Хвостенко Кириллл — Трое в одном самолёте, не считая стюардесс

Иду по салону вместе с другими пассажирами. Вижу номер своего ряда и иронично улыбаюсь. Тринадцатый.

Сглатываю, глядя на свои кресла. Это можно понять: мечта об отсутствии попутчиков не сбывается.

Их двое, они сидят по обе стороны от моего места. Первый, тот, что справа,— высокий атлет со вздувшимися венами под цвет голубых глаз. Кажется, что его наушники тянутся прямо из светлой бороды. Другой, сидящий слева, наверняка летит на приём к одному из московских психиатров. Это подтверждается совершенно безумным взглядом из-под горной гряды бровей, странными ожогами на загорелых руках и чёрной майкой, испорченной разноцветными пятнами от краски. Вылитый сумасшедший. Или Учёный. Или два в одном.

Громко вздыхаю, показывая предвзятое отношение к узурпаторам подлокотников, и проталкиваюсь к своему месту сквозь тощие ноги Учёного.

Мои планы терпят крушение: козырные места оказываются заняты. Остается только расстраиваться и сосать прихваченные с собой барбариски.

Под нами похрапывает спящий Ростов-на-Дону. Проказливый, умаявшийся за день карапуз.

— С лёгким полётом,— улыбается Атлет справа, глядя на моё перекошенное турбулентностью лицо.— Разрешите взять у вас пару барбарисок. Всё время забываю запастись этими кусочками рая. И только не говорите, что они у вас уже закончились. Я ваши джинсы насквозь вижу.

Выкапываю свои сладкие сокровища из выпирающих карманов, не удивляясь инфракрасному зрению Атлета. Он с аппетитом кладёт себе в рот конфету, отказываясь от предлагаемой стюардессами еды. Продуманный и стратегически выверенный ход.

— Знаете, а ведь в чём-то звёзды напоминают конфеты,— вдруг медленно говорит он.

— Почему?

— Парни потчуют ими свои вторые половинки. Звёзды, конфеты, цветы... Да ведь это ядерное оружие романтики. Проверенное временем и старое как мир. К чему потом эти разочарования, истерики? Стоит только вовремя разглядеть поверх созвездий и бутонов коварство. Лицемерки.

— И лицемеры,— поддерживаю я через минуту, переварив в мозгу его питательный монолог.

Чувствую, что сумасброд-алхимик жаждет поддержать беседу. И не ошибаюсь.

— Прямо как рыбы-камни, да-да,— приплёл он.— Камни— ещё мягко сказано. Хамелеоны, вот правильное слово. Представьте, сидять на дне. Ага. И, значить, рыбачать. Своим телом промышляють, да-да. Макияж себе навели, сходили в природный тату-салон и давай мелюзгу дурить. Со стороны она ж вылитый камень, рыба эта, ага.

Его зелёные листья глаз горят азартным огнём хлорофилла. Но вовремя предложенная барбариска тушит этот невовремя разгоревшийся пожар.

Под нами позёвывает полупроснувшийся Воронеж. Тонущий в пучине депрессии и прыщей строптивый подросток.

Темы для бесед находятся сами собой. Выбрасываю вместе с одноразовым стаканчиком желание посидеть в одиночестве. Ведь мы всерьёз рассуждаем о вкусовых качествах и секретах приготовления небесных кренделей. И... Нет. Только о небесных кренделях.

-..Разноцветные заплатки полей, пришитые зелёными нитками лесов к рубахе земли,— озвучивает свои мысли Атлет. Он всё время пытается протереть окно от узоров инея по другую сторону стекла, мешающих ему наблюдать. И не понимает, почему мускулы здесь бессильны.— Пуповины рек. Узорчатая крыша облаков. Летишь, как в лифте между людьми и раем. С первого до последнего этажа. А если смерть— посадка на самолёт? Чёрный такой, без сигнальных огней. Стюардессы— ангелы.

— Ага. Ещё скажите, что Бог в кресле пилота,— говорю быстро, чтобы не дать Учёному взять слово.

— Отчего же нет? Ему наверняка придётся по вкусу униформа Аэрофлота,— Атлет вспоминает про конфету во рту и продолжает сквозь полусжатые губы.— Барбариски. Уж они точно божественного происхождения.

— И не говорите. Вашими барбарисками даже акулу прошибёть, да-да,— всё-таки вклинивается в диалог Учёный. Его морские ассоциации бесценны. По крайней мере, он так считает.— А по поводу самолёта— не соглашусь. Это ведь случайно проглотивший людей кит. Несварение мучаеть, ага, вот он и несёться, не разбирая пути. Облака планктона затягиваеть, значить, прямо в турбины рта.

— Может, всё-таки подводная лодка?— спрашиваю ехидно, хотя и понимаю, что ирония даже не поцарапает стену безумной уверенности. Учёные вообще самодостаточные ребята. Выслушиваю мысль о том, что теория наполовину доказывается одним своим существованием, и перестаю чему-либо удивляться.

— Можеть, конечно можеть. Удачно мыслишь, парень, да-да,— продолжает Учёный, в исступлении ударяя высохшим кулаком по моему колену.— Но для меня это кит, знаете, причём синий, ага.

— Лифт, что вы, самый настоящий лифт,— возражает Атлет.

— Значить, у вас дома лифт с плавниками водиться?

— А у вас киты турбиной оснащены.

— Шарлатан!

— Безумец.

Они молчат, раздражённо глядя друг на друга. Салон затихает в ожидании вполне обоснованной бури.

— Вот и весь сказ,— говорю медленно, с усталостью в голосе.— И куда подевались придуманные психологией компромиссы? Их ведь нет и быть не может. Среди почти 8 миллиардов различных версий Земли нет таких, которые бы друг с другом соприкасались, находя золотую середину. Каждый человек— свой личный, никем не осквернённый мир. Он не терпит вторжения чужеземных идей и отрицает любую пришлую мысль. Даже если... Она правильна.

Продолжается молчание. Пилот высовывает голову из кабины в надежде услышать хоть пару цитат и украсить ими свой статус в ВК. Наш летучий кит с родинкой "Аэрофлот" на боку как ни в чём ни бывало рассекает Тихий воздушный океан.

— Можно барбариску?— наконец спрашивает стюардесса, увлажняя языком свои соблазнительные губы.

— Можно,— говорю осторожно, не торопясь доставать из ручной клади очередной мешок.

Под нами потягивается пробудившаяся Москва. Разбуженная будильником дел и забот женщина-домохозяйка.

Мы вместе с пассажирами и экипажем уплетаем зеркально-красные конфеты. Отовсюду смех, шелест обёрток и жутко оживлённый говор. Наша троица одновременно склоняется к иллюминатору, пытаясь разгадать кроссворд мегаполиса.

-.. язвы городов на теле земли. А ведь они состоят из поражённых клеток, что вышагивают на лабутенах и заражают окружающих при помощи помады. Женщина на корабле, понимаете, к чему я?...

-.. Деревья— те же водоросли. Да-да! Другой вид, малоизученный. Стоять себе, пасочки, а плыть по течению— ни-ни, представляете? Как только морское дно их терпить...

-.. А ещё борются, стараются, убиваются: любовь, страсть, зависть... То есть, я хотел сказать "зависимость". Зависимость от девушки, женщины, внезапно бабушки...

-.. И рыбки, главное, снують, ага. Всюду рыбоньки-рыбульки. Ути-пути, сахарные мои, рыбушатки, да-да. Рыбуси. Да-да, русалочки вы мои, загорелыееее...

Пилот не соглашается открыть один из выходов во время полета. У него во рту подаренная мной конфета, он обязан принять наши условия.

Мы говорим пилоту, что подарить барбариски людям— крестовый поход каждого рыцаря на белом Боинге. Что московской архитектуре никак не повредит дождь из конфет. Что свалившееся с неба лакомство делает пилота в детских глазах Дедом Морозом и Пасхальным кроликом одновременно. Но он непреклонен, этот грустный работяга без единой капли романтизма в крови. И пассажирам приходится продолжать надоевшую, скучную, унылую драку пледами.

Атлет проводит кастинг среди стюардесс. Позади слышатся его радостные возгласы: похоже, что скептик наконец обрёл своё счастье.

— Вы никогда не думали, что наш самолёт напоминает кита?— шепчет он на ушко своей избраннице, проходя мимо и направляя на нас с Учёным многозначительный взгляд.— Да, упитанный такой, ручной, даже ошейник не нужен: сел внутрь и полетел. Ух, какая у вас помада... Это клубника? Ммм, сразу узнал... Ещё бы к ней лабутены в придачу...

Учёный подсаживается к экспериментаторше, которая превратила свой откидной столик в микролабораторию. Непонятно, как она прошла зону контроля. Но Учёного это мало волнует, если волнует вообще.

— Пуповины рек,— доносится до меня его непривычно приятный голос.— Найти бы лекарство от их загрязнения. Да, я профессор в колледже, ну да это и неважно. Что я думаю о самолёте? Вот это у вас вопросики. Наш Боинг— это, пожалуй, лифт. Между раем и адом. И среди пассажирок обязательно сидит ангел в симпатичных очках, ага. Кстати, что с вашей причёской? Это нимб?

Сижу один. Задумчиво перекатываю барбариску во рту, глядя на забывших о безопасности во время посадки пассажиров. Уже у самой земли, удостоверившись в сохранности всех летящих, взмываю ввысь.

И лечу сообщать Богу о том, что лекарство для человечества готово к использованию.

Барбарин Форте. Уже скоро во всех аптеках и самолётах страны.