Пожилой человек медленно шёл по дорожке городского парка.

— Отец, не спешишь? Поддержи компанию — мужчина на лавочке показал бутылку вина в руке.

— По утрам я пью чай или кофе, но не спиртное.

— Я тоже. А выпивать один не могу. Хотя бы просто посиди со мной — хреново мне.

— Что так? Случилось что-то? — пожилой сел рядом с мужчиной.

— Ну как тебе сказать? И случилось, и случается, и наверняка ещё случится. Со мной всегда что-нибудь случается! Выпьешь? — мужчина открыл бутылку и протянул — или из горлышка не можешь?

Пожилой принял бутылку, и, закрыв ее пробкой, поставил на скамью. — Это никуда не денется. Расскажите лучше, что же такое с вами постоянно "случается"?

— Ничего сверхъестественного. Просто я — обычный невезучий человек. Не везёт мне по полной программе.

— Прямо с рожденья?

— Да нет! Детство не хуже, чем у других было. Школа, армия — как у всех пацанов. А потом будто сглазили меня — всё пошло наперекосяк. Встречался с хорошей девчонкой, с родителями перезнакомились, свадьбу планировали на осень. И тут — бац! Говорит — полюбила другого. Да так, что жить без него не могу. Прости и обиды на меня не держи. Мне это как обухом по голове. Чуть не запил с горя. Хорошо, встретился с бывшей одноклассницей. Она ещё в школе за мной бегала, а потом пути наши разошлись. Посочувствовала, приласкала. Стали вместе жить. Когда Вера забеременела, мы расписались. Дочь родилась, а через два года — сын.

— Детей любите? Жену?

— Конечно! Как бы ни было тяжело, я их не оставлю. Они же на меня надеются. С работой всё как-то не везёт. Станочник-универсал на хорошем предприятии всегда нужен, и работа хорошо оплачивается. Только у меня все не так. То предприятие разваливается и зарплаты нет, то с начальством ужиться не могу, то ещё что-нибудь. В общем — невезуха.
Дочь замуж вышла за козла. Сколько с матерью не отговаривали — ни в какую. Люблю его, и всё тут! Свадьбу сыграли, как положено. Когда ребенок родился, начал он от неё бегать. Хотя, наверное, и раньше гулял, только Ленка не знала. Уехал в Москву на заработки. Два раза приезжал с деньгами и подарками. Потом долго не было, вроде работы много. Светка уже к нему собралась съездить, а он звонит. « Я нашел другую, а с тобой разведусь». Козёл! Дочь и внучка теперь с нами живут, их тоже обеспечивать надо.
Так иногда достанет всё, хоть из дома беги. Но не бросишь же их. Вот и расслабляюсь иногда. Жену жалко. Она у меня тихая, никогда не ругается, плачет только. Меня вот с работы сейчас выпроводили. Ну, не уволили. Начальник заметил, что я с утра "принял". Это уже третий раз. Сказал, чтобы я хорошо подумал, больше он прощать не намерен. Точно уволит.
Мне же вечером на шабашку идти. Денег то не хватает, вот и ищу, где еще подработать можно. Скоро, наверное, горб заработаю от такой жизни! Давай глотнём — это ж вино, не водка. К вечеру я в порядке буду.

— Пить я не буду. А горб свой вы уже давно несёте.

— Это как так?

— Если биатлонист не попадает в мишень, что ему полагается?

— Лишний круг бежать.

— При пяти промахах?

— Пять кругов подряд бежать, а это дополнительная нагрузка, потеря времени. Таковы правила.

— Вот и вы в этой жизни несёте дополнительную нагрузку в соответствии с законом.

— По закону кармы, что ли?

— Да, только называется он Закон причин и следствий.

— По твоему, мне достаётся, потому что я что-то плохо делал в детстве, юности, или в прошлой жизни?

— В прошлой, или в прошлых. Не в полную силу трудились, ленились, не отрабатывали что положено по нормативу.

— Что реинкарнация существует, можно поверить. Но какие могут быть нормативы? Жизнь это не спорт.

— Руководство предприятия планирует изготовить за месяц тысячу требуемых деталей. Рассчитывает их изготовление по дням, и даёт вам задание вытачивать по пятьдесят штук за смену. Вы работаете с прохладцей, не каждый день, как сегодня, не думая о последствиях. И к началу последней недели выясняется, что под угрозой срыва важный заказ, который не выполнить нельзя! Чтобы успеть в срок, вам приходится задерживаться по вечерам, работать без перекуров, в выходные дни. Так причина порождает следствие.

— Ты хочешь..., извините, вы хотите сказать, что всё, что мы делаем в жизни, сама жизнь строго рассчитаны наперёд и все наши промахи и удачи находятся под контролем? И кто же нас курирует?

— Когда вы были маленьким ребёнком, кто вас опекал?

— Родители.

— Когда учились в школе?

— Учителя.

— На работе кто даёт задание, контролирует его выполнение?

— Мастер.

— Ему задачу ставит начальник цеха, тому — директор завода. Дальше может быть глава отрасли, министр. У каждой индивидуальности обязательно есть руководитель, учитель, который по рангу должен быть выше своего подопечного. И нижестоящий должен уважать вышестоящего, подчиняться ему, хотя здесь на Земле их взаимодействия нередко приобретают уродливые формы. Сама Земля и всё на ней находящееся находится под абсолютным контролем Высших Учителей, хотя мы их и не видим.

— А как с моим кармическим горбом? Как мне от него избавиться?

— За пять промахов вам положено пробежать пять дополнительных кругов, а вы пробежали только половину штрафной дистанции. Вас пожалеть? Скостить долги? Или, всё же, судьи должны поступить по правилам, то есть по закону, который един для всех?

— По закону — вздохнул мужчина. — И так — до могилы? А потом, в другой жизни то же самое будет?

— Что будет в следующей жизни, зависит от вас, от того, как вы проживете эту жизнь. Опять же на примере биатлона. Бег и стрельба по мишеням — это прожитая жизнь. После неё душа покидает земной мир и предстаёт перед Судьями, которые дают оценку очередному этапу испытаний. Нет промахом — вновь жизненная гонка и огневой рубеж. С промахами — то же самое, но с дополнительной нагрузкой или, как вы сказали, с тяжёлым горбом за спиной.

— И как долго так бегать и стрелять?

— Я лишь аналогию привожу. Это образно, понимаете?

— Да, не дурак. Вы не думайте, что я просто работяга, пропойца. Я в детстве много книжек читал и в юности. Исторические любил, про войну, разведчиков, приключения. Это уж потом не до чтения стало. И в реинкарнацию верю, вернее, хочу верить. Может там, дальше лучше будет, легче, а?

— Душа человека должна пройти полный цикл развития на Земле. Как спортсмен всю дистанцию. А прерывание воплощений необходимо для разбора ошибок, корректировки дальнейших действий. Чем больше тренируется спортсмен и чаще выступает, тем больший опыт набирает и тем меньше допускает ошибок. Так и душа человека: чем чаще воплощается, тем больше набирает знаний, умений, поэтому, меньше допускает ошибок. Хотя бы грубых.

— Понятно. Трудно это — не ошибаться. Даже гроссмейстер может ошибиться и проиграть.

— Шахматы лишь игра, в которой можно выиграть или проиграть без последствий. А чем грозит на войне ошибка разведчика?

— К провалу операции, гибели не только своей, но и других людей.

— Небольшие ошибки человека могут накапливаться и при суммировании могут иметь большие последствия.

— Невозможно прожить жизнь не ошибаясь! Трудно предугадать, что к чему приведёт.

— Разведчики тоже не могут знать, что их ждёт впереди и ориентируются по ситуации. И тут важно принять верное решение. В жизни нам даются ситуации, в которых мы должны принять какое-то решение. В этом наш выбор, мы учимся не рыскать по дороге, а идти по ней прямо. А дистанция полного развития на Земле длинная и на ней не обойтись без смертей для очередной корректировки, чтобы выровнять движение и устойчиво дойти до финиша. То есть, всем нам ещё учиться и учиться.

Мужчина помолчал немного и, глубоко вздохнув, сказал — буду учиться. А с этим, что мне теперь делать? — Он взял в руки бутылку вина. — Вылить?

— Отнесите её домой, и отдайте жене со словами. — Поставь в холодильник, и достанешь её, когда сама сочтешь нужным, или на праздник. — Я уверен, она вам благодарно улыбнётся.

Солнце сегодня взошло лишь для того, чтобы показать миллионам других звёзд, как правильно освещать твою красоту
И зайдет лишь затем, чтобы миллионы других звёзд отразились в океане твоих глаз, любуясь тобой, утопая в тебе.
***
Это пока не ты прах развеваешь по ветру,
Это пока не я тихо грущу у надгробья,
Ни внучата избалованные
И ни быстрорастущие дети,
Это ещё не золото, жемчуг,
        олово, дерево и даже ситец,
Ни отпаиванье чаем с малиной
Ни нервные перестановки
Ни "когда ты уже закончишь с этой работой",
Ни шумное новоселье,
Ни колечко на безымянном,
Ни совместные планы до гроба,
Ни бессоные ночи
И ни юности дни беззаботные,
Ни уйма отсмотренных фильмов
                                            и слитых антигероев,
Ни куча совместных фоток
И даже пока еще
        ни заветные три слова.
У каждой истории
Есть своя точка отсчёта,
Согласна ли ты
                        стать моей?
***
Учёные ломают головы в попытке понять: на каком языке будет вестись диалог с внеземной цивилизацией? Будет ли это привычный нам язык? Сможет ли музыка сплотить Вселенную? Действительно ли математика так универсальна?
Оставим эту заботу им, ведь нет и не будет языка, способного описать весь мой трепет, пока ты мирно сопишь, приземлив свою щёчку мне на грудь,
всю мою нежность.

Загрустил летний сад и опавшей листвой
Шелестит под ногами прохожих.
Не спеши уходить, в этой грусти постой,
И послушай как шепчется дождик.
Его шёпот сливается с шорохом шин
И со звоном бегущих трамваев,
Уловимый едва состояньем души,
По отцовски тебя обнимает.

Петербургская грусть, мы с тобою на ты,
Только осенью чувства острее.
Загрустили в ночи разводные мосты
И колодцы дворов на Литейном.
Парусами натянутых чёрных зонтов,
Укрывая печальные лица,
Проплывают прохожие, тыча в пальто
Или в куртки изогнутой спицей.

Петербургская осень стучится в окно,
Барабанит по крышам, стекая,
На промокшем асфальте разбитым стеклом
Отражается в лужах стихами.
Отшлифует под утро их дворник метлой,
Запятые вплетая узором,
Петропавловка небо распишет иглой,
Замыкая шедевр бесспорный!

Кап
Кап-кап
Глухой шлепок по воде. И ещё один. И ещё.
Капли дождя словно не усидчивый барабанщик задаёт ритм новой мелодии жизни. Прохожие, неуклюже перепрыгивающие и огибающие водяные озера на своём пути, сами не заметили как были заколдованы ударным крысоловом. Их ноги, руки и все тело стало частью его симфонии, нот которой никто не видел.
Шлепок. Шелест зонтов.
Стэмп сапог по брусчатке сменяется шуршащим брашем по асфальту.
Что это за странный звон? А это водяные дети приветствуют обитателей серых раковин. Люблю этих малюток, хоть и очень они шаловливы. Каждый раз так и хотят зацепиться за чью-то одежду. А я лишь хочу, чтобы они задорно и безопасно скакали с крыши на навес, на зонтики, на землю, словно Дон Локвуд распевающий веселые песни в лёгкой пляске.
Я тоже не хочу оставаться в стороне на этом празднике жизни. Одним взмахом крыла приглашаю на танцпол кокетливых, ярких красоток нашего театра. Они покидают свои ветки и одним вальяжным шагом взрываются в шум и резвый темп толпы. Вальсируя меж детей и взрослых, они привлекают взор многих. Кто-то старается поймать их и забрать с собой, словно кошки охотящиеся на призрачный лучик света. Другим крылом создаю трещотки из висящих на моём пути сувенирных ложек и ловцов ветра.
А вот и мой друг, играющий на органе небес. Сказать по правде, орган всегда был не исправен и мог выдавать только ноту До на самом низком диапазоне. Но и это не мешает ему ворваться в нашу концертную программу. Он вечно хочет открывать наш праздник, но на деле всегда завершает его. Какова ирония, что именно его До становится сигналом для наших слушателей, что пора возвращаться по домам.

осень бывает
красная, желтая,
        бывает снежная, –
но к несчастью, осеннему
обострению
сильно подвержен я.

осенью обостряются
                        поэтические мои чувства
и листья как-то
особенно пестрятся,
и хочется прикоснуться к искусству,
сжать!
    искусство хочется
всем кулаком
впитать его, в общем,
как матери молоко...

осень, я забыл про
                                            сдержанность,
по лесу бродил весь день,
смотрел на тебя
                    с любовью и нежностью,
превратился в итоге
                            в тощую тень.

слишком долго смотрел на золото
и ожёг сетчатку глаза я, –
теперь не знаю, может, ты желтая,
а может, уже и красная...

осенью из меня
теперь под пу
лей
не вытащишь и словечка,
сам в багряном
лесу гу
ляй
а я дома
просижу весь вечер...

мне и весна, между прочим, нравится...

этой осенью
мы точно бросим
курить и есть сладкое
не пожалеем восемь

тысяч за абонемент
в спортзал будем ходить
ты научишься рисовать,
я научусь водить

ты станешь дизайнером,
а я стану юристом
отдадим все займы
начнем с чистого листа

и, может, через двадцать лет
у нас будет собака
и чистый дом, уютный плед
твои картины, покрытые лаком

и микроволновка греть
будет еду целиком
и даже зимою впредь
нам будет хорошо и тепло

надо взять себя в руки
просто бросить курить
вместо сигары будет
осеннее солнце светить

вместо дыма в груди
морозный воздух в носу
золотятся твои пряди
золотятся листья в лесу

и багрянеет закат
последний закат ноября
как же сильно я рад
что осенью я
нашел тебя

Сентябрь здесь — ищи ботинки
И щёлкать радио садись;
Шевчук дуэтом с Шуфутинским
Сегодня делают плейлист —

И душ, как микрофон подъятый,
Стучит-строчит в водоканал,
Что я уже всех законал
Своим мурлыканьем поддатым —

Простите, Клава, дядя Вова,
Последний кавер, всё, чесслово.

Да, у меня на сердце осень —
Хоть волком вой, хочу в кабак;
Вскочила на макушке проседь
И не смывается никак —

Ни выбитым из суток сном,
Ни липтоном, ни три-в-одном...
Соседский пацаненок Владик
То дедой назовет, то дядей:

Ай, пусть хоть тётя, хоть верблюд —
Не так уж часто позовут.

Спускаюсь. Лестница, ворота —
Который час, который мост;
С балкона ищет мать кого-то,
И кошка умывает хвост

У двери самой — жизнь не учит;
У самого похожий случай:
Тяну табак, пускаю дым —
Ума палатка с разливным.

Сентябрь. Сбрасываю листья,
Ломаюсь спицей на зонте;
Я отличать не научился
Ведь даже латте от латтэ —

Считай, и жизнь прошла задаром:
Вот спросят ангелы потом,
Растапливая самовары
И разливая в кружки ром —

Ну что, в каких бывал кафе?
Ну как там латте? Как латтэ? —

А я сижу, молчу, вздыхаю
И в кружку трубочку пихаю.

Шелестит опавшая листва.
Этим словно песне ветра вторя.
Различимая она едва,
Сыгранная осенью в миноре.

Не согреться больше нам в ночи,
Но рассвет опять наступит вскоре.
Снова песня грустная звучит,
Сыгранная осенью в миноре.

Чувствуем все холод в сентябре.
Ждём зиму, о том уже не споря.
Слышим где — то песню во дворе,
Сыгранную осенью в миноре.

Дни все короче, а ветра холоднее. Листья на клене под окном наливаются багрянцем. Свинцовое небо нависает каждое утро все ниже, угрожая в один момент обрушиться на голову, а кошка каждую ночь продвигается на пару сантиметров по кровати к моему боку в поисках источника тепла...
Органайзер в телефоне оповестил меня по пути с работы, что час "икс" пробил. Ничего сверхъестественного — просто настало время дегустировать плоды последней варки. И речь не про метамфетамин, как в популярном сериале, а всего лишь про домашнее пиво. Хотя, кому как, а для меня это было целое искусство. К алкоголю я всегда был равнодушен, но вот процесс приготовления... Он зацепил меня, погрузив с головой в процесс варения солода, и утопив в ароматах множества сортов хмеля. Жена, поворчав первое время, смирилась, руководствуясь принципом: "Чем бы дитя не тешилось..."
Идея сварить особый осенний сорт эля появилась у меня еще в мае. По задумке это должен быть темный сорт с согревающими нотками корицы и карамельным привкусом, получаемым от особого типа солода и добавления тростникового сахара. Выйдя на балкон, я с замиранием сердца подставил кружку под кран бродильного бака. Каждый раз я переживал за результат так, словно какие-то высшие силы должны вынести вердикт моим трудам.
Цвет был темным и насыщенным. Высокая шапка пены и дивный аромат сделали свое дело — я с облегчением вздохнул — все предвосхищало успех. Приоткрыв балконное окно, я облокотился на подоконник, решаясь на дегустацию. Кошка немедленно запрыгнула ко мне. Понюхав содержимое кружки, Буська сморщила нос и переключила свое внимания на ветку клена, находившуюся в ее досягаемости, которую она начала незамедлительно обгладывать, обрывая красноватые листья, и выплевывая их на пол.
Вдруг резкий порыв ветра оторвал от ветки небольшой листик, который, сделав несколько пируэтов по спирали, приземлился точно в мою кружку. Решив, что это будет идеальным украшением моего осеннего напитка, я сделал глоток. И понял, что все мои опасения не оправдались — это был успех. Вкус был просто потрясающим. Сладкие нотки карамели удачно дополняли солодовую горечь, а от корицы начало разливаться тепло по нёбу. Отхлебнув еще разок, я отправил этот жар гулять по всему телу, вплоть до кончиков пальцев.
Кошка боднула меня головой под локоть, и я почесал этой наглой усатой морде за ухом, отчего она немедленно начала мурлыкать. Я стоял и смотрел в окно, и серое небо уже не казалось мне таким унылым как раньше. Вкус жженого сахара и корицы словно шептал мне: "Ничего страшного, не замерзнешь. А там и весна не за горами". Я стоял и хотел в тот момент только одного, чтобы у всех людей этой осенью было что-то, любая мелочь, любой пустяк, что могло бы помочь им не растерять свое тепло в эти холодные пасмурные дни.
А может это и сыграл алкоголь, приведший меня к таким философским размышлениям, но я искренне желаю вам не мерзнуть. Особенно внутри. И пусть аромат жженого сахара и корицы согревает вас. Даже во сне.

Начались осенние страдания —
Шелестят листочки на ветру,
Ливни льют, идёт похолодание,
Стали мёрзнуть пятки поутру.

За окном деревья оголяются,
В небе сером — стаи чёрных птиц,
Люди расстаются и встречаются,
И темнеет раньше девяти.

В старом парке, на скамейке кованой,
Мы встречались некогда с тобой —
Был тогда я смелый и раскованный,
Избалован ласковой судьбой.

За другой помчался, как ошпаренный,
Думал, что простишь и всё поймёшь.
Ты ушла, и на скамейке старенькой
Лишь оставила на память брошь..

Под ногами листья грязноцветные,
Через лужи-реки брода нет,
Хлюпают в ботинках междометия,
Без тебя не мил мне белый свет.

Мёрзнут пятки, им согреться хочется,
А сентябрь не даёт тепла.
Знаю много средств от одиночества,
Но хочу, чтоб ты опять пришла.

В старом парке, у скамейки кованой,
Я стою и жду, под фонарём,
Каждый вечер, словно околдованный.
Часто поливаемый дождём.

Мне теперь открылась осень всякая:
Зябкая, сопливая, аж жуть!
Тянет выть от холода собакою,
Но пока я с этим погожу.

Посвятил тебе немало строчек я,
И сентябрь это подтвердит.
Возвращайся, так согреться хочется!
Жду, надеюсь. Только приходи..

Дохнуло осенней прохладой,
Лес дальний пожаром объят,
А мы маршируем отрядом,
Второй день идём на закат.

От маленького полустанка,
Идём средь холмов и полей,
И ветров осенних тальянка
Поёт нам из серых ветвей.

Листвы палой бурые пятна,
Как — будто засохшая кровь,
Из нас кто вернётся обратно —
Родится той осенью вновь.

Осеннюю тишь рвёт сегодня
Бас унтера: «посторонись!»
Казачья проносится сотня,
Взметнув листву рыжую ввысь.

И вот уж зловеще и глухо
Слышна канонада вдали,
А в небе, вширь серой краюхой
Летели на юг журавли.

Что видно с высот их полёта?
Багрец, позолота и… дым
И стали бездушной работа,
Что бьёт по своим и чужим…

Эх, осень! Покинуть всё это,
Зарыться в стог спелой травы,
И встретить росистым рассветом
Луч солнца, как прежде, живым…

И выйти в широкое поле,
Под купол бескрайних небес,
Всей грудью осеннюю волю
Вобрать… Пока сам не исчез…

Штаб сезонного мониторинга
Отдел личных переписок
Приложение к ежегодному отчёту

"Птицы летят на юг.
Мне бы к тебе, туда же.
Клюв об кормушку стучит
В мозг мой вбивая усталость
Ну как тебе, Джейк?
Написано под впечатлением, это только одна из записей.
На днях провожала клин взглядом, как ты дельфинов в Атлантике.
Это тебе не тропики,
резко-континентальный
Климат привил желание
быть
только рядом с тобой.
Скажи, ты ведь заберёшь меня?
Твоя верная Оля"

"Зря ты сегодня дома, историк прямо в ударе.
Вчера началась, а сегодня закончилась Мировая.
Кстати, что там с линкором? Ты все ещё собираешь?
Слушай,
    Ещё один добрый ливень и можно
    пустить по лужам.
Я посмотрел прогнозы, послезавтра как раз обещают.
Сорян грымза палит"

"Все орут про третье и перевернутый календарь.
Да что они понимают?
Я б предпочла еврейского портного
Самое то перед сном вместо морзянки и воя.
Кста, про портных,
       тёть Люба связала мне классную шапку.
Это тебе не ширпотреб, зелененькая, альпака.
Ощущаю себя изумрудной брошью
    на красном сукне
        в том парке.
Нам надо с тобой прогуляться, прихвати свой фотик пожалуйста"

"Есть что-то в этих субботниках.
Коллективно сгребаем катышки с осеннего платья.
Ты бы точно сдёрнул его
    и сжёг под строки Стигматы.
        Я тебя знаю, развратник.
Хотя, честно сказать, тот фанфик довольно неплох.
Давай с нами в следующий раз, прихватишь гербарий"

"А помнишь прошлый поход? Мы вот планируем с ребятами. Жалко, что без тебя, и без твоей картошки. Вкуснее уже не будет
Не в эту, не в любую другую осень"

на вопросы "кто я", "зачем я"
любимая женщина не отвечает.
она меня наверно любит.
Делает вид, что не замечает.
и я делаю вид, что не встречаю
владений вассальных сентября
где она якобы не замечает меня

я не встречаю ее — иногда

пурпурно-золотые листья
шолохом ветвей беспристрастных
мне рассказывают о том
что так прекрасно в этом золоте
нам быть под дождем контрастным
под мимолетным ливнем идем
к солнцу и вот оно счастье

счастье понимать что был
собою предан под ливнем психованным
искать , поводя бивнем как бы легко
так далеко, исповедью желто-багряной

бежать
бежать
якобы к Маме
бежать

невзирая на прохладу и желтоцветность
отрази меня лужа мне не надо
я — БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ

безответственность
б.е.з.о.т.в.е.т.с.в.е.н.н.о.с.т.ь.
я....Б...е...з.....

Распадаемся на составляющие,
Это — вы еще, это — я еще,
Но уже ищу, опадающий,
В серой туче смысл пролетающей.

И шепчу, шепчу братьям: братцы вы!
Нам остаться бы, нам собраться бы,
Чтоб лететь всем нам тучей шалою!
Шепчут братья мне: не мешало бы...

Шепчут братья мне утешающе,
Машут братья мне ободряюще.
Но все тише шум, обещающий,
Что не все еще, что не зря еще.

Все шумим-шумим, но неслышнее,
Разлетелись мы, словно лишние.
Упаду в траву, остывающий.
Где же братья, ну? Где товарищи?

Но они вверху где-то плещутся,
Уповающе: не изменятся.
Улетевшие — мимо счета им:
Улетел — лети.
И летим, летим...

Оттенки осени забавны.
Так, в сентябре еще неявны
Кармин, и охра, и сурьма.
Еще повсюду правит лето.
Исподтишка, однако, где-то
Уже запущена зима.

И с каждым днем желтее кроны;
Гляди, вчера еще зелены,
Сегодня высветились вдруг.
В ветвях опали паутины,
Лес поредел, чисты долины,
Октябрьский воздух свеж, упруг...

Студеным ветром озадачен,
Слетает лист; его за дачи
Несет стремительный ноябрь.
Поселок мертв, прибит дождями...
Как тать, крадется, вечерам
Шаля поземкою, декабрь...

Я вчера возвращалась в забытое
(Да, мне осенью всё нипочём),
И стучала в перронные плиты я
Тонким кованым каблучком.
Ожидания зала железные
Двери выломаны, в пыли...
Мило щерились сучки местные,
Нежно ластились кобели.

На плече свою сумку поправила
И — всё мимо, не тратя взгляд,
Я в забытое шла окраиной
И не слушала, что скулят.
По тропинке почти нехоженой,
По опавшей сырой листве,
Била я сапогами кожаными,
Чтобы мой не терялся след.

Мне шептали берёзы рыжие:
"Ты пройдёшь, как и всё пройдёт".
И смотрели в меня те, кто выжили,
И в глазах у них — грязный лёд.
Пахло дымом, зимой и псиною,
И, теряя столичный шик,
Там упала я, и завыла я,
И какой-то ко мне приник,

Языком мои слёзы слизывал
На холодном на том ветру,
И всё заново, и всё сызнова
Я шептала ему, что дойду.
В первых заморозках серебряный,
От заката — почти золотой,
Город мой, по-собачьи преданный,
Раздавил меня под собой.

Возвращалась походкой шаткою
До вокзала, а там — и назад,
Я уеду побитой шавкою
В сотый раз, наверно, подряд.
В бессезонье войду и кану я,
Про себя целый год теребя:
Осень, сука же ты, и поганая!
Всё равно не могу без тебя!

Здравствуй, случайный друг, к которому попало это письмо по ошибке!
Хотя сложно назвать порыв ветра ошибкой. Скажем, что случайность.
Эту записку(зачёркнуто) Это письмо я пишу чисто из эгоистической мысли. Высказать все, что накопилось и что высказать некому. Ибо всем невмоготу погогатеть о том, как все вокруг плохо, особенно, в это время года. А я против пессимизма на осенних улочках! Поэтому осмелюсь поведать тебе о месте, в котором я живу. Надеюсь, что судьба будет благосклонна и я получу от тебя ответ! Ведь я так люблю собирать чужие описания и воспоминания в своей коллекции историй.
Осенью, как и принято говорить, одни ниточки обрываются, а другие начинают свое хитроумное плетение. Так под пестрым витражом цветов дети в белых одеждах бегут к своему новому этапу жизни, а листья безвозвратно падают вниз. Серо-бурые ветви сплетаются, создавая чудный неф над головой, а колонны дарят ощущение стойкости и защиты. Гуляя по парку, ты услышишь шелест и мягкую вибрацию от акробатических трюков белочек, что ждут от тебя плату за сие представление: арахиса, семечек или фундука. Забредешь немного не туда и под почти голым кустом найдёшь ушастого ежа, что поджав ушки чихнет, моргнет глазками-пуговками и убежит прочь в поисках масленка или подосиновика. Пройдя дальше, ты окажешься на широкой аллее. Именуемой почему-то приезжими у нас «арбатом». Смешно, ведь мы не в Москве, чтоб так пешеходный путь именовать. Но куда не глядь, везде памятник архитектуры: типография С.П. Яковлева, дом Блюм, дом В. В. Мещерякова, редакция, где не раз публиковался Н. Г. Чернышевский, кто б мог подумать, что и дом католического епископа тоже здесь, дом Эрфурта и много прочих домов, цикл которых завершает консерватория. На этом долгом пути тебя не отпускает музыка. На каждом метре скрипач, гитарист, барабанщик, гармонист, баянист или трубач тянет свою песнь, создавая казалось бы гам и шум, но на деле уникальный калейдоскоп мелодий, которым встретиться не было суждено. И с аллеи музыкантов мы переходим в место осеннего сбора художников. Картины висят, как на выставке, с обеих сторон улицы. Только и успеваешь вертеть головой. Пейзажи с яркими лесами, с мокрыми и тоскливыми улицами, с лимонным оттенком старины, зафиксировавшие давние осенние поры, когда все было несколько иначе… Рядом нет лиц художников, но картины будто нас с ними знакомят и куда ближе, чем сами творцы того хотели. Фонари отдают желтизной, отражаясь в скользкой плитке янтарем. Мы двигаемся дальше и видим ряды иногородних торговцев. Да, не зря купеческим был наш город всегда. Вот вам и Самарские мастера дерева, а вот Новгородский кузнец, что исторических тем шахматы кует. Гляди, сладости из Казахстана! Обязательно возьми у них щербет! А местный виноградных дел человек! Крупнее гроздей чем у него ещё надо поискать! Чуешь этот аромат? Свежий хлеб? Нет, каравай! Но, зараза, дорог он. Поэтому дети вечно пытаются украсть его со стенда для презентации. И ведь удаётся! А вот и конец нашего маленького экскурса. Тёмные воды Волги, что с тихим таинством ласкают корпус корабля. Пронзающий крик на прощание кидают стрижи и грачи, отправляясь в далёкий путь. А ласточки, делая кульбит, пролетают над рекою прочь. И лишь внизу, где причаливают корабли, слышны весёлые возгласы зазывал. Влажный, земляной воздух с привкусом арбузов и винограда наполняет лёгкие…
И я прощаюсь с тобой, мой негласный друг. Надеюсь, что смог тебе показать осеннюю красоту города.
Буду рад ответу.
Твой анонимный и эгоистичный незнакомец
.

Здравствуй осень! Грязь на кроссах —
Грёбаный катализатор.
Всхлипнув носом, плюнуть в россыпь
И послать все это... благо.

Закружились в вальсе листья,
Дотлевает сигарета.
Постучал судебный пристав,
Оторвав меня от Светы.

За окном сыреет слякоть,
Спусковой крючок на взводе.
Я хочу, чтоб этот дятел
Растворился в непогоде!

Моросящий дождь небрежно
Будто стал последней каплей.
Открываю дверь с усмешкой,
Наступив на те же грабли.

И проклятья извергая,
Смачно бью его по башне.
Прибегают санитары
Со смирительной рубашкой...

...
Листья с ветрами размеренно
Кружат под ритмы Есенина,
Вот и начало осеннего
Обострения,
Обострения.

Это случилось осенней порой.
В сентябре.
Падали листья,
Может быть как обычно.
Ты вырезал ножом на дубовой коре
Сердце,стрелой пронзенное.
Всё — о личном.
В прошлое глядя,
Не помню ни слов,ни фраз,
Будто бы мы ни о чем и не говорили.
Лишь выражение хитро прищуренных глаз,
Серых как небо,
Весь мир они заслонили.
Где ты теперь,улыбчивый паренёк,
С именем Джонни?
В какие забрался дали?
Каждую осень,поглядывая на восток,
В серое небо,
Вздыхаю о нас в печали.
Это случилось осенней порой.
В сентябре.
Мы попрощались до завтра.
Обманщик Джонни.
Дуб в старом парке,с сердечками на коре,
Вновь обниму.
И твой образ далёкий вспомню.

Осенью ведьмы всегда возвращаются

В ворохи палой кудрявой листвы,

В соснах гоняются с рыжими зайцами,

Роют с кротами ночные ходы,

Звезды кидают в туманное озеро,

Не нарушая гладь чистой воды,

Рыжей искринкой в улыбках проносятся,

Солнечный свет льют в пустые сады.



Ведьмы лукавые, ведьмы игривые.

Напоминают подросших бельчат.

Только, играя, они не забыли бы

Месяц-октябрь в колыбели качать,



В косы вплетать позднецветы с колосьями,

Ночью глядеться в окно тишины,

Юными, стройными, рыжеволосыми

Дерзко врываться в цветные мечты.

Ведьмы врываются и превращаются.

Жалко, что им не дожить до весны.

Осенью ведьмы всегда возвращаются

В наши хрустальные вещие сны.

Что ж ты, осень, меня обманула?
Заманила листвой золотой!
Как к сердечной подруге прильнула,
Ослепила своей красотой.

Обещала продления лета.
Бабье лето, как новая жизнь.
Много солнца и яркого света
И мечты, устремлённые ввысь.

Но умыла косыми дождями,
Резким ветром сушила лицо.
Засветились берёзки огнями,
Осыпая листву на крыльцо.

Что ж ты, осень, меня обманула?
Заплела паутиною сад.
Календарь на замочек замкнула
И закрыла дорогу назад.

Раскидался яркими красками
По засохшей бурой траве,
Успокоенный тихими сказками,
Лес дремучий стоит в тишине.

Паутинки парят невесомые,
Оседая на ветках пустых.
Листья осенью бережно сорваны
До весенних дней молодых.

Стаи криком протяжным прощаются,
Улетая в заморскую даль.
В леса сне даже куст не качается,
Здравствуй, осень! А лето прощай!

Каждый год он ближе, ближе.
И ступает на порог,
в дверь стуча — и вижу, вижу
у серпа железный рог.
Плащ его чернее ночи,
серп взрыхляет темноту.
Смотрят тыквенные очи, разгораясь там и тут.

Рвутся тонкие границы:
зацепил их острый рог —
и спешат к нам вереницы невесомых быстрых ног.

Их шаги как дуновенье
ветра осенью сырой,
И дыханье на мгновенье заморозит летний зной.
В их глазницах листьев ворох, пожелтевших под дождём,
А в ушах тоскливый шорох
пепла под живым огнём.

Припев:

Древний праздник в полнолуние.
Наливается луна
синим соком накануне дня...
Будет ночью не до сна.
Не до сна!

Голубой туман, цикутой
пропитав трухлявый крест,
мир земной собой укутал —
мир подземный вдруг воскрес.

Пляшут мертвенные тени,
распевают голоса,
что грозой ночной осенней отдаются в небесах.
Закряхтел часовни остов:
ветер с ног чуть не свалил.
Устоять ему непросто,
накренившись до земли.

И метла по небу мчится,
оставляя за собой
сажи тлеющей частицы
и унылый волчий вой.

Блёкнет лунная лампада, истончается фитиль.
Ты теням дана в награду —
До рассвета досвети.

Припев:

Старый праздник в полнолуние.
Наливается луна
Синим соком накануне дня...
Этой ночью не до сна.
.

Осенняя пора... Сопливит детвора.
А дождик по стеклу и стонут доктора,
И кружится листва, природа как мертва.
Я лёг сегодня спать, но снова не до сна.

И снова, как всегда — природа в дисбалансе,
Виновен человек — он будто в жутком трансе,
Забил он в ствол картечь — начищен кирпичом
И стал он уток бить, а утки здесь при чём?

Картечь ведь на волков, а утки ведь они
Не просто связь времён — они ведь пух земли:
Под ними дремлет дёрн и речки отдыхают
И кружится Земля под Солнцем загорая.

Молчи поэт, столп ли ты, столб ли ты.
Моя очередь.

Краски застыли в тюбиках и меж волосинок кисти.
Выцвели старые портреты.
С каждым годом я вижу одно и то же,
Как неумолимо катится вниз твоя карьера.
Помочь не в силах уже ни глинтвейн, ни серая мистика.

Не кличь меня бестией!
Я буду такой,
Если выдам
По жёлтому билету
Каждой ванильной
инстальвице, либо
Дам кров бомжам со съехавшей крышей, в жёлтых стенах.

Дай мне пространства!
Закрой глаза и считай до ста, пока я спрячусь.
Ищи где угодно.
В красно-соленой листве под Бесланским солнцем.
В светло-грустных домишках Болдинских.
Вспомни,
каково за меня бороться!

Дай мне время.
Разомкнуть веки — всего мгновение,
Перешагнуть сквозь века — чуть меньше.
Сообразим хоровод на пятерых, под Вивальди.
Благословим Эда Ширана, пока тот не взял гитару.
Чтобы в итоге под Perfect танцевали ребята вальс.

Дай мне мысль...
Но прежде вырасти.
Можно ртутным дождем
Листьев золото блеском
На фоне руды жухлой выделить.
Спасибо всяким там Горехвостам и Менделеев medley.
Смешай креативную идею с турнирной темой.
Развей ее, как это мог сделать нетфликс.
Необязательно,
чтобы это стало шедевром.

Слышишь, поэт? Столб ли ты, столп ли ты.
Прекращай умещаться в холст, сделайся новым Бэнкси,
Тригернись и выдай агрессию.
Умиляйся со мною вместе под рыжим пледиком!
Слышишь?

Иногда, встать на колени: значит не унизиться, а возвыситься.

                Люмпен, принц Гадский.

Человек открыл ключом замок входной двери и вошёл в квартиру. С удовольствием вдохнул приятный, родной запах. Ну, наконец-то я дома! — Подумал он. Звали этого человека: Павел Алексеевич Петров. Был он 32 лет отроду, крепкого телосложения
и такого же крепкого духа. Ведь давно известно: в нём он обычно и обитает. По жизни этот человек занимался мелким бизнесом, поэтому материально был хорошо обеспечен. Не имел серьёзных физических недостатков, кроме одного: он картавил.
В детстве он сильно стеснялся, став подростком начал комплексовать. Паша замечал, что девчонки иногда посмеивались, но обычно незнакомые. Его одноклассницы и знакомые давно привыкли. И вот, став взрослым, он решил исправить этот недостаток и улетел в Швейцарскую клинику для того, чтобы сделать операцию и обрести наконец нормальную речь.
В клинике ему провели успешную операцию и полгода он занимался речью с логопедом. Своим друзьям он ничего не сказал об этом. Он уведомил их, что уезжает за границу по делам бизнеса.
Как же приятно было оказаться снова дома. И даже выскочившая из четвёртой квартиры и облаявшая его собака, когда он ждал лифта, не смогла расстроить его.
Эх! Пристрелить бы её. — Со спокойной улыбкой подумал Павел. Он давно привык к её наскокам, но поначалу пугался, потому что это была большая овчарка. И сильно пугались гости.
Павел решил сделать сюрприз своим друзьям: позвать их к себе домой и там удивить их своей новой речью. Он представил, как они удивятся. Поэтому он разослал всем пригласительные СМС. В назначенный день и час друзья пришли в гости.
У Павла было три друга и все они были женаты. Они пришли со своими жёнами. Паша их встретил в прихожей словами:
— Ну, здравствуйте, дорогие мои! Как я рад вас видеть!
При этих словах лицо его сияло, как начищенный до блеска в честь праздника самовар. В глазах гостей образовалось некоторое замешательство: что-то было не так.
— Раздевайтесь и проходите пожалуйста!
Паша первым прошёл в комнату. За ним проследовали остальные. Посреди комнаты стоял накрытый стол. Гости сели за стол.
Один из друзей произнёс:
— Ну, ты чего, Паша, пропал на полгода? Не звонил. Даже смски не прислал.
— А. вы, что не замечаете ничего? Я же себе речь исправил. Больше "калтавить" не буду. Буду говорить красиво.
— А я смотрю что-то не так! — Сказал другой.
— Ну, ты даёшь! Не ожидал от тебя такого! — Сказал третий.
Павел рассказал подробно куда он ездил, сколько стоит операция, о логопедах.
Они выпили и закусили.
— А! У меня же там курица. Не успел разделать и в духовку сунуть. Я сейчас быстро, не скучайте! — Сказал Паша и уходя включил лёгкую музыку.
Он вошёл в кухню и начал разделывать курицу в максимально хорошем настроении. Это заняло несколько минут. Ещё несколько минут ушло на то, чтобы
зарядить блюдо специями. Наконец-то, довольный собой, он поставил противень в духовку.
Паша вернулся в комнату. За столом сидели гости с какими-то грустными лицами.
— Что-то случилось! — Спросил он.
— Послушай, Паша, мы очень рады за тебя и вообще за твои успехи в жизни, но мы не можем принять тебя таким. — Сказал один из друзей по имени Сергей.
— Понимаешь мы всегда знали и любили того прежнего Пашу. А сейчас со своей новой речью ты как будто чужой стал. — Добавила его жена Лена.
— Мы правда очень тебя любим, Паша! — Сказал второй друг Андрей.
— И что так все думают? — Спросил Паша и посмотрел на всех.
— Да. Все думают. Ты извини, Паша, но мы пойдём. Извини. — Сказал Игорь.
Гости стали подниматься из-за стола.
— Подождите: ещё горячее будет. Сейчас. Только таймера дождаться нужно. — Растерянно произнёс Павел.
Гости обувались в прихожей.
— До свидания, Паша. — Сказал Сергей.
— Извини, Паша. — Сказала Лена.
Все гости вышли из квартиры. Примерно минуту Паша смотрел на дверь. Потом вдруг решил посмотреть в окно, как они будут садиться в машины. Вот вышли Сергей с Леной. Затем Андрей с Зоей. Игоря с Надей не было. Где же они? — Подумал Паша. — Почему не выходят? Собака! Паша побежал к антресоли и достал бейсбольную биту. В тапочках он побежал по лестнице вниз. Добежав до первого этажа он не увидел ни собаки, ни друзей. Подойдя к двери подъезла, он увидел через приоткрытую дверь, как Игорь с Надей садятся в машину. Наверное пешком пошли, а не на лифте поехали. — Подумал Паша.
Он подождал пока они уедут и подошёл к лифту. Он нажал на кнопку и стал ждать его. Машинально Павел посмотрел на дверь четвёртой квартиры. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы собака выскочила и начала лаять. Но она не появилась. Он поднялся на лифте и вошёл в квартиру. Сел за стол и налил водку в рюмку. Выпил и закусил салатом. Между первой и второй... — И он опрокинул вторую. Посидев немного он решил, что это мелкая посуда и, вылив остатки вина из бокала Ленки в тарелку, налил туда водки. Скоро он осознал, что сам виноват в сложившейся ситуации: надо было всех заранее предупредить. Но примерно через два-три бокала он понял, что его друзья поступили просто по-свински и недостойны его дружбы или дружбы с ним. Что вообщем не так уж принципиально. Через некоторое время он уснул...


Паша проснулся от какого-то противного звонка. Глаза его смотрели в странную изогнутую стенку. Вдруг он почувствовал удар в спину и услышал незнакомый голос:
— Вставай, Петров, обед проспишь!
Паша поднялся и сел. Оказалось, что он сидит на полке вроде плацкартной. Он посмотрел вниз: там находились две длинные трубы с крылышками на конце, покрашенные в зелёный цвет. Он увидел трёх матросов и посмотрел на себя: он тоже был в матросской форме. Вдруг звонок замолчал и раздался голос:
—БЧ-5. Торпедисту Петрову немедленно прибыть на центральный пост. Приказ командира. Повторяю: торпедисту Петрову немедленно прибыть на центральный пост. Приказ командира.
— Ну, чего, застыл, как суслик перед бурей? Давай бегом на ЦП. — Сказал матрос, который его разбудил, видимо старший в отсеке.
— Зачем? — Спросил Паша.
— Ну, награждать, наверное, будут! Медаль ты точно заслужил.
Павел побежал вперёд, удивляясь, как ему ловко удаётся заскакивать в люки между отсеками. Наконец он прибыл на ЦП. Там было несколько матросов и командир корабля. Павел приблизился к нему и произнёс:
— Товарищ командир, торпедист Петров по вашему приказанию прибыл.
— Слушай, Петров, времени мало, поэтому буду краток: получен приказ и наша лодка должна выполнить его любой ценой. В нашем направлении движется военный транспорт с мощнейшим оружием в сторону блокадного Мурманска. Если враг получит это оружие, то прорвёт нашу оборону и город падёт.
— Мурманск в блокаде? — Спросил Паша.
— У тебя, Петров, мозги что-ли слиплись от гипоксии? Третий месяц, как в блокаде. Тысячи солдат погибли. Пятый месяц, как идёт война с Европой.
От этой информации у Паши всё замерло внутри.
— Но почему я здесь? Я же торпедист!
— Потому что мне на перископе нужен человек с чёткой, внятной речью.Чтобы я чётко слышал доклад о том, что происходит на поверхности. А среди всего экипажа только я и ты говорим внятно и понятно. Остальные все картавят безбожно.А-а! Ещё перископный матрос Ахеджаков! Который сейчас сидит в гальюне второй час, потому что сожрал что-то просроченное из посылки.
Тут, как будто в подтверждение слов командира один матрос произнёс:
— Товаись командил, слысу сум винтов. Тли-четыле кабельтов. Кулс: нолд-вест.
— Слыхал, Петров? Давай на перископ!
Паша взялся за ручки и приник к окулярам: горизонт был чист и он тут же доложил об этом командиру. Через некоторое время Паша увидел на горизонте дым, а позже силуэт судна.
— Вижу цель! — доложил Паша.
— Малый вперёд. — Скомандовал командир.
Подводная лодка приблизилась к вражескому судну на дистанцию атаки. Море было спокойное: небольшая рябь волновала поверхность. Вдруг Паша увидел прямо по курсу что-то белое и оно приближалось. Когда оставалось около ста метров Паша понял что это и крикнул:
— Торпеда!
— Курс?
— Прямо по курсу.
— Точнее!
— Норд! Нет! Норд-Вест!
— Полный вперёд!
Паша видел как прямо на него движется торпеда: тридцать метров, двадцать, пятнадцать... Всё. Это пиздец. — Подумал он и со всей силы зажмурил глаза.

                                        Продолжение следует...

Паша почувствовал как кто-то рванул его за шиворот. Это был командир. Он схватил его за грудки и заорал:
— Ты что творишь, Петров? Хочешь лодку потопить? Почему поздно доложил и дал не точный курс.
Павел понял, что, если на него орут, то всё не так плохо: значит торпеда прошла мимо.
— Виноват, товарищ командир! Больше это не повторится! — Ответил он.
— Виноватых бьют и плакать не дают! Ещё раз такая хуйня случится: я тебя мордой в гальюн засуну. Отодвину толстую жопу Ахеджакова и в говне прополощу. Встал к перископу.
Встав к перископу Паша увидел, как с вертолётной площадки собирается взлететь вертолёт. А снизу у него прикреплена торпеда:
— Вертолёт взлетает и внизу торпеда! — быстро доложил он.
— Убрать перископ! Уходим на глубину! Штурману просчитать курс и угол атаки. Доложить немедленно. БЧ-5 приготовить торпедные аппараты.
Перископ вырвался из рук Паши и понёсся вниз. А он так и остался стоять с поднятыми от напряжения руками до тех пор пока не раздался мощный взрыв.
Он стоял в центре отсека. Со всех сторон к нему с криками "ура" бросились матросы и командир. Павел тоже закричал: Ура-а-а! И тут же проснулся.


Паша лежал на диване, сжимая бейсбольную биту. Так вот что у него было во сне вместо ручек перископа. Как она оказалась у него в руках? Он же вечером её на пол бросил. Голова болела, а во рту был отвратительный вкус. Постепенно Паша стал вспоминать вчерашний вечер и похмеляться. Причём образовалась занятная метаморфоза: чем больше он похмелялся, тем больше вспоминал. Маховик временного континуума запустился в обратную сторону. Континуум — пришло же кому-то такое на ум. В смысле: этим доцентам-очкарикам. Голова постепенно просветлела и память возвратилась.
Павел стал думать, что ему делать дальше. Он пришёл к выводу, что сам виноват в сложившейся ситуации. И, если друзья не принимают его нового, то нужно вернуть прежнего себя. То есть нужно вернуть прежнюю картавую речь. Ведь, если исправили один раз, то ведь могут и в обратную сторону. Цена вопроса его не интересовала. Тут зазвонил мобильный телефон: это была его девушка Катя. Он не решался отвечать. Вдруг в голове возник голос командира: " Ну, что, торпедист Петров, обосрался? Запустил шоколадную торпеду в штаны? Матрос Ахеджаков тобой бы гордился." Паша решительно взял телефон:
— Привет, Катя.
— Привет! Ты куда пропал вчера? Я тебе звонила весь вечер.
Паша ей всё рассказал. Несколько дней понадобилось ему, чтобы договориться с клиникой, подготовить визу и деньги. В понедельник утром он с чемоданом подошёл к двери из дома. На прощание оглянул всё вокруг, вдохнул родной воздух и вышел из квартиры. Спускаясь в лифте он подумал, что не надо переживать: не навсегда же он едет в эту Швейцарию. Сделает операцию и обратно вернётся. Павел вышел из подъезда и двинулся к своей машине. Вдруг на скамейке во дворе он увидел своих друзей и Катю. Он остановился и не смог сдвинуться с места. Все вместе они подошли к нему. Сергей сказал:
— Катя нам всё рассказала. Мы знаем, что ты хочешь лететь в Швейцарию и делать операцию. Прости нас: мы были не правы. После операции ты станешь вновь несчастным. Мы вели себя, как эгоисты. Останься, не улетай.
— Не улетай, Паша.
— Останься!
— Мы любим тебя, Паша.
Несколько секунд Паша стоял неподвижно. Затем он подошёл обнял Сергея. Остальные друзья и Катя обняли его со всех сторон. Слёзы выступили на глазах у Паши и у женщин. Это было единение, как там во сне на подводной лодке, когда они вместе смогли победить врага.
Тут из подъезда вышла собака и подумала: "Странные они эти люди: то лают друг на друга, то обнимаются."

(Из "Осенних Тетрадей")


Забурлила вода, вырываясь за край камышовой оправы.
Клич прощальный нарушил гармонию, врезался в слух.
Полетел белоснежными хлопьями по ветру пух,
опустился на землю, укрыл, точно снег, пожелтевшие травы.
Обжитые просторы когда-то зелёных долин,
покидают сегодня большие и сильные птицы.
Круг почёта над голой землёю — нельзя не проститься.
Машут крылья — и в серое небо вонзается клин.
Солнце первым лучом красит в золото белую стаю,
взявшись за руки, вслед ей мы долго, тревожно молчим...
Всё затихло, и мир этот стал совершенно иным.
Дождь ли, слёзы ли льют по щекам — я не знаю, не знаю...
Так, наверное, очень давно, под сердец перестук,
занесённый навечно в ячейки белковой спирали,
изумлённые люди с щемящей тоской провожали
в первый раз первых птиц, что впервые летели на юг...

слышишь, как просится в небо под утро чья-то душа?
так не бывает? ну что ты, мы просто об этом не знаем.
город давно научился почти незаметно дышать.
видишь, как корочка неба слегка подгорела у края?
реки застыли им незачем больше спешить по часам
время — зима, узнаешь? возвращается что-то из детства.
я без тебя это время по городу следовал сам,
что бы занять себя, что бы идти и куда-нибудь деться.
всё началось до того, как мы стали такими как есть.
с нами, без нас, после нас, будет чистым и ровным дыханье.
сколько ещё, до скончания света? не счесть.
я бы считал для тебя эти души и эти посланья.
падает-падает город в предутренний сон.
кто мы и где, я не помню, а нужно ли помнить кому — то.
лучше дышать вместе с городом нам в унисон,
и разделить на двоих это странное зимнее утро.

Мы кровью врагов окропили клинки,
И предки торжественно в полночь пропели,
И души взметнулись, как снов мотыльки,
И стала земля невесомой постелью…

По павшим скорбели, потупивши взор,
Склонив православные наши знамёна,
И ветер ослабил суровый напор,
Смирившись пред доблестью стали калёной…

И павшие молча по травам ушли,
Но прежде, чем робко растаять в тумане,
Они поклонились до самой земли,
И шёпотом тихим ответило знамя…

Дружина потом пировала всю ночь—
У выживших правят иные законы,
И пятилась Смерть всемогущая прочь,
И саван несла за собой похоронный…

Мы Русь не позволим врагу угнетать,
Покуда родные стоят за плечами,
Покуда надеется Родина Мать,
Что крепкие руки владеют мечами…

Сынишка — подросток — готов заменить,
Но силу набраться мальчишке придётся,
Подхватит он Рода заветную нить
И силы глотнёт у Святого Колодца…

Отпей медовухи, дружинник седой—
Печалиться нам в этот час не пристало!
Смотри, как ковыль, убегая волной,
Спешит нашей Славы украсить зерцало…



Музыка Мельница— Богиня Иштар (минус)...

Я люблю тебя навеки и дольше
До взрыва вселенной и после
Каждый твой запах, кусочек и атом
Сколько не лей, а мне тебя мало!

В следующих жизнях и прошлых
Развратно, красиво и пошло
С гриппом, краснухой и корью
За руку с невыносимой болью

В Стамбуле, Киеве, Сирии
На кухне в соседней квартире
Сквозь сотни, тысячи километров
На планетах под Солнечным ветром

Я любил тебя вечность и дольше
До агонии, смерти и позже
Теперь душа моя стала пустая
Я любил тебя вечность… а сейчас отпускаю.

На осколках разбитых зеркал
Танцевала устало душа.
Зацепилась за жизнь и уже не спеша
Поражала заполненный зал.

В тусклых бликах оплывших свечей,
Завороженной тенью плыла.
Грациозно ложились два белых крыла
На овалы прозрачных плечей.

Без оков, в обрамлении грез,
Шлейф из рун атлантических вед
Перламутрово-светел стелился вослед
Жемчуговыми каплями слез.

Отражали осколки мечту,
Спал театр, портьеры закрыв.
Лишь в безмолвной тиши плыл беззвучный мотив,
Наполняя собой пустоту.

Неизбежность с надеждой сплелись,
А душа, скинув тяжесть забот,
Отголоском любви и не сыгранных нот,
Уносилась с мелодией ввысь...

Абрикоскина

Адресат никогда не узнает...
Мы постелями вновь разминулись,
Разорвали все связи не прочные,
Всё сломали к чему дотянулись.

Боль залипла внутри горькой водкою,
А на вдохе мерещится пошлое,
И какой бы не шёл ты тропкою,
Не поймешь — переспали мы прошлое.

Адресат никогда не узнает...
Как запал в моё сердце раною,
И вины своей не признает,
Лишь запомнит меня странною.

Coelho

Вижу я уходящее прошлое, 
Заглянув на секунду в грядущее. 
Всё, такое же — зыбкое, пошлое, 
За собой неустанно зовущее. 

Мы остались в идущем столетии, 
Между прошлым и будущим равные. 
Нам, одно на двоих, междометие, 
Не покрытое рваными ранами. 

Стали связи непрочные, редкими. 
Пишем в письмах влюбленные глупости. 
Возвращаются письма с пометками: 
«Адресаты вне зоны доступности». 

Мы мишенями были бумажными 
И, по жизни бегущими, целями. 
Упустили с тобой что-то важное, 
Разминувшись когда-то постелями. 

Абрикоскина

Ни к чему начинать нам всё сызнова, 
Адресат мой, уставший от нежности. 
Не найти тебе большего вызова, 
Чем рвать сердце своё в неизбежности.

В неизбежности демоны кроются, 
Не в любви и не в про́стынях скомканных. 
Немым криком, как кровью умоются, 
Песней боли, из уст крепко сомкнутых.

Как цветущая розовым сакура,
Ветра ярость однажды познает,
Разметает нас нищих чувствами.
Адресат никогда не узнает...

Coelho

Мы зависли с тобой, как над пропастью. 
Всё впустую: мечты и терзания. 
Не исправить ни шуткой, ни колкостью; 
Ограничен лимит ожидания. 

Нас толкает судьба к неизбежному. 
Встречи стали случайны и временны. 
Не вернуться к начальному, нежному; 
В неизбежности кроются демоны. 

Мы боимся до дрожи, безрадостно, 
Что однажды, отринув сомнения, 
Позвони́м и наткнёмся безжалостно 
На барьер рваных фраз сожаления…

Абрикоскина

Всё отринуть, и прошлое пошлое, 
И сомненья, что стали помехой, 
Мне не стать для тебя той хорошей, 
Я останусь игрушкой, потехой. 

Где б мы знали, что так вот закружимся, 
Милый враг мой, запавший занозой, 
Не моё ли словесное кружево, 
Распустилось цветущей мимозой? 

По весне, из под снега колючего, 
Доставала я чувства остывшие, 
Адресат, не познаешь ты лучшего, 
А про нас скажут коротко — бывшие... 

Coelho

Вся в прорехах, как обноски голытьбы, 
Порченая истиной, 
Раскололась пополам, на две судьбы, 
Что была единственной. 
Ни к чему теперь гадать и до мольбы 
Друг друга упрекать. 
Сдались случаю на волю, без борьбы, 
Собою поиграть. 
Дважды в реку не войти — не тот поток, 
Моста и брода нет. 
Не намоем никогда в один лоток 
Ни радостей, ни бед. 
Мимолетных диалогов суета — Последний наш удел. 
С головой собой накрыла пустота, 
И это не предел. 
В трубку дышим и молчим; а что сказать? 
Всё сказано давно. 
Нам сильней себя никак не наказать, 
А прочим всё равно. 
С нами вместе будут годы горевать, 
Снимками застывшие. 
Не успели настоящими мы стать, 
Сразу стали бывшими.

Абрикоскина

Сквозь года, опалённые нежностью,
Через мелочных обид терзания,
Пронесу я свой крест неизбежности,
С солью слёз, проглотив ожидания.

Ты меня не отпустишь по доброму,
Адресат мой, не знающий жалости.
Как же быть с непокорной памятью:
Негой ласк и запретных шалостей?

Всё равно, что враги заклятые,
Мельком взгляд, будто взаймы,
Малодушные мысли проклятые —
А как вышло бы, если всё же мы...

Спасибо Абрикоске. Оригинал тут: avtor.net/...

* * *

Ветер простуженный рвёт мою память клочками событий.
Сколько в них было тебя! Ты навеки со мною. Бессрочно.
Время как ластиком трёт образ твой — моё лучшее из открытий.
С каждой попыткой начать, попадаю к чертям, это точно.

Жизнь — не сложение сумм, не спираль, как бы я ни боролась.
Счастье с тобою — мгновенье, что я повторить не сумею.
Жизнь — это ты, твой парфюм, твоё тело и твой хриплый голос.
Жизнь без тебя — нет, не жизнь… Я не просто болею…

Встреть улыбкой меня на пороге избушки
Да достань пирожки и домашний коньяк.
Дай-ка я испытаю немедля из кружки —
Не дурак ли я выпить…
Дурак.

Уложи ты меня после баньки на лавку,
А потом усади за накрытым столом.
Поддержи разговор. Под настойку на травке
Я тебе расскажу
Обо всём.

Обо всём, то в стихах, то осколками прозы,
Что, мол, было дано, да не вышло сберечь.
Вытри мне рукавом покаянные слёзы.
Посади на лопату.
И в печь.

Город — паук, разукрашенный сотнями ламп,
переступающий
по тротуарам и лестницам тысячью лап.
Всеудушающий.
Робкий, сырой и тоскливый, с весенним зонтом.
Кратер потушеный.
Он подойдёт, как собака, потычется ртом.
Палец прокушеный.
Кровью сглотнёт водосток; всё впитается внутрь,
хлынет осадками.
Город танцует и сыпется мелкая дурь
хлопьями сладкими.

Я обернусь на стон сирены — кого-то поглощает город.
На сером сумерке асфальта — твоё ударенное тело.
Накатывает сон и морок.
И я, и город цепенеем.

Салют! — подруга осень. Время
писать ответ. Пришло письмо.
И жизнь — простая теорема,
развёрнута, как эскимо

передо мной. Сверкают лужи
под нежным солнцем сентября.
И галка шпарит неуклюже
походкой госсекретаря.

Смотрю и удивляюсь небу,
такому щедрому для всех.
Моя кепчонка ширпотреба
задвинута на самый верх.

Как мир прекрасен, как огромен!
Бывает же такая мысль?..
Любуюсь, сам предельно скромен,
как самолёт уходит ввысь.

Уходит вдаль: всё меньше, меньше,
четыре белых полосы
оставив в синеве кромешной
над лесом у речной косы.

Сияет железнодорожный
у семафора красный глаз.
Гляжу тихонько, осторожно,
как листопад танцует джаз.

29 сентября 2014 / 21 сентября 2019

Во мне созрел болезненный припадок.
Не начат неоконченный забег.
Бреду средь незагаданных загадок,
Брожу в своём соку пустых побед.

Пытаюсь переделывать неясность,
Она же не становится ясней.
Я над своим бессилием не властна:
Душа моя со мной, но я не с ней.

Любовь моя со мной, но что в ней толку,
Когда отдать её я не могу?!
Коплю дары судьбы в себя-кошёлку,
Но для кого всё это берегу?

Забыла, что такое быть на грани:
Нет для меня очерченных границ.
Эй! Кто б ты ни был, дерзкий самозванец,
Мне всё равно, ты рядом появись...

Я смысла в жизни не искал,
И встал на скользкую дорожку.
Зачем так жил, тогда не знал,
Мне всё казалось понарошку.

На всё смотрел сквозь пальцы я,
К чужой был боли равнодушен.
Свою я жизнь транжирил зря,
Был никому вокруг не нужен.

Про совесть редко вспоминал,
В лицо смеялся тем, кто помнил.
Упавшим встать не помогал,
Как трудно было им не понял.

Шаром бильярдным по столу,
Жизнь прокатилась незаметно.
Зачем так жил, я не пойму,
Меняться надо непременно.

Проснуться, встать, умыть лицо,
И выйти в мир в новой одежде.
Всю скверну бросить за крыльцо,
И никогда не быть как прежде.

20.03.2019г. Олег Нимин

Вот и всё. Нет тебя в моей жизни.
Стёрты наши улыбки, слова.
Но никак не стираются мысли
И от них постепенно с ума
Я схожу. И мечтаю о смерти.
Чтобы взять ее слабой рукой,
И ее дыханьем согреться,
Чтобы никто не нарушил покой.
Только ты! Ты мой ангел из ада.
Только ты! Счастье только с тобой.
Только ты! Мне иного не надо
Забери меня вместе с собой!

Дождь гуляет за окном.
Полуночной тишиною
Усиляя капель звон.
Хорошо ему со мною.

Дождь целует мои руки,
Он давно по мне скучал.
Дождь со мною был в разлуке.
На других людей ворчал

В полушарии странном южном.

Он отдал меня снегам,
Ветрам и словам ненужным.
И нелюбящим рукам

Стылых улиц городов.

Он — лишь дождь, не мог иначе.
Но сейчас со мною вновь
Дождь о нас тихонько плачет.

— Глупый, милый, не грусти.
Не ревнуй, — никто не любит
Так меня, как любишь ты.
И, наверно, не полюбит.

Друг мой, слез по нам не лей…

Он ответил в полусне
— Холодно душе твоей,-
Будет холодно и мне.

Свой певучий непрестанный
Он замедлил капель бег.
И нечаянно, нежданно
Превратился дождик в снег.

Со дна большого сундука
Спустивши руки в полумрак,
Я достаю "кольт" без курка,
И старый клоунский колпак.

Достану кнут (ведь будут тигры)
Сухой букет... И, трезвый вдрызг,
Иду играть плохие игры
В театр под названьем "жизнь"

Маугли

По следам моим пошли
                        Гончие,
Заарканили меня
                   Ловчие,
Огласили приговор
                    Стряпчие,
И отправили в места
                        Мрачные!

Но вгрызался я в замки
                            Цепкие;
Только зубы поломал
                        Крепкие.
Перебили сторожа
                    Ноги мне,
Чтоб не мог я убежать
                           При луне!

И не знал, за что попал
                            Я в острог,
Ведь не крал, не убивал
                            Вдоль дорог.
Но тюремщик как-то раз
                            Просветил
И с улыбкой подленькой
                            Говорил:

«Мы стараемся, дурак,
                           Для тебя!
Если били по хребту,
                        То любя!
По лесам скитался ты,
                           Словно волк,
А учить тебя добром-
                        Всё не впрок!

В человечьей стае жить
                            Не хотел,
Выл ночами и сырьём
                        Мясо ел.
Не внушает жизнь твоя
                           Оптимизм,
Проявляем мы к тебе
                        Гуманизм!

Я бы в прежние года
                        (Молод был!)
Без раскаянья тебя
                       Пристрелил!
А теперь пришёл указ
                        Вас щадить,
В социальную среду
                       Возвратить!”

Братья серые мои
                    Под окном
Ждали много дней меня,
                            А потом
Убежала стая в лес,
                        В бурелом,
С новым избранным своим
                            Вожаком!

Долго мучили меня
                    Взаперти,
Заставляли в мир людей
                            Перейти.
А ещё через весну
                    Вышел срок,
И с моих решёток был
                        Снят замок!

Меж зевак, у стен тюрьмы
                               Собранных
Ковылял я на ногах
                       Сломанных
И беззубым ртом своим
                           Скалился,
И тюремщикам таким
                       Нравился!

Я бы вновь от вас ушёл,
                            Только вот
Крепко взяли вы меня
                        В оборот!
Видно сделала своё
                       Злая плеть!
Мне бы в нору заползти-
                            Умереть…


               КСЕНОН.

Алина Вельдж

Над Эверестом сказочен рассвет!
По склонам — разноцветье, лес да храмы...
Но есть места, где разыгрались драмы,
Где сход лавин оставил страшный след.

Вот так и ты... В величии побед
Не видел, как кровоточили шрамы
От клятв твоих, что ты давал упрямо;
Хотя ни за одну не нёс ответ...

Коль целое на части разделить
И выбрать тот кусочек, что приятен —
Гора исчезнет, будет лишь фрагмент.

Крепка в душе связующая нить.
На солнце тоже много тёмных пятен, —
Ему ж, как и тебе, замены нет.

Алиса выросла
Галя Сарусева

Она смеялась без конца,
Она шутила слишком шумно.
Твердили все: «Она безумна!»
И… отдавали ей сердца.

Ее глаза так горячи,
Что зеркала в оцепененьи
Свои теряли отраженья,
Ее почувствовав ключи.

Скучны фиалки и нарциссы
Упала кукла за кровать…
Касанье сердцем — и опять
В другой стране душа Алисы

И говорили облака:
«Все отраженья растворяться,
Пока глаза твои искрятся!
Пока душа твоя легка!

Но никому не говори,
Про дар, полученный случайно…»
… И золотое сердце тайны
Алиса спрятала внутри.

И вырываясь за пределы
Она любила и врала,
И покорялись зеркала
Когда она того хотела.

И ей казалось иногда –
Вернее, ощущалось чаще
Лишь зазеркалье — настоящим
Все остальное — ерунда.

И все бы было ничего,
Да что-то в ней перевернулось —
Она кому-то улыбнулась,
Не так, как прежде, до него.

Алиса стала жить любя.
В крови почувствовав броженье
Она вгляделась в отраженье
И в нем увидела СЕБЯ.

И стало все наоборот,
Как будто кто-то издевался,
И заяц мартовский смеялся
И дико выл чеширский кот.

Её душа отяжелела
Алиса чуда не ждала —
В свои пространства зеркала
Уже не пропускали тело.

***
Судьбе не сложно покориться
Алиса сделалась другой
Но часть ее — всегда со мной
И в зеркало мое стучится.

Ты всё ещё здесь.
Пожалуйста — жалуйся,
  смейся,
    кричи,
      стучи
        по твёрдым поверхностям,
          в центростре
            мительном танце
              до личного нексуса,
                сердца,
                  по терции
                    выбрав дистанцию
                      в медленном ритме —
          ври.
Или рви
прочитанные
  по глазам
    не фанты, но фантики
      вкусных, но съеденных фраз.
Смотри-ка,
  а замерли сразу почти
    фрагменты картинки —
      не важен, не виден
        пейзаж, антураж,
          но дурашливой идиоматикой
            сложно прикрыть
              все страхи,
      все недоверия,
        недосказания —
          личное древо познания,
            знаешь,
              растёт не быстро...
Ты всё ещё здесь,
  ведь не вызрели планы,
    не выцвели-выпали плавно
      — красиво смотреть —
эмоции —
  щедрые порции
    каждому жаждущему
      онеметь
        от случайных потерь.
Но не мне,
  не теперь —
    все равно
      ничего не вышло бы.
В моей груди
  нет
    ничего
      лишнего,
там сады цветут
  — до сих пор —
    декоративными вишнями.

Мне жить в одном человеке тесно —
Тысячи мыслей
И ни одной немыслимой,

Будто бы вечность проводить в одном колесе,
И на заре сознания,
Понять, что дверь всегда была позади.

Мне жить в одном человеке тесно —
Тысячи мыслей,
И ни одной веской,

Будто бы рисуя фрески,
Я забываю, что это не моё
И я вообще-то человек-оркестр.

Мне жить в одном человеке тесно —
Тысячи мыслей,
И ото всех мне мерзко,

Не разделяемая суть,
Ускользает между пальцев
И вызывает покраснения и сильный зуд.

Мне жить в одном человеке тесно —
Тысячи мыслей,
Но одна другой прелестней.

Если мы состоимся из взглядов на,
если мы растворимся от взглядов сквозь,
местный мир начинается из давна,
из такого говна — зачерпни и брось

на лицо, на лишенное всяких глаз
нарицание ради гранитных слов –
ты же слышишь музыку в тех из нас,
кто не смог.

Ты искал всего, и нашел всего
понемногу, по капле летит вода,
и сильней разгорается пищевод.
Выше нос, мы — порода, из нас — руда,

но найдется и самородок средь,
пусть не я, и не ты, не за-ради нас
человек продолжает пытаться петь –
центр масс,

не угодных небу, земле, нулю,
безразличных небу, земле... Кричи,
что случится чудо, и что люблю
обоюдоостро, что всех причин

не достанет, чтобы заполнить миг
чем-то большим, чем однородный гул.
Я не стану, но каждый звучащий крик –
берегу.

На Ивана Купала полночь
Озарила застывший лес.
— Милый, где же ты просишь помощь?
Ты зачем в эту заводь залез?

Здесь кувшинки остры как бритвы,
Здесь стеною стоят камыши.
Не помогут тебе молитвы,
От воды до небес — ни души.

Милый, милый, смотри, не бойся,
Как дрожит моя влажная грудь.
Если хочешь… — только дотронься,
Или хочешь губами прильнуть

Проведи губами по коже
Вкуса капель холодной воды.
Утолить свою жажду сможешь,
Коль себя позабудешь ты.

И куда же ты шёл — и не вспомнишь…
На дорожке из лунного света,
Мой бедовый, любимый, хороший,
Я стою пред тобою раздета.

Расскажи, что ты хочешь, милый,
Моей песней себя успокой,
В ночь купальную дай мне силы
И… пойдем в Чёртов омут со мной…

...Соцветия пламени оживили папоротник —
Он зашипел, цветы протянув мне:
"Тебе повезло — бери и заваривай,
Но капля — смерть, а литр — безумие".

Прохладная ночь на Ивана Купала.
Я измотался — блуждал ещё с осени.
Беседа с папоротником — последний привал мой;
Главное — не ошибиться с дозой мне.

Товар — огонь, цена же — судьба моя.
Нехватка — смерть, избыток — безумие.
Я с недоверием смотрел на папоротник.
— Пытается, гад, обмануть меня!

Мой путь был долгим — отступать уже поздно,
Сразу за папоротником — тропинка к выходу.
Сорву немного — умру в безысходности,
Переборщу — и на лоботомию.

*****
Смысла нет рисковать беспочвенно —
Я не решился, не взял ни капли.
На этом моя дорога закончилась —
Я вылез из чрева
                                            обывателем.

Луна смеялась ветреной девочкой свысока, пропадал то и дело ее рассеянный свет.
До земли добирались только его обрывки, его тоска,
его тихий, и, все же, пламенный, лунный привет.

Загадка повисла в ожидании кончины страха, вся природа согнулась вчетверо и ждала. Ждала мановения палочки, появления чуда лишь взмахом,
а если не повезёт — увы— чудо сгорит дотла.

Молчание леса нарушил шорох в кустах; то был странник, озиравшийся бездомным котёнком. Лихорадочной, алчной улыбкой едва дернулись его уста,
Искал он тот самый цветок капризным переростком-ребенком.

Настойчиво липли к лицу нити лунного света, путник вздрагивал и кутался только сильней в беспросветную тьму. Летел к своей цели бесчувственной, автономной ракетой,
Без разбора топил здравый смысл
//тянул за собой.
ко дну. //

Уступая животным инстинктам и жадной натуре, молча лелеял одну лишь живую мечту — тот цветок. Наплевать, что в бесовском сумбуре, наплевать. Пусть уймет только нищую тошноту.

Он готов ко всему, не дрогнет в припадке мускул. Нападет хоть исчадие ада — пускай. Его жизнь без того догорает бесцельно и тускло, уже некому, да и незачем говорить по сто раз "прощай".

Внезапная вспышка света вспорола густую тьму. Вцепился путник глазами, пытаясь найти источник.
Увидел цветок. Он полз, поднимался, летел в полусонном бреду, и крик сипловатый его растворялся в пустынной и голой ночи.

Припал влажноватой губой к искрящимся лепесткам,
Минуту смеялся,
               минуту плакал,
                                   минуту молился в лес.
Не медля, затем оборвал печальную жизнь ростка.
Сжимая цветок, был готов ко всякой проказе небес.

Привстал на колени, не веря в свершение чуда,
Если спит он, то скоро ль придёт конец? Если спит, то вернётся ли он отсюда?
Мотнул головой, прогоняя тревог и волнений венец.

Ах, увы! Исполненью мечты долго радоваться было не суждено, лишь поднялся — так обмер, почувствовав слабость. Перед ним появилось лицо человечности, чувств лишено, выражало оно только приторность, дешевую сладость.

-Кто.. Ты, — мямлил путник, обмякнув совсем,
Некто не отвечал, только смерил его пустым выраженьем глаз. В темноте эти двое не отличались жутковатым и смелым ничем, так въедались, изучали друг друга взглядами они битый час.

Наконец некто заговорил, обнажив безобразный свой рот:
-Ты так жалок, что я, право, смеяться смогу бесконечно и нагло долго. Ты без цели существовал и дышал из каждого года в год,
И вот — обзавелся мечтой, — продавил сквозь улыбку, — а толку?

Ты все так же цепляешься мастерски за остатки своей человечности, //хотя, впрочем, тут пусто уже, но тебя это вряд ли смущает//. Ты и правда готов посвятить себя этой опустошающей вечности? Или ж, ты думаешь, вечность сама тебя возвеличит? Признает?

Человек! Если ты так надменно, забывшись, считаешь себя живым,
Возлагаешь если наивно надежды на один только лишь цветок —
Ты бесполезен. Никчемен. Дух твой давно, как мертвец, остыл, утратил смысл и надобность жить — потерял все, что мог!

Тебя теперь не спасут ни надежда, ни молитвы, ни храм,
догорает свеча уж развязвку,
а воск кульминации сто лет как обычный гранит.
Всё бессмысленно. Удача, цветок — ничего не сулит, но ты можешь все так же ходить по серым и грязным домам.

И исчез. Странник тут же закрыл лицо в трепещущем ужасе,
"Не спасут ни надежда, ни молитвы, ни храм.. "
Почему так жесток и правдив этот некто, внимания, бесспорно, заслуживавший?
Страшно только, что некто , стоявший недавно пред странником,
Был он сам.

Хмарь по болотам стелется,
В мутной воде скрывается
Дьявольским полумесяцем
Сверху нам улыбается.

Что-то во тьме мерещится,
Тянется за околицу,
Каркает птица вещая,
Капает сок смоковницы…

И на душе тревожится
Тайное, вечное, древнее:
Может, за той дороженькой?
Может, за этим деревом?

В заводи кто-то плещется,
Песня в тумане слышится,
Сердце в груди трепещется.
Вязнет болота жижица…

Где-то неясыть ухнула —
Страшно так, что повеситься.
Сердце в утробу рухнуло —
В омуте черти бесятся.

Небо в глазах качается,
Сыплется полузвездами,
К крестику пальцы тянутся.
Да вот креститься поздно ли?

И всё идешь болотами
Словно чумной, как маятник.
Так вот и сгинешь тропами
В темень и топь за папоротник.

Папоротник на возвышенных холмах.
Летним зноем холодным и первым.
Жизнь нас просит — успеть,
Сорвать листья роковая зима.

В ночь на зов хрустального серебра,
Мы пойдём туда, где речь и вода.
Лететь и петь назло врагам,
В символику бермудских трав.

Луна, как меч охрана рассвета.
Забирает последний месяц лета.
Голосит, голосит река молодая,
Она ребят собрала у края.

Пройти по ним по колючим тропам,
Смотри, как омывают руки.
Хмель до дна алая звезда,
Чешуя заблестела, слышны звуки.

Гордо завывают в небо,
Разрезает персик спелый.
Июль… на звон придёт,
Подарит земли — огонь!

//некто в пенсне выходит на сцену, поставив микрофон на треногу, бодро декламирует с разведёнными в разные стороны руками//


Доброго дня вам, любители и мастера,
Всем, кто хотя бы раз сталкивался с оккультизмом!
Очень приятно представить свой первый рассказ
Нового цикла записок о мистике жизни:


//кланяется партеру, шаркнув ногой и начинает читать с листа//


В старославянских преданиях только раз в год
Папоротник зацветёт, исполняя желанья.
Жаждой наживы я был одержим с головой
Трепетно ждал эту ночь на Ивана Купала

Демон знакомый шепнул мне на ухо совет —
Летнее солнцестояние встретить в Сибири.
Сказано — сделано, только вот девственный лес
В сумерках вывел к калитке, обвитой полынью...

Дверь отворила блондинка, позвав меня в дом.
Я согласился мгновенно с улыбкой, тем паче,
Понял всё сразу, как только вошёл на порог:
Магией здесь занимались довольно удачно.

Ведьма таёжная — женщина в самом соку
Рядом с ней вертится как заводная куница.
Скатертью по столу стелется россыпь из рун.
Месяц, застыв окантованный солнечным диском,

Падает ей амулетом небрежно на грудь,
Словно замок, лишний раз подчеркнув — плод запретный,
Что для меня есть богатство и в чём его суть.
Разум пьянит сочетание цифр шесть и девять...

Папоротник распустился, светила Луна,
Но не столь важно, куда путь указывал отблеск.
Перед глазами всей статью блистала она.
Поиски клада забыты теперь мною вовсе.

//цунами оваций накрывает весь периметр зала, занавес.//

ностальгии пост. выудил более-менее законченные штуки из старой заброшенной помойки, о которой случайно вспомнил. доавторнетское или раннеаторнетское. простое и прямолинейное. выкладывается без редактирования. 10.2017-04.2018~



Гость

Ты останешься здесь, с нашей детской мечтой о войне
В неизвестных мирах, где нам выпали судьбы героев.
С опьяняющей грезой о вечнозеленой волне.
О волне, что однажды придет и от боли укроет.

Между снами о новых сюжетах прочитанных книг,
Где в страницы вплетаются тонкие ниточки страха,
Где герой умирает за то, что фатально возник
На пути у стихии, как в чай кем-то брошенный сахар.

Ты останешься рядом, на пару шагов позади,
За негромким шуршанием музыки в старых колонках,
За наивной мелодией, что-то нашедшей в груди,
За неслышимым смехом, таким безмятежным и звонким.

В приглушенной улыбке, боящейся взглядов чужих,
В очевидных словах, ненавидящих привкус бумаги,
В одиночестве редкого скрипа диванных пружин,
В неприметном влиянии всех твоих маленьких магий.

Ты останешься в теплой компании прожитых лет,
В сцене старого фильма, давно позабытой, нерезкой.
Завернувшись, как дремлющий призрак, в погашенный свет,
Растворившись, как солнечный луч в глубине занавески,

В окнах сонных руин городов, переживших людей,
Но хранящих, как старые письма, уютное эхо
В гуще сдавленных улиц под гнетом пустых площадей,
Защищающих хрупкую память тяжелым доспехом.

Ты останешься ветром, который однажды затих.
Оставайся, побудь моим гостем, пока не наскучит.
Будь как дома. Не знаю, когда мне удастся зайти.
Извини за бардак, у меня тут запущенный случай.

***

Искателю
(почти Безу, но его тогда еще не существовало)

Что значат наборы твоих слов,
Редко созвучные в клекоте неразборчивой речи?
Темнеют пятна прячущихся в инертных глазах
Мыслей такой-то свежести. Ты проступаешь в них,
Сломленный, безразмерный, как каплей в вечность
Оборвавшийся скрип тугих уключин, как взмах
Робким ночным веслом.

Что хочешь найти там, какую нить?
С кем она свяжет тебя в пустоте мертвой?
И кто удержится рядом с тобой, живым?
Боюсь ответ услышать. Потом, черкни
Немного слов из тех, что еще не стер твой
Как щетиной ряской укрытый маленький лимб.

Ловушка на вырост — утренняя заря,
Распахнутая на вдохе свистящим криком.
Тугим поплавком в подреберье уходит его разряд
На глубину, туда, где распад, где блики
Уже не мешают, уже не выводят яд.

А слова подводят, звуки теряют вкус,
Грядущий день на полголовы короче,
Глаза все видят, взгляд беспощадно точен,
Но дороги идут на ощупь, не зная курс.
Ковыляющее тело вхолостую вырабатывает ресурс.

Схлопывающимся в точку мирам требуется еда.
Ты уже, давно, всегда
Опоздал,
Выбор уже
Сделан.
Когда в глазах перестанет двоиться твоя звезда,
Сонный пруд закроется льдом бессловесно белым.

***

Каркас

Казалось близким, возможным, важным.
Валялось в мыслях, держало стражу.
Дразнилось целью, судьбой, дорогой.
Искрилось трелью, игрой нестрогой.

В большой рюкзак собирал проблемы,
Чужую зависть, грызню коленей,
Балласт побед, пустоту потери, –
Все нес в себе, убежденно веря.

Смотрели вслед, попрощавшись спешно.
Гасили свет, огорчившись внешне.
Скрывались в память, впадая в спячку.
Гасилось пламя, кончалась пачка.

Встречало новым, давно известным.
Цветком садовым, обжитым местом,
Смешным рисунком на стенке в холле,
Обедом в сумке, ребенком в школе.

Суметь, достигнуть почти, так близко,
В какой-то миг потерявшись в списках.
Застыть, уставшим. Довольным, впрочем.
Сума пуста. Переход закончен.
Строка проста, перевод неточен.

***

Лич
(зеркало)

Мы похожи, каждый замкнут в своем.
Мы не спорим, мы о разном молчим.
Очень трудно продолжаться вдвоем,
Нам на это не хватает причин.

Я пытаюсь отразиться в тебе,
Но, как в зеркале разбитом, искрясь,
Мои чувства, мысли, страхи, мой бред, –
Все вступает в безразличную связь.

Я пытаюсь хоть по капле понять,
Что ты видишь, закрывая глаза.
А с открытыми не видишь меня,
И не знаешь, как об этом сказать.

Из движений, слов и пауз твоих
Я привычно выбираю на слух
Ноты к песне о прекрасных двоих.
Жаль, что в сумме мы даем меньше двух.

***

Ave
(альтернативная версия одного имеющегося тут)

"Время убивает меня, я убиваю время" –
Это твоя вершина, твой личностный апофеоз.
Прикоснись к стеклу щекой, слегка поелозь:
Даже не вспомнишь, откуда так повелось,
Но обычай считать потери — из самых древних.

За окном ночная прохлада вступает в силу,
Далеко не вглядывайся — бездна там, все дела.
Лучше вспомни, что она родила?
Найдется повод не закусывать удила,
Не плестись, обгоняя время, домой в могилу?

Помаши отражению ручкой: "Ау! Приветик!"
Двойнику еще хуже, он видит тебя в сети:
Во все стороны жизнь свою узами расчертив,
Ты старательно держишься выбранного пути,
Невозможности отклонения не заметив.

Тут нужна ну очень сильная магия.
Я выбираю тебя, Deus Ex Machina!
В самом деле, скажи нам, куда идти
Хозяевам этого прекрасного мира,
Если жизнь их — за саму себя не выплаченная вира?

***

История продолжает идти

История продолжает идти.
Спотыкается, падает, пачкает морды оскал в требухе неизвестных героев,
Аппетитно хрустит костями, не чувствует вкус,
Продолжает идти, иногда бормоча наизусть
Строки первых молитв, затерявшихся в пропасти лет, иногда от бессилия воя,
Иногда отмечая знакомых усталым "и ты?"

Продолжает идти,
Обрастая (так хламом куркуль обрастает) пустыми словами.
Прорастая легендами, сказками, чушью забитыми, над головами
Ненавидевших жизнь стариков и не видевших жизни детин,
Неспособных без откупа в смерти покой обрести.

Заводные глаза
Не умеют направить, согреть, лишь привычно находят ошибки.
Подгоняя бегущих из прошлого светом беспечной улыбки,
Продолжает идти, не оглядываясь назад.

Ей уже все равно,
Ей давно надоело прощать и любить наши смерти, как свору сироток.
Но не чувствовать боль даже ей не дано,

Даже ей не хватает кого-то,
Кто бы смог убедить небеса впереди быть немного светлей.

Даже ей.

***

Мечтателю
са-мо-е пер-во-е написанное "для себя" (сентябрь~ 2017).
потом (давно опять же) редактированное.

Хочется вытащить нежно хранимую,
Хрупкую, зыбкую, неполноценную,
Куклу лоскутную легкоранимую —
Новорожденную в сердце вселенную.

С жизнью ее познакомить, с забвением,
Дать полистать сказки канувших вечностей,
Сердце отдать, окрылить вдохновением,
Втиснуть в размеры своей человечности,

Чувства взрастить, растревожить сознание,
Вместе найти ей мечту, направление,
Впутать ее в полотно мироздания,
Чтобы прореха была здоровенная.

И, наблюдая за осуществлением,
Выстрадав роль инструмента в руках ее,
Тщиться продлить этот миг упоения
Маркой влюбленностью с липкими страхами.

Страхом, что переступил в созидании
Тонкую грань между мифом и бренностью.
Что вместо чуда возникла бездарная
Копия реплики обыкновенности.

Страхом, что просто исчезнет в забвении,
Сдастся, как вечности жизнь осажденная,
От моего невнима... неумения.
Как наваждение мертворожденное,

Где жизнь и смерть — неделимое целое,
Где лишь безумие временно выдержит
В мире безветрия, в вихре бесцелия,
В чувствах, умерших, воскресших и вытлевших,

Юной вселенной — слепом воплощении
Воли творца, неспособного к творчеству.
В цикле попыток, провалов, прощения
Горько ему непосильного хочется.

Мысли планктоном болотным подёрнуло
Мутным выходит сюжет.
Требует равенства каждая формула
В мире, где равенства нет.

Может по прихоти случая глупого
Ты угодила в рассказ?
Где тебя носит Прасковья Тулупова?
Где твоё «здесь и сейчас»?

Сбиться со счета кукушкам кукующим
И пересчитывать врозь.
Я в твоём прошлом. А ты в моём будущем.
Встретиться не довелось.

Может и встретит скитальца скиталица,
Чтобы не маялся зря,
Там, где свинец декабря превращается
В белую сталь января.

Там, где неймётся желающим странного
В тесных берлогах квартир,
Там, где напишет все формулы заново
Текст, воплощаемый в мир.

Только вот время назад не воротится.
Шлёт непонятные сны
(что-то про старость, войну, безработицу)
Ломтик ущербной луны.

На ресницах капля света,
Звездный блеск открытых глаз,
Незатейливость сюжета,
Где надменность сбитых фраз,
Легкий шорох в полумраке
И замысловатость слов
Вязью мелкой на бумаге —
Все игра полутонов.
А по коже ветер краем
Мыслей ворох закружил,
Неизбежность постигая,
В геометрию сложил
НЕЖНОСТЬ. . .

Ворвался в дом, как гость непрошеный,
Едва переступив порог,
Святыни истоптал подошвами
Своих изношенных сапог.
Полмира поклонилось демону,
Предав ему избыток сил,
И он в июне сорок первого
Прервал спокойствие Руси.

Дымились всюду избы русские,
С землёй ровнялись города,
Холмами вырастали брустверы,
С которых били по врагам!
На фронт летели, сдав экзамены,
За курс двухмесячных бойцов.
За пядь земли стояли намертво,
Наевшись вражеским свинцом...

Земля ожогами и шрамами
Покрылась в пламени атак,
Под небом копотным изранена
Со стоном выдыхала мрак.
А утром вновь роса прохладная
Смывала кровь с лица и ран,
Не дав замкнуть кольцо блокадное,
Ломая вражеский капкан.

Четыре года рвали вороны
На клочья русские поля.
Четыре года запах пороха
И смертоносная пальба...
Самоотверженные воины —
Земли российской сыновья,
Навстречу смерти шли за Родину,
За Мир и песни соловья...

Закончилась война великая,
И каждый год бессмертный полк
По площадям в парадном кителе
Идёт живой...
                                           Исполнив долг.

Шансов нету на успех,
Ты сказала лучше всех:
"Джейсон Стейтем… Джейсон Стейтем …"

Я качаю руки, грудь,
Постигаю фильмов суть,
А тебе все же милей,
Джейсон Стейтем … Джейсон Стейтем …

Разминаю снова пресс,
Уже чувствую прогресс,
Но, а ты мне снова шепчешь:
"Джейсон Стейтем … Джейсон Стейтем …"

Перед зеркалом стою,
Брею лысину свою,
Я пытаюсь стать, как
Джейсон Стейтем … Джейсон Стейтем …

Вот уж, год один прошел,
Подкачался хорошо,
Лысина блестит моя,я как,
Джейсон Стейтем … Джейсон Стейтем …

Подхожу к тебе опять,
Говорю ложись в кровать,
Ведь, теперь, я как,
Джейсон Стейтем … Джейсон Стейтем …

Смотришь ты не на меня...
Потупила ты глаза..
Слышу голос как во сне:
"Нравится Хабенский мне"!

           Всё бытие и сущее согласно
                В великой, непрестанной тишине.
                Смотри туда участно, безучастно,
                Мне всё равно — вселенная во мне.
                (с).

ангелы стаей летают в окрестностях здешних как прежде,
так же как раньше вальяжно порхают на встречном пути в небесах,
с целью простейшей: разбавить спектакль антуражем библейским,
чтобы от действа до рези в глазах прослезился вместительный зал.

сытная проповедь шёпотом льётся из уст серафима,
мимика лика невинного прытко задвигалась в ритм по словам.
лирика чистой воды там пропитана запахом липы.
белые крылья лишь символ паривших над бытом везде и всегда.

как перед сексом блудливая женщина сняв всю одежду,
страстно бросает с кровати бюстгальтер и платье по разным углам,
выкинь небрежно дотлевший валежник надежд в неизбежность,
бренный мир грешник засеивал скверной из спелого семени зла.

кто-то сказал: "не суди и не будешь судимым де факто",
в памяти эти слова невзначай словно мантру опять прокрутив,
с паникой я ощущаю себя недоправедной падлой,
зная что ангелы в данный момент втихаря протирают свой нимб.

Не поётся — не пой, пьётся — пей.
Выбеги в ночь, не запирая дверь,
Плачется — плачь, царапай четверостишья.
Воется — вой, бьётся посуда — бей,
Но
Не ищи спасения у людей:
Не найдёшь — не простишь им.

Кричится — кричи. Меняй адреса, пароли,
Расположение мебели, цвет обоев,
Длину волос. Не смеётся тебе — не смейся.
Позволь себе поболеть, когда тебе больно.
Но
Не создавай трагедий на ровном месте.

Умри, если нужно. Чтобы к утру воскреснуть.


октябрь 2о17

Он высок, светлоглаз, ненавязчиво артистичен,
Атлетично сложен; красив, а не симпатичен,
Он заботлив, мягок и чуточку эксцентричен,
Не парень — бог.

Как уютный дом в самом сердце угрюмой чащи,
Как подснежник под солнцем сотен пустынь дрожащих,
Он настолько хорош, что не должен быть настоящим,
Так в чём подвох?

С ним тепло и ярко даже в самой седой ночи,
Наклоняет голову, шепчет: «девочка, помолчи» —
И я вмиг замолкаю без веских на то причин,
Вот это шок.

А сама я — скрипучее соло в разгар куплета,
В такое влюбляться, знаешь, дурная примета.
Во мне тяжело найти хоть немного света,
А он — нашёл.

Я — безумный поезд, сошедший к чертям с путей.
У меня то «не то пальто», то «года не те»,
И мне правда страшно в густой этой темноте
И на тонкой шее.

Но довериться снова — и снова пойти ко дну,
И гадать, не оставят ли снова меня одну,
Не отпустит ли рук моих, бросив на глубину, —
В сотни раз страшнее.


январь 2о19

по птичьим тропам сквозь тугой упругий воздух
где вместо времени текут чужие звуки

летят пустые поезда покой тревожа
мелькнут и дальше в свой туман скользят бесстрашно

им всё равно что на путях трава по пояс
составу брюхо иссечёт не шелохнётся

земля щетинится от привкуса металла
не просыпаясь не меняя очертаний

несут дороги заблудившихся скитальцев
в пустое сердце по соцветию проспектов

и город ширится растут слепые тени
невольно тянутся к своим прошедшим жизням

находят гаснут исчезают из пространства
и город тихо выдыхает обречённо

густым туманом загораживая небо
не проявляясь в какофонии на картах

Тупой удар отката, резкий крик —
От вспышки боли пополам согнулся,
И стоит растеряться лишь на миг,
И навсегда уста твои сомкнуться.

Неподалеку слитный, хриплый стон
Врагов, познавших вкус его заклятья,
Но боль отката — словно приговор,
И сплевываешь кровью, как проклятьем.

Источник силы — пентаграммы круг,
Начертан на земле, мерцая алым светом,
Но силы из него не почерпнуть —
Звезда мертва, как парусник без ветра.

Полки врагов широкою рекой
Текут, гонимы жаждой мести.
Для них ты — ценный враг, здесь весь Святой престол,
Ты удостоен королевской чести.

Святые братья: рясы и кресты
Фанатики своей безумной веры,
А впереди, чеканя четкий шаг —
Закованные в сталь легионеры.

И некого просить, и некуда бежать,
Но в ножнах рунный меч — подарок гордых гномов,
Ты нужен им живым — живым тебя не взять,
Ведь память помнит все: и пытки, и оковы.

Не магия, так сталь, пришел и твой черед,
Ведь ты и на клинках искусней вражьей рати,
Сомкнув стеной щиты, враг ринулся вперед,
Рука легла на сталь холодной рукояти.

Блеснул на солнце гномий фальчион,
Взлетел и рухнул криком мертвой птицы,
Не дрогнула рука и холоден был взор
Того, кто был рожден считать чужие жизни.

Отмах, петля, скольжение, тычок —
Клинок со скрежетом рвет прочную кольчугу,
Нектар войны наполнил кровосток,
И кубок смерти двинулся по кругу.

Сталь лязгала о сталь, со всех сторон арканы,
И каждый норовит поймать тебя в петлю,
Пока ты невредим, и враг считает раны,
Надолго ли клинку доверишь жизнь свою?

Раскрут над головой, переворот и выпад —
Невероятно быстр и точен твой укол,
И копий частокол встречаешь грозным рыком,
И снова танец смерти твой клинок завел.

Но тяжесть все сильней и вместе с ней усталость
Затягивают вновь невидимую сеть,
Не хватит сил сплести простое заклинание,
Ты можешь лишь рубить… и можешь умереть.

Тупой удар в висок — стрела упала рядом,
Смягченный наконечник, чтобы оглушить,
Сознание плывет, реальность мутным взглядом,
Еще стрела…поймал…и рухнул, кем-то сбит.

Быть может, это сон, что яд вливает в раны,
Но не дает уснуть стальная боли плеть,
Над ухом чей-то крик, толчками воздух рваный:
«Он нужен нам живым! Бросайте сверху сеть!»

А в мыслях: снова плен, застенки, боль и пытки
Кровавой чередой, что дух и тело рвет,
Но не затем он здесь, чтобы считать попытки,
Во имя вечной тьмы, что в нем — он не умрет!

В горах, где холоден рассвет,
Теряется в тумане след,
Где троп податливая стать,
Что манит за собой опять.
Где небо — бледный изумруд,
Где звезды спят, а сны живут,
Лукавой музы тонкий флирт
Поэтам счастье там сулит.
Где мерный шепот дивных трав,
Где лед и снег в пустых глазах,
И мир недвижим и храним
Ветрами бесконечных зим.

В пещере, в сердце древних гор
Укутан тьмой и тишиной,
Лишь капель звон, да сердца стук
Спасают от холодных вьюг
Меня… Тот мир над головой
Не манит разум, здесь я свой,
Прижавшись к черному костру,
Влюблен. Курю. И жду весну…

 
Травинкой перемотана,
Из веточек, из косточек,
Из разноцветных камушков
И жабьих потрошков
Хорошенькое пугалко
Зырк-зырк не уголёчками,
Пурпурными глазочками
Из мертвых светлячков
Расчесаны гребенкою,
Из тины косы-волосы
Поникли вкривь и поперек,
Наперекособок
Зашито черным крестиком
Бескровных губ отверстие
Мышиное там гнездышко
И чей-то некролог
 
Криворука, кривобока,
Кривонога, кривоглаза,
На хромой козе зигзагом
Буераками кривит
Искривленные деревья
Вдоль по берегу оврага
По кривой да по дорожке
К тем, кто слишком плохо спит
 
Сверкает лунным черепом
Ночная астрономия
Из пригоршней фонариков
Сплетается узор
Без роду и без племени,
Несет кривляка весточку
И всем в нее не верящим
Расширит кругозор
 
Не букетик мухоморов —
В стратосферу перелет,
Не мешочек карамелек,
Не ручной гранатомет,
Не альбомы по искусству
Про голландский натюрморт,
Два серпа для кровопуска,
Горлорезки высший сорт
 
Когда сна совсем лишился,
Когда совесть не чиста,
Выйди на двор, глянь на север,
Громко сосчитай до ста,
Ты увидишь ее мельком,
Отблеск, шелест, кровь на снег,
На растопку в крематорий —
Был и не был человек
Это экзистенциально, —
Парамедики решат.
Все страшней и не глобально —
Нех... мучить малышат
 
Кривуляки и кривульки
На рецептике из дурки,
Про снотворные микстурки,
Про транквильные дела,
В морге новые тела...

"Лишь один из нас будет властвовать,
                                           и ночью, и днем! И это буду я!"
                                        Маргарет Уэйс, Трейси Хикмен
                                       "Драконы весеннего рассвета"

Скрывая дрожь, решительно и смело
Вошел я в комнату, отдернув штору прочь.
И гладкая поверхность врат под ней опять манила мое тело —
Безжизненна, черна и холодна, как ночь.

«Ты не пройдешь» — в который раз сказал Он молча,
И взгляд из зеркала — как отражение вещих снов.
«Посмотрим!» — крикнул я как можно громче
Так каждый раз — все начиналось с этих слов.

И как всегда — мы оба это знали —
Я — ошибался, Он — всегда был прав,
Да, так всегда…но мы не уставали,
И я решился сделать этот шаг.

Сегодня…здесь…случится все иначе,
И помешать не сможет даже Он,
Поверхность зеркала дрожит, как будто плачет,
Он видит, как я жалок и смешон.

«Ты — отражение, ты не существуешь» —
Я произнес уверенно и зло,
Он усмехнулся с легким сожалением —
Я для него не значил ничего.

«Ты — призрак из зеркал, тебя не существует» —
С нажимом повторил я вновь.
«Мне стоит сделать шаг — тебя уже не будет!» —
Я чувствовал, как в жилах закипает кровь.

«Ты можешь жить лишь в глубине зеркал,
Не станет зеркала — не станет и тебя!»
«Ты абсолютно прав» — с усмешкой молвил Он,
Так, словно я — лишь неразумное дитя.

«Пустой мираж! Больное наваждение!»
И с губ моих сорвался боли крик…
Но утонул в покое и забвении —
Лишь холод стен его коснулся в тот же миг.

Врата…что за тобой…они реальны,
И зов миров сведет меня с ума.
И коль не суждено мне знать, что там, за гранью —
Я уничтожу с ними и тебя!

Он не ответил, не пошевелился —
Лишь легкая усмешка на губах,
А значит — Он решил, и Я решился,
Сегодня я не знаю слова «страх».

Я глубоко вздохнул и, сжав кулак,
Нанес удар, как надо, от бедра.
Вложив мощь корпуса в стремительный замах —
Закончена нелепая игра.

Его рука метнулась мне навстречу,
Но слишком поздно, это знает даже он.
Звон зеркала…разбит и искалечен…
В крови осколки рухнули на пол…

*                                 *                                 *

Он покачал печально головою,
Из опустевшей рамы сделал шаг,
Осколки отражения в луже крови —
Вот все, чем стал тот вспыльчивый дурак.

«Одни глупцы, как все вы надоели!
Какой уже по счету бросил вызов мне!»
И тяжело вздохнув, шагнув к открытой двери,
Он растворился в каменной стене…

Дешевый пир на празднике забвения,
Хмельная влага выпита до дна.
Но невдомек толпе, что здесь сегодня —
В бокалах яда больше, чем вина.

Огромный зал торжественнен и мрачен,
Но холоден, как склеп забытого царя.
Мне кажется, что кто-то тихо плачет,
Настойчиво зовет к себе меня.

Оглядываюсь в поисках спасения,
Попав в круговорот нелепых лиц,
Дубовый стол заполнен угощением,
И слуги выполнят любой каприз.

Смотрю на лица: мертвы и безлики,
Хочу, чтоб ночи мрак их от меня закрыл,
Творения безумцев сумрачной эпохи,
Готические сны, сошедшие с картин.

И я один из них… тень в сером балахоне
С никчемной важностью лелею свою спесь,
И мысли в голове ползут ленивым строем,
Выплескивая злость. Что делаю я здесь?!

Тугие нити черного забвения
Сковали тело, разум взяли в плен.
Фальшивый мир, как молот, бьет по нервам,
Мне не спастись, я снова не успел…

Вино, как сон — дурманит постепенно,
И голос ласковый меня уже не звал.
Приняв за правду ложь, а бегство за спасение,
Я думал, что я жил, как оказалось —
Спал...

            *        *        *

"Мои мелкие радости больше не окупают неприятные моменты той действительности, которая меня окружает"
                                                        КиШ.

И город из белого камня, меди и серебра
Отвергает его, но ему же на это плевать —

Ведь не из его ребра,
Ведь он готов убегать!

А город Ахетатон ищет масло и камыши,
Чтобы сжечь и положить в основание пирамид

Его — он был несокрушим,
Его — спасибо за визит!

Вселенная, где «сегодня» сплелось со «вчера»,
Где время его — Кого? — Доктора! — Доктора кто?

Время его влетело в раж
И, кажется, крайний виток...

Доктор крепче хватает отвертку и зовет свою
ТАРДИС (кого же еще, если он здесь совсем один).

«Спутникам случился каюк.
Так говорят? Как же болит...»

Город Ахетатон, владение Эхнатона, мёртв.
Гибнет и фараон, поднимая на Доктора нож.

Камень под ногами истёрт
Людьми — Доктор им нехорош.

Пламень регенерации спекает песок в стекло,
ТАРДИС падает сверху и летит тяжело.

Доктор скрывается в будке.
Уже не шутки.

Город Ахетатон горит.
Доктор уже бежит, летит!

Уезжаю. Проводишь? Не надо.
Выход — в точке мышиного клика.
Не увидишь вокзального ада,
Не услышишь прощального крика.

Молча выну ключи из кармана,
Про любовь больше знаю, чем верю.
Кровоточит сердечная рана,
Нанесенная хлопнувшей дверью.

Слезы высохнут, чувства помнутся
И порвутся, как письма — бумажно.
Пожелай мне однажды вернуться,
Остальное не так уж и важно.

Sermih

Мне будет легче без Вашей ласки,
Без Ваших мыслей и Ваших слов,
Мне будет лучше без Вашей сказки,
Поколебавшей столпы основ.

Мне будет проще без Вашей правды,
В которой больше пустой молвы.
Все станет ярче, когда на равных
Пересечетесь— Зима и Вы.

Бусинки неподражаемых росинок
Шумным водопадом под окном
Шевелят веретено пылинок,
С мыслью о спокойствии одном.

Сероликий, мрачный взглядами прохожий
Видит дождь — //преграду для пути //.
Примитивным миром точно схожий
С мраком, холодно шуршащим впереди.

Между тем, мечтатель, ободрённый
Грустью, расползавшейся неспешно,
Звоном только что рождаемых симфоний, —
Видит не осадки, но надежду.

И пусть все вокруг насквозь промокло —
//может, брюки, может, и мечты//-
В прелести дождя сокрыто столько
Нежной и душевной простоты!..

Святую благодать не устрашит
Ни пыль времен, ни разрушений бремя.
Она не убоится из обид
И подчинит себе в угоду время.

Людских страстей натянутая нить
Оборвала связующее с Богом.
И то, что важно было сохранить,
Погребено в невежестве убогом.

Страницы старых книг пора закрыть…
Себя спешим скорее успокоить:
Ведь все, что было, снова станет быть,
И веру предавать в себе не стоит.

Но в этом мире все мы заодно,
А значит, счастье будет все равно!

Я пугаюсь всего, от Сатурна до кварков.
Не тружусь, но хочу от Вселенной подарков.
И вопрос неспроста в голове оказался:
Не с меня ли премудрый пескарь сочинялся?

Пожирая себя, избавляюсь несмело
От ненужности мыслей ненужностью тела.
Пятый год с зеркалами сражаюсь отважно:
Не смотреть не могу; а смотреть слишком страшно.

Лишь прикрою глаза и поддамся течению —
К вкусу вкус пропадёт, не пройдёт и мгновенья.
И, когда я состарюсь (в сто лет или завтра),
Мне придётся, скорбя, есть овсянку на завтрак;

Флегматично смотреть, как чернеют иконы;
Чтобы сделать шажок, пробегать марафоны;
Спать ложиться, ни страха, ни боли не зная,
И мечты о мечтах притуплять, засыпая.

Бог туманный, прошу, хоть в тебя я не верю,
Подскажи путь туда, где обратно стареют!
Где наркотики, секс и чуть-чуть рок-н-ролла
Заменяют стихи, сигареты и колу.

-Чувствуете ли вы что-то, чего у других нет?
-У меня четыре конечности, и когда на меня льют свет,
От меня получается тень, а от тени — тьма.
Она сводит меня с ума.
А что у других? Не думал. Я вещь без wi-fi с ИИ,
Но если меня оставить так одного, в забытьи, в пыли,
То я начинаю чувствовать, что всё ближе ступаю к краю...
А как у других, не знаю.

Понимаете, я же вещь, но наш век — вещей, так что я привык.
Если меня ругают, надо терпеть, прикусить язык:
На место моё желающих много, а хозяйский зад нужно беречь,
Понимаете, я же вещь,

Я предмет с инвентарным номером. Это большая ответственность:
Все-таки не ikea, не эта штампованная посредственность,
Нет уж, пусть я предмет, но предмет уникальный! — (тут человек не сдержал зевоты) —
Я кресло ручной работы!

Но, между тем, я хотел бы отметить важный момент: Понимаете, я постоянно чувствую, будто я глух и нем...
Вы смотрите на часы, вам скучно? Вы совсем меня не уважаете?!
— Что вы, нет-нет. Продолжайте.
— Так вот, на чем я остановился. При всех моих вящих достоинствах
Люди меня не слушают! И это повод для беспокойства!
Вчера я пытался сказать хозяину о своих чувствах, а он что?
— Что?
— Смазал, чтоб не скрипел, а после пролил на меня вино!
И это не в первый раз, я хочу сказать ему, да, сказать...
— Ну что ж, наше время вышло. Всего вам доброго. Буду ждать.

Вот же они, герои, жизнью как моль в янтаре зажатые:
Кресло и человек с почасовой оплатой.

.
                                                                   Тот, кто был котом,
                                                                   потешавшим князя тьмы,
                                                                   оказался худеньким юношей,
                                                                   демоном-пажом, лучшим шутом,
                                                                   который существовал когда-либо
                                                                   в мире. (с)

   Москва. Аэропорт Домодедово. На часах — ноль двадцать два. Чёрный кот, сквозь толпу зевак, медленно следует к концу терминала. Его голова напоминала громадный бильярдный шар под номером восемь, который (словно кем-то посланный) явно не просто так поднялся в воздух с жуликовато-ехидным взглядом. Как и в тридцатых, все спешат куда-то, не замечая рядом кота, идущего на задних лапах. О времена, о нравы. А люди как были, так и остались...
    Не сумев пролезть в аэроэкспресс, он (как в принципе все, в чьём кошельке не было в наличности) решил добраться до столицы пригородными электричками, перепорхнув за кем-то через турникеты, пока дежурный мент беседовал c дедом, курившим сигарету.
   В середине поездки народ, срываясь с насиженного места, заговорщицким шагом передвигался в тамбур. Вся толпа зачем-то шла в начало состава. Вдруг возглас, как гром среди ясного неба: "Приготовьте проездные документы!" Глядя в окно, Бегемот примерял свой парадный галстук, который всегда одевал на праздник, чтобы выглядеть галантным посреди угара сатанинских плясок.
   — Молодой человек(?!), мы не принимаем к оплате карты! Перебегаете, или выписывать штраф вам? — говорит контролёр, дерзко выкрикнув сумму выплаты.
   — Где это видано, где это слыханно, две шестьсот! Я могу предъявить только лапы и хвост. — прошипел со злобой в их сторону кот выходя на перрон. Что поделаешь — веяние времени. Безбилетные демоны ездят зацепингом.
   Ну а где-то там, в бакалее, пробивают чек девочке Элле. Закрутилось всё, завертелось, ведь до бала осталась самая малость — в общем и целом — неделя.

Я бы хотел повстречать тебя на вокзале.
Ты с чемоданом в руках,
Смотришь на расписанье.
Я в стороне,
У меня за спиной наша память
Листает в руках обрывки воспоминаний.

Небо плачет о чём-то,
Давно утраченном.
Ты без зонта,
Со стаканом чего-то горячего
Греясь запахом кофе
Или зелёного чая,
Уедешь сегодня,
Чтобы завтра начать сначала.

Я подойду к тебе сзади,
И вместо простого "здравствуй",
Нежно коснусь твоих ледяных запястий.
Обернёшься,
В глазах заиграют печали...
Мы ведь оба с тобою
Не переносим прощаний?

У меня для тебя
Океан самых нежных слов.
У тебя для меня
Не найдётся простого " привет ".
Я тебе написал
Миллионы рифмованных строк,
И читаю их вслух,
Смущая тебя при всех.

Мой голос разрежут
Колёса пришедшего поезда.
Вот и конец нашей печальной повести.
Ты уедешь сейчас,
Чтобы завтра начать сначала.
И я тихо уйду,
Оставив память о нас на вокзале.

Я позитив несу, добро и полный бред,
Но в шутках у меня не мало смысла.
Меня не раз пытались скушать на обед,
И по дворцу гонять пытались коромыслом.

Но как вы видите, я им не по зубам,
И тут бессилен даже психиатр.
Я превращаю серость и убогость в балаган!
И жизнь моя не жизнь, сплошной театр.

Тут всякий пусть смеётся надо мной,
Поверьте, это только мне и надо!
Но только в шутках, словно в зеркале порой,
Вы отразиться сможете внезапно.

Пусть многим то придётся по душам,
А кто-то возмутится со скандалом.
И попытается Придворного Шута,
Представить дураком и шарлатаном.

Их снова ждёт в который раз фиаско!
Известно! Гладки взятки с дурака.
И не достать меня под маской!
Моей! Придворного шута.

А кто по жизни с позитивом дружен,
Пусть надо мной смеётся от души.
Да, я такой! На голову контужен,
Зато я знаю средство от тоски!

Давно известно всем — улыбка лечит,
А стало быть, что я ещё и врач.
Пусть юмор мой, вас счастьем обеспечит,
А позитив убережет от неудач...

Какая забавная эта Земля!
Закон здесь один — несложный:
Ботинки в луже запачкать нельзя,
Но душу — пожалуйста, можно!

Во мне разбудили настырные люди
зубастого зверя... Опасного зверя!
И пусть кто-то скажет: «Ах, глупость! Не верю!»
Но зверя от этого меньше не будет.
А что? Ведь у каждого, где-то в глубинах
животное дышит размеренно-сонно
(во сне очень трудно нарушить законы...)
и кажется тихим, безвредным, невинным...
И вдруг (девяносто процентов событий
случаются именно вдруг. Это — норма.)
зевнув, пробуждаясь, на поиски корма
животное хочет из логова выйти.
Как трудно его удержать... Невозможно!
Оно выгрызает свободу зубами.
(И кто виноват? Окружение? Сами?)
Спасти бы не душу.. Куда там! Хоть кожу...
Мой зверь пробудился и всем не до жиру:
Блуждаю, мечусь и не знаю покоя.
Всё как-то не так, всё вокруг не такое...
Мне хочется в норку... Мне хочется сыра.

Эта лужа просто зеркало двора,
И стоит она у нас не со вчера.
Может, дворник, в стельку пьян,
Не закрыл какой-то кран...
Только утром мы проснулись — нате вам.

Каждый, кто проходит мимо, кинет взгляд,
Отраженью улыбнётся и назад.
Будь то дяденька в очках,
Девушка на каблучках
Или женщина с ребёнком на руках

Здесь с утра уже толпятся пацаны,
Те, что в школе в это время быть должны,
Чтоб кораблики пускать,
До макушек промокать,
Им плевать, что наругает дома мать…

Местом сборов стал блестящий водоём,
Днём бабули собираются при нём
И ворчат:»Как ни придёшь,
Всем известный местный бомж
Моет ноги в этой луже!» Ну так что ж…

Только ночью наступает тишина,
В тёмной глади отражается луна.
Но порой нас будит крик,
Значит, к нам чужак проник,
Пробежав по этой луже напрямик.

Занят ЖЭК сейчас решением проблем —
Осушить, засыпать лужу, только чем?
По периметру забор,
Хоть он не ласкает взор...
И пока на месте лужа. До сих пор.

Вы познакомились в авторнете.
Вы жили на разных полюсах планеты: он — там, где холод, ты — где вечное лето, а между вами — тысячи километров. Но у вас были одни на двоих секреты, куплеты тех песен, что были не спеты и хитросплетенья и жизни сюжеты.
И тут я вошла в вашу жизнь.
Я, мосты за собой сжигающая, разрушающая и объединяющая… Я, которая может быть мукой сладкой, нежной болью или сумасшедшей любовью, навязчивой, безвозвратной, развратной, но чаще обжигающей… Я вторглась во время, которое вас разъединяло, и сжимала километры в точку, в ноль, в миллиметры обнимающего теплотой одеяла.
Пожалуй, я заберу и одно дыханье… Так, издеваясь как псих, чтоб друг без друга было плохо. Хватит с вас и одного вдоха. Одного на двоих…
Он тот — кого ты хотела. Ты знала заочно каждый сантиметр его тела и запах предчувствовала и точно знала, что чувство тебя не обманет. И там, у вокзала, глазами искала его, что знала лишь mms.
А потом вы были в старой квартире с невесомыми, ветром ведомыми занавесками и с теплыми солнца лучами отражающими молекулы пыли.
Под старые звуки Guns & Roses он складывал своё оружье на розы, и вы рвали друг на друге бельё, впиваясь, вливаясь, растворяясь в нежном твоём… А он был такой долгожданный, желанный…
И все те слова, что ты шептала, целуя его, те миллионы и миллиарды слов, можно связать в одно «Я люблю тебя!»
Я глядела глазами твоими, расцветая тигровыми лилиями и растворяясь в мартини, чтобы стать еще ближе, еще ранимей.
И мне не хотелось кончаться, хотелось кричать, разрываться на части и шёпотом часто-часто дышать вместе с вами под одеялом... Одна на двоих…
Не смейте меня терять!

Выпей отвар из трав! Я их собирала ночами,
Когда ты других ласкал, умасливал их речами.
Здесь есть немного семян из слов, тобою забытых,
Из сердца залеченных ран, из слез, мной когда-то пролитых.
Добавила я пыльцы невыраженного и невысказанного,
Остатки своих обид, желаний своих неистовых,
Немного сушеных цветов печали, грусти, сомнений,
И выжимки лживых слов мне посвященных стихотворений.
Здесь стебли порезаны так, что задевают нервы,
Здесь горечь первого поцелуя и горечь всего первого.
Добавлю шампанского брызги, чтоб закипела взварь
И злобы туман заклубился... Пей же отраву, тварь!

Мне надоело говорить словами,
Вконец достал могучий и великий.
Нет, ну нормально — «сказанное вами
Подшито в дело в качестве улики»?

Стараешься, мозгам задав работы,
Переводить со своего на общий внятно
Лишь для того, чтоб поняли превратно,
Привыкнув слышать то, что им охота?

Любители дежурных фраз, ступайте к деду.
Прошу, только не надо отвечать.
Обязан я поддерживать беседу,
Когда нам с вами не о чем молчать?

Лиричность мыслей и метафоричность
Шифруя кодом тридцатитроичным,
В формате звуков, букв, хоть обнажись,
Не изложить нам внутреннюю жизнь.

Кричу безмолвно, не умея объяснить –
Язык способен всё вокруг мертвить!!!
На чудеса, что не понять за век,
Он штампы ставит: «солнце», «человек»!

Не хочешь лжи — не задавай вопросов,
Уж лучше б я родился безголосым.
Да и глухим — противно, как смакуют маты
Наученные грамоте приматы.

Общаться жаждешь — что же, будь готова
Скрести сусеки ради красного словца,
Рубить на щепки мусорного слова
Чувств, образов живые деревца.

Подумай, может, стоит речи вместо
Слагать, танцуя, рифмы жестов,
Мелодии из взглядов-откровений,
Стихи на языке прикосновений…

В мечтательной голове, в ее неуклюжих дебрях,
Туда, где белее снег, где поезд берёт разбег,
Мне хочется налегке, но вместе с тобой уехать
И спрятаться ото всех, и скрыться в далеком сне.

Туда, где напев зимы и ветром сугробы взрыты,
Где явью становятся сны и брезжит вдали рассвет,
Где руки к тебе — мои, твои — под мой белый свитер...
И мы — ожидаемы
в мечтательной голове…

у Насреддина у Ходжи
имелось два ведра:
в одном — всё было "блеск и шик"
в другом — была дыра
   
он с ними по-воду ходил
до ближнего ручья,
одно — он полным приносил,
другое — ни фуя
   
и первое, собой гордясь,
смеялось над вторым...
второе плакало, стыдясь
дурной своей дыры...
   
и вот, ведёрочко с дырой
промолвило Ходже:
«ну, что ты носишься со мной
который год уже?
ты лучше выброси меня
подальше, я молю,
тебя позорю только я,
и воду даром лью!»
   
ведру ответил Насреддин:
«себя не ценишь ты,
открой глаза и погляди:
цветы, цветы, цветы!..
они растут у тропки той,
от дома до ручья,
наш мир спасая красотой!..
заслуга в этом —
чья?..»
               
.........................................................
© Copyright: Антип Ушкин, 2015

Одни скажут: "милая, ангел с небес",
Другие ответят, что в ней живёт бес,
А третий, заметят, то что за ней,
Бегает много красивых парней.
И вздорный характер, кому-то изюм
Не всем по душе сладковатый парфюм.
Не каждая с нею может сравниться,
Сегодня змея, а завтра, ты, львица.
И всё же какой зоопарк в ней не жил,
Пусть каждый получит, что заслужил.

однажды шлёпнулся я в лужу...
а рядом дамочка брела
и, к луже спинкой повернувшись,
она — дрожать вдруг начала!
       
она рыдала иль смеялась?.. —
понять не мог я (хоть убей)
спросить же как-то постеснялся...
тогда я — плюнул в спину ей!
   
я думал: дама обернётся
и тут увижу сразу я —
она рыдает иль смеётся...
но эта дама (вот змея)
       
ко мне свой взор не обратила,
а лишь сильнее затряслась...
тогда я в даму камень кинул,
но хитрость вновь не удалась...
   
я обойти её пытался
(хотя в разведке не служил)
я с фланга к дамочке подкрался...
но — вновь упёрся в мощный тыл! —
   
который трясся всё сильнее
и — всё вокруг него тряслось,
и в результате сотрясенья —
землетрясенье началось!
   
деревья падали и трубы,
столбы, трамваи, провода,
ограды, памятники, трупы,
хоромы, храмы, города...
       
и средь руин, камней и хлама,
у трещины в коре земной,
стояли двое: Я и ДАМА,
ко мне стоящая
спиной
       

.........................................................
© Copyright: Антип Ушкин, 2015