TwiXP — Император

Разгулявшийся ветерок колыхал шелковые занавески на массивных окнах его покоев. Чарующая прохлада наполняла помещение, делая его желанным приютом в жаркие дни. Распахнутые створки впускали сюда запах моря, бахрома на декоративных подушках то и дело оживала, будто радуясь чудесным минутам покоя и благодати. Там, внизу стояла невыносимая жара, но здесь, на самом верхнем этаже одной из башен Малого имперского дворца, её дыхание почти не чувствовалось. В углу комнаты тихо журчал искусственный фонтанчик, грелись в лучах солнца золотые кубки и чаши с фруктами. Плоды манили и искушали, но император к ним не притрагивался.

Молодой правитель сидел на шикарной софе, крутя в правой руке два серебряных шарика. Великая дума читалась на его лице, взгляд был прикован к двум одинаковым сферам, что вращались сейчас в его ладони. Чудный день не радовал, солнечный свет не грел, всё казалось каким-то одноцветным и скучным, будто прожил ты среди всего этого не одну тысячу лет. Порой шальной ветерок касался его светлых волос, играл ими, пытаясь развеселить правителя, прошептать ему: «Вставай, друг, смотри, какой день!» Император ни на что не обращал внимания, всё играл своими шариками, нахмурив брови.

Его мать была северянкой, не имевшей ни капли благородной крови. Жительница Туманных земель, дочь самого обычного деревенского кузнеца. Его отец, сильный и гордый правитель империи Хаархиз, купил её за дюжину изогнутых мечей. Честно говоря, явно завышенная цена за рабыню. Здесь, в самом центре южного королевства, на подобный арсенал можно было арендовать целый бордель. Однако его отец не прогадал, ведь приобрести ему удалось не просто новую игрушку для утех, а жену, что в последствии стала достойной королевой и подарила седовласому монарху сына. Сына, который теперь и правил империей отца.

Дверь чуть приоткрылась, в комнату заглянули. Стражник, вконец осмелев, переступил порог и приклонил колено перед господином.

— О, великий Ретрузим Балли Анхапесс, вас желает видеть советник Базуф Бемджим! — отрапортовал широкоплечий темнокожий вояка.

— Сообщи уважаемому Базуфу Бемджиму, что я с удовольствием приму его, — император ухмыльнулся, не отрывая взора от шариков. — Пусть заходит.

Стражник скрылся из виду, притворив за собой дверь. В коридоре послышались голоса, до ушей правителя донеслись поспешные шаги. Петли скрипнули, и в комнату зашел мужчина средних лет в роскошном белом халате, опоясанном кушаком. У него были гладкие черные волосы, усы и короткая борода, дорогие сандалии и целый ворох амулетов на шее.

Советник Базуф Бемджим не произносил церемониальных фраз, просто пересек комнату и сел на покрытый узорами стул. Положив руки на подлокотники и закинув ногу на ногу, он, улыбаясь, заговорил.

— Ты не поехал в Фаизу, — как-то назидательно, будто укоряя, молвил пришедший. — Чем обусловлено столь неожиданное поведение?

— А чем обусловлен весь этот спектакль с формальностями? Базуф, ты никогда не стучался, входя. Что случилось? — император играл, причем, ловко и непредсказуемое. Надо отдать ему должное, встречный вопрос поставил советника в тупик. Однако тот не растерялся, и умело припрятал удивление.

— Я знаю тебя в детства, я выточил тебе твой первый деревянный меч и, не смотря на запреты отца, привел тебе твою первую женщину, — Базуф улыбнулся, разглядывая шикарный камень на своем перстне. — Если мой любимый Ретрузим с утра пораньше заперся без наложниц, да ещё и колкости в ход пускает, значит, что-то случилось. Что именно? — тихо спросил советник. — Ретрузим, прошу тебя, не молчи. Ты ведь знаешь, я помогу.

— Скажи мне Базуф, ты гордишься мной? — взгляд императора приобрел воистину неземные оттенки. Молодой человек, будто бы отгородился от мира, витал где-то в облаках, разыскивая постоянно ускользающую истину. — Я в том смысле, доволен ли ты мной, как политиком? Как императором?

Базуф прищурился. Да, такое с юным монархом впервые.

— Ты молод, — вздохнул советник. — Молод, и тебе свойственно задавать подобные вопросы. Я, кажется, понял, что тебя гложет. Ты, возможно, боишься ошибок, но пойми, они неотступно преследуют даже таких как мы — власть имущих. Что касается ответа на поставленный тобою вопрос — я, в принципе, доволен. Конечно, порой твои необдуманные выходки, и предрассудки создают проблемы, но я списываю все это на твой, несопоставимый со здравым смыслом, возраст.

— Может, все-таки хватит, а!? — раздраженно бросил император. — Мы сотню раз об этом говорили, мое решение больше не подлежит обсуждению. Мой отец был солдатом, но я не солдат! Хоть и горд, как покойный Анхапесс. Нельзя бросать все силы на войну, нельзя жить ради войны, она никому не нужна, ни дипломатам, ни детям, что играют в придорожной лужице, и дело вовсе не в средствах, ты знаешь.

— Тебе знакомо выражение: «Хочешь мира — готовься к войне»? — Базуф не давал воли эмоциям. Может быть, ему не хотелось рвать глотку в споре, а может быть, он слишком хорошо знал сына своего усопшего друга, знал, что его бесполезно к чему-то склонять. — Такова мудрость предков. Залог процветания империи — её военная мощь, а также сфера влияния на близлежащие территории…

— Я не пойду войной на Туманные земли! И ты знаешь почему, — император оставил свои шарики, переключив внимание на советника. — Не пойду! Никогда и ни за что. Пусть они достанутся северным княжествам. Эти пьяницы с удовольствием подерутся из-за кубка с вином, в котором давно уже заготовлен яд.

— О! — Базуф покачал головой. — Да ты, я смотрю, деревянный меч так и не выкинул. Все ещё надеешься, что в огромной толпе тебе непременно встретится мудрый взор легендарного Уильяма. Думаешь, он скажет тебе, что ты тоже записан в ряды его армии?

— Пожалуйста, не путай сказки с жизнью, — проговорил монарх, ложа шарики на тумбочку и поправляя свой халат. — Однако мы оба знаем, какой туман ложится там каждое утро. Туман, в котором порой даже дети слышат стоны и вой — отголоски старого, и самого разрушительного заклинания в Гедегионе. Момент, когда заключенный ступил во дворец Эрго, будут помнить всегда.

— Библиотеку надо сжечь, — с улыбкой подытожил Базуф. — Ладно, разговор ушел в другое русло. Я ответил на вопрос, теперь твоя очередь.

Император долго молчал. Потом начал. Робко, неуверенно.

— Я знаю, Базуф, что император не должен сомневаться, но я усомнился. Сегодня ночью мне приснился странный сон. В нем я был… приговорен к казни. Меня судили существа, чье могущество я почувствовал даже там, на границах астрала. Они говорили, что я ужасный правитель, что я, ввиду своей молодости и глупости, выпустил из-под контроля каких-то драконов, которые теперь безжалостно разрушают мою империю. Я не гожусь на роль правителя, Базуф. Не гожусь! Так они постановили.

Советник опустил глаза, легенды легендами, басни баснями, а когда такие видения приходят к тому, кого в народе принято именовать избранником богов…

— Мы не ведем никаких войн, — сухо бросил советник. — Аспория процветает, посмотри в окно. Сотни купцов со всего юга сходятся сюда, продают, покупают, меняют. Мы проводим военные учения, строим корабли, возводим стены, жрецы открывают храмы, писцы все учитывают, мудрецы работают над новыми законами — вся эта сложная система шлифовалась не один год, шлифовалась твоим отцом — великим правителем и завоевателем. Все это он передал тебе, и ты принял его дар с честью, — Базуф взял с тарелки яблоко, покрутил его. — Мне не в чем тебя упрекнуть, друг мой, просто ты ещё молод, и поэтому рождаются сомнения. Пройдет время, а Хаархиз так и останется цветущей страной, где каждый будет заниматься своим делом во славу императора. А ты, ты наплодишь наследников, и будешь сидеть у окна, любуясь одолженной тебе державой.

— Я и сейчас частенько смотрю в окно, — вздохнул император. — Любуюсь на свой родной город. И знаешь, что я там вижу, Базуф? — правитель наклонился в сторону советника. — Ничего. Лес из однообразных каменных строений, стены, башни, море, уходящее за горизонт — все это пусто, все живые существа вымерли! Нет той империи, что пытался выстроить мой род на протяжении веков. Писцы приносят мне свитки с отчетами, я читаю их и принимаю решения, подписываю какие-то указы, в смысл которых с трудом вникаю. Не кажется ли тебе, что это — далеко не все, что должен делать император?

— Император должен править и думать, прежде всего, о судьбе страны, даже люди в данной ситуации отходят на второй план, потому что они — ничто без государства. Понимаешь? Горстка голодных озлобленных аборигенов. Именно такими они были в Хаархизе, пока не пришла власть, не объединила их, дав законы, по которым надо жить. Кровь будет всегда, всегда будет и смерть — утопия — это лишь сказка, такая же, как и легенды о Белом пламени, — Базуф был необычайно серьезен. Сейчас он так походил на храмового учителя, коим, впрочем, всегда и являлся для юного монарха.

— Ты прав, Базуф, как всегда, прав, — угрюмо закивал император. — Жаль только, что твоя правда слишком жесткая, царапает она края моей души.

— Когда-нибудь ты будешь говорить так же, как и я, — советник поднялся с кресла. — Глупо спорить в поисках истины, ибо она для каждого из нас своя. Хаархиз — вот что важно. Её будущее, её сила и величие, приумножать которое — наша задача.

Базуф, не торопясь, обогнул софу, направляясь к выходу. На миг он остановился, положил руку на плечо молодого правителя, улыбнулся, глядя в глаза. Ах, эта улыбка, назидательная и глумящаяся. Сколько раз она появлялась перед взором монарха? Все детство, всю юность, вот и сейчас она рядом, сейчас, когда уже, казалось бы, Ретрузим может давать отчет своим поступкам. Каким бы могучим ни был император, какой бы огромной ни была его империя, Базуф всегда будет старше, и мудрее.

— Не мучай себя философией, — советник потрепал своего господина по плечу. — И не ищи ответов на риторические вопросы, они сами найдутся, надо всего лишь прожить жизнь, — улыбка не исчезала. — Угодить каждому император не может, да и не должен, посвяти себя экономике, на худой конец — войне, которую ты так старательно избегаешь. Исполнять желание каждого, заставлять каждого верить тебе и идти за тобой в бездну — нет, столько времени нет даже у бессмертных эльфов.

Император откинулся на мягкое ложе, теперь и он улыбался, глядя на «второго отца». Да, порой Базуф удостаивался даже такого звания.

— Распорядись подготовить караван на завтра, Фаиза подождет, за один день армия не потеряет своего умения. А мне надо отдохнуть. Отдохнуть от безделья, — правитель хмыкнул.

— Я все сделаю, не тревожься, — Базуф зашагал к двери. Уже взявшись за ручку, он внезапно обернулся. — Только не увлекайся, помни, что на плече, которое я только что потрепал, лежит слишком тяжелый груз!

— Помню! Я все помню.

Дверь захлопнулась.

— Проклятый сон! — император схватил шарики, подбросил один из них в воздух. — Что он мне нашептал? Что пытался донести? Ах, Базуф, мне бы твой оптимизм. Или тебе — мое виденье. Тогда бы ты, возможно, призадумался, десять раз все взвесил, прежде чем говорить, что людские жизни — необходимая жертва для блага империи.

Удручающие мысли не покидали молодого правителя.

Ветер трепал занавески его тюрьмы, монотонно текла вода. Где-то вдалеке пел город, заливался непрекращающимися криками торговцев, скрипом корабельных мачт и звоном оружия. Жила своей жизнью Аспория — столица империи Хаархиз, могущественного государства, что лежит к югу от проклятых Туманных земель. Император молчал, уставившись на серебряные шарики. Молчал и гадал, чего же хотели он него те существа, что навещали его ночью.

— Жизнь — это шахматная доска, — подытожил Ретрузим. — Клеток да фигур, правда, чуть больше. Раз эдак в сто.

***

Во сне дикий ветер бил ему в лицо, так бил, что нельзя было даже открыть глаз. Звенели цепи на руках. Император стоял на коленях. Стоял перед теми, чьи имена произносят с трепещущим душу восторгом. Высшие существа обступили его, образовав полукруг. Всюду стоял туман, непроглядный и вечный, дикий и холодный, как сердце палача. И ветер. Здесь, он, казалось, зарождался, набирал силу и давал ей волю на бескрайних просторах Гедегиона.

Порой сквозь пелену проглядывали колонны. Да, это был храм, а, может быть, даже город. Город богов? Вокруг него фигуры, будто сотканные из того же самого тумана, они не имели определенной формы, просто пятна света, ослепительного и жгучего.

Их было одиннадцать, и они говорили.

— Вот и все, император, кончилось правление безумца, — никаких оттенков, ни мужских, ни женских, ровно, как и эмоций. Ни зла, ни грусти, чистая констатация фактов.

— Молю, пощадите! — молодой правитель коснулся лбом пола. Ещё миг и на его ледяную поверхность ступят соленые капли.

Смех.

Он уподобился грому.

Император поднял обессилившие руки, дабы заткнуть себе уши, не помогло. Хохот просачивался куда угодно, не зная материальных барьеров.

— Где твоя гордость, человече? Ты ведь так часто бравируешь о ней, и выставляешь её на показ. Или, может быть, ты, наконец-то, понял, кто мы и зачем пришли? — продолжал голос.

— Я ни в чем не виноват! — император заскрипел зубами. — Не виноват! Слышите?!

— Злоба, непонимание, страх. Ты думаешь с таким букетом тебе можно доверить Хаархиз?

— Боги решают, править мне, или нет! — защищался монарх.

— Боги уже решили, — пробасил голос.

Фигуры поплыли в воздухе, приближаясь к закованному в цепи, тот хотел попятиться, убежать, но невидимая клетка умело пресекала все попытки неподчинения.

— Мы пришли, чтобы осудить тебя, Ретрузим! — грозно провозгласила одна из фигур. — Осудить за твое главное преступление, имя которому — халатность! Тебе были доверены ключи от четырех клеток, клеток в которых содержались драконы. А ты, ты выпустил их, обрекая свою страну на мучения! Халатность стала тому причиной. Нет тебе прощения, император! Ты не годишься на роль правителя!

— Нет! — Ретрузим мотал головой и плакал. — Я… ничего не получал от вас. Никого не выпускал! Это ошибка. Слышите, ошибка! Я — простой правитель, всего лишь наследник. Наследник, которому даже не всегда хотелось получать свое наследство. Я мечтал совсем о другом… о приключениях…

— Ты слеп и туп, как трехдневный котенок! — перебили его. — Твоя империя горит, полыхает, как обветшалый сарай, а ты ничего не видишь, или не хочешь видеть. Драконы пожирают её, четыре огромных, неуправляемых теперь уже дракона, они все сносят на своем пути, и скоро эти существа прилетят к тебе!

— Но…

— Хватит!

Ветер усилился.

— Настала пора выносить приговор! Каким он будет, братья?

— Нам казалось, что мы уже определились.

— Значит, возражений нет?

— Нет.

— Мы могли бы спалить тебя на огне, заковать в лед, зарыть в землю или просто лишить воздуха… — голос на этот раз был обращен к императору. — Но мы так не поступим, ибо не люди. Наша кара будет изощеренее, хотя… ты со своим примитивным мышлением, конечно же, не посчитаешь её таковой. Не будем вдаваться в подробности, просто знай, страдания уже на пути к тебе. Они неумолимы, и ты, ты — простой смертный, капелька в океане, листок в лесу, сам захочешь умереть. Или, по крайней мере, поймешь, что смерть — единственное, что ты действительно заслужил. Так что император, ты сам положишь голову на плаху!

***

— Нет…! — император вскочил с подушки. — Я не… понимаю, — тяжело дыша, закончил он.

Ночь. Беззвучная и теплая. Звезды заглядывали в окна дворцового гарема, будто сопереживая молодому правителю, который уже не в первый раз подвергался нападению ночных кошмаров и просыпался в холодном поту.

— О, боги, — Ретрузим приподнялся, тонкая рука молодой наложницы съехала с его плеча. Даже девушке он сегодня уделил мало внимания.

— Голова на плахе! Похоже, настала пора бить тревогу и звать придворных магов, оракулов, лекарей. Впрочем, кого угодно, лишь бы избавиться от дурной напасти, — монарх встал, расправляя плечи. Дотронулся рукой до шеи, сделал несколько шагов. — Ах, ночь, лишь ты одна спокойна, будто прорицательница, все знающая наперед.

Лунный свет отгонял тьму, рисуя во мгле силуэты бесконечных лож и диванов — мест утех и радости, коим должен был предаваться правитель в свободное от «работы» время. Император нацепил свой халат и медленно побрел на балкон, минуя брошенную на пол одежду рабынь. Он шел тихо, будто призрак, не знающий покоя, порой останавливался, любуясь на роскошных спящих женщин, затем его путь возобновлялся.

Аспория ночью особенно прекрасна. Если днем она — бесконечный лес из однообразных, выстроенных без особого усердия и творчества домов, то ночью — диковинная лесная поляна, где отдыхают тысячи светлячков. Император с восхищением смотрел на мириады огней, усыпавших город, вслушивался в отдаленные звуки жизни, проскальзывающие вдоль спрятанных в тени улиц, замирал и опускал веки, когда его лба касался ночной ветерок. Как восхитителен недолгий миг ночной тишины, что так варварски будет изгнана рассветом. Блаженство редко посещает тех, кто живет, не ведая покоя, но когда все же посещает, тогда и кажется, будто границы между небом и землей стерты. Рай бушующим водопадом льется с небес, растекается по земле, обхватывает тебя. Ты ныряешь, и… время замедляет свой ход.

— Аспория, чего ты хочешь? Что я могу сделать для тебя и твоего блага? Я — никчемный правитель, утонувший в собственной гордости, — император сжал кулаки. — Не раз мне хотелось просто взять и уйти из дворца. Пройтись по твоим улицам, хоть на час сделать так, чтобы никто меня не узнал. Тогда я бы мог послушать. Послушать, что шепчут друг другу нищие, что говорят богатые и чем хвастаются солдаты. Бесполезно Ретрузиму Балли Анхапессу ходить в город, все будут знать, что он идет, и нарисуют ему ту картину, которую он должен увидеть. И ничего больше. А вот если бы перевоплотиться… сменить аватару…

Город молчал, море молчало. Лишь только ветер пел свою вечную песнь, теребя прозрачные шторы гарема. Мир затаил дыхание в предвкушении судьбоносного момента. Все ждали нового приказа императора, и он его отдал.

Отдал самому себе.

Сердце немыслимо дерзко рвалось из груди, казалось, его удары сейчас услышит вся империя. Молодой правитель шагал по пустому коридору своего дворца, шагал в оружейную комнату. Поворот, лестница, арка, снова поворот. Вот она — заветная дверь.

Здесь хранилось отцовское оружие, больше двух десятков различных клинков, а также топоры, копья. Все привезено сюда из мест, не раз упоминавшихся в сказках и легендах, не существовало ни карт, ни дорог туда. Бестелесный ужас бродил там — говаривали старики внукам, слишком много крови просят эти земли в дар — говаривали полководцы. Но, тем не менее, покойный Анхапесс был там. Был и вернулся оттуда победителем. Правда, единственным трофеем этой победы являлись как раз именно эти игрушки. Молодой император никогда не интересовался подвигами своего старика, может быть, потому что не горел желанием воевать, а, может быть, знал, что когда-нибудь затмит их своими собственными деяниями. Даже сейчас, зайдя сюда (делалось это крайне редко), он не задумался об этом, не вспомнил отца. Не до этого, ему всего лишь нужен был меч.

Он нашел его, выбрал из огромного ассортимента разнообразных средств причинения боли. С виду обычный ятаган, простецкие ножны, не скрашенная рубинами рукоять — именно такое оружие должен носить каждый житель Аспории, как говориться, удачное соотношение цены и качества. Император повесил клинок на пояс и поспешно выскользнул из оружейной. Теперь его ждала самая сложная часть необдуманного плана.

Сказать, что дворец тщательно охранялся, значит, ничего не сказать. Караул менялся по восемь раз за ночь, дисциплина и подготовка стражи — вечный предмет зависти простых армейских начальников, чьи подопечные больше были похожи на разбойников, нежели солдат. Телохранители императора от заката до рассвета бесшумным шагом бороздили темные коридоры в поисках угрозы для жизни господина. Парадоксальная ситуация, но сегодня именно он, молодой император, должен был сыграть роль этой самой «угрозы». Проще говоря, монарх обязан был проскользнуть мимо чутких и внимательных охранников.

Дворец он знал наизусть. С детства. Это и стало его козырем. Будучи ребенком, он носился здесь, воображая себя героем, стены и лестничные пролеты играли роль таинственных пещер и лабиринтов, кишащих орками и гоблинами. Естественно император всегда находил выход, прорубаясь к нему через толпы кровожадных врагов. Все возвращается, правда орков не было, да и крови тоже, но смысл тот же — найти выход и сделать так, чтобы «враги» тебя не заметили. Кто бы мог подумать, что молодой правитель, спустя столько лет, вновь будет играть в подобные игры.

Словно убийца, он прятался за статуями, нырял из тени в тень, будто лисица, положившая глаз на курятник. Замирал и полз, пригибался и прыгал, задерживал дыхание, видя, как мимо него проходят, болтая о чем-то своем, стражники. Конечно, они ничего ему не сделают, упадут в ноги, словно верные псы, но с той же животной настойчивостью будут умолять его, чтобы он вернулся в свои покои. Никогда! Какой же он император, если не может управлять даже своей судьбой? Что и говорить в таком случае об империи.

Малый дворец — место летнего отдыха правителя, располагался на острове, таком маленьком, что порой казалось, будто замок возведен прямо на море. От города его отделяла вода, расстояние было небольшое, каждый день слуги империи преодолевали его на лодках, привозя во дворец еду. Несколько лодок всегда было привязано на крошечном пирсе возле входа, ещё пара — по разным сторонам цитадели, на случай, если монарху придется бежать из осажденного строения. Одной из таких лодочек и решил воспользоваться император, чтобы вырваться из своей роскошной тюрьмы. Он прошел два этажа, спустился вниз, просидел несколько минут за каким-то огромным плетеным горшком, ожидая, пока стражники разбредутся. Заглянул в столовую для прислуги, хлебнул воды и захватил с собой в дорогу несколько груш, также удалось найти старую, пахнущую потом робу с капюшоном. Император тут же надел её, не взирая на противный запах. Уж очень умело скрывал капюшон его лицо, как нельзя кстати.

Ну, вот и улица, свежий ночной воздух и запах моря. Всего один стражник нес здесь службу, ходил туда-сюда вдоль берега, зевая и глядя на море. Что делать? Пришлось приманить, свистнув, оглушить и уложить спать в лодке — отдыхай, слуга, ты великолепный страж, просто не виноват, что встретил того, кто умнее и ловчее тебя.

Император, походивший сейчас на обычного монаха, отвязал веревку и спрыгнул в качающуюся на волнах лодку.

Свобода.

Плевать на устои, по боку все советники и предостережения, сегодня молодой правитель действительно будет рядом со своей страной, станет частью её. Монарх взялся за весла, напряг мышцы и начал грести. К берегу! Скорее! Скорее, пока ночь прикрывает его лик и обстоятельства встали на его сторону, будто бы высшие силы хотят, чтобы он прогулялся по родной столице и посмотрел, как там дела.

Ретрузим, тяжело дыша, плыл к берегу.

Порт был пуст, совсем недавно все торговые корабли покинули его, набив свои трюмы разнообразными товарами. Остались только крысы, пьяницы да шлюхи, резко упавшие в цене. Молодого правителя встретили прижавшиеся друг к другу склады, сейчас они тоже изрядно оскудели. Маленькая лодочка бесшумно скользила по темной воде, лишь непрерывная работа весел порой выдавала её. Императора, впрочем, это особо не волновало, в гавани он мог встретить только грязь и вонь.

Деревянный нос уперся во что-то твердое, судно село на мель. Ретрузим схватил веревку и выпрыгнул из лодки. Вот и город. Город, который он так давно не видел.

С башен его цитадели Аспория всегда красива, словно вымытая рабыня, которую ведут на торги. Но стоит приблизиться, как на будто бы гладкой коже тут же начинали проглядываться шрамы и следы кнута. Монах, не торопясь, шагал по опустевшему порту, сжимая рукоять отцовского меча, даже он знал, каковы здешние нравы. Однако боги были благосклонны, воровские ножи его не коснулись. То ли вся чернь попряталась по норам, то ли стража начала, наконец, отрабатывать свою кормежку.

Вот и арка, что отгораживает гавань, дальше идут городские кварталы. Император немного постоял возле нее, огляделся, все ещё морщась от надоевшего запаха рыбы. Пора.

Как выяснилось, не только порт ночью похож на кладбище, переулки и мостовые тоже притихли. Лишь где-то вдалеке слышались крики и звон посуды, трактиры работали до утра, любой купец, что продал сегодня свой товар, мог найти себе местечко по вкусу. Кое-кого из подобных счастливчиков император встретил, деньги кончались, земля под ногами плыла, и клиента выводили за порог. Тут же он падал и погружался в сладкий сон, где за выпивку и женщин платить не надо.

Император не любил вино, да и пьяниц не жаловал, пару раз даже казнил нескольких мелких чиновников за подобное бесстыдство. Вот и сейчас он был полон отвращения, когда взирал на бесформенные туши опустившихся жителей своего города. Тут же правитель ускорял шаг, стараясь больше не думать об увиденном.

— Надо обязательно придумать закон, который положит конец этому бардаку, — решил для себя молодой монарх, все ещё скрепя зубами от злости. — И почему Базуф этим не занимается?

Не раз ему встречалась стража. Вооруженные патрули обходили город, храня покой его граждан. Иногда они перекрикивались, загоняя какого-нибудь мелкого жулика в западню. Работают, молодцы, хоть что-то ещё может радовать. Попадались нищие. Оборванные старики накидывались на императора, прося милостыню, правитель брезгливо отстранялся, поправляя капюшон. Слава богам, эти павшие безумцы никогда не видели его раньше. Впрочем, кто бы им поверил, скажи они, что встретили ночью своего великого вождя?

Порой ему было страшно. Отчего и почему, он не знал. Конечно же, его учили драться, причем лучшие мастера, конечно же, он был умен и находчив, мог решить любую, непосильную для простака задачу, но… во имя всего святого, как редко случались ситуации, когда ему приходилось быть одному. Одному в неизведанном месте. Он, будто наивный ребенок, раньше времени выпущенный во взрослую жизнь, будто простой солдат, ставший генералом. Вот что делает с людьми чрезмерная опека и власть.

Тьма между домами отпугивала, шорохи настораживали, Аспория постепенно превращалась с мрачный лабиринт — прибежище страхов. Казалось, за каждым углом теперь прячется преступник, казалось, каждый и них знает, какая ценная добыча скрывается под этой мантией. Император сжимал кулаки, тихонько рычал и ненавидел себя за все эти, возникшие в его голове, образы. Ведь все они — плод обычного детского страха, Однако…

— Император не должен бояться! Не должен! — молодой правитель ускорил шаг. — Позор мне, смерть, изгнание!

Впереди замаячила фигурка. Как и Ретрузим, она была окутана в темные одеяния, двигалась неуверенно и робко.

— Женщина. Что она делает так поздно на улице? — подумал монарх, отвлекшись от мрачных видений. — Неужели не понятно, что риск слишком велик? Ведь какой бы опытной ни была стража, она не может следить за каждым темным углом.

Фигурка не останавливалась, то и дело, петляя по узким улочкам ночного города. Казалось, она что-то искала, потому что в движениях её не было никакой строгой последовательности. Император забыл обо всем. Именно этого ему, наверное, и не хватало. Что может быть лучше маленького ночного приключения, в котором замешана женщина? Тут же став второй её тенью, молодой правитель последовал за странной путешественницей, не замечая теперь уже ни красот, ни убогостей родной столицы. Только она — таинственная ночная фея, звезда, указывающая дорогу.

У него было море женщин, любых, каких он только пожелает. Приближенные шутили, сравнивая количество наложниц в гареме с количеством солдат в армии. Разнообразие и роскошь, исполнение любых желаний. Разве не об этом мечтает каждый мужчина? Но, все приедается, даже плотские утехи. С юных лет, он не знал отказов, именно это и стало причиной родившейся апатии к представительницам слабого пола, но…

Сейчас все было по-другому, император сражался, впервые добиваясь того, что мог получить свободно. Фигурка притягивала, манила. Это не дорогая рабыня, которая, стоит лишь щелкнуть пальцами, скидывала с себя халат. Обычная девушка, добрая и жизнерадостная, такую не купишь за все золото мира, такую надо завоевать. Император уже строил планы, безумно радуясь и предвкушая свою первую, действительно серьезную победу.

Путешественница вышла на освещенную улицу, тут и там горели огни, сверкали окна таверн, слышалась игра лютни. Молодой правитель нырнул под темную арку и затаился, наблюдая за ней. Фигурка теперь двигалась неспешно, её пугали шумы. Возле входа в одно из питейных заведений толпилась стража. Трое небритых, подвыпивших солдат о чем-то спорили, смеясь и передразнивая друг друга. У дверей стояли девушки легкого поведения. Император слышал об этой улице, в народе её именовали Заплывшей — самой безнравственной, и, следовательно, самой посещаемой.

Фигурка скинула капюшон, Ретрузим увидел длинные светлые волосы, что улеглись на дрожащие плечи одинокой девушки. Она стояла напротив таверны, опустив глаза и теребя полы своей мантии.

— Только не это! — император заскрипел зубами. — Неужели и она торгует собой?

Тут девушку заметил один из пьяных стражников. Мужик шепнул что-то своим друзьям, и, положив руку на меч, направился к даме. Они заговорили. Монарх тихонько побрел вдоль стены, каждый шаг приближал его к странной парочке, безумно хотелось подслушать.

Наконец, голоса стали различимы.

— Ну, что, красотка, пойдешь с нами? — стражник ухмылялся.

— Я… — девушка осмотрелась, будто боясь чьего то взгляда. — Сколько вы мне заплатите? — уже более решительно сказала она.

— Нас трое, о деньгах не волнуйся, — кажется, солдат был несказанно рад, что ему досталась такая свежая девица. Любой, увидь её, сказал бы — на подобную сделку она соглашается в первый раз.

— Хорошо, — девушка накинула капюшон.

Стражник махнул рукой свои приятелям, те подошли. Спустя миг вся компания покинула крыльцо таверны, направляясь куда-то во тьму.

— О боги, и это мой город? Моя столица?! Мое государство?! — Ретрузим не находил себе места. В конце концов, он понял, что надо идти за стражниками, купившими девицу. У таких ситуаций очень часто бывает печальный конец.

— Нет, не может быть! — сапоги правителя поднимали пыль с земли, где-то вдалеке виднелась та самая фигурка, которую теперь окружали пьяные мужчины. — Я не хочу в это верить! Так не должно быть! Женщины обязаны рожать детей, стражники — охранять покой тех самых женщин! Всему есть предел, и даже разврату!

Император метал молнии, непонятно что сдерживало ту ярость, что кипела сейчас в нем. Он был слишком наивен, слишком. А, может, это просто ревность? Ведь никто не смеет отнимать у него добычу. А тут какой-то вшивый рубака портит все планы, да и девчонка… ведь она не такая, нет. Он знал это точно, почувствовал ещё тогда, когда в первый раз её увидел.

Безумие.

Компания свернула за угол, открылась какая-то калитка, девушку ввели во двор.

Здесь не горели огни, тьма растянулась от дома к дому, пряча под своим крылом всех тех, кто забыл такие понятия, как честь и нравственность. Небольшой дворик, покосившийся деревянный забор. На веревках висят снежно-белые простыни, южный ветер играет ими, заставляя плясать под свои эманации. Сюда и завели девушку, та даже не успела обернуться, как ей заткнули рот и повалили на солому.

Император сомневался. Неприлично мешать чужим утехам, даже если ты — владыка огромной страны. Но… ведь она так неопытна, и… так красива. Словно одинокий оазис в бескрайней пустыне, словно луна, взошедшая…

— Ааа! Нее-ет!

Крики выскользнули на улицу, ударились о каменную стену и растеклись по дороге.

Беда!

Стальная стрела истины пронзила сердце Ретрузима. Ты был прав, владыка, жаль только, что тебе слишком поздно дали об этом знать.

Ятаган выскочил из ножен, капюшон слетел с головы, молодой правитель мчался по темным улицам Аспории на выручку своей… нет, пока ещё подданной. Деревянная калитка с треском отделилась от ржавых петель, «монах» влетел в проем между домами, держа наготове отцовское оружие.

— Что за… — один из стражников стоял у входа, ожидая своей очереди. Император ударил его ногой, забор не выдержал, принимая на себя обмякшее тело насильника. Двое других переглянулись в недоумении, девушка лежала на высушенной траве, пока ещё одетая, лишь потрепанная. Слава богам, Ретрузим все-таки успел.

— Ты ещё кто такой?! — бросил тот, что подходил к бедняжке у таверны.

Видать, главарь.

— Я — твой судья и палач, — император перехватил клинок покрепче, он понимал — судьба неумолима и боя не миновать.

— У-ху-ху! — стражник неумело изобразил испуг. — Какой ты суровый! Неужто вздумал брюхо мне вспороть? — второй солдат выставил напоказ гнилые зубы, смеясь над шуткой приятеля. Девушка молчала, выпучив глаза на своего спасителя.

— Я — владыка Хаархиза! — заорал Ретрузим. — Как ты смеешь разговаривать со мной стоя?

— Брось! Император трус. Тем более, он ещё слишком мал, чтобы брать в руки оружие и гулять по улицам ночью.

— Так покажи мне, на что способны настоящие мужчины! — молодой правитель решил подыграть неразумному пьянице.

— Я покажу тебе, — стражник сделал шаг в сторону Ретрузима. — А потом покажу и ей, — он вынул меч и направил кончик острия на девушку.

— Я помогу, — второй рубака тоже потянулся к ножнам.

— Я ваш император, — тихо проговорил Ретрузим, закрывая глаза. — И я выношу приговор, — вздохнул он.

Игра слов закончилась. Стражники не медлили, с диким ревом они бросились на жалкого безумца, возомнившего себя великим монархом, тот ждал их удара, успел приготовиться.

Девушка завизжала, когда мечи столкнулись и завертелись в безумной пляске, дворик был мал, но сражающиеся нашли, где развернуться, характерный свист и звон залил тесную арену, даже белье впитало в себя его часть. Император дрался лучше, но отсутствие практики уровняло шансы между противниками, не будь здесь забора, Ретрузим показал бы этим сосункам, на что были потрачены два часа в день, каждый день.

Но, увы, место поединка беспрекословно и настырно диктовало свои условия. «Монах» и его враги вынуждены были подчиниться, и поэтому «танец сабель» превратился со временем в самую обычную толкучку.

Император пустил в ход кулаки. Ловко отбив поспешный выпад своего противника, он вдарил стражнику по зубам, солдат отшатнулся. Свободную секунду Ретрузим использовал для того, чтобы разрубить веревку с простынями.

— С-вволочь… — пьяницу накрыло тканью.

— Ловок, тарантул, — прорычал второй, замахиваясь.

Клинки встретились, скрежет, звон, взмах, удар, блок. Бойцы носились взад-вперед, топча грязными ногами белоснежные простыни. Девушка замерла, прикрыв рот руками, наверное, молила богов, чтобы те не допустили кровопролития. Ретрузим вспотел. Вот он в очередной раз отводит от себя клинок стражника, при этом, ещё успевая пнуть второго врага. Снова выпад, снова уход, сражавшиеся разбрелись по разным углам.

Девчонка придвинулась к тяжело дышавшему императору, схватила его ногу, ища спасения.

— Зачем? — молодой правитель взглянул на неё. — Заче-е-м!?

— Нам с матерью нечего есть! — оправдывалась девушка, всхлипывая.

— Вот! — император сорвал с пальца шикарный серебряный перстень и сунул его несчастной. — А теперь беги. Беги!

Девушку не потребовалось просить дважды. Лишь на секунду она отвлеклась, зачарованная огромным рубином, украшавшим сделанный ей подарок, но тут же опомнилась, схватилась за подол и выскользнула из двора.

— Давай! — Ретрузим поманил врага клинком. — Теперь нам никто не помешает.

— Много болтаешь, — стражник провел рукой по своему обоюдоострому мечу. — Может, ты и впрямь император?

— Тебе не дано будет этого узнать, — Ретрузим атаковал.

Вся ненависть, всё презрение и вся боль влились в эту атаку. За девушку, за обиду, причиненную ей, за Аспорию, за справедливость — за все, что требовало отмщения. Боги ничего не смогут сделать, сегодня владыка империи Хаархиз, будет лить кровь, огнем и мечом карая всех тех, кто позорит его страну.

Стражник опешил, попятился, уклоняясь от лихих и коварных ударов будто бы обезумевшего врага, он мог отбить ятаган, но немыслимую тягу к победе…

Никогда.

Второй рубака все ещё ползал по земле, пытаясь выпутаться из белья. Настырные простыни никак не хотели пускать его в бой, но пьяница все-таки встал, тут же обомлев от феерической пляски смерти, что развернулась в нескольких шагах от него. Выпучив глаза, он смотрел, как клинок его друга еле-еле поспевает за шустрым ятаганом странноватого монаха. Похоже, дело близилось к концу.

— Ну, уж нет! — подытожил для себя он. Подытожил и кинулся к выходу. По дороге ему встретился оглушенный товарищ, третий насильник, которого император вырубил при встрече. Убегающий споткнулся о тело, выругался и помчался по темной улице за помощью.

— Стража! — казалось, он совсем забыл, что сам принадлежит к городским держателям порядка. — Помогите, драка!

Его голос постепенно отдалялся, будто камешек, брошенный в глубокое озеро. Он звучал все тише и тише, уже не заглушая звона оружия.

— Жаль, что ты не в нашем полку, такие лихие бойцы на улицах не валяются, — императора обдало зловонное дыхание подвыпившего стражника. Враги скрестили мечи, встретились, напрягая мышцы, никто не хотел уступать. Сталь боролась со сталью, сила с — силой, такое увидишь не каждый день, владыка империи дрался со своим подчиненным.

— Мне тоже жаль, что такой опытный боец сегодня погибнет. Вернее, он давно уже погиб, продав честь за кружку браги, — Ретрузим ударил противника коленкой в живот. Стражник отпрянул, император, не медля, сделал решающий выпад.

Солдат хотел увернуться, но внезапная боль сказалась на реакции. Все, что он успел, так это выставить клинок в отчаянной попытке защититься. Монарх играючи обошел преграду, поднырнул под врага и всадил тонкое лезвие ятагана стражнику в живот.

— Ммм! — узкая брешь в доспехах окрасилась в багровый цвет, взгляд застыл, становясь стеклянным, боль растеклась по телу. Стражник вцепился в плечо убийцы, надеясь удержаться, не помогло — он медленно съезжал наземь.

— Вот к чему ты пришел, — холодно бросил владыка Хаархиза. — Я не хотел, поверь мне, но ты вынудил меня, сам выбрал свой путь… за кружку браги.

Мертвое тело рухнуло на песок.

— Стой! — император вздрогнул.

Забор рухнул. В маленький дворик хлынула толпа вооруженных людей. Заскрипели тетивы, щелкнули арбалетные механизмы, целый лес копий окружил застигнутого врасплох императора.

Стража.

Человек тридцать оцепили улицу, преступник, как им сказали, был вооружен и очень опасен. Убежавший трус времени не терял, расписал, как мог то мастерство «монаха», которое ему удалось увидеть. Начальники быстро смекнули, что парой солдат тут не отделаешься, созвали весь квартальный патруль.

— Брось ятаган! — прозвучала строгая команда. — И не дури, моргнуть не успеешь, как к стене пригвоздим! — говоривший прятался в самом конце разъяренной толпы, видать больше всех поверил в «чудной монах, будто ельф, клинком орудует».

— Я желаю видеть Базуфа Бемджима! — император замер в боевой стойке, только лишь ради того, чтобы показать пришедшим сюда — он не боится, если надо, перекидает и их. Ах, если бы было действительно так?

Острия копий уперлись ему в живот.

— Считаю до десяти! — предупредил голос. — Десять, девять…

— И чем ты только думал, сопливый гордец?! Наверное, тем самым, чем угощаешь каждую ночь своих наложниц? Прогулялся по столице? Посмотрел Аспорию? Теперь тебе представился шанс оценить и местную тюрьму, примерить кандалы, вкусить похлебку. Как ты там говорил? Император будет един со своим народом? Пожалуйста, что просили, то и получите! — Ретрузим скрипел зубами. — Ладно, — продолжал размышлять он. — Тюрьма меня задержит лишь на пару дней, а потом… потом я покажу вам, сорванцы, что такое гнев правителя Хаархиза. Вы будете молить меня о смерти.

— Четыре, три, два…

Миг отделял императора от смерти. Он молчал. Молчал и все ещё сомневался в принятом решении. Но делать нечего, при всем усилии, он не выберется из накинутой на него сети, не взлетит вверх, будто опытный маг, не пуститься в танец смерти, будто резвый эльф. Он — всего лишь человек, и власть, дарованная ему, ничем сейчас не поможет. Будь, что будет. В любом случае, все это лучше, нежели однообразное пребывание во дворце.

Ятаган упал на белую простыню.

***

Его вели по узкому, наполовину затопленному мраком коридору. Хотя, слово «вели» здесь не совсем уместно. Скорее, волокли. Он не сопротивлялся, нет. Просто ребра ныли от бесконечных ударов, подаренных ему в каком-то помещении. Каком, так до сих пор и не понятно. В ушах звенело, кровь на подбородке уже засохла, лицо в грязи, руки и ноги в цепях. Его обыскали, содрали все, что можно было продать, назад отдали только мантию, которая после так называемого «допроса» превратилась в нечто, напоминающее сшитые половые тряпки. Он, разумеется, кричал, грозился. Пытался втолковать озверевшим от злобы стражникам, кто он, велел позвать кого-нибудь из начальства — все впустую, солдаты, избивавшие его, будто оглохли. В конце концов, пришлось смириться, терпеть боль и прятать обиду. Когда-нибудь они все ответят. Да так, что море выйдет из берегов.

Железная решетчатая дверь со звоном ударилась о каменную стену. Императора втащили в камеру, небрежно бросили на пол, прорычали что-то напоследок и вышли, звякнув замком. Единственное, что запомнилось, так это слова «завтра твоя голова будет кататься по песку». Одна более-менее порядочная фраза, произнесенная стражей, остальное — сплошная брань.

Холодный пол кусал ухо, где-то, совсем рядом, трещали факелы — одинокие безумцы, что пытаются вытеснить отсюда тьму. Молодой правитель не мог встать, просто не мог. Как хочется верить, что все это — лишь сон, дикий кошмар, как тот, с призрачными фигурами. Вот сейчас наложница пригладит его волосы и прошепчет, что пора вставать. Время шло — наложница его так и не разбудила.

Боль постепенно отступала из осажденного ею тела, пришел холод — ещё более коварный завоеватель, медленно, но верно забирающий себе все новые и новые территории. Император искал в себе силы, шарил по самым дальним уголкам, выводил в бой последние резервы, вот ладони уперлись в пол, вот локти разогнулись…

— Ммм, — Ретрузиму удалось перевернуться на спину. Затем он попытался сесть. Нет, ребра пока ещё были против. Боровшись с бессилием, он подполз к стене, чуть напрягся — получилось. Ледяные стрелы ударили в почки, холод облизнул затылок, ничего, он потерпит, так даже лучше. Пусть два его врага сойдутся на поле брани, победитель вымотается и станет легкой добычей. Закон войны — даже здесь он применим.

Камера была широкой. Как выяснилось, она предназначалась не для одного узника, помимо избитого правителя, в ней находилось ещё человек десять. Обтянутые тряпьем нищие, старики, исхудавшие пьяницы — и как такие могут совершать преступления? Казалось, тюрьма существовала вовсе не для нарушителей закона, я для вот этой вот черни — отбросов общества, которое отворачивает свой взор от слабых. И он, император, стоит во главе этого самого общества.

Кто-то вздыхал, кто-то охал, сквозь тишину пробивался тонкий и почти не слышный шепот, люди находили в себе силы для общения. Наверное, верили, что все будет хорошо. Молодой правитель держался особняком, сидел себе тихо возле решетки, взгляд пустой и безжизненный, в голове вопросы: «Как же так?» «Как я мог?». Порой, он просто закрывал глаза и отдыхал, пытаясь не думать о боли, уснуть не получалось, слишком холодно и слишком неспокойно. Страх витал здесь, растворился в воздухе незримым ядом, поражал заблудшие души, рисуя им топор и плаху. Однако казнь не даст избавления, ибо вечно будут страдать враги империи Хаархиз, враги общества, враги человека, враги жизни.

— Ты — северянин?

Император открыл глаза. Возле него, на корточках, сидел мальчишка. Совсем юный, весь в грязи, худой и слабый, будто молодое деревце, о котором забыл дождь. Черные кудрявые волосы и немыслимо красивые карие глаза, в них не было и толики злых мыслей и желаний, но даже его приютила тюрьма.

— Моя мать была северянкой, — проглатывая комок в горле, ответил Ретрузим. Не ласково, но и не грубо. Гордо и сдержанно, как и положено правителю огромной страны. Малыш почесал затылок, разгоняя вшей, затем робко, опасаясь незнакомца, приблизился.

— А как тебя зовут? — детский взгляд с любопытством бегал по странному, терпящему боль, узнику.

Император задумался.

— Балли, — вздыхая, ответил он.

Мальчишка пристроился возле него.

— А меня — Кариф. Свою мать я не помню. Говорят, она была рабыней, — ребенок обхватил свои колени и положил на них подбородок. Только сейчас император увидел, что левой кисти руки у мальчишки не было — отсечена.

— Ты вор? — устало бросил Ретрузим, глядя на ужасную рану.

— Не-е-т, — Кариф попытался улыбнуться. — Эт меня хозяин, за то, что убежать пытался.

— А почему бежал? — император пошевелил затекшей ногой.

— Не кормили. Сестра умерла с голоду, а я… уж лучше там, на свободе умереть, чем в клетке, — мальчик закусил губу.

— Где ж ты видел то её, эту свободу? — философски заметил император.

Кариф молчал.

— А тут ты как оказался? — Ретрузиму стал интересен юный собеседник. — Что? Опять хозяину не подчинился?

— Да нет, — мальчишка дернул плечами. — Вроде все делал: воду носил…

— Разменная монета — он! — послышалось из другого угла камеры.

Старик уже не мог ходить, годы давили на него неподъемным грузом, хлеб и вода — скудные лекарства, холод и сырость темной клетки вытягивали последние силы. Теперь он просто лежал, положив голову на осколок старого горшка. Лежал и не двигался, терпя последние часы своей бедной жизни. Но он нашел в себе силы для слов, начал говорить, тихо и неспешно.

— Мальчонку сюда не просто так приволокли, — сухие потрескавшиеся губы зашевелились. — Тут купец какой-то сидел за драку. А хозяин его… — старик чуть заметно кивнул на мальчика, — друг того самого купца. Вот и договорился со стражей, мол, узников то двенадцать должно быть, а каких — никто не ведает. Посадили малыша, чтобы купца вытащить. Чего ему жить то? Вон уж без руки калекой сделался.

— Но… как же так? Неужели власть… — император замотал головой.

— Власть? — старик усмехнулся. — Да где ты видел то её, власть эту?! Позаперлись во дворцах да храмах своих, все про богов талдычат, мыслям высоким предаются, а то, что он… — тонкий палец указал на покалеченного юнца, — и сестра его с голоду дохнут, так это им до места известного!

— Всегда есть слабые и сильные, — тихо оправдался император.

— Я — человек темный, имя то свое написать не смогу, однако ж, знаю, что есть документ некий, где сказано, что, мол, в империи нашей все равные должны быть, — старик положил руку на грудь.

— Сборник Анхапесса, — проговорил Ретрузим.

— Ну, и где равенство, ежели юнец, как собака, на цепи сидит, а купец штаны на брюхо натянуть не может? Скажи мне, мил человек, где?! Молод ты ещё, доживешь коли до моих годов — поймешь.

— Ты прав, старик, — император склонил голову. — Только вот не всё так просто, ибо всегда приходится жертвовать чем-то, потому что есть высшая цель, такая важная, что даже жизнь этого малыша ложится на весы.

— Ба! — старик захохотал. — Вы гляньте! А ты, небось, храмовник тож? Али книжек начитался? Тебе б, сынок, на улицу, дня на два, вмиг бы уму разуму набрался!

— А, может, ты просто злишься, что сам здесь оказался? — молодой правитель терял терпение.

— Какой прок на дураков обижаться? — старик притих. — Ты хоть знаешь, почему я здесь сижу то? Не знаешь?! А я скажу тебе, мил человек, скажу, да ты, может быть, и не поверишь мне — старцу ветхому…

Старик стал рассказывать. Император и покалеченный мальчик слушали, затаив дыхание, будто ушей их сейчас касалась диковинная заморская сказка.

— Всю жизнь я солдатом был, — начал дед. — Воевал все, за Анхапесса покойного. Ох, и лихой же был император! Бывало войско встанет перед битвой, лучники тетивой поскрипят, копейщики склоняться, а он только взглянет на нас всех, будто на детей своих любимых, улыбнется и галопом на врага. Речей не толкал заумных, знал, что за ним пойдут, пойдут хоть в море, хоть в огонь. Кровь лилась, конечно, за земли да за золото, но какие были сечи! Ах… — старик поднял руку, сжал кулак, — … не видать вам, молодым, таких боев! Кто ж знал, что сын его таким непутем окажется.

Император чуть слышно зарычал.

— Война войною, а дом забывать не надо, — продолжал старик. — Вернулся я в Аспорию. Седой уже. Дочь росла, замуж надо было выдавать, а за душою у меня ни гроша. Генералы загребают все, а просты солдаты — им вон… окорок бросил и довольны они. Обещать — обещали, а как настал конец службы, так — извините. В стране, видите ли, торговля на спад идет.

Корзины я плел, жена хлеб пекла — концы с концами сводили. А дочь, та к богачу одному служанкой устроилась. Да ты не подумай! Она у меня порядочная. Тарелки мыла там, пол мела. Тот богач — вроде ничего мужик был, коврами торговал да караваны водил. Вот только сын у него уж больно до юбки падок был. Соблазнить хотел дочку мою. Зубы вмиг обломал, сережек да колец у нее не было, зато честь была, от отца подаренная. Взбесился, в общем, сынок богатый… — дед вздохнул. — Позвал стражу… заволокли мою дочурку в сарай да… попользовались все.

Тишина.

— Не рассказывай, старик, не надо, — император закусил губу. — Вижу, больно тебе…

— А ты послушай-послушай! — старческий хрип разлился по камере. — Уж больно власть свою защищать рвешься, да деньги, что власть эту рабами делают. Ведь не сын богача мою дочку тогда…, а деньги да власть, что с детства у него были!

— А дальше то что? — мальчишка всхлипнул.

— К судьям я, — старик немного успокоился. — А те, без стыда всякого, говорят мне, мол, уж больно дочку ты свою плохо воспитывал, небось, сама, блудница, юбку задрала. Плюнул я, ушел. К богачу прихожу — а он в комнату меня, вином поит. Говорит, я знаю, что правда за тобою, старик, но сына в тюрьму не отдам. Возьми золота, сколько унесешь, за дочку подпорченную. Ну, я ему кубком то и заехал по лбу. Вот — говорю — кубок прихвачу только, увесистый больно. Стража в комнату ворвалась, в кандалы меня и сюда. Казнить обещали. Богач тот рассвирепел, говорил — коли дурак ты такой, что против сильного пошел, так и жить тебе незачем. Вот и лежу теперь. Смерти жду.

— А дочь? Что с дочерью? — тихо спросил молодой правитель.

— Выгнали их с матерью из города, дом забрали, говорят — занимались этой… как его… никамантией что ли?

— Некромантией! — мальчишка подал голос. — Эт когда трупов вызывают, да духов злых на службу зовут.

— Тихо ты, дурак! — прорычали из темного угла. — Беду накличешь, солдаты опять напьются — бить будут да издеваться.

— Пускай! — старик горько ухмыльнулся. — Чей над собой издеваются.

— А они, правда, колдовали? — не унимался мальчонка.

— Какой колдовали?! — раздраженно бросил дед. — Коли уж колдовали бы, так не жили б так! Чтобы торговцу жизнь не портили, чтоб слухи не ползли про «доброго человека», вот почему выгнали их! Скитаются теперь по пустыне, а, мож… — старик на секунду задумался. — Мож, уже тама, меня дожидаются. Ох, боги-боги! Есть вы там, аль нет, скоко ж мучатся то нам?!

— Не долго, старик, — Ретрузим опустил голову. — Клянусь.

— А что клятва то твоя? — дед повернулся к холодной стене, натягивая на себя жалкое подобие одеяла. — Слова пустые.

— Я найду твою семью! — Ретрузим рычал. — Найду и верну тебе доброе имя, а торговец тот… он ответит. Вот увидишь, все изменится.

— Тоже мне пророк, — в темном углу вздохнули.

— Власть, она о стране думает, — старик почти шептал. — А какая страна, ежели людей в ней нет, одни свиньи? Для кого тогда стены строить, для кого зерно сажать? Ах, Анхапесс! На кой ты сыну то трон отдал? На кой?! Не годится он для правления! Не годится.

— Знакомые слова, — подумал Ретрузим, растирая затекшую шею. — Вот значит, как? Не гожусь я! А, может, действительно бросить все, уйти куда-нибудь… на войну, например? Но кто встанет у штурвала? Базуф? Нет, хладнокровен, хотя и расчетлив. Впрочем, разве не таким должен быть настоящий император? Хладнокровным и расчетливым. А я? Что «я»? Сентиментальный, молодой. Ах, мысли-мысли — беззвучный язык бунтарей! Как порой не хватает нейтрального человека, который все знает и понимает. Но таковых нет, они живут только в сказках, а сказки…

— Что значит «Балли»? — голос Карифа заставил императора вынырнуть и бездонного омута рассуждений.

— Балли — это древнее южное слово, оно… — император знал, что истинного и полного смысла данного термина мальчишка не поймет, пришлось импровизировать. — Оно значит… лидер, главарь.

— Ты лидер? — карие глаза, казалось, приклеились к побитому правителю.

— Я?! Не-ет! Тоесть… да, но…

Мальчик застыл в недоумении.

— Я… всю жизнь мне говорили, что я — лидер, но… последние события показывают мне, что я ошибался, лидером не рождаются, им становятся. Лидер — это нечто большее, чем корона и дворец. Лидер, это когда за тобою идут люди, когда тебе доверяют, и когда ты понимаешь, что нужно делать. Я… не лидер, — император опустил голову.

— А ты хотел бы им стать? — Кариф мечтательно улыбнулся. И откуда только у него эта тяга к жизни?

— Интересный вопрос, — молодой правитель ухмыльнулся. — Я тоже хочу тебя кое о чем спросить. Скажи мне, ты хотел бы стать драконом?

— Да! — мальчик чуть было не вскочил на ноги. — Я летал бы! Жил в пещере и спал на горе золота!

— А друзья? Где бы ты нашел друзей, ведь дракону не так просто их завести? Тебе не кажется, что было бы скучно жить без друзей? Да и золото. Куда бы ты его дел? На что потратил?

Кариф притих. — А может тогда лучше стать ельфом?

Император расхохотался.

— Кем бы ты ни стал, придется от чего-то отказываться, чем-то жертвовать…

— Нет, постой! Хорошо! А если я богач? Чем я жертвую?! — ну, мальчишка! Ну, орел! Если бы все имели такой оптимизм… ах, что было бы тогда с миром!

— Временем, — коротко ответил император. — Временем, которое потратишь на заработок этого самого богатства…

— Тише вы! — зашипели в углу. — Ночь на дворе, а вы все болтаете! Не спится вам, дуракам, так извольте заткнуться, другим дать покоя!

— Они правы, — Ретрузим погладил мальчика по голове. — Давай завтра продолжим наш интеллектуальный спор о материальных и нематериальных затратах на мечту. Поговорим об эльфах, и обыденности, что заставляет их падать в ноги к скепсису.

— Че? — мальчик нахмурил брови.

Император улыбался. — Спи, мой друг, раб по жизни и вольный в душе.

Кариф положил голову на колено императора, закрыл глаза и через минуту засопел.

— Пусть тебе приснится, что ты — дракон, у которого нет золота, но есть друзья, — Ретрузим не сводил глаз с мальчонки. — Спи, несчастный, но верящий. Пусть сон разгонит всю твою боль. Мне тоже нужно вздремнуть, слишком много событий за одну ночь, ночь, которую я буду помнить всю жизнь.

В камере стало тихо, лишь ритмичное сопение и храп деда напоминали, что здесь не склеп, а всего лишь прибежище заблудших душ. Тюрьма — их извечная спутница, ибо тот, кто бросил вызов косности, обрек себя на страдание.

— Теперь я понял, — думал император, сомкнув веки. — Понял, какое наказание мне придется пережить, а вернее, я его уже переживаю. Ваша воля, о всемогущие Анкодуны, мне ясна. Вы мудры, даже ещё мудрее, чем в священных трактатах, что бравируют о вашем неординарном уме. Не зря вас называют богами. Вам верят и поклоняются. Уйма людей, к которым сегодня присоединился ещё один странник — молодой южанин с северным нравом, наивный гордец и никудышный правитель.

***

Воскресенье. На площади Раскаяния, как всегда, людно и шумно. Словно муравьи, между палатками торговцев и телегами с товарами, снуют люди. Голоса заливают старую, но безумно нужную площадь. А славится она многим. Перво-наперво — это рынок, второе — здание купеческой гильдии, что возвышается у северного входа, а третье — особняк великого и мудрого Базуфа Бемджима — важного советника и друга самого императора. Но есть и ещё одна причина, по которой люди приходят сюда почти каждый день.

Казни.

Недаром площадь получила своё название, огромная каменная плита с несколькими ступенями и плаха, размещенная в самом центре строения. Тюрьма через дорогу, в полдень узников выводят, и, без объявления приговора (его зачитывают в тюрьме), лишают головы. Даже в будни здесь ликуют зеваки, три, порой четыре взмаха топора, три, порой четыре смерти заставляют их разевать рты. Бои гладиаторов им давно уже надоели, намного интереснее смотреть, как воет приговоренный, воет в надежде, что Базуф Бемджим выйдет на балкон, заинтересуется происходящим, и, может быть… ну, пожалуйста… помилует. Пару раз такое случалось, правда лишь когда казнили детей, но, надежда, как говорится, умирает последней.

Сегодня, кстати, у узников был счастливый день, ибо влиятельный вельможа сидел у себя на балконе под огромным тряпичным навесом, сидел и думал о чем-то своем, стараясь не глядеть на корзину, куда падают отсеченные головы. Он был хмур, глаза его выдавали, даже для самых выносливых бессонная ночь — тяжкое испытание.

Появился слуга, за ним, звеня посудой, служанка. Девушка аккуратно поставила поднос с чаем на маленький столик возле кресла Базуфа. Поставила и бесшумно скрылась, она прекрасно знала, какой нрав у господина, и что бывает с теми, кто попадается под его горячую руку. Слуга склонился, прильнул к уху.

— Во дворце его нет, — прошептал он. — Стража обыскала все углы, заглянула под юбку каждой наложнице. Он пропал, мой господин. Император пропал.

Базуф откинулся на кресле, закрывая глаза. Чуть заметно он дернул пальцами, приказывая слуге удалиться. Тот исчез.

— Анхапесс, друг мой… — размышлял Базуф. — Я помню, как подставил тебя однажды, помню, как убил того шпиона, хотя и должен был оставить его в живых, помню, как врал тебе, редко-редко, да и то, шутя, но… Ради, всех живых и мертвых богов! Почему за такие мелкие оплошности я должен терпеть такое суровое наказание?! Уж лучше урезонить пустынного огра, чем воспитывать твоего сына!

Я знаю, он жив, но где он!? Где, во имя всех богов, он пропадает!? Женщина? Нет, у него их и так… как вшей у нищего. Так чего ж тебе ещё надо, дурак?! Приключений?!

Советник поднялся и коснулся изящного серебряного кувшина, чай должен помочь, сейчас это самое лучшее средство.

— Я не хочу думать, о том, что будет, если его не найдут, — Базуф вздохнул. — Не хочу!

— Жители Аспории! — пробасил глашатай. — Сегодня здесь, на площади Раскаяния, состоится казнь пятерых преступников! Отступники виновны и обязаны предстать перед богами!

Толпа одобрительно заревела.

Базуф закусил губу, не любил он все это, не любил.

Запели трубы, люди вытягивали шеи, чтобы увидеть наказуемых, которых сейчас выведут через главные ворота тюрьмы. Вот они — два оборванца, мальчишка без руки, дед на костылях, какой-то монах с наброшенным на голову капюшоном. Лицо от солнца прячет — колдун, небось. Сейчас все они отправятся в Цитантил, кто за дело, кто по ошибке, не важно, главное — отправятся, главное — процесс.

Детишки залезали на телеги, богачи выходили на балконы, знатные особы приказывали своим носильщикам остановится. Неужели так интересно лицезреть убийство? Стража ощетинилась копьями, отгоняя мечущую камни и тухлые плоды толпу. Узников вели к плахе.

— Ах, судьба, ах, проказница! — император ухмылялся, капюшон надежно скрывал его лицо. Но все же его придется снять. Благо, не сейчас. Стражники, видимо, никогда не знали, что такое дисциплина, порой казалось, что им безумно хочется уйти отсюда, отдав преступников толпе. И тогда отрубание головы показалось бы узникам мечтой.

— Давай! Шевелись! — молодого правителя толкнули в спину. Нога коснулась ступени.

Первый шаг.

Второй.

Упитанный палач робко прошептал. — Сними, сынок, капюшон то, хоть на солнце в последний раз посмотри.

Император бросил брезгливый взгляд на толстого мужика в черной маске. Тебе б пирожки продавать, клоун.

— Снять с узника капюшон! — крикнул командир стражи. Палач придвинулся, Ретрузим показал жестом, мол — сам. Толстяк кивнул.

— Базуф. И ты, предатель, тут, — император заведомо медленно стянул с себя капюшон.

Толпа ахнула, кто-то упал в обморок. Базуф вскочил с кресла, опрокинув чашки и разлив чай. Стражники в недоумении вылупились друг на друга, простой люд притих. Прошла секунда, тишина полностью укутала площадь, богатые дамы прикрыли рты руками, у кого-то даже проскользнули слезы. Амфитеатр можно разобрать по камешкам, ибо не один, даже самый талантливый драматург не поставит такой спектакль. Император в двух шагах от плахи, императора казнят, император в цепях — вечная слава тому, кто пишет наши судьбы.

— Кто мы? Да просто пешки, — император воззрился на солнце. — Кто я? Наверное, фигура более весомая. Так почему же возомнил я о себе, что не принадлежу к той шахматной доске, на которой боги играют нашими жизнями? Кто я? Вассал их или, может быть, высший дух? Да нет же. Человек с двумя руками и ногами. Человек, чья жизнь превыше всего. Будь проклят тот, кто сказал мне, что в моей, нет, не моей, империи все хорошо. Подлый блеф! Та плаха, что сейчас передо мной, я не достоин даже её, я — горе правитель, что зажрался и завяз в пучине плотских страстей. Мне наплевать на подданных, наплевать на женщин, на детей, на того мальчишку, коего, по моей вине, лишили руки. Нет мне прощенья. И даже смерть не избавит меня от мучений, ибо ложь так долго окружала меня и жила со мной, будто жена. Империя, построенная на лжи, и я — её правитель.

Император сделал шаг, встал на колени. Базуф сжал кулаки.

— У каждого есть своя правда, — Ретрузим вытер слезы. — Теперь и у меня она появилась. Я не хочу больше быть политиком, это все равно, что мыться в дерьме. Тот, кто думает о стране, всего лишь занимается самообманом, надо думать о людях, надо делать так, чтобы каждый, кто жил в империи Хаархиз, сказал — я люблю своего императора, я горжусь своим императором. Наверное, обо мне никогда уже так не скажут, ибо я… мною завладела халатность!

— Мы пришли, чтобы осудить тебя, Ретрузим! — грозно провозгласила одна из фигур. — Осудить за твое главное преступление, имя которому — халатность!

…Нет тебе прощения, император, ты не годишься на роль правителя!

— Шах и мат! — прошептал Ретрузим.

Император положил голову на плаху.

P.S.

Что видят власть имущие? Как далеки они от обыденных реалий. Ну, а мы? Кто мы такие, чтобы судить их? Все сейчас бранят государство, власть, правителей. Мы просто хотим, чтобы они были идеальными, эдакими ангелами-хранителями наших будней. Но, они не ангелы, они, как и мы, просто люди. Люди, на спины которых взвален невыносимо тяжелый груз. Они стараются, поверьте. Не все, конечно, но стараются. Вы должны их понять, должно родиться уваженье.

Ибо, если нет ни понимания, ни уважения, нет и того светлого будущего, о котором все мы так мечтаем.

Тимофей Верхов(14.12.2006).

foglands.hut2.ru — мой сайт, мое творчество.