Halgen — Русский Север

Василий тем временем смолил свою самую большую лодку. Он деловито промазывал гладкие борта и пристально осматривал свое детище. Не осталось ли где самой малой дырочки или щелочки, через которую в лодочное нутро могла проникнуть незваная гостья, вода. Как любил говаривать сам Вася, «Ладья с водой дружит лишь когда они врозь».

— Обожди, доченька, я закончу. Барская «культура» все одно никуда не сбежит!

Единственная вода, которая была в деревушке — это речушка Зябликовка, такая узкая, что в иных местах древесные ветви перекрывали ее с двух сторон, создавая над ее водами зеленую крышу. Переправиться через эту речку было несложно — повсюду желтели отмели-броды, где шуршащая вода доставала до колена. Вроде не столь и нужны в этих краях лодки. Никогда лодочное дело в этих мелководных краях не было известно, не было и сколько-нибудь знатных мастеров. И все-таки такой мастер взял и появился, им стал Василий.

Все, конечно, началось с детства. Тогда где-то в дальних краях звенела и грохотала война, о которой среди спокойных лесов и полей даже не было ничего известно. Барин, не желая отдавать своих крестьян, терпя от этого убытки, сумел тогда как-то откупиться от рекрутского набора. Поэтому никто из жителей Зябликовки (деревня называлась, как и речка) так и не узнал, что такое ружье и что такое пушка.

Закончилась война так же беззвучно, как и началась. В деревне все оставалось по-прежнему — мычали коровы, хрюкали свиньи, кудахтали куры. Благоухало сено, впитывающее иссушающие лучи солнышка в скирдах и уже сложенное на сеновале. Особенно сладок запах этого сенца был для молодых влюбленных, бокам которых оно делало щекотную мягкость.

Звонили колокола церкви, стоявшей на холме. Звон разносился по полям и лесам, сливаясь с ними воедино. И не могло быть иначе, ибо и прошлое и будущее этих мест никто не сможет отличить от настоящего, где все до смешного просто и одновременно невероятно сложно. Наверное, такое же переплетение простоты со сложностью есть только у светил небесных.

За пределами этого мира, но совсем близко к нему лежал город с его шумной ярмаркой, качелями каруселями и пряниками. Туда обыкновенно отправлялись осенью, всеми семьями, на скрипучих телегах, за которыми тянулись обреченные телята и свиньи, предназначенные на продажу. Пели дудочки и гармошки, весело разливался молодецкий смех. Еще веселее возвращались обратно. Дети хрумкали долгожданными леденцами, девушки рассматривали обновки, мужики булькали хмельными напитками и затягивали радостные песни.

Барин всегда был где-то далеко. Говорили, что за границей. Но многим эта заграница представлялась чем-то вроде большой ямы, которая начинается в том месте, где кончается земля, и тянется неизвестно сколько. Представлять барина сидящим в этой яме было как-то нехорошо, поэтому о нем просто не думали, отмечая только, что он — есть. Его бытие напоминало о себе еженедельной барщиной, о необходимости выполнении которой никто не раздумывал, памятуя слова Писания «Кесарю-кесарево».

Всякий человек, пришедший снаружи, казался удивительной диковинкой, и чтобы посмотреть на него сбегалась не только вся деревня, но прибегали даже из соседней деревушки Колати. Таких людей на памяти одного поколения оставалось всего семь-восемь. В основном — отставные солдаты и странники, державшие путь к святому Иерусалиму, но никогда до него не доходившие. Реже попадались беглые каторжники. К ним народ относился настороженно, но властям (то есть управляющему) их все равно не сдавал. Нельзя с людьми так поступать, не по-божески это! Им разрешали (если надо) переночевать одну ночку, после чего выпроваживали. Солдатам и странникам позволяли жить в деревне столько, сколько пожелает их душа, принимая как дорогих гостей, поднося им все лучшее, что было в деревушке. Потом их рассказы о дальних царствах передавались из уст в уста, обрастали роем выдумок да присказок, обращались в сказки.

Так однажды в деревню и забрел человек новый и необычный — отставной матрос. Такого дива еще никто из сельчан не видал, и его прибытие стало праздником, почище свадьбы. Поселили его в самой богатой избе деревни, принадлежавшей Андрею, отцу Василия. Моряк и рассказал про дальние диковинные моря и жаркие страны, где обитают летучие рыбы и люди с песьими головами, а воды светят ярче солнца. Такой небыли не рассказывал еще никто, даже отставные солдаты, и те ведали о том, что попроще — о немцах, которые обезьяну придумали, или о французах, которые лягушек едят. Но те давние истории теперь показались неинтересными в сравнении с рассказом матроса, например, про зверя, который проглотил их корабль и в нутре которого они прожили целый день, пока тот случайно не чихнул.

Еще моряк рассказал о необычном море, сплошь покрытом льдом, на котором живут невиданные звери, у которых вместо ног рыбьи хвосты. Тех зверей едят медведи, такие же, как живут и в лесах возле Зябликовки, но только белые-белые, словно слепленные из снега. И еще они очень большие, один такой белый медведь — как два Зябликовских бурых.

Летом над тем морем всегда светло, солнышко там ходит по кругу и никогда не заходит. Зимой же — непроглядный мрак, лишь небесные, звездные медведи бросают на холодные снега свои трепетные, беглые лучи.

— Зачем вы плавали в тот край? — спросил Васин отец.

— Мы искали землю, что по ту сторону льдов лежит, — ответил матрос, выпивая хлебное вино и закусывая огурчиком, — На той земле, говорят, всегда тепло, а центром своим она в самое небо уходит! Вот куда нас служба занесла!

Матрос помолчал, достал табак, набил им удивительную трубку и закурил. Вася и его родители впервые увидели такое чудо — чтоб курили не привычную самокруточку, а резную деревянную трубку.

— Но тех краев, где земля в небо уходят, мы так и не повидали, — грустно сказал матрос, — Мороз схватил наш кораблик, да и вморозил его в темный лед. Целую зиму мы мерзли да сухари грызли, и метлы вьюг по нам мели. Думали, что все пропадем, половина команды померло. Но, слава Богу, солнышко пригрело, льды оттаяли, мы и ушли. Царь, когда о нашей доле узнал, сам распорядился матросов землей наградить и по домам отпустить. Вот я и шагаю теперь к своей землице!

Васин отец выслушал рассказ матроса и отложил его в дальний угол амбара своей памяти. Там уже лежали истории, поведанные странниками (от которых Андрей все равно не пошел искать Иерусалим) и солдатами (от которых Андрей не поторопился записаться в рекруты). Все равно жизнь потечет по-прежнему, с пахотой, жатвой и сенокосом. А сказки — тоже дело неплохое, пусть хранятся, пригодятся внукам рассказать.

Другое дело — сам Вася. Он пристал к моряку с расспросами, и тот в конце концов нарисовал ему лодку и корабль, да вдобавок еще выстругал маленький кораблик из полена. Углем на доске он нарисовал и дальнюю землю, как если бы увидел ее с высоты полета птицы. Сам матрос, понятно, тех земель так и не увидал, но запомнил, что такой рисунок имелся у его командира.

На прощанье матрос подарил Васе маленькую белую ракушку. Васенька лизнул ее и ощутил на своем языке вкус горькой соли. Такой же, как далекая морская вода. Он посмотрел на ракушечку и увидел в ней частичку далекого моря. Наверное, она помнила свою родину, как сохраняла на себе ее вкус. Теперь эта ракушка связала маленького крестьянина с далекими водами.

Еще моряк подарил кусочек удивительного прозрачного камня, своим цветом похожего на солнышко. Сначала Вася даже подумал, уж не на светило ли летал за ним матрос. Но камешек был холоден, а в его нутре застыл какой-то жучок. Васенька сразу решил, что жучок тот — живой, он все видит и слышит, только не может шевельнутся. С тех пор он везде носил с собой этот прозрачный удивительный камень, и так никогда и не узнал, что камешек этот именуется янтарем.

— Эх, отправиться бы мне туда! Уж я обязательно найду тот островок, что до неба тянется! — мечтательно говорил Василий.

— Да кто же тебя туда пустит?! — усмехался в ответ отец. И сын понимал, что никто, а его делом останется пахать, сеять да жать.

Но моряк все равно оставил свой след в душе маленького крестьянина. Несбыточная мечта о дальних землях поселилась в его сердце. А руки потихоньку стали осваивать невиданное в этих краях ремесло. Сперва Васенька научился плотничать, что было оценено его отцом.

— Плотницкое дело оно хорошее. Без лавки не уснешь, без стола не потрапезничаешь. Да и мертвеца ведь без домовины в землю не кладут!

И каждую зиму Андрей стал отдавать своего сына в обучение к Степану, самому искусному плотнику здешних краев.

Обучение пошло хорошо, но очень скоро Вася решил сделать такое, чего не умел даже Степан — смастерить лодку. Плотник обиделся и прогнал Василия из учеников. Впрочем, тот уже успел научиться мастерить и лавки, и столы. Он смастерил даже гроб, в котором похоронили умершего от горячки деда Матвея.

Первая лодка Василия вышла смешной и бесполезной. Она черпала воду бортами, не хотела поворачивать туда, куда направлял ее гребец. Но мастер не смутился, и третья его лодка получилась уже неплохой, только текла малость. На пятой лодке можно было переплывать речку Зябликовку, но никто не видел в этом нужды — все привыкли к бродам.

Тут началась весна и пахота. На лодки не осталось времени, и Вася, отложив свой плотницкий инструмент, взялся за соху. Но мысли все равно неслись к невиданному морю, и уши силились уловить его шум. И вот уже поле — это море, по которому разлились воды множества Зябликовок. Летающие над землей ласточки превратились в множество разноцветных морских рыбок. А мерин Сивка, тащивший соху — это корабль, везущий Васю по волнам черной пашни. Но видение быстро проходило, и все возвращалось на свои места. Оставалось лишь удивление от мысли, что и на воде можно построить твердь из самых простых лесных деревьев, а на эту твердь поставить избушку — вот и получится кораблик. Дерево победит воду! Наверное, это из-за того, что в нем сокрыт огненный жар, а огонь всегда побеждает воду, обращая ее в пар. И вода, встречаясь с деревом, боится сокрытого в нем огня, из-за чего мирно несет лодку по своим волнам. Только не дай Бог дереву показать слабость, сдаться, пустить в себя воду! Тут уж она, почти неуловимая, мигом заполнит его и победит, отправив к своему дну, где всегда темно, и где обитает главная ее сила — водяной.

К следующей осени у Василия появилась уже большая лодка, едва протискивающаяся между узеньких бережков Зябликовки. Лодку нагрузили товаром и отправились на ней в город, на ярмарку. Это оказалось проще и быстрее, чем добираться туда на телегах по ухабам и размытым осенними дождями ямам. К тому же и необычнее, а, значит — веселее. Народ с удивлением рассматривал рыбок, выныривающих из глубины возле самых людских глаз. Наверное, удивлялись и рыбешки — никогда прежде им не доводилось видать такое чудо, про которое сразу не поймешь, живое оно или не живое, страшное или не страшное. Оказалось, что не страшное, и рыбехи стали весело играть возле гладких бортов. Они то подплывали близко, то отплывали далеко, то просто весело кружились.

На бродах приходилось закатывать штанины, прыгать за борт, и помогать лодке своей силой. Тут уже мели из блага обратились в препятствие. Но это ничего, как заметил Василий, среди вод всякий груз делается легким, и он при помощи шеста сдвигал свою ладью с отмелей. Лишь на одном из бродов пришлось попросить помощи других мужиков.

За путешествие на ярмарку земляки щедро наградили Василия деньгами. А он взял и потратил эти деньги на полотняную ткань. Из этой ткани он смастерил парус. Помнил ведь из рассказов матроса, что у корабля должен быть парус. Человечья сила — она слаба супротив Божьей воли, а ветер — эта и есть та самая Воля, ведь он легок и невидим, и летит, куда желает. А парус — для того, чтобы услышать и уловить это дуновение, вести корабль, повинуясь ему. Если будет воля небес, то его кораблик понесется по широкому морю, и уткнется носом в берег дальней земли, где всегда тепло, и откуда можно придти на небеса. Была бы только эта воля, над которой Василий не властен, и был бы парус, скроить который — во власти Васи.

Парус был сделан и водружен на ладью. Мастер столкнул кораблик в воды своей речки и уселся под парусом. Тут накатилась волна ветра, ладья разогналась, и с размаху врезалась в соседний берег. Послышался треск — разошлось несколько досок, открыв между собой широкие ворота для воды.

Не взирая на течь Василий положил парус, налег на весла, и вывел свой кораблик опять на середину речушки. Снова поднял парус, и новая волна ветра опять врезала суденышко в песок бережка. Не мог ветер поспеть за многочисленными изгибами речки, которая поворачивала то в одну, то в другую сторону! Парусу подавай морскую гладь, а там, где деревья смыкаются своими верхушками над узенькой водой, он бесполезен.

И Вася вновь замечтался о море. Водные просторы, льды, неслыханный морской шум. Медведи, похожие на наших, но только большие и белые, звери с рыбьими хвостами. И дальняя земля…

Однажды он даже собрался покинуть свою деревню. Просто оттолкнуть лодочку, и поплыть по малой речной воде, которая, по давнему рассказу того моряка, будет делаться все шире и шире. Пока, наконец, не вольется в безбрежное море, где потеряло свои воды столько же рек, ручьев и речушек, сколько звезд на небесах.

Но не мог уже Василий вот так оттолкнуть свою ладью, и исчезнуть из этих краев, породив множество сказаний о себе и своей чудесной лодке. В тот год он женился, и семья прирастила его к земле, на которой трудились его неисчислимые предки. Хозяйство стало главной его заботой, и лето вновь пропиталось мыслями о будущем урожае. Скоро на длинной лавке возле стола кроме жены Дарьи сидели две его дочки — Настя и Вера.

Мастерство превратилось для Василия в отхожий промысел. За его лодками приезжали люди даже из дальних краев, и хорошо ему платили за мастерство. Приезжали даже люди, живущие на берегу большого озера. Они рассказывали, как дивились их соседи, когда узнали, что за лодками они едут подальше от воды, к мастеру, который даже озера в глаза не видел. Но лодками они остались довольны, и, погрузив на телеги, повезли лодки в те в края, где плещется родная их стихия.

Заинтересовался мастерством Василия и барский управляющий. Вместо барщины он стал забирать у Васи одну лодку в месяц. Еще по паре лодок он покупал, чтобы продать их окрестным помещикам — те любили отдыхать, покачиваясь на волнах с дымящим самоваром. Еще они полюбили охоту на уток, которая с недавнего времени снова стала входить в моду.

Хозяйство разрослось. Вместо деревянной избушки Вася построил себе большой дом из камня, диковинку для этих мест. В ремесле ему теперь помогали двое подмастерьев. С удовольствием он похлопывал щедро просмоленные борта своих ладей, своих детищ.

Была у Васи и мечта. Он побеждал воду с помощью сухого дерева, чуя сокрытый в древесных волокнах солнечный жар. Но Василий видел, как легко ледяные глыбы могут раздавить его лодочки, если переплывать на них речку во время ледостава или ледохода. Однажды он оказался в ледяной воде, когда его ладья была разрезана острой льдиной, точно серпом. Тогда Василий задумался, как нежным деревом победить прочный лед. Вроде бы лед — это та же вода, только мерзлая, и, значит, она тоже должна бояться огня. Но нет ведь, не боится!

И мастер стал пробовать сделать свои лодки прочнее. Он мастерил двойные и тройные борта, а одну из ладей даже оббил железом. Потом Василий грузил на них мешки с землей, и во время ледохода выпускал суденышки в самый водоворот. Льды с одинаковым равнодушием давили их все, как бы не старался мастер сделать борта крепче. Тогда Вася сообразил, что сражаться со льдами — бесполезно, вместо этого надо попробовать подружиться с ними, уступить им, пусть даже и подпустив их под себя. И он смастерил такую ладью, которая от поцелуев суровых льдов не разламывается, а только выталкивается на их гладь. Лодочка эта вполне годилась, чтобы плавать на ней и в ледоход и в ледостав. Если и заберется случаем на льдину, ничего страшного, всегда можно столкнуть веслом.

Вскоре нашлись на новую лодку и покупатели. Ее купили два молчаливых человека, приехавших из берегов далекого ледяного моря. Один из них, который был повыше ростом, не проронил Василию ни одного слова. Второй, поменьше, с задубленным красным лицом, оказался охочее на рассказы. Он поведал, что в землях, где они живут, нет бар, вернее, там есть только один барин — ледяной океан. Все, что надобно для жизни, дает им этот океан, но он и забирает себе лучших людей. Каждую осень они в своем селении недосчитываются то одного, то двух человек. Рыдают ребятишки, остающиеся сиротами. И нигде не остается даже могил от тех пропавших людей и никому неведомо, где покоится их прах. Потому поминать их приходят на холодный берег. А на кладбище, что возле их деревни, лежат лишь женщины да детишки, умершие в младенчестве. Никто из мужиков до могилы не доживает.

— Они, верно, до другого берега доплывают да в небеса и уходят! — промолвил Василий.

Гости удивленно посмотрели на мастера. Словно тот вдруг заглянул в какой-то потайной уголок их мыслей. Но ничего не ответили. И Василию сделалось стыдно, он даже покраснел.

Гости безмолвно расплатились, переплатив втрое лишку. После этого они столкнули ладью в речку и поплыли на ней прочь из деревни. Туда, куда никогда не отправлялись ни деревенские, ни сам Василий. Мастер долго провожал взглядом этих людей, жителей полуночных краев. «Выходит, и по нашей речушке доплыть туда можно!», неожиданно подумал он, словно услыхал ответ на свое давнее предчувствие.

Неожиданно на всех его прежних мыслях и предчувствиях был поставлен большущий восклицательный знак. Все — правда, все есть на самом деле. И ледяной океан, и земли, уходящие в небо! Его детище, ладья, отправилась туда, и, быть может, когда-нибудь коснется тех дальних берегов, которые он столько раз видел в неясных снах.

Через три дня Василий усомнился, что видел странных северных людей. Может, это тоже был сон? Но его руки хорошо помнили шероховатости того дерева, из которого он срубил свою первую ледоходную лодку, которой теперь нигде поблизости не было. С закрытыми глазами он мог себе представить, как продолжает гладить ее борта. Будто его рука отрублена, и теперь летит вслед за северянами, не в силах оторваться от осязания того, что она сотворила.

Мучительно хотелось рубить новую ладью и плыть туда же, на север, вслед за теми гостями. Но хозяйство, семья и дети удерживали мастера крепче, чем когтистый якорь-кошка.

— Барин культуру привез, — пропела опять Настя, и Вася вспомнил, что за свои годы видел барина всего лишь пару раз. Лицо помещика показалось тогда столь бледным, что даже не сохранилось в памяти, растаяло, как клубок тумана.

Василий вышел на улицу. По всей деревни то там то здесь торчали какие-то белые, будто слепленные из снега люди. Он прикоснулся к одному из них, и под кожу тут же прорвался озноб. Фигура стояла холодной и неподвижной. «Мертвец», решил Василий. Отойдя подальше он разглядел, что удивившее и напугавшее его тело — это голая женщина поверхность которой была белесо-каменистой. Чуть поодаль стояли такие же голые мужики.

— Что это? — спросил Вася проходившего мимо старосту Пахома. Тот тоже с удивлением рассматривал тела голых каменных мертвецов.

— Культура, барин говорит, — пожал плечами Пахом, — За границей он говорит, повсюду такие стоят. Вот и у нас он решил сделать, чтоб как за границей!

Василий огляделся окрест. Нет, ничего больше не изменилось. Кругом стоят те же избы, что и прежде, течет та же самая река, на холме возвышается та же церковь, а вдалеке чернеет прежний лес. Нет, не могли родить эти края целую ватагу белокаменных мертвяков!

— Неужто так можно?! — ужаснулся Василий.

— Что же, — пожал плечами староста, — Наше мужичье дело оно — маленькое! Как барин скажет, так и будет! Против барской воли не попрешь, а дури у них, бар, хоть отбавляй!

Василий прошелся по улочке и внезапно остановился. На него глянуло голое женское тело, голова которого была украшена ровными полукруглыми рогами. Вася отшатнулся. Тем временем на небе засверкала полная луна, и, выйдя из-за облака, она отбросила от фигуры рогатую тень, упавшую прямо на ногу Василия. «Бесы! И барин — заморский бес, то-то лицо у него такое белое, как у мертвяка!», пронеслась в голове страшная мысль.

Боялись странных камней и другие сельчане. Они обходили их стороной, стараясь не поворачивать голову. Родная для множества предков деревушка неожиданно сделалась чужой, в которой не станешь жить сам и не пожелаешь жить потомкам.

Ночью тревожно было даже в нутре Васиного дома. Казалось, будто мертвые глаза каменных истуканов заглядывают в самую щель между ставнями. Даша вздрагивала во сне, а Василий до самого рассвета не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца он сказал:

— Отправляемся искать счастья. На север.

— Как же мы жить там станем? — охнула Даша.

— С моим ремеслом не пропадем!

Жена кивнула головой. И они принялись сносить свой скарб в ледоходную ладью, которую Василий уже смастерил к тому времени. Делали это они, конечно же, тихо и скрытно. Скорее всего, прознай барин или его управляющий о подготовке побега, они бы приложили все усилия, чтоб задержать полезного мастера.

С третьими петухами Василий оттолкнул веслом свою ладью. Привычно зашуршала и забулькала вода. Речка понесла их прочь. Скоро деревня стала едва заметна за редким осиновым лесочком, а потом речной поворот и вовсе скрыл ее от глаз. Все, не было больше Зябликовки, где родилось и умерло множество предков Василия и Дарьи. Их могилы тоже скрылись вместе с деревушкой.

А река петляла, плескалась волнами, играла рыбьими стайками. Проплыл город, куда они столько раз отправлялись на ярмарку, и тоже потерялся за спиной, растаял. Дальше — еще множество поворотов, темных омутов, золотисто-желтых мелей. Все шире и шире делалась река, принимая к себе, как дорогих гостей, все новые реки и речушки. Наконец она сама пришла в гости к большой, широкой реке, воды которой медленно текли в теплые края.

— Нет, мы пойдем на север. Супротив вод! — неожиданно решил Василий и налег на весла.

Дарья и дочки покорно кивнули головами. Против отцовой воли не пойдешь. И забурлила вода у весел и возле носа ладьи. Непокорная стихия сдалась под напором могучих рук мастера, только пот выступил на лице Василия, только кровавые мозоли выросли на его пальцах.

День за днем продолжался их путь. Ночевали обычно на берегу, разводя костер и греясь возле него — ночи становились холодными. Ели припасенный хлеб и кашу, сваренную из взятой с собой муки. Днем Даша и дочки могли еще отоспаться на тряпье, что было набросано по дощатому настилу. Но Василию приходилось полагаться только на силу своих богатырских рук, отмеряя ими сырые водяные версты.

Река неожиданно стала сжиматься. Все меньше и меньше становилась она, вот уже стала почти как Зябликовка. Берега тоже сделались топкими, болотистыми, на которых уже не было живительных сухих лесов с грибами и ягодами. Одни лишь мхи да болота.

В одном месте кусты оказались беспощадно вырублены. Кое-где лежали жерди.

— Вы погрейтесь, а я пойду посмотрю, что там, — сказал Василий домочадцам.

Нарубив тонких сухих елочек, он разложил небольшой костер, после чего отправился вперед. Вернулся он только к вечеру и поведал, что там, впереди — другая река, несущая свои воды к северу. Должно быть и лес здесь вырублен для того, чтобы ладьи перетаскивать сподручнее было.

Три дня волокли они по этой дороге тяжелую лодку. Облепленные грязью, пропитанные потом Василий, Даша и его дочки когда совсем выбивались из сил, падали в траву рядом с этой странной корабельной дорогой, и забывались коротким непроглядным сном. Как только открывали глаза — впрягались снова, и опять скрип и чавканье разносилось по лесу. Иногда приходилось останавливаться, чтобы подстелить жердей. Василий брался за топор и принимался валить молодые деревья, которые так никогда и не увидят окрестный мир со своей взрослой высоты. Дарья таскала жерди и стелила их на дорогу. Потом они снова впрягались.

Больше всех уставали дочки. Не зная, для чего затеяно это дело, но полагая, что раз затеял его отец, то оно праведное и хорошее, они отдавали сил гораздо больше, чем могли отдать. На второй день волока Василию пришлось отогнать дочерей от лодки, но они все равно подбегали к ней и изо всех сил старались помочь. Нельзя же стоять в сторонке и смотреть, как родители скрипят и обливаются потом! В конце концов, для них придумали особое дело — собирать по окрестностям грибы а потом жарить их на костре, чтоб была еда.

Волок закончился, и ладья радостно поцеловала брюхом родную стихию. Веселые волны разошлись от нее во все стороны.

— Теперь по течению. Легче будет, — радостно сказал Василий.

— Все-таки скажи мне, зачем мы плывем на север? Ведь все холоднее и холоднее. Скоро в таких краях окажемся, где и рожь не родит! — неожиданно спросила жена.

И Василий стал рассказывать ей про те места, где нет бар, вернее, где один барин — ледяной океан. Дочек они там отдадут замуж, и они на всю жизнь останутся свободными, и будут взирать на океан, дожидаясь своих мужей. А у них самих дело идет уже к старости, и Василий не может умереть, не повидав тех краев, где земли уходят в небеса.

— Я с тобой! — твердо сказала Даша, — Я с тобой в те земли отправлюсь!

Василий кивнул головой.

Вскоре они добрались до северного города с множеством церквей на берегах неширокой реки. Деревянные дома этого города отличались очень затейливой резьбой, будто сам мороз вывел их. Холод зимних снежинок сливался в них с жаром резных посолоней. Там наконец они остановились. Василий занялся ремеслом, которое в этих водянистых краях оказалось очень полезным.

Сперва жили в ладье, храня на ней свой скудный скарб, греясь и готовя у костра на берегу. Потом Василий взялся за постройку дома. Дом он решил ставить каменный, вопреки обычаям этих мест.

— Дереву место в воде, ибо оно — огонь. А суша — она для камня, который из нее и родится, — отвечал мастер тем, кто с любопытством разглядывал диковинную для этих мест постройку.

Вскоре они опять обзавелись хозяйством и даже разбогатели. Василий стал уважаемым человеком, к нему часто обращались за советом. Выдали замуж дочек, за купеческих сынов, и вскоре Василий увидал внуков.

По всему выходило, что не зря они перебрались в эти края. Жить стало и радостнее и богаче. У купцов, приплывавших из далеких земель, они покупали шелка и бархаты, блестящие сапоги, и даже стекло. Скоро оконца дома стали прозрачными, словно затянутые льдом — Василий купил новую диковинку, слюду, которая куда как веселее привычного бычьего пузыря.

Но старая ладья по-прежнему стояла в особом сарайчике, который Василий соорудил на берегу речки. Вроде и плыть дальше уже не надо, и не престало искать большего счастья, чем они сейчас обрели. Но на дрова рубить ее было жалко — ведь лодка была сделана из деревьев, выросших в родных краях, на родине. Значит, она хранила в себе частички тепла родных мест. Гладкие борта не трогала гниль, не грызли ее и жуки-древоточцы. Казалось, будто лодка заснула в ожидании чего-то дальнего, но обязательного и неизбежного. Тронь ее, и она проснется. Готовая нести стареющего Василия и его семью дальше, хоть по теплым волнам, хоть по ледяным.

Внуки подросли, сделались бойкими и резвыми, жадно смотрящими в разные стороны горизонта. Им тоже хотелось в путь, в дальние дали, откуда дуют ветры и куда прячется солнце. А Василий с Дарьей совсем состарились. Одной зимой Даша захворала, да так, что едва могла подняться на ноги. Ей становилось все хуже и хуже. Доктора, которых Василий пригласил за свои большие деньги сказали, что жить ей осталось совсем немного, до осени, не дольше. Дед Василий, само собой, накричал на них, сказав, что позвал их для того, чтобы они исцеляли его жену, а не злопророчествовали. Те только жали плечами. Василий сам понимал, что время ему не обмануть и не купить, что старость и смерть не избежать, как не избежать зимних сосулек.

И как только весной с реки сошел лед, старик решил, что медлить некогда, пора отправляться в путь. Следующую ночь он латал и смолил свою старую ладью, укладывал в нее свой скарб, который мог прихватить в дорогу. Опять они отправлялись, и опять — тайком. На этот раз — втайне от дочек и внуков, чтобы те не удерживали, не умоляли, и, главное — не рыдали, покрывая солью своих слез их невидимый след на воде.

Когда Василий оттолкнул ладью, Даша беспомощно лежала на настиле, закутавшись в меховые шкуры. Они беззвучно понеслись по речке, которая несла певучее, как и ее воды, название Сухона. Плыть было по течению, и старик Василий не останавливался. Даже его сон превратился в короткое забытье у кормового весла, которое время от времени все-таки охватывало его. Иногда во время такого белого сна ладья притыкалась носом к берегу, но чаще — продолжала нестись по темным водам. В воздухе, несмотря на холод северных краев, все равно пахло весной. Берега уже расцвечивались зелененькой травкой, и деревья махали вслед ладье беззащитными, почти прозрачными листочками.

Река принимала в себя новые воды, ширилась, становилась все могучее и могучее. И однажды на рассвете Василий разглядел впереди ладьи покрытую солнечным золотом рябь большого моря, океана. Не издав ни единого звука, лодка вошла в нее и понеслась по неведомой глади. Тут Василий поставил давно заготовленный парус, сделанный почти что сорок лет тому назад.

— Даша, смотри, ледовый океан! — сказал он жене. Та беспомощно подняла голову и окинула пространство невидящими глазами.

Повсюду плавали островки льдинок, по которым Василий понял, что это тот самый океан, к которому он рвался все свои годы.

На другой день налетел ветер, и вслед за ним со всех сторон на лодку бросились горы холодных волн. Они хотели перевернуть ее, вытряхнуть две почти погасшие искорки жизни, еще теплившиеся за просмоленными бортами. Сперва Василий пытался спорить с сердитым морем, но потом махнул рукой. Все одно куда-нибудь да вынесет. Он лег рядом с Дарьей и разглядывал качающееся круглое небо, такое белое, почти прозрачное. У него на родине оно было куда как гуще, непролазнее. Погибнут они или уцелеют, все одно им туда дорога, иного пути быть не может.

На четвертый денек шум стих, волны разгладились. Зато белые острова выросли у бортов ладьи. Словно какая-то сила взяла да и перенесла зимние поля, бросила их в море, и они теперь здесь поплыли, дивясь зыбкости того, что теперь оказалось под ними. Одно из таких полей оказалось покрытым зверями, у которых вместо лап были рыбьи хвосты. «Все в точности, как сказано», вспомнил дед Василий, понимая, что если сбылось что-то, значит, сбудется все.

Ладья ухитрялась проплывать между льдин, лишь слегка царапая о них свои борта. И вскоре они оказались так далеко от родных берегов, как едва ли заплывал кто-нибудь из людей. Наконец Василий увидел и медведей, почти таких же, как на его родине, только очень больших и белых. Медведи удивленно посмотрели на невидаль, но даже не пошевелились. Видимо, решили не трогать того, о чем не знают, о чем не говорили им своим рыком матери-медведицы.

Лед становился суровее и суровее. Наконец ладья уткнулась в край целой ледяной страны, у которой не было ни конца, ни края. Плыть дальше было уже нельзя, потому что некуда.

— Дарьюшка, вставай, мы приплыли! — промолвил дед, тормоша ее за плечо.

И Дарья поднялась. Неведомо, откуда к ней пришли силы, но она сделала шаг, потом — еще один. Старики спрыгнули с борта ладьи и заковыляли по снежной целине. Все быстрей и быстрей становились их шаги. Наконец, они побежали. Под их ногами проносился шершавый лед, покрытый колючим снегом, и оставался за спиной. Там же пропадали и глубокие следы их ног, впечатывающиеся в вековой лед, прежде, наверное, считавший себя неприкосновенным.

Сколько длился этот их бег — неизвестно, ибо не было человеческого существа, которое смогло бы увидеть двух резво мчавшихся стариков. Не было тут и времени, вместо света и тьмы с небес лился лишь непрекращающийся белый свет, который отражался снегом и потому струился со всех сторон. Внезапно потеплело. Жаркие волны прокатились по сморщенным старческим лицам, вымывая из них старость и разглаживая морщины минувших лет. Вот уже под ногами шевельнулась зеленая травка, вот пробежали первые кустики. Наконец помолодевшие тела нырнули в густой яблоневый сад, сплошь усеянный спелыми плодами. Василий и Даша чувствовали себя сейчас, как в давний день свадьбы, и в их ушах звенела почти забытая музыка того дня. Да, это был их новый брак, брак небесный. И венчала их большая гора, в которую переходил пышный полярный сад. Множество золотистых ручьев сбегало с той горы, струилось под ногами, обдавая лица молодящими светлыми брызгами. Забыта старость, забыты хвори, забыты тяготы прошлой жизни.

У горы не было вершины. Она переходила прямо в прозрачные небеса, ни то срастаясь с ними, ни то переливаясь в них. Склон горы оказался тоже покрыт пышным садом, который с высотой становился только красивее, ароматнее. Василий и Дарья стремительно взлетали вверх, внезапно сделавшись легче своих тел.

Белые медвежата обнюхивали лодку, в которой лежали два замерзших старых человеческих тела. Сколько они там лежат — не знал никто, да и некому было знать. Медведей такой вопрос мало волнует. Мама-медведица, заметив, что ее малыши, вместо того, чтобы учиться рыбной ловлей, заняты чем-то долгим, живой горой подбежала к ним, и одним ударом увесистой лапы отогнала лодку прочь от льдины. То, чего никогда не видел, лучше не трогать! А то и до беды недалеко.

Лодка поплыла дальше по белым просторам, подгоняемая попутными ветрами. Но Василия и Дарьи в ней не было, они скрылись на вершине уходящих в небеса земель. Вера провела их сквозь жизнь, старость и смерть, и подняла на самое небо.

Товарищ Хальген

2008 год