grog — ИНТЕРМАЛЬЧИК 3 — презентуха

Мигом разнеслось по Тиру:

— Хорэ изюм косить! Пошло оно все в драбадан! Тузы стрелковые с Королями выкатывают для всей Колоды! И не где-нибудь, а в Баре Стрелковском!

— Не звиздите! Да кто нас туда пустит?

— Уже утрясли!

Соляра идет неловко. Добро бы Семеныч был — он бы зажим снял...

Утрясон этот, кстати, мне дорогого стоил. Сперва водилу на кредитку конторскую ломал. Размажорить пытался на кредит.

— Подтверди заказ — знаешь, что верну.

— Нельзя. Эта пластмасса подотчетная. С меня удержат.

— Тебе и верну.

— А замочат тебя? У нас те, кто в глюколовы нанимается, хоть и много получает, но долго не живут.

— Долго не долго, а выживают до аванса?

— Ну…

— Аванс весь на тебя перепишу и страховку.

— Какая, блин, страховка? Кто ж тебя застрахует такого? Не… Стремно!

— Мне все эти ваши заходы по рваному барабану. Бери мобилу — Лариску вызывай!

— Сюда?

— К мобиле!

Не знаю почему, но личную мобилу мне запрещено иметь. Топтун-телохранитель положен, шоферюга личный — пжалуста! Ствол? Какой хочешь, хоть пулемет карманный! А такую мелочь, как мобила — шиш! У Лариски, заметил, тоже собственной мобилы нет. И у начальников наших — Блин Блинычей. К ним ее на подносе... Но и ту, что подносят, к уху категорически запрещено приставлять — не дадут. Пока специальный наушник с говорунчиком из футляра (опять-таки спецовского) не достанешь, конец шнура передашь (длинный, еще и путается), пока секретутмен твой отойдет подальше, разматывая это ретро, только тогда воткнет. И тут ладно если тебя спрашивают, а если ты — выясняешь, что уже звонить расхотелось. Саму мобилу в руки ни за что не даст, сам держит, корпусом прикрывая, на тебя глазом косит. И не поймешь — чего ждет? От мобилы пакостей, или того, что твоя башка сейчас лопнет — забрызгает все..

Бацилла ништячная — зеркала, полировка, медь надраена. Если так же красиво и кормят, хотел бы на всю жизнь здесь осесть

— Тошниловка эта не про вас! — втюривает. Другими, понятно, словами рисует, но смысл этот.

Хорошо, я с подъема подстраховался. Лариску раскрутил, будто проинтуичил — презентуха будет, если для вас параллель отчебучу? Авансом? Сейчас только надиктовал — что тут у нас и зачем. Шоферюга мой за дурного переводчика — все реплику хочет вкинуть поверх шнура. Она — вот баба, а поняла с полнамека.

— Дай его сюда!

Я отключился — кивнул.

— Тебя!

Тот взбледнул, к уху поднес, как гадюку, что-то мямлить принялся.

Потом только слушал, пятнами покрывался, потом словно отпустило, даже заулыбался.

— Все путем — гуляйте!

Это он мне.

— Как широко гулять? — спрашиваю осторожно.

Он переспросил, брови вверх поползли

— Говорит, чем шире, тем лучше.

Ха! За язык никто не тянул.

Стали подносу в шевронах про заказ говорить. Тот только глаза круглит от заказа, не хочет брать — даже по кредитке не хочет.

Уже шоферюга возмутился, намекать взялся, если на наш понятный текст перевести — примерно так получится: — Ты в кайфоломщики не запрягайся, здесь все со стволами — не поймут твое чувство юмора!

Шеврон кисломордый стоит насмерть.

— Не положено!

Опять Лариске звякнули. Сказала — ждите, сейчас этому пентюху хвоста накрутят.

Сидим тихонько, ждем, чего будет, на аквариумы и хрусталя любуемся. Не в жральне дешевой — есть на что посмотреть.

Еще один тошнот вышел. При такой кухне, а спичкой? Что-то мне эта стекляшка перестала нравиться. А потом подумал — этого от того, что клиенты все съедают и тарелки за собой вылизывают, работникам не оставляя, и опять взбодрился.

Ну, долго еще? Потом слышу Алибабаич по громкоговорящей включился — рычит, ревет, по-черному склоняет весь подбор тарелочный во главе с главным самоваром. Звиздец полный!

Разрулили спецзаказ!

Жорный день — славный день. Я теперь регулярно на разговорную диету сажусь — речь свою фильтрую. А как в тире пообщаюсь, так опять на правильное соскакиваю, на живое, на вкусное. Трудно на двух языках разговаривать. Сейчас я по случаю сестренки в тире выставляюсь, а здесь сплошь свои. Не поймут профессорских залипух. Решаю все свои подъемные спустить, да и в кассу конторскую поставить раком перед фактом, что колода гулять умеет — руки до локтей в нее засунуть. Защемить свое левое право налево. Соляру-технарей пригласили — пусть ужрутся, нам нельзя, так хоть полюбуемся на тех, кому можно.

Офицаны молодцы — не настебуняли, накрыли красиво. И все бегом, с полуслова понимают, про этих не скажешь, что недогоны. Может у них тут собственная масть? А поднос с шевронами вроде туза?

— Опа! Крутота!

Большинство здесь не бывало, даже мы — чистые, а уж соляра… Я раз заглядывал, когда клиенты на мороженое уговорили. Штрафанул меня тогда Алибабаевич.

Общий стол у нас — соляра и мы. Морда к морде. Тузовый стол во главе, и все буквой «Т» получилось — красиво. Я с Тузами лицом ко всем, чтобы каждого наблюдать, а от нас уже (так получилось) по левую руку — соляры, по правую — стрельцы.

Шнурам отдельный поставили — пусть смотрят, учатся, как гулять надо.

До того с Тузом спор вышел — про то надо ли шестер приближать.

— Если шнурки буреть начнут…

— А если — бздеть? — обрезаю я. — Тебе нужны бздиловатые шнурки? Такие, которые тени шарахаться будут? С них, между прочим, случается, и стрелки вырастают…

Убедил. Убедил в том, в чем сам не убежден, а только ощущаю. Но я все больше ощущениям отдаюсь, доверяю.

Оказывается, у соляры собственные шестерки есть. Не замечал. А может, знал и забыл, кто их замечает, этих молодых? Солярные шестерки тоже часть колоды, но не в красной масти, как наши. Черные к черным, у них и трутся. Кто к чему тяготеет. Свои мечтания у каждого. Но сейчас за собственным столом перемешались, уже не отличишь, где чьи. Только один малек в комбезе среди них — Семерка новая — тот самый шнур, который так неловко меня подставил полом своим неправильным. Никто не ворчит, чтобы к людям перебиралась, разгона не устраивает, пусть прощается — понимаем. Не осознала еще, какая это граница-линия-отрез. Тут и униформа специальная, и на зарплату теперь поставят. Все дальше отдаляться будет. Иные заботы. У нас общий контракт, древний, как сам Тир. Там все оговорено, и в первую очередь, что пистолетчики сами определяют — кто пистолетчик. А соляры определяют — кто соляра.

И на стол их, нет-нет, а кто-то глазами зыркнет. Разнеслась залипуха, хоть стой — хоть падай, про новые времена. Все лажи будут ждать — зырить за ней. Оступись только…

Блин! А с душевой же теперь как? Ей же теперь, как Семерке, душевой разрешается пользоваться! Даже обязанность. С клиентами теперь, пахнуть от нее должно хорошо. Вот попадалово! Вторую душевую ради того случая сооружать не станут. Еще никто не допетрил, но потом… Моргаю, чтобы не заржать до времени, терплю. Хорошо, что Туз червовый гонит старую залепуху. Все взрываются, ржут как оглашенные, и я с ними. Под историю про вояк кошерных, которым все сделали, всему их научили, кроме как стрелять. Слезы вытираю...

Нарезники шныряют, обслуживают. Ляпота!

Первые тарелы принесли, не всем еще, кому не хватило, переживают. Только и слышно. Вкусно? Дай ужалить кусочек!

Я, как такую закусь увидел, так у самого в желудке рокатуха началась. Хавка выше похвал, очень эстетичная. Вся пища — свежак, давно такого не пробовал.

— Ну, как?

— Клево!

Поднимают хрусталь, и все — за живот. За здоровье Семеныча нашего, сестренки моей, за то, чтобы век никому с красным Тузом не столкнуться, за клуб, за фартовых стрелков, за соляру, без которой фиг бы здесь что крутилось. Плеснули в ограничители, подняли, хряпнули… Чинно сидим. И сразу видно, ху есть ху, по своим ориентируемся.

Руку поднял — тишину настроил.

— Как вам?

— Убойно!

Это понятно. Но я на какой-то момент настрой сбил — про Семеныча рассказал. Что лепила у него самый лучший — много обещает. В палатке чисто. Что за Семеныча я с самого начала был спокоен — мозги у него не текли. Пуля — не дура, но граната завсегда идиотка. Больше оглумило. Выкарабкается. Главное — мы во всем белом.

Не договариваю, кому обязаны, что в белом мы, и того, что цена за это есть, и мне платить. Знают, что за жмуриков меня отмазали, расписали по свисткам, а цены не знают.

За Семеныча еще раз дринкнули. Соляры крепкое, а мы свой компот.

Притихли было, но потом — то да это — забыли, расшевелились.

— Каково?

— Угарно!

Аплодируют не с подачи, а от души. Один из Тузов солярных пьяный указ объявил.

Молодцы — соляра! Другие бы давно надринкались в дрова, в хлам, в драбадан. А эти держатся. Хотя мы заранее дежурный расфасовщик вызвали, адреса надиктовали по списку и бирочку каждому на то место, до которого не дотянуться, приготовили. Хорошая это фирма, «Расфасовщик». Выручалка. Сколько правильных жизней сберегли! За каждого ответ несут. И внесут, куда надо, у подъезда не бросят — до самых нар, и одеяльцем укроют — только тогда им в зачет идет.

Покойников сразу под стол — пустым обложкам на столе не место. Первую смену бомбарей враз приговорили — душа за них радуется.

А соляры переживают, что такие же бомбари, похожими наклейками, втрое дешевле стали бы в резервации.

— На бухле не экономьте — пальцами тыкайте — пусть все тащат, что нравится, пусть с наценкой, зато точно не траванут, не крутка.

— Да, — соглашаются, — с такого утром встанешь, огурцом на работу пойдешь.

— Не менжуйтесь — за нас платят! Даже не я!

— Алибабаич, что ли?

Соляра недоверием сочится.

— Жди! Крыша Алибабаича выкатывает — наша крыша.

Это Туз червовый свою осведомленность показывает. Как просек-то? Кто ляпнул?

— А что у нас крыша есть? Я думал, это мы крышуем кого надо.

— Над каждой крышей своя крыша имеется, и так до бесконечности! — это я уроки Ивыча вспоминаю — размечтался в очередной: — Вот бы до самой верхней добраться, посмотреть…

— Не торопись! — второй солярный Туз усмешку бросает. — Все там будем.

— Я не про то, я чтобы живьем, чтобы стрельнуть…

Хорошо не услышали.

Шнуркам тоже дозволено кирнуть, на наше веселье глядя. Стоит бухло-шипучка на столе — дразнится. Но не рискнут. Даже солярные шкеты не рискнут.

Смотрим на соляру и хмелеем, ей богу! Уже водит. Во как! А те пистолетчиков не перестают жалеть. За то, что вместо радости этой сок потягивают через трубочки — коктейлят.

— Хохму кинули, что у вас, стрельцов, теперь девка появилась?

— С дуба упал?

— А по хохотальничку?

— Чумово…

— Не ссы крюками! Либо в цвет говори, либо…

Угораю с них…

— Ну, как вам?

— Не кисло! — орут.

Сижу, сморю во все стороны, прусь.

Лабухи в свое время сели, все как положено, но рожи озадаченные. Пошел полив — музон. Квелый мех лабают.

— Нельзя их попросить, чтобы сбряцали что-то путевое?

— Сча, сделаем…

Пришлось сказать гитарным пузочесам — кто мы есть, и что им будет, если дальше будут за тех лохов нас держать, которые дешевый механик от живья не отличают.

— Харе камасутриться! Проще давай, классику.

Дальше поливали вполне разборчиво, не кислотно.

— Клево! Пердимонокль! Давай еще, пока гитары не остыли!

Кто-то под это дело мою запись выставил на большом экране. Тот диск, где я четвертый уровень прохожу.

Водила мой чуть вилку не проглотил — уставился, и соляра приятно спорит.

— Комбинированная? Так быстро не бывает!

— Держи карман!

-А как валишь? Ведь не целишься совсем.

Это водила вилку вынул.

— На ощупь! — шучу.

— Не финти, на некоторые даже и не смотришь, не поворачиваешься.

— Периферийка. Нелинейная стрельба.

Скользнул водиле за спину, рукой резко махнул у уха, тот дернулся, чуть скатерть на себя не поволок.

— Видел же? А вроде не должен.

Думал, думал, залущил, наконец.

— Где ты эту запись надыбал?

— Так Контора меня и снимала. Звякнул Лариске, спросил, прислала с нарочным. Я сам ее еще не видел. Как тебе? Ведь не медляк?

— Твой день — гуляй! Может, в последний раз…

Любит он праздники портить…

И про западных замеряльщиков с камерами вспомнил. Недавно заключение прислали. Как оказалось у меня — «Русская Школа Стрельбы». Это они по тому определили, что я всегда с одной руки стреляю. Вот мудилы, небось, целое исследование провели, чтобы это заметить. А по мне, хоть китайская, все равно, стрелял бы так, как удобней. Русская!.. А какая иначе? Если я по-русски разговариваю и по-русски мыслю? Штатовская школа — это когда с двух рук, ноги нараскорячку, да так, чтобы в мотне все свободно было, не прилегало. Строгий центр. А если прямую линию от затылка вниз опустить, то она должна четко разделить правое «я» от «ху» вправо, а левое влево. Это азы — основа хорошего выстрела — так мне объясняли. В штатовском выстреле гармония должна быть, строгость и отчетность. Никакой импровизации. Все по правилам, а если не по правилам, значит, не считается. Это любой их адвокат докажет. Русская школа гармонии не имеет — в ней главное попасть.

Штатовская школа, по мне, так потеря времени, ума и вкуса. Таким макаром когда общим хором одного стреляют, еще в спину тому, кто и так от тебя убегает. На что стрелять в спину? Разве честно это? Я только на встречную дуэль согласен. Или когда месть надо совершить. Там уже никакого благородства — собаке собачья смерть!

Быть русским теперь не модно. У нас здесь все упростили до предела — пошел, написал заяву и сменил национальность. Но навыки куда денешь?

Пол, кстати, тоже можешь поменять. Иные вроде бы не нуждаются, но уже… Только и отличает, что яйценосы. Надо доказывать поступками. Ежедневно доказывать. В нашей резервации уж точно.

У меня достаточно твердая рука, чтобы не пользоваться некими подпорками. Вторая рука только для равновесия и запасную обойму дергать, подносить, не думая, наработанным тысячи раз...

Русская школа простая. Остановился — умер. Это как фехтование без защиты. Защита — уклоны, качки, нырки — уход с линии выстрела. Ты уходишь, и одновременно собственные линии выстраиваешь. Искусство ускользнуть, с искусством — предугадать. На кону — жизнь. Его линия? — ты под нее влево и вперед. Если правша, еще долю секунды сэкономил. На внешнюю сторону сложнее руку переносить — тебя вылавливать. Глядишь, успеешь свое достать, отщелкивая большим пальцем флажок предохранителя, вывести в контур и… уже самовзводом… Если крепкая и мягкая рука, то можно самовзводом — не вильнет, придавишь книзу, знаешь, что туго будет, вверх потянет. Несешь мягко, фиксируешь твердо. А если вдруг столь удачно уклонился-нырнул, что под движение даже взвести успеваешь? Тогда твоему противнику без вариантов — только пожалеть, что заранее лоб перекисью не очистил…

Я про это с Ивычем много перетирок было.

Русская школа проще пареной репы: если не попал — тоже умер. Русскому стрелку боеприпас не по карману, это западные и штатовцы стараются похоронить под градом — вдруг какая-то... А попадут, так всем попадание и засчитают. Каждому по победе. Так и на последней Большой Войне было. Во всем. И даже нашим летчикам засчитывали по сбитым самолетам, да чтоб еще два наземных источника подтвердили, а им по всяким победам. Вот и козыряли ихние ассы перед нашими количеством побед. Что такое целая сотня «побед» перед «каким-то» десятком сбитых самолетов? Но чуете разницу? При победе врага сбивать уже не обязательно, главное некий верх взять. Ушел он, увильнул — на дозаправку ли, за боезапасом, уже не важно — враз галочку себе за такое. Победа! Десяток побед — уже асс. Сотня галочек — легендарный. Но я — русский пилот, мне не очки нужны, а конкретные заваленные фигуры. Не стрелковое поле проскочить с лучшим временем, а очистить его полностью…

Мое видео просмотрели, обсудили, облизали каждый финт. Тут и соляры не удержались — собственную крутоту притащили.

Пошла махаловка на большом экране. Та самая, про которую много говорили — это когда в позапрошлом году соляры сошлись с наземными. Никто не помнит, за что собственно пинались, но поебище было классное. Одних зубов потом полведра намели с асфальта.

Подвезло нам. Мало кто эту запись видел. Они сами на пленку засняли для последующего разбору — кто как себя вел. Вот так сюрприз! Решили после моей красоты своим выстебнуться.

Они вообще-то черно работают — ножевики, заточечники — только это и практикуют. Скучно. Подошел и сунул между ребер. Но со своим же братом это слишком убойно, потому только кулаки разрешены. Даже попинать лежачих нельзя. Ну прямо как музейные какие-то… Перед делом заточки в один бак побросали и заперли, чтобы искушения не было.

Что интересного заметил? От одного здорового соляры (я его узнал — он тут же за столом сидит) отлетают наземные смотрилы кеглями и опять возвращаются, а у Туза, небольшого росточком, что по левую руку от меня, там сошлись — шлеп рукой — упал и не шевелится. Посмотрел на него, на перстак на пальце — челюсти крушить, а он мне — вот потому я и Туз, а вон тот детинушка до сих пор Валет пиковый.

Смотрит в глаза, пронизывает.

— Как тебе у новых?

Сообразил, за кого спрашивает, пожаловался на всякий случай.

— Вздрочка у них ранняя, не почесаться. После их «зарядок» кости ломит, как у деда старого. А пуще мозги ломит. Влипалово!

Он больше понял, чем я сказал. Так мне показалось. Не простой солярник.

А наши все в экране, не оторваться.

— Хороший махач! — одобрили. — В масть! Классное месиво! Классное!

Месились не чтобы так… красиво, не как в кино, но сильно конкретно.

Наши соляры очень конкретные. В нутро рискуют спуститься, в подземку, хотя там сейчас полный карантин. Наши соляры — хоть куда!

Я спустился разок — век не забуду. Чуть очко не отморозил со страху.

Тесно там слишком для стрельбы. Ствол со мной, а чувство такое — бесполезен. Там не проберешься просто так по завалам и ходам, чтобы не шумнуть. Все конечности нужны, хочешь не хочешь, а машину в кобуру пихать. Лампа, которая на башке, всего метр пространства впереди забирает. Что тут с бандурой сделаешь, если кто-то в темноте стоит, пасет? Даже если и в стволе маслина, так... Это же не те дистанции. У кого нож под ладонью, тому шаг — вжих! — и разошлись…

Сидел в засаде, не дышал даже. Лампу не включал — не дурень. Плеснюшки светятся — что-то живое сдохло — подвальные разложения. Но света почти не дают, лишь сами себя подсвечивают, чтобы не наступили на них. Тихо. Дышу еле-еле. Будто почудилось что-то. Руку тихонько на рукоять положил, голову вытянул, тут же нож у горла. Рука моя только на рукояти, а нож уже у горла... И второй нож — лезвие плашмя — глаза закрывает. Хотя и так ничего не видел — нет у меня черного зрения, не развил еще. Молчат, и я молчу. Закрой глаза! — то ли мысль, то ли шепот в ухо. И будто ветерком рядом, прошагнули за спину, потом нож с глаз ушел, пропала холодная металлическая пелена. Тьфу!

Мимикрики с ножами. Только их и стоит опасаться. Угадай, кто мимикрик? Офицант ли этот, что ножи раскладывает столовые под перемену блюд, деваха — три метра сухостоя, что недавно к шефу приходила наниматься в секретарши — пугала сердечного мослами своими, а запросто может и Алибабаичем быть. А что? Может, только играет он в мудилу? Пузырь — вчерашний качок, а теперь инвалид с одышкой — навстречу костыляет, еле-еле мимо тебя на своих полуторных, переломанных… А тебя уже нет, это тело твое мертвое шаги делает, которые запрограммированы, связь с мозгом уже разорвана, отсечен канал. Идешь и оседаешь, валишься. Удивиться не успеваешь.

Очень явственно я эту картинку увидел. Черт меня понес в эти туннели под Тиром. Знал один выход и хорошо — так нет, любопытство засквозило — кто здесь еще бродит?

Потом за соляр наших подумал. Знают они, что из Тира можно через коммуникации и дальше по подвалам старым на поверхность выйти? На туза покосился. Нет, не должны с мимикриками дел иметь, вона как двигаются, кулаками по-мужицки машут, в два места только и бьют — в грудь или пятак. Без фантазий. Мастеровые фантазийные только к ремонту. Напузники у каждого. Никогда не вникал, что они в своих напузниках таскают, какой инструмент? Но, думаю, сегодня у многих и туда куски от хавки перепадут — домашних угостить, да и ложек-вилок на столах поубавится — вот они какие затейливые. Уже, смотрю, поредело — держись Лариска!

А Алибабаич после сегодняшнего совсем не в чести. Пора ему к мордоделу — имидж поправлять. Упал лицом.

Мысль в руку. Алибабаич таки отметился. Не сам лично (хотя мы гонца к нему отряжали — нарезника пофарцовее) — прислал бутылку шикарную. Звезда на звезде — отпад, да и только, фиг сосчитаешь, какой срок тому бухлу!

Объявили под хлопки ладошные, что бомбарь этот пойдет Семенычу, когда вернется, а пока у бармена ломпасного будет храниться в сейфе — нашему Каптеру такое доверить нельзя. Поставили напротив места, где Семеныч должен был бы сегодня сидеть — со мной, то есть, рядом. На бармена я глаз скосил и решил, что поговорить за сохранность с ним будет нелишнее, чтобы полностью допонял свою ответственность. Что если он шприцом надумает откачать этот янтарь жидкий и бурду какую-нибудь влить (даже очень крепкую), распнем его на стендах, и каждый из Тузов публично будет квалификацию свою подтверждать. Отстрелят ему то, что на пасху красят. После чего вредильник его — ну, никуда больше! Совсем невпихуиваемый станет.

Базары идут, перетирки… Прошлого, сегодняшнего и будущего. По трезвяку фиг бы такого наговорили. У Туза моего уши торчком во все стороны, как локаторы — собирает инфу.

Я тоже базары процеживаю. Слушаю, что про Семерку новую говорят.

— Может и подучетница. Отвертку видел, прячет. Что нам с того?

— На сольнике срежется! Как два пальца отстрелить.

— Это да, все новые Семерки спекаются на полных сольниках. Что она из себя только через пять месяцев станет ясно, пока войдет, закрепится… а вот за вызов я бы не сказал. За что-то же короновали. На чем просматривали, интересно, не в курсах? Джокера спросить?

Не обломится вам — подумал. К Семерке подошел, чтобы все видели. По плечу постучал, передал авторитета. А сам нашептал сквозь улыбон:

— Харэ сокращаться — выпрямись! Смотреть противно. Так скручиваешься, скоро совсем видно не будет! Не на спецах!

У меня сегодня все получается. День такой. В конторку сбегал, с собой Семерку, ладонь ее оттиснули, все напрочь отсерачили и подписали. Тузы свидетелями. Она теперь владелка — Вт431 системы «Макаров». Ей теперь мордячиться от восьми до восьми.

Отошел размяться с Тузом своим. Насчет Троцкого стал предупреждать.

— Он сейчас цинк толкануть хочет — не подписывайся, просрочка там нехилая. Только если вразброс на пробу. Срисуй маркировку. Потом проследи, чтобы тировский положняк с этой партии не выдавали.

А Туза все о своем колбасит.

— А скоростные парные? Кого с кем в пару?

— На самых сложных? Ту же самую Семерку с собой и бери.

— Шутишь?

Осветлил вопрос:

— Там же что главное? Скорость и спину не подставить. Закрепи ее к себе — лопатки в лопатки — сбруей какой-нибудь схомуть, ноги пусть подберет, да и при, как ломовой. Вали тех, кто спереди, а она пусть с хвоста выскаконышей снимает. В правилах нет такого, что нельзя пристебоном уровень проходить. Никто только не догадался, да и не было таких мелких Семерок. Можешь даже не сам, а Короля с ней выставить, в нем мяса больше.

Представил картину — заухмылялся, и Туз лыбится, на Короля смотрит. Хорошая шутка будет.

— Бубновым против червовых удобнее! — я уже полностью как Джокер рассуждаю, отстранено. — Червовые вызов делают, они свою сетку должны предоставить. Все вписано, а у тебя три дня на маневр. В день стрельб список сдал — озадачил по крупному. Нет времени на обмозговку. По направлениям? Парные? Кого захотел. Где такое записано, чтобы Валет против Валета, а Десятка против Десятки? Тут хоть Семерку против Короля.

— Ну, ты загнул! Так опустить! Чтобы низовой цифровой против картинного? А, не дай пулю, еще и обстреляет? Не простят.

— Так я же не говорю, что именно сегодня. К такому еще никто не созрел. Но рано или поздно будет. Мы ведь тем козырные, что угадывать умудряемся. Перемены будут. Только Туз против Туза — это правильно, это вечно. Ну, ихнего Туза ты знаешь. А уж Короля-то, как облупленного. Сколько с ним колбасился? Шесть! Сколько верх над ним взял? Четыре! Но зато все четыре последние были — подряд! — он тебя бояться стал. А вот сегодняшнего Короля, бывшего вальтового, он ни за что бояться не будет. На этом и играй.

— Думаешь, тоже расслабится?

— То-то и плохо. Если действительно расслабится — лучше пулять будет. У Короля нашего шансов нет, а у Семерки против Десятки есть — вот и подсчитывай — что, где, как… Главное Семерку не свети, в темную к стрельбам подводи. Остальных мозгуй, кого — куда. Может, раз с Королем получается проигрышно, кого-то другого поставить на растерзание? Того же Валета? Чтобы при своих остаться? Разменять фигуры? Но, вот, если уже наш Король против их Валета не устоит… тогда, считай, сдали козыри. А сделает, так все у через цифровых решаться будет. Их расклад. От них будет зависеть, кому в козырях ходить.

— Не путево, как-то…

— А тож! Проиграешь — в петлю не лезь. Другой масти тоже хочется в козырных походить. Сдашь расклад, не торопись лазейку искать, чтобы снова их вызвать. До срока не надо. На полную катушку воспользуйся. Зажировали мы слегка. Зато — вон сколько сроков верхушку держали, пусть хоть кто попробует столько — уже не перебьет. Удержали, но не зажлобились. Рано или поздно — под орех сделаете.

— Сдашь того, кто тебе по Тиру инфу сливает?

— Нет. Обрежу поводок, он свое отработал, пусть гуляет.

Что-то я совсем добрый сегодня. Старею, что ли? Как-никак, пятнадцать скоро стукнет. Такие грустные мысли. Кто старше, заметил, чаще размякают. Раньше не мог понять — почему? Теперь только понял. Они в других себя видят. Смотрят на шкета и узнают. Но сильно размякнуть нельзя — тогда кранты, тот же шкет тебя и завалит, не поперхнется. Вон, Ивыч даже из барака не выходит, хотя любого может пальцем проткнуть. Может, но не хочет. Будто стержень из него вынули. Жалким стал. Сдулся…

Шнурки от еды осоловели. Смотрим на них.

— Надо, чтобы здесь переночевали на матрасах — придумай им какую-нибудь работу левую. Комендантский час скоро для малолеток.

Мы выкатываем, нам и ответ держать. Не забыть бы сортиры после гулянки проверить, всех ли выставили, или кто-то застрял — ихтиандра вызывает.

Первым Семерка солярная удринчался. Не по чину у них как-то получается, должно бы быть наоборот. Ну ладно, это их юристпунденция. Набьют жопу, если что.

Потом Валет-детинушка уехал мозгами, а тело оставил.

Ужирон пошел. Какой-то соляра уже харь не различает, жалуется черному шнурку, уговаривает обидчика его стрельнуть. Слышу бормочет:

— Пошла на измену. Прихожу, а там чужой — морда во-о-от такой наковальней, а у меня вот такой молоточек. Несоразме-е-ерно…

Зависли до темного, аквариум один разбили — рыб ловили, в ботинки складывали — вот Лариска счету обрадуется. Много лет теперь будут вспоминать, как Колода гуляла… А мне свое предстоит…

ГЛЮКОЛОВСТВО

— Слышала, ваши паскударики погуляли нехило?

Лариска, как всегда, громко слишком заходит — это с утра-то! — но вроде не сердится.

— Знаешь, сколько тебе за ту гульбу глючить придется, глюколов ты наш непутевый?

Гулял — знал. Сейчас и думать боюсь — сколько накапало. Лариска мне назидалово лепит, что нельзя так нескромно гулять, не по званию себе позволяю.

— А какое мое такое звание? — спрашиваю. — Ниже Блин Блинычей? И насколько ниже?

Думал, сострю, но получилось как-то некрасиво, потому что не смолчала, напомнило про сегодняшнее.

— На два пункта, пока жив. Скоро в поле тебе. Готов?

— Если бюджет выдержит.

— Раз поле выдерживает, то и поляну, которую ты выкатывал. Повод был?

— Отвальная. Я прощаться ходил в Тир.

Ничего не сказала. А я понял, что и в самом деле ходил прощаться. Ничего не ощущаю. Нет грусти, только пустота…

В коридоре с шоферюгой пересекся. Может, и взаправду случайно.

— Ты как? — спрашиваю.

— Сочиняю роман про вчерашнее — как тихо и мило все прошло.

— Да?

Смотрю скептически. Сомневаюсь я чего-то. Поставили стучать, тут уж выстукивай полную трель, а то… как защемят за одно место — кроликом будешь барабанить. Может, и зря на него грешу. Не простой он рулила. Могли приставить, чтобы рюмки в себя не бросал, не сорвал сегодняшнее. Чтобы руки-ноги целы были. Погружение большое намечается — глюки отправят ловить.

— Ты куда намылился? — рулила спрашивает.

— В умывальню и сортир! Проводишь?

— Провожу! — соглашается охотно. — А потом опять баиньки. Лады? Жирочку к организму подвязать. К вечеру все понадобится… Депрессуешь? Жмет очко?

Вот урод!

И все, кого бы не встретил, вокруг меня танцевать пытаются. — улыбаются бодряще. Ей-ей, испугаюсь!

Странными делами занимаемся. Иногда кажется, что ерундой, но ерунды этой почему-то боятся. Дела у них явно не так хороши, как показалось вначале. Странно это — денег много, а дела не хороши… Ночую каждый раз не там, где в предыдущий. Последние две недели ни разу ночлег не повторился. То гостинице, или дом какой-то заброшенный, заколоченный — под снос, матрас на полу… То в семье, где вопросов не задают — мол, так и надо. Не могу понять — меня ли прячут, сами прячутся от кого-то?

Часто спрашивают про сны. Приходится рассказывать. Когда вру — замечают. Как-то насобачились фильтровать. Не умею я толково врать. Да и смысла не вижу. Разве что, из спортивного интереса? Про сны они все время записывают. И в микрофоны, и отдельно на камеру маленькую. Занятно — штатив здоровенный, а камера — крошка.

Я много всяких историй вижу. Одни хорошо, другие смутно. Иногда картинки одна на другую накладываются, тогда, хоть и резче, но разбредаются они, то ли разные варианты, то ли ответвления. По которому идти, не знаешь.

Возникло ощущение, что даже снов моих боятся. Ежатся от рассказов. Мне это нравится.