через перила и, закрыв глаза, сделал свой последний вдох и шагнул вниз.

Вода покорно приняла мужчину в свои холодные объятия, забрав его боль, одиночество и жизнь…

       Он наконец-то избавился от демона, пожиравшего его душу… Теперь он свободен.

       Каждый новый рассвет даёт нам шанс сделать выбор...

       Каждый новый рассвет — начало очередного конца...