Роман Шиян — ПОЕЗД ОТПРАВЛЯЕТСЯ В НИРВАНУ

Появился я на свет в довольно молодом, по российским меркам, городе    Волгодонске. Мы жили в четырнадцатиэтажном доме, на третьем этаже в двухкомнатной квартире. Вид из окон представлял собой композицию из четырёх монументальных зданий, образующих между собой некое полузамкнутое пространство, засаженное изнутри по периметру одинарным рядом высоких тополей. Взглянул вниз –

асфальтовая площадка, точно на блюдечке, предстаёт с узкими аллейками вдоль домов, по которым, обыкновенно, шли пешеходы, резвились дети. По краям стояли машины, а в центре площадки покоилась водонапорная станция. Задрал голову вверх, а там неизменно возвышается бессолнечное небо, насыщенно синее, пересечённое редкими длинными проводами, соединяющими многоэтажки. Иногда, будто по морю, в вышине проплывали одинокие белые кучевые облака-корабли или безразмерные чёрно-серые тучи-одеяла, чуть ли не касаясь крыш, стягивали небо, предвещая дождь целебный, гром бодрящий и молнии потрясные.

У моих родителей я был уже третьим ребёнком. Первый, Саша, прожив всего три дня, умер от асфиксии. Вторым — появилась на свет сестра Лена. А спустя 11 годков «вылупился» чувачок Рома — ни дать, ни взять братец младшой, сыночек родимый.

Итак. В начале было… Нет, это не про меня. Откуда ж путь истории моей держать?.. Воспоминания раннего детства отрывочны — на видео снять себя как-то не сообразил. Моя память, как запутанный оравой кошек, шерстяной клубок. Ладно, не буду особо заморачиваться. Пожалуй, начну с того, что сидел я на коленках в кроватке, изнутри обложенной подушками, дабы нечаянно не изувечила себя деточка. Сестра Лена вместе с мамой в это время лепили на кухне пельмени. И заметили они, что крики мои стихли, нарушая обычный шумовой фон в квартире за последние месяцы. В спальне, где обыкновенно пребывало моё несмолкающее тело, внезапно наступала тишина.

— Мам, что-то с Ромкой не то, — забеспокоилась Лена.

— Пойди — посмотри.

А спокойствие воцарилось в двухкомнатной квартире потому, что я, сидя на коленях и плохо управляя своим туловищем, случайно упал головой вниз, упёршись в матрас. Чувствую нарастающий дискомфорт. Дышу с трудном. Руки без контроля — не помогают. Я полусознательно попятился вперёд, отталкиваясь ногами и надеясь головой пробиться в более блаженные условия. Но вместо этого моя голова забилась под пирамиду подушек, и дышать стало уж совсем нечем. Мне хреново, отчего я сильно начинаю нервничать: воздух кончается с каждым моим взбрыком. В спальню вбежала сестра, скинула с меня подушки и подняла туловище братика в вертикальное положение. Судорожно захватив воздух свободы, и, насытившись им, я снова заорал.

— О-о-о! Начинается, — прокомментировала Лена. — Нормально!

И ушла на кухню помогать маме.

*****

«Опять холодной водой — в лицо?!», морщась спросонья, внутренне возмущаюсь я каждое утро, недовольно машу головой и кряхчу в маминых руках.

*****

Первым моим словом было отнюдь ни «мама», ни «папа», ни «Родина» и ни «синхрофазотрон», а компрометирующее — «дядя». Папа, узнав об этом, пришёл в недоумение. Но всё оказалось довольно просто — большую часть времени я, младенец, проводил с мамой в больнице и, когда приходил врач для осмотра, мама говорила:

— Вот, сынок, к нам дядя пришёл.

Можно провести аналогию с говорящим попугаем. Если его часто просить: «Ну, скажи — “противогаз”» — он в конечном итоге скажет, да ещё и рифму точную подберёт.

*****

Шло время — я эволюционировал, и, примерно, в год и 4 месяца проявил не дюжинные ораторские способности.

Было время обеда и дефицита на куриные яйца.

Мама спросила меня:

— Ром, яйцо будешь?

Я, надув и без того круглые щёки, отрицательно замотал головой. Мол: «Нужны мне ваши яйца!». И продолжил угрюмо наблюдать за происходящим на кухне.

— Мам, можно я съем, если он не хочет? — спросила дочка.

— Конечно, ешь на здоровье.

Я напряжённо следил, как сестричка старательно очищает яйцо от скорлупы — бывшей моей собственности. Мне вовсе не хотелось есть яйцо, но отдать его Ленке, которая старалась помыкать мной, — никогда! И тогда я выдал фразу, достойную Шекспировского «Гамлета»:

— Отдай! Моё яйцо!

Реплика произвела ошеломляющий эффект на мою сестру.

— Сейчас, сейчас, Ромик. Конечно, дам, — ответила Лена, завершая очищать дрожащими руками скорлупу.

Собственность была возвращена первоначальному владельцу.

*****

Сижу я на ковре в зале один, воображая себя главнокомандующим, среди разбросанных оловянных солдатиков и строго вопрошаю воображаемых родителей, будто бы априори наблюдающих за мной: «Почему они меня не слушаются?!».

*****

Что скрывать, я был нервным, капризным и эгоистичным малышом. Всех забадывал своими воплями, и днём, и ночью. Чуть что не по душе — истерика. Мои родители знали отличную успокоительную процедуру — отшлёпать меня по мягкому месту. Действовало безотказно. Днём. Но ночью я орал совсем по-иному, «как резанный». Мои, сводившие с ума всю семью ночные рулады, не были проявлением капризов. Я очень боялся темноты. Родители укладывали меня спать, гасили свет, закрывали двери в спальне, и, через некоторое время, я начинал кричать. Мама и папа не могли понять, в чём причина: накормленный, сухой, чистый. Научивший более-менее выражать свои мысли, я просил родителей:

— Не выключайте свет. Я боюсь.

— Спи, сынок, — говорили они. — Ничего страшного нет.

И выключали свет, закрывали двери. Меня охватывал отупляющий страх, нарастающая тревога. Будто я никому не нужен, один в целом мире. И начинались кошмарные сны наяву. Помню, будто моя кровать поднимается к самому потолку — я боюсь упасть и разбиться. Снова мой протяжный крик раздаётся в спальне. Вбегает папа, схватил меня за руку:

— Рома, что случилось?

— Мне страшно, — приходя в себя, отвечаю я.

— Не бойся. Всё нормально. У тебя что-то болит?

— Нет.

— Ну, успокойся. Всё хорошо.

Я успокаиваюсь. Папа уходит, закрывает двери и всё начинается снова. Я ощущаю в спальне помимо моей сестры присутствие кого-то ещё: страшного, шепчущего какие-то непонятные зловещие слова… Так продолжалось до трёх лет. По рассказам мамы, врачи говорили, что у меня — головные боли. Ясно, что в результате родовой травмы часть моего мозга немного «искрила»: не только двигательная, но и та, которая отвечает за индивидуальное восприятие человеком себя в пространстве. С её помощью люди мгновенно въезжают в тему, где заканчиваются границы их собственного тела, и начинается всё остальное пространство. Поэтому нормальный человек, когда у него, допустим, чешется ухо, ковыряется в своём, а не в чужом. А мои «головные боли» — не что иное, как заблуждение врачей.

Стоит отметить ещё одну фишку моего младенческого мышления. Вплоть до поступления в спецшколу, я мыслил образами. Попросту говоря, если я хотел трапезничать, мозг не парился над сочинением словесного призыва: «ням-ням!», а постепенно погружал меня в виртуальную реальность — готовую образную картину того, как я поглощаю всякие сладости, деликатесы, чувствуя при этом вкус и запах еды. Однако желудок вскоре подмечал подвох и начинал нудно тянуть своё, в подробностях. Тогда только, чтобы родители или сестра поняли, чего мне хочется, я с трудом превращал желание в речевую форму, как мясо превращается в фарш. Так что, если вам покажется, что младенец слишком правильно мыслит, прошу прощения за вольность «перевода».

*****

Немного повзрослев, традиционно играть в игрушки я разлюбил — мне, страсть, как нравилось их разбирать ради любопытства: а что же там внутри? Причём, главным инструментом моих варварских экспериментов были зубы. Редкая конструкция выдерживала под натиском этого инструмента. Хотя, иногда я сталкивался с серьёзными трудностями в освоении «машиностроения» и «робототехники». В таких случаях мной применялся метод тотального разрушения: я бросал игрушки о стену и любая «загадка природы» раскрывалась перед моим взором в два счёта. Завидев следы моих «открытий», мама и папа наказывали меня по системе «а-на-на». Я недоумевал: «Подумаешь — обои испортил! Ну и что, что соседи жалуются. Зато я узнал, из чего состоит…». Далее следовал внушительный список моих «открытий».

Как правило, внутренности игрушек меня разочаровывали. Я надеялся, разобрав очередную забавную «кибернетическую систему», найти там что-то волшебное, например, шапку-невидимку, маленьких человечков, мелофон, или выпустить на волю джина, который… Короче, очень даже непросто так совершал я вскрытия многочисленным машинкам, мишкам, Ванька-встанькам… Родители, не догадываясь о моих благих побуждениях, ругались:

— Что ж ты всё курочишь?! Мы покупаем, значит, а ты — всё ломаешь. Больше ничего не получишь.

Зря они этот «экспорт» прекратили. Спустя какое-то время я, не найдя в квартире ни одной целой игрушки, случайно заприметил на полке шкафа массивную 1,5-вольтовую батарейку. Мой мозг стал усиленно думать над задачей, как достать столь невиданный ранее предмет, который являлся для меня новой неразгрызанной китайской шкатулкой.

Когда родители отправились ужинать, а сестра — выполнять домашнее задание, я закинул на полку левой рукой с пятой попытки что-то плюшевое и заполучил столь желанную неисследованную вещицу, свалившуюся к моим ногам, подобно подстреленной куропатке. Это был довольно сложный трюк, поскольку на ногах я не стоял, а ползал на коленках вплоть до шести лет, потому высота до полки была весьма ощутимой.

Моей добычей стала гальваническая батарейка фирмы «Орион», в золотисто-зелёном защитном металлическом корпусе. Я сразу заметил слабое место, откуда можно было начать демонтажные работы столь удивительной штуки. Тоненькая прорезь на защитном корпусе батарейки говорила о том, что оболочка не литая. Вдобавок, у меня имелась отвёртка, которую я выклянчил у папы, убедив его ответом на вопрос «Зачем?..», лаконичным и исчерпывающим словом «Нужно!». И я с усердием принялся грызть, кусать и отслаивать золотисто-зелёную «броню». Запах изломанного металла своей новизной вдохновлял меня на «великие свершения». В конце концов, оболочка была сорвана моими зубами с батарейки, как кожура с сосиски. Теперь передо мной лежал предмет, напоминающий небольшой стаканчик из шероховатого серебристо-серого металла. Сверху стаканчик оказался залит смолой, а в середине находился чёрный графитовый стержень с металлической шляпкой. Я задумался, как достать из батарейки этот стержень. Из «объятий» моих зубов выскальзывала металлическая шляпка, за которую я хотел выдернуть графит. Мне пришла идея попробовать на прочность стаканчик из шероховатого металла (это был, как я узнал позже от недоумевающего папы, цинк). На мою радость он оказался довольно мягким и хрупким для моих зубов. Стаканчик треснул пополам, и из него посыпалась угольная масса, пропитанная щёлочью, как стало мне ясно в дальнейшем из тех же источников. Отплёвываясь на ковёр, я осторожно достал ртом из разобранной батарейки столь дорогой моему сердцу графитовый стержень. «Теперь мне не нужен простой карандаш, который так легко ломается. Теперь я буду рисовать вот этой штукой!», был сделан мной рациональный вывод после проделанной «трепанации» батарейки.

После ужина моих родителей ожидал шокирующий перформанс: эскиз «Чёрного квадрата» (полотно — ковёр) и моё сакраментальное выражение: «Оно само». Полный дадаизм*.

По-видимому, мама с папой пересмотрели свое первоначальное решение о прекращении поставок новых игрушек для моей коллекции и, спустя несколько дней, подарили мне железный грузовик. Грузовику я, недолго думая, «вскрыл» кузов, чтоб «как у настоящей машины».

*****

Вот ещё история, на мой взгляд, достойная пера Конан Дойла. В трёхлетнем возрасте я нарушил Уголовный кодекс СССР, и совершил кражу со взломом. Произошло это так.

Однажды вечером я остался один: папа работал, сестра училась, а мама решила сбегать в ближайший магазин за хлебом. Мне — скучно. Но передо мной стоял неисследованный на содержимое шкаф. Все дверцы были закрыты. Но я знал, что нужно всего лишь потянуть за ручку, и дверца откроется.

«Так, — раздумывал я. — Левой рукой я, конечно, дотянусь до ручки и… дёрну так, что выломаю дверцу, в лучшем случае — сверну набекрень. Тогда заметят, наверняка. Здесь нужен изящный подход». И с этими мыслями я подполз к заветной цели. Схватил зубами ручку и потянул на себя. Дверца приоткрылась. Далее я просунул в щель подбородок и повернул голову в правую сторону. Часть содержимого шкафа была успешно рассекречена. Но долго любоваться «сокровищами» я не стал, ибо в скором времени родители, или сестра должны были вернуться. Объектом кражи стал кошелёк, точнее разноцветные бумажки в нём.

«Если спрятать кошелёк — заметят. Точно заметят», пришёл я к логическому умозаключению и принялся вытягивать из него по одной купюре. Они необычно пахли. Эта была ювелирная работа: кошелёк был защёлкнут, и бумажки требовалось вытянуть зубами, не порвав их. Я вытянул почти всё, что выглядывало из кошелька, оставив для отвода глаз пару купюр. А сами деньги засунул под софу. В книжки, которые часто читала мне мама, прятать месячную зарплату родителей было небезопасно. Об этом я сообразил сразу.

Утром в субботу родители настойчиво допытывались у меня: не лазил ли я в шкаф?

В тот момент меня осенило, что если я признаюсь в содеянном, то мне влетит по первое число. Ответ был один и односложный:

— Не-а.

— Точно, — переспросила мама.

— Да.

Бедная сестра! — первый подозреваемый — психологический прессинг тяжело сказывается на детской психике. Наверно, ещё б чуть-чуть, и она бы призналась в том, чего не совершала. «Ромка бы не смог… Папе и маме красть друг у друга деньги — чушь собачья. Значит, всё-таки я, во сне крала», мучили, наверно, мою Ленку всякие домыслы.

Одного я не учёл, что каждую неделю мама делала генеральную уборку. Она испытала лёгкий шок, когда, протирая под софой, вымела из-под неё шваброй денежные знаки.

Родители отшлёпали меня грязным тапком — как же это унизительно — и строго-настрого запретили лазить в шкаф.

Потом спросили:

— Ну, зачем же ты их крал?! Всё равно ничего не смог бы купить!

— Не знаю, — промямлил я.

Лишь через годы, мне открылось, зачем люди совершают сходные моему поступки: покоряют вершины, рискуя сломать шею, проматывают целые состояния в казино, гоняют на тачках с запредельными скоростями… Просто им скучно жить в пределах общепринятых норм. Людям нравится контролировать страх, повышать уровень адреналина в крови.

*****

Помимо любопытства, мне было присуще и чувство гордости. Устав возиться с игрушками, я приползал на кухню, где мама с сестрой обсуждали разные темы. Мне было интересно послушать, о чём идёт разговор. Лена любила меня подразнить и однажды прокомментировала моё пришествие словами:

— О! Мока явился!

— Ома я! Ома! — не выговаривая букву «р», возмутился я такому панибратскому отношению к своей персоне.

Лена продолжала раззадоривать:

— Ома, Ома. Закон Ома, во!

Я хотел, было, тоже что-нибудь сострить на счёт её имени, но подумал и не стал. «Закон Ома» — это звучит гордо!

*****

Знакомых, а тем более друзей у меня не было. Мама или папа вывозили моё тело в коляске на улицу погулять. Детей — много: строят домики в песочнице, гоняют на велосипедах, играют в прятки. Но я их не интересовал. Иногда дети подбегали и спрашивали: «А чего ты такой?». Этот вопрос меня унижал. Я, уставившись в асфальт, что-то бормотал и замыкался в себе. А они, не пригласив поиграть вместе, и не попрощавшись со мной, убегали, чтобы снова продолжить свои забавы. Может быть, на интуитивном уровне в те годы, когда мама или папа выводили меня на прогулку, я испытывал за себя стыд: навязчивый интерес в виде вопросов к родителям на счёт моего здоровья, никому ненужная сердобольность и наклеенная мина сострадания на лице у соседей. У знакомых моих родителей со мной часто складывались отношения «доктор — пациент». Конечно, имелись и люди, относящиеся ко мне, как к обычному ребёнку, но их было — по пальцам пересчитать. С самого детства ко мне неявно приклеился ярлык белой вороны. Я это чувствовал и часто отказывался от прогулок на улице, предпочитая наблюдать с третьего этажа за происходящими событиями: днём наслаждался забавными видами кучевых облаков, а вечером наблюдал, как играют дети — воображение позволяло мне быть с ними рядом, быть участником их проказ и дурачеств. Чужие беззаботность, веселье, огорчения я воспринимал, как свои, был победителем и проигравшим.

Особенно мне нравилась гроза: в ней чувствовалось величие природы! Люди разбегались кто куда. В преддверие ливня поднимался ветер: в воздухе летали сорванные с бельевых верёвок кульки, одежда. Иногда слетали даже простыни. Было интересно наблюдать, как все эти вещи парят в воздухе. В вакханалии непогоды ощущалось какое-то очарование, что-то неземное и непонятное. Родители с балконов многоэтажек кричали своим детям, чтобы те «немедленно» возвращались домой. Дети любят дождь, и потому они обычно стояли или бегали по двору до последнего, пока родители насильно не затаскивали их в подъезд. Меня тоже возвращали с балкона в квартиру, боясь, что я простужусь от хлёсткого щедрого летнего дождя.

*****

Пугливо вглядываясь с балкона третьего этажа в безоблачное небо, я растерянно думаю: «Страшно! Какое большое! Можно утонуть, как в ванной».

*****

Помимо демонтажа игрушек, моим излюбленным занятием было созерцание телепередач. Мультики будоражили мое сознание в особенности. В те времена они были не только смешными, но и психоделическими*, поэтическими, философскими. Смотря такие мультфильмы, я многое не понимал, но они завораживали, уносили меня в космос, на неведомые планеты, рождали переживания, которые невозможно передать словами. Проще говоря, они меня вставляли по-взрослому. Мультики заканчивались, и начинались телепередачи образовательного канала, которые строили по кирпичикам в моём сознании грандиозное здание бытия. В общем, телевизор для меня был окном в безграничный мир.

*****

— Мама! Ма, почему телевизор со мной не разговаривает?! Где у него уши?

*****

А в шесть лет, когда я научился более-менее ходить, папа и мама повели меня в кинотеатр на польский комедийный фильм «Секс-миссия». Вряд ли родители хотели ненавязчиво познакомить своё чадо с половой жизнью. Впрочем, ничего криминального в этом фильме нет.

Я весь — внимание: потрясали кинозал, который раз в тысячу был больше нашей квартиры, неповторимая атмосфера происходящего на экране невообразимого размера, всепроникающий звук — всё способствовало тому, чтобы стереть грань между реальностью и вымыслом. Тонкого юмора я не понимал, и воспринимал фильм как приключенческую научную фантастику. И в один непрекрасный миг всё превратилось в ужас, когда один из главных героев, игравший на протяжении почти всей киноленты роль женщины, снял накладные груди, парик и превратился в мужчину. У меня чуть крыша не съехала. Отвернувшись в сторону, я испуганным голосом вопрошал папу и маму:

— Как это!? Как это!?

— Рома, успокойся. Это всего лишь сказка.

А я ведь всё воспринимал всерьёз. В гробу видал я такие «сказки» со счастливым концом. После, вернувшись домой, всю ночь не спал — бредил и уснул только под утро.

Прошло какое-то время, и родители решили повторно сводить меня в кинотеатр. Фильм, как помню, — фантастика с элементами боевика. Название забыл. Сюжет — современная интерпретация мифа о ящике Пандоры. Где-то в джунглях, в одном из храмов, монахи свято хранили шкатулку, напоминающую чёрный миниатюрный дипломат, как у моей сестры, ходившей с ним в школу. Однажды шкатулку выкрали. Новоиспечённые владельцы чуда открыли ящичек, и сошли с ума. Мой разум тоже слегка тронулся от переживания увиденного: вроде были умными, бац — дураки. Под впечатлением увиденного я долго кричал в ухо папе. Папа не понял моего душевного состояния и заверил, что в кинотеатр мне вход заказан.

*****

Сидя в углу наказанный за очередное непослушание, я сквозь всхлипы задаю вопрос маме:

— Ну, почему вы всегда командуете мною?!

— Потому что мы — твои родители.

— А кто вами командует?

— Никто, — ответила мама, перебирая какие-то бумажки.

«Так не бывает», подумал я.

*****

Говорят, домашние животные успокаивают нервы домочадцев. А домочадцы?.. Как они влияют на нервы домашних животных?

Буквально через год после моего рождения, у нас в квартире появился рыжий пушистый кот Васька. Правда, при моих попытках войти с ним в сенсорный контакт, он превращался в приведение, которое обитало то под софой, то на шкафу, то под столом за бутылками. В общем, там, где этот самый контакт невозможен. Такой специфический рефлекс выработался у Васьки после того, как я пару раз схватил его за хвост — исключительно в целях коммуникации. То ли я неправильно начал «разговор», то ли кот попался слишком скромный, но общались мы крайне редко. Когда Васька кушал, мама брала меня под контроль:

— Дай ему хоть поесть спокойно. Совсем загонял пушистика.

В такие моменты я мог наблюдать его довольную упитанную мордашку, на которой шевелились длинные, испачканные в сметане, усища и умилялся

Обычно, когда мама приходила меня будить, следом за ней следовал Васька размеренной вальяжной походкой. Лениво мурчал. А я, едва продрав глаза, тянулся своей левой загребущей ручкой его «нежно» погладить. Васька, почуяв неладное, близко к моей койке не приближался. Но всё равно было приятно видеть, как он каждое утро захаживал ко мне, совершая свой королевский променад. Однажды пушистик не заглянул... Я с грустью спросил маму:

— А Васька?

— Васька на гульки отправился проветриться.

Ответ меня успокоил.

— Он же придёт? — для пущей уверенности спросил я.

— Конечно. Куда ж ему без нас!

Но Васька не возвращался. Первое время я всё допытывал маму:

— Когда Васька придёт?

— Да он приходил, а ты спал. Махнул хвостом и ушёл, — заверяла мама. — Скоро вернётся.

Или говорила, что капризным пушистик стал, как я, — не хочет идти домой ни в какую.

Так постепенно и померк образ жирного пушистого кота в моей голове.

Прошло несколько месяцев со дня последнего появления в моей почивальне пушистика и в один прекрасный день, ни с того, ни с сего, появились в нашей квартире попугаи — Дашка и Юрик. Мне сразу стало весело: что-то там чирикают, зёрнышки колупают, в зеркальце долбят — умильная картина. Однако через некоторое время мне несколько наскучило меланхоличные щебетания пташек. Душа просила «экшена», и тогда я тайком решил создать для них не совсем обычные условия. Сидя на коленках, схватил клетку за прутья своей железной левой и давай трясти. Так в моём понимании должно было выглядеть землетрясение. Имитация природного явления показалась птичкам довольно правдоподобной, и стали они соответственно реагировать — бурно и интересно. Мама прибежала на истерический ор попугаев и отвесила мне подзатыльник со словами:

— Что ж ты делаешь, живодёр!? Им же страшно! А ну, тебя так мотылять!?

— А чё они сидят всё? — набычился я.

— А, по-твоему, они бегать должны?! Нашёл игрушку! Чтоб я этого больше не видела! — пригрозив пальцем, строго наказала мама.

Пару дней спустя Юрику каким-то образом удалось сделать ноги — наверно, улетел в поисках политического убежища. Я пожалел Дашу — одна осталась — и никаких экстримов ей больше не устраивал. Разве что, иногда дул на неё, чтоб она как-то оживилась. Летели месяцы, за которые я сильно прикипел к Дашке. Разговаривал с ней: философствовал об инопланетянах, делился переживаниями об увиденном на улице, негодовал о «несносном» поведении родителей…

Однажды я проснулся утром — тишина. Я позвал маму, но никто не пришёл: Лена в школе, папа на работе… «А где мама?», стал я задавать себе вопрос, всё больше и больше испытывая страх одиночества. Как только меня оставляли одного без предупреждения, у меня тут же начиналась паника. Очень боялся, что родители меня бросят навсегда. Я в отчаянии обратился взглядом за помощью к Дашке и увидел в клетке, что она лежит на дне лапками к верху. Сначала подумал, что Даша спит, хотя и странно, обычно на жёрдочке. Почувствовав что-то неладное, я стал громко её звать:

— Дашка! Дашка! Проснись! Где мама?!

Спальню наполняли мои отчаянные вопли, становясь с каждой минутой всё сильнее. В какой-то момент я понял, что Даша никогда не проснётся, и принялся её буйно оплакивать. Так впервые я познакомился со смертью.

*****

Смотрю с балкона вниз и думаю: «Люди, как муравьи. И муравейники есть. А самый большой — где?».

*****

Все мои капризы, шалости, причуды уходили для родителей на второй план с первых месяцев моего рождения. Изо дня в день, несмотря ни на что, они делали мне зарядку, массаж, хвойные ванны, выравнивали ноги в коленях, разжимали сцепленные в кулак пальцы, заставляли подымать с пола разные предметы. В отличие от врачей, папа с мамой верили в чудо. В три года я встал на ноги. Это не значит, что я сразу же начал играть в футбол во дворе с мальчишками. Нет. Это значит, что мои ноги перестали подкашиваться, когда папа держал меня за руки, согнутые в локтях.

— Ну… Молодец! — говорил он заворожёно. — А теперь я отпускаю тебя… Постарайся простоять как можно дольше.

Папа отпускал — я мешком падал на пол.

— Ничего. Ничего, — подбадривал он. — У тебя получится.

Я снова стоял на ногах, поддерживаемый папой. Он отпускал мои руки, и я валился на мягкое место. Один вечерний сеанс сей процедуры повторялся раз пять, после чего я впадал в уныние, сопровождаемое депрессивным рёвом. Лениво и плаксиво было моё естество.

Прошло ещё полгода и я, благодаря постоянным тренировкам, научился держать равновесие и самостоятельно стоять на ногах. Точно так же, набивая многочисленные шишки, потратив ни один месяц практических занятий, мне удалось научиться ходить со скоростью черепахи.

И последнее, чему я смог научиться, благодаря родителям, в дошкольный период — перемещаться с этажа на этаж по ступенькам. Так папа и мама учили меня быть независимым от посторонней помощи — готовили к жизни, к школе, понимая, что моё будущее без знаний — жалкое существование. И в условиях, где родителей нет, я должен был быть максимально самостоятельным ребёнком. Увы, руки, несмотря на бесконечные тренировки, остались, как и прежде, почти неработоспособными, обыкновенно согнутыми в локтях. Поэтому меня ждала не просто школа, а школа-интернат для детей-инвалидов, которые не могут обслуживать себя: раздеться, одеться, сходить в туалет, самостоятельно умыться, поесть, помыться без посторонней помощи... То есть для всех тех детей, кто в результате какого-либо увечья или заболевания становились в разной степени физически неполноценными.

В 1990 году, под конец августа-месяца папа, мама и я совершили путешествие длиною в 300 км в старинный город Новочеркасск, где мне предстояло грызть гранит науки вприкуску с плодами мною доселе невиданными, ибо запретными по понятиям культуры современной, — взрослыми от детей тайно охраняемыми…