Анна Саке — Ритуалы любви

раствор счастья внутривенно

вакцина радости, податливая и хрупкая, как ртуть

ты могла бы сейчас просто встать и выйти в окно — благо первый этаж — упасть в снег, грязный, измученный, истоптанный оцинкованными сапогами новомодных стиляг — только с фабрики — маленькие резиновые уточки с большими ушами и маленьким сердцем — любимая игрушка людей с револьвером за пазухой и часовой бомбой в голове

это — открытая дверь

винтовая лестница внутрь

ты идешь не вверх и не вниз — а вглубь, следуя за говорящими стрелками и следами красных волчьих лап

— не стоит смотреть им вслед, когда они уходят, — говорит густобородый старец в радужной жилетке, в его руке синий фонарь — он теперь будет светить тебе — а в бороде горят смешливыми глазами ночные светляки

старец отдает тебе синий фонарь, и ты обжигаешь руку

ты грезишь наяву, чтобы заглушить гулкую боль, и она сдается, и плачет от стыда за свою слабость

ты пьешь крепкий чай, оставляя на потом терпкий вкус коктейля водка-тоник, чтобы легче было открыть глаза чуть позже, вырезая тупым ножом на стенах слово «бог?»

ты пьешь крепкий чай, а кто-то придет и включит газ, а ты прочтешь ему вслух несколько строк из красивого и крылатого романа Милорада Павича, чтобы стало немного грустно

ты уже почти рыба, которая гуляет сама по себе и не боится быть съеденной под сухое белое молдавское вино

ты же сама знаешь, что все уже решено задолго до нас

помнишь, ты ловила мнея в объективы своих зрачков и говорила, что мы никогда не умрем?

а солнце было злым и красным, оно протягивало вниз свои протуберанцы и судорожно загребало сухую серую землю, и твои волосы плясали неспокойными искрами в наэлектризованном светом дыму квартиры

приходили друзья, и пили наше вино

вино опьяняло руки

руки хотели уйти от тела и стать чужими

чужие руки оставляли черные пятна там, где мои оставляли ожоги и укусы, когда мне хотелось пить твою плоть и безумствовать в твоем теле длиной в несколько часов колких судорог

ты доставала маленький кожаный мешочек с рунами, и почему-то всегда выпадала руна Турисаз, а мы, смеясь, решили, что назовем так своего первенца

помнишь?

снотворное из долгих ночных разговоров и объятий невзначай

ритуалы любви

но вены уже стерты нерешительностью и топким недоверием к самим себе, и когда мы открывали ладони, то ладони были пусты, девственно гладки, как кожа на твоей груди

мы никогда не чтили судьбу, и она расквиталась с нами

дышали серой и пеплом

пили вязкий солод времени

меняли местами времена года и не спали ночами

рельефы губ ядовиты

было время, когда я лечил свои раны иглой

игла входила так глубоко, что порой ты чувствовала укол

тогда я просыпался и рисовал тебя изнутри

смотри, как просто все объяснить

как просто сказать, что эта долгая прогулка не имеет бесконечности, что этот путь долог навсегда

мы будем идти наугад и по кругу, бросая настороженный взгляд за плечо, восторгаясь рельефом бровей и томительной жаждой тепла на груди

расклад всегда одинаков

поэтому многоточия уже не имеют смысла

а мы все следуем своему упрямому долгу владеть собой

смотри от себя и вскользь, отстраняя взгляд от вещей и лиц, снившихся тебе накануне

смотри на огонь

ты берешь горсть янтаря из пыльного дорожного мешка юного всадника с мифриловым мечом и отдаешь его алчущему обреченной красоты камину в гулкой и холодной зале твоего замка, отдаешь спокойно, не плача и не сожалея

ты кормила меня с рук

(тогда я был доверчив, нелеп и малодушен)

но вечер пришел другим, и другой звук стал моей тишиной, война отступила, и пуля в моей голове перестала свербить

но пришли гости и сели за пустой стол, а ты стояла, опустив руки, и растерянно шевелила пальцами ног

а когда я вернулся, было уже поздно учить тебя улыбаться, и в знак траура я разбил все зеркала, чтобы уже не вернуться в этот дом

разве руки твои касались моих плеч?

разве мои сны обрели себя в твоих глазах?

разве что-то связывало нас, чтобы позволить умереть вместе?

когда я нашел твои браслеты на своем покрывале из мышиных усов, я подумал, что ты еще просто ребенок, закрыл свои двери на ключ, и сел на стул у окна, и просидел так до первого ночного крика выпи, наблюдая, как глупые мотыльки совершают суицидальное паломничество к огню моей лампады

помнишь, я говорил тебе о комнате, что снилась мне, комнате, стены которой увешаны сотнями гипсовых слепков мертвых лиц: мужских, женских, детских

я помню слезинку, застывшую на ресницах одной маленькой девочки с большими глазами молодой волчицы

одни слепки были безымянны, у других были имена

может, когда-то я был ими, может, они — мной

теперь ты вешаешь на стены фотографии незнакомых людей, чтобы они сторожили тебя, пока ты спишь

ты до сих пор не пустила меня в свою постель

но я проскальзываю в твою комнату по тропинкам электропроводов и сворачиваюсь теплым клубочком на твоем лбу, чтобы в твоих снах направлять тебя по добрым путям

ты приходишь по вечерам на старый вокзал и ждешь прибытия поезда, который сошел с рельс уже много лет назад

на этом поезде я вернусь к тебе

и моя маска упадет с твоей стены, чтобы ты никогда не забывала своих снов…