Kiara — Дьявольская страсть. Глава 1

Высоко в облачном полуденном небе парил вольный жаворонок. Его легкая тень быстро неслась над осенним многоцветьем лесов и полей. Звонкая его песня разносилась в кристальном воздухе, нарушая первозданную тишину, проникая под сень сплетенных ветвей дубравы и далее до самого низа, до мягкого золотисто-красного ковра опавших листьев.

Словно отвечая жаворонку, ожил и лес, наполнился щебетом и шорохом деловитых своих обитателей, старательно запасающих пищу для грядущей зимы. Внезапно посторонний громкий звук ворвался в беззаботную перекличку птиц и зверьков. Все смолкло, и на поляне воцарилась тишина. Внезапное настороженное молчание, повисшее здесь, резко подчеркивалось угрожающим отдаленным лаем гончих и топотом копыт.

Неугомонные птицы молниеносно разлетелись, пышнохвостые белки поспешили скрыться в своих укромных дуплах, когда из-за деревьев на поляну выбежала, ломая по дороге ветки, стройная девушка.

— Эй! Толли-хо! — Охотничий клич перемежался грубым смехом. — Куда подевалась эта чертова девка? Проклятье! Не теряйте ее из виду, парни!

Азартные голоса, становившиеся все громче, заставили ее заметаться. Крики стремительно приближающихся всадников и конское ржанье сливались в угрожающий гул.

Киара, казалось, уже затылком чувствовала жаркое дыхание преследователей. Торопливо подхватив юбки, она перелезла через упавшее дерево, так как на прыжок не осталось, не капли сил. Прислонившись к стволу вяза, она остановилась отдышаться. Грудь ее тяжко вздымалась, голоса пробиравшихся через пролесок мужчин становились с каждым вдохом все громче. Они приближались, вот-вот настигнут ее... Она погибнет, если не найдет убежище.

Дрожа от страха, она увидела движение ветвей на дальнем краю поляны, услышала горловое подвывание бегущих по следу собак. Каждая секунда была дорога.

Она застыла, скованная страхом, проклиная себя за неспособность как далее бежать, так и за неспособность сообразить, что делать. Только взгляд заметался, как у загнанного зверька, обшаривая окружающие заросли в поисках укрытия. Вдруг она заметила в упавшем дереве дупло, отверстие которого почти совсем скрывали пышные заросли травы и большие резные листья папоротника. Не теряя времени, она нырнула в прохладную темноту ствола, молясь чтобы там уместиться и не развалить отрухлевшее дерево. Растянувшись на влажной трухе внутри, расправила над собой примятый папоротник. С содроганием девушка ощутила шевеление потревоженных ею ползающих обитателей сгнившей древесины, однако, моментально об этом забыла, замерев от ужаса, так как топот копыт несся на нее, земля от которого заходила ходуном. Казалось, сейчас ее затопчут насмерть.

— Чертов болван! Ты упустил ее! — Раздался капризный голос прямо над ее головой.

— Пропади все пропадом, это ты задержал меня... И тут ты ее видел, и там!.. — отозвался другой, не менее обозленный.

— Первая сносная фигурка, какую увидел я в этом Богом забытом графстве, и на тебе! — продолжал досадовать обладатель первого голоса, полным жалости к себе. — Удрала! Ты разглядел эти роскошные сверкающие волосы? Соблазнительная куколка! А эти длинные ножки!.. Ей-богу, я не я буду, если допущу эдакому призу от меня ускользнуть, да еще после такой погони!

Киара услышала скрип седла под нетерпеливым всадником и многозначительное пощелкивание хлыста.

— Где эти чертовы псы?! Если бы они были здесь, то тут же учуяли бы ее, и уж тогда... О-о! Могу поклясться, что я заметил какое-то движение вон там.

— Похоже, они взяли след в той стороне! — заметил второй всадник при звуках отдаленного лая и криков егерей.

— Проклятье! Надеюсь, это окажется девчонка, а никакой-нибудь заяц, а то со всех шкуру спущу! Она согреет сегодня мою постель. Тут чертовски холодно, чтобы спать одному. — Он с досадой вздохнул. — И лучше бы мы нашли ее поскорей, потому что я уже выдохся. Дышать то невмоготу не то, что девчонкой заниматься! Как же мне хочется обратно в Лондон!.. Там за удовольствиями не надо скакать по кустам. Множество красоток ждут, не дождутся, что бы лечь ко мне в постель, — хвастливо закончил он.

— Ты обленился, друг мой. Погоня придает остроту. Однако поторопимся, иначе постель тебе будет согревать грелкой твоя старая экономка, — усмехнулся его приятель.

— Сегодня меня погреет эта золотоволосая. А ты можешь довольствоваться экономкой или одной из посудомоек... Кажется, они тебе по нраву, — насмешливо захохотал первый.

— Птичка еще не поймана. И, кто знает, может, она, увидев тебя, кинется в мой объятия.

— Черта с два, так тебе я и позволю, — вскрикнул его друг. — Держу пари на упряжку моих вороных, что ночь еще не кончится, а она меня уже будет умолять взять ее с собой с Лондон.

Послышались раскаты их дружеского хохота, Киара сжалась, ощутив, как затряслись хрупкие стены ее убежища, когда кони с преследователями перемахнули через упавшее дерево и понеслись во весь опор на лай возбужденных псов.

Едва дыша, девушка подождала, прислушиваясь к удаляющемуся топоту копыт. Затем, все так же затаив дыхание, она выглянула и сквозь зеленое кружево листьев и трав увидела лишь опустевшую поляну. Наконец-то ее оставили в покое.

Медленно, словно пугливый зверек, она выползла из своего укрытия и замерла, готовая снова спрятаться при первом же признаке опасности. Но все было тихо, и она стала пробираться меж деревьев к дороге.

Предательские слезы ярости и пережитого страха жгли ей глаза, губы дрожали. Только что Киара почувствовала себя диким зверем, которого травят собаками для развлечения и удовольствия. А ведь некогда она и сама с удовольствием и радостью носилась по лесу в погоне за волком. Но то был зверь, а не человек!! От этого становилось еще больнее! Неудивительно, что жители деревни не выпускали своих юных дочерей одних из дома, когда лондонские денди-сумасброды делали неожиданные набеги в свои поместья. Щеголяя облегающими сюртуками и атласными галстуками, сверкая драгоценными перстнями на длинных холеных пальцах, они считали своей собственностью любое смазливое личико и ожидали немедленного выполнения своих желаний, превращая дни своего пребывания в поместьях во всеобщий хаос. Богатые развратники нагло пользовались своими правами земледельцев, запугивая арендаторов и соблазняя их дочерей. Ни одной хорошенькой мордашке, будь она горничной или последней молочницей, не удавалось избежать их похотливого нрава.

До сегоднейшего утра девушка скептически относилась ко всем этим слухам, считая их весьма преувеличенными. Она все еще не могла привыкнуть к порядкам и нравам, управлявшим в этой стране. А теперь она, Кириана Акрофф, девушка благородного происхождения, дочь английского барона и русской княжны, была бесконечно унижена и вынуждена прятаться в лесу, как испуганный зверек, спасающий свою жизнь. Ей пришлось спасаться от изнывающих от скуки лондонских бездельников, жаждущих удовлетворения своих низменных страстей. Если бы она, как раньше, находилась под защитой отца, они бы не осмелились даже приблизиться к ней. Она была бы равной им по имени и положению в обществе. Красота, не охраняемая семьей, была тяжким бременем.

Но более всего возмущало Киару предательство собственной тетки. Именно она послала девушку в дубраву на северном краю поместья, прекрасно зная, что молодой лорд Бриннер приехал навестить свое владение с компанией таких же беспутных прожигателей жизни. Несомненно, гаденькая мысль о возможности встречи их с Киарой, посланной набрать ягод и грибов, гнездилась в ее голове, как червяк в гниющем яблоке.

Тетя Аделина, казалось, получала какое-то садистское удовольствие, всячески унижая и третируя племянницу. За какие такие грехи терпела Киара это наказание? Каких богов прогневила, что послали они ей такую судьбу? В который раз она пыталась понять, что происходит. Если бы можно было вернуть время вспять и возвратить прежние счастливые дни! Счастливую пору невинного детства... Но все это осталось лишь в воспоминаниях.

Киара замедлила шаг, чувствуя себя уже в полной безопасности, обогнула луг с пасущимися овцами. Она не замечала, что подол ее платья был весь изодран и в грязи. Под ногами уже была знакомая каменистая тропинка, и она так задумалась о своих родителях, что не обращала внимания ни на тучи, набежавших с севера, ни на усиливающийся ветер, треплющий золотые кроны осенних деревьев.

Тот же ветер растрепал ее завившиеся от влажности кудри и разрумянил бледные щеки. Похолодало, и Киара плотнее закуталась в пострадавший плащ, поеживаясь от пронизывающей легкое шерстяное платье стужи.

С кошачьей грацией она перебралась по скользким мокрым камешкам через журчащий небольшой ручеек и увидела в отдалении большой усадебный дом. Он почти скрывался от ее взгляда среди огромных вековых дубов, но она и так знала каждый его негостеприимный камень. Ей, наверное, на всю жизнь врезались в память его безобразный силуэт, унылые серые каменные стены, его наглухо закрытые ставнями окна и всегда запертая дверь...

Киару обуревало желание пройти мимо старого дома, не замечая этого неприятного здания, но, увы, это было невозможно. Со дня смерти родителей она жила в Грейстон-Мэнор, у своей тетки.

Как изменилась ее жизнь с этого рокового дня!

Из ее памяти никогда не изгладиться то утро, когда гонец сообщил о кораблекрушении судна, на котором ее родители решили отправиться в Россию навестить родину матери. В этот день, казалось, сама природа оплакивает потерю девушки, так как, не прекращаясь, лил дождь и стоял пронизывающий холод, совсем нехарактерный для середины июля. Однако это не помешало Киаре уже с рассвета находиться на конюшне, занимаясь своими любимыми «детками», как она величала великолепных жеребцов своего отца. Именно здесь ее застала новость о случившемся несчастии. Корабль не был рассчитан на ужаснейший шторм, разразившийся в северных водах Балтийского моря, и пошел ко дну, в живых никого не осталось.

После гибели родителей Киара осталась одна на целом свете, без опекуна, который мог бы позаботиться о делах и наследстве, когда армия заимодавцев и торговцев накинулись на поместье, как стервятники, почуявшие легкую наживу.

Питер Акрофф, ее отец, прибывая в блаженном неведении своей судьбы, не оставил завещания. С его смертью прекратился источники дохода, на которые они собственно, и жили изо дня в день: выигрыши со скачек и некая частная организация, возглавляемая лордом Акроффом. Именно эти деньги, да еще небольшое наследство, оставленное матери ее бабкой, позволяли им жить вполне беззаботно, хотя и без особой роскоши. Однако вскоре Киара с ужасом обнаружила, что от этого постепенно таявшего наследства остались лишь неоплаченные долги.

В уплату требовалось продать все: дом ее отца, всю обстановку и прекрасных лошадей, разведением которых их семья славилась на всю округу. Трудно было покинуть Моусс-Роуз, поместье, ставшим ей родным за десять лет. Киара родилась в родовом именье матери, в одном из провинциальных городков России, на берегу Днепра. Именно там по настоянию матери прошли первые годы девочки. Отец остался в Англии со старшим сыном, Майклом, не решившись забросить свои дела и пожелавшим дать сыну чисто английское воспитание, изредка они лишь навещали вторую часть семьи. Девочка же росла до семи лет в окружении свободолюбивых казаков, впитывая в себя их доброту, бесстрашие, непокорность, понятие равенства и справедливости. Но когда пришло время суровых испытании для этого южного уголка России, отец забрал их в Англию. Семилетнему ребенку, привыкшему к бескрайним полям и лесам, столь сердечно полюбившему надолго уходить в степи с казачьими семьями, было поначалу трудно оклиматизироваться в другой стране с новыми порядками и законами. Но человек привыкает ко всему, тем более в столь нежном возрасте, поэтому и здесь она нашла столь же приветливых и дружелюбных крестьян, живущих в деревне неподалеку, особенно ее покорили чистокровные жеребцы, приобретенные отцом вскоре по их прибытию. Да и мать с рождения старалась, как могла, приучить ее ко всем тонкостям и премудростям английского света. Поэтому Киаре было очень тяжело снова расстаться с уже ставшим ее родным домом, а тем более с лошадьми, в воспитание которых девушка вложила по частице своей души. И совсем невыносимой была мысль расстаться с ее драгоценным Спиритом (Дух «англ.»), жеребцом, которого она, можно сказать, вынянчила с пеленок.

Они, с Майклом, очень крепко подружившись в Англии, с детства освоили азы верховой езды. Киара так прекрасно владела этим искусством, что немного нашлось бы мужчин, равных ей в этом. По началу ее обучал только Федор, конюх-казак, обладавший легкой рукой и умением понимать лошадей так, словно читал их мысли, затем к нему присоединился и отец, который был тоже великолепным наездником. Благородные животные были для Киары неотъемлемой частью существования, необходимой ей как воздух. Она с детства обожала мчаться как ветер, как вольный и своенравный дух бескрайних равнин. Ей доставляло огромное удовольствие проводить большую часть времени на конюшне, впитывая в себя все самое необходимое для заботы об этих животных. Спирит был чистокровной фризской породы, вороным, с лоснящимися боками, с очень длинной густой гривой и хвостом и стройными мускулистыми ногами скакуна, которые украшали фризы. Имя как нельзя лучше подходило ему, когда он, едва касаясь земли, радостным галопом нес свою любимицу сквозь ночной туман.

Киара прекрасно, знала, что ее эскапады вызывали пересуды в окрестных деревушках. Она своими ушами слышала, как они сплетничали о ней, но досужие домыслы ее ничуть не беспокоили. Скорее даже забавляли, особенно напыщенные разглагольствования самозваной блюстительницы нравов из близлежащего поместья вдовы Макферсон.

— Так скакать на коне, как она, Боже упаси. Вы не поверите, но она разговаривает с этим зверем. Да, да! И, всеми святыми клянусь, он ее понимает и отвечает! — Возмущенная вдова пророчески закатывала глаза. — Я вижу, как темные тучи сгущаются на горизонте. Она язычница! Исчадие ада! Бедного лорда Акроффа околдовала его русская жена!! Попомните мое слово!

Но Киара только лишь смеялась, слушая мрачные речи вдовы, которым жадно внимали доверчивые соседи. Еще большее получая удовольствие, когда в сумраке ночи, она седлала своего Спирита, и галопом, проносилась мимо их хозяйств. На огромном черном жеребце, за которым развивалась черная грива, летела девушка, одетая во все светлое и с распущенными длинными волосами, на фоне ночи, казавшимися неестественно белыми и светящимися. В общем, полностью оправдывая свое «неестественное» происхождение.

Вдова Макферсон, прямо-таки трепетавшая перед девушкой, при виде которой начинала всегда судорожно креститься, из года в год повторяла свои грозные предостережения в соседствующих имениях. Однако большинство местных жителей поверили, наконец, ее пророчествам, когда через неделю после трагической смерти родителей пришло известие о том, что брат Киары, офицер Британского флота, без вести пропал в море. Плотно закрыв двери, жители окрестности со страхом прислушивались к бешеному топоту копыт, когда, получив печальную весть, Киара с развевающимися волосами пронеслась ночью вскачь мимо их домов, мелькнув белой молнией во мраке.

Тогда она проскакала на Духе в последний раз. Не прошло и двух недель, как в Моусс-Роуз явилась родственница, о которой девушка и слыхом не слыхивала, назвавшаяся сводной сестрой ее отца. Киаре смутно вспомнилось, что отец однажды обмолвился о том, что он раньше жил с сестрой, но говорил о ней словно об умершей. «Все это в прошлом», нахмурившись, добавил он. И вот, пожалуйста, она заявляется к ней воплоти.

Аделина Пенвик, высокая, сухопарая женщина лет пятидесяти, с властными замашками, тут же прибрала весь дом к своим рукам. Ее маленькие бесцветные глазки, глубоко сидевшие на костистом некогда красивом лице с острым длинным носом, зорко перебегали с предмета на предмет, разглядывая обстановку дома, прикидывая ее стоимость до последнего шиллинга.

— Я — единственная оставшаяся на этом свете родственница твоего отца. И по моим сведеньям со стороны твоей матери тоже нет ни одного родственника, который бы мог теперь взять на себя заботу о твоем воспитании. И будь я проклята, если бы позволила таковым варварам забрать тебя в их варварскую страну, — объявила она холодным бесстрастным голосом, в котором не слышалось ни капли теплоты или сострадания к горю девушки. Киара только лишь яростно сжала кулаки, когда услышала, с каким презрением она говорит о России и об ее матери. — Деньги, если, конечно, — продолжала она, — что-то останется после уплаты долгов твоих родителей, пойдут мне в счет твоего содержания за то, что я возьму тебя в приличный дом.

Не долго думая, Аделина для расплаты с кредиторами и адвокатами распродала на аукционе всю имущество Акроффов. В результате остались довольны все, кроме Киары, чьи протесты безжалостно отметались как сентиментальная чушь. Да и что она могла сделать, закон полностью на стороне тетки, да и возраст не позволял ей распоряжаться по-своему.

У девушки сердце разрывалось, когда Аделина с ледяным равнодушием уволила всех верных слуг, большинство из которых прослужили в семье больше тридцати лет.

— Им придется искать новых хозяев. Мне они не нужны. Да и что толку от стариков, — оборвала тетка мольбу Киары взять их в Грейстон-Мэнор.

Несчастная девушка постаралась утешить их, обещая, как только сможет, подыскать всем новую службу. Однако в душе она сомневалась, что самым старым удастся куда-нибудь наняться, да и вряд ли они захотят подыскивать новое место. Верные слуги уже собирались на покой и оставались у Акроффов только из-за любви к ним и чувства долга.

Вечером накануне отъезда из Моусс-Роуз Киара готовилась ко сну, а Брин, старая нянька, расчесывала ее шелковистые длинные волосы, как делала каждый вечер с детства своей любимицы. Она улыбалась, стремясь подбодрить юную воспитанницу, но морщинистые щеки, были мокры от слез.

— Думайте о себе, леди Киара, и не забивайте свою хорошенькую головку лишними заботами. Вы со всем справитесь, такой уж у вас характер, весь в вашу маменьку, упокой, Господи, ее душу... А если я вам понадоблюсь... что ж, вы знаете, где меня найти. Хотя домик моей племянницы невелик, и путь до него неблизкий, но вам всегда там будут рады. Потерпите, и мы снова будем вместе, как раньше... И придет день, я стану нянчить ваших сорванцов, как когда-то вас с Майклом.

Киара улыбнулась в ответ, больше оттого, что няня ни за что не согласилась считать ее брата погибшим. Они обе сознавали, что видеться в последний раз, но Брин, еле сдерживаясь, что бы ни разрыдаться, пожелала как всегда своей госпоже волшебных снов, задержав, однако, ее в объятиях чуть дольше обычного. Киара была благодарна за это, так как ей было невыносимо прощаться с единственными оставшимися на этом свете любимыми людьми.

Глаза девушки наполнились слезами при мысли о Спирите. Тетка Аделина отправила его в Лондон, что бы продать дороже, чем здесь, в северных графствах. Киара слезно умоляла ее сохранить жеребца, но та лишь отмахивалась от просьб племянницы, заявив, что на новом месте у нее не будет времени на скачки и прочие игры. Остальных шестерых жеребцов раскупили моментально, единственным утешением девушки было то, что она самостоятельно выбрала им хозяев, поэтому за их будущее она не так переживала. А вот судьба ее любимого Духа была менее светла. Одна надежда Киары была на Федора, который тоже отправился в Лондон, где должен был лично ухаживать за конем вплоть до его продажи, а потом подыскать себе работу. Она знала, что Федор позаботиться о вороном красавце фризе, который за исключением ее и Федора никого к себе не подпускал. Девушку это очень тревожило: она боялась, что такой «конь одного хозяина» придется ни ко двору своим новым владельцам. Ей оставалось только лишь надеяться, что новый хозяин отнесется к жеребцу ласково и даст возможность свыкнуться с новой обстановкой. Киара переживала и за Федора, он был превосходнейшим конюхом, но в нем текла горячая кровь казака, нередко выдававшая его вспыльчивый и непокорный характер, к тому же его сильный акцент, мог обернуться также против него. В душе девушки теплилась слабая надежда, Федору удастся устроиться грумом при породистом коне. Киаре никогда не забыть как своего любимца, Спирита, так горячо любимого казака.

Грейстон-Мэнор оказался мрачным серым двухэтажным домом, которому весьма подходило его угрюмое название. Киара невольно содрогнулась, когда они подъехали по круговой подъездной аллее к ничем не украшенной парадной двери. Она чувствовала себя подавленной и бесконечно одинокой, проведя всю дорогу в молчании, да и тетя Аделина за все время не проронила ни слова.

Это было полтора года назад. Как тогда, окидывая взглядом ничуть не изменившийся фасад, Киара заставила себя вернуться в настоящее.

С глубоким вздохом она стала подниматься по пологому склону к дому, мимо вековых дубов, из года в год крепко стоящих на семи ветрах. Неподвластные времени и ненастью, они встречали каждую новую весну бойной листвой, заставляя Киару завидовать их силе и стойкости. Вот и сейчас, осторожно обходя дом сбоку, она с отчаянием сравнила с ними свою хрупкость и беспомощность. Добравшись, наконец, до черного входа, девушка тихонько отворила массивную дверь, стараясь остаться незамеченной. Прокравшись по черной лестнице на второй этаж, она миновала еще одну узенькую дверь, за которой шла лестница в комнату прислуги. Там, позади них, отделенная еще одной лесенкой, ведущей на чердак, находилась ее каморка. В ней стояла кровать и выброшенный за ненадобностью обветшалый стул с полинявшей ситцевой обивкой. Истертый почти до дыр коврик на полу и маленький комодик, в котором хранились ее пожитки, придавали еще большую убогость обстановке. Несколько жалких платьев висело на укрепленной в углу комнаты перекладине. Их вид, казалось, безмолвно укорял ее.

Киара посмотрела на них с отвращением. Они выгладили обвисшими тряпками, да, в сущности, ими и были: латаные-перелатаные локти, штопаные, потертые манжеты, выцветшие воротники. Ей было трудно вспоминать шкаф с душистыми саше, полный ярких шелковых и бархатных платьев, которые она когда-то носила, ряд кокетливо выглядывающих из-под них туфелек той же материи. Киара отвернулась от нынешнего плачевного зрелища и прошла к кровати, громко стуча деревянными башмаками, прочной обовью, в которой можно было без ущерба ходить по грязи и лужам полей и проселков. Не то что в тоненьких атласных или кожаных! Те сразу бы промокли.

В промокшем платье стало совсем холодно и Киара начала дрожать. Она принялась расстегивать лив, как вдруг в дверь постучали. Не откликаясь, она равнодушно наблюдала, как кто-то пробовал повернуть дверную ручку. Дверь была закрыта, и неизвестный ничего не мог поделать. В дверь принялись стучать уже настойчивее.

— Эй, отзовитесь! Олли знает, что вы тут. У Олли к вам сообщение. От хозяйки.

Киара неохотно открыла дверь, заранее предвидя поворот событий. На пороге с наглой ухмылкой на толстых губах стоял здоровенный детина лакей Олли.

— Ну вот, так-то лучше, — произнес он, уставившись на растрепанные некогда белоснежные локоны и раскрасневшиеся щеки девушки.

— Что за сообщение? — холодно осведомилась Киара.

— Что же мы так недружелюбны? А ведь Олли может очень облегчить вам жизнь, если станете с ним поласковей. — И он протянул свою лапищу с грязными, обломанными ногтями к пуговке на лифе, которую Киара пропустила, застегиваясь в спешке.

Она молниеносно оттолкнула его руку и, яростно сверкнув глазами, предостерегающе проговорила:

— Не смей прикасаться ко мне!

Он лишь рассмеялся в ответ, но глаза его не улыбались, а глядели с холодной жестокостью змеи, наслаждающейся жалким сопротивлением добычи.

— Что? Продолжаешь разыгрывать из себя важную леди? Я-то думал, что это из тебя уже повыбили... Ан нет, все еще считаешь себя выше таких, как я. Посмотрим красоточка, посмотрим, — он отвратительно ухмыльнулся, похотливо разглядывая ее. — Олли еще уложит тебя в постель, милашка, и спроси у служанок, получишь удовольствие. Олли умеет, как следует приласкать... — Он презрительным щелчком поддел щеколду на двери. — И не думай, что этот огрызок железа остановит меня.

— Это тебя надо отхлыстать кнутом! И если ты будешь продолжать свои оскорбления, я...

— Ну что ты сделаешь? — на толстых губах заиграла гнусная улыбочка. — Побежишь жаловаться тетеньке? Ха! Что это даст? Если бы ее заботило твое благополучие, ты не жила бы здесь на верху и не трудилась похлеще судомойки. Нет, Олли нечего бояться гнева хозяйки. — Он злорадно ухмыльнулся, зная, что Киаре нечем ему возразить.

— Что ж, возможно она не станет вмешиваться, — мягко проговорила она, — но я прострелю твою тупую башку, если посмеешь пальцем меня тронуть! — Киара прищурилась и, холодно улыбнувшись, тихим голосом добавила: — Я очень метко стреляю... и редко промахиваюсь, когда целюсь в лоб какой-нибудь гадине.

Это не было пустой угрозой. Глубоко под матрасом у нее был спрятан отцовский пистолет, а рядом, чуть подальше на крайний случай лежал небольшой сверток, в который был замотан ее драгоценный меч — великолепнейшей работы японских мастеров, некогда подаренный ей отцом на одиннадцатилетние. Киара хоть и хранила эти две вещи скорее как память, но в совершенстве владела обоими оружиями.

Ухмылка сползла с лакейского лица, и он по-новому, с настороженностью в бегающих глазках, уставился на стоявшую перед ним девушку.

— От тебя можно ждать и такого. Слышал, что благородные часто странно себя ведут. С чего бы тебе в меня стрелять? Олли всего на всего предложил тебе поразвлечься, — плаксиво протянул он, передернув плечами. Голос его звучал примирительно, однако хитрые глазки неотрывно смотрели за ворожением ее лица.

— Что велела предать мне тетя? — спросила Киара, отстоявшая на этот раз свою независимость.

— Хочет, чтобы вы спустились в гостиную, — угрюмо пробурчал Олли и с плохо скрытой злостью затопал по деревянным ступенькам вниз.

Киара последовала за слугой, раздумывая, что на этот раз понадобилась от нее тетке, чем она недовольна: полы недостаточно выскоблены, или окна надо помыть, или постельное белье проветривать? Всегда что-то находилось якобы упущенное племянницей, но не избежавшее пронзительного взгляда тети Аделины.

Девушка прошла по вечно сумрачному большому холлу при входе. Темные дубовые панели, казалось, поглощали весь свет, сочившийся сквозь два узких окна. Легонько постучав, Киара вошла в гостиную и остановилась в почтительном молчании под ледяным взором тетки.

— Я вижу, ты прогуливалась, — недовольный взгляд насквозь пронизывал девушку. — Полагаю, ты о желудях позабыла? Я ведь попросила тебя собрать немного для меня, но ты как всегда думаешь о своих удовольствиях. Ты ведь ходила за северное поле, не так ли? — бесцветные глазки тети Аделины блеснули торжествующим огнем.

Киара закусила губу, стараясь сдержать захлестывающие ее гнев и ненависть к этой жестокой женщине.

— Мне очень жаль, что я забыла про желуди, — наконец выдавила из себя Киара. Она понимала, что хочет услышать тетка, но не собиралась удовлетворять ее извращенное любопытство.

— Забыла?! Ха! судя по твоему виду, ты вообще о них не думала, — прошипела Аделина, заметив грязь и мокрые пятна на платье Киары. — Кажется, ты вообразила, что можешь пробраться в мой дом незаметно, как простая судомойка, провалявшаяся всю ночь с кем-то в стогу? Не так ли, мисс? Может быть, ты все это время вовсе не ягоды собирала? — многозначительно произнесла она, глядя на веточки брусники, которые Киара сорвала и забыла в кармане передника. — Может быть, ты обронила где-нибудь свою невинность? Наверное, целовалась под кустом с каким-нибудь конюхом? — ядовито добавила она, не сводя с племянницы маленьких злобных глазок.

Киару передернуло от незаслуженного оскорбления, плечи ее сгорбились под тяжестью вопиющей несправедливости. Она только что пережила унизительный страх, продрогла до костей, от усталости не чуяла под собой ног. Скорее всего, тетка решила полюбопытствовать, удалось ли племянницы на этот раз вернуться живой и невредимой после ее поручения. Сейчас девушке больше всего хотелось ударить по некрасивому лицу Аделины, стерев с него издевательский оскал. Но однажды она поступила так неосмотрительно и поплатилась за это собственной спиной, на которой все еще заживали, пять рубцов, оставленные взбесившейся родственницей. Поэтому, обуздав свою горячность, девушка повернулась, чтобы уйти поскорее на кухню, немного согреться у печки и выпить чашку горячего чая, но Аделина ее остановила.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Хорошо, тетя Аделина, но я хотела бы сначала переодеться и выпить чашку...

— Успеется, — грубо оборвала ее Аделина. — Можешь побыть пока в мокрой одежде, пока я не закончу. Ты вполне это заслужила своей нерадивостью.

«Скорее это наказание за то, что я вернулась целой», — иронически подумала Киара, обводя взглядом унылую гостиную с ее серо-зелеными обоями, полосатой обивкой дивана и стульев и зеленовато-коричневым ковром на полу. Суровые лица семейных портретов и холодные даже на вид мраморные столики для безделушек многократно отражались в зеркале над камином, удивительно не соответствуя вычурной резьбе его золоченой рамы. В камине горел небольшой огонь, и Киара невольно попыталась к нему приблизиться.

— Сядь там. — Тетка повелительно ткнула пальцем на жесткий стул у окна. Киара, решив не перечить, медленно опустилась на него, пытаясь поудобнее устроиться на деревянном сиденье. От оконной рамы струился холод, и девушку пробрала дрожь.

Тетя Аделина разместилась на полосатых атласных подушках дивана, стоящего перед камином, жадно поглощая все тепло от невысоких языков пламени, и пригладила якобы выбившуюся из прически прядку. Киара никогда не видела, чтобы хотя бы одному волоску удалось выбиться из тугого пучка на затылке. Так же ей никогда не доводилось наблюдать, чтобы лицо тетки озаряли радость, улыбка или любовь. Аделина источала лишь одну непоколебимую суровость.

За те полтора года, что Киара провела в Грейстон-Мэнор, она ни разу не услышала от тетки доброго слова, обращенного к кому бы то ни было. Однако девушке всегда казалось, что к ней Аделина относиться еще враждебнее, чем к другим. Взяв Киару к себе в дом, тетка приобрела не племянницу, а служанку для черной работы с тем дополнительным удобством, что ей не надо платить.

Киара была совсем обескуражена. Её воспитывали как леди, берегли, холили и лелеяли. Родители аристократы нанимали лучших учителей, чтобы всячески развивать ее ум и сообразительность. Положение последней служанки оказалось для нее страшным ударом. Нет, ленивой ее нельзя было назвать. Она жила в постоянной готовности всем помочь и выросла сильной, ловкой девушкой, увлекающейся верховой ездой, фехтованием и тому подобными занятиями, не слишком характерными для девушек ее положения в обществе.

Если бы ее семья просто обеднела, она бы с радостью помогла бы родителям всем, чем смогла. Даже если бы для этого понадобилось на четвереньках скоблить полы... Она с готовностью принесла бы эту жертву ради семьи и близких и не чувствовала бы при этом себя униженной и оскорбленной.

Но здесь, в Грейстон-Мэнор, у Аделины вовсе не было нужды подвергать ее подобным испытаниям. Родная тетка превратила ее в поломойку, нагруженную нескончаемой поденщиной. У любой служанки в доме было больше свободы, чем у Киары. Здесь она была никто, существуя на голом холодном пространстве между слугой и госпожой, отрезанная от всего и вся. Прислуга знала, что Киара принадлежит к высшему классу, что она племянница хозяйки поместья, и держались от нее на расстоянии, полностью лишив своего общения. При этом они не сомневались, что Аделина и палец о палец не ударит в защиту Киары, поэтому бедной девушки приходилось работать за троих. Поместье тетки оказалось для молодой леди работным домом. Киара не имела ни минуты отдыха. Ей редко доводилось оставаться наедине со своими мыслями. Девушка постоянно что-то убирала, чистила, мела. То она до седьмого пота натирала воском старинную мебель и дубовые панели, то скребла до блеска полы, то вытирала пыль, то штопала белье... пока не валилась с ног.

При этом Аделина всегда находилась по близости, наблюдая, указывая, распоряжаясь, и никогда ни к чему не притрагивалась. Киара часто думала, что той доставляет удовольствие щелкать бичом над вечно занятой племянницей.

Теперь Киара с горечью вспоминала, как боялась оказаться обузой, обременить свою тетку. Все повернулось совсем по-другому. Хозяйство в доме Аделины велось крайне экономно, без каких-либо излишеств, а скудная еда, предназначенная племяннице, с лихвой покрывалась исполняемой ею изнурительной работой, которая наверняка возмещала ее возможные долги тетки.

И все это произошло, когда Киара так нуждалась в любви и понимании, в то тяжелое время, когда она осталась сиротой, вырванной с корнями из родного дома, где безмятежно протекала ее счастливое детство. Обездоленная, она ждала дружеской улыбки, доброго слова, но ей доставалась лишь боль воспоминаний. От окружающих она видела только ненависть и оскорбления.

Киара постоянно чувствовала над собой надзирающее око Аделины. Та была неистощима на подлые выдумки, подталкивающие девушку к опрометчивым поступкам, а затем с особым злорадством наказывала за них. Девушка прекрасно понимала, что злая, подлая женщина хочет ее сломить, но поклялась, что не доставит ей такого удовольствия. Она не сдастся, она будет бороться, если не открыто, словами, то молча. У нее еще осталась непоколебимой прежняя гордость.

К концу дня, когда постоянные попреки Аделины становились невыносимыми, а все тело ломило от усталости, Киара карабкалась наверх, в свою чердачную каморку, холодную и убогую. Сколько раз она смотрела из окошка вдаль, мечтая о несбыточном, вспоминая далекие времена, когда она не знала, что такое жестокость, одиночество и печаль!

Эти мечты были единственным утешением, с которым она ложилась спать. Она натягивала на себя тонкую старенькую ночную рубашку, дрожа, забиралась под холодные простони и засыпала, слушая, как скребутся за стенкой мыши.

Иногда Аделина давала ей какой-нибудь поручение за стенами дома, посылала за чем-нибудь в деревню или на соседние фермы. Это было как побег из неволи, но Киаре приходилось скрывать радостное волнение, и девушка претворялась озабоченной лишними хлопотами. Если бы Аделина догадалась, как жаждала племянница выходов, то лишила бы ее этой возможности и этой последней радости. Тетка не без успеха старалась превратить свой дом в тюрьму для Киары.

Девушка вырывалась из гнетущей атмосферы Грейстон-Мэнор навстречу деревьям, спешила к журчащему бойкому ручейку с чистой сверкающей водой, лежала на берегу в тени и наслаждалась покоем летнего дня. Закинув голову, она любовалась синим небом, видневшимся сквозь зеленое кружево листвы, провожала глазами плывущие облака. Или же с удовольствием прогревала свои мышцы, занимаясь тренировками, вспоминая все то, чему некогда учил ее любимый учитель по восточным единоборствам, Ли Тау. Летом было чудесно, однако и в холодные зимние дни она так же радовалась этим крохотным мгновениям свободы, ненадолго забывая о превратностях судьбы, отдавшим ее на милость злой тетки, и перебирая в памяти милые лица, озаренные улыбками.

Как могла она не сравнивать угрюмый, безмолвный Грейстон-Мэнор с небольшим уютным домом родителей! Он звенел и полнился смехом, радостью и любовью. В ее родителях жизнь бурлила, они обожали друг друга. Питер Акрофф был высоким, стройным мускулистым, как двадцатилетний юноша, несмотря на серебро, пробивавшееся в черных как смоль волосах. Его необычные зеленые глаза и в пятьдесят не потеряли своего яркого насыщенного цвета... Мать навсегда осталась в памяти Киары красивой, изящной женщиной, стройную фигурку которой венчала корона локонов томно красного вина. Как смеялись родные лукавые голубые глаза брата, когда он обучал ее стрельбе из лука...

О, если бы они не покинули ее! Киара с отчаяньем думала об этом снова и снова. Но они ушли навсегда...

Киара смотрела в окно гостиной, не слышав слов Аделины, размышляя о том, как же сумела выдержать, пережить эти полтора года под крышей ненавистного дома тетки. Почему та испытывала к племяннице такую вражду, оставалось неразрешенной загадкой. У Киары было ощущение, что во всем виновато ее происхождение. Аделина никогда не скрывала своего отношения к России, считая ее страной варваров и преступников, с особенной ненавистью она отзывалась о матери девушки. Обоюдное молчание отца и матери о существовавшей родственнице наталкивало Киару на мысль о крайне неприятных событиях, произошедших между ними, но узнать об этом девушке было не суждено.

Киара вновь вернулась в настоящее, в холодную гостиную, к нудному, скрипучему голосу Аделины, такому же неприятному, как стужа, сквозившая из окна.

— ... И, разумеется, я была удивлена, повстречав сегодня на пути в деревню сквайра Маерса и поговорив с ним, — продолжала свои наставления тетка.

Сквайр Маерс. Одна мысль о нем заставила Киару содрогнуться от отвращения. Она никогда не встречала человека противнее и больше всего на свете не желала с ним столкнуться. Впервые ее представили этому пожилому вдовцу с тремя взрослыми дочерьми две недели назад, когда тетя пригласила на обед в Грейстон-Мэнор.

В тот день Киара испытала просто потрясение, услышав от тетки, что нынче вечером у них будут гости и что она, Киара, должна также присутствовать за столом.

Обычно она ела в одиночестве в уголке на кухне или, еще лучше, забирала поднос к себе в комнату, подальше от любопытных взглядов слуг и досужих сплетен. Да и трапезы эти не отличались изысканностью. Они служили лишь необходимой поддержкой усталому телу в конце дня, что бы оно могло наутро вновь приняться за свой бесконечный труд. Как-то вечером Аделина прочла нотацию ей за опоздание на несколько минут, предупредив, что если Киара не будет являться вовремя, то ей продеться обходиться без еды. Девушка представила себе невкусную, скудную пищу и воздержалась от возражения, промолчав о том, что потеря будет невелика: тонкий ломтик черного хлеба (белая мука считалась чересчур большой роскошью для слуг) и переваренные, раскисшие овощи, к которым лишь иногда добавлялся кусочек черствого мясного или рыбного пирога. Завтраки были еще хуже: чай и безвкусная овсянка, большей частью комковатая и холодная. На полдник подавался кусок хлеба с сыром. Правда, летом, когда в саду поспевали сладкие яблоки и груши, Киара тайком набирала их и уносила к себе в каморку, что бы ночью, проснувшись от мук голода, с наслажденьем полакомиться.

Аделина была необычайно взволнована предстоящим визитом почтенного соседа. Она велела кухарке не ударить в грязь лицом. На ближайшую ферму послали за свининой, а так же отборными овощами и фруктами, далеко превосходившими жалкие плоды собственного сада тетки.

Из буфетов извлекли на свет лучший фарфор. Отполированное до блеска серебро празднично сверкало рядом с прекрасным хрусталем. По дому плыли аппетитные ароматы, напомнившие Киаре деликатесы ее счастливого детства.

И вместе с тем, в поместье царило какое-то тревожное недоумение, словно творилось что-то неладное.

Отмокая в теплой ванне от грязи и пыли дневной работы, Киара ломала голову над смыслом теткиного приглашения. Она сама согрела себе воды и притащила ее наверх по длинной крутой лестнице, но потрудилась не зря. Натруженные мышцы, наконец, смогли расслабиться в теплой мыльной воде, и она почувствовала себя лучше.

Если приглашение присутствовать при приеме гостей удивило Киару, то полным потрясением оказалось найденное у нее в комнатке совершенно новое красивейшее вечернее платье. Висевшие рядом ее собственные одежды выгладили по сравнению с ним бедными родственниками.

Купить его могла только тетя Аделина. Но зачем? Что побудило ее на этот раз? Аделина ничего не делала просто так. Почему она вдруг включила Киару в число гостей за обедом, который давала богатому соседу? Было ли это частью какого-то очередного злодейского плана, или она собиралась поиздеваться над племянницей, выставив ее на посмешище?

Теряясь в догадках, Киара спускалась по лестнице под любопытными взглядами слуг. Она вполне разглядела их недоумение, ведь показная доброта тетки никого не могла обмануть.

Воспоминание об этом вечере навсегда врезалось ей в душу, как после жуткого ночного кошмара. Картины и образы обрели почти фантастический вид, исказились, всплывая и пропадая в памяти, словно ее тогда опоили дьявольским зельем.

Как ей забыть необычайное зрелище: тетку в вечернем горчичного цвета платье, придавшем ее лицу мертвенную бледность. Она гостеприимно простирала длинные руки навстречу гостям — сквайру Маерсу и его дочерям Хоуп, Дилайт и Чармиан. Несмотря на их старомодно милые имена ( Надежда, Радость и Обаяние), они не отзывались на вежливые попытки Киары заговорить с ними, а либо перебрасывались фразами друг с другом, не обращая на нее внимания, либо задавали ей назойливо-бестактные вопросы, неприязненно хихикая над ее ответами или мнениями. Она предпочла бы, чтобы так вел себя их отец, но он держался совсем иначе. Набычившись пучеглазый сквайр не оставлял без внимания ни одного движения молодой девушки.

В купленном теткой тонком муслиновом платье она чувствовала себя очень неловко. Оно было красиво, однако его глубокое декольте никак не пристало молодой незамужней девушке, обнажая не только плечи, но и верх едва прикрытой нежным кружевом груди. Это был один из новомодных фасонов в стиле ампир, заполнившим всю Европу, и, разумеется, Лондон, с легкой руки супруги императора Наполеона Жозефины.

Сестры Маерс также отдали дань новомодному стилю: платья перехватывались под грудью и ровно спадали к полу, без складок и рюшей. Но если Киару платье окутывало легким облачком, как бы намекая на соблазнительные формы, то девиц Маерс платья бесформенно облепили. К счастью, дочери унаследовали свои фигуры от сквайра, человека коренастого и плотного. Даже глаза у них были отцовские — карие, круглые, слегка навыкате.

Киара каждой клеткой ощущала взгляд круглых глаз сквайра на своей груди, вздымавшей голубой муслин платья. Она содрогнулась под его откровенно плотоядным взглядом, когда их представили друг другу. Глаза сквайра сверкали жадным похотливым блеском. Киара смущенно потупилась, но тут же заметила довольное выражение лица тетки, которая не спускала глаз с гостя.

Отобедав, они перешли в гостиную послушать, как будет развлекать их своим гнусавым, безголосным пением Дилайт, сопровождавшая его столь же бездарным аккомпанементом на фортепиано. Во время исполнения романса Хоуп и Чамиан непрерывно фыркали и хихикали. Наконец их сестричка закончила выступление, немилосердно фальшивя.

Киара сидела рядом со сквайром Маерсом на диванчике. Тетя Аделина выбрала себе одинокое кресло у окна.

Сквайр теснился к Киаре, неприятно прижимаясь к ней коленом и бедром, постоянно наклоняясь поближе, чтобы прошептать ей на ухо какое-нибудь нелепое замечание. При этом он шумно втягивал в себя воздух, вдыхая ее аромат, и не отрывал глаз от алебастровой кожи в низком вырезе платья.

Однако недоумение Киары не проходило. Она так и не сумела понять, почему ее удостоили приглашения в гостиную. Возможно, тетка хотела еще раз показать, чего лишилась ее племянница, напомнить Киаре, что теперь она только служанка. Аделина вполне могла устроить ей вечер развлечений, дать новое платье, а на следующий день вновь свалить на племянницу всю тяжкую работу в доме.

Пожелав тетке спокойной ночи, Киара поспешила в тихое убежище своей каморки. Следующий день прошел так, словно предыдущего вечера с гостями и не было вовсе, и жизнь потекла в привычном русле. Новое платье исчезло с той же таинственностью, как и появилось.

— Я с вами разговариваю, мисс! — Резкий голос тети Аделины прервал ее размышления о вечере с Маерсами. — Размечталась! И наверняка одна дурь в голове, не то, что у порядочной девушки. Лучше послушай меня и радуйся, что я позаботилась о твоем благополучии. Разуметься, ты этого не заслуживаешь, но ты дочь моего дорогого брата, и ради него я обязана прилично тебя устроить.

Аделину так и распирало злорадство. Ее пронзительные глазки впились в лицо племянницы, на щеках горели красные пятна.

— Я не совсем понимаю, — запинаясь, в недоумении проговорила Киара. — Вы нашли мне какое-то место?

— О да, нашла. Скорее не место, а положение. Причем такое, которое покажется тебе весьма интересным... и заманчивым. — Аделина просто мурлыкала. — Как я уже говорила, по пути в деревню мне встретился сквайр Маерс...

— Какое это имеет отношение ко мне? — осведомилась девушка, думая, что, возможно, неправильно судила о намерениях тетки. Но тут ее осенила внезапная мысль, и она с беспокойством спросила: — А это место в доме у сквайра?

— О нет, дорогая моя Киара, — ехидно усмехнулась Аделина, впервые на памяти Киары проявив склонность к юмору. — Это не какое-то место на низкое положение в его доме. — Она сделала театральную паузу, и глаза сверкнули странным огнем. — Это завидное положение жены сквайра Маерса.