Заврин Даниил — Нарисованное небо

Они били целый день. До той степени, что грязь стала казаться чем-то живым. Закрадываясь под ногти, в уши, глаза. Пробираясь абсолютно везде, где было хоть какое-то пустое место. Лейтенант Смирнов облизнул потрескавшиеся губы. Фриц засел на верхних этажах, а значит — надо входить. И времени до наступления темноты оставалось совсем немного.

Он посмотрел на дом. Старый, с массивными бетонными стенами. Такой, от которого лишь после обработки артиллерии можно ожидать тишины. Только вот артиллерии не было — был лишь его взвод. Смирнов вытер лоб. Снова эта грязь. Снова она через пот пропитывает все вокруг.

Наконец они пошли. Две гранаты. Затем, все же потеряв троих на входе, его солдаты стали зачищать этажи. Он перешагнул через тело и почувствовал, как кто-то схватил за сапог. Смирнов оглянулся. Немец смотрел на него, пытаясь что-то выдавить. Что-то, что обязано было ему помочь. Смирнов отдернул ногу. Такое уже было — было один раз.

Сверху послышалась перекличка. Затем, кажется, Потапов сообщил хорошую новость. Дом был взят. С легкой, казалось бы благосклонной, воли судьбы. Он вытащил папиросу. Руки — они снова дрожали. Снова выбивали ритм. Но в последние дни он просто не мог иначе. Ему, почему-то, всегда хотелось курить.

Он посмотрел наверх. Трое уже спускались вниз. Это хорошо. Если такое спокойствие, то значит, проверили все. Он выдохнул. Пыль. Это был не дым от папиросы — это была пыль.

А потом пошёл свинцовый дождь. Пулемет прошил стену, и, кубарем, он скатился по кирпичам к огромной дыре, откуда был прямой выход на улицу. Еще трупы. Кажется — свои. Он вытер прилипшую к глазам пыль. И как они не заметили её с самого начала? Это ведь прекрасный шанс попасть внутрь. Почему?

Смирнов сглотнул. Стены трещали от смачной работы немецкой автоматики. Они, словно сыр, покрывались этим сквозными, нечеткими отверстиями. Он посмотрел на верх: теперь там было тихо. А потом и вовсе — вместо двух этажей осталось несколько изувеченных стен.

Он почувствовал, как за ногу кто-то схватил. Смирнов оглянулся. Немец — прямое попадание в живот. Наверное, осколочным или что-то вроде этого. Иначе сложно было объяснить настолько разодранную рану. А еще кровь. И снова пыль. Там, внутри, среди кишок и мяса. Ударив прикладом, он прижался к стенке дома. После столь массированного обстрела шанс найти своих мог подвернуться лишь ночью. К тому же со всех сторон неприятно послышалась немецкая речь.

Вечер

Огоньки. Странные всплывающие огоньки. Смирнов медленно пополз вперед. Основные силы были на юге, а значит, ползти надо было именно туда. Он посмотрел по сторонам. Вроде тихо. Он выдохнул. Как же хотелось закурить! Смирнов поискал глазами щель, любую, в которую можно было протиснуться и на время почувствовать себя в полной безопасности.

Подвал, яма, кусок приваленной стены — любое укрытие, за которым не видно предательского огонька. Он осторожно заглянул в небольшое окно ближайшего подвала. Кажется здесь. Кажется — тихо. Выставив вперед локти, он мягко сполз вниз. Вот оно — это место покоя. Прислонив винтовку к стене, он засунул руку в карман. Еще немного.

А потом он услышал шум. Едва различимый, но все же шум. Смирнов моментально схватил оружие и направил в темноту. Звук был недалеко, просто тихий. Такой, какой издает тихая поступь, привыкшая к бомбежкам и обстрелам. К тому, что тебя могут в любой момент убить, если ты хоть как-то выдашь себя. Смирнов пошел вперед. Если его и хотят взять живьем, то значит, пусть постараются получше.

Снова шум. Только уже другой — дверной. Он заглянул за угол и увидел полоску света. Его немного зашатало: неужели тут штаб? Сколько? Пятеро? Семеро? Он-то надеялся максимум на двух. Смирнов вздохнул. Кажется все. Он прислушался. После скрипа двери звуков больше не было.

Прождав несколько минут, он заглянул за угол. Небольшая, щербатая — это была даже не дверь, а какое-то мрачное подобие, но все же кое-как укрывавшее небольшой светлый, уютный мир. Выставив впереди винтовку, он пошел вперед. Действовать надо было решительно.

Только вот — не вышло. Все, что он увидел — это средних размеров комнату, на стенах которой было нарисовано несчетное количество картинок, пестревших ярким, голубым небом, пусть и измазанным в грязи и копоти. От неожиданности окружения Смирнов даже не сразу заметил старика, сидевшего в центре и аккуратно разрисовывающего свое очередное творение. Услышав, как он вошел, старик обернулся. Смирнов прицелился. Но курок — он словно замер, отодвигая смертный, неприятный час слепого старика.

Ночь

Маленький домашний огонь. Почему он так любим на войне? Да потому, что это маленькая, прирученная победа над этим чертовым хаосом. Смирнов посмотрел на папиросу. В комнате художника ему все же удалось закурить и более того, сделать это в куда более непринужденной обстановке, нежели между плит или пропахшей трупами яме.

Он снова посмотрел на художника. Суетливый, говорливый. Как он смог выжить в этой кроваво-бетонной каше ежедневного обстрела и страданий? Выслушав очередное извержение графической составляющей, он улыбнулся. Это было так странно. Так непривычно. Старик протянул ему кружку. Это было единственное, что он мог себе позволить — кипяток. Смирнов улыбнулся и принял его из рук старика. Все же это было более чем неплохо.

Он снова посмотрел на стены. Везде было только синее небо, словно его рисовал ребенок. Он, конечно, не так хорошо разбирался в искусстве, но именно это мнение было в его голове. Ребенок — вот кто мог бы разрисовать в таких каракулях все, что их окружало, хотя художник и уверял, что сделал все сам. Смирнов посмотрел на неоконченный рисунок. Может потому что слепой?

Смирнов снова полез за куревом. Ему хотелось ещё. Еще этого сладкого дыма, ведь с ним все было так сносно. Он поднял глаза на старика. Тот все говорил и говорил, пусть тихо, но всё же очень четко. Безумный, он все никак не мог дать ему шанс на передышку. Насыщая его все новыми и новыми фактами из жизни своих убитых внука, дочери и жены. Разбавляя повествование цветными рисунками, которые он так усердно рисовал все это время.

Смирнов наконец вытащил еще одну папиросу. Удивительно, но теперь кисть уже не тряслась. В этой чертовой агонии; в этой, покрытой цветными воспоминаниями, комнате, она нашла свой покой, пусть даже и смоченный шепотом сумасшедшего деда, смерть родных у которого, поставила окончательную жирную точку в его нелепой жизни. Он поднял сигарету и засмеялся, улыбаясь этому безумному деду, на этой чертовой кровавой войне.