Капиталина — Сирота

БАБУШКА, ПРОСНИСЬ!

Из деревни Уриево в село Казакларово выехала повозка, состоящая из трёх человек.

На дровнях сидела старуха, лицо которой было всё исполосовано вдоль и поперёк морщинами, лет этак семидесяти восьми, да и малые дети — шести и трёх лет.

Эта женщина почтенного возраста оказалась матерью Риты. Совсем старый человек.

Мать Маргариты везла детей, своих внучат, в детский дом. Непутёвая дочь кинула детей на старые и немощные руки и завербовалась на Крайний Север, на зимовку.

Бабуля была малость под хмельком, напившись медовухи с сомогоном.

Внезапно и неожиданно за долгие годы посетила её дочь. Как тут на горестях или на радостях не приложить к алым губам стакан со жгучей самогонкой.

— Ну, что, моё чадо? Радёшенька вумат я, доченька, что нарисовалась на горизонте. Хоть на внуков своих гляну. А что зятёк-то не прибыл. А ему тут… самогону наварила, чтоб угостить по-русски.

— Будет тебе, мама, надсмехаться! Я и так уж натерпелась в жизни.

— И чего это ты вдруг ни с того сего натерпелась? Войну, али тюрьму что ли пережила? У Антошки-то жила, как у Христа за пазухой. Так нет! Неугомонная ты, Ритка. Залюбила я тебя, залюбила. Говорил твой отец мне о том, чтобы я тебя меньше баловала. Мне бы прислушаться к его мудрым словам. Дык, кто кого по молодости слушает наставления, которые уму-разуму учат.

— Антон, мой муженёк, дюже учёный. Только и знал за книжками сидеть. А ему что? Подстилка по требованию, да кухарка на кухне. А оно мне надо, маманя? Я ещё пожить для себя хочу.

— Да уж что и глаголить? Ручки — то твои я не позволяла пачкать. Да и не очень желала, чтоб ты, как я, пожизненно навоз на ферме месила. Каждая мать хочет только добра своим детям. Только дети? Скажу тебе русской пословицей: «Эх, дети, дети! Куда бы вас дети? Даже в пи…те, будете пи…ти!» Вот так бы я тебе ответила. Протяфкалась с Антоном семь лет, — и ко мне опять явилась — не запылилась. Вспоминай-ка? Как ты в няньки-то сиганула, как Улькина Линка. Нашла же с кого пример брать! Хоть бы приличная семья была, что можно бы было на кого глядеть и пример с кого брать. Про Ульку не то, что округа? Весь Союз знает! Она прошла все пути — дороги: войну, тюрьму, прости, Господи, с Богдашкой, ушлёпком, путалась, до тех пор, пока Елизавету не свели в могилу.

Поднимая рюмку за рюмкой, обе женщины во хмелю пуще прежнего упрекали и увещевали друг друга, что не уследили, как утро настало.

Чуть было до драки дело не дошло, когда старшая чуть, было, не запустила в младшую кружку с кипятком, да во время опомнилась. Не отскочи во время Рита, быть бы ей помеченной на всю жизнь.

Время за столом и упрёками пролетело незаметно. Часы « Кукушка» прокуковали четыре часа утра.

-Ну, будет, милашка, мне с тобой перепираться. Пойду-ка, я скотину обихожу. Зорька, глядь, замычала — на дойку просится. Кормилица моя и поилица! Вот так дочь я вырастила? Тебе, что Ритка, всё по фене. Умри я сегодня, не то, чтоб по-людски похоронить? Даже глаза мне не прикроешь. Хоть бы и прикопала как-нибудь, хоть и без христианского обычая. — Помолилась.

— Да ты у нас ещё ого-го! До ста протянешь. Зажилась. Зевая в ладонь, изрекла, не смущаясь, Рита.

— Ночуешь? Или как? Сейчас в путь-дорогу отчалишь, как баржа худая, что внутри, что снаружи — всё равно где-нибудь потонешь. Таких, как ты, Ритка, свет не должен терпеть. Будь не ладен тот день, когда я разрешилась тобой. Всю душу ты мне наизнанку вывернула, когда стала путаться с каждым встречным-попречным в селе. Стыдно людям в глаза глянуть. Господи, прости меня!

— Так и не рожала бы. Я что тебя об этом просила или… как? Удовольствие справила, глядишь, и я появилась.

— Эх, милашка! Я что наблудила тебя что ли? Мы с твоим отцом душа в душу прожили сорок годков. Не то, что ныне ваше поколение.

— А что? Мы, как умеем, чему научили, так и живём. Не лучше, не хуже, чем вы.

Будучи на зимовке на Севере, ни Евлашка, ни майор Петров не глянули бы в её сторону, ошпарь тогда за разговором мать Маргариту.

Что-что, а Маргарита была, как картина Крамского «Неизвестная». Чёрные угли — глаза и коса — тёмная ночь. Хочешь— не— хочешь, будешь одними этими достоинствами очарован. Мужики гуртом ходили за ней, когда она шла по улицам с распущенными волосами до колен, которые спускались, как густые заросли ивы у реки.

На этот раз надолго, чуть ли не навсегда, Маргарита покидала свой отчий дом.

Она поняла, что мать её никогда не примет обратно, хоть с детьми, хоть без детей.

После рюмок самогона мысли Риты тоже в мозгах стали вилять, как лесные тропки в период блуда по тайге, не знала она, где разумное, а где дурное?

Всё было пусто для неё: мать, дом, дети. Они не вызывали ни любви, ни ненависти, ни радости, ни огорчения, ни грусти — всё было таким ненужным, как когда — то связь с майором Петровым, которая чуть дважды не унесла её на тот свет.

Было одно желание, скорее бежать от этих мест, как она когда-то сделала, будучи четырнадцатилетним подростком, сбежав в ближайший город.

Тогда Маргарита, украв у матери последнюю трёшку рублей, уехала в ближайший город, где устроилась прислуживать в одной еврейской семье, ухаживать за детьми, попросту говоря, в няньки.

После посиделок, когда мать Риты ушла доить корову и обиходить всю остальную скотину, Маргарита, как и десять лет тому назад, сбежала вновь, уже бросив на руки свой матери своих детей.

Села на ранний автобус, — навсегда покинула эти, Богом забытые, места.

Бабушка, усевшись в сани, заснула. И на смерть замёрзла.

Дети долго и сиротливо жались к ней, но её тело уже их не согревало, оно было мертво. Шестилетний ребёнок, прислонив голову к бабушке, тихо стал засыпать. Вскоре и он заснул навечно.

Трёхлетний ребёнок стал кричать во всю мощь, но его уже никто не слышал.

Буря, как назло, свирепо несла свои ледяные потоки с Севера и никак не желала угомониться.

Ничего не видно: ни леса, ни дороги, ни встречных повозок.

Кобыла встала и стояла, как вкопанная, не двигаясь ни вперёд, ни назад.

Свинцовое небо не согревало.

Метель усиливалась и бушевала пуще прежнего, ожесточаясь.

Малыш, что есть мочи, теребил свою бабушку за шубейку, за платок, но бабушка молчала.

— Бабушка, проснись! Я люблю тебя! Зачем же ты спишь? Мне холодно. Ой, страшно, боюсь я! Бабуля мне боязно.

Лишь одна кобыла была этому свидетель. Она переступала копытами, на крик ребёнка и фыркала. Резко рванув дровни, пошла на пролом тихой рысью. Она бежала и бежала, не взирая ни на ветер, ни на снег, ни на бурю и метель. Ураган трепал её гриву, без гребня расчёсывая и пуская волосы по ветру.

Мальчик устал кричать. Сил у него не было, чтобы издавать горловой крик, он уже тихо постанывал. Спустив платок бабушки, малыш начал теребить свою бабушку за пепельные, как зола, волосы.

Так и утих бедняжка с клоком волос в ручонке.

В село Казакларово живой пришла только лошадь.

На другое утро эту жуткую картину разглядывало всё село.

Рыдало, стонало! Многие диву давались, как могла пройти такое расстояние, равному тридцати километров без поводыря кобыла.

В дальнейшем выяснилось, что это были близкие родственники беспутной жены Антона Иришкина.

Этот ужас пал тяжким бременем на одинокую, слепую, от перенёсшей трахомы, Авдотью.

Она являлась дальней родственницей семьи Иришкиных. Авдотья без слёз, без особых рассуждений и разговоров молча, перенеся боль, устроила похороны двоих деток — Антона и Маргариты.

В один гроб селяне сложили замерзших и погибших бабушку и двоих внуков. Гроб смастерили на скорую руку, из разных досок, что долгое время штабелем лежали во дворе. Надобности в них уже не было — Авдотья не видела. Лежали и лежали. Иной раз слепая на ощупь, выйдя в летнее время, присядет на них погреться на солнце.

В могилу гроб бабушки с внуками опустили без особой горечи и слов. Изредка вздыхая, как бы хоронили своих близких.

Вот чем обернулось легкомысленное поведение Риты.

По деревенскому обычаю справили поминки. На поминальном столе была самогонка, кутья из ячменя и чёрной смородины, чёрный ржаной хлеб, и смотрелся на льняной белой скатерти штабелем, как доски Авдотьи, из каких был сколочен гроб на троих, погибших людей.

Самогон на мужиков и баб стал влиять не лучшим образом — захмелели не на шутку. Пошли тут разговоры и домыслы об Антоне и Маргарите Иришкиных. Слова поминальщиков, как хлопья снега, разлетались по воздуху. Говорили громко, перебивая друг друга, что могли «проснуться» только что погребённые. А знаменитый старик Жуков чуть было не пустился в пляс, да его во время утихомирил кулаком его же сынок, могильщик со стажем.

Всё и все бесились. Поминки оказались весёлыми, как и нрав чёрнобровой красавицы Маргариты. Обо всём этом она узнает только тогда, когда вернётся в село после зимовки, где чуть дважды не погибла.

Дул яростно ветер и шёл огромными хлопьями снег, как новогодний — они не спали по законам природы.

Медленно и верно засыпалась снегом могила троих несчастных малолетних невинных детей и любящую частенько выпивать горькую медовуху их бабушку.

А у попадьи были свои мысли и свои заботы. Она трепетно отнеслась к рассказу слепой Авдотьи, попеняв, что жаль, что батюшки нет в живых, а то он бы похороны обустроил по-человечески, как положено по православному закону. Христианский закон строго чтит правила: «Не прелюбодействуй, не убий, не воруй!» Этот закон с переворотом власти и уничтожением царизма уже не действовал. Религия ушла в глубокое подполье. Матушка с оглядкой и с большой осторожностью молилась на иконы в углу, призывая Божественные Силы идти по непреложным законам христиан. Но её уже никто не слышал.

08.02. 2018 год,

Крайний Север,

Нагорная.

Фото автора.