Ольма Ник — Последний сон Лаврентий Палыча

Пол, вымощено-серый, как булыжная мостовая. Только плитка меньшего размера и то тут, то там, видны проплешины темного бетона, в тех местах, где она отсутствовала.

Вдоль коридора, ступая босыми ногами по ледяному полу, шла девочка.

На вид, лет ей, не более четырех. Да и то если хорошенько присмотреться к худенькому, дрожащему тельцу, закутанному в ветхий, мышиного цвета шерстяной платок.

Голубые глаза её, с расширенными зрачками, излучали какую-то не детскую настороженность.

И тишина. Только гулко раздавались по узкому коридору шлепки лёгких, «босых» шагов.

Девочка не помнила, сколько уже, вот так, без перерыва, босиком, она шла по этой пустыне из холодного кафеля и тусклого оранжевого света. Впрочем, она совсем ничего не помнила. Только как нашла грязный шерстяной платок, которым можно хоть немного отгородиться от пронизывающего холода.

Девочка шла вперёд по нескончаемо длинному коридору, потому что движение в купе с жалким подобием одежды согревало её. Но она и не думала о том. Просто шла по щербатой плитке вперёд, где в самой дали чернела пустота.

А ещё ей было страшно. Очень страшно. Страх рождался где-то в низу маленького животика с выпуклым пупком и материализовался крупными мурашками на коже.

   На гладких стенах отчетливо проступали тени от убранных металлическими решётками плафонов ламп, что чередовались с обеих сторон, через каждые сто шагов.

Спасаясь от холода, девочка на ходу пыталась растянуть шерсть, чтобы покрыть как можно большую площадь замерзшей себя, не осознавая беззащитность голых ног.

Иногда на пути попадались острые осколки разбитых бутылок, и тогда она осторожно обходила островки битого стекла. Темнота в самом конце коридора, притягивала как магнит. Девочка чувствовала, что ей надо идти до самого его конца.

Туда, в самую черноту…

Внезапно, резкий порыв ветра принёс множество самых разных запахов. Ноздри ребенка с жадностью уловили, среди прочих, аромат свежего хлеба.

Девочка была голодна. Резкие спазмы в желудке заставили согнуться хрупкое тельце. Еды! Хоть что-нибудь съестное, что бы поскорей унять эту внутреннюю, сосущую боль. Надо идти! Бежать на запах со всех ног!! И взять!! Запихать в рот и жевать до изнеможения, до ноющей боли в челюстях.

Но она не бежала. Просто шла. Не было сил бежать. Их просто не было, этих сил.

Бесконечный коридор закончился глухой стеной. Настенные лампы не горели уже более двухсот шагов назад, и девочка осторожно шла в темноте, пока не уткнулась в стену, больно ударившись маленькой головкой.

— «Пойти назад?» «Там светло.» — Но запах хлеба чувствовался всё отчётливей. Откуда он исходит?

Повертев округлой, безволосой головкой туда-сюда, девочка на ощупь двинулась правее. Туда, где острее ощущался аромат.

Наткнувшись на лестничный марш, круто забиравший вверх, она с трудом стала подниматься.

Пройдя несколько пролётов, девочка оказалась в просторном зале.

Тут так же тускло светили оранжевым светом зарешеченные лампы. А еще тут были люди!

И люди эти, безволосые, одетые в обноски, занимались очень странными делами.

Перед нездоровой полноты женщиной, одетой лишь в рваный бесформенный комбинезон защитного цвета, стоял, грубо сколоченный из «обзольных» досок стол. Зато на столе грудой лежали сероватые лепёшки, источавшие умопомрачительный аромат.

Девочка машинально, не задумываясь, схватила лепешку. Она была еще теплой, и озябшие руки мгновенно поднесли хлеб ко рту.

Женщина, увидев, что кто-то взял ее добро, басовито завыла и попыталась вырвать еду из рук девочки. Но та уже поспешно отошла в сторону, где унылый дядька в сильно поношенных штанах, заправленных прямо в резиновые сапоги, обхватил огромными ладонями верхушку металлической пирамиды, стоявшей прямо возле него. Грязный свитер висел на его тощем торсе, как на пугале.

Девочка, не переставая жевать, прошла мимо, безучастно глядя, как тот неистово трет верхушку гладкого конуса.

В глубине зала, шагах в двадцати, двое оборванцев вяло дрались между собой. Один хватал другого за лохмотья одежды, рвал на себя, а другой упирался и пытаясь освободиться, кусал за заскорузлые от грязи пальцы.

Некоторые просто сидели на полу, глядя перед собой ничего не выражавшим взглядом, а были и такие, что ходили из стороны в сторону, как заведенные, без определённой цели. И никто не обращал внимания на худенькую девочку, кое-как завернувшуюся в платок, доедающую хлебную лепёшку.

Какая то старуха стояла на коленях у стены. Её завернутая в грязную тряпку голова крупно дрожала и со стороны казалось, что она соглашается с общим безрадостным окружением. Уничтоженные катарактой глаза, таращились жуткими бельмами.

Внезапно по залу прошел тихий, но мощный гул. Пол мелко завибрировал и «Ржавый» свет, источавшийся из зарешеченных ламп, погас. Впрочем, через секунду он снова заполнил помещение.

На человека с унылым лицом, который всё продолжал тереть руками металлический конус, зашикали и заругались все, кто ни есть в зале. В голову ему полетел всяческий мусор, который в великом разнообразии валялся на полу.

«Унылый» мужчина оставил своё занятие и сев на корточки, закрыл голову руками. Качаясь сидя, из стороны в сторону он тихо и жалобно выл. Женщина, торговка лепешками, несмотря на свои внушительные габариты, стремглав бросилась к конусу и стала истерично тереть верхушку. Начавший снова гаснуть свет, вспыхнул ярче.

Не прерывая своего занятия, она с тоской смотрела, как хватали лепешки с ее лотка. Давешние оборванцы, одни из первых подскочили к столу, хватали и тут же рвали гниющими зубами ароматный хлеб.

Девочка смотрела из своего угла как те, кому досталось дармовое угощение, отходили в сторону и с жадностью поглощали. И на тех, кому не досталось. Они тихо плакали от обиды и голода. А тем временем, женщина в комбинезоне продолжала и продолжала свою работу над гладкой верхушкой, с рисунком желтых треугольников от центра черного круга.

Девочка, доев хлеб, отошла в самый дальний конец зала, что бы сев на корточки, закутаться в свой растянутый платок. Она хотела спать.

Но прежде чем ее веки без ресниц сомкнулись, она увидела ярко загоревшуюся надпись в противоположном конце: Новый 2057 год.

Красные блики отразились на голом, будто полированном черепе ребенка, в тот момент, когда она засыпала.

Лязг засова вырвал из мутного марева сна, больно скрежетнув по ушам. Обитая металлом, массивная дверь открылась.

Вошли двое. В маленькой одиночной камере мгновенно стало нестерпимо тесно.

— Выходите — сказал один из вошедших. Офицерский китель, несмотря на безупречный пошив, всё равно сидел мешковато на плотной фигуре генерала.

— Вещи можете не брать — его голос был тусклым и невыразительным как у автомата.

Тяжело поднявшись с жесткой «шконки», Лаврентий Палыч вытащил очки из висевшего рядом пиджака. Мысли со сна еще смешивались в голове и более напоминали кашу из недавних образов, им увиденных.

Подышав на каждую из круглых линз, он аккуратно протер их носовым платком, одел и внимательно всмотрелся в лица вошедших.

Одного он узнал мгновенно. Того самого в мешковатом кителе.

— Паша? Ты как з-здесь? — от изумления, Лаврентий Палыч начал заикаться.

— Меня что, переводят? «З-зачем?

Но ему не ответили. Вопросы так и канули в никуда. Переводя взгляд с лица генерала на безымянного майора, которого он не знал, Лаврентий Палыч попытался угадать по суровым выражениям, свою дальнейшую судьбу.

Внезапно ему стало страшно как никогда в жизни. Ужас ухватил живот и скрутил, словно когтистой лапой. Дико захотелось в туалет.

   — На выход — снова прозвучал голос-автомат.

   — Разрешите оправиться? — Лаврентий Палыч ничего не мог поделать с задрожавшим вдруг голосом.

—Пять минут — словно ни к кому конкретно не обращаясь разрешил генерал и вышел из камеры. Следом вышел и закрыл дверь, его спутник.

Неимоверный ужас вымел из головы остатки сна вместе со связными мыслями. Внезапно Лаврентий Палычу захотелось стать маленькой девочкой. Превратиться в комочек беспомощной плоти, но жить. Как же хочется жить!!

Снедаемый страхом смерти изнутри, он сидел и дрожал всем телом в жаркой и душной камере, понимая, что возможно, это последний час в его жизни.

Потом был длинный коридор с цементным полом. Когда он упал на колени и плача стал молить пощады, его попросту подняли под руки и волоком потащили к стальной двери.

За ней, все стало окончательно ясно. На полу рассыпано много древесной стружки, а в самом конце помещения возвышалась деревянная конструкция, похожая на стенд.

«Чтоб не портить стены пулями» — пронеслось в голове.

   — Три шага вперед! Не оборачиваться — приказы прозвучали резко, как удары хлыста.

Лаврентий Палыч понял что это ВСЁ и обернувшись застыл как вкопанный, глядя на майора, целившегося в него из пистолета.

Снова прозвучала страшная команда, но уже никакая сила не заставила бы его повернуться спиной к палачам.

— Ну и х.. с тобой — тихо сказал майор и выстрелил.

Пуля попав в голову заставила тело упасть навзничь. Древесные опилки моментально окрасились красным.

Вошел врач, склонился над телом, стал щупать пульс.

Закончив он выпрямился и глядя на военных отрицательно помотал лысой головой с заострёнными ушами.

— Б..ть! Ты даже в упор завалить не можешь! — голос генерала на этот раз оказался гневным и лишенным невыразительности. Он расстегнул кобуру и, подойдя к распростёртому на полу телу, вытащил именной ТТ.

Необыкновенная легкость ласково обхватила и стала приподнимать с пола. Недавние образы вновь вернулись и внезапно, Лаврентий Палыч почувствовал запах свежего хлеба. Запах настолько сильный, что казалось хлеб был    где-то рядом. Он открыл глаза, чтобы взглянуть откуда исходит аромат, но в место этого увидел светящуюся надпись на белой кафельной стене. Новый 2057 год.