встреча.

До земли добирались только его обрывки, его тоска,

его тихий, и, все же, пламенный, лунный привет.

Загадка повисла в ожидании кончины страха, вся природа согнулась вчетверо и ждала. Ждала мановения палочки, появления чуда лишь взмахом,

а если не повезёт — увы— чудо сгорит дотла.

Молчание леса нарушил шорох в кустах; то был странник, озиравшийся бездомным котёнком. Лихорадочной, алчной улыбкой едва дернулись его уста,

Искал он тот самый цветок капризным переростком-ребенком.

Настойчиво липли к лицу нити лунного света, путник вздрагивал и кутался только сильней в беспросветную тьму. Летел к своей цели бесчувственной, автономной ракетой,

Без разбора топил здравый смысл

//тянул за собой.

ко дну. //

Уступая животным инстинктам и жадной натуре, молча лелеял одну лишь живую мечту — тот цветок. Наплевать, что в бесовском сумбуре, наплевать. Пусть уймет только нищую тошноту.

Он готов ко всему, не дрогнет в припадке мускул. Нападет хоть исчадие ада — пускай. Его жизнь без того догорает бесцельно и тускло, уже некому, да и незачем говорить по сто раз "прощай".

Внезапная вспышка света вспорола густую тьму. Вцепился путник глазами, пытаясь найти источник.

Увидел цветок. Он полз, поднимался, летел в полусонном бреду, и крик сипловатый его растворялся в пустынной и голой ночи.

Припал влажноватой губой к искрящимся лепесткам,

Минуту смеялся,

               минуту плакал,

                                   минуту молился в лес.

Не медля, затем оборвал печальную жизнь ростка.

Сжимая цветок, был готов ко всякой проказе небес.

Привстал на колени, не веря в свершение чуда,

Если спит он, то скоро ль придёт конец? Если спит, то вернётся ли он отсюда?

Мотнул головой, прогоняя тревог и волнений венец.

Ах, увы! Исполненью мечты долго радоваться было не суждено, лишь поднялся — так обмер, почувствовав слабость. Перед ним появилось лицо человечности, чувств лишено, выражало оно только приторность, дешевую сладость.

-Кто.. Ты, — мямлил путник, обмякнув совсем,

Некто не отвечал, только смерил его пустым выраженьем глаз. В темноте эти двое не отличались жутковатым и смелым ничем, так въедались, изучали друг друга взглядами они битый час.

Наконец некто заговорил, обнажив безобразный свой рот:

-Ты так жалок, что я, право, смеяться смогу бесконечно и нагло долго. Ты без цели существовал и дышал из каждого года в год,

И вот — обзавелся мечтой, — продавил сквозь улыбку, — а толку?

Ты все так же цепляешься мастерски за остатки своей человечности, //хотя, впрочем, тут пусто уже, но тебя это вряд ли смущает//. Ты и правда готов посвятить себя этой опустошающей вечности? Или ж, ты думаешь, вечность сама тебя возвеличит? Признает?

Человек! Если ты так надменно, забывшись, считаешь себя живым,

Возлагаешь если наивно надежды на один только лишь цветок —

Ты бесполезен. Никчемен. Дух твой давно, как мертвец, остыл, утратил смысл и надобность жить — потерял все, что мог!

Тебя теперь не спасут ни надежда, ни молитвы, ни храм,

догорает свеча уж развязвку,

а воск кульминации сто лет как обычный гранит.

Всё бессмысленно. Удача, цветок — ничего не сулит, но ты можешь все так же ходить по серым и грязным домам.

И исчез. Странник тут же закрыл лицо в трепещущем ужасе,

"Не спасут ни надежда, ни молитвы, ни храм.. "

Почему так жесток и правдив этот некто, внимания, бесспорно, заслуживавший?

Страшно только, что некто , стоявший недавно пред странником,

Был он сам.