Пляж усыпан фломастерами и карандашами.
Иду уверенно, наступая на измятые камешки бумаги и медуз, испачканных кляксами. Шаг влево, шаг вправо— хруст упущенных, вылетевших мыслей. Потеряться легко, ведь каков соблазн: оказаться в позе лотоса посреди своих собственных записей и заметок.
Однако я здесь определённо не за этим. Иду упрямо, целенаведённо, приближаясь к бумажно пенящейся полосе прибоя. Под гулкое одобрение нудиста внутри снимаю одежду, а вслед за ней— и очки. Ставлю на деревянный песок чашку ароматного чая.
И с визгом ныряю в очередную книгу на письменном столе.
Лев Николаевич начинает издалека.
У поверхности плавают спутанные водоросли лиц. Этот слой проносится быстро, и вот я уже энергичными взмахами извилин перелистываю одну страницу за другой.
Французские фразы хищно норовят закусить моей адекватностью, но стайки обычных предложений и пузырьки простых букв гордо отгоняют агрессоров от и без того перегруженного тела.
Пробираюсь подводными тропами и течениями, хватаюсь за каждый клочок подтекста, уже разглядев впереди бездну вселенского смысла.
— Доберись туда, и забудешь о честолюбии,— шепчет косатка в мундире Андрея Болконского.
— И забудешь о лени,— подталкивает ластами морж в очках Пьера Безухова.
— И вспомнишь о позитиве,— увлекает за собой Наташа Ростова, которой явно не сидится в теле дельфина-белобочки.
Но кислород на нуле...
И моя бездыханная душа пробкой всплывает между морем Войны и океаном Мира.
Я сижу за столом. Смотрю на оставшиеся три тома и понимаю, что этим летом выгуливать собаку придётся матери.
Литературная петля нашла своего висельника.