Laguva — глава 1

У тебя были влажные губы и черные сигареты в кармане. Хриплый матовый смех звучал на пустынных аллеях ботанического сада, ты пыталась объяснить мне, как возникают звезды. Ты шутила. Клубы дыма, вырывающиеся меж белых зубов, принимали причудливые очертания мифических животных, рассеивались и сгущали сумрак летнего вечера. Мир пах твоими сигаретами, ментолом и кувшинками.

— Ты помнишь, помнишь, — хохотала ты, откидывая голову назад — как давно, в детстве, мы выпрыгивали из темных подвалов и пугали мальчишек? А они плакали и убегали.

Я помню, помню…

Тяжесть пронзительного синего неба, страшного и неземного. Казалось, озоновый слой испарился, и вместе с ним — навсегда исчезло мирное голубовато-белое, пастельных тонов, небесное покрывало. Маленький город на Северном Кавказе ожидал пришествие урагана в состоянии анабиоза: не слышалось пенья птиц, летний ветер не ласкал своим обжигающим дыханием загорелые лица, пустынные улицы разносили погребальный вой собак. И только топот детских ног. Мы бежали как сумасшедшие, то ли горячим дыханием пытаясь вырвать из памяти страшную картину увиденного, то ли боясь реакции той, к которой бежали. Загорелые, в ссадинах и царапинах коленки, растрепанные, пыльные волосы, песок на зубах. Рельсы черными змеями извивались под ногами, удивленно моргнул черными окнами продуктовый магазин, дохнуло мазутом и соляркой локомотивное депо. Где-то позади оставался, уже вне времени, паренек на велосипеде. Я споткнулась в зеленой, крокодиловой траве, упав на штырь. Фонтанчик крови разрисовывал на траве крапинки кровяных цветов…

Я помню, помню…

Аккуратно одетая женщина открыла нам дверь. Жена депутата, в отличие от имеющего власть толстяка, вернулась в конец девяностых из высшего света девятнадцатого столетия. Пепельные волосы, от природы буйно вьющиеся, были аккуратно собраны в пучок. Она испугалась моей крови, живой влаги на одежде. Она испугалась моей крови на твоей одежде. Кинулась за йодом и бинтами, рванула трубку телефона. Она не знала, зачем мы здесь, и лишь после имени «Кирилл» тело ее замерло, застыло женою Лота эта женщина.

— Кирилл, — твой звонкий голос на изломе привлек ее внимание, — там. Пойдемте!

А потом пришло безумие. Она хохотала и не верила, она требовала, чтобы мы замолчали, она угрожала позвонить родителям. А он лежал там, и смотрел в темно-синее небо.

Она не верила словам, но чувствовала. Безумная, металась, волосы ее, встрепавшись, казались посыпанным пеплом безумством. Маленькая рыжая дочь испуганно заплакала за стеной…

Я помню, помню…

Она завыла в голос, страшно, как раненая самка шакала. И побежала, на излете чувств ориентируясь по белому тоннелю, забиравшему ее сына. Она выла, и бежала, и глаза ее были безумны. И мы с тобою бежали следом, задыхаясь, падая, и оставляли кровяную петляющую дорожку на пустых улицах…

Кирилла хоронили в зарытом гробу, бетонная плита, упавшая на подростка, не оставила возможности попрощаться с ним. Место гибели его долго было засыпано песком, кровь впиталась в асфальт, ошметки растащили собаки. Детский сад, находившийся рядом, закрыли на карантин; малышню, возвращавшуюся в тот час с прогулки, долго таскали по психологам. Бетонную стену заменили зеленой решеткой. Депутат развелся с женой, а рыжая Маргарита не знает, что когда-то у нее был брат. У меня от этой истории остался шрам на ноге, ты, помнится, долго хранила футболку с моей кровью. Недавно я была в маленьком городе на Северном Кавказе, видела тринадцатилетнюю Маргариту. Ей сейчас больше, чем было тогда нам, вместе взятым. У нее рыжие волосы, и мальчик по имени Кирилл. Она ничего не знает о брате. И иногда думает, отчего мать так быстро постарела.