santehlit — Я расскажу тебе за жизнь

Бернар Вербер.

Привет, потомок!

Давненько мы с тобою не общались вот так, в форме монолога.

Телефон, визави — все как-то не то. Ты полон забот: ты — папа и глава семейства; работа у тебя ответственная. Всегда приходится слушать мне тебя — ибо твои заботы куда важней моих. А вот теперь послушай ты или вернее почитай, подумай, а родится мысль, то и ответь — порадуй старика.

Я теперь работаю в санатории «Урал», душой отдыхая, как никогда прежде, и могу сказать, что лучшее место для жизни — здесь. А лучшее время — сейчас. А лучшее общество — это те, кто меня окружают, т. е. отдыхающие и сотрудники. Я не зря рядом поставил «работу» и «жизнь», потому что нельзя, участвуя в организации процесса оздоровления, самому не быть сопричастным — тот же воздух и та же вода, тот же комфорт и тот же ландшафт…. Так что «работа» — ну, с очень большой натяжкой. А размышлять можно, сколько хочешь.

Помнишь, как-то спросил тебя: «Что ты умеешь делать лучше всего?».

Ты сказал: «Строить» — другого ответа и быть не могло: ты — строитель по образованию, призванию и сути своей.

Для меня проблема была в том, что на этот вопрос в твои годы я отвечал: «Строить коммунизм». И это было искреннее убеждение, а не дань хорошим манерам в духе того времени. Больше скажу — ни вожди, ни идеологи социальной стройки не привили мне уважения, но какова тема! Вся история цивилизации, культура и все религии народов мира имеют одну общую задачу — очеловечение человека. Труд его создал, а духовность шлифует, доводя до совершенства.

Лев Толстой говорил: «Именно твоя деревня дает тебе силу Вселенной». Это к вопросу о гранях человеческой души или — с чего начинается Родина? И где заканчивается — ибо круг жизни очерчен для каждого: откуда начал свой путь, туда и вернешься. Это для сознания — из небытия в небытие: материя не исчезает. Лавуазье считал: «Ничто не умирает, ничто не рождается — все трансформируется». Хотя про душу разное глаголют: кто-то считает — она летит в рай, кто — реинкарнирует. А про смерть — просто компьютерная перезагрузка ….

Кстати, «последняя черта» для пожилых людей не пустой звук. Время подводить итоги, когда каждому свое: глупости — богатство, мудрости — покой. Наимудрейшие из мудрых считают: «Старость надо готовить смолоду». Думаю, это о вере. Вера стоит над знанием, потому и называется вера. Или веруешь, или нет.

На что материалисты — есть и такие — резонно отвечают: ни одно живое существо на планете, от мартышки до канарейки, не нуждаются в десяти заповедях, прописанных в библии, чтобы знать, как себя вести. Надо лишь следовать законам природы, и тогда мир расцветет в гармонии. Так думают сторонники Дарвина, забывая, что всякая живая тварь повинуется лишь своим инстинктам и следуют заложенной в них природой программе. С людьми дело обстоит сложнее, ибо люди познали любовь вместе со всеми ее капканами и ловушками.

Вот пример неравнодушного человека. Он говорил: «Я не знаю и знать не желаю, что это за церковь такая, какому богу в ней молятся, когда ее возвели и для чего. Имел я в виду вашу религию! Мой храм — это деревья в лесу, облака в небе, вода в озере. Мои соплеменники — это те, кто мыслит и чувствует так же, как я, а не те, кто связан со мной кровными узами. Впитывать в себя все, что окружает, жить настоящим так просто, что никто и не думает об этом. А зря!» Это люди гармонии.

Люди науки — они тебе, конечно, ближе — считают: наш мозг состоит из двух полушарий. Правое полушарие чувствует, левое — объясняет. Правое мыслит образами, левое — знаками. Правое подчинено ощущениям и эмоциям, левое — стратегии и логике. Может, верно, но скучно.

Помнишь, в детстве рассказывал тебе о звездах, как далеких-предалеких солнцах. Этому учит наука астрономия. Но наши предки, не знавшие ее, видели в созвездиях картины земного бытия. И знаешь, это не делало их глупее нас, зато насколько жизнь становится богаче с воображением. В языческих верованиях поклонение силам природы было важнее, чем почитание священных книг, ставших прибежищем слабых и всегда нуждающихся в поводырях.

Вот ты, потомок, отвергаешь веру в Бога и считаешь, что религия не дает ответ на основополагающий вопрос — кто есть человек и ради чего живет. Но ведь и твой интеллект еще не способен дать определение — что есть духовность? Если позволишь, перефразирую мать Гамлета, королеву датскую: «Поверни, сын мой, глаза зрачками в свою душу …».

Если верить уроженцу Тулузы Верберу Бернару, все вокруг — это только вера. История прошлого, фантазии о будущем…. Все всегда начинается с идеи, пришедшей в голову человеку, а Природе потом приходится отдуваться, притворяя ее в жизнь. Это Гомер придумал Одиссея, а Павел, прозванный Святым — Иисуса Христа.

О, сила мысли! Ничего нет, и вдруг простое слияние двух нейронов создает череду идей. Соединение двух нервных клеток порождает концепт — он остается в памяти и находит свою белковую форму. Каждая идея становится материей.

Ты понял эту мысль? Не Природой создан человек — он сам ее придумал.

Причем жизнь, организованная Природой по задумкам человека, имеет свойство развиваться по спирали; отец мой говорил — по кругу: «Жизнь потому топчется на месте, что молодежь повторяет ошибки стариков». В любом случае, жизнь — вечное повторение. Проблема, с которой мы не справились с первого раза, видоизменившись с поправкой на время, настигает нас вновь. Или наших детей — ибо Проблема обязательно должна быть решена. Если Природа не найдет исполнителя с первого раза, она повторит попытку — поэтому будущее каждого предначертано. То, что не происходит сразу, просто откладывается. То, что должно произойти, произойдет. Свидания назначены и указаны даты в Книге Судеб.

А когда иссякнут силы, человек возвращается на круги своя — на свалку памяти. Среди обломков самого себя становится ослепительно ясно, что не так он жил, не тем верил и не тех любил — слушал, но не слышал; смотрел, но не видел; знал, но не понимал. И видимо, за то жизнь обошлась с ним не лучшим образом. Прозрение всегда приходит слишком поздно — это проблема всего человечества. Только в старости, когда тело уже не слушается, приходит понимание, как надо жить. Это, так называемый, старческий синдром о напрасно прожитой жизни.

Блажен тот, кто умирает без этих мук. Даже наимудрейший из мудрейших Соломон, который создал свое царство, имел сотни жен, воздвигнул совершенный храм, в историю вошел легендой, перед смертью так оценил жизнь: «Суета сует, и все — суета». И приходит в голову страшный вопрос: а вдруг он прав — и жить не стоило, и даже начинать. Ведь, такая правда — это граната с выдернутой чекой; с ней надо обращаться осторожно, и открывать ее можно не всем. Далеко ль до суицида?

Но люди живут, не смотря ни на что, и новые зачинают жизни, и сортируются испытаниями на победителей и проигравших. Победители на виду — они купаются в славе и роскоши; единственное что их страшит — это смерть. Проигравшие ничего не имеют и покорно ждут дней последних донце, не забывая о философии: «Все минуты жизни ранят, и только последняя — убивает».

Все циклично. Все фрактально.

Люди рождаются с плачем, растут с надеждой, а умирают с хрипом и сожалением, что успели мало. Очередной парадокс — каждый делает все, что может, но любого ждет неудача. Понимание, что надо было делать и как, приходит вслед за тем, как изможденное тело покидают силы.

Самым хитрым из смертных оказался Уинстон Черчилль: «Добиться успеха — значит идти от поражения к поражению, не теряя оптимизма». Заключенные в этой фразе обещание, надежда и сила помогают побеждать превратности судьбы и преодолевать испытания или хоть как-то оправдать незряшность жизни вообще, а не только британского премьера в частности.

Но вернемся к Толстому с его деревенькой — здесь все начинается, и все заканчивается. Как началом Материи была Энергия, так началу жизни дала сила земли, сила перегноя, сила первобытного гумуса…. И жизнь расцвела на Земле!

Сквозь полувековые завалы память возвращает в эти места — в ароматы густого разнотравья, ласковый шепот «спи, моя радость, усни» березовой листвы, в исполинский гул сосен, пронзающих безупречную голубизну неба. Организму была дана команда «отдыхать!» — и так сладко лежать разнеженному и одурманенному, отдаваться течению неспешного времени и утопать в полуденном мареве.

Широкая поляна, вся залитая солнцем, кажется, парит над окрестностями, над лесным озером с белым солончаковым берегом. Ландшафт настолько ярок красками, что хочется вырезать его ножницами, вставить в рамку и повесить на стену. Только зачем же вырезать и заключать такую красоту? Пусть видят все!

Звенит от птичьего гомона воздух, стрекочут кузнечики — и весь этот шум вселяет такое немыслимое ощущение радости бытия, такое упоение юностью и присутствием счастья, что кажется, будто исполнились самые отчаянные мечты. Разве чистая радость и желание вечно лежать на этой поляне не достаточные основания сами по себе? Разве непременно надо исполнять придуманные другими людьми правила какой-то игры в поисках каких-то непонятных и чуждых ценностей?

Быть может, память, которую считал чудесным золотым ключиком от страны, где веселье чуть-чуть горчит, а печаль светла и поэтична…. Быть может, память о тех школьных турпоходах на замечательный берег озера Подборное породила в сознании понимание, что в жизни два мира — гармоничный от матушки Природы и надуманный от людей, который живет своей логикой и подчиняется своим правилам игры.

Ой, как неуютно в том мире с его логикой, где одним неистовая погоня за «золотым тельцом» или лихорадочное карабканье по служебной лестнице, другим только банальные и плоские чувства — нежелание заниматься работой, неприязнь к начальству и детское стремление избежать выговора. Ничего не попишешь — если дело, которым ты занимаешься, вызывает у тебя только внутренний дискомфорт, будь готов к производственным неприятностям.

Поневоле возникает желание улизнуть туда, где никто никому никогда не навязывает свою волю. Или хотя бы не мешает жить по своему разумению.

Всем разгадать бы тайну бытия,

               Понять бы сердцем истину от века:

               Должно заботить внутреннее «я»,

               А не условья жизни человека.

Ничего нет и не надо кроме великолепного, всепоглощающего одиночества и наслаждения звуками, запахами и цветами. Как тут сказочно! Всю свою жизнь, как бы ни было где-то здорово (на Кубе, например), я всегда подспудно стремился сюда — к лесному озеру, сочной изумрудной траве, к тающим в опаловой дымке пейзажам; и к людям здесь отдыхающим — не живущим, а словно играющим в жизнь, как беспечные дети.

Попробую объяснить это влечение.

Бытует версия, что наряду с электромагнитными силовыми потоками в недрах Земли существуют движения животворящих сил. Места их выхода на поверхность некогда создали условия возникновения жизни. С незапамятных времен весь живой мир интуитивно находил эти «оазисы» и охотно плодился там. Человечество дало им название — «пупы» Земли. Сильно подозреваю, что край Пяти Озер именно это место.

Сам суди.

Неспроста целых пять озер вокруг села Хомутинино общеизвестны лечебными свойствами своих грязей и вод. А линза минеральной воды с удивительнейшими оздоровительными эффектами глубоко под землей у Подборного озера? Впрочем, все это и более подробно в любом доступном источнике прочитаешь.

Ты послушай меня.

Знакомые летчики с Упруна говорили — с высоты их полета конфигурация расположения Пяти Озер в лунном свете очень здорово напоминает профиль лебедя, планирующего по кругу, распластав крылья и вытянув шею к месту посадки. А лебедь всегда считался символом чистоты и верности, красоты и здоровья. Это Знак, сын мой — знак, отмеченный самой Природой!

И еще.

Наделил меня Господь от рождения одной замечательной способностью — в любом месте, в любое время года и суток безошибочно определять направление к дому. Отец мой, рыбак и охотник, поражался — ему это давалось только памятью и грузом ошибок. Так вот, на берегах Подборного (а бывал я здесь много раз) компас мой внутренний отключался. Мало того, что ошибался с направлением к дому — отойдя на пару десятков шагов от места ориентации, менял мнение о нем чуть ли не на противоположное. Место природной аномалии? Себе объяснил это так: заповедный край Пятиозерья не хочет отпускать своих гостей — куда ты, мол? оставайся! живи! здесь твой дом!

Представляешь, с каким душевным настроем стремился сюда?

И было еще одно. Еще одно обстоятельство, заставляющее сердце биться быстрее, делавшее возвращение к Подборному еще желаннее и необходимее — далекие образы школьных друзей, свидетелей детства, с почти родными лицами, полузабытыми и вечно дорогими, которые мельтешат в памяти, но не обретают уверенные черты, не становятся зримыми и узнаваемыми, дразнят и мучают неопределенными смыслами и ассоциациями, задавая вопросы, на которые не было ответов. Может, здесь….

И может быть, на этом берегу ждет разгадка нестерпимо желанной тайны — наконец, увижу маятник судьбы, отсчитывающий последние минуты, часы, дни иль годы. Потому что время — единственное, с чем мы не можем справиться в нашей жизни, ибо однажды приходит срок, и все заканчивается. С этим сроком не поспоришь.

Но ведь ничего еще не потеряно — не правда ли?

Память вновь возвращает на берега Подборного.

«Ты вернулся!» — шепнула роса, которая мыла мне когда-то босые ноги.

«Ты вернулся!» — запели знакомые птицы и зашелестели листья берез над головой.

«Ты вернулся!» — заискрилась бликами озерная вода, радуясь новой встрече.

«Ты вернулся!» — кивал темной кроной бор, вековой исполин.

Вернулся, друзья! Вернулся к вам и в свое детство!

Ах, как здорово начинать здесь лето — слишком прекрасное, чтобы быть реальным: теплое, сияющее, полное отблесков солнечного огня и мерцания озерной глади, пронзительно светящееся небесной синевой и всеми оттенками зелени окружающих лесов. После школьной суеты и домашнего уюта окунуться в эту почти девственную красоту Природы — это ли не чудо Великого Маниту? Ликуй, команчи!

И бледнолицие индейцы «отрывались» по полной — не упускали радости лучших дней детства, испытывая острое ощущение неповторимости происходящего, но недооцененного тогда и не получившего выражение в словах. И стоит признать — даже в пору полового созревания (буйства глаз и половодья чувств), ночуя в палатках в обнимку и вповалку, у нас хватало достаточно благоразумия, чтобы не огорчать своих родителей сюрпризами матримониальных намерений.

Просто был июнь, и лес благоухал пряной зеленью листвы и трав, и озеро скрадывало перспективу дымкой испарений, и мир птичий ликовал вечной музыкой любви и радости жизни. Казалось, округа замерла, повинуясь волшебному щелчку фотографа.

На территории пионерского лагеря скважина. Вода была вкусной, свежей, с отчетливым привкусом сладости и такой холодной, что ломило зубы и перехватывало дыхание. Еще глоток, еще один — и, утолив, наконец, так долго мучившую жажду, приятно плеснуть в лицо полные пригоршни искрящихся капель, смеясь и поддразнивая собственное отражение в ладонях.

Сейчас наберу ведро и отнесу на костер, вокруг которого сидят школьные друзья, взбунтовавшиеся вместе со мной против существующего порядка мироздания — так же просто и естественно, как это уже случалось в моих мечтах. Какая разница, сколько времени прошло на Земле, если нам легко и радостно встретиться вновь.

Как отблеск от заката костер меж сосен пляшет

Ты что грустишь, бродяга, а ну-ка улыбнись

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

А грустят «бродяги» от того, что искры гаснут над костром, как признаки неоспоримого финала драмы жизни, раньше казавшейся радостно-таинственно-светло-прекрасной. И вяло философствуют о несовершенстве человеческих судеб — с легким привкусом сладковатой тоски говорят, что все, конечно, здорово, но ведь годы-то ушли безвозвратно, и встреча наша запоздала лет так на …дцать. И не находится ни одного, пославшего скептичное настроение к чертовой бабушке и посоветовавшего не разлагать гармонию алгеброй.

А я пытаюсь понять — почему это происходит? Ведь костер и все собравшиеся вокруг — плоды моего воображения: казалось любой сценарий должен прокатить, а вот… не получается, хоть тресни. Больше скажу — вдруг почудилось, что они люто ненавидят меня за то, что так легко и просто могу совершать путешествия во времени, прихватив товарищей заодно.

Прихватить-то прихватил, но «поляну не накрыл» — может, за это? Неужели им более по душе прескучнейший загул — с враньем, истериками, безудержным хвастовством, песнями и выяснением отношений, как это бывало на школьных вечерах встречи выпускников? Что-то еле слышно подсказывало, что я напрасно вытащил друзей сюда в нынешнем их виде — куда как проще пацанам. А ведь мог бы, мне это просто: я — великий выдумщик….

Впрочем, все это никакого отношения к научной фантастике не имеет — лишь мечты о том, как могла бы произойти такая встреча. В конце концов, я мог бы легко представить, что вокруг костра сидели тринадцатилетние подростки. Хотя в том нашем возрасте южному берегу озера еще не добавили привлекательности белоснежные корпуса санатория.

О, Боже! Сколько лет тому назад это было?! А ведь, кажется, ничего не изменилось. Кроме нас. И надо серьезно подумать, что со всем этим делать дальше. Будь мы подростками, все было б ясно, но в нынешнем нашем возрасте…. м-да.

Если просто посидеть у костра, потолковать — попытаться подвести предварительные итоги? Подчеркиваю — предварительные, ибо мои личные планы на будущее грандиозны. Что-то ребята расскажут. Шибко надеюсь — пусть мы старики, но разбойники еще те.

Итак, что имеем? Кампанию школьных друзей, прошедших различными путями весьма внушительную часть жизни — стало быть, изрядно пожилых и возможно временами излишне сентиментальных людей; здесь, у костра на берегу озера, вместе с горечью сладких воспоминаний, вдруг почувствовавших жгучее, постыдное чувство высвобождения от мирских забот и тягот семейной жизни. Однако друг на дружку смотрят с удовольствием, предвкушая неторопливый, аппетитный разговор.

Для чего они нужны мне? Да, ты правильно догадался, сын мой — чтобы в диалоге седых или плешивых собеседников завалить тебя премудростями жизни, глубокомысленными истинами, родившимися в моей голове.    

Этот прием в литературе не нов — задаю друзьям идиотские вопросы и их устами сам же интересно и квалифицированно отвечаю. Прости, умнее ничего не придумал. И не суди строго — по принципу старого американского анекдота: «Не стреляйте в пианиста: он играет, как умеет».

Помню, ты говорил, что сейчас все читают только сказочные фантасмагории с нагромождением веселых глупостей и невероятных приключений. Или где раздевают Историю догола — и истязают, и измываются: ибо солнце Гласности взошло над Россией, осветив свалку мерзостей, имевших место или кем-то надуманных. Ну, а я воспользуюсь отцовским правом и усажу тебя за эту скучнейшую рукопись.

Временами очень скорблю о своем, не получившемся отцовстве. Горькое разочарование и вина вползают в душу, когда узнаю о примерах твоего ума и находчивости, смелости и предприимчивости, решительности и нежности не мною привитых тебе. И тогда вся моя любовь, не востребованная собственными детьми, отдается мечтам — в них мы вместе все и очень дружны.

Это моя доля к общему разговору у костра, как того требует сюжет.

Своими победами и неудачами, пороками и пристрастиями делятся мои друзья. Все они — дети прошлого века, не очень вписавшиеся в день сегодняшний, с его «гнусными проблемками, искалеченной нравственностью, с тараканьими забегами за длинным рубликом или к доходному креслу, когда даже записные остряки и насмешники теряют чувство юмора, присущее им с детства».

Без спиртного разговорились полувымышленные герои — мне остается только следить, чтобы разговор не уходил далеко в сторону от темы назидания потомкам: освобожденный от комплексов, он то и дело становится раскованным. Старики-разбойники начинают хвастать своими связями с «лицами противоположного пола, значительно уступающими им в возрасте». Это, сын, еще один явственный признак старости — чем старше мужчина, тем моложе ему нравятся женщины…

Однако проходит бравада, и разговор возвращается к мысли «Жизнь кончена!» — наваливаются метания, рефлексия, вспоминаются покойные друзья, которым было меньше лет…    

К счастью, проходит и это. Проходит тогда, когда вдруг, неизвестно откуда, возникает новая тема — «ах, если б не Мишка Мудак да Окаянный Борька», и я лишний раз убеждаюсь, что полуреальные герои, как и полувымышленные, одинаково обогащают их создателя новыми знаниями. Общее мнение: нахлынувшая в Россию демократия обездолила всех — кого-то последних портков лишила, кого-то остатков совести.

«Как говорят в Одессе: мне с вас смешно!».

Все у костра разом оказались беспортошными. Но, тем не менее, живо обсудили — у кого какие квартиры и автомобили. Ибо эти блага цивилизации для бывшего советского человека в его ограниченном существовании — замечательные вехи жизни.

Это теперь, есть деньги — купи себе дом, квартиру или найми ее на год, на три, на пять. И не надо никого умолять, упрашивать, писать сотни заявлений. Ждать решения собрания своего профсоюза, которому гораздо лучше, чем тебе, известно — нужна тебе квартира или ты еще лет пять можешь пожить в коммуналке вчетвером на пятнадцати квадратных метрах. А уж что касается автомобиля.… Желаешь — пойди, заплати и получи соответствующую твоим деньгам любую модель любого года, с любым пробегом. Ни очередей, ни блатных связей, ни борьбы, ни метаний — скукота зеленая.…

Вот как измывается над народом долбаная демократия!

Только для многих, не присутствующих у костра, в жизни на самом деле было совсем не смешно и намного страшнее — я помню рассказ одноклассницы, жены офицера и беженки из Андижана — но не о них сейчас речь, а о друзьях моих, которые снисходительно и инфантильно с безмятежным видом пукнувшего ребенка рассуждали о власти, политике, бизнесе и о будущем страны.

Потом начались приступы снобизма.

Почувствовав себя героями киноповести, друзья мои, собравшиеся у костра, потребовали: «Слышь, ну чего тебе стоит перенести наше сборище куда-нибудь на Канары?». Так бы и сделал, господа неприсягавшие заседатели, кабы был молод, полон сил и тщеславия. А вот теперь, когда стал выдумщиком матерым, но сочинять стал намного медленнее и мучительнее, когда с каждым годом все больше и больше стало появляться вопросов к уже написанному, эта фраза — «Ну, чего тебе стоит?» стала раздражать до чертиков. И вы, уж будьте добры, напрячь ностальгически память и вернуться в сладкие застойные времена, когда не надо было рядиться в тесные демократические одежды, когда хоть и жили невольно, но без испуга перед грядущим. Рассчитываю на некоторое понимание с вашей стороны — ведь неспроста здесь собрал. А то, что рванувшая в Демократию страна гусеничными траками прошлась по вашим кошелькам, душам и судьбам, так это сюжеты другого романа. Уж, простите…

И спросил:

— Вы-то что вынесли из прожитых лет — в смысле умного и назидательного?

— С этим все в порядке, — рассмеявшись, ответили. — Сейчас все поведаем — только успевай записывать. Да накрой нам пенек водочкой для затравки памяти и заправки языка.

Я «накрыл» его «Уралочкой» — минеральной водой из санатория.

Первый выдал:

— Советский человек навсегда остается советским! Наверное, это уже не вытравить. Куда угодно побежит жаловаться — в профком, в партком, в милицию, лишь бы самому ни хрена не делать! Демократия научила меня защищаться.

Второй будто спятил немного:

— Знаете, почему америкосы такие козлы — ко всем залупаются? Так они под нами — стало быть, вверх ногами. А ты попробуй день-деньской вверх тормашками — поневоле спятишь.

Смешно и резона не лишено — пусть будет мудростью.

Третий чужие мысли как свои:

— Коммунизм и фашизм выросли в одном огороде, на одной грядке — в Германии, а отдуваться пришлось всему миру, и больше всех нам досталось.

— Ага, все верно, — череда жизненных мудростей прервалась прениями. — Только дело в том, что немцы обожают Горбачева! Я служил в ГДР и знаю: раз он разрушил Берлинскую стену — он для них уже святой! А когда у него отобрали президентство, они вообще возвели его в ранг великомученика. Попробуйте при них назвать Михал Сергеича мудаком, да перевести….

— По-своему они правы. Хоть и не верю в святость Горбачева и уж совсем не считаю его великомучеником, но человек, сумевший объединить Германию и прекратить войну в Афганистане, достоин уважения. Тут надо быть справедливым.

— Тоже правильно, — кто-то согласился и проворчал. — Не пойму только, что здесь у нас происходит, и когда уже будут наливать?

Все присутствующие его хорошо поняли. Может, на одну волну настроены?

— Мне что, у вас мудрости за водку покупать? Извольте. Кому двести грамм?

В руках у меня стакан с огненной водой.

Один начинает:

— Вся жизнь состоит из приобретений и потерь. Но наступает старость, когда приобретать уже ничего не надо — поздно. Но и терять нельзя ни за что! Особенно страшно, когда потери вдруг пошли одна за другой. Наступит время — и ты уйдешь. И жизнь кончится….

Пауза.

Я не выдерживаю.

— И что? Где соль? Что на ус мотать?

Он ткнул пальцем в стакан в моей руке и поманил его к себе.

— Вот помру, будете знать…

Странно только, что в его голосе прозвучало разочарование, будто он рассчитывал как минимум на фужер коньяка, а тут... Унылое лицо дернулось, словно от боли или мучительного воспоминания.

— Старость, брат, — кто-то, наверное, пошутил — не сочувствовал же.

— Не такой уж я старый — просто выгляжу с похмела плохо.

Полный стакан в моей руке не дает покоя соискателям.

— Нынешняя молодежь на Запад смотрит, ничего своего придумать не может — все покупное. А мы, старые волки, чужим умом жить не привыкли. Нас учили, что пароход изобрел Кулибин, самолет — Можайский, а радио — Попов. Всегда и во всем приоритет должен быть наш, ибо мы — гениальный народ.

— Это мудрость? — усомнился я.

Другой соискатель решил воспользоваться заминкой.

— Зря смеетесь над америкосами — у них самое грамотно устроенное общество, где всякому человеку найдется свое место. Кто-то, предположим, физически слабый, но хорошо соображает. Кто-то дурак дураком, но душевный. Еще кто-то хозяйственный. Ну и так далее. Бесполезных людей не бывает, бывают бездарные руководители государства, которые плохо разбираются в людях. В Америке таких в принципе не может быть, потому как общество демократическое. А у нас — одни лозунги вместо свободы.

С ним заспорили:

— А если я, например, не хочу, чтобы во мне кто-то разбирался?

— Правильно ставишь вопрос. В обществе есть люди, не выносящие коллектива — законченные индивидуалисты. Но вот в Штатах таких единицы.

— Да, тьфу на твою Америку. Нашли пример для подражания!

Рука устала держать стакан.

— Я попробую мудрость сморозить, — пожалел меня еще один. — Старость, как клетка: сидят в ней, смотрят на окружающий мир — причем сидят поодиночке. Заметили, мужики, что бабушки теперь на скамейках не торчат у дома, как раньше? Перемерли все, что ли разом?

— Сериалы смотрят.

Соискатель лишь покосился на подсказчика и, не вступая в полемику, продолжил:

— В старости что обиднее всего? Человек прожил жизнь, набрался опыта и ума — есть, что людям рассказать, чем помочь, а его не слушает никто. Мудрость из него, можно сказать, так и прет, но никому она не нужна.

Поняв, что мысль исчерпана, протянул ему, довольному, стакан.

— Ерунда это — про старость, — новый соискатель огненной воды. — В конце жизни ты всегда один. Я вот что понял: счастье — это дар, он врожденный. Если ты им наделен, все равно будешь счастливым, даже если женат на стервозной Бабарихе. Но несчастное мироощущение — это тоже дар. Может быть, не менее ценный.

— Как это?

— Счастье усыпляет душу, несчастье ее развивает. Жизнь несчастного человека глубже, рельефнее. У человека трагического больше возможностей раскрыть свой духовный потенциал. Почитайте Достоевского.

— Молодец! Пять с плюсом, — протянул соискателю еще и сырок плавленый.

Кто-то позавидовал:

— Просто жизненный путь себе надо правильно выбирать — вот и будет счастье.

— Кто ж это знает, какой путь правильный, какой нет?

— А вот дольше живешь, значит правильно.

— Годы считать — смерти бояться, — бросил кто-то язвительную реплику.

— Да я про нее вообще не думаю — как выйдет, так и выйдет. Жить и смерти ждать глупо. И чего на нее, дуру оглядываться? Она и так все время рядом, с утра до вечера и ночь напролет. Мы бредем по жизни, как в туманном лесу с ямами и западнями — каждую секунду можно оступиться, провалиться. Смерть проносится в потоке машин, свешивается сосулькой с крыши, блестит ножом в руке маньяка. В старину, когда войны были чаще, а жили похуже, люди постоянно готовились к смерти и не очень-то ее боялись. Теперь все иначе. Спроси любого богатенького — не пора ли тебе, паря, на тот свет? Что ответит?

— Что-то я не понял — ты о ней не думаешь или уже готов?

— Пойдите вы знаете куда, Воланды доморощенные, — обозлился один из присутствующих. — Нашли тему!

— Действительно дерьмо! Смотреть на живых людей и видеть покойников! Не жизнь, а какой-то морг!

Теоретик счастья с несчастьем, не переводя дыхания, опорожнил двухсотграммовую тару водки, занюхал сырком сквозь обертку и подмигнул жизнерадостно — мол, не робей, воробей, все в жизни тип-топ: нет никакого завтра, сплошное сегодня.

На сегодня мы имели костер у прозрачного края соснового бора, багрянцем распускающийся шиповник в подлеске, отполированный волнами и временем солончаковый брег и, если не считать обычных звуков живой природы, абсолютную, звенящую тишину. Запахи дыма, хвои и смолы. И дохлый набор мудростей, никак не оправдывающий задуманного, и потраченного на него времени.

На мой кислый вид кто-то заметил:

— Не печалься — все проходит, и даже жизнь.

Это была самая мудрая из прозвучавших истин — надо было вытаскивать народ.

— Как вам, друзья такое:

« По жизни каждому дана своя дорога,

Судьбой отмерена на радужных весах.

Рожденный ползать по земле убого

Не воспарит как птица в небесах.

Наука жизнь, как русская рулетка,

Как грязная, болотистая тина.

Кому за счастье золотая клетка,

Кому свобода — скучная рутина.

В судьбе бывают сложные уроки.

Приходится, и плакать и стонать.

Возможности у искушения широки,

Но трудно в жизни истину познать.

Однажды мне мудрец науку задал.

Я повторять ее не уставал:

Не тот велик, кто никогда не падал,

А тот велик, кто падал, но вставал»?

— Сам сочинил?

— Куда мне! Светлана Тюлякова.

— Вот тебе и курица не птица!

Встрепенулись мужики.

— Чтобы там ни говорили, счастье — это деньги. Есть бабки, нет страха — на это не хватит, за то не расплатишься. И еще, «тугрики» — это свобода. Свобода, возможности, уверенность…

— Жестокое время диктует жестокие нравы, и нет закона, чтобы защитить слабых и немощных. Деньги, все решают деньги. И чьи-то интересы.

— И как порой бывает бессмысленна жизнь! Ни трудна, ни сложна, ни жестока, а именно — бессмысленна. Ну, просто абсолютно. До смеха — хотя, какой уж тут смех.

И после группового нытья резюме:

— Жизнь — самый главный мудрец: ее советы всегда ко времени и к месту.

— Да, жизнь — непростая штука. Вот говорят, молодость — счастливая пора. Ой, не надо! В молодости только и хорошего, что здоровье и физические силы. А так.… Сплошные сомнения. А еще — страсти, разрывающие душу, осуждение, непонимание, отрицание. Боязнь не состояться и что-либо упустить. Короче, томления таракана еще не выпущенного на беговую дорожку.

— Причем тут тараканы? Жизнь человеческая — лучшая из комедий.

— На свете счастья нет, но есть покой и воля….

Друзья заспорили, а я пошел бродить по берегу — просто так, без всякой цели.

Тихо звучала красивая мелодия из санатория.

Все было узнаваемо, хотя прошло столько лет. Закрыл глаза, и сразу, как воочию, возникла яркая и абсолютно реальная картина — палатки и мы, вчерашние шестиклассники, играющие волейболом в «картошку». Все в кругу — мальчишки и девчонки, задиры и «ботаники», любящие игры и спорт или читать книжки и размышлять о смысле жизни; трусливые и смелые, щедрые и жадные, хитрые и простодушные. Абсолютно разные и удивительно похожие. Дружившие в ту пору так честно, яростно и крепко, что кажется — до самой смерти не разлить водой.

Только вот никто еще не знает своей судьбы — всему свое время. Тысячи раз будет поворачивать вправо и влево извилистая жизнь, тысячу раз. И тысячу раз будет испытывать нас судьба. Впрочем, как любого из живущих на земле. И у всех будут беды, горести, болезни и отчаяние, предательства и измены. И все получат свои порции счастья, удачи, радости и надежды.

А потом соберутся однажды, спустя полвека, чтобы подвести итоги прожитому — и что? Где мудрости нажитые? Заржавели мозги от слякоти времени? Или порасшибали лбы на пройденном пути о правду жизни? Говорят, чем старше человек, тем легче он переносит удары судьбы, а молодым-то, конечно, достается. Может, сам виноват — не сумел разговорить: отвык от общения в своем коконе, который создал для себя и благополучно в нем существую уже не первый десяток лет?

Ну, раз нет помощников, буду отдуваться один — тема та же: что есть жизнь и как стоит жить? Скажешь, объемно? Скажешь, от скромности я не загнусь? А скромным в наше время быть бесперспективно. Так что насчет мудрых истин? Внимаешь? Ну, тогда погнали!

Начнем с того, что все в жизни должно доставаться трудом, а наследовать — доброе имя. Ты, кажется, это уже осознал, а вот сестренке твоей предстоит…. если сумеет.

Далее. Не казнись недостатками. Не по принципу — уж что Бог дал, а из простого вывода: у умных людей не бывает ангельского характера, ибо они многое знают, все понимают и без анализа, то есть на веру, не принимают, и потому всех видят насквозь.

И еще. Что в тебе преобладает — чувство гордости или обиды за державу? Вопрос не риторический, а теста: на что настроен — быть потребителем иль создавать? Не торопись с ответом — думай. У жизни, к примеру, больная фантазия и черный юмор — мол, пирамиду Хеопса построил Хеопс. Все порвал жилы. Ну, это к слову….

Мир мудрых истин, как и глупостей людских, без края и конца — нет им числа. Ограничусь этими тремя. Кстати, отец, дед твой, всего лишь три мне завещал. Послушаешь? Тогда вникай.

1. В двадцать лет силы нет — ее и не будет.

2. В сорок лет ума нет — его и не будет.

3. В шестьдесят лет денег нет — их и не будет.

И комментарии по пунктам.

1. В двадцать лет надо ум включать, отправив кулаки на отдых.

2. Вторую четверть жизни помнить Черчилля — от пораженья к поражению, не теряя оптимизма.

3. К шестидесяти годам обеспечить старость.

И что могу сказать я о себе в итоге?

1. В девятнадцать лет бежал в морчасти погранвойск от хулиганской перспективы.

2. В тридцать семь осознал, что в коммунизм мне не попасть.

3. А в шестьдесят…. как у зубатого грузина: мои года — мое богатство.

Ну, что имеем, то и есть.

Сумбурно сочинение? Да это же не рассказ, скорее конспект тем, которые хочу тебе поведать — что видел, о чем думал, что решил, что получил. В следующем письме я за духовность расскажу тебе.

За сим остаюсь безмерно любящий тебя                                                                         А. Агарков

                                                                                                                                            Санаторий «Урал»

                                                                                                                                            Сентябрь 2013 г.