Валерий Ковалев — В Е С Н А

«И друг степей — калмык!» — произнесла Вера Максимовна, учительница литературы, и все посмотрели на Мошкина и Хасыкова. Они не смотрели на нас, но знали, что мы все уставились на них, калмыков и почему-то напугались слов поэта Пушкина, о котором рассказывала учительница. А нам было интересно: сам-то Пушкин знал калмыков? Они были молчаливые и тихие, никогда не ругались и не радовались, будто чего-то боялись.

Коля Мошкин был героем класса, он мог выступить на любом соревновании и победить во многих видах, был очень сильный и высокий, но никого не обижал и умел быть спокойным. Один раз нас выгнали с урока физкультуры, и мы залезли через окно в раздевалку. Я подговорил завязать штанины одноклассников в узлы, и Коля затянул их так, что Мариюшка — учительница физкультуры сразу догадалась, у кого такая сила. Коля потом долго подсмеивался над собой и укоризненно смотрел на меня. Я понимал, что совершил «подлянку», подставил его. Но он меня простил уже через несколько дней.

Калмыки жили в нескольких бараках и жили тихо, молча переносили тяготы ссылки. Они старались не вмешиваться в драки и стычки, и над ними могли потешаться последние пьянчуги, но в основном их не трогали: не были они похожи ни на разбойников, ни на врагов.

Что такое степи — я знал: два года прожил под Мелитополем в настоящей степи с песками и колючками, перекати-поле и акациями. В степи водились дрофы и стрепеты, жили суслики, и на них охотились орлы. Я часто бродил по степи и один раз вышел на каменную скифскую бабу среди ковыльного простора. Я много читал и знал интересные исторические факты. Степь только подтверждала старые истории. Но в степи валялось много железа после войны, и я находил бомбы в песке, которые появлялись из-под него после сильных ветров. Самое замечательное время в степи — это весна. Нет ничего прекраснее запаха цветущей степи, в этом я уверен до сих пор.

Как-то весною в Канске я бродил по острову в той части его, где все деревья за время войны и после нее вырубили жители бараков, спасаясь от холодов, и на больших ровных лугах летом мы играли в футбол. Подходя к берегу протоки, я увидел двух женщин: пожилую и молодую. Они сидели у маленького костерка из палочек и кизяка, коровьих сухих лепешек, сохранившихся с прошлого лета. На пожилой и молодой калмычках были украшения из белого металла, очевидно, из серебра, они смотрели на костерок, не замечая меня, и та, что старше, что-то медленно распевала и кланялась в такт своей песне. Большие серьги, сделанные, может, много лет назад, плавно, как два маятника, тихо раскачивались. Наверное, она пела про степь и свою молодость, прошедшую в степи. Я тихо прошел стороной, но лицо пожилой женщины запомнил навсегда.

Степь мне снится до сих пор, хотя прошло почти пятьдесят лет…

Калмыки уехали домой ночью, все разом, все, кто был жив. Их освободили.