Рика — Смотреть за облака

Смотреть за облака значит никогда не терять веру в мечту, какой бы абсурдной она не казалась другим.

Смотреть за облака — значит всегда смотреть вперед.

Смотреть за облака — значит жить.

Это место было странным, хоть и звалось психиатрической больницей№15. Здесь были странные врачи, не менее странные больные. Мне казалось, такое бывает только в анекдотах и подростковых приколах. Мне казалось, что все должно быть серьезным и страшным, потому что человеческая психика сама по себе страшная вещь. На деле все оказалось совсем другим. Люди-вещи, люди-листья, люди-животные — прямиком из пародийных рассказов, которые я часто слышала на воле. Никогда не думала, что на деле повстречаю человека, мнящего себя табуретом, однако здесь я встретила почти всех, про кого травили анекдоты в телевизоре. Однако это было совсем не смешно. Смешно в анекдоте, смешно по телевизору, смешно представлять, на деле не смешно. Совсем. Потому что смерть не бывает смешной, в крайнем случае, она бывает нелепой. Люди — вещи были недолговечны, если врачам не удавалось их вылечить — они умирали. Просто потому что не ели. Мебель не нуждается в еде. Поэтому участь людей-предметов была трагична и нелепа.

Бывало частичное излечение — люди начинали есть, но по прежнему считали себя предметами. Например, у нас были такие люди — Листья, проводившие свой день, прицепившись к чему-нибудь и глядя сквозь пространство невидящим взором. Они не смотрели на вас, они смотрели сквозь вас. Это были самые безвольные люди, которые обитали в нашей больнице. С людьми животными все было проще, они были или милые и домашние, либо дикие и озлобленные, даже кусались. Все прочие являлись реинкарнациями тех или иных людей или имели несколько разных душ в одном теле. Много раз я задумывалась, а что я тут делаю? Я не считаю себя табуретом, не гавкаю на врачей, не кукарекаю в пять утра и даже не являюсь очередной реинкарнацией Мэрилин Монро. Все чего я хотела — вернуться домой, на родную планету. А они сразу в больницу, можно подумать инопланетяне такая уж редкость. Да их на земле пруд пруди, шагу не ступить, что бы на какого-нибудь инопланетянина не нарваться! Все, кто смотрел "Людей в черном" прекрасно об этом осведомлены. Почему-то других инопланетян в больницы не сажают. Я не жалуюсь, здесь совсем не так плохо, как могло быть. Но все же, мне хотелось домой.

У меня довольно быстро появились друзья. Первым ко мне пришел Барсик. Это был милейший человек-кот из всех встреченных мною в жизни, иногда он даже разговаривал, когда забывал, что кошки не разговаривают. Выглядел он, как симпатичный молодой человек небольшого роста — всего 1,60, на полголовы ниже меня. У него были темно-рыжие волосы и большие, зеленовато-карие глаза. Затем появился Наполеон — чудовищного роста и сложения парень 28-ми лет, с торчащими во все стороны темными волосами и черными глазами. Он решил, что без него мне никак не протянуть, а я и не возражала, потому что мне было одиноко, а Барсик очень редко забывал, что кошки не разговаривают. Когда Наполеон начинал злиться или слишком сильно волновался, он терял над собой контроль и начинал крушить все подряд, я была вторым человеком, могущим привести его в чувство. Первым был главврач, коего боялись даже пофигистичные Листья. А потом появился Ямазаки. Он был высокого роста, изящного сложения. Носил длинные, ниже лопаток, черные волосы с ядерно-зеленой прядью в длинной челке; Тонкие губы, длинные ресницы, черные глаза. Красивый, как девушка. Он был самураем. Наполеон первый подошел к нему, пока я играла с Барсиком.

— Это Ямазаки Хару, наш новый друг — сказал Наполеон в тот день. Я подняла голову, Барсик сел.

— Миайя — сказала я — а это Барсик. Ты недавно здесь, раньше я тебя не встречала — Ямазаки погладил кота по голове

— Меня недавно перевели из 12ой.— сказал он — рад знакомству

— Я тоже — я улыбнулась. Теперь у меня было три друга,— что ты здесь делаешь?

— Размышляю о природе человеческих взаимоотношений — Ямазаки сел на траву рядом со мной, по сторонам он смотрел с некоторым высокомерием, но кто из нас без него? Наполеон достал из кармана леденец на палочке, где он их брал, я не представляла. Однако он всегда угощал ими меня. Этот был яблочный.

Мы сидели на траве, мимо нас шлялись Листья, не успевая следовать ветру, они часто шли ему навстречу, вместо того, что бы следовать за ним.

Над головой была идеальная синева летнего неба, лето в самом разгаре. Я перекатывала во рту леденец и смотрела, как ветер играет с волосами Ямазаки

— Ты нравишься ветру — сказала я задумчиво, он сорвал травинку

— Приятно слышать — сказал самурай, Наполеон разлегся на траве, Барсик дремал за его спиной. Я посмотрела в небо

— А давайте всегда будем вместе — мысли вслух, — всегда-всегда, даже если не сможем видеть друг друга, давайте никогда не расставаться? — я сидела, обняв колени и глядя в небо широко открытыми глазами

— Мне нравятся эти слова, но будут ли они только словами? — спросил в ответ Ямазаки

— Зависит только от нас, останутся ли слова чем-то кроме слов — отозвался Наполеон.

— Тогда давайте сделаем так, что бы они были чем-то ещё — предложила я — давайте сделаем их обещанием? Больше, чем слова, больше чем поступок — обещание.

— Тогда я — обещаю — сказал Ямазаки, повернув к нам свою гордую голову — всегда быть вместе с вами, даже если мы не сможем этого увидеть — мы повторили обещание, в такие моменты мне казалось, что сумасшедший дом не внутри, а снаружи. Потому что снаружи не было слов, не было обещаний — все пыль и пепел. И ложь.

Позвали на обед и мы, вслед за Листьями, которые брели поперек ветра, пошли обратно. После обеда неожиданно стало холодать, небо затянуло тучами, пошел дождь. Я смотрела на косые струи, бьющие в стекло и мне все казалось, вот-вот я узнаю что-то важное, что имеет значение. Подошел Наполеон, справа уселся Барсик, Ямазаки стоял у стены за спиной. Мы вместе, даже если не видим друг друга.

— Значимый дождь — сказал Наполеон — что-то будет, — я посмотрела на него, и стало мне так тоскливо, точно в последний раз вижу. Почему-то стало зябко, выл ветер за окном, шумели листья на деревьях. Рваные облака метались по небу, точно гонимые звери

— Изранены души,

Не найти приюта —

Гонит ветер — Ямазаки точно прочитал мои мысли, он стоял у стены с самым философским видом, скрестив руки на груди. Наполеон покосился на него, затем положил тяжелую ладонь на мое правое плечо

— Всегда-всегда вместе — тихо сказал он, я кивнула, но на душе все равно было не очень. Мне и верилось и не совсем, все казалось, мы бросили вызов кому-то этим обещанием и теперь нас непременно попробуют разлучить. Узкая ладонь с длинными пальцами легла на мое левое плечо

— Холодный ветер

Туман нагоняет,

Не разлучить — сказал он, Барсик встал с пола и кивнул. Наполеон снова покосился на самурая. Мы дружно уставились в небо, мне все равно было страшно.

Приход старшей медсестры разогнал нас по палатам. Я никак не могла уснуть, за стеной буйствовал Медведь, врачи усмиряли его, но все это было невыносимо громко, я слышала, как он рычал — отчаянно, яростно, отстаивая свое право быть тем, кто он есть. Мне было больно слышать его. " Ну же, успокойте его скорей!!! Скорей, это невыносимо..." — проносилось в моей голове — " Замолчи, замолчи... мне не нравиться это... кто-нибудь, заставьте его замолчать, наконец!". Я сидела в углу, закрыв уши пальцами, но все равно слышала его. Пол сотрясался, стены гудели, я не знала, куда деться. "Прекрати, прекрати" — повторяла про себя — " замолчишь ты или нет!?!" — врачи не могли с ним справиться, в моей голове началась круговерть, стало невыносимо тесно, словно меня заперли в узком сундуке, хотелось, во что бы то ни стало вырваться. Становилось больно, стенания Медведя назойливо гудели в голове, стало трудно дышать, и только одна мысль — "хватит". Я не могла больше выносить этих звуков и, резко выпрямившись, ударилась головой об стенку. На какое-то мгновение ровное гудение и резкая боль от удара вытеснили все прочие звуки из сознания, я застыла. И тут снова донеслись крики Медведя, я перестала себя чувствовать. Во всем мире остались лишь эти крики и невыносимое желание убрать их, любым путем. Боль и гул заполонили мой разум. Сквозь них я смутно видела силуэты пришедших ко мне, все прочее было сплошным бестиарием, в котором смешались боль, гул, страх и какое то тупое отчаяние... Резкий звон, все стихло, ад отступил, демоны, тихо смеясь в усы, отступили вместе с ним. Жуткая музыка замолкла, больше никто не хохотал, только ветер бил наотмашь, дождь хлестал меня по лицу и плечам. На полу были рассыпаны осколки, я сидела, опираясь на изрезанные руки, вода на полу была алой. Я убрала с лица мокрые волосы, колени ободраны. Вошла медсестра, спокойно подошла ко мне, взяла за локоть и заставила встать, я порезала ногу. Медсестра потащила меня, куда то за собой, я шла абсолютно безвольно, в голове не было мыслей, тело болело — это было все, что я сознавала на тот момент. Я спотыкалась и чуть не падала, медсестра тащила меня за собой. Видит небо — не в первый раз. Возможно, они были правы и я, в самом деле, сошла с ума, тогда это была жалкая участь, мне стало противно. Кажется, я вернулась.

Стекло поставили новое, в этот же вечер. Вообще то окнам не полагалось быть, но у меня было, потому что я была более вменяемой, чем стоило ожидать от инопланетянки. На самом деле я просто этого не знала, вот и все.

До самой ночи я сидела на кровати, стараясь не шевелить руками и ногами. Не шевелиться вообще. В бинтах с ног до головы, глядя в стену, я думала о том, для чего я здесь. И почему. Ответа не было, да я и не ждала его. Было тихо. Скрипнула дверь, в комнату просочился Барсик; подойдя ко мне, он недоуменно осмотрел повязки и тронул рукой колено, я поморщилась. Тогда он сел на табурет рядом со мной. Через пять минут бочком, но ОЧЕНЬ неуклюже в комнату протиснулся Наполеон, а следом и Ямазаки. Наполеон осмотрел мои повязки, вздохнул, сел рядом и обнял меня за плечи. Ямазаки сел с другой стороны.

— Его увезли — сказал Наполеон, имея в виду моего соседа. Я молчала, теперь все равно, будет ли мне жаль его, или нет. Время для этого давно миновало. Если жалеть обо всем прошедшем, не хватит времени на то, что бы увидеть настоящее. Поэтому я никогда не жалела мертвых, им от этого не станет теплее. Согревать и любить надо живых. Когда умер мой отец, моя мать не смогла понять этого, она продолжала любить его, вскоре умерла и она, так и не став ни женой, ни матерью. Я осталась одна, хотя и не чувствовала потери, потому что те, кто ушел от нас вряд ли хотят, что бы из-за них кто-то страдал, я бы не хотела. Теперь скорбеть по мне совсем некому, потому что я уверена — мои друзья понимают, что нет смысла в этом. Они будут скучать, но не станут тратить время на оплакивание. Это не будет иметь значения ни для кого, для меня в первую очередь. Мои друзья знали, чего я хочу для них, и, вместо того, что бы тратить жизнь на воспоминания, они продолжат жить дальше, зная, что этого я для них и пожелала бы. Поэтому, когда я оказалась в этой больнице, я как бы умерла. На самом деле, я думаю, они бы приехали ко мне и на край вселенной, просто никто не дал им адреса. Вряд ли они вообще предполагали, что я оказалась в таком месте. Поначалу я хотела сказать им, передать как-нибудь весточку, но... меня терзало сомнение, если я и впрямь сошла с ума, то может незачем им видеть меня в таком состоянии? Мне не хотелось, что бы меня видели такой жалкой, какой я себя чувствовала. Но я всегда знала, что и в этом мире есть люди, которые помнят меня в здравом уме, хотя я и не знала, сошла ли я с ума на самом деле, возможно, мне это только казалось. Когда я начинала углубляться в подобные размышления, всплывала мысль, посетившая раз в жизнь может, но каждого: а что нам не кажется? Кто возьмется сказать, что есть на самом деле? Возможно и мы только собственное воображение, и мир вокруг нас, и все наши беды и радости просто придуманы нами. Или не нами. Тогда и мы сами не принадлежим себе. Тогда остается только поверить, что мы — есть. Что каждый из нас — настоящий. Просто верить, большего нам не дано, ибо все доказательства нашего существования всего лишь слова и пепел. Их легко опровергнуть. Я потрясла головой, вот где-то здесь есть грань, не важно настоящая или придуманная, отделяющая нас настоящих от нас сознательных. Тогда мое место и впрямь здесь.

— Интересно, мы, в самом деле, сумасшедшие, или нам это только кажется? — спросила я Наполеона, тот положил тяжелую ладонь мне на голову

— Если веришь в это, значит так и есть — сказал Ямазаки, я удивленно посмотрела на него, почему-то показалось, что они с Наполеоном имеют одни мысли на двоих, мне стало не по себе, потому что я почувствовала себя лишней. Барсик пристально смотрел на нас, но молчал.

— Сошел ты с ума или нет, никто не скажет точнее, чем ты сам — сказал Наполеон — потому что это — только твоя правда. Все эти мозголомы могут говорить что угодно, это будет так, если ты сама в это поверишь. Ты веришь, что сошла с ума?

— Хм — я призадумалась, вера... верить... — ну не знаю, иногда мне так кажется...

— А я точно знаю, что я вполне в здравом уме — сказал Наполеон — просто моей ненаглядной поднадоел муженек — при этом у него было такое лицо, что я все же усомнилась в его психическом состоянии. — Прихожу домой, а они там кувыркаются, ну что я, должен был извиниться и подождать за дверью, пока они закончат? — Ямазаки подавил смешок, должно быть, представил это в реальности. Мне тоже стало забавно на минуту. Наполеон прижал меня к себе и продолжал

— Естественно я поднял бузу, а кто нет? Я ей всего себя отдал, а она так в душу плюнула. И с кем! Нормальные жены изменяют мужьям с их лучшими друзьями, в крайнем случае, с подругами, я бы даже понял, если бы это был смазливый недоросль! Но нет, она это специально! Специально! — Наполеон прижал меня к груди еще сильнее, что в принципе могло бы мне понравиться, если бы не легкое удушье.

— А что, если бы это был лучший друг /или подруга/ ты бы закрыл на это глаза? — спросил Ямазаки, Наполеон посмотрел на него, как на дурачка

— Мы живем в свободной стране, к тому же мы все занятые люди, порой не хватает времени на элементарные вещи — его позиция к супружеской измене заставила меня призадуматься, люди с такой точкой зрения мне ранее не попадались

— Престарелый, плешивый, небритый мужлан оказался лучше, чем я и мои друзья вместе взятые! — Ямазаки явно сдерживал иронию, Наполеон потихоньку свирепел.

— Возможно его экхм... способности были лучше... — осторожно предположил самурай, Наполеон презрительно фыркнул

— Да у него в штанах давно все усохло! — Ямазаки поджимая губы, уставился в пол.

— Интересно, как же она смогла... — он не договорил — Барсик спрыгнул на пол и зашипел, Наполеон тут же забыл о своей семейной драме, Ямазаки встал

— Что такое, киска? — спросил он, Барсик шипел и пялился на дверь

— Главврач идет наверно — предположила я

— Тогда нам надо сматываться, или тюремный режим нам обеспечен — озабоченно сказал Ямазаки, Наполеон вскочил вместе со мной — Наполеон, ты её почти придушил — самурай заметил мое состояние, Наполеон немедля отпустил меня, я шлепнулась на пол — наконец то можно дышать совсем.

— Главное, Миа, никогда не теряй веры в себя, только тогда ты почувствуешь, что ты — есть — сказал Ямазаки и вместе с Наполеоном и Барсиком выскользнул прочь. Я сидела на полу и смотрела на дверь. Вера... верить... ты — есть. Как это? За окном опять пошел дождь, я уставилась в черно — черное небо, по стеклу стекали струи дождя. Верить, это как? Ответа не было, будет ли — вот в чем вопрос.

Ночью что-то произошло, во время завтрака все сидели в каком-то пришибленном состоянии, полуизлеченный Будильник тихо тикал в свою тарелку. Я сидела между Ямазаки и Наполеоном, те тоже были какие то мрачные. За окном была такая же дурная погода, что и вчера, поэтому на прогулку нас не повели. Вместо этого мы шлялись по коридору туда-сюда. У сломанного вентилятора сгрудились Листья, как-то печально глядя на него. Один из них пытался крутить лопасти, однако у него плохо получалось, в итоге лопасти выпали на пол и Листья крайне грустно на них уставились. Мы прошли мимо.

— Что случилось, Наполеон, Ямазаки? — спрашивала я — все какие-то пришибленные ходят, даже Фрекен Бок притихла. / Так мы звали одну из медсестер, совершавших вечерний и ночной обход. Эта отличалась грозной комплекцией и сварливым нравом, ходили слухи, раньше она занималась сумо. Так это или нет, желающих проверить не находилось, больные боялись её и так, без демонстрации её талантов/ Наполеон положил руку мне на голову, с некоторых пор он заимел такую привычку,

— Ремонт затевают, в северном крыле — как раз мое крыло — всех, кто там живет, отправят в 22ую. — из нас троих в этом крыле жила только я

— Значит, меня перевезут туда... — я задумалась — но это же не навсегда?!— я остановилась у окна, Ямазаки встал слева, Наполеон справа

— Опять дождь,— сварливо сказал Наполеон, затем посмотрел на меня — эй, ты не выглядишь расстроенной! — он был похож на сердитого ежика — волосы торчком, губы поджаты. Я протянула руку и нерешительно пригладила торчавший чуб

— Но ведь это не навсегда, отремонтируют, и я вернусь — я посмотрела на Ямазаки, кажется, он тоже ждал другой реакции. Они смотрели в пол и походили на расстроенных подростков. Что мне делать в таком случае? Я смешалась и переводила взгляд с одного на другого.

— Мы можем уже совсем не увидеться — сказал Ямазаки, сердце даже подскочило от этих слов

— Это как? — я прижала руки к груди — о чем ты говоришь, Ямазаки? — самурай печально улыбнулся, убрал прядь с лица.

— Даже когда ремонт закончат, совсем не факт, что ты вернешься — сказал он — врачи подумывают, что некоторым больным лучше проходить лечение в 22ой, совсем, твоя фамилия тоже упоминалась... — все вокруг почернело, только две фигуры видела я: Ямазаки и Наполеон. « Всегда-всегда будем вместе, даже если не сможем видеть друг друга...» — пронесся вихрь зеленых листьев воспоминаний. Неожиданно Наполеон прижал меня к себе, совсем закрыв от меня весь мир.

— Всегда-всегда вместе, даже если не сможем видеть друг друга — тихо сказал он, словно прочел мои мысли. Ямазаки встал рядом с нами. Я почувствовала, что глаза защипало, стало нечем дышать, я стояла и тихо плакала в широкую грудь Наполеона. Ямазаки положил руку на мое плечо.

— Однако зачем расставаться — неожиданно выпрямился Наполеон. Я утерлась рукавом и посмотрела на него — у нас есть неделя, что бы что-то придумать! — сказал он.

— А давайте сбежим — предложил Ямазаки. Мы с Наполеоном одновременно посмотрели на него.

— Сбежим, но куда, нам ведь некуда деться… — сказала я — и нас сразу же поймают…

— Ну, в крайнем случае, мы можем сделать харакири — пожал плечами Ямазаки — если это лучше, чем расставание — Наполеон посмотрел на меня, я задумалась.

— Это только предложение — добавил самурай — крайность, не более.— Однако его слова меня задели.

Ночью я все думала о сказанном Ямазаки. « …Это лучше, чем расставание…». Стоило мне представить, что мы расстанемся, и сразу же захотелось сделать харакири. « Что ж, мы умрем вместе и никогда не расстанемся» — думалось мне — « тогда на самом деле, это будет лучше, чем расставание» — с этой мыслью я и уснула. Следующим утром я отправилась искать Ямазаки и Наполеона, но, к своему удивлению, не нашла их. Я шла по коридору и недоуменно смотрела по сторонам, куда же они делись? В углу снова сгрудились Листья, вероятно, пытались починить вентилятор. На подоконнике сидела пара человеко-котов, я подумала, что давно не видела Барсика. Я увидела Лидию и Флору — две девушки в одном теле. Вообще то я с ними не очень ладила, но сейчас мне важнее было узнать, где мои друзья.

— Привет Лидия, привет Флора — я подошла к ним — как жизнь?

— Я Флора — сказала она — Лидия со мной в ссоре, вчера она снова пыталась навредить нам — Флора была не в духе, очевидно.

— Ты не знаешь, куда пропали Ямазаки и Наполеон? — спросила я, если пустить разговор на самотек, Лидия непременно вмешается и начнется ссора, как в том анекдоте из « Властелина Колец» — « Поставил Арагорн два палантира друг против друга, вызвал в обоих образ Саурона и как они втроем переруга-а-ались!».

— Это верзила и самурай? — Флора почесала затылок — кажется, их вчера вечером поместили в изолятор… а, знаешь, твоего кота забрали домой его родители

— О… — большего я не смогла выдавить из себя — спасибо Флора, надеюсь, Лидия будет вести себя лучше…

— Не в этой жизни — отозвалась Флора и пошла дальше. Я прислонилась к стене. Что же такое? Почему я ничего не знаю? Барсика забрали домой, а Ямазаки и Наполеон сидят в изоляторе, но… почему? Меня начало преследовать смутное, но очень нехорошее предчувствие. Навстречу мне шла Фрекен Бок, судя по всему, прямо ко мне. Я замерла.

— Привет, малышка — сказала она, тщетно пытаясь изобразить улыбку — я как раз тебя искала

— Зачем? — я попыталась отстраниться, не получилось.

— Тебе пора переезжать — я попыталась продохнуть, получалось с трудом — так что мы идем собираться — она говорила со мной в духе воспитательниц из яслей.

— А попрощаться можно? — спросила я, прижимаясь спиной к стене. Фрекен Бок с сомнением посмотрела на меня, видимо я выглядела достаточно нормально

— Хорошо, идем, я дам тебе пять минут, а потом собираться, хорошо?

— Да — я шла за ней, а в груди так и ломило, « вот и все» — пронеслось в голове — «конец». Мы пришли в изолятор, она не пустила меня к ним, я могла разговаривать через дверь.

— Эй? — я прижалась к двери. С той стороны кто-то большой приник к двери

— Миа? — я узнала голос Наполеона, сердце забилось

— Как ты? Извини, у меня мало времени, все-таки меня переводят,… но ты ведь помнишь наше обещание, помнишь? Мы всегда вместе, даже если не можем видеть друг друга… Наполеон, слышишь? Даже если мы никогда, никогда больше не увидимся, мы же все равно будем вместе, ведь так, так, Наполеон? — лихорадочно шептала я — даже если я умру, мы все равно будем вместе! Помни об этом. И Ямазаки скажи, Наполеон, я… я …я так сильно люблю вас двоих, что мне кажется, я вот-вот умру, в груди так болит, но я же знаю, вы всегда вместе со мной и … — ну вот, опять слезы… нельзя быть такой слабонервной! Я утерла нос рукавом, тут ко мне подошла Фрекен Бок

— Наполеон, мне пора — я выпрямилась — прощай — Фрекен Бок повела меня обратно, я шла безвольно, вкладывая все силы в борьбу со слезами.

— Миа! — «БУМ» сзади раздался мощный удар — Миайя!!! Миайя!!! Миайя!!! — я остановилась и обернулась. Дверь изолятора ходуном ходила от мощных ударов, Фрекен Бок немедля бросилась к телефону, я упала и схватила её за лодыжку. Она с грохотом упала

— Что творишь! — вопила она, пытаясь отпихнуть меня, однако я держалась мертвой хваткой

— Наполеон!!! — закричала я, — Наполеон!!!

— Ах, ты, твареныш!!! — Фрекен Бок извернулась, схватила за руку и, больно вывернув, заставила отпустить. Я вскрикнула от боли

— МИАЙЯ!!! — вопли Наполеона подняли бы и мертвого. Фрекен Бок схватила трубку и что-то гаркнула туда, не отпуская моей вывернутой руки. Дверь, казалось, вот-вот слетит с петель. Мне казалось, вот-вот, что-то случиться и кошмар закончиться. Медсестра выволокла меня на улицу, где стояла наготове машина, я упиралась, однако медсестра была сильнее. Из здания доносился грохот и крики, Фрекен Бок распахнула дверь машины и с силой швырнула меня внутрь. Я упала на пол, больно ободрав локти и колени. Дверь с грохотом закрылась, для меня все оборвалось. Я лежала на полу, не шевелясь, только проклятые слезы все катились по щекам, не переставая. Машина тронулась, тогда я, совсем пав духом, бурно разрыдалась, уткнувшись лицом в локти. Машину трясло — дороги здесь были как в глубинке — кочка на кочке. Я перестала рыдать и просто лежала на полу, вспоминая обещание, которое дала Наполеону и Ямазаки, как же хотелось увидеть их! Что бы, вот прямо сейчас! Наполеон сильной рукой вырвал дверь этой машины и сказал — «ну я же обещал, что не расстанемся!», а за его плечом стоял бы невозмутимый Ямазаки. Глаза снова защипало, нет, сколько можно то? Я села, но тут машину сильно тряхнуло, я упала обратно на пол, больно ударившись головой об стенку. Могли бы и аккуратней ехать, мерзавцы. Я снова попыталась сесть, но машину снова мощно тряхнуло, как-то занесло в бок, а затем она накренилась и покатилась уже боком. Вместе со мной кувыркался какой-то хлам, периодически больно ударяясь об меня. Машина замерла вверх колесами, я лежала в горе хлама и размышляла о целости своих конечностей. Затем обратила внимание, как тихо снаружи, интересно, мы что, попали в аварию? Я попыталась вылезти, но не получилось ни с первого раза, ни со второго; бросив бесплодные попытки, я собралась впасть в отчаяние, но тут в глаза ударил свет, я загородилась рукой.

— Миа? — я не поверила своим ушам, а, опустив руку, не поверила своим глазам. В просвете над головой виднелись взволнованные лица Наполеона и Ямазаки.

— Наполеон, Ямазаки… — я попыталась вылезти из кучи хлама, но снова не получилось. Наполеон протянул руки и, легко, словно куклу, вытащил на свободу и поставил на землю, однако ноги меня совсем не держали, и я тут же осела наземь. Тело болело, словно по мне проехалась танковая дивизия, подняв голову, я увидела, что Наполеон и Ямазаки выглядели даже хуже, чем я. У Наполеона был оторван рукав, и я прекрасно видела разодранную руку — этим плечом, видимо, он и вышиб дверь изолятора; оба были весьма и весьма помяты. Я никак не могла представить себе, каким образом они догнали машину, не своим же ходом, в самом то деле!?

— В порядке? — спросил Наполеон, из разбитого рта сочилась струйка крови, он все время утирался уцелевшим рукавом.

— Не совсем — я, кажется, вывернула правую лодыжку. Ямазаки заметил мой взгляд и, приблизившись, осмотрел опухавшую щиколотку. У него были прохладные руки, я смотрела на него и что-то случилось, потому что сейчас я увидела другого человека, не того, с которым мы сидели на траве во дворике больницы. Не его… и его одновременно. Как это понять? Мне стало не по себе, Наполеон пристально смотрел на меня, точно он мог знать мои мысли лучше меня самой. Да. Иногда мне кажется, что мои мысли известны и понятны всем, кроме меня самой, что кто-то другой знает меня лучше, чем я. Как это может быть? Ямазаки засучил рукава и, неожиданно, резко дернул меня за ногу. Я вскрикнула, но скорей от удивления, чем от боли.

— Ямазаки, ты чего творишь! — рыкнул Наполеон, самурай вытянул из-за моей спины длинную полосу какой-то ткани и туго замотал мою лодыжку. Затем встал и посмотрел на друга.

— Если бы я сказал, что собираюсь сделать, она напугалась бы, и ей стало бы еще больнее — сказал Ямазаки. Подумав, я была вынуждена согласиться с ним. Когда нам сообщают, что нас ждет что-то плохое, мы пугаемся и лишь усугубляем положение, а потом только вздыхаем и говорим — « если б я знал, что…». Так всегда.

— Ладно, нам нужно уходить — не стал спорить Наполеон и повернулся ко мне — идти можешь? — я пожала плечами и спрыгнула на землю. Зря. Резкая боль пронзила лодыжку, охнув, я так и села.

— Понятно — сказал Наполеон, поднял меня и понес на руках. Ямазаки шел рядом.

— Куда мы? — спросила я, разглядывая раны на правом плече Наполеона.

— Искать место — ответил Ямазаки

— Место… для чего? — самурай посмотрел на меня грустным взглядом. Я вспомнила

— Да, это лучше — согласилась я — но… как?

— Придумаем, что б красиво и легко — сказал Наполеон, я лежала на его руках спокойно, хотя мне было несколько совестно перед ним, однако замедлять и без того не сильно быстрый ход, мне не хотелось. Я тихонько погладила Наполеона по плечу. Наверное, надо было поискать в машине бинты, что бы перевязать его, но не возвращаться же теперь! Я посмотрела вперед, мы брели без дороги, по какому то лесу, Наполеон перешагивал какие-то канавы и бугры, Ямазаки некоторые из них приходилось перепрыгивать. Я не знала, стоит ли для такого дела отходить так далеко, но, подумав, пришла к выводу, что стоит. Просто потому что это было слишком важным делом, что бы так легко к нему относиться. Мы все шли и шли, мне было интересно, идет ли за нами погоня и сколько у них шансов догнать нас. Небо тем временем прояснилось, выглянуло солнце, я улыбнулась — во всяком случае, напоследок, мы увидим солнце. В последние дни, пока мы были в больнице, стояла довольно мрачная погода, никак не способствовавшая поднятию общего уровня оптимизма. Проще говоря — настроение было на нуле. Мы все шли и шли, я успела попрощаться с этим миром, поразмышлять на тему необходимости нашего дела, вспомнить половину своей жизни, понять её несостоятельность и расстроиться на эту тему. А ещё я увидела в небе над нами НЛО, оно пролетело над нами и скрылось из виду. Подумав, я решила, что мне померещилось с расстройства, поэтому я довольно быстро о нем забыла. Наконец Наполеон остановился

— Кажется, здесь можно отдохнуть — сказал он, Ямазаки кивнул. Наполеон посадил меня на бревно и, выпрямившись, помял шею — затекла, вероятно.

— Что теперь? — спросила я, вытягивая ноги. Ямазаки указал рукой куда-то вверх, проследив его взгляд, я увидела огромный столб — подпору высотного моста. Вполне подходяще для нашего дела. Я кивнула и посмотрела на Наполеона, тот стоял, уперев руки в бока и разглядывая мост.

— Ладно, нечего время терять — сказал он — я слышу погоню, скоро мы будем вместе навсегда. — Наполеон снова поднял меня на руки и понес вперед, Ямазаки шел следом. Я держалась за плечи Наполеона и смотрела вверх, как исчезал в зеленых кронах край моста. Моста, обещавшего нам спасение. Вскоре и я услышала позади рев моторов. Значит, погоня и впрямь у нас на хвосте; я подумала, что у Наполеона поразительный слух, а может интуиция? Я посмотрела на серьезное лицо друга, затем на Ямазаки. Наполеон прибавил шаг, Ямазаки почти бежал — в силу своего жуткого роста, Наполеон мог делать громадные шаги, Ямазаки все же, был меньших габаритов, и ему приходилось прилагать значительные усилия, чтобы не отставать от нас. Все, преодолеть подъем в гору и все. Наполеон напрягал все силы «интересно, а, может, он был раньше спортсменом?» — подумалось мне — «ну, скажем биатлонистом… нет, тогда уж скорее баскетболистом или гандбольщиком. Но явно где-то там, где выгоден высокий рост. А может футболист?» — с этими мыслями я рассматривала побитое лицо Наполеона, затем перевела взгляд на Ямазаки, интересно, кем он был? О нем я знала меньше всех, если точнее, то ничего. Ни настоящего имени, ни фамилии, ни рода занятий, ни семейного положения. Посмотрев назад, я увидела внизу машины с мигалками. В эту гору им не заехать, точно, повылазили, ага, а вот и за нами полезли.

— Наполеон, они пришли — сказала я, Наполеон обернулся. Я заметила в куче врачей Фрекен Бок. Совсем немного оставалось до верха, до желанного спасения, еще немного! Наклон увеличился, послышался шум автострады, мы совсем близко.

— А если они вызвали подмогу? — выразила я свои опасения

— Прорвемся — прорычал Наполеон, мне стало его жаль — я никогда не была легкой ношей. Последний рывок и мы кучей вывалились на автостраду, только чудом не попав под проезжавший мимо дальнобойщик.

— Все, почти — выдохнул Наполеон, вставая. Мы пошли вдоль перил, я могла заглянуть за них и, чем дальше, тем выше становилось. Вскоре макушки вековых деревьев остались внизу, лес кончался, за ним блеснула серая лента другой автострады.

— Еще немного — сказал Ямазаки — за этой дорогой идет очень красивая местность.— Посмотрев за нижнюю автостраду, я и впрямь разглядела зелено-зеленые луга, какие-то домики, наверное, частная территория. Я обернулась, на автостраду, пыхтя от напряжения, вылезали первые врачи, я дернула Наполеона за остаток рукава, тот обернулся, выругался и прибавил шаг так, что бедному Ямазаки пришлось побежать. Я боялась услышать знакомый звук сирены, если врачи вызвали подмогу, то нам придется сложновато. Но, до сих пор, только люди в машинах, проезжавших мимо, удивленно смотрели на нас. Мы почти пересекли нижнюю автостраду, еще чуть-чуть! Наполеону то и дело приходилось оборачиваться — Ямазаки отставал, кажется, у него тоже была повреждена нога, но все это время, он доблестно держался. Наконец мы достигли пика высоты, здесь Наполеон остановился, Ямазаки пытался отдышаться, уперев ладони в колени. Он хрипло дышал, я подозревала, что он чем-то болен, хотя сейчас это и не играло значения. Наполеон поставил меня на ноги

— Сможешь? — спросил он, я кивнула, хотя и не поняла, о чем он говорил. Мы подошли к перилам, врачи были еще далеко от нас — догнать Наполеона было сложной задачей «интересно, а, может, он прыгал с шестом? Нет, тяжеловат будет,… может бег?» — подумалось мне.

— Нам пора — сказал Ямазаки, я немного нервничала — сумасшедший ты или нет, а уходить все равно страшно. Ямазаки посмотрел на Наполеона

— Ты хороший друг — сказал он, протягивая руку

— Ты тоже, парень, что надо — ответил Наполеон, пожимая её. Ямазаки повернулся ко мне, подошел поближе и, протянув руку, очень осторожно провел кончиками пальцев по скуле, затем склонился ко мне и так же осторожно поцеловал. Я удивилась, но вырываться не стала.

— Ты хорошая девочка — выпрямился Ямазаки — если бы я встретил тебя раньше, возможно, я бы и с ума не сошел — он погладил меня по голове, я посмотрела на Наполеона, тот улыбнулся мне. Тогда я взяла их за руки

— Я вас очень люблю — хрипло сказала я, глядя вниз — нас ждет бесконечность, в которой мы всегда будем вместе, как обещали — мы подошли к перилам, они были широкие и высокие — на уровне груди Ямазаки. Наполеон помог встать на них самураю, затем они помогли забраться туда мне и, лишь за этим, Наполеон залез сам. Мы выпрямились, я — не без некоторой дрожи. Какой же восторг и ужас окутал нас, когда мы выпрямились и, глубоко вздохнув, посмотрели вокруг. Ветер здесь был крепкий, нас слегка шатало. Мы стояли, взявшись за руки, внизу расстилались зеленые луга — я и не думала, что такие еще существуют здесь. Сзади, на расстоянии двух-трех метров остановились врачи, стали притормаживать у обочины машины. Мы не оборачивались, поздно, теперь нас никто не разлучит. Я боялась, но что такое страх? Сейчас это было всего лишь выражение чувства самосохранения, его надо переступить. Потому что иначе я навсегда останусь одна в этом безрадостном мире, одной этой мысли хватило, что бы понять, что есть верное решение. Я посмотрела на Ямазаки, затем на Наполеона — лица у них были твердые, решительные. Ямазаки крепче сжал мою руку, посмотрел на меня и сказал

— Ну что, в путь?

— Да — Наполеон тоже сжал мою руку, мы одновременно шагнули вперед, я почувствовала слезы, выступившие на глазах. Я закрыла глаза, потому что была все же слишком вменяемым существом, которое боялось смерти. Но руки чувствовали тепло, человеческое тепло, я сконцентрировалась на нем, а потом все чувства, как по команде, выключились.

Что значит жить? Что значит умереть? Это те вопросы, которыми задается каждый в своей жизни хоть раз. Потому что это вопросы, ответы на которые мы не в силах найти, нам остается лишь принять все таким, какое оно есть. Многие пытаются сделать по-своему и найти их, многим кажется, что они нашли их. Но, возможно, поиск этих ответов и есть сам ответ. Мы смотрим вверх и спрашиваем себя, что там, за облаками? Лишь немногие из нас могут смотреть за облака, зная, что там — истина. Смотреть за облака — значит, видеть истину. Это есть цель. Просто не все могут согласиться с ней. Бояться жизни, бояться смерти, но почему? Задавая себе этот вопрос, можно напридумывать множество вещей, сделать множество открытий для себя в себе самом. Можно найти ответы на все те вопросы, что задавал себе раньше, но ответа на вопрос «почему» все равно не найти. Но именно этот вопрос заставляет нас развиваться, делать все то, что отличает нас от простейших. Мы ищем ответы и живем этим.