Надежда "А счастье было так возможно"

Я — счастливый человек. Так считают окружающие меня люди. У меня есть семья: муж, который, вероятно, любит меня, и

дочь, которая точно меня любит. Есть работа, достаточно престижная и не самая низкооплачиваемая, а главное — по

специальности, то есть пять лет мучений на ниве высшего образования не прошли зря. Семья наша живет в отдельной

двухкомнатной квартире в благоустроенном районе города.

В общем, у меня нет ни малейшего основания не поддерживать мнение окружающих. И, тем не менее, я с ними не

согласна. Разумом-то я понимаю, что мне грех жаловаться на жизнь: ни одиночество, ни неудовлетворенность работой, ни

даже квартирный вопрос меня не коснулись; осознавая все это, я, конечно, большую часть времени ощущаю себя вполне

довольной своим бытием. Только иногда мне становится… неуютно, что ли; начинает казаться, что я живу как-то не так,

как мне бы хотелось, как, возможно, предначертано мне судьбой, словно я когда-то давно оказалась не в то время не в

том месте, что и повернуло мою жизнь против ее правильного течения.

Моя дочка в этом году пошла в первый класс — первый раз, то есть, с бантами и впечатляющих размеров букетом

темно-бордовых георгинов. Светланке (она самая настоящая Светлана — беленькая и голубоглазая, совсем не в меня)

только шесть лет. Но мы решили (то есть, я решила, потому что в обязанности моего мужа входит только поддерживать

или не поддерживать мои решения; на себя он такие тяжелые обязанности обычно не возлагает), что ребенок уже

достаточно подготовлен к школе, и нет смысла заставлять его еще год ходить в садик. Светка приняла эту новость с

таким энтузиазмом, что, даже если бы я и захотела отступить, пересмотреть свое решение насчет школы, у меня не

хватило бы духу так жестоко разочаровать свою дочурку.

И вот теперь к моим домашним обязанностям и работе прибавились ежедневные поездки в школу — утром и вечером: не

могу же я отпустить такую кроху одну через весь город. Школу ей мы (читай — я) выбрали хорошую, с углубленным

изучением математики и иностранных языков, потому что девочка у нас умненькая и в обычную школу отдавать ее жалко;

да только вот эта школа находится так далеко от нашего дома, что ребенку пока не под силу самостоятельно до нее

добираться. Муж мой, естественно, самоустранился от почетной обязанности провожать дочь — он же работает! Не больше

меня, правда, да и зарабатывает поменьше, но считаться он с этим не захотел, и черт с ним.

… Сегодняшнее утро обещало быть самым обычным, ничем не примечательным сентябрьским утром. У Светки вот уже десять

минут как начался урок, и я, убедившись, что она села за парту, спокойно отправилась на работу. Настолько спокойно,

что в трамвае я умудрилась заснуть, хотя раньше никогда не спала в транспорте. Наверное, потому, что ночь провела

почти без сна: у мужа поднялась температура, и я до утра отпаивала его всякими аспиринами и панадолами. Меня не

разбудил даже скрежет из динамика, сообщивший голосом водителя, что трамвай едет не по своему обычно маршруту, а

свернет в другую сторону, куда мне совсем не надо. Но я этого не слышала.

Проснулась я только тогда, когда у меня в сумке зазвякал телефон — так бы я ни за что его не услышала, но он

одновременно еще и завибрировал, неприятно щекоча ногу через кожу сумки. Ответила — ошиблись номером. Глянула в окно

и обомлела. У всех, наверное, бывает ощущение «дежа вю», когда вдруг понимаешь, что это с тобой уже было — все в

точности, до мельчайших деталей.

Я когда-то жила здесь — еще с родителями. И не была в этом месте давно — с тех пор, как родители уехали жить в

деревню. Просто как-то не приходилось бывать в этой части города, хотя иногда меня нестерпимо тянуло сюда. И теперь

я смотрела на эти места, на эти улицы и остановки такими глазами, что если бы кто-нибудь в этот момент присмотрелся

ко мне, то подумал бы, что девушка, вероятно, туристка и ей никогда раньше не доводилось посещать этот город. До

меня как-то слабо доходило, что нужно выйти, пересесть на трамвай, идущий в обратную сторону, чтобы потом

дождаться-таки нужного маршрута. Я просто тупо глядела в окно, а на лице блуждала дурацкая улыбка; мне было весело и

грустно одновременно, а если сказать точнее — было какое-то трогательное, щемящее чувство. Будто в детство вернулась.

Все-таки мне пришлось очнуться — не было другого выхода. На работу я, понятно, опоздала, и потому пришлось

задержаться вечером, когда все прилежные сотрудники отправились по домам; забирать Светку из продленки я неслась,

сломя голову.

Весь день прошел наперекосяк, и вечер решил не уступать своему предшественнику. Тут я сделаю небольшое лирическое

отступление и расскажу про свое хобби. Рассказывать, правда, особенно-то и не о чем. Просто живем мы на первом

этаже, и года четыре назад, находясь еще в декретном отпуске и имея массу свободного времени — Светка была спокойным

ребенком — я решила посадить под окном цветочки. Так, ничего особенного: несколько оранжевых лилий, бархотки и

кустик шиповника. Делала я это поначалу как-то не всерьез, до этого я никогда не имела страсти к земле; но

неожиданно так втянулась в это дело, что вот теперь, если не покопаюсь в своем палисаднике, считаю, что день прожит

неправильно.

Так вот, подходя к своему подъезду, я отметила про себя, что дети опять затеяли футбол возле моего садика. По

своему горькому опыту знаю, чем это кончается: мяч непременно попадет в мои насаждения, но это еще не самое

страшное; гораздо губительнее для моей буйной зелени то, что какой-нибудь мальчишки полезет за этим самым мячом и

перетопчет все растения, причем тем цветочкам, которыми я особенно дорожу, как по закону подлости, достается больше

всех. Подумала, что сегодня ситуация повторится, и что с детьми придется разбираться мне самой, хотя я в принципе не

умею орать на людей, потому что мой муж заявил, что не мужское это дело — из-за какой-то травы связываться с

мелюзгой. Но и прогнать я их тоже не имела права — двор ведь общий, где хотят, там и играют.

Начало смеркаться. Я при полном параде — в халате, фартуке и косынке, к тому же с бигуди на голове (короче,

настоящая тетя-мотя, клушка-наседка, хотя мне всего двадцать шесть лет) — готовила борщ. Временами бросала взгляды в

окно, пытаясь не пропустить тот роковой момент, когда эти противные мальчишки — слава богу, у меня девчонка –

запулят свой футбольный мяч в палисадник. И, конечно, это случилось.

Я, утопив в кастрюле ложку, которой снимала накипь, кинулась на улицу. Успела — пацан только успел запустить одну

ногу через низкий забор.

— Стой! Не лезь туда! — закричала я.

Мальчишка замер с поднятой ногой и испуганно посмотрел на меня; за его спиной маячили его приятели, которые тоже не

ожидали моего появления. Кого-то из них я, возможно, знала, но сумерки скрывали их лица; но испуганную физиономию

нарушителя моего спокойствия я могла разглядеть хорошо и почти ручалась, что этот мальчишка не здешний, такого я тут

точно никогда не видела.

Во мне кипела ярость. Может, этот случай стал последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, а может, у меня

просто было плохое настроение, которое я невольно выместила на ребенке, но я, не давая опомниться этой компании,

поскольку знала, какими наглыми бывают теперешние дети, ловко перемахнула через забор и схватила мяч.

— Всё, больше ты его не увидишь, — обратилась я к мальчишке, хотя не знала, ему ли принадлежит этот футбольный

атрибут.

— Отдайте! Вы не имеете права! — закричал в ответ мой маленький противник.

Ишь ты какой! И права-то он мои знает!

— Не отдам!

Я решила не вступать в долгие пререкания и уже, было, развернулась, чтобы уйти, но снова услышала его голосок:

— Отдайте, теть, ну, пожалуйста. Меня родители ругать будут. Это настоящий футбольный мяч, он дорого стоит.

Я задумчиво вертела в руках мячик. Может, правда         отдать, а то ведь пацану может влететь? А потом подумала: и

до каких пор я буду это терпеть? Хоть уроком им станет, есть надежда, что больше не будут здесь играть. Никогда не

думала, что стану такой зловредной, но нет ничего обиднее, чем то, когда топчут твой труд.

— Ругать, говоришь, будут? Ну, ничего, тебе это полезно. А если этот мяч такой дорогой, то пусть твои родители сами

придут и заберут его.

А я тем случаем поговорю с ними о том, как надо воспитывать детей, — думала я в тот момент.

На следующее утро моя решимость улетучилась. Мне уже совсем не хотелось разбираться с родителями этого мальчишки.

Не потому, что я испугалась — в конце концов, я права. Но я представила, что придет мама мальчика и будет с пеной у

рта доказывать, какой ее сын прекрасный ребенок, как он любит футбол, а я, стерва такая, мешаю детям играть.

Совершенно не желая все это выслушивать, я в то же время понимала, что обратной дороги нет. Ладно, может, повезет, и

его мама окажется милой спокойной женщиной.

Рабочий день был непродолжительным, только до обеда. Приезжали какие-то партнеры из северной столицы, по случаю

чего намечался грандиозный банкет с участием высшего начальства нашего предприятия, а рядовые сотрудники, такие, как

я, были распущены по домам. А я и без того хотела отпроситься — обихаживать гриппующего супруга. Забрала Светку из

школы и уже в два часа была дома.

Микстуры, компрессы и градусники закружили меня. Потом вызвали врача, и он навыписывал кучу лекарств, большинство

из которых отсутствовали в нашей домашней аптечке. Строго-настрого наказав дочери не подходить к больному папе, дабы

не подхватить заразу, я заторопилась в аптеку. Машинально набросила плащ. Вышла из квартиры. Потом сообразила, что

на улице тепло для плаща. Вернулась. Сняла, повесила на вешалку. Надела кофту. Вышла. Закрыла дверь ключом.

Обнаружила на кофте пятно. Снова открыла дверь. Сняла кофту. Вышла, закрыла. Выронила кошелек. Нагнулась, подняла.

Пока нагибалась, из рук выскользнули ключи.

Всё. Меня затрясло от нервов. Какого черта у меня сегодня все валится из рук?! У моих ног лежали ключи, ожидая,

когда я их соизволю поднять. Стараясь не раздражаться дальше, я несколько раз глубоко вдохнула и нагнулась. На

лестнице послышались шаги, явно мужские. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь мужик увидел меня в такой позе, к тому

же на мне была короткая юбка, которая, естественно, поднялась непозволительно высоко. Я резко разогнулась, так, что

закружилась голова.

И вздрогнула — так сильно, что даже ключи звякнули. Нет, этого не может быть. Или я сошла с ума и мне мерещится,

или…

*     *     *

— Ну, где же он? Ведь обычно в это время он стоит на крыльце.

Мы — я и моя подружка-одногрупница — направлялись домой. После четвертой пары я слабо реагировала на то, что

происходит вокруг, и мне было даже лень поинтересоваться, кто — он. Но Настя — мы с ней тезки — так активно

рассматривала институтское крыльцо, выглядывая через мое плечо, так как я закрывала ей обзор, что все же стало

любопытно.

— Кого ты там высматриваешь? — поинтересовалась я настолько вяло, что, даже если бы она не ответила, я бы и

внимания не обратила.

Но Насте, видимо, как раз таки хотелось поговорить на эту тему, потому она живо отозвалась:

— Да так, есть один. Появился, разволновал меня и исчез.

Я заинтересовалась.

— Ух ты! И кто же это?

— Да я его даже не знаю.

— В смысле? — не поняла я. — Ну, как его зовут-то, знаешь?

— Нет, откуда? Знаю только, что учится он на третьем курсе. Я называю его Квазимодо.

— Как?! То есть, почему?— опешила я. Странное прозвище для человека, с которым даже не знакома. — Он что, такой

страшный?

— Нет, ты что, он очень симпатичный. Просто в студвесне он играл Квазимодо.

Она еще долго рассказывала о нем (то, что ей было известно), еще о том, как следила за ним, узнавая, на каком

транспорте он ездит, а также поведала мне, что хочет все же с ним познакомится, правда не знает как (кстати, она

потом все же предпримет попытку — подойдет и вручит ему бумажку с номером своего телефона. А я буду плакать — не от

зависти, ведь он ей так и не позвонил, да и не настолько я завистливая; мне было очень грустно оттого, что очень

ясно осознавала, что никогда-никогда, как бы сильно я ни была влюблена, не смогу решиться на что-то подобное).

Слушая Настю, я недоумевала такой откровенности. Может, это я слишком скрытная, и мне претят такие душевные

откровения, или это у нее так наболело, что хочется поделиться. Я чувствовала себя неуютно: вот сейчас она мне все

это выложит, и ей станет легче; а я так никогда не смогу. Хотя, если бы ситуация располагала к откровенности (а так

мы с Настей стояли на оживленном перекрестке, ожидая трамвай), может, я бы и решилась рассказать. До этого момента

мне казалось, что я одна такая ненормальная, способная влюбиться в незнакомого мне человека; а теперь даже легче

как-то стало.

… В то утро я проснулась от кошмарного сновидения. Мне снился страшный взрыв. Из утренних новостей я узнала, что

сегодня годовщина взрыва одного московского дома. Накануне вечером я, понятное дело, не вспоминала ни о каких

московских трагедиях, тем более давнишних, а потому подумала, что сон можно считать вещим, напоминанием что ли,

вроде «моменто море» — «помни о смерти». Оставалось буквально минут двадцать до того момента, когда я убедилась в

«вещности» сновидения; только тогда я еще не догадывалась, каким образом сбудется этот сон.

Что такое взрыв. Что-то горячее, тревожное, а главное — неожиданное.

Мне не везло: я торопилась в институт, опасаясь, что преподаватель меня не пустит в кабинет, если я опоздаю. А то,

что я опоздаю, уже опоздала, не оставляло сомнений. Трамваев не было вообще никаких, даже тех, которые мне не нужны.

Перекресток был заполонен народом, столько людей на остановке я больше никогда не видела. И тут я увидела его.

Ничем, в общем-то, не примечательный парень. Но я не могла отвести от него взгляд, хотя он обладал довольно

обычной, неброской внешностью. Сначала я даже не обратила внимания на свой интерес, ну, подумаешь, понравился

парень, это нормально, сейчас я сяду в трамвай и думать о нем забуду. Он, вероятно, тоже опаздывал и сильно

нервничал; потом повернулся и пошел на соседнюю остановку, располагающуюся за поворотом, надеясь сесть на другой

трамвай, чтобы доехать до следующего перекрестка, где есть шанс втиснуться в трамвай других маршрутов, идущих в том

же направлении, что и тот трамвай, который никак не хотел появиться. И только он отошел, как вдалеке показалась

красная мордаха вагона. Вот в эту секунду я неожиданно подумала: «Ну, куда же ты, миленький? Вот же он, твой

трамвай»; мне почему-то стало очень жалко этого незнакомого человека. И тут я поняла, насколько недооценила свой

«обычный интерес».

И против своего ожидания я, стоя на одной ноге, зажатая незакрывающейся дверью и людьми, все еще думала о нем.

Пара началась шесть минут назад, когда я, наконец, оказалась на нужной мне остановке, и по этой причине я решила не

торопиться. Начал накрапывать дождик — сентябрь как-никак. Я шла очень быстро, намного быстрее, чем обычно. А в

голове стучала одна мысль: бывает!

Бывает! Это не выдумки писателей сентиментальных романов и не пустые красивые слова. Я никогда не верила в любовь с

первого взгляда, считала это привилегией пустоголовых дурочек. А вот сейчас убедилась, что вполне способна влюбиться

с такого вот единственного взгляда. Я радовалась, как ребенок, или как ученый, который поставил эксперимент на себе

и получил положительный результат. До этого дня я считала себя холодноватой, мне казалось, что меня не может

посетить такое неожиданное чувство; думала, что если и влюблюсь когда-нибудь, то это чувство будет насквозь

рассудочным. А оказалось, что это совсем не так, и я была несказанно счастлива, узнав себя саму с такой неожиданной

стороны. В тот момент меня совершенно не заботило то, что я, вполне возможно, никогда его больше не увижу, да если и

увижу — что с того, не подойду же я к нему знакомиться!

Это мне припомнилось позже. Когда я приходила на остановку и не видела его. Я пыталась специально подгадать то

время, когда и он будет там. Иногда получалось, но мне это, понятно, не давало ничего, кроме расстройства на целый

день. Утром я выходила из дома с одной мыслью: хоть бы его увидеть, а подходила к остановке совсем с другой: хоть бы

его там не было.

И когда я окончательно запуталась, да и надоело мне это бессмысленное занятие, я плюнула на все и стала выходить из

дома в то время, в которое мне удобно. Естественным следствием этого стало то, что я совсем перестала его видеть.

Постепенно это не стало меня заботить. А к весне я и вовсе не вспоминала о своем сентябрьском чувстве. И тем

неожиданнее для меня было снова встретиться с ним. Я уже стояла в трамвае, когда он залетел в закрывающиеся двери. Я

моментально его узнала и, как мне показалось (может, действительно показалось), он тоже узнал меня. Он встал у меня

за спиной, и я всю дорогу, все мои недолгие три остановки, ощущала не себе его взгляд. И с удивлением отмечала, что

меня это совсем не волнует (ну, почти).

Как же я ошиблась! Это чувство вернулось с новой силой, да с такой, что до слез.

Но, видно не суждено было. Не зря мне теперь, спустя восемь лет, порой кажется, что когда-то я оказалась не в то

время не в том месте. На самом деле я не оказалась в нужном месте в нужное время.

Вскоре я вышла замуж.

Жизнь состоит из мелочей, и они не давали мне опомниться. До сегодняшнего дня…

*     *     *

— Это вы вчера не поладили с моим сыном?

Я смотрела на него, и мне казалось, что разговоры про то, что перемещения во временя невозможны, — вранье. Я же вот

вернулась в прошлое. А он совсем не изменился. Или это все-таки не он? Просто очень похож, да и памятью на лица я не

могу похвастаться. Но нужно же что-то отвечать, чтобы он не счел меня дурой или глухой.

— Да. Я просто хотела встретиться с его родителями и сказать им, то есть вам, чтобы втолковали своему сыну, что

нельзя кидать мячик в чужой огород, а потом топтать его, в смысле, огород. Я не имею ничего против вашего ребенка, и

уж тем более не хотела присвоить себе его мяч. Для чего он мне, не буду же я в него играть, да и моя дочь не играет

в футбол?

Я выпалила все это на одном дыхании, от волнения говоря совсем не то, что мне хотелось бы сказать. Наконец, я

замолчала, понимая, что вот сейчас нужно открыть дверь, взять этот чертов мяч, вернуть его владельцу. И тогда этот

человек уйдет, а я так и не узнаю, тот ли он мужчина, что когда-то так приглянулся мне.

— Сейчас я отдам вам мячик. — Я повернулась к двери, пытаясь дрожащей рукой засунуть ключ в скважину. — Сейчас.

Я на мгновение снова взглянула на стоящего позади меня мужчину, стараясь изобразить на лице улыбку и тем самым

спасти положение, а то я и так, вероятно, показалась ему не вполне нормальной. И неожиданно обнаружила, что он

пристально разглядывает меня.

— Что? — я вздернула брови. — Что вы так смотрите на меня?

— А я вас помню. Вы не сильно изменились с тех пор.

Мне как током ударило.

— Разве мы знакомы? — дрожащим голосом спросила я.

— Нет, в буквальном смысле мы, конечно, не знакомы. Но когда-то, много лет назад, мне казалось, что я знаю вас.

Хотя я всего лишь несколько раз видел на трамвайной остановке девушку, которую вы мне сильно напоминаете. Может, это

и не вы были. Скажите, вы когда-нибудь были на остановке, которая находится на перекрестке улиц — и он назвал две

улицы, мимо которых я вчера проезжала, проехав свой поворот.

Я обессилено прислонилась к ледяной стене подъезда. У меня дрожали ноги, и кружилась голова. Нет, этого не может

быть. А если и может, то зачем? Ну, зачем это случилось?! Жила себе спокойно, и вдруг…

Проигнорировав его вопрос, я открыла дверь своей квартиры, вынесла мяч и вручила его мужчине со словами:

— Я тоже вас помню. Только сначала и не поняла: вы ли это.

Мы вышли из подъезда и медленно побрели в сторону аптеки — именно туда мне и нужно, хотя я об этом уже благополучно

забыла. Внезапно он остановился и как-то странно посмотрел на меня.

— А ведь вы мне тогда нравились, очень нравились. Да вот не получилось ничего. А теперь вот встретились, да слишком

поздно. Вы упомянули о дочери. Вы, вероятно, замужем?

Я кивнула.

— Да, слишком поздно… — задумчиво произнес он. — Теперь уже слишком поздно. У меня тоже семья. Впрочем, не слушайте

меня. Вы-то, скорее всего, и внимания на меня не обратили. А я тогда очень хотел снова вас увидеть, но все не

получалось…

— Я была влюблена в вас, — произнесла я, глядя в одну точку. Я сказала эти слова не от избытка чувств, а совершенно

осмысленно, понимая, что ничего не потеряю, озвучив свои былые чувства. — Не сочтите меня дурочкой, я и сама плохо

понимала, что это было.

Мы не смотрели друг на друга, уж точно думая об одном и том же.

— Мне тогда надо было быть смелее. — Произнес он. — Если бы я решился познакомиться с вами… Кто знает, может, жизнь

пошла бы совсем по-другому.

Наверное, такие ощущения испытывают люди, когда их бьют в солнечное сплетение: невозможность вдохнуть и желание

согнуться в три погибели, упасть, зажмурить глаза и никогда их не открывать.

— Извините, я тороплюсь, меня дома ждет муж, а еще мне нужно в аптеку, — глотая слезы, затараторила я и уже сделала

шаг, чтобы уйти, но он ухватил меня за локоть.

— Мы больше никогда не увидимся?

— Думаю, нет. А зачем? Хотя, если вы живете где-то рядом, то возможно, случайно… Но лучше бы этого не произошло.

— Как вас зовут? — услышала я уже где-то далеко позади — вот как стремительно убежала.

Но я не повернулась. Бегом бросилась в аптеку. В очереди за лекарствами я только и делала, что вытирала слезы,

которые против моей воли лились ручьем. И когда пришел мой черед подавать деньги в окошечко и говорить, какое

лекарство мне нужно, то аптекарша, взглянув на мои красные глаза и не менее красный и распухший хлюпающий нос,

заключила:

— У нас есть очень хорошее средство от аллергии.

«Дайте мне лучше яду, да посильнее», — хотелось сказать мне, но я сдержалась.

А когда выходила из аптеки, ощутила знакомое чувство раздвоения: мне хотелось, чтобы он все еще стоял на том же

месте и ждал меня, а с другой стороны, я желала больше никогда не видеть его.

Его и не было. Всю дорогу до дома я боролась с желанием заплакать. А когда пришла, мой муж, взглянув на мое красное

лицо, с подозрением спросил:

— Настюш, а ты, случайно, не заразилась от меня?

Неопределенно дернув плечом, я напоила его таблетками и убедила постараться уснуть, а сама вышла на кухню, плотно

прикрыв за собой дверь.

Я не помню, когда в последний раз так плакала.

Лучше бы я не знала, что тоже нравилась ему. Раньше я понимала, что ничего не получилось только потому, что не

могло получиться. Но теперь-то я знаю, что могло, еще как могло! Но не вышло, и никогда уже ничего не будет.

Наверно, именно это и называют судьбою.