Матвей Станиславский — Синдром Приобретённого Патриотизма .Часть8

8.

Alex в одночасье стал всеобщим героем и любимцем. Каждый из деревенщин стремился пожать ему руку, благодарил за представление, а он, в свою очередь, отвечал на всё низким поклоном, дескать «большое спасибо, хотя… было бы за что».

Происшествие позволило юноше быстро наладить контакт с местными жителями. Ковылянов отошёл на второй план, а на первый выдвинулись совсем другие люди, которые, кстати говоря, посчитали огромной удачей встречу с красногвардейцем. Называя его фокусником и чародеем, они принялись наперебой приглашать солдата в гости, и не составило потом особого труда выискать средь них именно тех, кто с большой охотой согласился бы порадовать своим присутствием стены только что построенного борделя.

В 23.30 Alex был уже на месте, с собой ему удалось привести аж десять человек, и он, как никто другой, испытывал сейчас чувство глубокого уважения к собственной личности.

Конопатенко, к великому сожалению для себя, не нашёл ничего, кроме геморроя на свою задницу. Неудачная попытка с Боткиным оказалась не единственной на пути его упорных исканий. История повторилась ещё не менее двух раз, после чего Ник решил, что сегодня просто не его день и первый блин заслуженно получился комом. Он твердо вбил себе в голову, что удача приходит не сразу, и впереди ещё куча возможностей ожидает солдата, а уж с такой образованностью не найти должного подхода было бы крайне позорным делом, низким и безнравственно-глупым.

Конопатенко шёл в Членоград не грустный, постоянно подбадривая себя оптимистическими умозаключениями.

«Главное не отдаваться в сентенции негативных эмоций, всё разрешимо, всё поправимо. Как там говорил товарищ Ницше? Э-э-э… Дескать… э-э…»

Так или иначе, Ник готов был в щепки разлететься, только бы не подвести Розенгауза.

-— Ну что, бабоньки, вылезай! Да смотрите, чтоб тихо, — скомандовал Джон, выходя из машины. Обращался он ни к кому иному, как к привезенным им мамзелям. Откуда? Одному богу это было известно.

Розенгауз подъехал к борделю с чёрного хода, и этот шаг был очень предусмотрителен с его стороны, ибо никто из населявших лагерь солдат ни о чём не должен догадываться, дабы не разрушить всю гармонию созданной Джоном иллюзии. Пусть даже сейчас и видели говнопартийцы седьмой сон, но рисковать всё равно никто не собирался.

К автомобилю Розенгауза был присоединён крытый брезентом прицеп, из которого очень даже живо появились те самые «божественные обольстительницы», кому как раз и предстояло ублажать да обхаживать будущих посетителей притона.

Женщины, с позволения сказать, выглядели далеко не как красавицы, самых различных мастей и пород: от толстых до худых, опрятных и не очень. Но Джон знал, что внешность играет тут отнюдь не главенствующую роль, к тому же такой контингент не особо требователен к оплате. Розенгауз держал своё слово, и все это знали, поэтому никаких проблем с деньгами, как правило, не могло возникнуть.

Возраст, кстати, тоже варьировался в широких пределах, среди работниц имелись мадамы, прошедшие долгий жизненный путь, и опять же такая особенность была Розенгаузу только на руку, он очень хорошо понимал, что чем большим опытом обладают его работницы, тем выше шанс получить толковых клиентов в немалом количестве.

Розенгауз бережно высаживал героинь услад, каждой подавал руку при сходе с прицепа. Затем, достав ключ, открыл дверь ( мы уже сообщали про чёрный ход, он находился в задней части борделя, вне досягаемости от спящих в лагере солдат), и, дав знак, по одной стал запускать женщин внутрь.

Широчайшая блаженствующая улыбка непроизвольно растягивала скулы, заполняя существо Джона сладкими парами удовольствия.

«Давай, девоньки. Давай, едрён-батон. Потрудитесь на славу»!

А в следующую минуту в борделе вспыхнул неяркий свет, здание наполнилось негромкими женскими голосами, и именно теперь зародилась тут новая жизнь, предназначенная дать максимум выгоды для Джона Розенгауза.

Пока жрицы любви занимали отведенные им комнаты, Розенгауз успел дождаться гостей. Alex с радостью представил Джону десяток разгорячённых молодчиков, со скрипом перетирающими вспотевшие ладони.

-— Молодец! Молодец, едрён-батон, — шепнул гвардейцу на ухо Джон и в правду удивлённый такой скорой удачей пацана.

— Так, товарищи, —— как обычно с важностью обратил свой голос в сторону клиентов Джон, —— Надеюсь, вам всё доступно пояснил мой коллега Alex, имеющий честь вас привести сюда.

Люди, жадно впиваясь глазами в тусклые огоньки окон, дружно закивали.

-— Доношу до вашего сведения, что я являюсь хозяином данного заведения, поэтому все возникающие вопросы прошу задавать мне лично. Далее, думаю, вы были проинформированы на предмет стоимости услуги. Одна ночь равняется сорока рублям. В случае регулярного посещения борделя, будет действовать скидка. — Розенгауз вдруг запнулся, поняв свою оплошность, и тут же стал исправляться, глядя, как умы новоиспеченных посетителей отравляются ядом непонимания, —— Ну то есть я хотел сказать, что дальше вы будете платить за ночь не сорок рублей, а скажем, тридцать. Ясно?

— Угу… угу…

Джон в тот же час поймал себя на мысли, что стоящим перед ним людям глубоко наплевать на всё то, о чём говорил он здесь , было очевидно одно — мужчинам не терпелось попасть внутрь. Возможно, они мечтали об этом всю жизнь.

— Кстати, друзья, —— поспешил обрадовать их Джон, — Сегодня открытие, так что оплата составит всего лишь двадцать рублей, вместо сорока. Вам очень повезло. Рад приветствовать вас!

Затем Розенгауз распахнул двери в обитель порока, дал последние указания на предмет того, чтобы никто не затевал драк в делёжке женщин, (он сам подберёт каждому пару). Но прежде клиентам предлагалось непосредственно оплатить ночь любви.

Они заходили как в кинотеатр. По одному. На проходе стоял Розенгауз, который лично собирал с каждого деньги, а взамен выдавал небольшую пёструю бумажонку — пропуск, на котором красивенькими, надо сказать, буковками фигуристо было выведено «Bordelle la Joun Isaakovich. Добро пожаловать. Входъ — 0. час. 00 мiн; Выходъ — 6 час.00 мiн.».

Alex, по наставлению капитана, провожал людей уже в само здание. Показывал, где оставить вещи и где нужно ждать. Очумевшие мужики хлопали глазищами по сторонам, выискивая особей женского пола, языки их уже давно свисали с плеч, пар столбом валил из ушей. Они съедали себя заживо, ожидая, когда царство запрещенных желаний посетит их ненасытные кобельи сердца. Воздух наполнился притаённым чувством праздника, всё вокруг прямо расцветало, обдавая тела мужчин сладостным ветром проснувшегося либидо, внутри заиграла музыка, и только тогда окончательно наступила эйфория предстоящего ожидания.

-— Ну сейчас, сейчас! — подходил к возбуждённым клиентам Джон. — Спокойнее, товарищи. Прошу соблюдать правила приличия.

Но народ явно не собирался эти самые правила соблюдать, он только больше волновался, чуть ли не топали уже люди, взмолив о пощаде.

«Ну мужичьё, совсем ошалело. Да и пусть, мне же лучше, едрён-батон», —— атаковала мысль сознание Розенгауза.

-— Даёшь по бабе! Даёшь по бабе! — вдруг ни с того ни с сего заорали мужики, а потом ринулись ко всем подряд дверям, пытаясь их силой открыть. Но не тут то было, Джон, на его счастье, смог всё предусмотреть, ни одна дверь не поддавалась на неугомонные попытки горе-клиентов, крепкие замки держались стойко.

-— Тише! Тише, товарищи! — только и всего вылетало из Джона, однако укротить воспалённые инстинкты таким образом у него вряд ли получилось бы. Никто уже ничего не слышал и не видел.

-— Даёшь! Даёшь! Бабу! Бабу! Бабу!

Конечно, те самые бабы находились внутри комнат, если не по догадке, так по нюху без труда это можно было определить, действительно они там дышали и хихикали, ещё более раззадоривая тем самым и так уже не на шутку разгорячённых мужланов. Они зубами готовы были срывать двери с петель. Началась толкотня.

-— Ребят, спокойно… Спокойно, едрёна-батона, —— Джон действительно растерялся, в первый раз он видел такую реакцию.

Розенгауз снова потерял контроль над ситуацией, его никто не слушался, люди по-прежнему со всей дури стучали в двери, бились в них плечом, головой и ещё чёрти знает чем, сотрясая бордель вышеупомянутыми криками.

А потом появились новые: —— Откр-р-р-рой, собака! Откр-р-рой!! — это скорее всего обращались к Джону, который попытался было уже руками отпихнуть мужичков, но в результате оказался сам в таком положении. Тут же у кого-то откуда не возьмись появился в руке молоток (потом, как ни разбирались, но так и не выяснили с какой целью человек принёс его сюда). Быстро пустили в ход молоток, задубасили по замку. Полетели первые щепки.

«Ну дела… Ну дела…» —— просвистело в ушах Розенгауза.

-— Хватит! Тихо! Прекратить! Стоп! Стоп! — рвал глотку Джон в порыве отчаяния надеясь всё же на удачный исход, однако ничего не помогало. Скопленные за десятки лет неудовлетворённые прихоти, сокрушительно высвобождались из жарких тел невозмутимых мужиков.

Уж побоялся бы и я, честное слово, представить даже, что могли сделать они с бедными соблазнительницами в следующую буквально минуту, если всё так и будет продолжаться.

— Ба-бах! — раздался оглушительный звук. Он заставил притихнуть клиентов на месте, обездвижив моментально горячие порывы их пылких сердец.

Alex и внезапно появившийся Жмень стояли в проходе, держа на готове по два нагана в каждой руке. Даже Розенгауз не успел заметить, насколько быстро всё произошло.

-— Так, вашу мать! Стоять смирно! — вполне грозно и с должной убедительностью прорычал Alex прямо в кучку понурых взломщиков. Воцарилась абсолютная тишина.

Розенгауз подключился немедленно: —— Вы что себе позволяете, едрёна-батона! — просто взревел Джон, —— Вам здесь что, цирк какой-то, чёрт подери!? А!? Устроили тут! Повышвыриваю щас всех на хрен отсюда, хулиганьё!

Люди, видимо, пришли в себя, мозги прояснялись на глазах.

— Я же сказал вести себя прилично! На всех хватит, вы же заплатили, едрёна-батона! —— громко продолжал отчитывать нерадивых клиентов Джон. —— Устроили! Едрёна-батона! — Розенгауз захлёбывался от недостатка слов, Alex и Жмень не сводили курков с непослушников.

Потребовалось ещё не мало времени, чтобы в конец успокоить клиентов, объяснить им, что причин для волнения у них нет никаких, что существуют элементарные этические нормы в практике посещения публичных домов, а данное поведение является ничем иным, как актом вопиющего бескультурья и невежества. Благодаря сноровке своих подчинённых, Джону удалось привести новичков в состояние уравновешенного спокойствия, ну а затем, определив для каждого индивидуально (подчёркиваю) свою спутницу на ночь, развести их по комнатам, в которых уже давно томились богини услад.

Действо всё же началось, пусть и с некоторой задержкой.

-— Ну а где Конопатенко, едрёна-батона? — спросил Розенгауз, когда он, Alex и Жмень стояли уже на улице и курили папиросы. — А Бачило? Где они?

В ответ Джону шли пустые пожимания плечами, нелегко было догадаться, где, откуда и когда появятся названные личности. Все недоумевали, но одновременно и радовались, тому, что первая партия клиентов уже получала свою законную дозу удовольствия, а значит, бордель работал, и ничего не могло быть лучше этого.

-— Товарищ капитан, вы гений. Честное слово, вы гений, —— тихо, но с чувством безграничного восхищения молвил Alex, а Жмень, тот вообще, упал пред Джоном на колени, повторив, как тогда, до конца непонятный ему самому поступок.

Розенгауз же упивался своим величием, своею недосягаемостью пред остальной жалкой сошкой человечества, глядел он молча на луну, слушая стоны, коими полнился бордель. И вновь неведомая муза пришла к нему, и вновь зашептал он слова неизвестные простому обывателю. Хорошо видно стало, как росла усмешка, поселившаяся на его чёрной физиономии.

Пришёл Конопатенко. Хотя и собирался не падать духом, всё же опустил голову перед Джоном. Но Розенгауз спокойно сказал: —— Да чего ты, едрёна-батона! Поверь, у меня самого тоже сразу ничего не получилось. Всё будет окей, Ник. Даю слово. Клиент рано или поздно придёт, надо только захотеть.—после этого Розенгауз по— дружески обнял Конопатенко, на что тот отреагировал идентичным жестом.

-— Скажите, товарищ капитан, —— прервал церемонию отвлекающим вопросом Alex, —— Мне вот интересно, а что с говнорабочими, они же не могут тут вечно сидеть? Авось догадаются?

Джон невозмутимо отвечал: —— Родной ты мой, дня через два они благополучно отправятся в город Засранск, и начнут строить уже третий в их жизни госпиталь. Ты понимаешь, едрёна-батона?

Alex от удивления чуть не поперхнулся.

-— Ха-ха-ха-ха-ха! — громко рассмеялся Джон, глядя на него. Конопатенко, кстати, удивился не меньше, чем Alex.

Первая ночь в жизни полноценно функционирующего борделя пролетела быстро. Да, наверное, так и должно быть. Люди уходили довольные. Весьма. Розенгауз провожал их с максимальной услужливостью в голосе, улыбался, расспрашивая о впечатлениях, ну и естественно о желании нового посещения. Все десять человек отдали дань уважения Джону, поклявшись, что в скорости заявятся сюда вновь и обязательно приведут своих друзей. Люди уносили с собой море позитивных эмоций, что являлось признаком большой удачи. Как для Джона, так и для остальных.

Едва последний клиент покинул притон, Розенгауз позаботился о скорой эвакуации своих драгоценных работниц. Заплатив каждой условленную сумму, он преспокойно усадил их в прицепчик и повёз, видимо, домой.

А на утро приплёлся Бачило. Потрёпанный, изрядно помятый, но зато чем-то чертовски довольный и весёлый. Радость так и лилась из него, вспышки тёплого света излучало его существо. Солдат находился на грани истерии. Все уже давно спали, когда уставшее тело залезло в палатку, распихав сладко дремавшего Конопатенко, возле которого с миром покоился Alex. Бачило свалился, что называется, без задних ног, разорвав сновидения друзей бессовестным храпом.

Обедом следующего дня Джон Розенгауз снова собрал всех солдат возле борделя и сообщил им радостное известие об их новом задании, а именно о том, что родина желает видеть в них строителей очередного госпиталя, находящегося в городе Засранске. Нынешняя атака белых пока не предвидится, но Джон постарался убедить гвардейцев, что силы были затрачены не зря, что одно только вступление в партию является делом крайне полезным и важным для страны, так что у бойцов есть все шансы прославиться в веках. Речь капитана, как и всегда, изобиловала пламенными высказываниями и поздравлениями развесивших уши солдат. В конце Джон сказал, что отправятся в Засранск ребята завтра вечером, а сегодня их ждёт ещё небольшой подарок, чем несказанно обрадовал говнопартийцев. Как они не пытались узнать, что же за сюрприз приготовил для них Джон, у них так ничего и не вышло.

«Скоро, пацаны. Скоро,» —— был его ответ.

-— Товарищ капитан, можно к вам на минуточку? — Alex несмело протиснул головешку внутрь палатки дремавшего Джона.

-— А-а… Это ты. Заходи. Заходи, едрён-батон. Чем обязан? — Розенгауз сладко потянулся, впуская солдата.

— Извините, что вас разбудил…

-— Ды ничё. Чего уж там. Говори.

Alex выглядел каким-то озлобленным, некое беспокойство проступало у него на лице, однако он и не пытался его скрыть, тем самым давая понять, что не просто так нарушил покой начальника.

-— У меня новость. Не очень хорошая, но, думаю, вам нужно знать.

Фраза, произнесённая гвардейцем, мигом оживила Розенгауза, он сразу принял сидячее положение. Белизна его глаз обрамилась красными сосудами, заполнившими всё свободное пространство.

-— Что стряслось? — озабоченно изрёк Розенгауз.

-— Видите ли, товарищ капитан, вчера мне довелось общаться с рабочими и один из них как-то спросил у меня, что, дескать, а где Кремль и Красная площадь, что, дескать, он точно знает, будто в Москве есть и то и другое, но увидеть их ему, видите ли, не довелось. Вы не считаете, что это может посеять смуту среди солдат, товарищ капитан? — Alex имел вид серьёзный, если не сказать больше.

-— Хм… Ты, наверное, прав, парень, —— не задумываясь ни на минуту сказал Джон, —— Молоток, что предупредил. Ишь ты! Красная площадь… Так. Иди-ка сходи за ним, едрён-батон, сейчас я объясню ему, где тут Красная Площадь и всё остальное.

Через некоторое время перед Джоном стоял юнец, по имени Зураб Драпкасян, наружности весьма нелицеприятной, зато, как оказалось, очень разумный, что, собственно, и не давало покоя смотревшему на него в упор Розенгаузу.

-— Ну? Поведай-ка нам, будь добр, что ты знаешь про Кремль и Красную площадь? — сразу же приступил к допросу Джон.

Смущённо пожимая плечами, парнишка рассказал всё, что знает, что слышал из уст родителей и образованных родственников.

-— Во как! Значит, так! В Москве, значит, не хватает тебе Кремля с Красной Площадью, да? — очень злобно отчеканил Джон, выслушав рассказ Зураба. Солдат не ответил.

-— Да, я спрашиваю?!

-— Да…

-— Хорошо. Хорошо, солдат, —— резко сменил тон на спокойный Джон. — Отстёгивай ремень.

-— Извините, Чиво?

-— Давай, ремень снимай!

Бесполезно вращая глазёнками, армяшка послушно схватился за портупею, несмело протянул её капитану, тот уверенным движением выхватил ремень из его ослабевшей руки.

-— Спускай штаны.

-— Эээ… Ш-ш-штаны? — бедный солдатик незаметно для себя стал заикаться, с трудом переваривая смысл железно продиктованной просьбы.

-— Спус-кай шта-ны, —— еле слышно, но более чем понятно повторил Джон.

Зурабу, конечно же, пришлось внять капитану и сделать то, что он от него требовал.

Повернувшись задом к Розенгаузу, говнорабочий, а в недавнем прошлом красногвардеец, Зураб Драпкасян, приспустив штаны до колен, стал в соответствующую позу, превратившись в сплошной комок нервов. Alex не без интереса следил за Джоном.

-— А теперь, парень, я буду выколачивать из тебя всё то, что ты мне только что рассказал. Раз за разом. Я буду лупить тебя, пока ты, умник, не попросишь о пощаде, пока твоя башка, не допетрит, едрён-батон, о той несусветной глупости, которая возымела наглость в ней поселиться. Я буду драть тебя как сидорову козу, как скота, как последнюю сволочь, я буду бить, пока ты не завоешь от дикой боли, раздирающей твою бесстыжую задницу и ты, мой маленький друг, не упадёшь здесь, лишённый абсолютно любой возможности даже самостоятельно передвигаться. Ты всё понял, боец?

Драпкасян, задрожав осиновым листом, открыл было рот, дабы ответить Розенгаузу, но, к сожалению, ничего не успел сделать. Его слова оборвались криком, вырвавшимся по причине хлёсткого удара по тощей жопе.

-— Не надо! Не надо!

— Ну? Так что такое Красная Площадь?! А? А что такое Кремль?! Ну? Говори! Давай!

-— Я не знаю! Ай! Не знаю! Ой! Я не зна-а-а-а-ай-ууууу!

Когда повечерело, когда запах костров говнопартийцев понёсся в Членоград, а они, сытые и довольные сидели возле них и грелись, прикатил Розенгауз, в очередной раз отлучившийся, как он говорил для очень важного дела. Однако в этот раз приехал он не один. С ним в машине сидела женщина, которая, как оказалось, и была тем самым сюрпризом, заявленным Джоном днём.

Толстая, неуклюжая, в диковинных совершенно сапожках, в неказистой юбчонке в горошек да яркой сорочке, Фрося Копейкина с большим трудом вылезла из автомобиля Розенгауза. Впечатление на всех сразу произвела она, честно сказать, хреновое, вообще никакое. Особенно, оно подпортилось при услышании её громкого мужицкого баса, коим она имела честь разговаривать. Несмотря на это Джон обращался с ней услужливо, как с очень дорогой и почётной гостьей. Улыбался, даже кланялся иногда. В общем, удивлению говнопартийцев не было предела. Затем, Джон отозвал своих заместителей и лично познакомил каждого с столь неожиданно появившейся мадам.

-— Честь имею представить вам управительницу, госпожу Копейкину, —— негромко проговорил Розенгауз. — Теперь она будет заниматься всеми делами по благоустройству борделя, а также поставлять мне новых работниц. Ваши обязанности прежние.

Фрося тут же протянула свою жирную руку для поцелуя, и я не скажу, чтобы парни испытали особое удовольствие, прикасаясь к ней губами. Но того требовал этикет. Того требовало их новое положение в обществе. Иначе быть просто не могло, поэтому, пусть и не без гримас, должный акт состоялся.

«Ну и страшилище», — подумал Alex.

«Редкостное проявление прогрессивного уродства,» —— отметил Конопатенко.

«Да, страшна баба. Страшна», —— решил про себя Грум Бачило.

Копейкина глубоким басом посмеялась в свою очередь, даже что-то шепнув на ухо Розенгаузу. Тот заулыбался, мельком глянув на Бачилу.

«Видать, понравился. Чур! Чур, меня! Чур.» — отшатнулся Грум.

-— Ребят, попрошу вас слушать её во всём. Она обладает бесценным опытом в таких делах, —— с долей великой важности попросил Джон парней.

«Конечно-конечно».

Познакомившись с заместителями Розенгауза, Копейкина сразу захотела стать достоянием и остальных. Розенгауз представил рабочим её как мадам Крюшон, заезжую французскую артистку. Она, однако, очень хорошо изъясняется по-русски, поэтому никаких проблем с пониманием не возникнет. Копейкина не поленилась подтвердить слова фразочкой «Очень рада вам всем, мальчики», сказанной с наигранным фальшивым акцентом. К сожалению, в ответ той самой радости она не получила. Половина солдат отвернулась, дабы сплюнуть накопившееся отвращение в траву. Тем не менее, от её общества ускользнуть было не возможно. Все уже слышали, каким способом наказывает Розенгауз подчиненных за непослушание —— Драпкасян до сих пор боялся присесть.

—— Прошу минуточку внимания! — воскликнул Джон спустя несколько минут, а после, показывая рукой на стоящую рядом толстуху Копейкину, торжественно произнёс: —— Мадам Крюшон желает почтить вас своим присутствием не просто так. Она приехала к нам издалека с тем, чтобы показать на что способна, в её репертуаре имеется немало хороших песен, которые она с радостью представит вашему вниманию. Поприветствуем! — Джон что силы захлопал в ладоши, подбадривая ребят на то же самое. Прозвучали всё же вялые аплодисменты, улетевшие стремительно в торжество наступающей ночи. Копейкина-Крюшон стала кланяться настолько низко, насколько позволял ей её объёмный живот, а потом вдруг запросила баян.

-— Не вопрос! — Серж Гулякин, заядлый баянист, мигом принёс инструмент. Женщина самодовольно обхватила его жирнючими руками и присела на предоставленный ей стул. (С трудом стульчик не поломался под весом крали).

Итак, все были в сборе, говнопартийцы сидели на земле вокруг костра, Розенгауз, Alex, Бачило и Ник Конопатенко стояли возле артистки, выдавливая вежливые улыбки, а сама воительница песенного жанра восседала по возможности так, чтобы все, кто пришёл сюда, видели её очень хорошо.

И вот Копейкина начала играть. Звуки баяна раздавались жёсткие. Сплошной визг и скрежет слышался из-под плачевно растянутых мехов, будто кто-то или что-то принялось отшкребать одновременно сотню сковородок, и делало это с редкостной настырностью, на какую только способно. Говнопартийцы морщились от звуков так, словно съели за раз по лимону. Сам Розенгауз с трудом выдерживал неотвратимый поток убивающей свистопляски. Но куда было деваться, не встанешь же и не заткнёшь артистку, а ею уже овладевал кураж, и чем больше Копейкина играла, тем сильнее и громче разрывала её музыка небосвод.

А потом… а потом женщина взялась за пение, и здесь уже любое, даже самое железное терпение могло улетучиться безвозвратно. Копейкина гундосила отвратительным басом: «ла-ла-ла-ла-ла-лай-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла», ну и так далее. Существенным здесь могу назвать только то, что мотив и сама песня очень сильно напоминала известное творение из репертуара нынешней группы «Вопли Видоплясова», называлась она «Весна». В случае с Копейкиной это были самые что ни на есть настоящие вопли и от них оставалось разве что свернуться калачиком и навечно замолчать. Но нет! Нет! Все сидели и слушали. Слушали, как толстуха развращает мир вакханальной мелодией.

Копейкина по-настоящему разошлась, не жалея глотки, она уже во всю орала: «Вэсна! Вэсна! Вэсна прыйдэ…», и ничего, что кроме этой строчки других слов в песне не было, не суть важно, главное катарсис, через который пропускала себя артистка, источая умопомрачительные одностишия.

В конце выступления мадам Копейкина неожиданно для всех собравшихся сорвала с головы парик и швырнула его на землю. Теперь перед солдатами сидело не только противно-толстое существо, но в добавок ко всему ещё и лысое, как колено. Данное обстоятельство повергло пацанов в шок.

Копейкина прекратила играть и петь довольно резко. Долго никто не аплодировал, пока Розенгауз, едва оправившись от увиденного, первым не распечатал ладони. Вмиг захлопали все. Захлопали очень громко, протяжно, мало того, парни даже повставали на ноги и аплодировали уже стоя. Неясно было, правда, что же их на это сподвигло. Скорее всего, ничто иное, как элементарная боязнь неистового гнева Розенгауза.

Копейкина хриплым голосом от всей души благодарила невольных слушателей, встала со стула, кланялась налево и направо, чувствуя себя настоящей звездой. Правда, что-то на бис никто не вызывал, поэтому управительница мигом решила поправить дело, объявив, что споёт сейчас ещё одну песню.

-— Ой! Вы не устали? Мадам! Мадам Крюшон, вы же с дороги! Путь, наверно, долгий и утомительный. Не желаете ли передохнуть, попить водички? Вы себя совсем не жалеете, я вам скажу,— но как не уговаривал её Розенгауз, Копейкина шла в отказ. Очень скоро новая песня разразилась над лагерем. Куда более паскудная, чем предыдущая.

Alex, Конопатенко и Бачило, по команде Розенгауза. незаметно слиняли из адского круга, затем вскорости и сам капитан нагнал парней в полукилометре от светопреставления, оставив две сотни несчастных работяг терпеть невыносимые муки. Что говорить, даже здесь голос Копейкиной слышен был более чем отчётливо.

-— Фууух, насилу ноги унёс, —— задыхаясь от бега, прошипел Розенгауз. — Это невозможно, едрён-батон.

Подчинённые незамедлительно выразили полное согласие с капитаном.

-— Едрён-батон, отсидимся тут, пока она не закончит — твёрдо отсёк Джон, садясь на лавочку возле одного из членоградских домов.