grog — Игры Гришки-Командира

/серия — характеры/

"Первый" — Георгий верит в армейский Устав... Словно в одних перьях всю жизнь! Где бы не служил, поражал сослуживцев своей правильностью, что брали под подозрение, считая, что тот, пусть чуточку, но издевается — показывает на собственном примере, каким командир должен быть. Где еще таких взять, когда самому стать не хочется? Слишком сложно, накладно тянуться вверх. Не по ступенькам "званий", не по должностной дуге, круто забирающей вверх, а всей сущностью своей. Быть профессионалом ради профессии...

ГРИШКА (60-е)

Георгий, а попросту (но только уже среди «своих») — Гришка, спрыгивает, когда состав — сцепка торфяных вагонов — разогняется чересчур уж быстро…

Все развлечения у ТЭЦ. Главное — можно сходить на «теплый канал», который в любую зиму не замерзает, и над поверхностью клубится пар, еще на отстойники — побросать камни в корку жидкой грязи. Но главное — покататься на «торфянниках». Хотя больше приходится сидеть на груде шлака — скучать или балаболить, смотреть, не подвернется ли что-нибудь «веселого», да ждать, когда состав пойдет в ту или другую сторону — какого-то расписания они не придерживаются.

Сразу от ворот ТЭЦ тепловозу мощи разогнать не хватает, да и сцепка обычно длиннющая. Проезжая машинист грозит им кулаком, и все делают вид, что это к ним вовсе не относится, что он их с кем-то путает, потом на повороте машинист теряет их из вида, тогда, как один, срываются, скатываются с кручи, вскарабкиваются на насыпь и, ухватившись за поручень, какое-то время бегут рядом, чтобы, выбрав удобный момент — «под ногу», сильно оттолкнуться и взлететь, вспрыгнув на ступень. Некоторым, если им кажется, что состав взял слишком уж быстрый разгон, не хватает духа, отказываются от попытки, к смеху тех, кто запрыгнул…

Георгий спрыгивает на ровное, даже не приходится перекульнуться через плечо — только пробежать «по ходу». Мало кто так может — чтобы удержаться на ногах. Но в этом месте падать плохо — насыпь крутая, колотые камни, можно здорово подрать одежду.

Теперь стоит подумать — домой или обратно. Смотрит на часы…

— Пацан! Поди сюда — мне ноги отрезало!»

Голос глухой, хриплый. Георгий оборачивается, видит — в самом деле отрезало, не придуривается. Пацан лежит на рельсах — сам на одну сторону, ноги на другую. Отхватило по-разному: одну много — выше колена, вторую короче. Георгий садится рядом на корточки, удивляясь, что крови нет.

— Тебя как зовут?

— Паша.

— А меня — Георгий. Можно Гришка — некоторые так зовут, но это неправильно, это от Григория. Жорж — тоже можно — только это не по-русски, мне не нравится. Георгий — самое то. Знаешь, был такой древний воин, который последнего Кощея на Руси убил. В честь него назвали. А тебя? Спорим, что как деда! Если он в войне погиб, то как деда. Моего тоже Георгием звали!

— На что спорим? — вяло спрашивает пацан.

— На что хочешь!

— Тогда на мои ботинки, — говорит пацан и попытался посмотреть в сторону ног. — Больше не понадобятся.

— На хрен они нужны! — хмыкает Георгий, не уточняя — ноги или ботинки. — Помнишь, как Мересьев на протезах танцевал? А сейчас протезы совсем от ног не отличаются!

И принимается рассказывать про фильм, который все знают наизусть. И еще про то, что ползти Пашке никуда не надо, потому как «скорая» сейчас приедет. Одновременно понимая, что быстро не приедет, когда еще пацаны до телефона добегут, и опять же — поедет ли она по рельсам, не застрянет? Еще соображая, что с пацаном этим надо все время разговаривать — отвлекать, тетя Маша всегда так делает, когда укол надо поставить. Георгий только одно не понимает, почему пацан этот не орет от боли, он, Георгий бы, точно орал и ругался, и не знает — хорошо это или плохо.

Потом Георгий ни о чем не думает. Руки словно сами делают необходимое. Георгий «играет» в военного хирурга — дядю Валеру. Того самого, с которым дружит отец и частенько заходит к нему на «мензурку» спирта. У дяди Валеры есть книга-альбом, в которой много фотографий, рисунков и даже схем — что надо делать. Георгий часто ее разглядывает (он дежурный по мензуркам), и ему кажется, что некоторые вещи смог бы сделать сам. Не так оно и сложно. У дяди Валеры пальцы толстые, а у Георгия тонкие, ловкие. Можно было бы даже посоревноваться — кто быстрее.

— Затянуло! — жалуется пацан. — Само затянуло! Меня теперь батя за ноги убьет!

— Не убьет, — говорит Георгий. — Тут главное, чтобы хер не отрезало.

И тут же думает, что хер — это больнее, чем ноги.

Пока разговаривают, подходят еще пацаны, уже постарше. Георгий к этому времени перетягивает одну ногу выше колена — примерно на ладонь от месива, хваля себя за то, что когда-то накрутил дырок в ремне по всей его длине, и теперь занимается второй — выдергивает у Пашки из штанов тонкий ремень, едва ли не бечеву. Завязывает вокруг ноги узлом, крикнув, чтобы поискали палку. Находят. Велит отломать кусок. Ставят на рельсу — прыгают, ломают. «Как ногу…» — думает Георгий. Просовывает обломышь под петлю, накручивает и боится, что тонкий ремень лопнет. Чтобы палка не раскручивалась обратно, подвязывает ее шнурком от ботинка. Шнурок кто-то дает свой, хотя можно было бы взять и с Пашкиных ботинок. Но их побоятся трогать, даже смотреть на них избегают…

Когда мать в очередной раз ушла от отца, Георгий был уже не маленький, к частым переездам привык, даже ждал их. В каждом городке свои развлечения, нужно только правильно себя поставить, чтобы не было проблем с местными. Потому Георгий придумал для себя игру — играть того, кого хотят видеть. Сейчас взялся играть военного хирурга — приятеля отца, дядю Валеру, у которого частенько бывали, особо часто, когда отец с матерью поругается. Георгий увязывался — послушать взрослые разговоры и смотреть, чтобы больше двух мензурок-колбочек отец не выпивал — это у них такой давний договор был — две колбы и баста!

Пашку он сегодня запомнил именно по тому, как пьет. Большой компанией сбросились, и все пили синий мятный ликер, Пашка легко глотал, кадык двигался и матерился сильно. На других смотрел ревниво. Георгий, показывая свою взрослость, тоже лихо запрокидывал, зажимая отверстие языком, чтобы не лилось в горло. Но не пил, только изображал. Жутко не нравилось это сладкое, липкое…

…Пашка попросил сигарету — ему тут же дали, кто-то не пожадничал из новых дорогих с фильтром — болгарских. Минуты тянулись тягостно. Георгий посмотрел на часы и удивился, что так мало времени прошло.

Потом, вдруг, все покатилось быстро и без Гришкиного участия. Скорая помощь приехала, но по шпалам не рискнула. Притрусил маленький доктор и санитары с носилками. Один, толстый, неуклюжий, запыхался так, что даже уронил свою сторону. Маленький доктор на него заругался, а с Пашкой был ласков и очень вежливый. Называл его молодым человеком. Тут же спросил:

— Кто жгуты накладывал?

Показали на Георгия.

— Все сделал правильно.

И Георгий понял, что ремень ему не вернут. Жалко — офицерский ремень, от отца, а отец больше с мамкой не живет. Хотел попросить, но постеснялся, неудобно получается: ноги, да хоть бы и одна, пусть и чужие, такой хороший ремень как-то перевешивают…

Носилки на взрослого, и когда укороченного Пашку уложили, осталось много места, с другого края сложили ноги. Георгий отчего-то расстраился, что их попутали местами — левую и правую, по ботинкам видно.

Тут Пашка уплыл глазами, закатил их так, что стали видны белки. И тогда все побежали. А Георгий остался и подумал, что толстый санитар опять запыхается и может носилки уронить… И еще про время подумал, про то, что «время» умеет так растягиваться и так разно бежать, словно ему можно приказывать. Быстро или медленно, а еще «было» и «есть». Пашка сейчас то, что «было», а он, Георгий, то, что «есть». Все, что вокруг него — «есть», а то, что не рядом — или «было», или «будет»…

Часть пацанов тоже остается и сразу же начинает спорить — пришьют или не пришьют ноги обратно. Большинство сходится, что пришьют — потому как ноги с собой забрали, а не здесь оставили, а находятся такие, которые говорят, что нет — не успеют, да и кровь вся из ног вытекла, надо было ноги ремнями перетягивать — быть теперь Пашке безногому, как тот самый Мересьев. И смотрят на Георгия, будто он виноват, что отрезанные ноги не перетянул.

— Не пришьют, там кость, а кости не пришивают.

— Сейчас клей такой есть медицинский — склеивают!

— Я знаю, есть такой клей медицинский — жжется!

— Это для ран, а для костей другой.

Кто-то поднимает осколок кости — маленький.

— Забыли!

— Отнести?

— Не догонишь.

— Догоню!

— Шуруй!

Срывается с места.

И принимаются спорить — пришьют или не пришьют ноги. Зачем-то ведь увезли, не бросили?

— А кому бросать? Собакам? Или чтобы мы сами Пашкиным родителям их отнесли?

Опять интересно — зароют на кладбище или в другом месте?

— На котлеты пустят! — говорит кто-то, и ему дают по морде.

Но потом еще кто-то принимается рассказывать страшную историю про котлеты, потом еще что-то, и про Пашку на какое-то время забывают.

Проходят мимо еврейского кладбища, обнесенного высокой глухой оштукатуренной стеной, поверх которой наторканы стекла — да так густо, словно стоит там что-то прятать, кроме закопанных покойников.

— Раз забор, значит, прячут! — говорит Коська, не уточняя — что именно.

Обычно этого места стараются избегать, нехорошие разговоры про это кладбище, потому ходят другой дорогой, а сейчас заболтались. Теперь идут тихо, хотя и не вечер. Лешка, понизив голос, рассказывает, что когда с младшим проходили здесь же — водил на отстойники показать ему «гудящую грязюку», то какой-то с улыбкой и нехорошими глазами подзывал их и обещал конфеты. Но не пошли — запросто могли внутри запереть. Ворота у них тоже глухие, что стена.

Жека тут же рассказывает, что какие-то в черной одежде и кепках повернутых наоборот, гонялись за ним по всему кладбищу, а он на дерево и с него через забор! Кто-то спросил — это какое-такое дерево там изнутри к забору прилегает? Жека тушуется, и все понимают, что он соврал — если и было, то не с ним.

Молчком проходят мимо ворот, один створ которых открыт, внутри виднеется бортовая машина, еще «Победа», из которых забирают какие-то коробки в упаковочной бумаге и заносят в приземистое (немногим выше забора) здание без крестов.

Георгию все время кажется, что у него сползают штаны, потому держит руки в карманах, подтягивая их кверху, и вид имеет независимый.

Опять вспомнают про Пашку. Почти каждый думает — что расскажет дома, если там узнали уже, и что ему за это будет?..

Позже Георгий свой ремень вспоминает часто. Даже приснился раз. Всякий раз почему-то кажется, что тот толстый неуклюжий санитар, который ему не понравился, теперь этот ремень носит, застегивая на крайние дыры. А может, и повезло — достался маленькому доктору — это было бы хорошо. Доктор главнее санитара — мог бы себе потребовать. Это вроде офицера, попробуй не подчинись. И Георгий еще раз думает, что будет офицером, а не кем-нибудь другим…

Про Пашкины ноги узнали — не пришили и даже не пробовали, должно быть, слишком поздно. Пашка как-то незаметно исчез с горизонта интересов, сначала учился на дому, потом перешел в другую школу, да и вообще был он не совсем с их района, жил на пограничье и теперь прибился к другому. Георгий слышал, что родители купили ему мопед «Рига», и теперь он иногда рассекает по лесопарку, и даже сбегал посмотреть. Все взаправду — лихо гоняет в редком сосновнике и по набитым дорожкам. Мопед у него действительно — «Рига», такие только что стали выпускать. Иногда Пашкины «ноги» соскальзовали и принимались болтаться по сторонам. А когда забуксовал на рыхлом и упал, сам подтянул мопед к дереву и стал на него карабкаться. Георгий подбежал, взялся помогать, но Пашка зло огрызнулся и обматюгал.

Георгий увидел, какое у него стало толстое круглое лицо и вообще сам как-то внезапно зажирел, должно быть, от того, что мало двигался. Георгия он не узнал, а быть может, сделал вид, что не узнал. Сам Георгий не стал ему напоминать и даже про ремень не спросил — у него теперь новый был. Отец с мамкой опять помирились — он привез и обещал с собой забрать, квартиру на это раз давали, а Георгию сказал, что прямо из окна видно как парашютисты прыгают. Это в каком-то учебном центре. Что его теперь туда и обратно по командировкам гонять не будут.

Еще он гулял с Георгием и тот заметил, что отец старается не хромать и быстро устает, часто предлагает посидеть на скамейке, и особо ровно ходит при мамке.

Георгий спросил:

— Это от парашюта?

— Нет, — ответил отец. — Это от другого…

Во всяком городе или даже районе своя прописка. Так просто не примут. Но за столько переездов Георгий научился урезонивать. Тут, как говорит дядя Петя — «Быка за рога! А если надо, то и всех!»

Первое дело: ошарашить…

— Время терять не будем, дерусь с самым сильным из вас. Как хотите — на кулачках, на поясах? Самбо, бокс? Можно вовсе без правил. Выбирайте!

Главное настолько уверенно, чтобы вовсе без драки обошлось.

— Мы с заречными деремся.

— Значит и я буду с заречными драться. Мне сейчас здесь жить. Давайте тогда, кто из ваших сделал то, что я не смогу сделать?

Долго вспоминают, перебирают.

— Платонов на заводскую трубу забирался. До самого верха!

— По рукам! А за сколько времени он туда забирался?

Выясняется, что не замеряли.

— Пусть попробует быстрей меня. Мелкие, держите часы — замеряйте, а я полез.

— Сейчас нельзя, рабочий день, а надо в выходной.

— Мне выходного ждать некогда.

Если на трубу лазить, то надо себя высотником представить, они на верхотуре целый день работают — сейчас строек много. Еще сильную отговорку надо иметь, чтобы без потерь для авторитета спуститься. Хорошая отговорка: «Я ученик вашего слесаря, за инструментом лазил — он оставил там!»

— А где инструмент?

— Должно быть, внутрь провалился.

И оставить с открытыми ртами — пусть соображают — какой, нафиг, слесарь и на черта ему надо было на трубу лазить — что там такого слесарить?

Внизу новые неприятности, но это привычно. Ясно, что без драки первый день редко обходится.

— Пока ты лазил, старшие пришли и часы отняли.

— Что ж, пойдет отнимать обратно — где они у вас кучкуются?

И уже по новому кругу — кто тут из вас самый сильный? Подеремся за мои часы?

Там играть из себя дядю Степана — бить размашисто и прямо в ухо, второй тут же в нос, не откладывая и не разбирая — старше ли, сильнее ли. Дядя Степан тоже никогда не разбирает и даже по званию не интересуется — кто перед ним. Георгий кем только не перебывал. И дядей Петей, и дядей Валерой. Ко всякому случаю найдется свой дядя. Дядя Степан (если что не по нем), тот сразу бьет, никогда не показывает, что сейчас ударит, говорит — сам не знает, и очень на этот счет казнится. У него потому много неприятностей и опять очередное звание задерживают. Дядя Степан, хотя понимает, что если по неприятностям бить, неприятности не уменьшаются, но удержаться не может, и, если видит, что прапорщик врет, украл, а рожу держит, будто не украл, тут, говорит, рука сама срабатывает, как гаубица. Везет только, что всякий раз бьет за вину, за такую вину, за которую во время войны имел бы полное право расстрелять перед строем. А еще, что многое до начальства не доходит. Потому что, он своих не сдает — сам учит.

Вот Георгий тоже бьет сразу же, не задумываясь — потому, что часы, чьи бы не были, у мелких отнимать нельзя. Георгий и дядя Степан на тот момент одно общее. Правоту свою чувствует, а вот кулак нет — ничего не чувствует, нисколько не болит, хотя бы в лоб ударит — не его кулак на тот момент, а дядин Степин. И все кругом чувствуют его правоту, потому кучей не лезут и не жалуются.

Бывает другое. Бывает, что приходится прыгнуть с моста на проплывающую снизу баржу с песком. Скатиться, съехать к краю, но там непременно встать на ноги и поддразнить тех, кто на маленьком горбатом толкаче. Нырнуть «на головку» — подальше, чтобы не затянуло, и косыми саженьками доплыть до берега.

Такое почти в каждом городишке — труден только первый день.

Тоже скидываются своими копейками, тоже, как и везде «по взрослому» передают друг другу бутылку. И Георгий залихватски опрокидываем, делает это, как дядя Петя — но только вид с него, притворяется, что глотает, шевелит кадыком, пускает внутрь бутылки пузыри, а потом, крякнув, тыльной стороной руки вытирает губы. Он, как прежде, не любит сладкий противный ликер, и «Солнцедар», и «Яблочное», и «Плодово-ягодное» и всякие другие…

Некоторое время Георгий учится на хирурга (мать упросила), потом, неожиданно для всех, будучи уже на третьем курсе, эту учебу бросает и подает документы в Рязанское Воздушно-Десантное…

Эмитируя что-то можно стать настоящим…

Став старше, Георгий отношения к жизни не меняет, а только корректирует, понимая, что иной раз достоинство можно прятать за хитростью, предъявлять миру не себя самого, а какой-то из дежурных образов. Другое дело, что нельзя делать часто одинаковое, держаться за какой-то слишком долго, это может войти в привычку и потом сложно ломать самого себя.

В Армии как? Сначала ты играешь образ, потом образ начинает играть тобой — именно он ведет и воспитывает. Все просто. Невозможность в определенных обстоятельствах иного поступка, чем то, которое от тебя ждут. Стыдно не соответствовать образу. Дал трусости поглотить себя, так и будет зажевывать до самого твоего позорного конца. Шагнул вопреки, через дрожь и пустоту — держась памятью за предков, боясь позора, так и будешь шагать, с каждым шагом отвоевывая по кусочку, пока не станешь тем, кем должен стать. И тогда смерти нет! Она тебя боится. Жизнь? Жизнь проходяща — позор вечен… Главное значение жизни — как подготовишь себя к переходу через порог, как пройдешь его. Мышечная память, братцы, мышечная память, — говорит иной раз Георгий. Дядя Петя, дядя Валера, дядя Степан и другие по-прежнему живут в нем…

ПРИЛОЖЕНИЕ:

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

Пентагон выпустил очередную компьютерную игру Future Force Company Commander, призванную пропагандировать службу в армии и обучать потенциальных призывников тактическим навыкам управления войсками. События в этой игре разворачиваются в 2015 г., когда разгорается конфликт, в котором задействована боевая система будущего — ныне реализуемый МО США проект FCS с бюджетом около 150 млрд. долл. Правда, эксперты недовольны умышленной несбалансированностью игры — проиграть, сражаясь за Америку, практически невозможно, а армия противника глупа и сопротивляется слабо, в результате чего бойцам прививается неверное отношение к сражениям реальной жизни. Игра с бюджетом 1,5 млн. долл. разработана фирмой Science Applications International и распространяется бесплатно.

(конец вводных)

--------

/Фрагмент к «Время Своих Войн»/