Василий Лоза. Песнь о (г.г.) Голядкине

Действующее лицо: господа ГОЛЯДКИН ЯКОВ ПЕТРОВИЧ

ЭПИЗОД 1. Осень. Вечер. Петербургский двор — колодец.

ГОЛЯДКИН-мл. (входит во двор, не останавливаясь). Вот оно как. Господа, он нам поверил, он едет, господа, в карете, господа, в карете! Господа, я был прав, он попался, господа… такая неудобная походка, что, право, Господи Бог мой, сколь же неловко одолевать этою походкою лестницу, неудобство, истинное неудобство. Господа, я здесь, господа! Вот оно как. (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН–ст. (шарахается тенью по двору). Вот оно как! Всё в нашей воле. И что вот здесь за дровами стоим, так и это совсем ничего, барину хочется за дровами стоять, вот они-с и стоят-с за дровами-с, и чести ничьей не марают-с, — вот оно как! Ах ты, судьба наша ненавистная… тоска неестественная! Боже мой! Боже мой! Подай нам твёрдость духа в неистощимой глубине наших бедствий! Что пропали мы, исчезли совершенно, — в этом уж нет никакого сомнения, и это всё в порядке вещей, ибо и быть не может никаким другим образом. Ах, ты, Господи Бог мой! Господи Бог мой! Яков Петрович, голубчик вы мой, очнитесь, погубленная душа вы моя Яков Петрович! Надо что-то думать, Яков Петрович, как-нибудь разрешить судебную задачку… это же ещё не погибель, не склеп, не яма для бродяг, это ещё только поленица во дворе Олсуфья Иваныча да осень! Пусть мерзкая осень, да ведь вон же она сама желает распогодиться, и вполне живая, и мы живы, и все… и он жив! Он, двойник мой, мерзкий Голядкин — младший! Откуда выпрыгнула эта личность, не личность даже, но личина… нет, мерзкая харя!.. каким способом оказался во плоти другой, не мы с вами, Яков Петрович, но другой Яков Петрович, ненастоящий, неправедный? Разве это по-божески видеть на свете, рядом с нами, во плоти!.. потрогать можно, ощутить всеми чувствами!… то ли нас самих, то ли близнеца, невесть откуда свалившегося на голову нашей судьбы. И какая агрессия, господа, какое несусветное интригантство: двойник вознамерился жить вместо нас с вами, Яков Петрович! И это по-божески? Зачем же было нам жить в благородстве и моральном воздержании, если однажды является некто... является нечто!.. и погубя нас, живёт вместо нас? Ах, какая суровая осень, климат сегодня как-то особенно не хорош. Надо вспомнить! Вспомнить всё, вспомнить подробнейшим образом от начала. И выявить лазейку, через которую вывалился в жизнь нашу недостойный. Здесь же, в дровах, и выявить. Господи Бог мой! Ах, кабы устроилось к лучшему! Надо вспомнить! Вот оно как. (Уходит за поленицу.)

ГОЛЯДКИН-мл. (выходит из двери, не останавливаясь). Вот оно как. Господа, я встречу, я сопровожу, я знаю, как надо, господа. Голядкин будет здесь, будет забавно, с минуты на минуту, господа. Вот оно как!

ЭПИЗОД 2. Утро. Квартира ГОЛЯДКИНА.

ГОЛЯДКИН–ср.. Без малого, восемь, Яков Петрович? Должно быть. Ну, не распахивать же нам с вами, Яков Петрович, глаза вот так сразу, как будто мы с вами, Яков Петрович, и не благородные люди, и безо всякого состояния. Уж две-то минуты наших… уж две-то минуты! (Закрывается одеялом, с головою.)

ГОЛЯДКИН–юн. (выбирается из-под одеяла). Две минуты, две минуты. Вот оно как, я родился! Воплотится вновь, какая сладкая радость! Но такая мне неудобная походка досталась, как же неловко с нею придётся жить. А до поры следует спрятаться, так следует, что Господи Бог мой. В зеркальце, в которое Голядкин перво-наперво с утра глядится, в зеркальце, что на комоде, оттуда насколько забавнее всё произойдёт, уж я знаю, господа, знаю. Здравствуй, зеркальце, это — я, Голядкин. Вот оно как! (Уходит за комод, пропав.)

ГОЛЯДКИН–ср. (выбрав голову из-под одеяла, с закрытыми глазами). Ну-с, Яков Петрович, не прошли ли наши две минуты? Чувства стали яснее и принимают свои отчётливые, привычные очертания. Пора? Уж как пора. Ну-с, Яков Петрович, откроемте глаза! (Открывает глаза.) Вот оно как! Хоть и не нынче родился, а как будто бы родился в сей момент. К комоду, Яков Петрович, к комоду, к зеркальцу! (Выходит из-под одеяла, идёт к комоду, берёт зеркало, глядится.) Вот бы штука была, если б я сегодня манкировал в чём-нибудь, если б вышло, например, что-нибудь не так, — прыщик там какой-нибудь вскочил посторонний или произошла бы другая какая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест всё идёт хорошо. Что ж, господа враги наши-с, недоброжелатели наши-с, знайте, что благородного человека голыми руками не взять-с, благородного человека хоть и с прыщиком не обойти-с, интригантство-с благородному человеку в жизни-с не помеха, господа враги-с, не помеха! Не правда ли, Яков Петрович, такого человека, как мы с вами, Яков Петрович, очень надо постараться, чтоб извести. Так вот, не выйдет-с! (Откладывает зеркало, идёт к окну.) Кстати глянуть в окно. Вот говорят, что опасно разговаривать вслух, одиноко говоря с самими собою; а только с кем же и говорить человеку разумному и благородному, как не с самим собою, ежели они-с одиноки, да честны-с, не воры там какие-нибудь, не жулики, не интриганты. (Глядит в окно.) Ба, ба, ба… а во дворе-то точно так, как мы с вами, Яков Петрович, и знали… да-с, мы не интриганты-с!.. так и знали; можно и просиять улыбочкою, в честь человека разумного, который так и знали-с, что ждёт-с их утром, глядя во двор из окна, так и знали-с… вот так и знали-с мы с вами, Яков Петрович, попросту-с говоря: предвидели-с! (Обернувшись в комнату.) К столу, Яков Петрович, к столу! Самовар стоит, а Петрушки нет. (Идёт к столу, ухаживает за собой.) Потому и нет, что человек подлый, а не благородный. И не нада нам никого, мы можем и сами-с, сами-с… всё — сами-с! (Замирает.) Однако же, Яков Петрович, что-то не так? Вот ведь, как защемило под левою лопаткою! (Ожив, пьёт чай, по ходу одеваясь, обуваясь.) Да мы с вами, Яков Петрович, и так-то не гордецы, не белоручки там какие-нибудь, сами и чай попьём, и оденемся сами… а Петрушку, мерзавца, следует таки прогнать вон. Пока нет прохиндея, нам с вами, Яков Петрович, как раз и в бумажничек есть резон заглянуть! (Достаёт из ящика стола бумажник.) Семьсот пятьдесят рублей ассигнациями! (Перетирает листки между большим и указательным пальцем.) Зелёненькие, серенькие, синенькие, красненькие и разные пёстренькие… да какие приветливые! (Укладывая купюры в бумажник.) Семьсот пятьдесят рублей… знатная сумма. Это приятная сумма, весьма, хоть кому приятная сумма! Желали бы мы видеть теперь человека, для которого эта сумма была бы ничтожною. Такая сумма может далеко повести человека! (Спрятав бумажник, встаёт из-за стола, чтобы пойти обуться, опять замирает.) Да-с, Яков Петрович, что-то не так, определённо не так. Под левою лопаткой-то страх, как беспокойно щемит! Ну, да ничего, уж рассосётся до бала, как-нибудь уж рассосётся непременно. (Ожив.) А ведь сегодня нам с вами, Яков Петрович, бал предстоит, настоящий бал! К Олсуфью Иванычу абы кого не пригласят, а нас с вами, Яков Петрович, просили-с быть-с! (Ищет сапоги.) Сапоги же где ж, сделаны ли? Ах, Петрушка, бестия, ни за грош готов продать барина, и продал, непременно продал, пари готовы держать, что ни за копейку продал. Вот же и сапоги. (Обувается.) Ну, и как же мы с вами, Яков Петрович, на сегодня, сей момент, выглядим? Ах, какая дочка у Олсуфья Иваныча, ах, какая она, Клара Олсуфьевна, ах кабы она… кабы мы с ней… кабы мы с нею вместе… да именно сегодня, непременно сегодня, в день её рождения… да вместе!.. что и говорить! К зеркалу, Яков Петрович, к большому зеркалу! (Подходит к зеркалу, глядится.) То-то же, оно и хорошо, что подлец Петрушка запропастился, хоть не испоганил мне своею дурацкой улыбкой такое утро. (Замирает.) Улыбкой? Есть! Улыбка! И под лопаткой стонать перестало, значит, размышления наши с вами, Яков Петрович, проистекают верным путём! Ежели размышлять последовательно, взяв за непреложный факт тот момент, что по обыкновению, как и заведено нами с вами, Яков Петрович, впервые за утро улыбнуться в окно, отчего же в зеркальце, что на комоде была улыбка! Была, уж как Бог свят, была! О, если собственный рот не улыбается, а в зеркальце, однако же, глазами наблюдается улыбка, то в зеркальце, значит, показан вовсе не рот глядящегося в зеркальце, а рот чей-то другой, кого-то другого! Ох, какие сапоги, каков шарфик… сбросить годков чуток, держись тогда Клара Олсуфьевна… полноте, Яков Петрович, истинно говорю, полноте, одиночество есть счастье серьёзного разумного мужчины, и рассудительность на месте, и деньги, и хоть сами с собою говорите, хоть со всем людом молчите вовсе, на то есть ваша воля, мужчина! И что там может быть в маленьком зеркальце, чего и в большом-то не видно. Разве, улыбнуться? Будет схоже с тою улыбкой, которой в зеркальце не было и быть не могло? Нет, не хочется более улыбаться, поберегите, право, себя к балу, Яков Петрович. И забудемте уже то зеркальце! Пустяки какие чудятся. Хоть бы даже предположить, что кому-нибудь из простолюдья пришло в голову поворожить, а то и поколдовать как-нибудь, да не в отношении же нас с вами, Яков Петрович! Какому простолюдью мы с вами, Яков Петрович, понадобиться могли бы, никакому, подлый народ нас и знать не должен. А господам не до глупостей. У благородных людей всегда есть, что размыслить да и сделать, пожалуй, нечто серьёзное, важное нечто, а то и какое-нибудь историческое предприятие воплотить. Пустяки зеркальные… смутили-с, признаться, смутили-с. Однако, в карету! В карету, Яков Петрович, в карету собственной персоною, в Петербург! И — здравствуй, столица, Петербург, здравствуй! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН–юн. (появляясь, как из зеркальца). Ступай себе, чучело, я — за тобою! (Из стола вынимает бумажник.) Ежели есть новорождённому, на что одеться, будет, значит и во что. Несколько разноцветных бумажечек, и — в Петербург, собственной персоною! (Взяв ассигнации, кладёт бумажник обратно.) Человек справит одежду, на что он ещё нужен здесь. Эй, Петрушка! Уж я-то тебя достану. Э-гей, Петручо! Уж я-то тебя выну из мерзости. О-го-го-го, Пётр! Я иду за тобой, барин твой, Яков Петрович Голядкин! Что за походка, ну, что за походка! Петя, Петя… петушок… цып-цып-цып. Вот оно как!

ЭПИЗОД 3. Как продолжение ЭПИЗОДА 1.

ГОЛЯДКИН-ст. (из-за поленицы). Господи Бог мой, дай нам силы, не остави в бедах и горести раба Твоего Якова Петровича Голядкина! Вышедши во двор, сели-с мы-с в голубую карету с гербами, поехали-с… где нас только в день тот ни носило. Наконец, дело подошло к часу, когда уже прилично было явиться на бал. Мы вошли-с в этот-с двор-с… вот оно как!

ГОЛЯДКИН-ср. (входит). Вот и мы, вот и мы с вами, Яков Петрович, прибыли, прибыли-с. Что там, в окне за женская фигурка? А, в самом деле, помахать рукою! (Машет в окно.) Олсуфий Иваныч? (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ст. Что повело нас помахать рукою в окно? Отчего в тот день всегда так случалось: стоило вам решиться на одно дело, а делаете всё непременно напротив. Помешательство? Нет, осень. Климат нехорош в столице.

ГОЛЯДКИН-юн. (входит). Погодите-ка, господин Голядкин, я с вами, я вместо вас сей же час всё обеспечу, как надо. Вот и дверь, там лестница… Яков Петрович, я помогу вам, я знаю, как надо, я — Яков Петрович! (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ст. Нам тогда ещё и в ум не могло придти, что нас уже двое, что мы уже не одни с вами, Яков Петрович. Мы поднялись по лестнице, мы вошли в дверь, там нас встречали люди. Мы спросили: Олсуфий Иваныч? Как? Что ты, милый? Мы — мы-с на обед-с, братец. Ведь ты нас знаешь.

ГОЛЯДКИН-ср. (выходит). Принимать не велено… принимать не велено! Нас с вами, Яков Петрович, не велено принимать! Боже мой!!! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-ст. Ты… ты, братец… ты, верно, ошибаешься, братец. Это мы. Мы, братец, приглашены; мы на обед.

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит из двери). Ай, Голядкин, дурень… заспешил, без меня решился, а ведь без меня теперь невозможно-с, как же-с без меня-с, когда-с я уже есть-с… ещё шинель сбросил же в прихожей, мол, я войти намерен! А тут камердинер и входит, сам Герасимыч… ха! (Уходит со двора.)

ГОЛЯДКИН-ст. И говорит: нельзя-с, мол, никак невозможно-с. Просят извинить-с; не могут принять-с! Они так и сказали, что не могут принять? Вы извините, Герасимыч. Отчего же никак невозможно? Отчего же? Как! Однако, как же это так! Так нельзя! Доложите! Как же это так… мы на обед.

ГОЛЯДКИН-мл. (входит). Вот оно как… господа, я поспешаю, как могу, это всё походка, господа… вот оно как… вот оно как! (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ст. А после… после, желая всеми силами стараться обсудить и разрешить кое-что относительно своего положения, что и теперь, взяли мы особенный нумер в трактире, да приказали принести себе пообедать. Нет, не то, что теперь, совсем, не то, что теперь… теперь нам не надо обеда.

ГОЛЯДКИН-мл. (выходит). Он приедет, господа, уж я знаю, мне ли не знать, уж так знаю, господа! Он приедет, непременно приедет, и снова в карете, верьте мне, господа, мы ещё развлечёмся! Вот оно как… вот оно как. (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-юн. (входит). Нет уж, Яков Петрович, теперь я впереди, теперь я первый буду, уж я не испорчу ничего, как вы, господин Голядкин, уж будьте покойны, я знаю, как надо. (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ср. (входит во двор). Мы с вами, Яков Петрович, постоим в сенях, на чёрной лестнице у Олсуфья Иваныча… это ничего, что мы с вами, Яков Петрович, там постоим, и пообедали уже, мы так себе. (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ст. Всего одна цитата блаженной памяти бывшего французского министра Виллеля: всё придёт своим чередом, если выждать есть сметка, — а на душе легче. Каково! Одна фраза… только одна… эта фраза… одна в мозгу три битых часа между всяким хламом, дрязгом и рухлядью. Между шкафом и ширмами, на холоде, в темноте… стоит только шагнуть, и войдёте-с! И весьма ловко-с войдёте-с… эх! была не была!

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит). И вошёл! И вошёл! Хо, хо! Голядкин-то, господа, сделал шаг и вошёл! Прочь, прочь до времени, прочь от беспутнейшего, развратнейшего человека! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-ср. (выходит). Ну, и ничего, ну, и ничего, господа! Ну, что ж такое? Ну, и со всяким может случиться. Это более относится к домашним обстоятельствам и к частной жизни нашей с вами, Яков Петрович. Это не официальное приключение. Нечего нам с вами, Яков Петрович, стыдиться… нечего… стыдиться! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-ст. Видите ли, Герасимыч, вы возьмите да и прикажите, вот видите, свечка там в канделябре, Герасимыч, — она сейчас упадёт: так вы, знаете ли, прикажите поправить её; она, право, сейчас упадёт, Герасимыч. Нет, Герасимыч, тут никто нас не спрашивает! Нас некому спрашивать, а мы здесь у себя, то есть на своём месте, Герасимыч! Нет-с, дружок, нас никто-с не зовёт-с. Скажем боле, ты ошибался и утром сегодня, уверяя нас… осмеливаясь уверять нас, что Олсуфий Иванович, благодетель наш с незапамятных лет, заменивший нам в некотором смысле отца, закажет для нас дверь-с свою-с в минуту семейной и торжественнейшей радости-с для его-с родительского-с сердца. Повторяю, друг, ты ошибался, ты жестоко непростительно ошибался! Беспощадный оркестр! Полька, господа, полька! Полька? Полька. Мы тоже хотим танцевать с Кларой Олсуфьевной! Зачем же она высвобождает руку из нашей руки, господа? Танец новый, весьма интересный… созданный для утешения дам. Зачем нам шинель для польки, шляпу на глазах, господа, ни к чему, поверьте же! Вон! На воздух! На волю! Куда глаза глядят! Зеркальце? Зеркальце с комода, с улыбкою — вот она язва нашей судьбы! Схватить его, растоптать его, разнести в прах! Домой… домой, домой. (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-мл. (входит). Вот оно как… это безумие, господа, не походка, нет, чистое безумие, как могу, господа, как могу… он будет здесь, непременно… как не быть, уж я знаю. (Входит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-юн. (входит). Цып-цып-цып, не догонишь, не догонишь, уж это не ты, не ты, уж это я, я! (Уходит за поленицу.)

ГОЛЯДКИН-ср. (входит во двор, замерев посередине). Что это нам с вами, Яков Петрович, почудилось, что ли? Уж жто-то наверное мы сами собственною персоною стоим, а кто был там, с кем мы столкнулись едва ли не нос к носу, кто, как не мы же сами? Господи Бог мой, он пошёл сюда… мы стоим здесь… бред, наваждение! Он пошёл… а мы стоим… Голядкин Яков Петрович — это вы? Да мы-то где же стоим? Эх, эх. Да что ж это с нами такое? И под левою лопаткой-то снова ноет! Улыбка? Где ж в такой тьме человека разглядеть, не то, чтобы улыбку. Господи Бог мой, какая невыносимо неприятная минута! Ну, ничего, ну, ничего; может быть, оно так и надобно было, может быть, всё это в своё время устроится к лучшему, и претендовать будет не на что, и всех оправдает. Эка погодка, чу! Пушка стреляет, не будет ли наводнения? Видно, вода поднялась слишком сильно. Ах, как ноет со спины, так скребёт, за поленицу глянуть, убедиться, что бред, наваждение… да и отправиться домой с чистой душою пить чай. (Уходит за поленицу.)

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит из-за поленицы). Цып-цып-цып… не с чистою душой, господин Голядкин, не с чистою! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-ср. (из-за поленицы). Извините, я, может, и ошибся! Извините! Подождите! Эй, эй, эээййй! Мы с вами, Яков Петрович, может, и ошиблись! Эй, Яков Петрович, ошиблись мы с вами… может. (Выходит из-за поленицы, не останавливаясь). Да и кто его знает, этого запоздалого. Дело бы, кажется, пустое, случайное; может быть, и он то же самое, может быть, он-то тут и самое главное дело, и не даром идёт, а с целью идёт, дорогу мою переходит и меня задевает. Эй, извините! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-мл. (входит). Это я, господа, снова я, Яков Петрович Голядкин, господа, как же-с, разве не узнать по походке, разве есть ещё у кого столь неудобная в столице походка. С минуты на минуту, господа, с минуты на минуту. Не запирайте-с двери-с, господа! Вот оно как!

ЭПИЗОД 4. Поздний вечер. Квартира ГОЛЯДКИНА.

ГОЛЯДКИН-юн. (входя). Вот оно как! Пошёл вон, Петрушка! В трактир, Петручо, в трактир пожалуйте, вон из дому, вон! Барину одному побыть с собою надобно, денег получил, мерзавец, так и поди вон! В кровать? (Ложится в кровать.) Ещё рано, ещё рано, прежде надо набрать весу, чтоб никакого другого Голядкина и на дух не было в доме, на всём свете! (Выходит из кровати.) Вот оно как. А покуда в зеркальце, в зеркальце! Вот оно как. (Уходит за комод, пропав.)

ГОЛЯДКИН-ср. (входя). То был он! То были мы с вами, Яков Петрович! Нет-нет, того быть не может, колдовство, порча, сглаз, интригантство! В кровать! Спать, спать, спать! (Ложится в кровать, укрывшись с головою.)

ГОЛЯДКИН-ст. (входит). Вот оно как. Что ж нам бегать по осени, так и заболеть недолго, там наше место теперь, за поленицей, покуда не вспомнится. И здесь наше место, и здесь. Вспомнится, непременно вспомнится, а как же-с, не даст Боже сгинуть человеку в неведении, надоумит сердце, а как же-с. У нас есть враги, у нас есть злые враги, которые нас погубить поклялись. Заплели они сплетню, связались со старухами, разумеется, и состряпали дело, выдумали, чтоб убить человека! Чтоб нравственно убить человека! Распустили они насчёт нас слух, даже совестно говорить, совестно вслух размышлять даже… даже просто размышлять совестно… распустили они слух, что мы дали подписку жениться! Что мы-с уже-с женихи-с с другой стороны! И на ком-с: на кухмистерше, на одной неблагопристойной немке, у которой мы-с обеды-с брали-с… вместо заплаты долгов руку-с ей-с предлагали-с! Немка, подлая, гадкая, бесстыдная немка, Каролина Ивановна, если известно вам, господа… Господи Бог мой!.. так это там-то главный узел завязался! Так это в гнезде этой скаредной немки кроется теперь вся главная нечистая сила! Так это, стало быть, она стратегическую диверсию сделала, указывая нам на двор Олсуфья Иваныча, глаза наши отвела, смутила нас, негодная ведьма, и вот таким-то образом подкопы подвела! Да, это так! Если только с этой стороны на дело взглянуть, то всё это и будет вот именно так! И появление мерзавца тоже теперь вполне объясняется: это всё одно к одному. Они его давно уже держали, приготовляли и на чёрный день припасали. Ведь вот оно как теперь, как оказалось-то всё! Как разрешилось-то всё! И подарок немецкий теперь истинным смыслом открылся, вот он подарок Каролины Ивановны: зеркальце! Конечно же, зеркальце! Улыбка в зеркальце прячется, там же и он! (Берёт с комода зеркальце, глядит.) Улыбается! Ужас! Прочь от меня, тьма! Прочь, зеркало наше, прочь! (Кладёт зеркальце на комод.) Колдовство, порча, сглаз, интригантство! В кровать! Спать, спать, спать! (Ложится в кровать, укрывшись с головою.)

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит, как из зеркальца). Хи, хи! Я — Голядкин Яков Петрович, ты — Голядкин Яков Петрович, он — Голядкин Яков Петрович… они, мы, все! Колдовство, порча, сглаз, интригантство! В кровать! Спать, спать, спать! (Ложится в кровать, укрывшись с головою.)

ГОЛЯДКИН-мл. (входит, садится за стол). Что же вы, Яков Петрович, в постели нежитесь, а ведь вас ждут-с, все-с ждут-с, очень-с даже-с ждут-с… мы ждём вас, Яков Петрович! Извольте выбраться из-под одеяла и ехать к Олсуфью Иванычу! Карета ждёт. Да вот вам и письмо, Яков Петрович, прочитайте же, а я пойду-с, меня ждут-с, все ждут-с. Удаляюсь, не задерживайте добрых и честных людей-с, Яков-с Петрович-с Голядкин-с. (Уходит, оставив на столе письмо.)

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит из кровати). Слушайте же! Господин Голядкин, я прочитаю вам письмо вслух! Слушайте же, слушайте же! (Кружит над письмом.) Дамский почерк, господин Голядкин, слушайте, я наверное знаю, вам надо услышать, сами-то не прочитаете-с, ручки-с дрожат-с. Чу, гроза грядёт из-под одеяла! В зеркальце, я — в зеркальце! (Уходит, как в зеркальце.)

ГОЛЯДКИН-ст. (выйдя из кровати). Ах, ты ж… прокуратор! (Берёт зеркальце, глядит.) Прокуратор, право, прокуратор, что же теперь, враг рода человеческого, делать с тобой? Из зеркальца, небось, отображение не каждому сподручно выковыривать будет. И такая-с улыбочка-с… улыбище! И ведь не лицо, право, но личина какая-то… даже харя, истинно, харя, да и всё тут! Милостивый государь мой, Яков Петрович! Либо вы, либо я, а вместе нам невозможно! И потому объявляю вам, что странное, смешное и, вместе, невозможное желание ваше — казаться моим близнецом и выдавать себя за такового послужит не к чему иному, как к совершенному вашему бесчестию и поражению. И потому прошу вас, ради собственной же выгоды вашей, посторониться и дать путь людям истинно благородным и с целями благонамеренными. В противном же случае готов решиться даже на самые крайние меры. Пребываю готовым на услуги и — на пистолеты. Я. Голядкин! Так-с, господин двойник, пожалуйте-ко, в карман, да идёмте по письменному адресу вместе, голубчик, вместе, к Олсуфью Иванычу, во двор! (Кладёт зеркальце в карман.) Согреться бы, да не чаем же. Петрушка! Изверг. Пьянь! Сами-с обслужимся-с, мы-с не гордые-с. (Достаёт графинчик, наливает рюмочку, отставляет в сторону.) Отчего-то кажется, что всё как-нибудь скоро разрешится. Ах, кабы устроилось к лучшему! Не станем пить. Или ничему не будет веры на свете! Трезвая голова — горе, хмельная голова — беда. Не станем пить, не в трактире живём, в доме. А теперь — во двор! Вот оно как. (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-ср. (высовывает голову из-под одеяла). Петрушка? Петруша, ты меня слышишь? Бросил, мерзавец, ирод! Барина продал! Господи, и графинчик-то поставил, и рюмочку-то налил, сам-то не отпил даже. Прогоню, конечно, аттестат, однако же, напишу. (Выходит из кровати.) Как же мы с вами, Яков Петрович, так-то, в виц-мундире да в сапогах, чуть не в шапке под одеяло забрались? Случилось нешто нечто? Осень, ночь, водка. Хорошо же. Будем здоровы, Яков Петрович, будем здоровы, уж как-нибудь будем здоровы. (Выпивает рюмку водки.) Уж не письмо ли нам с вами, Яков Петрович? Дамский почерк… дамские письма читаются вслух, исключительно вслух, но самим себе, Яков Петрович, самим себе, лично, и Петрушки нет, кто услышит чужую тайну. (Берёт письмо, читает.) «Благородный, за меня страдающий и навеки милый сердцу моему человек! Я страдаю, я погибаю — спаси меня! Клеветник, интригант и известный бесполезностью своего направления человек опутал меня сетями своими, и я погибла! Я пала! Но он мне противен, а ты!..» (Наливает рюмку водки.) Господи Бог мой, помилуй мя грешнаго, не пьянства ради, но дабы не сойти с ума! (Выпивает.) Вот оно как… вот оно как. Читать ли далее? Читать, читать, непременно читать, Яков Петрович! (Читает.) «Нас разлучали, мои письма к тебе перехватывали, — и всё это сделал безнравственный, воспользовавшись одним своим лучшим качеством, — сходством с тобою…» (Наливает ещё водки, выпивает.) Разве можем мы с вами, Яков Петрович, читать подобное в трезвой сущности? Нет! Но вслух: более ни-ни. Мы с вами, Яков Петрович, благородные люди, не интриганты, нет, не интриганты! (Молча, читает, допив графин водки, заканчивает вслух.) «У нас опять бал и будет красивый поручик… во всяком случае, вспомни, мой друг, что невинность сильна уже своею невинностью… твоя до гроба Клара Олсуфьевна!» Вот оно как нам с вами, Яков Петрович, вот оно нам как! Клара Олсуфьевна ждёт нас с вами, Яков Петрович… Яков Петрович Голядкин!.. с каретой сегодня в девять часов во дворе Олсуфья Иваныча! У них опять бал? Так сколь же дней прошло с прошедшего? Да что мне до того! Я выйду, мол, и мы полетим… полетим!.. мы! И она уже знают про ненавистного из зеркальца? Знают все! Так, значит, он проявился не для меня, но для всех и делает нашу судьбу без нас? Ах ты, судьба ты наша ненавистная… тоска неестественная! Боже мой! Боже мой! Подай нам твёрдость духа в неистощимой глубине наших бедствий! Что пропали мы, исчезли совершенно, — в этом уж нет никакого сомнения, и это всё в порядке вещей, ибо и быть не может никаким другим образом. Ах, ты, Господи Бог мой! Господи Бог мой! (Читает письмо.) «… невинность сильна уже своею невинностью. Жди с каретой у подъезда. Брошусь под защиту объятий твоих ровно в два часа по полуночи. Твоя до гроба Клара Олсуфьевна! Яков Петрович, голубчик вы мой, очнитесь, погубленная душа вы моя Яков Петрович! Петрушка, карету! Сам… сам… теперь всё — сам!

ЭПИЗОД 5. Двор с поленицею.

ГОЛЯДКИН-мл. (входит). Господа, он нам поверил, он едет, господа… в карете, господа, в карете! Вот оно как. Господа, я был прав, он попался, господа… такая неудобная походка, что, право, Господи Бог мой, сколь же неловко одолевать этою походкою лестницу, неудобство, истинное неудобство. Вот оно как. Господа, я здесь, господа! (Уходит в дверь.)

ГОЛЯДКИН-ст. (входит). Вот оно как… вот оно как. Что за двор, что за двор, нас тянет сюда, как в омут… как в Мойку головою с моста так и тянет, так и тянет. Не надо чтоб нас видели из окон Олсуфья Иваныча, оттуда наверное подсматривают за нами, ждут, чтобы кому-нибудь первым увидеть и оповестить всех, поджидающих развлечения над человеком, смеха над человеком, над самим благородством! Нам за поленицу, за поленицу нам. (Уходит за поленицу.) Вот оно как! Всё в нашей воле. И что вот здесь за дровами стоим, так и это совсем ничего… барину хочется за дровами стоять, вот они-с и стоят-с за дровами-с… и чести ничьей не марают-с, — вот оно как! Ах ты, судьба наша ненавистная… тоска неестественная! Боже мой! Боже мой! Зеркальце! (Достаёт зеркальце.) Покоя лишают, лишают памяти… человека лишают человека! Так нет же, враги наши закадычные, нас не взять-с так попросту, не взять-с, нет-с. (Глядит в зеркальце.) Нешто поговорим окончательно, Яков Петрович? Как благородные люди. Согласитесь сами, Яков Петрович… пожалуйста, Яков Петрович… ради Бога, Яков Петрович… так и так — объяснится… на смелую ногу… некогда? Подлец! Не сметь щериться, глядя нагло в лицо нам! Не нам… мне… мне, Яков Петрович, мне. Господи Бог мой, вот она — ошибка: не нам, а мне! Ведь там, в зеркальце, я сам, только что забыл на лице улыбку! Да не сходим ли мы с ума! Не мы, а я… не я, но вы… мы… Господи Бог мой, что же такое, это сумасшествие или воплощение тягчайшего греха человеческого — гордыня? Боже мой! Боже мой! Подай нам твёрдость духа в неистощимой глубине наших бедствий! Одно только могу сказать я вам, Яков Петрович, врагом вашим я никогда не бывал. С своей стороны, Яков Петрович, презирая окольным путём и говоря смело и откровенно, говоря языком прямым, благородным и поставив всё дело на благородную доску, скажу вам, могу открыто и благородно утверждать, Яков Петрович, что я чист совершенно и что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное заблуждение, — всё может быть, — суд света, мнение раболепной толпы… Я говорю откровенно, Яков Петрович, всё может быть. Ещё скажу, Яков Петрович, если так судить, если с благородной и высокой точки зрения на дело смотреть, то смело скажу, без ложного стыда скажу, Яков Петрович, мне даже приятно будет открыть, что я заблуждался, мне даже приятно будет сознаться в том. Сами вы знаете, вы человек умный, а сверх того благородный. Без стыда, без ложного стыда готов в этом сознаться… Я устал. Дайте же мне отдышаться, дайте же мне отдохнуть, силы небесные! Я маленький человек, и горжусь тем, что маленький человек, так не испытывайте же так маленького человека, ведь силы-то у него малые! (Роняет зеркальце.) Зеркальце выронил… руки слабеют. Уж Бог с ним, пусть себе полежит на земле, я передохну, потом подыму. Только бы не помешал никто, только дали бы роздыху, а ведь я уже и не так чтобы молод, и не так чтобы могуч, и совсем уж не так чтобы велик. Я только чуток отдохну… я… я… я. Много ли надобно мне, маленькому человеку, только лишь посидеть в укромном уголке, скрытно, уютно, чтоб никто не видел, прикрыть глаза и посидеть так минуту другую…

ГОЛЯДКИН-ср. (входит). Вот оно как… вот оно как. Что за двор, что за двор, нас с вами, Яков Петрович, тянет сюда, как в омут… как в Мойку головою с моста так и тянет, так и тянет. Не надо чтоб нас с вами, Яков Петрович, видели из окон Олсуфья Иваныча, оттуда наверное подсматривают за нами, ждут, чтобы кому-нибудь первым увидеть и оповестить всех, поджидающих развлечения над человеком, смеха над человеком, над самим благородством! Нам с вами, Яков Петрович, за поленицу, за поленицу нам. (Уйдя за поленицу.) Вот оно как! Всё в нашей воле. И что вот здесь за дровами стоим, так и это совсем ничего… барину хочется за дровами стоять, вот они-с и стоят-с за дровами-с… и чести ничьей не марают-с, — вот оно как! Ах ты, судьба наша ненавистная… тоска неестественная! Боже мой! Боже мой! Ведь вот: как поступить, Господи Бог мой? И нужно же было быть всему этому! Ведь вот не будь этого, вот именно этого, так всё бы уладилось; разом, одним ударом, одним ловким, энергическим, твёрдым ударом уладилось бы! Я-то что вру, дурак дураком! Я-то, самоубийца я этакой! Оно, дескать, самоубийца ты этакой, совсем не того… вот, однако, развращённый ты человек, вот оно как теперь делается! Ну, куда я денусь теперь? Ну, что я, например, буду делать теперь над собой? Ну, куда я гожусь теперь? Ну, куда ты, примером сказать, годишься теперь, Голядкин ты этакой, недостойный ты этакой! Ну, что теперь? Возьми, дескать, да подай ей карету сюда; дескать ножки замочим, если кареты не будет… и вот кто бы подумать мог! Ай да барышня, ай, сударыня вы моя! Ай да благонравного поведения девица! Ай да хвалёная наша. Отличилась, сударыня, нечего сказать, отличилась! А это всё происходит от безнравственности воспитания; а я, как теперь порассмотрел да пораскусил это всё, так и вижу, что это не от иного чего происходит, как от безнравственности. Чем бы смолоду её, того… да и розгой подчас, а они её конфетами, а они её сластями разными пичкают, и сам старикашка, Олсуфий-то Иваныч, нюнит над ней: дескать, ты такая моя да сякая моя, ты хорошая, дескать, за графа отдам тебя. А вот она и вышла у них и показала нам теперь свои карты; дескать, вот у нас игра какова! Дескать, будьте в карете вот в таком-то часу перед окнами и романс чувствительный по-испански пропойте; жду вас, и знаю, что любите, и убежим с вами вместе, и будем жить в хижине. Что такое, стоя во дворе хозяина, под окнами, за его личною поленицею, его же и дочь его поношу? Что такое с нами, Яков Петрович? Уж не сорвались ли мы с вами, Яков Петрович, опять незаметно для нас с вами, Яков Петрович, на проклятую букву «Я», на подлое местоимение «Я»? Так же можно же и потерять нам с вами, Яков Петрович, друг дружку, так же можно же нам с вами, Яков Петрович, и в безнравственности упрекнуть друг дружку! А этого нет, давно нет, в помине и быть не должно, столько лет судьбы и жизни положено на истребление этого растреклятого, распоследнего, подлого «Я»! Да, наконец, оно и нельзя, оно, сударыня вы моя, — если на то уж пошло, — так оно и нельзя, так оно и законами запрещено честную и невинную девицу из родительского дома увозить без согласия родителей. Да, наконец, и зачем, почему и какая тут надобность? Ну, вышла бы там себе за кого следует, за кого судьбой предназначено, так и дело с концом. А я человек служащий; а я место моё могу потерять из-за этого; я, сударыня вы моя, под суд могу попасть из-за этого! Вот оно что, коль не знали! Это немка работает. Это от неё, ведьмы, всё происходит, все сыры-боры от неё загораются. Потому что оклеветали человека, потому что выдумали на него сплетню бабью, небылицу в лицах, оттого и происходит. Нет, я не могу, сударыня, никак не могу, ни за что не могу. А вы меня, сударыня, на этот раз уж как-нибудь извините. Это от вас, сударыня всё происходит, это не от немки всё происходит, вовсе не от ведьмы, а чисто от вас, потому что ведьма добрая женщина, потому что ведьма не виновата ни в чём, а вы, сударыня вы моя, виноваты, — вот оно как! Вы, сударыня, вы меня в напраслину вводите. Тут человек пропадает, тут сам от себя человек исчезает и самого себя сдержать не может, — какая тут свадьба! И как это кончится всё? И как это теперь устроится? Дорого бы я дал, чтоб узнать это всё! Погода ужасная: оттепель, снег, дождь… какой тут вояж, тут всеобщая смерть! (Замерев.) Что, что? Сердце моё, что? Здесь кто-нибудь есть? Господи Бог мой, человек! Мертвец! А вдруг спит? Ну, конечно же, он только спит. Эй, эй… эй! Мертвецки спит. Не добудиться. Да и не наше, наконец, с вами, Яков Петрович, дело будить людей в дровах. Это они сами себе дрова выбирают, и поленица не наша, и не наш двор. (Наступает на зеркало, которое тут же треснуло.) Что это, как будто бы на стекло наступил? Треск как будто бы стекольный? (Нагибается, поднимает зеркальце.) Что это? Господи Бог мой, зеркальце! Прочь, нечистая, наваждение, прочь! (Роняет зеркальце в поленицу.) Боже мой, что ж во всех окнах разом задвигалось, мелькают фигуры, люди толпятся в окнах Олсуфья Иваныча, все выглядывают что-то? Да ведь они указывают на меня! Бежать, бежать… домой! (Уходит.)

ГОЛЯДКИН-юн. (выходит из-за поленицы, с разбитой грудью и без лица, не останавливаясь, делает круг по двору). Цып-цып-цып… господин Голядкин… цып-цып-цып… не догонишь, господин Голядкин, не догонишь. Какая неудобная походка… цып-цып-цып. Это ничего, господин Голядкин, что грудь разбита, ничего, что вместо лица чёрная пустота, это ничего, господин Голядкин, что меня нет; но я был… я! Цып-цып-цып… Голядкин… мне холодно, я — к вам, отец мой… я… я! (Уходит за поленицу.)

ГОЛЯДКИН-мл. (выходит из двери, заглядывает за поленицу). Минуту, господа, минуту… вот же он! Яков Петрович, вы простудитесь. Здесь холодно. Пожалуйте в комнату. Покорнейше просят, ждут. «Осчастливьте, дескать, и приведите сюда Якова Петровича». Вот как-с. Дурно мне… дурно, с чего бы? Ни-ни-ни, ни за что! Идёмте! Под левою лопаткою, уж не сердце ли у нас, щемит и гложет? Я надеюсь, что здесь нет ничего, ничего предосудительного? (Поднимает зеркальце.) Зеркальце! Оно разбито! Дом мой, господа, разрушен! Яков Петрович, что с вами, Голядкин! Яков Петрович Голядкин, господа, умер.

ЭПИЗОД 6. Квартира ГОЛЯДКИНА.

ГОЛЯДКИН (просыпается, не открывает глаз). Без малого, восемь? Должно быть. Ну, не распахивать же глаза вот так сразу. Уж две-то минуты наших… уж две-то минуты! Чувства стали яснее и принимают свои отчётливые, привычные очертания. Ну-с, не прошли ли две минуты? Пора? Уж так пора. Ну-с, откроем глаза. (Открывает глаза.) Вот оно как!

2003 г.