santehlit — Воспитание чувств

   Свои отношения с будущей избранницей решил строить на принципиально иной культуре.

   Во-первых, это будет красивая и умная девушка, которую я буду обожать, защищать, оберегать от всех напастей. Которую исподволь, не торопясь, буду готовить к роли жены и матери моих детей. Воспитывать в ней чувства, необходимые для совместного благополучного и счастливого проживания. Сестра, извечный мой критик, не раз, однако замечала, что я буду хорошим мужем. Потому что характер у меня спокойный. Учился я успешно и мог стать большим начальником с приличным окладом. А вещи мои и книги всегда были в порядке, в отличие от её — вечно пропадающих неведомо куда. Вот если бы у меня была своя комната, в ней не надо было делать генеральной уборки: всегда — уют и порядок. Об этом тоже говорила мне сестра.

   Во-вторых, я не курил, не испытывал пристрастия к спиртным напиткам и не сквернословил. Был интересен — я знаю — в общении. А после статуса, негаданно свалившегося мне на голову, мог спокойно гулять с девушкой в любое время, в любом районе посёлка, ни сколько не заботясь, а как это может быть воспринято местными уличными авторитетами. Более того, все известные увельские хулиганы считали за честь подержать в своей мою пятерню. Был свидетелем такого случая. Однажды известный Вам Смага останавливает на улице парня гораздо старше и крупнее, гуляющего под ручку с двумя девушками. Останавливает и говорит:

   — Значится так, метёлки, если вы сейчас не накидаете мне в ладонь на бутылку, я лишу вас ухажёра.

Девушки трясущимися руками потрошили свои сумочки, а их парень стоял бледный, как поганка. А как ещё можно назвать мужика, взявшего под руку девушку и не умеющего её защитить? Или за себя постоять. Можно такого полюбить? Я думал, что нет.

   В-третьих, в отличие от всех моих друзей, я не испытывал нестерпимого полового голода, который следует немедленно удовлетворять, завидев женщину, особенно по пьянке. Я не ходил подглядывать в общественную баню. Не охотился на девчонок на ночных улицах. Однажды к Серёге Грицай пришла одноклассница. Возможно, он ей нравился. Быть может, другая причина заставила бывшую семиклассницу посетить нашу улицу в вечернюю пору. Только Серёга не ответил на её чувства и даже не вышел из дома, и несчастная стала нашей добычей. Что скрывать: стыдно, а признаюсь — участвовал. Подхватили мы её на руки, унесли за околицу. Сначала она билась и кричала, а как раздевать начали — успокоилась. Только попросила:

   — Платье не порвите.

Мы сняли с неё всё. Подстелили ей её же платье и принялись за пиршество. Нас было шестеро, потом Серёга Грицай примчался — и каждому достался кусок нагой плоти. Нет, вы не подумайте плохого. Или совсем плохого. Мы не насиловали эту девушку. Кстати, для пятнадцатилетней она была неплохо сложена. Нашими инструментами были руки и губы. Мы тискали её, целовали, ставили засосы. Не знаю, как насчёт морального аспекта процесса, но физический ей пришёлся по душе. Заверяю, как участник. Мне досталась её прелестная головка и шея. Я приник к последней как вампир. А потом поцеловал Светку в губы. Светкой её звали — забыл и представить. А она ответила на поцелуй. И стали мы с ней целоваться. Что там творили другие насильники — их дела. И грудям, и бёдрам Светкиным досталось, и животу тоже. Сашка Астахов ноги девушке раздвинул и уткнулся носом в лобковую растительность. Потом уверял, что более восхитительного запаха отродясь не нюхивал. Рассказывал, а мы не смеялись.

   На следующий день встретил Свету на улице, и она сама подошла ко мне с просьбой — не соглашусь ли сопроводить её в лес. Её бабушка хворая просила ягод шиповника. Бабушку я пожалел и пошёл со Светкой в лес. Ягод мы набрали, а потом сидели на полянке, и она плела венок из цветов. Потом положила голову на мои колени и сказала:

   — Хорошо как. Смотри: облака плывут по небу и не падают — будто невесомые.

И я принялся объяснять ей, почему это происходит.

На обратном пути Светка сказала:

   — Вы, мальчишки, только толпой смелые.

Я понял, о чём она. Но не было никакого желания тискать её или целовать — не увлекала. Она ещё несколько раз приходила к нам на улицу и уже не на руках возбуждённых пацанов, а своими прелестными ножками шла за околицу. Я в этих оргиях больше не участвовал: уж больно они смахивали на собачьи свадьбы. Потом Грицай запретил Светку тискать и стал с ней гулять. Нет, Серёга не был уличным авторитетом, но если у девушки был парень, её не трогали. Таков был неписаный закон.

   Короче, я решил завести себе девушку и совсем не для того, чтобы лазить к ней под юбку или за пазуху. Девушка мне нужна была, чтобы из меня, половинки, получилось рядом с ней нечто целое, гармоничное, способное к дальнейшему совершенствованию. Наверное, заумно загнул. Но именно что-то такое в голове и проносилось.

   Впрочем, прежде чем рассказать, как это у меня получилось, давайте ещё отвлечёмся на один эпизод. Их не так уж и много было — этих фактов моего полового воспитания. По пальцам можно перечесть. Так вот…. У соседа нашего латыша дяди Саши Вильтриса родня нашлась, и ему разрешили вернуться на историческую родину. Он уехал, жена его гражданская Аграфёна Яковлевна осталась. Скучно ей одной жилось — дети выросли, из гнезда родительского выпорхнули. Стала она жиличек принимать. В основном — молоденьких медичек. С одной из них я вечера три просидел на лавке под клёном до рассвета. Она была старше, и ей хотелось замуж. Потом появилась Валя. Вцепилась в меня намертво. Я только вечер с ней посидел, а потом отбиться не мог — характер не позволял: не могу слабый пол обижать.

   — Не любишь ты меня совсем, — она со вздохом заявляет. — А захотела б — собачкой за мной бегал.

   — Приворотом что ль?

Кивает. Меня любопытство разбирает. Ну, ни капельки девушка не нравится — как же можно заставить полюбить.

   — Ну, приворожи, приворожи, — прошу.

   — Ладно. Только не жалей потом.

Как-то вечером подходит — а ходила она смело, и никто её не трогал, считая моей — предлагает:

   — Поцелуй меня.

Мы и раньше целовались — так что для меня это не подарок совсем. Целую. Чувствую: языком толкает мне в рот какую-то ерунду. На семечку похоже. Я выплюнул.

Она:

   — Испугался?

Я:

   — Чего? Это приворот что ль был? А как он выглядит?

Валя:

   — Семечка такая. Струсил, значит.

Я спички у ребят выпросил, весь коробок сжёг — бесполезно: под ногами столько шелухи — пойди, найди, где она, приворотная.

   Как-то поддали крепко, и побрёл я домой, огруженный алкоголем, как купеческое судно товаром. Вдруг Валя — откуда нарисовалась? — шмыг под руку:

   — Давай доведу.

Забралась за мной на чердак, в постель мою резиновую норовит шмыгнуть:

   — Полежу с тобой.

Так и уснули в обнимку. Ночью я встал по нужде и возвращаться на чердак не захотел — домой удрал досыпать. Ребята видели, как она за мной на чердак поднималась, накинулись с расспросами:

   — Ну, что, чпокнул? Целка была?

Я рукой махнул — что толку объяснять.

Потом Сашка Астахов пристал:

   — Ты всё равно её не трогаешь — уступи мне.

Мне было жалко Валю — какая-то она беззащитная была в своём стремлении покорить моё сердце. Я сказал:

   — Пожалуйста, дружите. Только, Саня, учти — если она пожалуется на твою грубость, я набью тебе морду.

Астах согласился. Стал он донимать Валю ухаживаниями. Цветы приносил, шоколадом потчевал, курить учил. Валя сначала жаловалась мне на его домогательства, потом перестала — приняла. Смотрю — уже целуются. Стоят под клёном, прижались друг к другу — ну, будто последняя встреча. Отец затеял дом новый строить, а я ему помогал. Таскали в носилках камни для фундамента. Я упираюсь, а Сашка с Валей целуются под клёном. И какое-то поведение их необычное — жмутся дружка к дружке неестественно. Вечером на улицу вышел, Сашка за рукав меня, в сторонку тянет:

   — Слушай, получилось: чпокнул я её.

   — Когда?

   — Да сегодня, когда ты с носилками своими носился.

   — Не понял. Как?!

Я действительно ничего не понял, и Сашка поведал. Давно он к ней приставал: дай да дай. Насильничать не смел — меня боялся. Потом она сказала: ладно, вечером. А он до вечера терпеть не смог. Короче, уговорил он её — сунула она ему руку в штаны и всё сделала, как он хотел.

   — Слушай, — усомнился я. — А разве онанизм можно чпоком считать?

Сашка наставительно:

   — Смотря, кто делает.

Потом Валя уехала. Да и Бог с ней.

   Остаток лета ломал я голову над кандидатурой своей избранницы. На улице таковых не нашлось. Перебрал в мыслях всех своих одноклассниц. Конечно же, Нина Шатрова. Умна, красива, воспитана, порядочна очень. Решив, что это будет она, не мог дождаться начала учебного года. Уговаривал друзей нагрянуть на танцы в сельский клуб далёкого Дуванкуля, где жила моя избранница. Мечты на счастье с Ниной Шатровой рухнули первого сентября. Нет, она не стала хуже выглядеть, не научилась курить и не явилась на первую школьную линейку в подпитии. Она стала ещё прекраснее, но была не одна. Он пришёл к нам в девятом классе. Высокий сильный красивый сельский парень со смоляными кудрями — Сашка Шумаков. Они жили с Ниной в одном интернате, виделись с утра до вечера, а может и ночами гуляли вместе или сидели у окна — потому, что гулять по ночной Увелке не всякий отваживался.

   На первой школьной линейке я подошёл к Нине.

   — Здравствуй, — сказал.

   — Привет, — ответила она и отвернулась.

Потом села с Шуриком за одну парту. И я понял, что потерял её. Классика жанра учит: за любовь надо бороться. Я терпел две перемены, а на третьей взял Шурика двумя пальцами за отворот пиджака:

   — Пойдем, поговорим.

   — Пойдём.

Не скажу, что он ни грамма не боялся. Тоска в глазах выдавала его смятение, но он держался.

— Что у тебя с Шатровой? — спрашиваю.

Он был выше и сильнее меня. Начни с ним поединок, я не смог бы предсказать его исход. Но я был местным, и у меня был статус. Мне не обязательно махать кулаками, чтобы испортить ему жизнь — достаточно шепнуть пару слов увельским хулиганам. И они с большим для себя удовольствием лишили бы парня не только карманных денег, но и тех припасов, привезённых им из дома для недельного существования. Они могли его так прижать, что поставили бы под сомнение его честолюбивые мечты получить аттестат о среднем образовании. Он это знал и, изо всех сил сохраняя твёрдость духа, смотрел в мои глаза.

   — Тебе-то что?

   — Да так, ничего, счастья хотел пожелать.

   Всё, борьбу за Нину Шатрову я проиграл. Смотрел на неё на уроках и томился вдруг нахлынувшими чувствами. Оказывается, я её очень сильно люблю. Так люблю, что сама жизнь без неё не мила стала. Весь сентябрь я страдал. Потом….

   Потом пришло другое увлечение.

   О наших суровых нравах в классе я уже рассказывал. Девушкам не иметь своего парня было не только не престижно, но и опасно. Бесхозных тискали каждый день, тискали все, кому не лень. И девчонки — конечно, те, кому противны были похотливые руки и сопливые губы — пускались на всякие изощрения, чтобы избежать их. На самой первой школьной линейке ещё в девятом классе ко мне подошла высокая девушка в очках.

   — Ты Антон Агапов? Я буду учиться в вашем классе, и сидеть с тобой за одной партой.

Это была Валя Садчикова. Она была отличницей. Причём этот статус давался ей ценой невероятных усилий. У нас имелась своя отличница — Надя Ухабова. Но у этой хоть какие-то проблески способностей присутствовали. Садчикова была стопроцентной зубрилкой. Каждая минута пребывания в школе посвящена одной лишь цели — получить пятёрку по предмету. Она пожелала сидеть со мной, так как наслышана была о моих математических дарованиях. Она ненавидела перемены — когда класс покидал преподаватель, и вступали в силу суровые законы школьной действительности. Валя засыпала меня вопросами, и пока я трудился над их ответами, она пристраивала голову на моё плечо, или руку на мою спину, или тёрлась бедром о мою коленку. Другими словами — демонстрировала всем какую-то существующую между нами близость. Но какая близость — друзья мои! — она на голову была выше меня.

   Светка Фролова подходила на перемене и пристраивала мне на плечо свой роскошный бюст. Они даже поспорили с Валей за место рядом. И Садчикова великодушно уступила меня, но только на химию. Светка мечтала поступить в медицинский, и этот предмет был определяющим.

   Третьей девушкой искавшей моего покровительства была Надя Ухабова. Вообще-то у неё были очень хулиганистые двоюродные братья. Но самый младший — Пеня — прошедшим летом утонул по пьянке, так и не научившись плавать. А старшие были слишком взрослые, чтобы ходить в школу разруливать проблемы сестры. Надя по окончании уроков бесцеремонно ставила передо мною свой большой портфель:

   — Проводишь?

И я безропотно волок его до её дома. Впрочем, нам было по пути.

   Вот этих трёх девушек оберегал мой авторитет от похотливых рук одноклассников. Однажды любители женской плоти, набравшись храбрости от спиртного, вызвали меня за школьный туалет для собеседования.

   — Слышь, не много ли тебе трёх баб сразу?

   — А ты попробуй, отними.

Никто не был себе врагом. Впрочем, бесхозных девчонок вполне хватало. Может, в дефиците была новизна ощущений? Ну, так это не моя проблема.

   Как видите, недостатка в девушках у меня не было. Не было только той, единственной, от вида и голоса которой, сладко должно было замирать сердце. Нина Шатрова могла бы стать, но проморгал я её, и теперь страдал, глядя, как улыбается она своему Шурику, каким счастьем сияют её глаза. Весь сентябрь я страдал. А потом….

   Валя Садчикова рассказала мне вчерашний эпизод. Пьяный мужик привязался к ним с подружкой на остановке: который час, да куда едите?

   — Оля его и отшила.

Оля — это подружка Валина, девушка из параллельного класса.

   — Мужик разобиделся и говорит: «Язык у тебя острый, а ноги кривые — никто замуж не возьмёт. Вот у подружки твоей ножки что надо».

Валя закончила рассказ и опустила руки под парту. Чуть-чуть приподняла подол школьного платья, демонстрируя «ножки что надо». Они были худыми, длинными и прямыми, как у школьного циркуля.

   Был случай такой. Контрольную мы писали по математике. Валя что-то суетится, а я заметил грязь у неё над коленкой. Подол тихонечко приподнимаю — мать честная! — у неё бедра до самых трусиков формулами исписаны. Она палец к губам прижимает — тс-с-с…. Мол, надо — списывай, только, чтоб математичка не усекла.

   Так вот, задрал я Вале тогда подол до трусиков, и, не поверите — никаких чувств, никаких вожделений. Одно только удивление — надо же так «пятёрки» любить, чтоб себя измалевать. А на подружку-кривоножку захотелось взглянуть.

   Снова отвлекусь, чтобы Вы поняли, как это можно учиться в параллельных классах и не знать друг друга. Дело в том, что год моего рождения был очень урожайным на детей из, так называемых, благополучных семей. Или очень благополучных — свою-то я тоже не считал плохой и очень любил родителей. Когда эти ребятишки пошли в школу, набрался их целый класс — сынков и дочек начальников, директоров, заведующих. На худой конец — простых учителей. Представляете — целый класс образцово-показательных детей, тщательно отфильтрованных, подобранных один к одному. Они так и учились на четвёрки и пятёрки, радуя родителей и педагогов. Мы что — мы ненавидели их, конечно, презирали и гоняли при первой возможности. Переходя из класса в класс, мы теряли боевых товарищей — двоечников и хулиганов. Наши выпускники пополняли колонии (Юрка Синицын) и тюрьмы (Смага). А их — коллег наших из параллельного класса — фотомордочки желтели от времени на школьной доске почёта. Этот дифференцированный подход к ученикам по социальному статусу их родителей разлучил подруг. У Оли папа был завотделением в районной больнице. А Валя, хоть и была круглой отличницей, имела простенького папу, который воспитывал двух дочерей в отсутствии мамы. Наверное, и дружба их дала трещину — иначе, зачем Вале рассуждать о кривизне ног своей подруги.

   Заинтригованный, пошёл на перемене взглянуть — так ли страшен чёрт, как его малюют.

Валя, как на заказ, с подружкой под ручку туда-сюда, сюда-туда. Я смотрю во все глаза, и не вижу ничего такого, что бы можно покритиковать. Никакой кривизны в Олиных ногах я не разглядел — ножки как ножки: спортивные, фигуристые. Лодыжки лодыжками, коленки коленками, а на бёдрах мускулы играют. Юбочка короткая — у меня даже дух захватило: а девчонка-то что надо! Губки бантиком, на щёчках ямочки и в глазах бесята. Да и ростом она мне подстать. Вспомнил: об этой девушке я уже думал однажды.

   Дело было на Еланчике. Сидели ночью мы с Таней Семикашевой костровыми. Кавалер её, Юрка Мокров, покрутился немного и в палатку нырнул спать. Таня в рассказы ударилась. Про эту самую Олю, которая Юрке проходу не даёт.

   — Свидание ему назначила. Юра говорит: «приду». Она ждёт-пождёт, а мы с ним в это время на лавочке возле моего дома целуемся. Дура, правда?

Я так не считал. Юрка в этой истории смотрелся неприглядно. Да и Тане стоило бы задуматься — обманул одну, обманет и другую. Каждый верит в исключительность, но, увы, не каждому она даётся.

   Прозвенел звонок, и дивное видение упорхнуло на урок. Я к Вале с расспросами:

   — У неё парень есть?

   — Увлёкся? Хочешь — сведу?

В каждой женщине дремлет сваха. И Садчикова не была исключением. На следующей же перемене она пошла на рекогносцировку и вернулась с неутешительной информацией.

   — Ей Юрка Мокров нравится.

Для меня это не было новостью.

   — У Юрки есть подружка.

Валя:

   — Вот она и страдает. Но ты не отчаивайся — что-нибудь придумаем. Сегодня после общешкольного комсомольского собрания проводи меня домой — мы вместе будем. Вместе, в смысле, с Ольгой. Ну, что ж, попытка не пытка.

   — Хорошо, — говорю. — Провожу.

   Только до собрания был ещё футбол на первенство школы между старшими классами, потом комсомольское бюро, членом которого я был. Уж и не помню, как это случилось. Ну, а потом собрание. Скорее диспут на тему: «Что такое счастье?». Мнений — не переслушать. Каждый хочет выступить, заявить о своём понимании человеческого счастья. Учителя пытаются внушить, что счастье — это исполненный долг. А ученики горячатся — каждый, мол, счастлив по-своему. За окнами уж стемнело, а мы не можем решение выработать. Наконец, договорились — обдумать всё хорошенько и ещё раз собраться и обсудить вопрос снова.

   Я в двери кинулся, чтоб девчонок перехватить у входа, а меня истеричка (историчка) за рукав:

   — Ну, Агапов, ну, Антон — от кого-кого, от тебя не ожидала. «Счастье может быть только семейным». Сам придумал или прочитал где? А Павка Корчагин, а молодогвардейцы, отдавшие жизнь за нашу с тобой свободу, разве они несчастны?

   — Меня, простите, холодный шурф шахты как-то не вдохновляет — мышей боюсь.

   — Это частности. Служение народу и даже смерть за благо его — вот истинное счастье.

   — Ну, Лидия Васильевна, тогда считайте меня глубоко несчастным человеком.

   — Всегда в тебе это подозревала, а теперь окончательно убедилась. Ну, получишь ты у меня оценку в аттестат.

   — Вот, уже угрозы начались. А соврал бы — обошлось. Кого же вы из нас воспитываете?

   Короче, девчонок я проморгал. Выскочил на школьный двор — туда-сюда — нет их. Бегом вдогонку. А голод даёт себя знать — с утра маковой росинки во рту не было. По дороге общественная баня, там буфет, а у меня мелочь в кармане. Заскакиваю. Купил рыбку из теста печёную, жую. В толпе пьющих пиво мужиков Вовка Грицай с одним типом разборки учинил.

   — Антоха! Подь сюды.

В руках початая бутылка водки, к которой они прикладываются по очереди.

Мне протягивает:

   — Будешь?

   — Давай.

Сделал два-три больших глотка, рыбкой закусываю. А разговор их дальше течёт.

Мужик:

   — Тебе тогда просто повезло: пьян я был. А кабы нет — кувыркался б ты в пыли.

Грицай:

   — Чего впустую базарить, счас допьём, выйдем и посмотрим, кто будет кувыркаться.

   — А это видел? — мужик достал финку, нажал кнопку, и её жало, вынырнув из рукоятки, нацелилось Вовчику в живот.

   — Дай сюда, — я схватил финку за лезвие.

Мужик глазами меня сверлит:

   — Уйди.

Грицай:

   — Не лезь, Антоха, это наши разборки.

   — Отдай, говорю, — я сжал лезвие изо всех сил и вырвал финку из его лап. — Покурите, ребята, я сейчас.

Мне захотелось догнать-таки Олю, рассказать ей о своих вдруг вспыхнувших чувствах, ну, а если, какой-нибудь Юрка станет на моём пути…. Короче, хмель оседлал меня и погнал навстречу неведомому.

   Мужик рванулся было за мной, но Грицай удержал его за плечо:

   — Стоять! Если Антоха сказал: сейчас вернусь — так оно и будет.

   Я промчался тёмными улицами к Олиному дому — окна её квартиры были темны. Но светились Валины окна. И калитка ворот, и входная дверь оказались незапертыми. Я вошёл. Девушки пили чай и удивлённо уставились на меня.

   — Чаю хочешь? — предложила Валя.

   — Мне бы руки помыть.

Я достал руку из кармана куртки. На пол с глухим стуком упала финка, кровь хлынула потоком. Девчонки заахали, засуетились, промыли, перевязали мою рану.

Оля:

   — Где это ты так?

Хмель ещё гулял в крови, и я подумал, если не сейчас, то никогда уже не скажу этих слов:

   — Жить без тебя не могу.

   — Вот счастье-то привалило, — сказала она, и это не звучало как «да».

Понемногу начал трезветь. Пил чай, слушал щебет девчачий и приходил к пониманию, что наскок не удался. Крепость осталась неприступной. Классика жанра советовала в таких случаях переходить к осаде.

И она началась.

   Несколько раз предлагал проводить её домой после школы. Ответы не отличались разнообразием: «Не стоит». Ну, не стоит, так не стоит. Я страдал и ждал подарка от судьбы — такой возможности, когда бы без меня она совершенно не смогла бы обойтись. Или подвиг там, какой совершить в её честь.

   Однажды перекидывались в школьном дворе снежками, и надо же — один прилетел ей прямо в глаз. Синяк разлился. Оля всплакнула. Я отвёл виновника инцидента в сторонку:

   У тебя есть только три урока и две перемены, чтобы загладить свою вину — иначе я тебя убью.

Он учился в параллельном классе и был «сынком». Но он знал, что я не шучу. Что угроза, мною произнесённая, была вполне реальна. И если не сегодня, то уже с завтрашнего дня за ним начнут охоту все хулиганы Увелки, и жизнь его станет дешевле ржавого пятака. Он это знал, и стремглав бросился с извинениями. Потом примчался ко мне:

   — Я извинился.

   — Дело не в том: извинился ли ты, дело в том — простили ли тебя.

Потом пришла делегация из параллельного класса:

   — Оля его простила.

   — Я как об этом узнаю? — пожал плечами.

После уроков на школьном дворе меня ждала возлюбленная.

   — Проводишь? — подала она свой портфель.

Я был на седьмом небе от счастья. И на следующий день первым подал руку неудачному метателю снежков. Однако счастье моё на том и закончилось. Когда я снова подошёл к Оле с намерением проводить её домой, прозвучало:

   — Не стоит.

   Был Новый год. Мы отметили с друзьями где-то чем-то, подцепили девиц, но меня неудержимо влекло к её дому. С Гошкой Балуйчиком мы барражировали ночными улицами, прихлёбывая водку из горлышка, с каждым кругом приближаясь к её дому. Водка кончилась, надо было возвращаться к кинутому застолью. И тут мы встретили Лену Садчикову, младшую сестру Вали. Она была в курсе моих сердечных дел. Удивилась:

   — А ты чего не пришёл? У нас все ваши собрались, и Оля тоже.

   — Кто-то меня пригласил, — ответствовал мрачно.

   — Они сейчас гулять ушли, а вы есть хотите? Выпить? — предложила она.

   — Выпить не откажемся, — подал голос Гошка.

Лена вынесла из дома бутерброды с сыром и вино в плетёной бутылке. Вино было сухое и совсем не пьянило. Лена сама его пила с нами из горлышка. Пошли искать загулявшую компанию. Гошка цапнул Лену под руку, а она захмелела и меня всё тормошит:

   — Бедненький.

Один раз даже поцеловала в щёку. Хорошая она девчонка, только высокая очень и мне не пара. Гуляли мы долго. Вино замёрзло в бутыли, замёрзли и мы. Проводили Лену домой, а одноклассников моих так и не встретили. И Олю тоже.

   Однако этот вечер не прошёл бесследно, и долго был на слуху школьных сплетников. Говорили, что девчонки на нём перепились и позволили лишнего. Вроде как будто голыми плясали на столе, и спать легли парами. Я смотрел на Олю, и болью слезились мои глаза — неужто?

   Потом одноклассник Витька Извеков, тоже участник той памятной вечеринки стал хвастать, что у него есть фотография голой Оли. Этого я уже не мог стерпеть.

   — Покажи, — подхожу.

Он сунул руку в грудной карман пиджака, а потом будто прочёл что в моих глазах и кинулся бежать. Не далеко успел. Я поставил ему подножку. А когда он поднялся, ударил его с левой, а потом правой. Он кувыркнулся через парту, полежал немного, сморкаясь кровью, потом собрал книжки и ушёл домой. Но для меня это не исчерпало инцидент. Тем же вечером пришёл к нему домой. Он не сказал матери, кто наградил его синяком, и она, открыв дверь, впустила меня. Я был зол и нагл. Снял ботинки, выбрался из куртки и прошёл в Витькину комнату.

   — Покажи.

Руки его тряслись.

   — Антоха, это фотомонтаж. Поверь мне — монтаж.

Он положил фотографию на стол. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в его правоте. Головка было Олина, а тело очень крупной и взрослой женщины. У неё груди висели до пупа, и живот расплывался в стороны.

   — Порви, — сказал я. — Ещё есть?

Витька замотал головой.

   — Давай так — ты закроешь рот и никогда больше не вспомнишь о той вечеринке.

   — Договорились, — он протянул мне руку, и я пожал её с чувством.

   Вечеринка эта злополучная несколько остудила мои чувства. Я так и сказал об этом Вале:

   — Жена Цезаря выше подозрений. Но сначала надо стать ею — женой Цезаря.

Что-то всё-таки произошло в тот злополучный вечер, иначе, зачем Вале прятать от меня глаза.

   Я больше не предлагал Оле услуг носильщика и провожатого, не пожирал её глазами на переменах. Она сама подошла ко мне с просьбой.

   — Антон, ты не мог бы избавить меня от одного мужика — прохода не даёт.

   — Что за мужик?

   — Баянист в Доме культуры. Я туда на танцевальный хожу, а он пристаёт — полюби да полюби.

   — Хорошо, я его сам полюблю. Познакомь.

   В следующий выходной пришёл в ДК. Оля показала мне настырного баяниста — это был плюгавенький мужичонка скорее сорока, чем тридцати лет. Он играл с каким-то солдатом в шахматы, пристроив доску на подоконник. Я смотрел на игру и томился ожиданием. Бить его без Оли не хотелось — урок должен быть показательным. Потом обеспокоился другим обстоятельством — а как поведёт себя солдат, не кинется ли защищать шахматного партнёра. Драться с двумя противниками даже на глазах любимой девушки не хотелось. Зашёл в ДК парнишка из Красноармейской ватаги, Сани Страхова младший брат, Иван.

   — Слово и дело, — назвал я девиз опричников его тёзки Грозного.

   — Не вопрос — поможем, — согласился он.

На его долю приходился солдат, которого впрочем, не прояви он агрессивности, можно было и не трогать. Но Ваня настроился и, как я, томился ожиданием.

   Закончились занятия танцевального кружка, появилась Оля.

Я потянул за угол воротника баяниста:

   — Слышь, мужик, видишь эту девушку.

   — Ну и что дальше? — пожал он плечами, но в глазах его уже заплескалось беспокойство.

   — Сейчас я тебе в хайло дам, а в следующий раз, если она пожалуется, изобью до полусмерти. Уяснил?

   — Что?!

Я ударил его в подбородок, снизу, вложив всю силу руки и плеча. Он не попятился, он потерял опору на том месте, где стоял — полетел спиной вперёд, рукой смахнув шахматы с подоконника, боднув затылком солдата. Служивый стоял, размышляя над позицией, во фривольной позе, скрестив ноги. Это его и подкосило. Он упал, осыпанный шахматными фигурами. Сверху на него баянист. Куча-мала, одним словом. И это с одного удара.

   Заахали очевидцы. Кто-то крикнул:

   — Милиция!

Я взял любимую под руку, и мы вышли. Ванька Страхов догнал нас на улице.

   — Классно ты — одним ударом обоих завалил. О, чёрт!

За спиной заверещал милицейский свисток. Иван шмыгнул в подворотню, а через минуту следом пробежали две фигуры в форме. Молодец Ванятка — увлёк за собой погоню. А я степенно шёл под руку с любимой девушкой, и сердце моё ликовало.

   Счастье длилось ровно неделю. В следующую субботу в школе устроили вечер отдыха для выпускников. Включили музыку, объявили белый танец. И вот Оля идёт через весь зал. Идёт в мою сторону. Сердце моё зашлось в любовной истоме. Поднялся со скамьи, сделал шаг навстречу, а она мимо и подаёт руку Валерке Шарову:

   — Можно тебя?

Я вздрогнул, как от пощёчины. Это ли не оскорбление? Зачем она так со мной? Стою, оплеванный. И проклинаю всё и вся. А Шарик кочевряжится:

   — Да не умею я, да не хочу….

Он и, правда, такой был — робкий с девушками. А может меня боялся. Только Оля от его ужимок попала в положение не лучше моего. Она настаивает, Валерка упирается, и я стою рядом, как обалдуй. Представляете картинку? Потом жёлтая вода ударила мне в голову. Я оттеснил тихонечко Олю:

   — Тебя не учили — надо стоять, когда с дамой разговариваешь?

Валерка начал подниматься, а я его ударил. Кровь брызнула из его носа — ему на рубашку, на стену, на мой кулак. Ольга оттолкнула меня и кинулась к Валерке со своим платочком. Толпа парней вытолкала меня на школьный двор. Нет, расправы я не боялся — да и никто бы не решился бросить вызов статусу оберегающему меня. Они кричали мне в лицо, что я в корень обнаглел, что докатился до беспредела, и скоро никто не захочет со мной дружить. Потом они вернулись на вечер, а со мной остались только близкие друзья. Мы купили водки и напились. Потом я, кажется, плакался о своей несчастной доле, о неразделённой любви. Мы решили вернуться в школу и спросить Ольгу: будет ли она со мной дружить или нет. В школу мы вернулись, но Олю не застали, и вообще вечер закончился, и последние его участники расходились. У меня под мышкой оказалась Светка Баландина, та самая девочка, которую мы чуть не разобрали на запчасти на оружейном столике. Пошёл её провожать. Наши поцелуи под её окнами прервал старший брат.

   — Светка, домой.

Подошёл ко мне:

   — Ты что, хмырь, горя хочешь?

Потом пригляделся повнимательнее:

   — Где-то, парень, я тебя видел.

Через пару дней он сам подошёл ко мне на улице, подал руку:

   — Ты вот что, со Светкой дружи — я не против.

Но мне по барабану были его разрешения, как впрочем, и запреты. Ни с какими Светами, Олями и прочими красавицами не хотел больше встречаться. Страдал я в те дни шибко. Если удар в ДК принёс мне славу, то инцидент с Шариком покрыл несмываемым позором — давно уже в нашем классе не дрались по такому пустяку. Решил я — всё, хватит с меня этих любовей, надо учёбой заниматься — экзамены на носу.

   Успеваемость моя заметно пошатнулась в десятом классе. Были тому и объективные причины. Преподаватель математики Ксения Михайловна уехала минувшим летом. Недоучила — как обещала — до выпускных. Занималась она со мной по индивидуальной программе, и в девятом классе добрались мы до интегрального с дифференциальным исчислением. А новый преподаватель вернул меня с вузовских вершин в алгебру с её элементарными функциями. Скучно мне стало на уроках математики. В окошко глазею, а математичка бубнит:

   — Рашайте, рашайте, кто рашил — проверайте.

Однажды, смеха ради, решил простенькую задачку, применив неопределённый интеграл. Она мне двойку закатила и прокомментировала:

   — Где списал, не знаю, но неправильно.

Эта была моя первая «непятёрка» за последние пять лет. К сожалению, не последняя. На школьную олимпиаду по математике я никогда не ходил, не пошёл и в десятом классе. И напрасно. Математичка не допустила меня к районной — то ли не знала о моих способностях, то ли была большим любителем формальностей. Так или иначе, я оказался за бортом, а лучшим арифметиком десятых классов стала Нина Шатрова. Она и в районе победила. И в область ездила, впрочем, также безрезультатно, как и я.

   Тут у меня с химичкой нелады случились. Светка Фролова подначила. Заспорили мы с ней — кого химичка родит: мальчика или девочку. Ходила она изрядно на сносях, и нам бы подождать ответа от природы, но Светка допекла. Руку поднимаю:

   — Елена Николаевна, вы на УЗИ были?

Химичка насторожилась:

   — К чему это ты?

   — Да вот, — говорю. — Заспорили мы: кого вы Родине подарите — защитника или ещё одну изменницу.

Химичка:

   — Об этом я скажу твоему отцу — марш из класса!

Отец не ходил на школьные разборки даже в первом классе, а тут выпускной. Короче, остался я без твёрдых знаний по химии. Все на урок — я в коридоре болтаюсь. Два месяца прошло — ушла химичка в декрет. Пришла другая, и я в класс вернулся. Новенькая удивляется — где пропадал: за два месяца ни одной оценки? И начала меня гонять по пропущенному материалу. А мне ведь учителя ни к чему — все знания я из учебников черпал, да книжек разных познавательных. Разве только Ксения Михайловна — единственная, кого мои вопросы не загоняли в тупик. Но то был математик от Бога, и человек хороший. Как мне теперь её не хватало!

   Проблемы мои начались с первым экзаменом — и это была химия. Беру билет, сходу решаю задачки. Смотрю первый вопрос — знаю, и готовиться не надо. Второй — крекинг нефти. Читаю и чувствую, как поплыл. Что такое крекинг? Хоть убей, не знаю. Вот она цена пропущенных занятий. Уплыла пятёрочка! Какая пятёрка — тут бы тройбан не схватить. Да нет, не должны срезать — один вопрос знаю, задачи решены. А что такое крекинг? Кто слово-то такое выдумал? Знал бы — из рогатки пристрелил.

   Химичка усмотрела мои терзания, шмыг из-за стола, где приёмная комиссия заседает.

   — Ну, что у тебя?

Тычу пальцем во второй вопрос.

Она:

   — Иди к доске — там плакаты есть, по ним всё и расскажешь наглядно.

Топаю, шуршу плакатами, нахожу этот самый крекинг. Ага, кое-что проясняется. Крекинг — это оказывается разложение нефти при нагревании на жидкие и вязкие составляющие. Вот бензин, вот мазут. Что ещё добавить к плакату? Что Менделеев, кажется, сказал, что топить нефтью, всё равно, что сжигать в топке ассигнации. Ещё бензины бывают разных октановых чисел, и чем оно выше, тем бензин дороже. Чувствую — несу околесицу. Комиссия головами качает недоброжелательно, химичка в окно кого-то высматривает. О, господи, что ж они задачки-то мои не смотрят, первый вопрос не спрашивают?

   Вышел с экзамена сам не свой. Оля вертится среди моих одноклассников. У неё завтра химия. Ко мне:

   — Ну, как?

Машу рукой — всё плохо.

Оля:

   — Слышь, народ, анекдот. Приходит дитя из садика, поужинало, потянулось и говорит: «Музикапи». И так каждый вечер. Заинтригованные родители в садик. Там дородная воспитательница почавкала, потянулась и басом: «Мужика бы!».

Кто-то хихикнул. А я смотрю на неё и думаю — никакая ты не звезда пленительного счастья, такая же, как все, а некоторых хуже. Может, все девчонки такие — не бывает идеала. А может, не встретилась ещё, и в Оле я ошибся.

   Тут химичка выходит, руку мне на плечо и со вздохом:

   — Четвёрку натянули.

   — Круто, — не согласился я.

   — Так ты даже определения не дал, что такое крекинг — как можно.

   — В аттестат что поставят?

Химичка плечами пожала. А я поплёлся домой. Вот так, с неудачи начались выпускные экзамены. За год у меня «пять», «четвёрка» за экзамен — что будет в аттестате?

   Следующий экзамен — математика, но мне и учебник в руки брать не хочется. Куда взор не брошу, всюду этот «крекинг» проклятый мерещится. Наверняка немцы словцо придумали. Фрицы проклятые!

   Стащил постель свою резиновую с чердака в тень сада. Прилёг с книгой под головой. Страдаю. Эх, где ты, справедливость?

   У ворот мотоцикл затарахтел. Не наш «Иж-49» — тяжёлый какой-то. Выглядываю и глазам не верю. Сидит Валерка Шаров на «Урале», в люльке Валя Садчикова, с заднего сиденья Оля рукой машет:

   — Поехали кататься.

Уступила мне своё место, и мы поехали. Я сообразить ничего не могу. Как нечаянный подарок судьбы — вот Валерка ручку газа крутит, девчонки, одна из которой дороже мне всех на свете, поют в люльке дуэтом. Разве ещё час назад мог мечтать о таком счастье?

   Ехали полем, ехали лесом, приехали на аэродром. В доме для офицерского состава жила здесь наша одноклассница Валя Зубова. Обрадовалась. Чашки сервизные на стол расставляет — чайно-конфетную церемонию затевает. Оля усмотрела на дверце шкафа парадный мундир её папаши — синее сукно, регалии, золото погон. Возлюбленная моя потёрлась о звёздочки щекой и спрашивает:

   — Антон, ты куда после школы?

Пожал плечами:

   — В министры приглашали….

Оля:

   — При свидетелях заявляю: пойдёшь в военное — три года жду, а потом замуж выхожу. За тебя.

Я пальцем в щёку тычу:

   — Обет скрепить надо….

Оля своей летящей походкой через комнату ко мне, губки в трубочку и в щёку целит. А я — ловкий парень, в последнее мгновение повернул голову и подставил губы. Её замерли в полусантиметре от моих. Потом она взяла меня за щёки и приникла к моим губам долгим и нежным поцелуем. Сколько он длился — не знаю, но на всё это время друзья наши замерли на своих местах, боясь шевельнуться и нарушить это чудное мгновение. А когда губы наши расстались, и Оля отпустила мою голову, они вновь пришли в движение и продолжили, прерванный было, трёп.

   О военной карьере я не грезил, и вряд ли Олино желание и даже её поцелуй смогли бы возбудить во мне честолюбие полководца. Скорее это был случайный эпизод, мимолётное желание — возникшее и тут же удовлетворённое. Я мог утешить своё честолюбие — девушка, которую так долго и безуспешно домогался, всё-таки одарила меня своим поцелуем. А Оля могла успокоить свою совесть — отблагодарила-таки преданного и настойчивого, но ненужного кавалера. Мы с ней так всё это и поняли. И я не побежал с гитарой тем же вечером под её окна. И она на следующий день помахала издали рукой: «Привет!», и не подошла.

Друзья:

   — Вы что, уже поссорились?

   — С чего бы это?

   — А почему вы опять не вместе?

   — А мы никогда не были вместе, и никогда не будем.

   — Как сложно с вами, — заметила Валя Садчикова.

   Но сложности у неё были не с нами. Валя с незавидным постоянством валила экзамен за экзаменом. Окончив десятый класс круглой отличницей, она будто решила доказать, что способна получать и оценки похуже.

   Наверное, зря я таким тоном. Мне в те дни искренне было жаль соседку по парте. Удивлялся её животному страху перед экзаменационной комиссией и внушал:

   — Ну, разозлись ты на них, представь, что это злейшие твои враги, которых ты сейчас втопчешь в грязь своими знаниями.

Она никогда не спорила и не — Боже упаси! — ссорилась с учителями. Представить ей такое было не под силу. Наши педагоги, когда у Вали вслед за первыми двумя четвёрками, посыпались трояки, схватились за головы:

   — Ну, успокойся, Валечка, ну, возьми себя в руки — ведь ты же можешь!

Но Валя была близка к истерике — пила пустырник стаканами и таскала на экзамен валидол.

   У меня же всё было с точностью наоборот — после первого провала на химии, оценки моих знаний на выпускных экзаменах не отличались разнообразием. А поведение оставляло желание быть лучше. Мне наша классная не раз делала замечания:

   — Веди себя поскромней.

Но меня несло. То ли тому обида за четвёрку на химии способствовала — а кто виноват? — то ли прощальный поцелуй возлюбленной, которая нашла убедительный предлог — стань военным! — нашему окончательному разрыву. То ли суть моя такая от природы была — пакостная. Нелегко, скажу Вам, далось последнее слово, но прозвучало. Так, по доброму-то: ну, знаешь ты предмет на пять с плюсом — ну, так ответь на вопросы и удались скромненько, без комментариев. А я не мог. Смотрел на членов экзаменационной комиссии, и мнились они барскими легавыми, готовыми загрызть нас, несчастных кроликов. И мстил им за Валины слёзы, за унижения других выпускников.

   Нет, я не показывал им кукиш или язык — действовал изощрённей. Первым делом, осмотревшись, находил в комиссии лицо, умевшее ценить юмор и готовое похохотать даже в такой, не соответствующей обстановке. Настраивался на него и обращал к нему ответы на экзаменационные вопросы. Но сами эти ответы настолько были пронизаны репликами, полунамёками и приправлены шуточками, что это лицо, к кому я обращался, начинало улыбаться, хихикать, а могло и оглушительно расхохотаться — будто анекдоты я шпарю, а не защищаю сумму накопленных мною за время обучения в школе знаний. Члены комиссии тут же делились на две партии — одна из которых расцветала улыбками, другая недоумённо начинала хмуриться. Один из таких на экзамене по физике решил стереть ухмылочку с моего лица дополнительным вопросом:

   — А что молодой человек может сказать о втором законе Ньютона?

В тот миг стоял я у доски, и чтобы у членов комиссии не возникло каких-нибудь сомнений в твёрдости моих знаний, тут же нацарапал мелом формулу, объединяющую силу массу и ускорение. А губы с языком понесли околесицу:

   — Если вы о яблоке, упавшем с ветки на парик достопочтенного англичанина, то скажу прямо — шибко ему повезло. Представляете: гулял бы он в тропическом лесу, и кокосовый орех, сорвавшись с пальмы…. Узнали бы мы о третьем законе Ньютона? Да не в жисть!

Нацарапал мелом уравнение, в котором сила действия равна силе противодействия. И продолжил:

   — С яблоком у него проскочило. Но, оттолкнувшись от прецедента, я задумался: каким же местом товарищ Исаак бился в стену, чтобы открыла она ему третий закон.

Двое из трёх членов комиссии откровенно веселились. Третий оставался мрачным:

   — Идите.

Я положил мел, отряхнул ладони:

   — А вы не знаете?

   — Идите.

Я от дверей:

   — Всё равно дознаюсь — и вам расскажу. Хотите?

Вот за такие «выкрутасы» делала мне замечания наша классная дама. С экзамена по геометрии меня вытолкали. Жаль, что алгебру сдавали письменно — уж там бы я разговорился.

   На сочинение настроился самым серьёзным образом. Не очень увлекался литературной частью: знал, что она, как всегда, безупречна. Дважды перечитал черновик, тщательно переписал на чистовик. И его дважды перепроверил. И — о, чёрт! — нашёл-таки ошибку: в каком-то, не помню, слове вместо «а» написал «о». Или наоборот. Исправил. Единственная помарка на восьми страницах текста. Я очень горд был собой. Надеялся на высокую оценку. А почему бы и нет, убеждал себя — одно лишь исправление ошибки, которую сам нашёл. В этом плане отвлекусь и расскажу о нашем физруке Фрумкине. Он, как все уроженцы Кавказа, был хвастлив и заносчив, и за то презираем мною. Но у него была интересная философия. Девчонок он легко отпускал с урока и вообще тяжело переносил их присутствие. Но пацанов презирал, когда они приходили от врача с освобождением от физкультуры:

   — Ты не мужчина и с этой бумажкой никогда им не станешь.

С коллегами-учителями спорил:

   — Я ставлю пятёрку не за результат, а за старание. Пусть он инвалид хромоногий и бежит к финишу последним, но он старается и достоин похвалы даже больше того, кто рвёт грудью красную ленточку.

Эта позиция как нельзя лучше подходила к моему единоборству с русским языком. С устной его часть всё было в порядке — мог я выучить стишок или, там, правило какое и отбарабанить на пятёрку. А вот сочинения…. На них настолько увлекался, что напрочь забывал все правила орфографии, синтаксиса,… Ещё там чего? И результат — пять за сочинение, два за его написание. И это было настолько постоянно, что и не стоило голову ломать, когда внося в класс стопку наших тетрадей, «русачка» обращала ехидный свой взор на несчастную мою особу. Одно моё сочинение попалось на глаза кому-то из районного отдела образования — не думаю, что это инициатива «русачки» — понравилось, и решили его отправить на какой-то конкурс областной. Но в таком виде, конечно, не могли. Меня вызвали в РОНО и заставили переписать, учтя все ошибки. Я, понятно, приказ исполнил, бурча, что это очковтирательство чистейшей воды, и требовал, чтобы мне исправили оценку в журнале за данное сочинение.

   За год у меня был трояк по русскому языку. Единственный, а по остальным предметам — отлично. Я надеялся, что за экзаменационное сочинение будет пять, ну, или — на худой конец — четыре , и у меня появятся шансы на медаль. Пусть не золотую, но хотя бы серебряную. Вот Ильич наш Ленин, любимый всеми вождь и первый руководитель государства, тоже имел в своё время четвёрку, которая, однако, не помешала ему получить золотую медаль. Вот такие честолюбивые мечты, несмотря на нелады с преподавательским коллективом, проносились в моей курчавой голове.

   Наконец, все экзамены сданы. Выпускной!

   У меня в десятом классе появился новый друг, о котором я ещё и слова не сказал. Исправляюсь. Звали его Женька Пичугин, и он пришёл к нам на исправление. Ну, а правильнее-то сказать, на окончательное загубление. Он был «сынком» и вместе с сестрой-двойняшкой учился в параллельном классе «А». Девять лет учился, а в десятом у педагогов лопнуло терпение. Дело в том, что Женька был непоседой. Он вертелся на уроках. Но это ещё можно было терпеть. Ещё Женька никогда не учил уроки — феноменальной памяти и природных дарований хватало ему, чтобы уяснить однажды услышанную тему и понять пропущенную. Всё свободное время он посвящал чтению книг. Причём читал всё подряд. Захлопывал прочитанную книгу, брал в руки «Пионерскую правду» и читал всю от заголовка до «подвала». Причём — не впустую. Его память цепко удерживала полученную информацию, и, отвечая на уроках, он сыпал такими примерами, что учителя диву довались. В девятом классе Жека заболел «нигилизмом». Это учение всё отвергать. Или по Марксу: подвергай всё сомнению. И заплакали от Пичуги учителя — лучше бы он читал свои книжки и не мешал вести урок. А Женька сумму приобретённых знаний использовал для низвержения авторитета педагогов. Засыпал их вопросами, ставил в тупик, и сам отвечал, демонстрируя энциклопедические познания. Вот за это его и сослали в наш «хулиганский» класс.

   Мы быстро сошлись. Женька мог запросто, победив на школьной физической олимпиаде, не пойти на районную — у него, видите ли, хоккейный матч. И не какой-то там судьбоносный — простая встреча дворовых команд, но «ребята попросили….». Вот за это он мне нравился.

   В день выпускного вечера мы взяли с ним три бутылки портвейна. Мы ещё не знали, что нас ждут в школе крытые столы — и креплёным марочным вином в том числе. А хотелось быть «в форме». Две мы спрятали в кустиках за школьным стадионом, а одну распили из горла в туалете. Ни культура пития, ни сама обстановка не способствовали правильному усвоению напитка. Другими словами — Женька сблеванул, а я ничего, удержал горячительный напиток в желудке. Потом у него ещё ноги стали заплетаться, когда мы заколбасили в школу. Сунулись в один кабинет, а там девчонки прихорашиваются — прогнали нас визгами. Бедненькие — накрутили пирамид на бестолковках и спали ночью в креслах, чтобы не сломать это войлочное произведение. А некоторые вообще не спали. И для чего все эти жертвы? Убей — не пойму.

   В другом кабинете гуртовались парни — в галстучках, в сверкающих корочках. Открыли окно и дымили нещадно. Тоже волнуются — не каждый день школу заканчиваешь — понять можно. Женька вызвался всех успокоить и убежал за нашими припасами. Догадался одну принести, распечатал, хлебнул и пустил по кругу. Когда показалось донышко, он уже мирно спал на сиденье задней парте — только ноги торчали в проходе. Сообщили о том его сестрёнке, и вскоре явился папаша и на руках унёс бедолагу домой.

   В нашей школе не было актового зала. Торжественная церемония вручения аттестатов происходила в фойе первого этажа. Преподаватели уместились за одним накрытым скатертью столом. Девчонкам и пришедшим родителям принесли лавки из столовой. А парни стояли вдоль стен. И все были довольны. Потому что торжественным был момент.

   Директриса наша встала и поздравила выпускников и их родителей. Потом ещё кто-то из учителей спич держал. Всплакнул, девчонки захлюпали носами.

   Началось вручение аттестатов. Наш класс носил литеру «Б», но начали именно с нас. Я думаю потому, чтобы усилить торжественность момента — финалистам всегда громче хлопают. На дебютантах разогреваются. Так или иначе, первой прозвучала моя фамилия. И я пошёл, изо всех сил стараясь сохранить твёрдость походки. Но с каждым шагом не хмель, а другие чувства овладевали моим существом. Где же медаль? Я шарил взглядом по столу и не находил заветной коробочки. Ни одной. Директриса поздравила меня, пожала руку, вручила аттестат, вручила похвальную грамоту за изучение математики. И всё. Всё!

   Я кивнул, благодаря, повернулся и пошёл, недоумевая: кто и за что лишил меня медали. На ходу открыл аттестат. Может, поведение подкачало? Нашёл графу — «Отл». Так что же? Пробежал по строчкам глазами. Химия — «Хор». Так, начинается. Русский язык — «Удовл». Вот она причина!

   Не знаю, что на меня нашло. И много лет спустя, встречая на улице или школьных вечерах своих прежних педагогов, не мог ответить на один и тот же, изрядно подзатасканный вопрос — как ты мог, Антон? Да, действительно, как я мог? А что я сделал? Швырнул в сторону свой аттестат и громко так, во всеуслышание сказал:

   — Вот, сука!

   До сей поры свидетели инцидента считают, что я школу имел в виду. Но это было не так. У произнесённой «суки» было своё конкретное обличие и предмет, который она преподавала. Не догадываетесь, кого я так назвал? Ну и Бог с ней….

   Я вышел вон и дверью хлопнул. А за моей спиной, как мне потом рассказали друзья, состоялся забег на короткую дистанцию. К брошенному мною аттестату одновременно устремились русачка и наша классная дама. Эта маленькая картоночка была поводком, за который дёрнув, меня ещё можно было резко осадить. До боли. Наверное, мне повезло, что Валентина наша оказалась шустрее — прижала к груди мой аттестат и повернулась к подоспевшей коллеге:

   — Что вам, Серафима Васильевна?

   А я ушёл на стадион, отыскал последнюю бутылку портвейна и начал с ней расправляться. Половина далась мне относительно легко, а остатки никак не хотели. Тут нашли меня друзья и вернули в школу. Застолье уже началось. Причём ученики насыщались в столовой, а учителя с уважаемыми родителями в учительской. В фойе уже настраивались музыканты ВИА. Бал, одним словом.

   Я пил креплёное марочное и трезвел с каждым глотком. Иногда бывает так.

   Я не жалел о содеянном. Вообще, старался не думать. Думал, что последний раз сижу в этих стенах — и от того становилось грустно. Оглядывал бывших одноклассников и мысленно прощался с ними. Захотелось с Олей проститься. Но дал себе зарок — первым не подойду.

   Подошла она. И не одна. Её под руку притащила англичанка Юлия Михайловна.

   — Хорошая вы пара, и почему не вместе? — сказала она очень-очень пьяным голосом. — Идёмте гулять.

И мы пошли. И гуляли до рассвета. Потому что обычай такой прощания со школой и детством.

   Нас нашла Валя Садчикова, и мы гуляли вчетвером. Набрели на сынка Юлии Михайловны Серёгу, который тоже выпускался и колбасил теперь впереди с пустой бутылкой в руке. Серёга пытался подобрать мелодию к известным стихам Есенина и надрывал глотку:

   — … и уже не девушкой ты пойдёшь домой.

Оле его поведение не понравилось.

   — Эй, Мизонов, если будешь так орать, то не юношей пойдёшь домой.

Серёга остановился и повернулся. Его мутный взор долго блуждал по нашим лицам. Узнал он, показалось, только меня. Помахал над головой пятерней:

   — Всё в порядке, Антоха.

И поковылял дальше.

Юлия Михайловна прокомментировала:

   — Сегодня можно. И вам можно. Да поцелуйтесь вы, наконец.

Она за локти стала подтягивать нас с Олей друг к другу. И моя возлюбленная сказала:

   — Мне пора.

И ушла. Следом Валя. А я проводил Юлию Михайловну до дверей её подъезда.

   Жара, как всегда, прогнала меня с чердака. Позавтракал, почистил зубы и поплёлся в школу за аттестатом. Жесты жестами, но жизнь продолжалась, и очень он мне должен был пригодиться.

   В школьном дворе томилась Оля, вся в слезах.

   — Что случилось?

   — Твой аттестат где?

   — Наверное, там.

   — Да нет, его вчера Валентина ваша классная забрала. У неё, наверное.

   — А ты чего плачешь?

И Оля рассказала. Аттестаты практически всех её одноклассников оказались завышенными. У неё самой незаслуженных четыре или пять пятёрок красовались. Скандал разразился. А обнаружилось это так. Рая Пичугина принесла домой оба аттестата — свой и брата Женьки. Отец посмотрел — у дочери, ничем кроме музыки не блиставшей по физике стоит «отлично», а у сына, намеревавшегося поступить в технический ВУЗ — «хорошо».

   — Откуда четвёрка? — возмутился Пичугин-старший и пошёл разбираться. Да не в школу, а в РОНО. Там подняли ведомость и обнаружили, что у Женьки действительно оценка занижена, а вот у сестрёнки его завышена, и не одна только физика. Надзиратели над преподавателями всполошились. И летит приказ: аттестаты собрать на проверку — все без исключения. Вот такие пироги!

   В школе нам делать было нечего. Мы пошли к моей классной даме. Её глаза тоже были на мокром месте. Но она уже побывала с моим аттестатом на проверке, которую он с печальным для меня успехом выдержал. Валентина вручила мне мой документ о среднем образовании и попросила заглянуть вечерком — обещала к тому времени спроворить печать на характеристику.

   Мы обошли всех Олиных друзей. Везде одна и та же картина — растерянность, страх перед грядущим. Оля переживала за себя, переживала за них. То и дело тыкалась носом в моё плечо, борясь с плачем. И тогда я вдруг подумал, что ошибся в выборе тактики, покоряя её сердце. Мне не надо было строить из себя печального рыцаря. Лучше было найти общность интересов — в танцевальный её кружок записаться что ли — и тогда мы бы скорей сдружились. А потом и поженились. А теперь девушка упущена. И время упущено. Сегодня мы расстанемся, и возможно навсегда. Я уеду в Свердловск поступать в УрГУ на мехмат. Она в Челябинск — в медицинский нацелилась. Печально. И я, глядя на расстройства этих «сынков» и «дочек», тоже едва не хлюпал носом.

   В Свердловск я уехал. Но не поступил, как намеревался. Струсил. От дома далеко, конкурс большой, абитуриенты сплошь евреи — как известно, народ собранный, талантливый, упёртый. Заблудился с одной девчонкой в главном корпусе, разыскивая аудиторию, познакомился и подружился. Пригласил в кино, угощал мороженым. И доугощался — наутро сильнейшая ангина. На занятия не пошёл, лежу в общаге, хвораю. Тут сосед по комнате, с вечера пропавший, нашёлся. Вваливается весь в ремках и крови. Хрипит:

   — Порезали, сволочи.

Он девушку на вокзал провожал, и в подземном переходе на него напали хулиганы. Еле отбился.

   — Скорую вызвать? — предлагаю.

Он:

   — Не стоит, отлежусь.

Я ему порезы забинтовал. Проникающих ранений не обнаружил. Впрочем, специалист я ещё тот. Но за хлопотами ангина прошла или притупилась. И родилось твёрдое решение. Пошёл в приёмную комиссию, забрал документы и уехал домой. По дороге бубнил себе под нос:

   — И родные не узнают, где могилка моя….

   Документы сдал в Челябинский политехнический на инженерно-строительный факультет. Поехал на экзамен и в электричке встретил Олю. Она в медицинский поступала. И Женьку Пичугина. Он тоже в ЧПИ, на автотракторный факультет. Я дразнить его принялся, бренчу губами, имитируя работу двигателя:

   Брр-рым! Брр-рым!

Он меня:

   — Кирпич на кирпич, гони, сука, магарыч!

   Выпускная «Сука!» ещё долго догоняла меня. Я ещё удивлялся, как мне школьные друзья кличку такую не дали. Может, боялись? Или уважали?

   Женька вытащил меня в тамбур для разговора — оба не курили.

   — Ты что молчишь? Сидишь, как бука — поговори с ней. Хочешь, я в другой вагон уйду и мешать не буду.

   — Бесполезно, — говорю. — Любовь прошла, увяли помидоры.

   — Ой ли?

   Вступительные экзамены сдал на четвёрки. Но был конкурс, и понятно волнение, с которым искал свою фамилию в списке зачисленных. Домой возвращался окрылённый. Протискиваюсь по переполненной электричке, вдруг слышу за спиной:

   — Антон. Агапов.

Поворачиваюсь. Ба, знакомые всё лица. Наша школьная директриса, с нашим завучем домой возвращаются. У завуча зад обширный — два место легко заняла. Директриса худенькая, щупленькая, так она на скамеечку легла.

   — Антон. Агапов.

Подошёл.

   — Ну, как ты, поступил? Куда? Молодец. Ты всегда был гордостью (опана?!) школы. Мы на тебя надеялись.

Мне понятны были их упаднеческие настроения. И визит их в губернию тоже — правды в ОБЛОНО искали. Школьное радио не хуже колодезного вести разносит. За завышение оценок в аттестатах выпускников поснимали их с работы, турнули из партии. Даже нашей Валентине строгача вкатили, хотя она-то вообще не при делах — ни одному её выпускнику (по себе сужу) даже не натянули оценочки получше. Пётр Трофимович — выпускающий папа десятого класса «А» — ничуть не пострадал. Да и не был он участником той аферы. Его вообще в те дни не было в школе, даже на выпускном. Он в очередной раз, но уже с новой командой, побеждал на турслёте. А вернулся из областного турне уже директором школы. Вот так!

   Директриса села, уступая мне место. Но мне совсем не светило сидеть с некогда чванистыми, а теперь в грязь задавленными старушками. Я стрельнул у мужика сигаретку и удалился в тамбур, якобы покурить. И не вернулся к месту меня поджидающему.

   Пичуга оказался правее меня на счёт чувств будто бы угасших к Оле.

   После торжественной церемонии посвящения в студенты, факельного шествия к центру города и прочих мероприятий, мы с ним напились. И Пичуга предложил:

   — Поехали к ней — у меня адрес есть.

   Жила Оля на ЧМЗ (район такой Челябинска) у бабушки. В мед она не поступила и домой возвращаться не хотела.

   Открыла сама и пригласила пройти. Что Пичуга сразу и сделал. Меня смутили огромные хромовые сапоги в прихожей. В какую-то тревогу они меня вогнали. Я медлил сколько мог. А потом прошёл и уставился недобрым взглядом на курсанта штурманского училища.

   Оля придавала задом ладони у стены:

   — Познакомьтесь ребята — это Борис Лемешев. Мои одноклассники.

Женька пожал руку курсанту, а я воздержался.

Пичуга Оле:

   — Хотели в кино тебя пригласить.

Оля:

   — У меня есть кому приглашать.

Я подал голос:

   — Три полоски на рукаве — жених на выданье.

   — Вы о чём? — вертел головой курсант.

   — Как надену портупею — всё тупею и тупею, — лез я на рожон.

Оля поджала губки и отвернулась к окну. Недоученный штурман стёр с лица улыбку. Только Пичуга тарахтел о чём-то беззаботно. Потом и его настигла угнетённость обстановки.

   — Ну, мы пошли, — засобирался.

Оля вышла в прихожую нас проводить. Пичуга выскочил на лестничную площадку, а я медлил. Присев на корточки, завязывал шнурки и не мог оторвать взора от восхитительного колена, белевшего в полумраке прихожей перед моими глазами. Мне так захотелось прильнуть к нему губами, что и не знаю, как же мне удалось подавить это желание. Не без слёзного, должно быть, волнения. По крайней мере, когда я выпрямился, взор мой туманился. Предательская слеза покатилась по моей щеке и вдруг остановилась, замерла на полпути. Оля раздавила её пальчиком.

   — Прощай, — сказала она, и губки её сложились в воздушный поцелуй.

   — Когда-нибудь ты очень будешь жалеть, — сказал я вышел.

   Вот и вся история моей первой любви. Уходят годы. Встречаясь на юбилейных вечерах встречи выпускников, я расспрашиваю школьных друзей о судьбе Оли. Но никто ничего не знает. Рассказывали, что дважды она пыталась поступить в медицинский институт и оба раза неудачно. Потом вышла замуж за вновь испечённого лейтенанта, и уехала с ним в далёкий гарнизон. Может, генеральша уже моя Оля.

                                                                                                                                       А. Агарков. 8-922-709-15-82

                                                                                                                           п. Увельский 2008г.