georg — ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЁТ

Иво опустился на землю недалеко от охотничьего домика папы, а теперь уже его домика. Он не знал, почему этот домик назывался охотничьим, так как папа никогда не охотился. Скорее всего, что название приклеилось как дань общепринятым представлениям о поведении верховного правителя страны, который делает всё, что ему захочется. А всякому человеку, обладающему громадной властью и богатством, всегда хочется убить что-нибудь или кого-нибудь. А зачем же тогда богатство и власть? Так обычно думают люди. Дома, среди своих, царь с удовольствием ел растительную пищу, и только на пирах и застольях, в кругу лиц необходимых, но не всег¬да желательных, ел то, что ели все, дабы не вызывать удивления и затаённого возмущения.

Сад и виноградник без хозяйской руки пришли в запустение, заросли сорной травой, пустили волчцы. Никто, кроме членов царской семьи, никогда не бывал в домике. Да и не мог быть, так как царское гнездо располагалось в таком месте, куда простой смертный просто не мог попасть. Это был берег небольшого горного озера. Вот только в отличие от других горных озёр, вода в этом озере была совсем не холодная. Дороги к этому месту не существовало. Сюда не могли пробраться ни пастухи, ни рыбаки, ни охотники. Среди местных жителей ходили слухи, что места эти так затуманивают голову человеку, что он забывает, зачем он сюда пришёл.: охотник перестаёт охотиться, а рыбак не ловит рыбу. И человек начинает блуждать без всякой цели. Забирается в такие дебри, что, опомнившись, с трудом возвращается домой. И если человек всё-таки приближается к Гнезду Орла, то его начинают пугать осыпи и обвалы камней. И ещё есть одна причина, по которой человек никак не может попасть к озеру около Гнезда Орла. Путь к озеру обязательно проходит через большую и запутанную пещеру. И человек никогда не сможет отыскать единственный ход, который позволит ему и его коню попасть к царскому озеру. Выходов из пещеры много, но все они, кроме одного, тайного, уводят путника в сторону, подальше от Гнезда Орла.

Положив тело папы на траву, Иво превратился в человека. Как конкретно происходит такое превращение, Иво ещё не знал. Просто, иногда у него возни¬кало желание стать кем-то или чем-то. И его желание осуществлялось. Он чувствовал в себе способность делать все, что захочет: принять любое обличие, стать невидимым, пройти сквозь стену, войти в огонь и выйти из него невредимым. Всё, что угодно, но только, при одном условии: к превращению надо прибегать только в случае крайней необходимости.

Иво осторожно обошёл вокруг домика, тщательно осматривая поч¬ву, траву, кусты и деревья, не побывал ли тут кто из посторонних? Нет, всё нормально, можно работать спокойно. Вошел в дом. Прибрал в нем, затопил печь, поставил греться воду. Достал чистое 6елье. Затем обмыл тело и, сняв дверь с петель, положил под образами. Зажег лампадку. Всё. Дело наполовину сделано. Осталось сделать домовину, выкопать могилку в склепе и подумать об отпевании. Влез на чердак и достал доски. Через несколько часов домовина была готова. День заканчивался.

— Ну вот, теперь можно и самому искупаться, — тихо произнёс Иво самому себе.

Банька стояла на берегу озера. Ночь, гася страсти дня, накрыла мирным, тихим, бархатным колпаком и баню, и озеро, и окружающие горы. Хорошо напарившись, Иво голышом выскочил из парной и, взобравшись на высокий камень, сиганул вниз головой прямо в отражение звёздного неба в зеркальной глади озера. А затем, закинув руки за голову, лежал в воде на спине, любуясь синей бездной звёздного небосклона. Вот Орёл нашёл себе тихое пристанище под крылом Лебедя, который всё так же летит к Кассиопее. Ничего, вроде бы, и не изменилось: те же звёзды, те же горы, та же вода в ночном озере. Вот только папа не может потереть спину мочалкой и отхлестать веником. Вот только мама в домике не ждёт с мятным чаем, да с блинами, да с малиновым вареньем. Как всё страшно переменилось: нет мамы, нет папы. Зачем Паук их убил? Ну почему он остался один? Ведь им было так хорошо всем вместе.

Осталась только одна надежда — Лия. И поплыли в воспоминаниях другие звездные ночи. Первая — на холме. Потом — в парке около замка князя. Потом — на реке, когда они вдвоём катались на лодке. И вспомнились чудные волосы Лии, грациозная шея, неожиданно узенькие, тоненькие плечики, до которых страшно и дотрагиваться, не то что сжимать и тискать, которые можно только гладить и целовать. А упругие, маленькие гру¬ди? А гладенький и нежный животик? И такая красавица обнимала его, страшного и уродливого. Шептала, что любит его. Просила целовать её и трогать сильнее. Просила взять её. А он, умирая в её объятиях, шептал ей, что не может поверить в такое счастье, в то, что она любит его по настоящему. И всё это она говорит ему, пытаясь отблагодарить его за спасение. Только за спасение. Такого уродливого парня при нормальных обстоятельствах никакая девушка не может полюбить. И вовсе не за что его благодарить. Что он такого сделал? Увидел на камне лежащую в обмороке и напоил её? Ну и что? Подумаешь, подвиг. «А в таверне?» — шептала Лия, с улыбкой обвивая его шею своими тоненькими ручками. «Ой, да каждый нормальный парень должен был сделать это», — упрямо стоял он на своём. И заваливал её на спинку, и выцеловывал её всю-всю. А она тянула его на себя и требовала, чтобы он не сдерживал себя. А он, чуть не плача, говорил, что она потом будет жалеть о том, что отдала свою юность такому страшилищу. Но потом уже будет поздно жалеть. И она возненавидит его за то, что он сделал с ней, воспользовался её слабостью. А он не вынесет того, что по его вине она станет несчастной. И Лия ругала его, колотила его своими кулачками по груди, и кусала, и целовала, изнывая от желания. При воспоминании об этом моменте Иво глубоко погрузился в воду, за¬тем вынырнул и фыркнул: «Нашел время, когда заняться любовными переживаниями».

Ночь прошла в тихих слезах, печали, в игре на флейте и скрипке самых любимых мелодий папы и мамы. Иво помнил наказ папы: не плакать, а радоваться его соединению с лю6имой, радоваться тому, что жизнь окончил, не совершив тяжёлого, не прощаемого греха. А если что и сделал в жизни не так, нарушил в чём-то заповедь Господа нашего, так не по злому умыслу, а по неопытности, неотшлифованности души. Но, ведь, для того и приходит человек в мир, чтобы научиться, чтобы приобрести опыт борьбы и совершенствования.

Да, всё это так, понимал Иво, но это всё чистая теория, а слёзы-то текут и текут. А душа стонет и плачет. А память всё достает и достаёт из своих запасников то неправильное действие, то нехорошее слово, то за что-то не поблагодарил, то чем-то несправедливо упрекнул. Ужасно: теперь ничего не поправишь, ничего не вернешь, не упадешь на колени, не осыплешь поцелуями ноги. О, Господи, ну почему всё так безвозвратно? Так хочется исправить своё негодяйство!

Утром Иво пошел к пещере, которая использовалась в качестве склепа. Освободив замаскированный вход, вошел в склеп. К великому своему удивлению он увидел уже выкопанную могилу. И как раз там, где он сам собирался копать: около могилы мамы. И в который раз он удивился той тщательности, с которой папа делал всякое дело, включая и подготовку к собственной смерти.

Иво тщательно осмотрел могилку. Нормально. Только надо немного углу6ить да подровнять. Он еще раз внимательно присмотрелся: да, точно, в плечах могилка немного уже, чем в ногах. Он спрыгнул вниз и лопатой стал подчищать и подравнивать, доводя все размеры до необходимых. Работа шла быстро. Лёгкий и сыпучий грунт с редкими камушками послушно ложился на лопату. Только один раз мелькнул на лопате кусочек коры како¬го —то дерева.

Вот закончена и эта работа. Иво вылез из ямы и выбрался из пещеры. Вход оставил открытым. После полумрака склепа глаза немного побаливали от яркого, слепящего солнечного света. Иво направился к дому. Но чем дальше он удалялся от склепа, тем сильнее им овладевало чувство, что он сделал что-то не так. Он остановился и повернулся к зияющему чернотой входу в пещеру. В чём дело? Что не так? Перед его мысленным взором мелькнул кусочек корневища. Да нет же, это был не корень. а кусочек веточки.

— Так вот оно что, — произнес. Иво.— Каким образом в грунте пещеры на глубине полутора метров оказался кусочек ветки? Это же пещера в скале. Там же ничего не растёт. И вдруг веточка. Просто кусочек веточки, без начала и без продолжения. Цветочков ещё не хватает. Нет, тут что-то не так. В этом надо хорошенько разобраться.

Он вернулся и отыскал этот кусочек. Тщательно исследовал. Так и есть" Эта не корень, и не веточка, а кусочек коры, свернутый тру¬бочкой. Под корой оказался свернутый бумажный листочек. Развернул его и сразу узнал знакомый почерк папы. Последнее письмо к сыну. Последние наставления. Последнее: «Прости, прощай». Письмо, которое Иво будет хранить до последнего вздоха. Снова слёзы, снова горе придавило к земле.

— Но почему это письмо надо было прятать? — прижимая письмо к груди, подумал Иво. — В письме же нет ничего секретного. Спокойно можно было оставить его дома, например, на столе. Или я что-то опять не понял? И почему в тексте письма пропущено слово "нашей"? И кто такая "дочка", о которой упоминается в письме. Да никакой же дочки не было. А там ясно говорится о дочке. Так нет же. Не просто о дочке, а о нашей дочке. Как будто папа писал письмо не мне, а маме. Иво еще раз достал письмо, ещё раз просмотрел его. Вот здесь, в самом начале ну совершенно ясно видно, что пропущено слово "нашей". А вот здесь, на обратной стороне листа есть непонятная фраза: «Посмотри у нашей дочки, всё сразу станет на место». О какой дочке идет речь? Нет, и не было никакой дочки. Да даже если бы у папы была внебрачная дочь, что по себе — полнейший абсурд, то все равно, она никак не могла быть «нашей», то есть его и моей одновременно. Нет, тут что-то есть, но я никак не могу понять, что именно. Так, как говорил папа, прежде чем начинать новое дело, надо обязательно навести порядок. Итак, что я имею? Я имею в тексте письма отсутствие слова «нашей». Это одно. Что ещё? В другом месте я имею непонятное место: «у нашей дочки». Наведём порядок. Перенесём слово «нашей». Что получается: «у…дочки»? «Посмотри удочки»! Ой, какой же я болван! «Посмотри удочки, всё сразу станет на место»! Ну не болван ли я? Ведь, папа просит меня посмотреть удочки. Надо же! Испугался семейного позора. А речь-то идет, всего-то навсего, об удочке. Да, но какие удочки? Есть удочки парадные, так сказать, подарочные. Но они остались там, в столице. Стоят во дворце при полном параде, как на выставке. Они — для демонстрации. Папа не любил ловить ими рыбу. Он не знал, что с ними делать? Красивые, фирменные, с длинными бамбуковыми удилищами. Они не приносили успеха в рыбалке. Самые результативные, самые любимые — это те, которые они сами смастерили своими руками. Простенькие, не претендующие на успех у посторонних людей, они всегда хранились под крышей баньки.

И пошел Иво опять к баньке. Вот они, обе. Удочка папы в нормальном состоянии, а его собственная испачкана грязью. Это не нормально. Опять что-то не так. Никогда он не оставлял удочку грязной. И он начал не спеша, очень осторожно, старясь ничего не пропустить, вытирать грязь. Но пропустить было никак невозможно: на палочке было чётко нацарапано одно слово — "парилка". И всё, и больше ничего. Иво задумался. Тут тоже всё не так просто, как может показаться на первый взгляд. Конечно, парилка есть в бане. Но Иво не мог не помнить, что у них с папой была ещё одна парилка: большая бочка, которой они пользовались, что6ы распаривать в горячей воде дерево, перед тем как согнуть.

Иво пошел к бочке, которая стояла под навесом баньки. Внимательно осмотрел её, но ни в бочке, ни под ней не нашёл ничего такого, на что можно было посмотреть ещё более внимательно. Ничего. Только вот почему-то крышка от бочки лежит аж на поленице, на самом верху, под крышей навеса. Так. Крышка от бочки — это тоже часть парилки. Начал тщательнейшим образом осматривать её. Это последняя часть парилки. Если и сейчас от не найдёт ничего, то надо будет осматривать всё по новой, с увеличительным стеклом. И когда Иво поворачивал крышку, ему показалось: что-то мелькнуло. Посмотрел прямо на крышку — ничего. Начал смотреть под разными углами — вроде что-то есть. Но что? Не понять. Вроде бы как написано что-то. Но что именно — не разобрать. Иво подержал крышку над огнем, и буквы проявились яснее. Теперь он смог прочитать короткую фразу: "Орлиное Гнездо ". Так вот оно что. Теперь ему стала понятной причина столь замысловатого пути к этой короткой фразе. Да, 6ез шифровки тут никак нельзя было.

Конечно, Иво и сам, рано или поздно, вышел 6ы на Орлиное Гнездо. Но папа, очевидно, хотел, что6ы он вышел на него рано. а не поздно. Весь запутан¬ный ход шифрования говорил о том, что папа стремился не только скрыть от случайного, постороннего взгляда своё сообщение, но и незримо передавал ему свою царскую власть, ведя его, словно по вешкам, к царской сокровищнице. С тех пор как он поймал выброшенное водяным потоком тело папы, в нём жила только одна мысль: достойно похоронить родителя и царя, Орла. Всё остальное — потом. Потом он бы и сам вышел на сокровищницу в Орлином Гнезде. Но папа хотел подчеркнуть, что всё, чем обладал он, теперь — его, Иво, сына Орла. Теперь он — Орёл! И когда он пойдёт в Орлиное гнездо, то именно там найдёт атрибуты царской власти. Ну что ж, пусть будет так. Итак, царь есть, осталось дело за малым — вернуть себе царство, которое принадлежит ему по наследству. Но Иво знал, что после похорон родителя он будет искать Лию. Она ему нужна больше, чем все царства вместе взятые. Без неё нет у него и жизни. Если только она не найдёт себе более подходящую замену ему. Надо обязательно это проверить. А пока надо исполнить царскую волю: посетить Орлиное Гнездо. Конечно, Иво всё помнил. Это произошло очень давно, когда он уже пере¬стал быть мальчиком, но не стал ещё настоящим мужчиной. На вершине го¬ры, у подножия которой стоял их домик, жила парочка орлов. "Наши орлы!" — говорил папа. В то лето самец где-то погиб, и самка осталась одна. Они с папой подкармливали её, когда она сидела на яйцах, а потом помогали ей выкормить птенцов. Всё лето Иво прожил в домике, ухаживая за орлами, а папа с мамой приезжали при первой возможности.

Всё закончилось 6лаroполучно. Прошло время, орлята подросли, окрепли и стали на крыло. Иво с папой стояли на самом краю скалы. 3емля и горы были где-то там, далеко внизу. А они видели и ощущали воздух, воздух их гор. И в этом синем море воздуха у их ног кружились 6есконечной каруселью молодые орлы. Садились на скалу, отдыхали и опять бросались в синюю бездну. Иногда они пролетали прямо над их головами, и волна воздуха мягко ударяла в лицо. Орлы словно приглашали людей с собой в полёт. Восторгом и счастьем наполнялась грудь. Хотелось броситься вниз, распластаться, ощущая на липе упругие и прохладные струйки воздуха, зависнуть над ущельем, проплыть над озером, заглядывая в самую глубинную глубину его подводных склонов.

— Я очень хочу тоже полететь с ними, — тихо произнес тогда Иво.

— Обязательно полетишь,— сказал папа и положил руку ему на спину. — Подрастёшь, окрепнешь и полетишь.

И вот сбылись слова папы. Он летает, но нет той радости и того восторга, которые охватили его тогда, на скале. Человек счастлив, оказывается, лишь в те моменты, когда ему кажется, что счастье его ждёт впереди. Вот какая штука, получается: "живешь, ищешь то, что у тебя уже есть. Вот он только что пролетел над этими горами, над этими же ущельями, над этим же озером, но ему было не до восторгов и наслаждений.

Однажды на скале их с папой захватила гроза. От дождя спрятались в замеченный ранее грот. Папа остался у входа любоваться красотой бушующей природы. А Иво полез исследовать глу6ины грота. В одном из дальних закоулков под большим камнем он обнаружил небольшой провальчик. Позвал папу. Разобрали. А там вход в большую пещеру, да не одну, а цепь пещер разного размера.

— Здесь мы с тобой сделаем наш тайник, — сказал папа. — И назовём его Орлиное Гнездо.

Много им пришлось поработать, но тайник получился большим, надёжным и интересным. Один вход в цепочку пещер располагался выше грота. Второй вход вёл из грота. А самая нижняя пещера выходила прямо в озеро, в воду. В одной из тупиковых пещер устроили каменный затвор с хитрым приводом и каменным замком. Уже тогда, оборудуя с папой тайник, Иво начал изучать премудрости силовой электрической сети, премудрости электронного управления тайными устройствами, системы гидравлических и пневматических приводов. И вот, теперь Иво нашел тайник, проник в него, и увидел всё то, что царь посчитал необходимым спрятать от врагов, которые после его смерти обязательно попытаются доказать своё право наследования царской короны. Для сына царь оставлял все родо¬вые бумаги, старинные книги, документы, доказывающие его право на наследство, финансовые отчеты и, конечно, завещание, оформленное и заверенное самым тщательным образом. Папа подробно описал, что получает сын в наследство. Здесь были и атрибуты царской власти: корона, скипетр, деpжaвa, гербовая печать и другие необходимые процессуальные и бытовые мелочи. Например, были схемы с описаниями всех тайников, которые царь устроил в нескольких местах своего царства. Были описания тайных ходов и тайных комнат дворца, а также дворцовой царской сокровищницы. Папа сообщал Иво, что дворцовая сокровищница содержит только расходный запас золота и серебра, которые нужны для поддержания порядка в стране, содержания чиновников и армии, а также на случай неурожая и других чрезвычайных ситуаций, которые трудно предусмотреть. Кроме Орлиного Гнезда в разных районах страны были созданы ещё несколько тайников с золотом и серебром. В случае, если произойдёт мятеж или дворцовый переворот во время отсутствия царя в столице, остаётся возможность набрать и вооружить другую армию. Поэтому мятежники или заговорщики, захватив дворец, захватывали только маленькую часть государственного капитала, что не даст им возможности надолго задержаться у власти. Всё, вроде бы, предусмотрел царь. Все были сыты и одеты. Вот только не смог предусмотреть царь, что в основной своей массе люди неисправимо завистливы, продажны и глупы: они всегда желают смены власти, думая, что новая власть будет хоть немножко умнее и добрее, чем прежняя. И чем богаче человек живёт, тем сильнее в нём разгорается алчность и корыстолюбие. Человек смотрит на соседние государства и хочет переплюнуть их, ну, в крайнем случае, жить не хуже, чем они. Как говорится: за морем и телушка — полушка, да рубль — перевоз. Гоняясь за большим и не дорогим куском мяса, человек рискует потерять самое ценное — качество. Гоняясь за шикарным унитазом, человек и мыслить начинает унитазными категориями. Мало того, человек вообще перестаёт мыслить, и даже начинает удивляться, когда от него кто-то этого требует. Зачем? Сходил на выборы, проголосовал. И всё, спи спокойно. И тогда уже не избежать женского подхода к жизни у мужской, так сказать, части населения: у соседа огурец всегда и толще, и длиннее, и вкуснее. А Паук точно рассчитал, что в человеке, который живёт в спокойном довольстве, в конце концов, всегда будет пониженное содержание адреналина в крови. Поэтому он, потеряв связь с Богом, живёт в состоянии нарастающего раздражения. И ему кажется, что если что-то изменить, например, наказать, то всё в его жизни станет лучше. Отсюда и возникло: хотел как лучше, а получил как всегда. А найти причину для наказания человек или сам охотно находит, или дядя из-за бугра подскажет. Последнее всегда предпочтительней — не надо самому напрягаться: легко, сразу — эшафот и гильотина.

Для отпевания своего тела папа просил пригласить священника.

— Конечно, — думал вслух Иво, — всё должно совершить по чину. Тело тоже творение Бога, его тоже надо освятить. У папы было изумительно прекрасное тело. Они с мамой очень любили друг друга. Надо обязательно поблагодарить Бога за то, что Он любит нас; за то, что Он дал мне таких прекрасных родителей; за то, что мы жили в любви и согласии. И конечно же желательно, чтобы обряд освящения провёл грамотный священник. Только где же его взять? Папа забыл с каким трудом он отыскал для себя и своей семьи настоящего священника. А я где сейчас отыщу Алекса? Он же в столице остался. А что там в столице происходило во время переворота, лучше и не думать. Неизвестно, живой он или уже нет? И что мне делать? Придётся самому проходить священническую практику? Собственно, спешить особенно и ни к чему: если тело папы до сих пор оставалось нетленным, то почему оно ещё не может подождать, пока я не разузнаю, что произошло с Алексом? И если Алекс ещё жив, то я привезу его сюда и мы с ним проведём обряд погребения по всем правилам. Ведь Алекс уже был у нас здесь, папа доверял ему, поэтому ничего страшного не случится, если Алекс ещё раз побывает здесь. Алекс — человек надёжный, ему можно доверять. А вот другого монаха или священника приводить сюда мне что-то не хочется. А это значит, что я сам должен провести обряд отпевания. Хорошо, что я уже помогал Алексу в этом деле, и он показывал мне, как совершаются таинства. И потом, уже давно миновали три дня, девять дней и сорок дней. Не мог же Господь оставить душу раба Своего без присмотра на всё это время. Папа — бисеринка в сокровищнице Господа. А сам Господь сказал: не сыпь бисера перед свиньями. Ничего они с душой папочки моего не смогут сделать. Дух и душа папы в руке у Господа, а тело его Господь мне отдал в руки мои. Вон как интересно получилось. Тело папы Господь запечатал в скалы. И никто его не тронул: ни звери, ни птицы, ни человек поганый. И оно там хранилось нетленным до тех пор, пока я не пришёл за ним. И тогда Господь выбросил его мне, и я взял его, и принёс в дом наш. Разве это произошло не по воле Божьей? Отсюда вывод: я должен, просто обязан хоть немножко постараться для своего папочки.

Вообще-то, царь при жизни не жаловал своим yсеpдным вниманием попов. Несколько раз царь пытался найти общий язык с кем-нибудь из священников, но так и не смог. Уж больно говорливый народ, оказались священники. Слова так и льются с языка, а о чём говорят — понять невозможно. Что-нибудь толком объяснить — не получается. Из всей многочисленной армии служителей церкви царь выделил одного 6poдячего• монаха, который не имел ничего, кроме того, что было на нём, да ещё того, что Бог в душу положил. Ни один монастырь не мог удовлетворить потребности души Алекса, поэтому он и бродил от монастыря к монастырю, от селения к селению, зара6атывая себе на жизнь, где трудом, а где и словом. Он стремился к боговедению, и охотно вступал в спор на эту тему с любым человеком, который не только был не против поспорить на эту тему, но и был способен хоть немножко мыслить. А потом Алекс вёл диалог до тех пор, пока собеседник не заявлял ему: «ты ко мне с такими разговорами больше и близко даже не подходи». Или до тех пор, пока не понимал, что перед ним просто упёртый рогами в стенку козёл, до которого логикой не достучаться, и который живёт по принципу очень учёного академика: я этого не понимаю и не знаю, это слишком трудно, это мне не нравится, поэтому этого нет. И вообще, отойдите от меня, не шевелите кресло подо мной, до которого я добрался. Конечно же, академический козёл никогда даже самому себе не признается в этом. Алекс, дойдя до этой точки позиции собеседника, безнадёжно махал рукой и говорил: «Ну, спорить с тобой смысла никакого нет. Ты ещё такой же зелёный, как твой любимый Дарвин, который, оторвав свой зад от кресла, вырвался из кабинета на волю и пришёл в неописуемый восторг маленького и несмышленого ребёнка. Да восторг такой сильный, что он решил создать новую гипотезу. Но так как Дарвин был духовно ещё незрел, то его теория скорее похожа на слюнявые пузыри в углу рта младенца, ибо она не только не укладывается в генетику, но даже в рядовом курятнике оказалась недееспособной. За полтора века своего существования его творение так и не смогло выползти из изрядно запачканных пелёнок гипотезы и стать, наконец-то, на ножки серьёзной теорией, подтверждённой опытом. Так что, дорогой мой, иди, покрутись ещё парочку тысячелетий в поднебесной, а тогда я посмотрю на тебя, может, и будет смысл логично порассуждать о чём-нибудь». Однако с царём ему удалось найти общий язык, и стал он придворным священником.

Если не быть привередливым, прикрыть сильно глаза, не обращать внимания на странности, то попа найти не так уж и трудно. Вот только вопрос: какой это окажется поп? Конечно, найдутся очень грамотные иереи, которые скажут, что в церкви таинства творят не служители церкви в подобающих для этого случая облачении, но ангелы под руководством Святого Духа. И это правда. Иво не только это знал, но и был убеждён в этом. Святой Павел Таганрогский однажды дал это увидеть своими глазами одному прихожанину. Но это всё слишком вообще, абстрактно. И тех очень грамотных иереев можно уличить в обычной корпоративности, закреплённой личной материальной заинтересованностью, ибо снижение авторитета может привести к снижению доходов от прихожан. И потом, когда Иво представлял себе, как к нему в дом прибудет это чудовищно изуродованное обжорством тело, эта личность с заплывшими жиром глазками, под которой ломаются стулья и табуретки, и начнёт говорить о любви к Господу, у Которого рёбра наперечёт были, ему становилось немного муторно. Неужели папочка не за служил от сына ничего лучшего?

А эта туша в рясе представилась Иво в воображении не абстрактно, а конкретно. Именно такой вид имел священник в ближайшем поселении. Брюхастый, рыжий, толстенный, жирный поп с липкими глазами снимал квартиру для проживания у одной, очень многим известной своим поведением, вдовушки. Вдова эта не так давно похоронила своего мужа, весёлого, разговорчивого, жизнерадостного дядьку, пристрастившегося к вину. Да и как не пристраститься, если с самого утра, после громкой беседы с милой хранительницей семейного очага, стоишь перед выбором: или мозги набекрень, или залить огонь сердца стаканом вина. И надо признаться, что стакан его никогда не подводил. Но, очевидно, Бог решил прекратить земные мучения не нашедшей упокоения на земле души, и несчастный случай в кузове грузовой автомашины при перевозке грузов помог избежать ещё больших грехов. В общем, преставился.

У попа тоже где-то там далеко была жена с уже почти взрослой дочерью. Но они, если мягко сказать, уже давно не жили вместе. И вот, поп и вдовушка сумели найти путь к взаимному пониманию. И самое ужасное заключалось даже не в том, что они нашли друг с дружкой общий язык. Самое страшное было в тех размышлениях, которые приходили в голову, когда объём информации возрастал. Вдовушка была уже далеко не молода. А поп был не стар. Трудно было назвать их подходящей парой. Всё дело, наверное, было в том, что вдовушка стала прихорашиваться, то есть покупать богатые, как считала она сама и окружающие, наряды. Кроме этого, дом тоже стал прихорашиваться и разрастаться разными пристройками, и можно было сдавать жилье внаём. Это не считая того, что по великим праздникам вдовушка в свой дом тащила еду большим числом корзин. Трудно даже предположить, что она с таким количеством еды делала? Но и не это было самое страшное в их странном союзе. Дело было ещё и в том, что у вдовушки была дочь, которая замужем была уже в третий раз. От первых двух мужей у дочери было по сыну. А от третьего детей не было. Наверное, надоело, объелась семейных «радостей». И эта дочь вдовушки ходила вечерами попу постельку стелить. Напрашивается вопрос: а что, разве прихожане не видели какой у них поп? Конечно же, видели. Мало того, им такой поп был очень кстати: на фоне его грехов, их грехи — крохи. И если такой человек имеет власть отпускать грехи людям, то неужели простому человеку, который никого не убил, не отправлял за границу вагонами государственное золото, не гулял от супруга или супруга на стороне — не будет прощения? И в самом деле. Ведь Бог любит нас. Не будет Он сильно придираться к мелким грешкам человека. Простим же и мы ему их. Ибо сказано: невозможно избежать соблазна, но горе тому, через кого он приходит!

— И что же мне делать? — думал Иво. — Где же мне искать Алекса? А если я найду его могилу? Нет, я сделаю всё, что смогу сам сделать. А потом пойду искать Алекса. Как Бог даст, так и будет.

Ночью Иво читал Псалтирь и молитвы, а днём готовил тело папы к погребению. Сделал хорошую домовину и обтянул её листовой медью. Потом на известковом растворе обложил могилу камнем, чтобы ни мышь, ни какой другой грызун не повредили тело папы, и с молитвами поместил тело родителя в склепе-пещере. Потом он пошел в сокровищницу Орлиного Гнезда и закопал свой Меч под грудой алмазов. Иво решил, что с таким пустяковым заданием как найти Алекса, он справится и без Меча. Зачем рисковать таким сокровищем, которым нет цены? Пусть Меч немного отдохнёт. А гора алмазов для него будет лучшей охраной, ибо тот человек, который увидит гору алмазов, уже ни о чём не сможет думать. Зачем ему какой-то там меч, если у него такая гора алмазов?

И пошел Иво в столицу пешком. Он знал, что Каурый, вообще-то, вроде бы должен его искать, но не был уверен в этом. Вдруг жеребцу на пути встретится какая-нибудь красивенькая кобылка. Что же, ему и погулять нельзя будет? Живое всегда должно тянуться к живому. Интересно, а где сейчас мамина кобылка Сиглави? Вот интересная пара получилась бы. А какие жеребята у них были бы! Вот дожить бы до этих дней. Вот посмотреть бы! Нет, Каурый, конечно, пробраться к их домику сам не сможет. Он, по идее, через некоторое время должен всё-таки крутиться где-то в этих местах. Так думал Иво, выбираясь из пещеры и направляясь к самой ближайшей дороге, ведущей в столицу. Конечно, можно было и полететь. Можно, оно, конечно, можно, да вот только в простых, лёгких случаях никак нельзя. Хорош он будет в глазах Бога, когда всех людей переполошит видом летящего Орла. Этим своим свойством надо пользоваться только в случаях крайней необходимости. Иво был уверен, что с Божьей помощью сможет справиться со всеми своими проблемами самым лучшим образом. Ножками, побольше надо топать ножками.

Вот узенькая, грунтовая дорожка вывела его из леса на хороший тракт. Впереди мост через речку. В стороне, недалеко от моста, группа всадников. Что-то потянуло Иво к ним. А у них идёт горячий и громкий спор между всеми и одним. Все говорили, что впереди дорога уходит в сторону, поэтому надо возвращаться и искать путь на том берегу. А один убеждал их, что они движутся правильно, никуда возвращаться не надо, только теперь надо двигаться не по тракту, а свернуть в лес. Вот в этом единственном человеке, который то и дело махал рукой в его сторону, Иво, к великой своей радости, узнал Гидэ.

— Гидэ, дружище! — несказанно обрадовался Иво заканчивающемуся одиночеству. Он подбежал к Гидэ, который сидел на коне, и от великой радости хлопнул друга по колену. — О чём спорите так горячо?

— Ой, Иво, наконец-то! — тоже обрадовался Гидэ и в мгновение ока слетел с коня.— Вот как хорошо! Мы тебя ищем, ищем, а ты сам нас нашел. Понимаешь, они говорят, что мы движемся в глухомань, где вообще никто не живёт. А я чувствую, что ты где-то совсем близко.

Они отошли в сторонку и расположились на полянке под деревьями. Иво рассказал им, что с ним произошло после выхода из провала.

— Ну, предположим, что кое что я понял, — улыбнулся Гидэ. — Только, вот, никак в толк не возьму, куда ты направляешься? Что собираешься делать сейчас?

— Сейчас я собираюсь добраться до Верхнеграда. Там я хочу узнать, где сейчас находится пастор Алекс. Только у меня пока проблем — коня у меня нет. Каурый далеко.

— Ну, эту проблему ты, считай, уже решил, — махнул рукой Гидэ. — Мы что, не казаки, что ли? У нас обязательно есть запасные. Выбирай любого. Только вот седла запасного нет. Без седла придётся ехать.

— Ну что ж, это хорошо, — улыбнулся Иво. — Одной проблемой меньше. А то, что седла нет, так это и вовсе не проблема: Я на своём Кауром так постоянно без седла и уздечки езжу. И не только справляюсь легко, но и так втянулся, что мне нравится. Тогда, быть может, ты мне и с другими немного поможешь?

— Иво, ты помог нам выбраться из провала. Мы тебе очень многим обязаны. Я не скажу, что мы у тебя в полном подчинении на всю оставшуюся жизнь. Но примерно в течение месяца ты можешь на нас полностью рассчитывать. Если хочешь, мы поможем тебе воцариться на троне. Приказывай.

— О нет, только не это,— чуть ли не со страхом покачал головой Иво. — Насильно мил людям не будешь. Извини, но это же обыкновеннейшее наёмничество. Мне такое дело никогда не нравилось. Уж лучше я буду картошку садить и грызть корочку хлеба. Ты мне, лучше, в другом помоги. Скоро будет развилка. Я поеду по левой дороге в свою столицу, а ты со своими ребятами поезжай по правой дороге к Зубу Дракона. Сейчас по той дороге навстречу тебе должен двигаться мой Каурый. Вот тебе мой носовой платок. Ты дашь ему понюхать его, и он поверит тебе, и пойдёт за тобой. Ты отведёшь его в столицу. Я там буду вас ждать. Ты знаешь столицу?

— Не беспокойся, бывал там, разберусь и найду тебя.

— Я буду вас ждать в лесочке, что находится перед дворцом. Там и встретимся. Я попробую разузнать, где сейчас пастор Алекс, и тогда уже смогу строить свои дальнейшие планы.

— Так, немного стало поясней, — задумчиво покачал головой Гидэ. — Только вот что я думаю, вот я буду ехать по дороге, а твой Каурый будет двигаться мне навстречу. Он же не по дороге будет скакать, потому что его обязательно кто-нибудь захочет поймать. Кто пропустит мимо себя бесхозного хорошего скакуна? Каурый твой это понимает?

— Ну, поймать Каурого не так-то просто, — улыбнулся Иво. — Но ты прав. Каурый не глуп. Он не будет искать приключений на свою шкуру. Он будет скакать где-то с краю, параллельно дороге, так, чтобы его поменьше видели. Седла и уздечки на нём нет. Я не пойму: в чём проблема?

— Так как я его найду? — пожал плечами Гидэ. — Мы же с ним разминёмся.

— Так я же тебе дал свой носовой платок, — напомнил Иво. — Когда Каурый окажется у тебя в хвосте, он сразу почует мой запах и сам найдёт тебя. Ты ему покажешь и дашь понюхать мой носовой платок, скажешь, что тебя прислал к нему я, то есть, Иво, и всё, он пойдёт за тобой, пока ты не выведешь его на меня. Так что, он скорее тебя найдёт, чем ты его. Тебе остаётся только внимательно смотреть по сторонам, чтобы не пропустить его. Ты только постарайся не сильно на девок засматриваться. Контролируй глазами придорожные кустарники, деревья, лужайки. Как увидишь одинокого и бесхозного каурого жеребца, так уходи в сторону от дороги, расположись, вроде бы как перекусить, не торопись, не старайся приблизиться к нему. Он к тебе сам подойдёт на запах моего платка. Не прижимайся к людям, особенно к цыганам. Он их не любит.

— Вот ты говоришь, чтобы я сказал ему, что я от Иво: он что, понимает, что ему говорят?

— Конечно, отлично всё понимает, только сам сказать не может, — кивнул серьёзно головой Иво.— Он может говорить только «да» и «нет». Головой качает сверху вниз — это «да». А когда «нет», то из стороны в сторону.

— А я смогу узнать его? — спросил Гидэ.

— Ну, такого жеребчика красивого ты никогда не пропустишь. Гордый, стройный, грива пышноватая, но не слишком длинная, и хвост такой же. Ноги сухие. Тело мускулистое. Конь — огонь! Он сейчас хорошо отдохнул, так что его никто ни догнать, ни поймать не сможет.

— Ну, ладно, раз ты говоришь, что так будет, значит, так всё и будет. Только я не понял, почему я должен искать твоего Каурого всем отрядом, а ты в столицу хочешь ехать один? У меня-то никаких проблем не будет: кому нужен один бедный, почти нищий путник? Меня и грабить-то никто не захочет. А вот тебя в столице ожидает куча проблем. Пусть мои ребята с тобой отправляются в столицу. Там они тебе очень сильно могут пригодиться. А мне такая шумная ватага будет только мешать.

— С чего это ты взял, что меня в столице ждёт куча проблем? — удивился Иво. — Какие проблемы?

— А ты что, ничего не знаешь? — тоже удивился Гидэ.

— А чего это я должен знать?

— Ааа, так ты ничего ещё не слышал.

— Да не тяни ты кота за хвост, — нахмурился Иво. — Что в столице произошло?

— Так в столице на троне уже сидит один Иво, — настороженно улыбнулся Гидэ.

— Какой ещё Иво на троне? — удивился Иво. — Ты что, серьёзно? Самозванец объявился? Вот так новость! Надо же как некстати. Только этой заботы мне сейчас и не хватало.

— А ты что, считал что такое место может быть долго пустым?

— Ты его видел? Он похож на меня? — спросил Иво.

— А разве это имеет какое-нибудь значение? — пожал плечами Гидэ. — Там, где не очень похож, подкрасят. Ты сколько лет в столице не был?

— Долго, — вздохнул Иво.

— Вот то –то и оно, — покачал головой Гидэ. — Твои подданные уже забыли как ты выглядишь.

— Они получили то, что хотели получить, — нахмурился Иво.— Они были недовольны моим папой. Им показалось, что у соседа огурец и толще, и длинней, и слаще. Вот и получили то, что хотели. Вот и прибежали туда, куда бежали. Они вечно всем недовольны. Ну, ладно, это разговор в пользу бедных. Толку — ноль. Мне сейчас не до самозванца. Мне сейчас папу отпеть по всем правилам надо, чтобы душа не болела.

— А почему бы тебе не похоронить родителя в столице? — спросил Гидэ. — Это помогло бы тебе решить целую кучу проблем: и самозванец бы испарился, и сторонники ваши вокруг тебя собрались бы.

— Ой, нет, только не это, — в отчаянии затряс головой Иво. — Папа завещал мне похоронить его в нашем родовом склепе Там спокойненько. А в столице что меня ждёт? Вот приеду я с телом папы в столицу. И кто меня там встретит с распростёртыми объятиями? Разве новые власти согласятся мирно уступить то, чем они овладели? Наивно. Значит — война? И с кем мне воевать? Со своим народом? Да упаси меня Боже, чтобы я стал зачинщиком такого страшного мероприятия.

— Ну, почему сразу война? — попытался предложить приемлемый выход из безнадёжной ситуации Гидэ. — Может, дело миром закончится. Мне кажется, надо попытаться что-то сделать, пока самозванец не укрепился и не окреп. Чем дальше оттягивать это дело, тем хуже будет.

— Ой, сомневаюсь я, что всё это дело миром может окончится., — махнул рукой Иво. — Обязательно отыщется какой-нибудь строго научный педант, который исключительно ради выяснения объективной реальности потребует представления обоснованных доказательств того, что я — это именно я. А тело царя— это именно тело царя, а не кого-то другого. И что мне делать? Доказывать каждому научному бездельнику с дипломом, что я — это именно я, а не заблудившийся в каменных джунглях верблюд? Да не хочу я с ними связываться. Нет, я похороню моего папу в тихом и хорошем месте, и никто не будет переносить его прах из одного места в другое. В столице сейчас стало столько грязи, что и шагу не сделаешь, чтобы не запачкаться. А использовать тело папы для достижения каких-то политических целей у меня рука не поднимется. Начнут тащить его каждый в свою сторону. Переносить. Нет, столица — не кладбище!

— Но это помогло бы избежать неустройства в государстве. Спокойней было бы в столице.

— Пусть сначала определятся со своим сердцем, а потом и порядок придёт, и мир наступит. А когда в сердце человека суета, зависть и желание навести порядок в чужом сердце, ждать добра не следует. Пусть остановятся, осмотрятся, разберутся с теми, кто их на революции толкает. Тогда и мир придёт. А с самозванцем я потом сам разберусь. Никуда он от меня не денется. Да и не пройдёт его номер. Денег в столице мой папа никогда много не держал. Атрибуты царской власти у меня. Коды к царским вкладам в банках только у меня. Тайны подземелий в царском дворце только у меня. Я проберусь ночью в спальню к самозванцу, спрячу его в мешок и прикажу, наголо обрив и покрасив во что-нибудь невероятно забавное, отнести на кладбище и прикопать живьём по пояс. Пусть потом докажет кому-нибудь, что он — царь. А я утром выйду из его спальни, сделаю вид, что встал не с той ноги, и начну их перетасовывать до тех пор, пока они не сбегут сами из дворца. Главное, это найти тех людей, которые ещё помнят меня и готовы будут служить не самозванцу, а мне. Мне надо разобраться в том, почему никто из царского двора не объявил, что на престо сел не настоящий Иво. Не может быть, чтобы никто не заметил подмены.

— Ну, таких людей нетрудно упрятать в казематы и содержать в таких условиях, чтобы они поскорее вымерли, — предположил Гидэ.

— Вот я и разберусь, кто в казематах сидит, а кто сапоги самозванцу лижет.

— Ну, ладно, смотри сам. Тебе решать. Трудную задачу ты хочешь перед людьми поставить. А они этого не любят. Им подавай такого, кто им всё подаст на блюдечке. А они его будут критиковать.

— Хватит об этом язык точить, — махнул рукой Иво. — Эта тема без конца и края. Всё равно кошерники всё перевернут и переиначат, чтобы золото из моей страны выгрести. Итак, действуем пока так, как я сказал. А дальше будем смотреть по обстановке. Поехали.

Иво с ребятами отряда Гидэ быстро поехали в столицу. По дороге он обдумывал план действий. Всё зависело от того, где сейчас находится пастор Алекс и чем он сейчас занимается? Конечно, можно было остановиться и попытаться на духовном уровне посетить некоторых знакомых людей в столице, индуцировать у них мысли и вопросы об Алексе, послушать их мысленные ответы, узнать настоящий статус Алекса. Можно было, в конце концов, попытаться заглянуть в будущее. Но Иво не хотел этого делать. Неинтересно. Ход событий от такого любопытства никак не изменится, а настроение себе испортишь, и надолго. Зачем? Иво уже давно перестал заглядывать в банк высших данных. И мало того, что такое любопытство надолго портит настроение, но это же и просто неприлично. Тебя никто не приглашал, а ты припёрся. Нате вам, вот я. Я знаю, что я, мягко сказать, какашечка порядочная, но вы должны любить меня, прощать мне все мои неприличные выходки. А настроение-то, ой как сильно портится. Пока ты туда не заглядывал, ты думал, что ты нормальный человек, местами — даже молодец. Но сначала в мире должна исполниться воля Творца, а потом уже твоя. А пути Господни неисповедимы. И это не пустая, затёртая многократными употреблениями фраза, а исключительно настоящая реальность. И когда тебя допускают хоть краешком глаза взглянуть на то, что должно свершиться, ты возвращаешься оттуда потрясённым. Мало того, что такой ход событий ты никогда себе даже представить не мог, так вдобавок к этому ты ощущаешь себя таким беспомощным, таким ничтожно крошечным, таким маленьким, что и жить страшно, и стыдно за себя. И создаётся такое впечатление, что от тебя чего-то ждут: «Ну, что? Вот ты пришел. Так давай, дерзай дальше, сделай то, чему ты научился, покажи на что способен? А мы посмотрим на плоды твоих трудов». Стыдно-то как! Нет, если тебе что-то предстоит сделать по Высшему Плану, то пусть оно идёт своим путём, а ты только старайся ничего не испортить. И не старайся что-нибудь поправить. Ни к чему хорошему это не приведёт. Ведь то, куда тебе позволили заглянуть, это всего лишь крошечный кусочек очень сложного, непостижимого пока для нашего понимания, процесса. И тебе неизвестны ни параметры на входе, ни вид готовой продукции, ни сложнейшей паутины прямых и обратных, линейных и нелинейных, положительных и отрицательных связей. Разве можно, находясь на таком примитивном уровне, надеяться на то, что тебе удастся что-то предвидеть, и уж тем более, что-то изменить. Успокойся. Постарайся понять хотя бы то, что вокруг тебя происходит и занять в окружающей системе своё место. Поверь, система не хочет, чтобы ты плакала, система тебя любит. Но чтобы помочь тебе, системе надо, чтобы ты, как минимум, ничего не делала по своему усмотрению. Ну представь себе, что тебя положили в больнице на операционный стол, чтобы исправить что-то в твоём теле, а ты не лежишь спокойно, поднимаешься, хочешь не только посмотреть, что тебе делают, хочешь не только понять, зачем тебе это делают, но и начинаешь хватать хирурга за руки, требовать от него гарантий и заверений в компетентности, требуешь, чтобы он тебе предъявил свой диплом, мало того, начинаешь заявлять ему, что ты не хочешь, чтобы он это делал тебе. Не кажется ли тебе, что тебя отправят в больницу совсем другого профиля? А ведь душевные и, уж тем более, духовные недуги требуют для своего исцеления более сложных операций. И наша только начинающаяся зарождаться нано технология по сравнению с духовными процессами — это как топор по сравнению со скальпелем. И требования к чистоте и гигиене гораздо тоньше и выше тех, о которых мы даже хотя бы только попробуем составить себе представление. Для таких процессов мы — как пещерный житель в цехе по производству чипов. Успокойся. Живи. Жди развилки на своём жизненном пути, и тогда выбирай себе путь, исходя из необходимых и достаточных условий. Иначе, уподобишься неандертальцу, который с помощью горящей головёшки пытается разобрать, отремонтировать и настроить суперкомпьютер. Может быть в свете коптящего пламени ему и удастся рассмотреть некие магические цифры и буквы, но придётся попрощаться с гарантией на надёжность и работоспособность. Сомнительно, чтобы хозяин компьютера спокойно смотрел, как такой любознательный ковыряется в его детище. Некоторые считают, что если гризли научился ездить, если он даже закончил юридический за большие деньги, если он научился из букв складывать слова, то он сможет браться за производство суперкомпьютеров. Не он первый, не он и последний. Одно дело считать себя избранным и чистым, и совсем иное дело — адекватно оценивать то, что происходит вокруг.

Так размышлял Иво о грустном, подъезжая к своей столице. Отряд остановился на краю лесочка, из которого был виден царский дворец. Иво приказал отряду уйти поглубже в лес и стать лагерем на отдых. Выставить обязательно дозорных, чтобы никто случайно не узнал, что рядом с царским дворцом находится боевой отряд. Потом выбрал из отряда несколько человек и они пошли в город купить для отряда свежей еды, заодно и походить, посмотреть, послушать, разведать.

Иво помнил, что Алекс предпочитал жить не в самом дворце, а в отдельно стоящем флигелёчке на окраине царского парка. Таким образом, он стал получать оплату за свой труд в качестве сторожа. На еду он почти ничего не тратил, с одеждой расходов у него было и того меньше. Как потом узнал Иво, он даже не был пострижен в монахи, потому что ушел из монастыря в ранге послушника. Когда Иво подрос, он несколько раз спрашивал Алекса: почему он ведёт такой странный образ жизни? Но Алекс ничего ему так и не сказал, хотя они к тому времени уже взаимно сказали друг другу, что они друзья. Иво сначала обижался на него за молчание.

— Папа, — обратился как-то Иво к царю, когда они были наедине, — ну почему он ничего мне не говорит? Он же любит меня, я же вижу это. Почему он молчит?

— А зачем тебе это? — со вздохом спросил папа. — Раз молчит, значит, не хочет говорить. Ты же тоже не обо всём позволяешь мне спрашивать тебя. Почему тебе можно молчать, а ему нельзя?

— Пап, ты о чём? — насторожился Иво.

— О Леночке.

— Папа, ну зачем ты об этом? Как ты узнал?

— Да никак я не узнал, — вздохнул царь, и положил руку на голову сына. — Конечно, было время, когда я хотел бы узнать немножко побольше, но теперь не хочу. Я же вижу, как мой сын мучается и страдает. Мне же хочется тебе помочь. Но я понимаю, что ничем тебе в этом деле уже не смогу помочь. А хочется.

— Я чувствую, что я ей нравлюсь, — с трудом произнёс Иво после довольно долгого молчания. — Но я ничего не могу поделать с собой. Я боюсь поцеловать её. Мне кажется, что я её этим обижу.

— Ну, я не имею права тебе ничего советовать. Раз в тебе проснулось такое ощущение, то оно — от Господа. А я не идиот, чтобы идти против Господа. Значит, так надо. Ты сильно-то только не расстраивайся. Видно, на пришел ещё твой час. Всё у тебя будет, мальчик мой. Извини, это я по-привычке. Конечно, ты уже совсем не мальчик. Посмотри на виноград. Вон он какой уже красивый. Так и хочется сорвать его и в рот отправить. А ведь он ещё не созрел. И если я его сейчас сорву, то он уже никогда не созреет. И не будет в нём той сказочной сладости, которой обязательно будет в каждой ягодке в соответствующее время, и аромата не будет. Смирись и потерпи. Всё будет у тебя хорошо, — царь замолчал на некоторое время и вдруг добавил, — если кошерники нам опять свинью не подложат. Но, всё равно, даже и в этом случае, даже беды не испортят нам жизнь. Только богаче опытом станем. А это многого стоит. Это — как аромат спелого муската. Посмотри на Господа, и бери пример с Него. Потерпи, сыночек.

— А у Алекса тоже девушка была? — робко, совсем нерешительно спросил Иво.

— Ну, конечно же, — вздохнул царь. — Всё — через девушек. Он полюбил одну девушку. И она говорила, что любит его. И у них всё было. Ну, это, сам должен понять. И он видел, что он ей нравится. И влюбился он в неё до потери всякого сознания. А осенью, когда родителям её пришло время выдавать её замуж, пошла она, причём сама, с охотой, за богатого. Сказала ему, что не хочет нищету разводить. Была свадьба. А через несколько месяцев эта девушка, да нет же, уже совсем не девушка, а опытная женщина начала искать возможности тайно встречаться с ним, с Алексом. Деньги у неё, видишь ли, теперь были, а счастье исчезло. И она затосковала по Алексу. И он чуть с ума не сошёл, так хотел встречаться с ней. Понимаешь, когда она ушла от него к другому, он это понимал. Он — бедный. Она не захотела мучиться в нужде. Ей хотелось быть и богатой, и счастливой. И Алекс задавил в себе все чувства к ней, потому что начал понимать, что она не столько любила его, сколько хотела получать удовольствия от него. А когда родители стали заставлять её дать согласие на брак с выгодным женихом, то она подумала, что её муж, ведь, тоже мужчина, и удовольствие будет то же, что она испытывала с Алексом. Но она ошиблась. Удовольствия-то, почти, и не было. Да, если бы она познала первую любовь со своим мужем, то она бы думала, что всё нормально, что любовь — это только пустые разговоры. Но ей не повезло. Она вышла замуж, познав почти настоящую любовь. А то, что дал ей муж, было совершенно не вкусно. И она затосковала о былом, и начала преследовать Алекса. А он побоялся, что не выдержит, и сбежал из дома. И начал бродить. Теперь он ничего не хочет. Нет, не так, теперь он хочет умереть. А нельзя. И сейчас он ищет ответ на простенький вопрос: почему с ним такое приключилось? И мы с ним, кажется, нашли ответ на этот совсем простенький вопросик.

— Почему? — спросил Иво через некоторое время, поняв, что папа не будет говорить, если он не попросит его раскрыть ему эту страшную тайну.

— Ну, ладно, я попробую тебе рассказать, что я придумал, — вздохнул царь, — но только прошу тебя: никому об этом не говори, и ни с кем не вступай в спор на эту тему. Нельзя! И даже не пытайся спрашивать меня: почему нельзя? Ничего я тебе объяснять не буду. Человек это может понять, только пройдя через страдания. Понимаешь, я предположил, что в прошлой жизни Алекс точно таким же образом обидел какую-то девушку, которая очень любила его. Скорее всего, что эта девушка в своей прошлой жизни тоже обидела парня таким же образом. Карусель получается. Спираль. Змея, которая кусает себя за хвост. Мы сами себя терзаем своей расчётливостью. Глупцы, которые пилят сук на котором сидят, а потом жалуются, что было очень больно падать. Так называемое, родовое проклятие. Понимаешь, Алекс в своей прошлой жизни убедился, что сделал ошибку. Но исправить уже ничего не мог: и жизнь короткая, и любовь ушла после такого свинского обращения с нею. Любовь, ведь, никогда не мстит. Она только плачет, отворачивается и уходит. Она не настаивает! Она не воюет! Она — только плачет! И в этой жизни человек уже ничего не может сделать. Что же остаётся делать человеку? Терпеливо и смиренно дотянуть свою лямку до смертного одра. Это первая ступенька экзамена, который человек должен сдать Господу. Итак, умер человек. Господь его любит, ибо он — жемчужинка в сокровищнице Господа. Бисеринка. Господь свой бисер не отдаёт свиньям. Что же делать? Ведь человек отравлен! И Господь его очищает от нечистоты. Элементарная гигиена. А дальше что? Ведь до этой точки работал Господь, помогал человеку очиститься. Но для полного, настоящего очищения человек сам должен постараться. И Господь посылает дух человека на землю, чтобы он сдал экзамен. И если Алекс не вынесет этой пытки: или что-то с собой сделает, или найдёт себе другую девушку, или политикой увлечётся. Или в спорт ударится. Или за славой начнёт гоняться. Всё! Экзамен провален. Он не вышел из круга родового проклятия. И всё начинается опять. И так до тех пор, пока сам человек не плюнет на все эти мирские удовольствия, и не замурует себя в келью, чтобы не совратиться с пути, чтобы выдержать экзамен. Вот для чего человек уходит в монашество, в затворничество. Чтобы вырваться из этого змеиного кольца. Вот откуда идёт «столпничество» или стояние на камне. Это очень крайние меры, но иначе у человека ничего не получится. Человек сам должен пройти через те страдания, которые он принёс другому человеку. Понял?

— Кажется, — тяжело вздохнул Иво. — А вот о столпничестве. А как же он в туалет ходит?

— Ой, Иво, да нормально он ходит. Как захочется, так слазит, идёт и свои дела делает. А потом опять залезает и стоит. Не в этом дело. Дело в том, что он тоже человек. И не любит, когда кто-то пытается копаться в его личной жизни. А праздный человек не в силах понять ту проблему, которую решает «столпник», потому что праздным человеком управляет только его «хочу». Праздный человек не хочет видеть, что дорожка — только «хочу» — ведёт в тупик, в больницу и на кладбище. И когда человек попадает в больницу, то ему мягко, но категорично, дают понять, что свои «хочу» он должен отложить в сторону и не прикасаться к ним, потому что надо делать уколы, резать и сшивать. Надо принимать процедуры, хочешь ты того или не хочешь. Да и вообще, глупо думать, что, когда ты придёшь на работу, начальник будет спрашивать у тебя: что ты хочешь? Не в силах проанализировать и сопоставить свою жизнь с фактами реальной жизни, праздный человек, в то же время, не хочет признавать себя чурбаном, у которого нет ни мыслей, ни чувств, поэтому придумывает мелкие вопросы, типа: а как же он писает или какает? Да не твоё это дело. Он сам без тебя решит свои проблемы. Ты попробуй сам с собой разобраться, а не копаться в чужом белье. Нет, мелкий человек будет копаться в чужом белье, чтобы никто не заметил, что его собственное бельишко-то уже так провонялось, что к нему и приближаться страшненько. Надо постараться быть хоть немножко повыше этого. Ведь это не праздный вопрос. Многие из умников лезут в проблему Великого Зачатия: как это происходило, да что происходило, да как надо на это смотреть? Да никак не надо смотреть! Не твоё, собачье, дело! Залезь в будку, если тебя эти проблемы так сильно мучают и не дают спать, и лижи, как пёс, у себя между ногами. И будь доволен. Не лезь туда, куда тебя не просят, где тебя совсем не ждут. Без тебя разберутся. Тайна, она не только у тебя есть. Неужели так трудно понять: не только ты имеешь право на личную тайну. Оглянитесь, сколько человек развлекали себя и публику измышлениями: что делал Господь до 30ти лет? А тебе какое дело? Не лезь! Некоторые даже до абсурда дошли: заявляют, что Господь постиг мудрость в Тибете или Японии. Да разве можно, находясь за границей, постигнуть тайные движения сердца народа? А Господь не только постиг, но и дал исцеление исстрадавшемуся сердцу.

*    *    *

Иво со своими друзьями, выйдя из лесочка, уселись под деревьями на холмике. Прямо перед ними, слегка внизу стоял царский дворец. Справа, где-то там за домами находился центр города, а слева шли дворцы поменьше и поскромнее. Но каждый из них имеет художественно исполненный забор, и у каждого разный: у кого каменный — это поместья древних фамилий, или чугунная решетка или ограждение из кирпича — это новые сословия средней знатности, а новоявленный бомонд наглухо отгораживался от окружающего мира сплошными непроницаемыми шиферными заборами. Это те, которые вырвались к власти совсем недавно: им некогда заниматься такими пустяками как чугунная ограда, у них пока одна забота — уничтожить богатеньких из старого мира и захватить у них всего побольше. Но с пригорочка Иво хорошо видел, что весь этот привилегированный массив надёжно охраняется по периметру: везде сторожа с шастающими по всем сторонам и углам ищейками из федерального бюро расследования. Стоит там только показаться постороннему или незнакомцу, так сразу к нему особое внимание: кто такой и что он тут замыслил? Нет, идти туда не то, чтобы даже не хотелось, но и не имело смысла: люди все незнакомые, чужие, они если что и знают об Алексе, не только не скажут ничего, но тут же любопытствующего милиционерам сдадут для тщательного расследования с усиленным пристрастием ко всем частям и органам вражеского тела.

— Так, ребята, вот вам золотой песочек и рубли серебряные, — обратился Иво к своим помощникам. — Песок золотой только на крайний случай. Пойдёте в город, на базар. По дороге смотрите: кто во что одет. На базаре вы должны накупить такой одежды, чтобы всем нам можно было появиться в городе, не привлекая к себе особого внимания. Покупайте пока всё на свой вкус, как вам покажется правильным. А если кому что-то не понравится, он потом сможет прикупить то, что ему понравится. До сих пор мы ездили по дорогам, прикрываясь бурками. И это для нас было нормально. Но если мы сейчас появимся в городе в своих нарядах и бурках, боюсь, что за нами будет бродить толпа зевак, а потом и милиция станет у нас на пути. И что она потребует от нас им предъявить? Правильно, документы. Вот вам и ещё одна задача: достать для каждого человека какой-нибудь документик. Или хотя бы узнать, как выглядят эти самые документы, что они там сейчас носят при себе? Обо мне не беспокойтесь, я сам о себе побеспокоюсь. И последнее, накупите ребятам из отряда еды сколько сможете унести. Сколько же ребята должны в харчевнях питаться?

Дождь

К царскому дворцу примыкал весьма обширный парк с фонтами и красивыми прогулочными аллеями и дорожками. Перед парадным входом дворца до самых ворот тянулись некогда прекрасные цветочные клумбы. Но царица покинула этот мир, точнее сказать, её принудили уйти из него, и парк пришёл в полное запустение. А потом пришла коза и начала систематически уничтожать всю эту красоту за то, что она не уберегла от смерти её хозяйку. А потом хозяева начали меняться, словно перчатки на некрасивых руках. Красивые руки редко прикрывают перчатками. А такие руки только в перчатках можно принять за соблазнительные. Новые хозяйки прекрасно видели все недостатки в парке, и старались исправить эти недостатки: косили траву, резали ветки и целые деревья, вскапывали землю, то убирали фонтаны, то восстанавливали, то пытались создать нечто похожее, но в другом месте, то ставили скульптуры голеньких женщин, которые с хитренькой стыдливостью прикрывали свои срамные места, которые некогда были прелестными, но от частого и беспорядочного употребления истёрлись и замызгались до скабрезности. Новые владетельницы дворца даже не подозревали о существовании «парадокса клубники». Когда весной выходишь в лес и видишь ягодки малинки, и кладёшь их в рот — душа поёт от восторга! Такая она вкусная и ароматная. Но если ты ешь клубнику каждый день, особенно с базара, то через неделю на вопрос: «Хочешь клубнички?» отвечаешь не сразу, и даже если отвечаешь «да», то этот ответ говорит не о том, что ты действительно хочешь, а, скорее, о том, что ты не хочешь отрицательным ответом обидеть свою голубку, которой ты ещё совсем недавно старался понравиться, изображая пылкую страсть. А осенью, когда ты этой «клубничкой» обожрался уже до пресыщения, на этот же вопрос ты изо всех сил стараешься изобразить «да», но твоя «мышца» уже стоном стонет: «Что? Опять туда? Да сколько же можно!?» Поэтому эти красивенькие голенькие каменные «бабочки» способствуют наступлению у мужика чувству сильного пресыщения с соответствующими неуправляемыми последствиями, которое грозит быстренько превратиться в импотенцию. Но хозяечки дворцов были по большей части молоденькими, потому как историческая коловерть поднимает со дна обычно самое остренькое и со специфическим ароматом и привкусом. А молоденькая девушка не хочет мучиться с детьми и терять время, упуская удовольствия. Она хочет быть привлекательной для «этих» игр постоянно, без всяких перерывов на деторождение и дальнейшее их воспитание. Она считает, что будет вечно соблазнительной, даже если беспрестанно с самого утра и до позднего вечера жрать торты и колбасу ящиками. У неё уже давно не всё гладко на лице, а на пузе складки, складки и складки, а то, что некогда было попкой, уже такое!!! Но так хочется, чтобы удовольствий было побольше, и чтобы они никогда не кончались. Ах, ну где же те сказочные времена, когда чуть ли не на каждом углу продавались то неистощимая сума, то скатерть-самобранка!? Но каждый «варится» в той кастрюльке, которую он сам себе выбрал. И теперь много садовников и садовниц трудятся, пытаясь сделать красивым парк и цветочные клумбы. Работы достаточно много, так как совсем недавно над городом пронеслась буря с дождём. Потоки воды размыли песочек, и теперь рабочие подсыпали и выравнивали дорожки и тропинки, чтобы дамские царственные ножки не споткнулись на рытвинах. А как нахулиганил ветер на газонах! Всё взлохматил и перепутал, и сочная зелёная трава и кусты прибиты к земле — никакого вида.

— О, да они уже, кажется, начинают на автомобилях ездить, — сам себе под нос пробормотал Иво. — Как быстро всё изменилось за время моего отсутствия. Значит, скоро танки и самолёты в армии появятся. Людям скучно убивать друг друга поштучно, архаично медленно, неинтересно. Ну что сабли или лук со стрелами? Карабин, а ещё лучше — пулемёт. Вот это другое дело! С пулемётом гораздо быстрее достучишься к человеку, который живёт лучше тебя. Особенно, если у него очень много земли и золота. С помощью пулемёта враг очень быстро отправляется в землю, оставляя владельцу пулемёта своё золото. А как быстро можно расправиться с врагом с помощью снарядов и бомб? Да не простых бомб, а атомных или водородных. Вот — венец интеллекта современной цивилизации. Да, но раз у них появились автомобили, то должно быть уже и электричество? Да вот же, вон те тянут электрические провода, а вон те заняты проводкой телефонных и телеграфных сетей связи. Ой, как быстро шагает их цивилизация! Вот если бы они ещё знали, куда они так быстро топают. А то, ведь, сначала притопают, а потом смотрят: «Ой, а куда это мы попали? И где Бог? Если Он есть, почему допустил попасть нам в такое … плохое состояние?»

Через некоторое время Иво увидел возвращающихся ребят отряда Гидэ. Одеты они были во всё кожаное, а их лошади везли мешки с товаром и едой. Для Иво они привезли вполне цивильный костюм: тёмно-серый костюм троечка, лакированные туфли с резиновыми галошами и мягкий фетровый котелок на голову.

— Ну, и как? — спросил Напарник у Иво. — Увидел пастора?

— Нет, — пожал плечами Иво.

— А где он обитал?

— Да, вон, в том домике,— показал рукой Иво.

— Да там целый табор расположился, — присмотревшись, заметил Напарник.

— Так в том-то и дело,— вздохнул Иво. — На Алекса это совсем не похоже. Он любил одиночество.

— Да чего тянуть кота за хвост? Пошли спросим, — предложил Напарник.

— Прямо в царские покои? — с сомнением спросил Иво.

— Да зачем так сразу высоко? Мы сначала спросим вон у тех ребят, которые что-то там копают.

— Ну что ж, давай попробуем, — согласился Иво.

И они вышли на дорогу, и подошли к тем мужчинам, которые копали ямы и траншеи. Напарник подошел к отдельно работающему мастеру.

— Вы не скажите, как найти пастора Алекса? — спросил Напарник.

Тот испуганно оглянулся на стоящего невдалеке от них мужчину в кожаной куртке и галифе, и с маузером на боку, а потом воззрился на Напарника, как на немного помешанного, а затем опять оглянулся на мужика в кожанке и с маузером. А тот уже совсем приблизился к ним, хотя продолжал усиленно изображать из себя совершенно постороннего человека, который, ну, просто, абсолютно случайно оказался здесь и вот сейчас уйдёт. Но не уходил, а только локатор своего уха направил в их сторону. Да, что-то его удерживало на этом самом месте.

— Ты, малый, наверное, уже совсем не в своём уме, что ли? — испуганно зашептал мастер, изо всех сил стараясь скрыть своё замешательство. — Если тебе так сильно приспичило встретиться с ним, так, лучше, сразу дуй у ту степь, — и мастер махнул рукой в сторону города.

— И о чём вы тут так мило беседуете? — послышался сладкий голосочек. Напарник оглянулся. Сзади, чуть ли не совсем прильнув к его спине своим национальным ухом, стоял мужик в кожанке и с маузером. — Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Да вот, спрашиваю у рабочего человека, где тут можно весело провести свободное время? А он меня посылает куда-то, а куда, никак не пойму, — пожал плечами Напарник.

— А правильно он вас посылает, любезнейший,— продолжал сладко мурлыкать ходячий маузер. — Он вам показывает на нашу тюрьму. А около тюрьмы находится базар. А между тюрьмой и базаром находится весьма привлекательное для мужчин заведение, в которое нормальный муж не водит свою нормальную жену. Но многие жёны нашего города частенько ходят, втайне от своего мужа, в это заведение.

— А зачем же они туда ходят? — удивился Напарник.

— А за удовольствием они туда ходят, — сладко облизнулся маузер. — Они там дают. И тут же получают в обмен деньги. А вам куда надо?

— А мне бы сначала посмотреть, — мило улыбнулся Напарник в ответ. — Сразу так и не скажешь.

— А я могу помочь вам, — обрадовался Маузер. — С огромным удовольствием.

— Ой, нет, любезнейший, — напарник поднял руки. — С этими потребностями я привык справляться сам. А то, знаете ли, привыкнешь к тому, что тебе всё время помогают, потом придёшь домой, в спальню, к жене под бочок, глядь, а там уже тебе кто-то местечко нагрел. Да так славно нагрел, что на голове рожки начинают почёсываться. Нет, уж, любезнейший, я уж как-нибудь сам постараюсь. Особенно в чужом городе.

— Ой, так вы не из нашего города? — энергично так обрадовался Маузер. — А я смотрю, что-то вас никак не припомню. А вы, случаем, не к нашему ли королю в гости прибыли?

— А что, есть такая возможность встретиться с самим Иво? — с удивлением спросил Напарник.

— Ой, какая восхитительная фамильярность, — расцвёл в улыбке Маузер. — И к какому же Иво, как вы говорите, прибыли?

— А он, что, у вас не в единственном числе? — уже по настоящему удивился Напарник. — Их у вас много?

— Для нас он единственный, — изобразил полную почтительность к имени Маузер. — Но нам дано задание отлавливать тех, кто приходит от имени первого и, уж тем более, второго.

— Что значит первого и второго? — опешил Напарник. — А у вас какой?

— А у нас — третий.

— А первые два куда подевались?

— Первого Иво устранил второй, а наш третий похоронил второго, — нацелился Маузер на потенциального врага своего нового короля.

— Ой, как у вас всё так быстро происходит, — покачал головой Напарник. — Так вот, сразу, и не успеешь.

— Так я же говорю, что смогу помочь вам найти не только то, что вы ищите, но и что-нибудь новенькое. Комнатку можем найти для вас, где вы нам расскажете от кого пришли и кого ищите?

— Ой, да какой же внимательный, ой, да какой же вы заботливый и наблюдательный, — расцвёл ответной улыбкой Напарник. — Любезность ваша так сильно фонтанирует, что, того и смотри, истощится.

— А мы её подкормим немножко, и она опять подрастёт,— развело пошире руки олицетворение доброжелательности. — Так откуда же вы прибыли к нам?

— Так, ведь, из соседнего региона, милейший, — не прекращая улыбаться, постарался вежливо уклониться от объятий Напарник.

— А не найдётся ли у вас какого-никакого документика, любезнейший? — уже прищурил глаза любопытный Маузер, готовясь перейти в состояние строгой исполнительской дисциплины.

— Документик? — удивлённо спросил Напарник. — Даже так?

— Да, вот так. Пожалуйста, будьте так любезны, предъявите свой документ, — стало совершенно ясно, что терпению Маузера уже подходит конец. Голос его потерял воркующие нотки, а в глазах засверкали пока ещё крохотные огоньки гончего пса. — Я жду.

— А какой документик вы от меня ждёте? — спросил Напарник. — Вы можете себе чётко представить, что именно вы хотите увидеть? Они, ведь, бывают разные.

— Да уж не извольте беспокоиться, любезнейший, в документах мы разбираемся. Всякие повидали.

— Это хорошо, что вы разбираетесь в документах, — вполне откровенно обрадовался Напарник. — А то, знаете ли, бывает предъявишь человеку документ самой высокой инстанции, а проверяющий смотрит и ничего не может понять, потому что он никогда таких документов и в глаза не видел. Ну что это за проверка? Вы даже представить себе не можете, сколько хлопот у своего начальства может вызвать некомпетентный в этом вопросе служивый. А если вы чётко себе представляете, как должен выглядеть настоящий документ, то у нас с вами не может быть никаких проблем. И если интересы дела требуют, чтобы я предъявил вам свой документ, то противиться вашему желанию, я считаю, просто неприлично. Вот вам мой документ, — Напарник не спеша полез в карман, в котором ещё секунду назад не было ничего абсолютно, и достал тоненькую картонную книжечку красного цвета. Он сам не знал, что там было в этой книжечке, но очень хотел, чтобы она полностью удовлетворила любопытство кожаного Маузера.

— Так, — неторопливо и серьёзно пробормотал Маузер, открывая книжечку и читая то, что там было написано. Бдительный не подозревал, какое чувство облегчения испытывал Напарник, слушая чтение этой для него совершенно незнакомой книжечки. — Так, президент совета управляющих по распределению при главном комитете межрегиональных связей Савельев Савелий Савелович. Вот даже как! Так, дальше: хождение везде свободное. Содействовать — обязательно. Ну, это мне понятно. А дальше что? Печать, как ни странно чёткая и правильная. Хм, впервые вижу такую чёткую печать. А то бывает так, что печать есть, а что там написано, попробуй разберись. Ну, ладно, это всё хорошо. А подпись чья? О! Сам вице-канцлер подписал. И. И. Да, это действительно, его подпись. Он, когда подписывает, ставит в одном потаённом месте такую штучку, которую можно принять за маленькую неточность, а на самом деле она имеет очень большое значение. Так. Ну, ладно, документ, вроде бы как и в полном порядке. Только вот не совсем понятно, что это вы тут делаете? Я вначале было подумал, что вы тут что-то высматриваете, вынюхиваете, так сказать. А?

— Вы всё очень правильно заметили, — серьёзно так, как лошадь, которая очень хочет пить, качнул головой Напарник. — Я, просто, буквально потрясён вашей наблюдательностью. Понимаете, нас послал сюда очень важный человек. Имя его я не имею права называть. Да оно и не имеет значения. Вы его пока не знаете. Но скоро узнаете. Это член правительства соседнего с вами государства. Он хочет нанести визит важной персоне, о которой тоже пока не будем говорить, чтобы не нарушить инкогнито. И вот, он послал нас посмотреть: достаточно ли серьёзно охраняется дворец? Чтобы, значит, его жизни во время визита ничего не угрожало. И вот, мы посмотрели и убедились, что ему опасаться тут нечего.

— Да, у нас всегда всё в порядке, — самодовольно кивнул головой Маузер. — Вы уж не сердитесь на меня, что я такой подозрительный. Служба у нас такая. Бдительность и осторожность — вот девиз моей жизни.

— О! Я так рад, что мне посчастливилось не только встретиться с таким серьёзным «секьюрити», но и иметь честь побеседовать с вами. Это поможет мне, надеюсь, достигнуть новых высот в моей профессиональной деятельности. Долг — он всегда превыше всего. Надо всегда помнить, что враг — он не только вне нас, но так и старается забраться внутрь. И при этом всегда норовит подслушать. Поэтому повышение бдительности — это архи наиважнейшая, наисерьёзнейшая задача. Надо всегда помнить: сегодня опоздаешь, завтра будет поздно. Промедление смерти подобно!

— Как вы всё правильно говорите! — с восхищением выдавил из себя Маузер после того как ему наконец-то удалось справиться с распахнутым от восхищения ртом. — Вот точно такие же слова я только вчера услышал на инструктаже от своего замполита. И эти слова запали мне в самую мою внутрь, и теперь их оттуда уже ничем не выковырива… выкори… В общем, никогда…

— И не надо, — остановил его Напарник, — пусть там и остаются. Когда-нибудь пригодятся. Мало того, они обязательно прорастут и дадут соответствующий плод, ибо каково семя, таков и плод.

— Очень хочется, — облегчённо и романтично вздохнул Маузер. — Я так люблю, когда красиво. А вы и вправду ищите где бы подразвлечься? Или это придумано для маскировки?

— Оно, конечно, и для маскировки тоже, — засмеялся Напарник.— Но это я сказал на полном серьёзе. Знаете, приелось всё, когда она и вчера, и позавчера, и завтра, и послезавтра. Хочется иногда чего-то свеженького.

— Тогда, осмелюсь доложить, вам следует зайти в дом номер шесть на базарной улице. Там такие штучки, доложу вам, живым не выпустят, — Маузер плотоядно облизнулся. — И если повезёт, девочек очень молоденьких найдёте там. Хозяйка иногда около базара находит голодных и нетронутых. Она, конечно, их откормит и отмоет, а потом выпускает. О, такие юные попадаются — пальчики откусишь. Но, разумеется, за особую цену. Она их иногда прокурору во дворец подаёт. Тоже любитель полакомиться. Человек же.

— Посмотрим, посмотрим, — кивнул головой на прощание Напарник. — Если всё именно так и окажется, обещаю при следующей встрече отплатить сполна. Надеюсь, мы ещё увидимся.

Напарник вернулся к Иво, и они отправились в центр города.

— Вот эта книжица, — произнёс Напарник, протягивая Иво свой новый документ. — Сработала как орудие главного калибра. У него даже челюсть отвисла. Не ожидал такого качества и такой редкой подписи.

— Где ты это набрался такой галиматьи, типа: «промедление»?

— А это когда мы подходили к базару, там один голодненький интеллигентик на площади около парка с кепкой в протянутой руке стоял. Юристик. Развлекал публику своим красноречием. Ну, я его послушал, и кинул в кепку медный пятак. За красивые речи. Так складненько всё у него выходило.

— Подожди, вот он найдёт спонсора, окрепнет и пошлёт на тебя массы, чтобы они у тебя последние штаны вместе с головкой сняли, — хмуро буркнул Иво. — Орфей сладкоголосый. На дурака не нужен нож: ему с три короба наврёшь и делай с ним што хошь. Это тот самый козёл, который своим блеянием увлекает за собой стадо баранов и ведёт их на бойню. За это ему будут платить очень большие бабки.

— Ну, это будут уже не мои, а твои проблемы, — жёстко усмехнулся Напарник.

— Это почему так?

— А я ещё немножко тут покручусь около тебя, да рвану к себе на родину. Хочу посмотреть, что там?

— Ну, твою невесту уже давно бабулей похоронили, — усмехнулся Иво.

— А её правнучку найду и женюсь на ней.

— Умный, я смотрю, ты очень, — тяжело вздохнул Иво. — Где ты себе такую аббревиатуру чудную откопал: аж три «С»? И выговорить-то страшно: сплошное змеиное шипение.

— Ой, так они сейчас именно от этого и балдеют! — засмеялся напарник.

— Что? Что? Балдеют? Это что, ты один только раз побывал в городе и уже успел нахвататься этой заразы?

— Да в один момент!

— Ну, дорогой! Ну у тебя и способности!

— А что? Всё клёво. Они такие косяки закидонывают, — продолжал веселиться Напарник. — Они тащатся, когда что-нибудь на «ссэ» или на «гэ». У них сейчас новый интеллектуальный гений проклёвывается. Очень юридически подкованная личность. Вот этот юридически подкованный интеллигентик обещает им всю интеллигенцию на «гэ» перевести. Дайте, говорит, только до руля добраться. Как только стану вашим рулевым, так сразу наведу новый мировой экономический порядок. Костёр новой мировой революции требует дров: всех интеллигентиков — к стенке, а ещё лучше — в шахту, вниз головой, женщин и детей. Чтобы мне дышать светлее было. Во всём мире, я так понял, кто-то сеет просветление.

— Нет, хватит, не желаю ничего слышать из того, чего ты нахватался в городе, — остановил Иво не на шутку разыгравшегося Напарника. — Нам некогда этими пустяками заниматься. Нас дело ждёт. Пошли быстрее. Там, рядом с базаром, находится тюрьма.

— Да, точно, — обрадовался Напарник. — Тот, который кожаный и с маузером, так и сказал, что между базаром и тюрьмой есть весёленький домик, в котором тётка предлагает ещё никем не тронутых девочек.

— Мда, — как-то не очень понятно промычал Иво, глядя на своего Напарника. — Видно сильно ты истосковался там, на глубине. Ну, что ж, если совесть государства, то есть пастора Алекса, они упрятали в тюрьму, то, буду надеяться, что с наукой они не поступят так же глупо. Пойдём к моему деду. Уж он-то всегда старался остаться в стороне от политических и церковных баталий.

— Слушай, а я и забыл, что этот самый, который в коже и с маузером, сказал, что сейчас на троне сидит уже третий Иво, — вдруг вспомнил Напарник.

— Да что ты говоришь? — слабо удивился Иво. — Да они уже, прямо, как грибы после дождя растут. А что случилось с двумя первыми?

— Второй убил первого, а нынешний третий закопал второго.

— А, ну их, — махнул рукой Иво. — Я уже давно убедился, что только спрос рождает предложение. Не было бы ищущих лжецарей, не было бы и самих лжецарей. Я бы назвал всю эту историю комедией, если бы не море крови. Пошли к моему деду побыстрей.

*    *    *

Профессор Ломов был родителем мамы Иво, а это значит, что для Иво — дедом, причём любимым. Жена его умерла во время эпидемии, когда дочери только исполнилось десять лет. Второй раз жениться профессор не захотел ни в какую, хотя среди студенток было не мало красавиц, которые с удовольствием пошли бы за него замуж: и красив, и умён, и культурный, и вежливый, и дом у него хороший, и в доме достаток. А про славу и говорить не приходится. Профессор никак не мог представить себе, что ему надо будет целоваться и ещё что-то делать с кем-то, кроме жены. Самым близким знакомым Ломов признавался, что боится встречаться с другой женщиной, потому что не сможет выполнять с ней свои мужские обязанности. Не сможет, даже если бы и захотел. Для него в мире была только одна женщина. Её не стало, и женщин на свете вообще не стало. Он их не видит. Все остальные только знакомые, коллеги, ну, и прочее. Но только не женщины. Профессор прекрасно понимал, что никакая другая женщина не сможет вытерпеть его постоянную «погружённость» в предмет его изучения. Он готов был бросить и предмет своего изучения, но бросать тему на полпути было как-то не совсем удобно: начал, ничего не закончил и бросил. Детство какое-то. Он говорил, что, вот, как только он кончит свою работу, так можно будет и умереть. Ничего его на земле уже не держало. Он твёрдо был уверен, что на небесах он встретит свою жёнушку, и они там продолжат любить друг друга. Ну, а так как предмет его изучения был в принципе до конца не познаваем, то он продолжал жить, чтобы проводить свои исследования. Он был желанным гостем в любом обществе. Но были у Ломова, конечно, и недостатки. Он был очень рассеян. Для него заработаться так, чтобы совершенно позабыть про ужин, не составляло никакого труда. Он мог спокойно пять раз на день поздороваться со знакомым человеком, причём каждый раз в абсолютно полной уверенности, что видится впервые не только за сегодняшний день, но и вообще во всей жизни. И надо было приложить немалое усилие, чтобы вывести профессора из состояния глубокой задумчивости и добиться от него признания, что они уже давно знакомы. В этом случае профессор весело смеялся, просил прощения и тут же, через секунду после расставания, начисто забывал об этом человеке. Это, конечно, не относилось ни к дочери, которую он вырастил до замужества абсолютно сам, ни к зятю, и, уж тем более, к внуку, которого он любил всем сердцем. Иво и его мама были единственными людьми на свете, которых профессор всегда с радостью принимал в своём доме в любое время дня и ночи. Они могли делать в его доме всё, что хотели. Они могли бы даже жить в его спальне, потому что профессор, собственно, жил у себя в лаборатории, и только иногда проведывал свой дом. Иво тоже любил пропадать в его лаборатории. О, если бы они жили не в таком богатом царстве, если бы паук Кобо не позавидовал их счастью! Тогда была бы жива мамочка. И не было бы в жизни Иво тех ужасов, которые произошли с ним в последнее время. Но! Тогда бы он не познакомился с Лией! Вот попробуй теперь однозначно определить, что хорошо, а что — плохо? Невозможно. Была ещё одна странность у профессора: он изо всех сил скрывал, что ненавидит тех людей, которые дарят женщинам букеты цветов. Может быть именно поэтому он так и не женился во второй раз. Ломов буквально видеть не мог сорванный или срезанный цветок. Когда корова или коза ест траву, он воспринимал это явление вполне нормально. Но когда человек специально для удовольствия женщины срезал цветущую головку! Нет! Не мог он вынести этого варварства! Для Ломова цветок был тоже живое существо. Червь тоже поедает человека, но никому в голову не придёт садить за это червяка в тюрьму. А если человек человека? Нет, лучше об этом и не говорить. Ломов хотел узнать тайну мышления. Чем человек мыслит? Мыслит ли животное? Мыслит ли растение? И вообще, что такое мышление? Из Библии Ломов узнал, что человек мыслит не головой. Тогда чем же? И как этот процесс совершается? Да, Ломов тогда ещё ничего не слышал о клатерной модели строения воды. А Иво узнал об этом от папы, можно сказать, совсем не так давно, и хотел своими размышлениями поделиться с дедом. Но для этого, как минимум, надо было встретиться. Итак, Ломов у себя балы не устраивал, в высшем свете не появлялся. И никаких для себя титулов, кроме — профессор, не признавал. Своим родством с самим царём корысти ради не пользовался, а вот по поводу недостаточности ассигнований, выделяемых на образование и науку, имел с зятем нелицеприятные беседы. Да, он соглашался, что денег на эти цели царь выделяет гораздо больше, чем другие правители, но раз за разом доказывал царю, что денег мало. Царь, в конце концов, соглашался с ним и обещал, что как только появятся лишние деньги, так обязательно их направят на образование. Тесть всегда пренебрежительно фыркал при словах «лишние деньги» и переводил разговор на другую тему. Обычно их спор заканчивался тем, что они намечали план совместного посещения музыкальных концертов и спектаклей хотя бы на ближайший месяц.

К великому своему удивлению и огорчению Иво обнаружил, что вокруг дома деда тоже бродят странные кожаные личности, подозрительно никуда не спешащие. Пришлось зайти в ближайшее кафе, чтобы понаблюдать за домом, за человеками. Однако хорошо покофевать им так и не удалось. Не успели они выпить и по-первой, как открылась калитка дома и на улицу вышел старик.

— Иван Карлович, — тихо прошептал Напарнику Иво. — Управляющий по дому деда. Всю свою зрелую жизнь прослужил во флоте, поэтому остался одиноким. Даже своего дома нет. Помогал деду вести хозяйство. Следил за порядком в доме, прислугу и рабочих нанимал. Золотой мужик. Мне надо поговорить со стариком, расспросить про деда: дома он или в своей лаборатории? Но сделать это надо так, чтобы никто не помешал.

— А этот же как? — спросил Напарник, кивнув на мужчину, который увязался вслед за Иваном Карловичем.

— А ты займись сыщиком. Нейтрализуй его. Придумай что-нибудь, чтобы оставил нас в покое, не надоедал со своими дурацкими расспросами. Сможешь? Если нет, то давай я отправлю сыщика в речку поплавать, а ты отведи Иван Карловича вон в тот переулочек, а я к вам скоро подойду.

— Да ладно, иди к своему старику, а я сам справлюсь с этим сыщиком. Давненько, правда, я не занимался этими игрушками, ну, да ничего, попробую.

Напарник нырнул в кусты. Вскоре оттуда выплыла лебёдушкой писаная красавица осьмнадцати годков и поспешила догонять Шпика.

Иван Карлович свернул на улицу, которая спускалась к реке, вышел на набережную и пошёл в сторону базара. Там, у самого речного порта, он по Большой Никитской поднимется наверх и окажется у ворот рынка. Он старался всегда ходить этим маршрутом. В своей далёкой молодости он служил во флоте. Это было самое прекрасное время его жизни. Запах воды, прогретого солнцем смолёного дерева, чудно волнующей смеси запахов хлеба, асфальта, щебня и металла будил в нём воспоминания о морских переходах и стоянках в разных портах, крупных и малых. Он Ломову приходился очень дальним родственником по жене. Конечно, он мог бы купить себе домик и жить хорошо на пенсию и свои сбережений. Но — в одиночестве. А Ломов был человек серьёзный, занимался очень важным делом, с ним интересно было поговорить: он много знал и по всем важным вопросам имел оригинальное мнение. Помогать такому человеку двигать науку вперёд Иван Карлович считал своей главной задачей жизни. И вот, он без суеты и спешки неторопливо движется к базару, чтобы прикупить свежие продукты. Не из нужды и голода, а скорее всего по-привычке. Так он делал всегда. И не хотел что-то менять, даже к тому, что многие назвали бы лучшим. Иван Карлович знал, что его сопровождает сыщик, но это его не очень беспокоило. Он за всю свою жизнь не сделал ничего, за что его могли бы арестовать и допрашивать. Его хозяин никогда не участвовал ни в каких заговорах. Иван Карлович уже давно приготовил себя к мысли: если его даже и убьют, то ничего страшного для него не произойдёт, в аду ему делать нечего, а за те маленькие грешки, которые можно отыскать за ним, Бог сильно не накажет, почистит немного помоет душу и определит ему тихой место в Своей Славной обители. А пока идёт по простой житейской необходимости в сопровождении шпика. Ну и что? По крайней мере — не один, почти в компании.

Да и Шпик знал, что дед знает, что он висит у него «на хвосте», и не считал, что делает что-то постыдное. Раз ему платят за эту работу, значит, она кому-то нужна. И деньги платят не маленькие. Шпик знал, что за людьми надо смотреть: как бы они чего не натворили. А чего именно не натворили, это уже не его забота. На самый крайний случай у него был «железный» довод: он уберегал подопечного от нарушения закона. Поэтому, исходя из всех этих соображений, Шпик неторопливо брёл за стариком по набережной. Можно отдохнуть. Старик никуда не побежит, никогда и ни с кем во время этих прогулок не встречался и не говорил. В отчёте писать нечего. Так почему же воспользоваться приятной ситуацией, не подышать свежим речным воздухом, сдобренным запахом каштанов и свежей зелёненькой травки. За всю свою жизнь он впервые отрабатывал такого приятного клиента: ни тебе погонь, ни угроз для жизни или здоровья, даже обычных на такой работе оскорблений не услышишь. Курорт, а не служба. Лёгкий ветерок подёрнул рябью тёмные, мутные воды реки, которые, кружась в своём неспешном движении, неспешно поигрывая редким мусором, плавно катились ему навстречу, словно большой и ласковый зверь. Великолепнейшая красота. Ну что стоит старику не спешить на этот вонючий базар, остановиться. Кто знает, может его завтра тоже арестуют и посадят в Горшок, из которого никто никогда не выходил своими ногами? Только — в мешке для трупов. Зачем спешить? Лучше сесть на скамеечку, посидеть, подышать, послушать шум рабочей реки: низкие, чуть ли не бархатные сигналы солидных морских судов, склянки, подвывания буксиров и рейдовых катеров, крики матросов, бросающих и принимающих концы. Посмотреть на людей, прогуливающихся по набережной. Сейчас, правда, никого нет. Но, ведь, будут. А может быть даже и краля какая-нибудь проплывёт, покачивая своей стройненькой и соблазнительной кормой. Да, как давно он уже не держался за прекрасные буфера! И… Ооо! Шпик страстно потянул носом. И тут же позабыл обо всём на свете. Что река со своими пароходами? Что травка? Что каштаны? Да что может сравниться с ароматом молодой девчонки, которая легко обгоняла его? Всё в Шпике замерло и никак не могло отмереть. Он дышать перестал. Такого прелестного и нежнейшего создания ему в жизни не приходилось видеть. Да ещё так близко: протяни руку — и вот она, её талия, грудь, бёдра. Он повернул голову, чтобы полюбоваться и попробовать запомнить побольше мелких и неописуемо прекрасных деталей, о которых он сегодня ночью будет вспоминать, лёжа под боком у своей старухи. Она тоже грациозно повернула к нему свою прелестнейшую головку, посмотрела на него своими прекраснейшими глазками и… И… О чудо! Она улыбнулась в ответ на его робкую улыбку. Обалдеть можно! Такая краля… улыбнулась ему! Старому фокстерьеру показалось даже, что призывно расширились не только её умопомрачительной красоты губки, блеснув жемчугом зубок, но и разрезы на платье. Он потерял всякое понятие: где он и что делает. Прибавив шаг, он догнал её, протянул руку, чтобы дотронуться до… Нет, нет, не туда. Только к её ручке. И, о чудо! Она не убрала свои тонкие нежнейшие пальчики. Он — сразу на седьмое небо! А другая рука — на талию. Она — ничего! Он — ниже. Она пугливо оглянулась по сторонам и: «Ах!» — своим нежнейшим голосочком. Присела, запустила свои пальчики ему между ног. И наш сыщик, перелетев через чугунную ограду, довольно продолжительно находился в свободном полёте, опускаясь с шумом в глубину мутных вод, которые понесли его вниз по течению так же спокойно и размеренно, как и весь прочий мусор. Всё для шпика произошло так быстро, внезапно и неожиданно, что он и рта не успел открыть. И только когда вынырнул из воды, дал волю своей страстной ярости. Но и тут его постигла неприятность. Уж слишком силен был его гнев. И когда он набирал воздуха для крика, то набрал в свои лёгкие большую порцию речной воды. Нет, он не утонул, не пошел ко дну. Но крика ярости не получилось. Только кашель, хрип и клекот возмущённого хищника. А река, ведь, текла дальше. Река-то не остановилась, чтобы помочь его гневу вылиться. Единственно, что река могла сделать, так это остудить пылание его мужского достоинства. И когда Шпик пришел в себя, то оказался так далеко от места ныряния, что мог видеть ни объект для слежения, ни объект собственной кратковременной влюблённости, который преподнёс ему такой незабываемо странный финт. Ну, а поскольку гранитная стена набережной была отвесна и высока, а ступеньки для спуска к воде и для посадки на катера были сделаны не на каждом шагу, то в его распоряжении оказалось очень много времени для размышления о том, во что ему теперь обойдётся пристрастие к клубничным ягодкам под короткой юбочкой. Ну и пусть себе плывёт вместе с мусором… Может, его где-нибудь в очистные сооружения отправят, так хоть почище станет. Всё ж хоть какая-то польза от всего произошедшего. А мы последуем дальше.

— Иван Карлович, здравствуйте, — негромко поздоровался Иво, догнав старика.

— Здравствуйте, — рассеянно произнёс тот, бегло кинув взгляд на молодого человека, не узнав Иво. Мало ли знакомых можно встретить в большом городе. Через несколько шагов вдруг остановился и, всем телом повернувшись к Иво, прищурясь, пригляделся. — Ой! Иво! Неужели это вы? Вы — живой? — глаза Иван Карловича засветились давно уже не испытываемой радостью. Но тут же он беспокойно оглянулся. — Вы очень рискуете. Вам очень опасно ходить по улицам. За мной, и то устроили слежку.

— А, не беспокойтесь, за нами сейчас никто, пока, не следит, — махнул рукой Иво. Затем взял старика под руку и повёл его в ближайший переулок. — Расскажите, что нового в столице. Я только что прибыл, ничего не знаю. Мне сообщили, что многих арестовали. Но, я надеюсь, графа-то они не взяли? Он же только наукой всегда занимался. Ни в какие политические дрязги не ввязывался. Как здоровье графа? Я увидел, что около дома шпики околачиваются, и не стал открыто заходить, чтобы на вас неприятности не навлечь. Так как граф, не болеет?

— Вы спрашиваете: как здоровье графа? — грустно вздохнул Иван Карлович. Он ни за сто не хотел признавать превосходство профессорского звания над графским, как ни добивался этого от него сам граф, который всё время твердил ему: «Для меня на свете есть только одна наука — Боговедение, и всё остальное должно служить только этой науке. И есть только одно звание — раб Божий. А всем остальным — Бог судья!» — Ой, я и сам хотел бы знать: как его здоровье? Арестовали и графа. Не посмотрели на его заслуги. Наука им, наверное, совсем не нужна. В тюрьме наш граф. Я себя гораздо спокойнее бы чувствовал, если бы в тюрьме был не он, а я. Не для его возраста тюремные казематы.

— Ну, вот, — печально вздохнул Иво. — И его тоже забрали под одну свою паршивую гребёнку. А пастор Алекс?

— И он тоже в тюрьме. Они арестовали всех, кто знал вас в лицо. Сначала всех арестовал «Иво первый», потом «Иво второй», а «Иво третий» посадил в тюрьму всех тех. Кто отказался признать его подлинность.

— А когда будет суд? — спросил Иво.

— Ах, ну какой там суд? — безнадёжно махнул рукой Иван Карлович. — Разве у этих людей можно добиться справедливости? Как взяли, так с тех пор ни слуху, ни духу. Ничего не знаю. Попытался один раз походить по начальникам и поспрашивать, так мне прямо так и сказали: будешь надоедать тут своими вопросами о врагах народа, так сам быстро сядешь. Вот и молчу, жду, сам не знаю чего.

— А вы не знаете, где они содержатся? В какой тюрьме? — спросил Иво.

— Точно не знаю, но говорят, что их посадили в самое глубокое подземелье тюрьмы. Там так глубоко, что туда никогда не проникает солнечный свет. Говорят, что оттуда живым никого ещё не выпускали. Говорят, что во времена вашего батюшки туда сажали приговорённых к смерти.

— Горшок? — спросил Иво.

— Да, мне кажется, что это место именно так называли, — Иван Карлович тяжело вздохнул.

Иво проводил Иван Карловича до базара, расспрашивая по пути о других событиях в столице. Потом простился с ним, пообещав, что скоро они опять увидятся, но уже в совершенно другой обстановке. Затем Иво встретился с Напарником. Они пошли в парк и, устроившись в глухом и малопосещаемом уголке парка на скамеечке, принялись намечать план дальнейших действий.

— Горшок — это тюрьма в тюрьме, — начал Иво рассказывать Напарнику о том, что представляет из себя объект, в который надо пробраться, чтобы освободить своих друзей. — Она настолько надёжна, что для неё не держат специальный штат охранников. Представь, на самом нижнем горизонте общей тюрьмы есть пустая камера. Совершенно пустая. Ни коек, ни стола, ни окна. В ней никогда никто не находится. Причём, эта камера находится в геометрическом центре общей тюрьмы, поэтому до наружных стен очень далеко. Это тамбур для другой тюрьмы. В полу этой камеры есть люк, закрытый тяжёлой каменной плитой. Плиту эту поднять можно только сверху. Под плитой находится что-то вроде колодца, в который выходят коридоры, а в эти коридоры уже выходят двери камер, где содержатся заключённые. Копать норы и колодцы для побега некуда — вокруг скала. Землю из подкопа девать некуда. Это тёмный, наглухо закрытый, сырой горшок. Тишина такая, что легко можно сойти с ума. Через некоторое время начинаешь слышать шум крови в ушах, биение сердца, скрип суставов, шум воздуха в лёгких. Потом начинает казаться, что слышишь дыхание соседа в соседней камере через толстенную каменную стену. И если не перестанешь прислушиваться, то очень даже просто скоро сойдёшь с ума.

— Слушай, ты так всё подробно это рассказываешь, такие страшные детали, что не могу не спросить тебя: ты что, сам там сидел?

— Да, — Иво опустил голову.

— Как так? — опешил Напарник. — Тебя туда посадил твой родитель? За что?

— Да нет. Я сам туда напросился. Папа был против этого эксперимента. Очень даже против. Но я настоял.

— А еду и воду дают?

— Ну а как же. Один раз дают воду, хлеб и одна свеча. При необходимости меняют огниво.

— А фекалии?

— Так заодно забирают и фекалии. Это время для заключённого как праздник. Они это время стараются растянуть на как можно длительное время. Тщательно моют свои горшки, пытаются о чём-нибудь поговорить с охранниками.

— И кто получает такое наказание? — спросил Напарник.

— Понимаешь, перед папой встал вопрос: что делать с преступниками, которых надо убивать, которых нельзя держать с обычными убийцами, которые совершили убийство, например, из ревности, или во гневе, или случайно. Ну, понимаешь, насильники, маньяки, убийцы детей или родителей. В общем, сбесившихся. Сначала он хотел отдавать этих выродков потерпевшим, например, родителям или родственникам, или односельчанам. Чтобы они ежедневно мучили этих зверей, чтобы они с ужасом ждали следующего дня.

— Отдавал? — спросил Напарник.

— Нет, ни одного, — вздохнул Иво.

— Почему? Мне кажется, что эта мера наказания очень бы сильно подействовала на других мерзавцев.

— Да, возможно, что ты и прав. Возможно, что такая мера наказания оказалась бы гораздо эффективней холодного решения судьи, даже если бы он принял высшую меру наказания. Возможно. Ведь глаза объективных судей не пылают гневом возмущения. Поэтому преступник принимает решение не сердцем, а холодным расчётом. Даже частенько считает себя потерпевшим, несправедливо осуждённым. Ещё чуть-чуть и он натянет на себя венец мученика. Мне кажется, это происходит оттого, что степень наказания не соответствует степени гнева в глазах судей. Преступник не видит выражения глаз людей. А если сделать железную клетку и возить преступника как обезьяну, и давать людям возможность сделать ему больно, сделать омлет из его хозяйства, он быстрее и сильнее прочувствует мерзость своего поведения. А если родственникам дать возможность помучить мучителя — это же наука другим!

— Ну, всё правильно! Так почему же твой папа не отдавал преступника родственникам?

— Ну как же? — вздохнул Иво. — А вдруг они убьют его?

— Эка важность, — возмущённо взмахнул руками Напарник. — Да если бы мне дали возможность поизмываться над моей дочуркой…

— У тебя есть дочка? — удивился Иво.

— Да нет у меня, пока, никакой дочки, — продолжал возмущаться Напарник. — Но будет. И что? Мне ждать, когда какому-то мерзавцу моча ударит в голову и он решит позабавиться с моей дочерью? Нет, я понимаю, тебе, конечно, хорошо, у тебя большая власть в руках. Твоих детей будут охранять и армия и полиция, и вся юстиция. Да и вообще, твои дети даже не будут появляться в наших местах, где среди вполне нормальных людей бродят маньяки и прочие отбросы общества. Вы от нас отгородились невидимой, но реально существующей стеной. Для вас не существует такой проблемы, как вырастить своих детей высокообразованными, здоровыми и счастливыми. Вы живёте в своём мире, который отгородили от нашего мира. Да ты, наверное, до сих пор даже и подозревал об этом. Вы не соприкасаетесь с теми слоями общества, в которых иногда возникают потенциальные преступники. У вас особая медицина, особая музыка, особое образование. Конечно, мы стараемся как-то оградить себя и своих детей от тех преступников, которые уже отметились в органах правосудия. Но на нашем уровне всегда существует угроза встречи с тем человеком, который планирует сделать преступление, но, будучи умным и грамотным, так тщательно готовит свои преступления, что детективам никогда и в голову даже не придёт включить его в круг подозреваемых. Вы, которые считают себя элитой общества, сами плодите вокруг нас преступников. Поэтому тебе можно сильно не беспокоиться. А что делать мне, простому гражданину, которого ваши служаки стараются не защитить, а ограбить своими поборами? Вокруг нас постоянно крутятся опасные люди, животные и насекомые. И ты удивляешься, что я хочу сильно испугать настоящего преступника, который уже совершил насилие и убийство, чтобы потенциальный маньяк хотя бы немножко вздрогнул, испугался, задумался, отложил осуществление замышляемого преступления против моей дочки.

— Ну, ты тут такого понаговорил, что на трезвую голову и не разберёшься, — пробормотал Иво. — В высших эшелонах верховной власти тоже иногда появляются преступники. И не только потенциальные. И от комаров не больно-то и спасёшься.

— Иво, ты очень умный. Ты хитришь. Ты изворачиваешься. У тебя нет веских доводов против моих слов, поэтому ты мелочишься. — раздражённо произнёс Напарник. — Ваши дома полны слуг, которые даже не сдувают с вас пылинки, а осторожно снимают, упаковывают и отправляют на свалку. А свалки эти располагаются с нашими жилищами. И мы живём в окружении вашего мусора, мы дышим им, а вы делаете вид, что это мы такие грязные, такие неудачники, поэтому достойны только презрения и обречены на вымирание. О, вы очень умные. Конечно, и на вашем уровне рождаются не только потенциальные преступники. А что же ты хочешь? Вы получаете элитнейшее образование. Но к чему дно направлено? К защите ваших собственных интересов. Вы плодите финансистов, которые грабят нас. Потом вы плодите юристов, которые все законы извращают так, что они защищают вас и унижают нас. Ваши медики научились резать и давать таблетки от головы или от живота. Ваши медики видят в человеке только тело. Они не видят души, о которой древние говорили просто и ясно. Отсюда — деградация человека. Всё извращенно до неизбежности погибели. Ваш Дарвин — это взбесившийся мальчик, который вырвался из замшелого кабинета, увидел прекрасный мир и сказал: это появилось само собой в результате эволюции. Бог, видите ли, тут ни при чём. Да это же элементарный приступ шизофрении. Но вашим учёным это очень понравилось. И они сказали, что человек появился двадцать тысяч лет назад. Факты опровергли эту чушь. И ваши учёные, не признав ошибки, начали отодвигать срок появления человека в глубь веков. Научные факты раз за разом опровергают Дарвина. Заметь, я говорю не об эволюции, а о Дарвине. Эволюция — это один из Даров Бога, который позволяет объекту совершенствоваться в допустимых пределах. Последние достижения генетики утверждают, что у человека и обезьяны нет никакой возможности попасть в один класс. Мы настолько разные, что о преобразовании обезьяны в человека не может быть и речи. Ваши учёные затаились и молчат. Они — воры! Состав микроэлементов тоже не оставляет никакой надежды на существование цепочки: обезьяна — это будущий человек! Учёные — молчат! Археологические исследования говорят, что все человеко подобные обезьяны не эволюционировали, а деградировали. Ваши учёные — молчат. Вывод: все мои слова являются неправильными, потому что некоторым из обезьян удалось стать человеками, и они стали учёными, аристократами и артистами. Подожди, не перебивай, это тебе только кажется, что я уклоняюсь от темы. Сейчас закончу. И тогда учёные придумали новую уловку: жизнь на землю принесли инопланетяне. Какая-то чудовищная, трусливая, мерзкая полуложь, полуправда! О том, что в земную жизнь вмешивались инопланетяне, говорил ещё Моисей. Но те, которые называют себя семитами, сами до того извратили Моисея, что теперь всех не согласных с ними, всех, кто возмущается их мерзким поведением, обвинят в антисемитизме. Ну подожди, ну сейчас я закончу. И вот вы, элита общества, идёте к своим полуврачам. Возьмём тех, кто называет себя психиатрами и психологами. Ужас! Сначала они убили само понятие о душе, а потом называют себя психиатрами. Да спросите у них, что такое «психо», а когда они вам скажут, что это душа, вы спросите у них: а что такое душа? И тут они вам начнут вешать лапшу на уши. Вы спросите у своих учёных: чем человек мыслит? И когда они скажут вам, что человек мыслит головой, спросите: все ли учёные специалисты так считают? И если вы разберётесь в этом вопросе, то узнаете, что именно самые знаменитые из учёных утверждали, что головной мозг не мыслит, а только обрабатывает мысли в слова. Те учёные тогда ещё не знали о клатерной модели строения крови, поэтому не могли понять как человек может запоминать ужасно громадный объём информации, и только сейчас, когда мы получаем самые простые, элементарные представления об потоках информации, можно что-то понять.

— Нет, я тут во многом согласен с тобой, — задумчиво произнёс Иво. — Но вот ты сказал, что мы, которые считают себя элитой общества, сами плодим вокруг нас преступников. Как же это может быть?

— Но вы не видите элементарно простую цепочку, — горячо продолжил Напарник. — Вот вы с помощью своих чиновников отняли у нас наши деньги. Я имею в виду не налоги, которые, конечно же, должен платить каждые, получающий доход. Я имею в виду сверхдоход. Это в первую очередь спекуляции и добыча сырья. Ведь в этих случаях ума большого не надо. Спекуляции — это «на дурака не нужен нож, ему с три короба наврёшь, и делай с ним, что хошь». Теперь сырьевики. Они ковыряют землю. Они ничего не производят. Они — грабители, берут там, куда ничего не ложили. А на это большого ума не надо. У карманника тот же профиль деятельности.

— Нет, — взмахнул руками Иво. — Ну, это ты уж слишком загнул!

— Да ничего я не загнул, — вздохнул Напарник. — Я бы и рад был бы согласиться с тобой, что перегнул палку, да объективная научная реальность не позволяет мне такой роскоши. Смотри, человек идёт на базар и покупает колбасу. Как ты посмотришь на того человека, который вынесет на базар продукции неизвестного происхождения? Ты будешь есть колбасу, которая приготовлена неизвестно из чего. Тебе примеры привести из чего можно сделать колбасу?

— Нет, не надо, — передёрнул плечами Иво.— Не хочу даже думать о такой колбасе.

— Правильно, — кивнул головой Напарник. — И я тоже. Но посмотри. Что уже получилось. Сырьевики вместо угля предложили нам пользоваться нефтью и газом. Ну, из чего уголь получается, уже и древняя старуха знает. Есть, правда, здесь одно большое «НО»! Как смог получиться уголь ни один учёный не знает. А зачем ему это знать? У него колбаса есть? Есть! И много! Так пошли вы все подальше со своими вопросами, когда колбасы много! Колбасная цивилизация. А теперь следующий вопрос: из чего произошли нефть и газ? Вот тут полнейшее молчание. А зачем это, когда колбасы много? Ещё раз обрати внимание: из чего произошёл уголь, известно. Продукт сертифицирован. Как это произошло — не известно. Закрытое «ноу хау». Всё нормально. А вот нефть и газ? Контрафактная продукция. Но, ведь, дело даже не в этом. Посмотри, что получается. Сырьевики качают деньги, отправляют их в Америку, превращая в доллары, в Америке финансисты банкротят банки, присваивая себе наши родненькие денежки, потом эти денежки, ведь наши же, возвращаются к нам же, но уже в виде наркотиков из Афганистана. А мы помогаем американцам, пропуская их военные самолёты над своей территорией. Американцы нам поставляют в изобилии наркоту, чтобы истребить на нашей земле православие, чтобы очистить для себя нашу землю. Вот откуда преступления, о которых я говорю. Сырьевики перекачивают наши богатства в Америку. Подавляют наш средний бизнес с помощью подкупленных ими законодателей в Думе и Совете Федераций. На окраинах в производстве застой, люди не могут заняться полезным и выгодным делом, растёт среда для преступлений. А ты мне говоришь, что мне не надо бояться за будущее своих будущих детей.

— Нет, я ничего не понял из всего того, что ты мне тут наговорил, — закрутил непонимающе головой Иво. — Ты, наверное, немного пересидел там у себя в глубинке, поэтому пытаешься изобразить из себя пророка. А у меня сейчас совершенно другие проблемы.

— Нет, ты мне скажи, почему твой папа не отдавал преступников в руки тех, кто пострадал от них? Ему их было жалко? Он, случаем, не носил марлевую повязку, чтобы нечайно не погубить комара — кровососа? Из жалости к паразитам.

— Нет, ну ты представь себе: человек убивает другого человека. А потом будет вспоминать об этом. Мучиться, — как-то не очень решительно и строго произнёс Иво. — Его потом, может, будет мучить раскаяние. Вот чего боялся папа.

— Ой, как трогательно, — всплеснул руками Напарник. — А вы не подумали, как человек мучается, когда вспоминает о своём ребёнке, которого истерзал до смерти маньяк? Почему вы так трогательно переживаете о мучениях какой-то заразы, и так быстро и охотно забываете о мучениях родителей, которые потеряли своё любимое дитяти? Тогда надо прекратить действия по обеззараживанию. Ведь в результате этих так много гибнет вшей, тараканов, блох, комаров и прочей нечисти.

— Но ведь всё на земле от Бога, — пугливо зашептал Иво. — Значит, так надо. Значит, человек сам виноват в этих бедах.

— Ой, вот только не надо ко всем этим гадостям привлекать Бога, — возмутился Напарник. — Чуть сто случилось, так сразу Бог виноват. Ну, вот появится у меня доченька, и совершит она маленький проступок, и что. мне нельзя её простить? Надо обязательно наказывать жестоким образом? Да что вы такое на Бога несёте? Да не может такого быть, чтобы, создав меня, Бог тут же создал комара, который будет пить мою кровь и заражать меня болезнью! Да тут же не любовь, а чистое измывательство.

— А откуда же блохи, комары и прочие болезни? — недоумённо спросил Иво.

— Так ведь, Господь же объяснил это — пришел ночью враг человека и посеял среди нас эту заразу. А наше дело — очиститься от этой заразы, — горячо доказывал ему Напарник. — Вот у человека случилось что-то, он идёт к врачу, а тот делает ему больно. Укол, горькая таблетка, болезненная операция. Ну и что? Человек старается отблагодарить врача. И всё нормально. А вы тут со своим папой понапридумывали: нельзя сильно огорчать преступника! Да если мы будем поддерживать жизнь в паразитах, то они расплодятся и погубят нас. Общество надо дезинфицировать, иначе оно само собой вымрет от болезней.

— Ой, не знаю, — вздохнул Иво. — Некогда мне сейчас об этом задумываться. Мне надо своих людей из тюрьмы вызволить.

— Так твой папа придумал этот горшок и решил на тебе опробовать его? — засмеялся Напарник.

— Да ничего он не придумывал его, — махнул рукой Иво. –Горшок извечно существовал в тюрьме. Его использовали в тех случаях, когда соперника на престол надо было устранить со своего пути, но так, чтобы даже на Библии можно было поклясться: не убивал я его. В крайнем случае, можно было даже показывать иногда другим своего соперника живым. Пусть несколько измождённым, но живым. А потом время проходило, люди забывали об этом человеке, увлекались другими событиями. Всё тихо и спокойно. Папа мечтал отказаться от использовании я этого горшка. Нет, даже не так. Он хотел садить туда судей, которые ошиблись при вынесении приговора. А может, просто тех людей, из-за которых какой-то человек ошибочно оказывался в тюрьме. Садить в горшок не надолго, на такой срок, чтобы человек почувствовал хоть немного каково сидеть в тюрьме.

— Вот здорово! — восхитился Напарник. — А злодеев куда?

— Да разные были варианты. Опускать в заброшенный рудник, а пищу давать за выработку. Мало выработал — мало еды получил. Был ещё один вариант: поселить их на необитаемом каменистом острове.

— А на острове держать охрану?

— Нет.

— Тоже очень хорошо — как пауки в банке.

— Да. Примерно так, — согласился Иво.

— Ну, а ты сам как там оказался. Неужели папа послал?

— Да ну тебя, придумаешь такое. Я сам захотел попробовать, как человек чувствует себя в этом самом горшке. Папа был очень против. В первый раз я для пробы просидел в горшке только одни сутки. А во второй уже решился на несколько суток. Когда я полез в горшок в первый раз, папа, оказывается, все сутки моего сидения просидел на крышке, всё прислушивался: не позову ли я его, чтобы меня выпустили. Испереживался весь.

— Ну, и как? Не позвал папочку? — засмеялся Напарник.

— Не позвал, — улыбнулся Иво. — Выдержал. А во второй было уже легче. Наверное, ощущения совсем не те, когда знаешь, что в любой момент можешь прервать эксперимент и выйти на волю.

— А что мама сказала?

— Да ты что? — засмеялся Иво. — Она так до самой смерти и не знала об этом моём бзике. Мы ей сказали. Что поехали на рыбалку. О, если бы она узнала, мало нам бы не было.

— Ну, и как ты думаешь , удастся нам пробраться в этот горшок? — спросил Напарник.

— Да попасть в него — не проблема, — вздохнул Иво. — Даже вывести из него пару-тройку человек я, думаю, смогу без особых сложностей. Но вот как вывести оттуда всех? Там же есть старики и больные, которых придётся сначала нести, а потом везти. И это надо сделать так, чтобы весь город не поднять на дыбы. Шума большого не избежать. Сразу воевать?

— А давай мы сначала выведем пастора твоего, а потом соберём весь отряд и вернёмся за остальными, — предложил Напарник.

— Ага, — покачал головой Иво. — Это легко так говорится. Вот я спущусь к ним, они меня узнают, обрадуются. А я им скажу: вы тут посидите ещё немножко, я скоро вернусь за вами. Не могу я так. Уж если приду, так за всеми сразу.

— Ой, подумаешь, какие нежности, — хмыкнул Напарник. — Ничего. Долго сидели, ещё немного потерпят.

— Ладно, если ничего не получится, то придётся так и сделать, — согласился Иво. — Я, конечно, смогу справиться с охраной. Могу пройти сквозь стенку. Могу гнуть пруты на окнах, а надо, так и всю решетку из окна вырвать. Я всё это смогу сделать. Но вот весь город успокоить я, наверное, не смогу. У тебя есть какие-нибудь соображения в этом направлении?

— Мне кажется, чтобы избежать большого шума, надо делать подкоп, — после некоторого раздумья произнёс Напарник. — Ночью люди нормальные спят, и если удастся тихо и быстро сделать подкоп, то можно отвести их подальше и где-нибудь спрятать. А потом уже можно заняться теми, кто будет нас догонять. Но ты говоришь, что там скала. А в скале рыть подкоп не так уж и легко.

— Ну, что там монолитная скала, я не уверен, — пожал плечами Иво.— Я точно знаю, что там камни. В общем, это надо смотреть на месте. Бог поможет — и замочная скважина широкой дорогой окажется, а без Его помощи и в открытые ворота не пройдёшь. Пойдём, побродим вокруг тюрьмы, посмотрим, может, что в голову придёт.

Сначала Иво наметил было место для проникновения в тюрьму в районе городского кладбища, к которому выходила одна сторона внешнего ограждения тюрьмы. Там было тихо и безлюдно. Работать можно спокойно, если на некоторое время обездвижить охрану. Но в этом месте стена самой тюрьмы довольно далеко отстоит от внешней ограды. Да и вышки там стоят гораздо чаще, чем в другом месте. И потом Иво вспомнил, что где-то в этом месте за внешней оградой находится псарня тюрьмы. Уж собаки сразу почуют под собой подкоп. Второе место показалось для Иво более предпочтительным. Всего две вышки, и расстояние между ними гораздо больше, чем в других местах. И почва хорошая, мягкая. И расстояние от внешнего ограждения до самого корпуса тюрьмы небольшое. Правда, именно в этом месте два городских дома располагались очень близко к тюремной границе. И так получилось, что оба эти особняка стояли как раз напротив сторожевых вышек.

— Так, ну, давай-ка присядем и потолкуем о том, что мы увидели, — предложил Иво Напарнику. Они сели на скамеечку, стоящую у края тротуара. — Слушай, как я всё себе это представляю. Я перебираюсь через стену, а ты остаёшься с этой стороны.

— Зачем? — удивился Напарник. — Ты же один не справишься. Мне показалось, что ты собираешься идти не верхом, а низом. Нам же надо делать подкоп, а времени-то у нас совсем мало. За одну ночь столько грунта предстоит перелопатить!

— Да, ты почти прав, — согласился с ним Иво, — только не спеши сразу всё ругать. Дай мне хоть что-нибудь сказать. До ночи ещё далеко, всё успеем сделать. Я переберусь через стену, чтобы поточнее выбрать место для подкопа. Потом подам сигнал и мы вместе сразу с двух сторон сделаем подкоп для тех, кого потом будем выводить. Вот с этого момента счёт пойдёт чуть ли не на секунды, потому что если подкоп обнаружит какой-нибудь из охранников, то нам придётся его или убивать, или сделать молчаливым и неподвижным на некоторое время. А это, опять же, потеря времени. Поэтому надо стараться изо всех сил делать всё незаметно, это сэкономит нам много времени. Если бы людей было мало я бы вынул любое окно в любой камере вместе с решёткой, потом вынул бы дверь в коридоре. А вот дальше начались бы наши проблемы, потому что надо будет нейтрализовать каждого охранника до того, как он подымет тревогу. Но и с этим можно справиться. Но потеря времени на каждом этапе! Это слишком большая роскошь для нас. Я считаю, что лучше сразу идти вниз, в подземную часть. Там охраны-то почти и нет. Там мы всё сделаем гораздо быстрее, и людей быстрее и спокойнее выведем. Согласен?

— А как ты фундамент брать будешь? — удивился Напарник.

— Без проблем, — пренебрежительно махнул рукой Иво. — Я, когда переберусь поближе к тюрьме, выберу место, где стена фундамента потоньше и выходит в нужную мне камеру. Я помню, что в той камере, в которой находится люк в горшок, две двери. Одна дверь выходит в центральный коридор, а вторая в примыкающую камеру, которая используется в качестве кладовой для всякого хозяйственного инвентаря. Вот в эту кладовку я и хочу попасть. Через неё мы и людей без лишнего шума выведем. Потом просто вырежу стену, сделаю пролом, и мы спокойненько, никого не тревожа, попадём в ту камеру, в полу которой и находится вход в горшок. А там уже всё элементарно просто.

— Да как же ты вырежешь фундамент? — опять не понял Напарник.

— А я умею это делать, — улыбнулся Иво. — Меня папа этому научил. Понимаешь, я могу просто проникнуть сквозь стену и оказаться в камере. Но это нам ничего не даст, потому что надо будет людей выводить. Поэтому я вырежу в стене проход, через который мы всех людей потихоньку выведем.

— Да как же ты камень резать? — никак не мог успокоиться Напарник.— Чем ты его будешь резать?

— Я рукой сформирую пучок плазмы, который и разрежет камень.

— А что это такое — плазма? — округлил глаза от удивления Напарник.

— Ну, это такой, можно сказать, газ огненный, который не просто расплавляет любой камень, но превращает его в пар, — попытался объяснить ему Иво то, чего Напарник понять никак ещё не мог.

— Огонь, значит? — задумался Напарник. — Так, ведь, ночь же будет. Огонь никуда не спрячешь. Охрана обязательно заметит огонь.

— Ну, нам же всё равно придётся углубляться под стеной тюрьмы, чтобы опуститься ниже перекрытия, — пожал плечами Иво. — Значит, я буду под землёй. Ты накроешь яму, и никто огонь не увидит. Я буду резать камень блоками. Потом блоки передам тебе, чтобы ты складывал их аккуратненько вдоль стены. И всё. Минут за десять мы справимся со стеной тюрьмы. Нет, ты об этом не тревожься. Это моя забота.

— Ну, ладно, твоя, так твоя, — с сомнением покачал головой Напарник. — Ну, ладно, предположим, что мы вывели людей за забор тюрьмы, о потом что? Так строем и поведём через город?

-Ишь ты, — усмехнулся Иво. — Молодец, хороший вопрос приберёг на закусочку. Ты прав. Поникнуть в тюрьму и вывести людей на волю— только половина всего дела. Главное, уйти от преследования. Нет, конечно, людей по улицам мы не поведём. А ты, когда садился на скамейку, ничего не заметил?

— Нет, — обеспокоено признался Напарник. — А что?

— За нашей спиной, за скамейкой на краю дорого канализационный люк. Не приметил?

— Нет, — буркнул Напарник и хотел повернуться, чтобы посмотреть.

— Не вертись, — остановил его Иво. — Успеешь потом насмотреться. У нас за спиной вышки, а на них охранники. Зачем их беспокоить своей вертлявостью. Тут вдоль дороги проходит городская канализация. Дальше она проходит мимо кладбища и идёт в глубокий овраг, а дальше река. Итак, вылезаем с людьми из тюрьмы, потом через подкоп пролезаем под наружной оградой, поодиночке переползаем через дорогу и ныряем в канализационный люк, по которому доходим до кладбища. Там вылезаем опять наверх и идём к лесочку, где нас уже должен ждать Гидэ с ребятами. Понятно?

— Да, вроде бы, кое что понял, — задумчиво проговорил Напарник. — А дальше-то как? Утром обнаружат подкопы, и нас догонять начнут. Мы с такой толпой далеко не уйдём.

— Ну, я же говорю, что ты молодец, — одобрительно кивнул головой Иво.— Они нас быстро догонят, если мы будем идти пешком. А царская конюшня для чего? Это же мои кони. Неужели я не имею права воспользоваться своим лошадьми. Заберём из конюшни лошадей. А уж потом сыщикам, чтобы нас найти и догнать, придётся сильно попотеть.

— Ну, если мы ещё прихватим с собой дворцовых коней, — покачал головой Напарник, — вот это погоня, так погоня будет. Скучно нам не будет.

— Это уж точно, — усмехнулся Иво, — скучать нам не дадут.

— Да, в планах всегда всё так красиво выглядит, — покачал головой Напарник, — а вот как начнёшь делать, так все планы летят вверх тормашками.

— Да, — согласился с ним Иво, — я сам это знаю. Даже больше тебе скажу, если самого начала всё идёт хорошо, то жди большой ляпы в конце. И чем длиннее пауза от начала задуманного до ляпы, тем смачнее будет эта самая ляпа. Поэтому, я согласен: пусть план поломается в самом начале нашего мероприятия. Может, тогда легче всё скорректируется.

Да, Иво прав. Есть, можно сказать, этакая закономерность: чем раньше ломается твой план, тем больше вероятность того, что он закончится более или менее нормально. Иво никак не мог предположить, что даже такое пустяковое предположение, что ночью на кладбище никого не будет, и то не выполнится.

— Ну, ладно, для того мы и на землю пришли, чтобы чего-то желать, а потом карабкаться по обломкам своих желаний, — невесело пошутил Напарник. — Осталась совсем крошечная пустяковина — это наши любимые караульные, которые стоят на вышках за нашей спиной. Они нам могут принести очень много беспокойств.

— Это уж точно, — согласился с ним Иво, — если мы с ними не разберёмся, то нечего и думать о планах. Даже не знаю, что тут можно сделать. Можно, конечно, их усыпить, но тогда у нас будет очень мало времени. Как только начальник караула узнает, что его ребята спят на вышках, он очень сильно волноваться начнёт. Ещё примется бегать от вышки к вышке. Нечайно об меня споткнётся. Может, попробовать одного усыпить, а внимание другого отвлечь чем-нибудь?

— Ничего не выйдет, — качнул головой Напарник. — У них между вышками телефонная связь. Они по ночам, чтобы не уснуть, иногда переговариваются друг с дружкой.

— Мда, — вздохнул Иво, — даже и не знаю, что придумать. Хотелось бы без крови обойтись.

— Слушай! — вдруг восторженно зашептал Напарник и схватил Иво за руку. — Есть идея! Потрясная мысль! Сработает на сто процентов.

— Ну, давай, не тяни, не мучай, говори.

— Понимаешь, я тут походил, походил и кое-что выяснил, — зашептал Напарник, поближе придвинувшись к Иво, чтобы не было с вышек видно, как он пальцем показывает на них и на дома, которые напротив них. — Вот, обрати внимание, тут, в этом квартале всего два дома, и каждый из домов стоит как раз напротив сторожевой вышки. Сначала я подумал, что это случайно, оказывается — нет. Видишь эти дома?

— Ну, вижу, — чуть скосив глаза, ответил Иво. — Я тоже присматривался к ним, чтобы как-нибудь использовать себе на пользу.

— А ты знаешь, кто в них живёт? — с улыбкой спросил Напарник.

— Нет. А какое это имеет значение?

— Ну, так слушай же, — с улыбкой горячо зашептал Напарник. — В доме, который стоит вон напротив той вышки, живёт сам начальник тюрьмы. А в том доме, который стоит с другой стороны от нас и тоже напротив вышки, живёт начальник сторожевого караула. И получается, что одна караульная вышка охраняет начальника тюрьмы, а другая — самого начальника караула. Смекаешь, какая экономия? Не надо заботиться о том, что какой-нибудь воришка залезет к тебе поискать чего-нибудь. И ночью спать спокойно можно, ничего не опасаясь.

— Ну? Смекнуть-то я смекнул, — никак не мог сообразить Иво, куда клонит Напарник. — Только вот никак не соображу, какая нам от всего этого выгода?

— А сейчас увидишь, — пообещал Напарник. — Вся соль заключается в том, что мужики они — хоть куда, а их жёнушки — и того лучше. Каждый из этих жеребцов ржёт на жену своего товарища по работе, а их жёнушки просто мечтают убедиться в своей неотразимости. Теперь смекаешь?

— Ничего не смекаю и не желаю смекать, — пробурчал Иво. — Что ты мне предлагаешь, помочь каждому из них затащить к себе в постель жену своего сотоварища? Ни кой фиг мне все их хотения кобелячьи? Не пойму, какой толк нам от всего этого?

— Да не волнуйся ты так сильно, — усмехнулся Напарник. — Они и без нас с тобой найдут дорогу к приглянувшейся юбке. Не надо им ничего помогать. У них уже всё слажено и смазано.

— Ну, ладно, пусть, найдут дорожку к чужой постели, опять поморщился Иво.— Нам-то что из этого? Нам надо отвлечь внимание караульных на вышках, а не их начальников.

— Вот тут ты абсолютно прав, — уже торжествующе улыбнулся Напарник. — Вот скажи мне, если ты такой способный, что и сквозь стену тюремную пройти сможешь, и камень спокойно резать, неужели не сможешь сделать такого пустяка, например, чтобы одна стена дома стала просто прозрачной?

— Почему не смогу? — задумчиво переспросил Иво. — Это уж, действительно, пустяк. Так, и что же получится? На улице темно, а в спальне любовник хочет посмотреть на… Таак. Значит, они и не заметят, что на них смотрят с улицы. А вышки-то стоят как раз напротив домов. И караульные, увидев, что делают их начальники, позабудут обо всём на свете.

— А у каждого из караульных есть бинокль, — продолжал фантазировать Напарник. — А между ними есть телефонная связь. Они будут смотреть на это шоу и обмениваться комментариями. А мы в это время должны закончить своё дело.

— Так, в этом есть некое рациональное зерно, — задумчиво произнёс Иво. — Только удастся ли именно сегодня прокрутить это кино? Завтра нам это уже не нужно.

— Так сегодня обязательно получится, — заверил его Напарник. — У них сегодня день восьмого марта, а это для язычников великий женский день. В этот день все женщины, склонные к блуду, широко распахивают для мужиков свои ворота. В этот день они все гуляют очень широко и весело. Я уже узнал, что караульные не только завезли себе пойла с головой, но и позволили погулять привилегированным заключённым. Сегодня в тюрьме на редкость радостный день.

— Ну что ж, — Иво потянулся всем телом, устав от долгого сидения на одном месте.— Молодец, хорошая идея. Надо побыстрее и посильнее поработать в этом направлении. До ночи не так уж и далеко.

И начальник тюрьмы, и начальник караула в этот день работали по уже отлаженной всем человечеством схеме. Супруг подкатывался под бочок к своей жёнушке с изображением законного желания доставить и ей, и себе удовольствие. А для чего же он женился на ней? Нет, конечно же, и потому, что у её папы были деньги, и потому, что время пришло бросать бегать по молоденьким шлюшкам, но и потому, что она была далеко не уродиной, и ему хотелось проявить на ней свою мужественность в штанах. Ну, не для того же, чтобы детей рожать? Дети — это слишком большие хлопоты, а особенно — расходы. Зачем такие страсти, когда можно получить бесплатное удовольствие? Пусть другие рожают, если им этого хочется. А он — не дурак. Она тоже мыслила в этом же направлении. Замуж она выходила потому, что время пришло. Надо же за кого-то выходить. А он не урод какой-нибудь. И это делает хорошо. Детей? А зачем спешить? Надо пожить в своё удовольствие сначала. Зачем на себя обузу взваливать? Нет, она, конечно, детей очень любит. Особенно, если их кто-то вырастил. Дети, они такие славные. Вот, говорят, только писают и какают много. Конечно, можно няньку взять в дом. Но, говорят, дети иногда ночью плохо засыпают и плачут. Зачем? А когда же жить? Нет, она, конечно, когда-нибудь решится и родит одного. Только для того, чтобы никто не сказал, что она не женщина. Ну, в крайнем случае, двоих. И хватит. Нечего себе портить жизнь. Лучше заняться жопингом. Она не хочет брать в голову азбучную истину — женщина это та, которая рожает, а если не рожает, то не женщина. Это уже что-то из оперы: « купи — продай». Не хочет загружать себя женщина заботами о детях. Особенно в праздник. Вот и сегодня — праздник. Хочется получить удовольствие. А от мужа удовольствие уже совсем не то. Всё как-то слишком однообразно. Хочется чего-то новенького. Ведь, праздник же. И она говорит мужу, что у неё ужасно болит голова. Она не говорит ему, что голова у неё болит от того, что он ей надоел до тошнотиков. Что ей хочется разнообразия. И она говорит, что сегодня сильно переутомилась и переволновалась. Отчего она переутомилась и по какой такой важной причине она переволновалась, она не уточняет. Устала, вот и всё. Супруг всё прекрасно понимает. У него у самого в этом плане начали появляться проблемы. В том, что достоинство в штанах начинает бастовать. Словно кричит от возмущения: что опять туда? Да сколько же можно? Всё! Баста! И головы не подниму на выпендрючку из погорелого театра. И тогда муж вдруг вспоминает, что ему срочно надо сходить на работу. А вернётся он, вероятно, только завтра к обеду. Ничего, в тюрьме найдётся где переспать. Лучше в тюрьме поспать, чем слушать сопение этой жеманницы. Муж покидает постель надоевшей супруги и звонит жене товарища. Та сообщает ему. Что её супруг ушёл, а будет дома только завтра. Муж выражает ей своё очень глубокое огорчёние отсутствием её супруга и говорит, что у него есть некоторые проблемы с консервированием грибов и он просит совета или, в крайнем случае, консультации. Она, конечно, вначале отказывается, но потом. уступая его слишком уж сильной настойчивости, соглашается. Он приходит к ней, и она даёт ему. Даёт ему не только чисто теоретическую консультацию, но и на практике показывает, что и как надо делать. А в это время её супруг в это время тоже получает и делает удовольствие. Но уже, само собой разумеется, не ей. И всё нормально. И не надо усложнять себе жизнь. Бери всё хорошее от жизни, особенно если это почему-то плохо лежит и никак не охраняется. Разве макака задаётся вопросом: чьи бананы и, вообще, откуда они взялись? Для макаки главное это «Наше счастье — постоянно жуй кокосы, ешь бананы». В общем, сплошная чунга-чанга.

А передние стены в домах начальников постепенно стали почти прозрачными, и караульные, стоящие в темноте на сторожевых вышках как раз напротив этих домов, вдруг увидели своих сексуально озабоченных начальников, которые заваливали на кровать не своих жёнушек. Тут же взяв в руки бинокли, а затем позвонив по телефону соседу по вышке, они принялись оживлённо в мельчайших подробностях и деталях не только одежды рассказывать друг другу всё, что делает руководство в свободное от службы время. Для тщательного отслеживания действий и приёмов начальства, подчинённым на вышках пришлось даже немного напрягаться, потому что и упустить ничего не хотелось, а значит бинокль надо держать так, чтобы он не дрожал, м напарнику рассказать надо, что именно в этот момент делает начальник и как он это делает. А ко всему этому и она тоже не лежит без дела. И конечно же, караульные не увидели, как лёгкая тень мелькнула через внешнюю ограду и совершенно пропала из вида в темноте пространства между забором и стеной тюрьмы. Иво, выждал некоторое время, чтобы точно узнать: заметили его охранники или нет? Тишина. Всё прошло нормально. Иво начал внимательно присматриваться к окнам тюрьмы, чтобы поточнее определить: где именно делать подкоп? У него с собой были и верёвка, и небольшая лопата, которые могут понадобиться при выводе людей из тюрьмы. За забором ждал его сигнала Напарник.

Понимание дальнейшего хода событий будет несколько затруднено, если не вспомнить, какая была погода прошлой ночью, ну, и ещё некоторые события. А прошлой ночью был сильный ливень. А перед этим, ещё днём, начальник караула, желая пофорсить перед молоденькой женой начальника тюрьмы, из своего маузера подстрелил ворону на крыше тюрьмы. Он был хороший стрелок, за всю свою не очень долгую жизнь сумел настрелять много не только ворон, но и целые семьи: с женщинами, детьми и старухами, поэтому убил ворону с первого же выстрела. Ворона не упала на землю. Её трупик остался на крыше тюрьмы, скоро остыл и стал твёрдым. И когда пошел дождь, водяной поток подтянул трупик вороны к сливу водосточной трубы. И ворона застряла. Вода, не найдя законного пути на землю, пошла другим путём: начала падать прямо с крыши. И никому не было дела до того, что из водосточной трубы вместо обычного сильного потока течёт тоненькая струйка.

Иво не знал всей этой предыстории. Но когда он решился выйти из-за пилона и приблизиться к стене тюрьмы, вдруг почувствовал, что земля под ногами шевелится. Иво опять спрятался за пилон и начал внимательно присматриваться. Вот земля перед ним провалилась и образовалась яма, а вскоре из ямы показались грязные мужские руки. Стало даже как-то интересно. Не будет же стражник тюрьмы копать яму, чтобы поймать его. Значит, это не охранник. Скорее всего, что это какой-то беглец из тюрьмы. А это может оказаться очень даже кстати. Вот мужчина совсем вылез на поверхность, настороженно осмотрелся и шагнул к забору, то есть, в сторону к Иво. Он, похоже, первым делом хочет тоже спрятаться за пилоном ограждения. Иво вжался в стену, пристально рассматривая того, кто сейчас окажется рядом с ним. И вдруг ему показалось что-то знакомое в этой странной, грязной фигуре. Да, нет никакого сомнения — это Олег! Сколько воспоминаний! Они вместе учились в кадетском корпусе. Были иногда, можно сказать, друзьями. Папа Олега происхождением был из Нижнего королевства. Но так случилось, что он влюбился в девушку Верхнего царства царской крови. Папа Олега тоже был королевского рода, а потому мог быть соперником королю Нижней страны. Это в какой-то момент стало очень опасным, и они убежали в Верхнее царство. Тут их приняли весьма терпимо, хотя некоторых трений избегать не всегда удавалось — всё-таки чужаки. И Олег по совету родителей постарался заручиться поддержкой у Иво. Получилось. Потом Иво встретился с сестрой Олега, Леночкой. Лена только что перестала быть девочкой. Нет, нет, только в смысле возраста. Она только-только училась быть настоящей девушкой. Она была красавица. Ей очень понравился Иво. Но, как-то не получилось. Да и что могло получиться у двух неопытных сердец. Иво боялся обидеть девушку, а она ещё не знала, как ловить мужчин в свои прелестные сети. Да, вот это встреча! Олег ещё раз оглянулся на сторожевую вышку. Иво воспользовался этим: бросился к нему сзади, зажал ему рот и затащил за выступ. Отпустил он Олега только тогда, когда выпученные от злости глаза начали превращаться в радостные.

— Иво! — радостно зашептал Олег, прижимая Иво грязными руками к грязной груди. — Я знал, что ты живой! Я чувствовал это! Я чувствовал, что ты не мог погибнуть! Я отказался признать в этом мерзавце тебя. Я верил, что ты не бросишь нас на растерзание этим волкам. Ты за нами пришел?

— Да конечно же, Олежка! Не в гости же к тюремщикам, — Иво крепко сжал Олега в своих объятиях и ощутимо хлопнул рукой по спине. Рука прилипла к грязной спине.

— Извини, я весь в грязи, — зашептал радостно Олег. — Испачкал тебя.

— Да о чём ты говоришь, друг ты мой дорогой? — тихо смеялся Иво. — Да твоя грязь для меня в тысячу раз приятней самых лучших французских духов. Лучше, чем анапская грязь для подагрика. Расскажи, как тебе удалось выбраться? Ты из горшка?

— Да! — тихо и радостно воскликнул Олег. — Ты представляешь? Мне удалось покинуть это чудное заведение, о котором я когда-то так много был наслышан. Но я никогда не думал, что погружусь в его незабвенные прелести всем телом и всеми фибрами моей души. О, Иво, тебе не понять, что это такое — горшок! — Иво не стал останавливать друга лишними объяснениями. — Сижу я, понимаешь, в своей камере. Один. Тьма. Ни лучика света. Воздух, ну, просто, будто чёрная болотная жижа: ни вздохнуть, ни выдохнуть. С потолка капает. Выбрал место посуше и сижу на корточках. Потом пытался делать зарядку, чтобы окончательно не закостенеть. В углу нащупал охапку соломы. Упадёшь на ней, забудешься, потом очнёшься и не знаешь сколько времени проспал: минуту, час или, может, целый месяц. Всё растворилось и исчезло в промозглой мгле. И вот вдруг обращаю внимание, что в дальнем углу вода капает всё чаще и чаще. Странно Следить не перестаю. Всё ж какое-то развлечение. А вода уже льётся тоненькой струйкой. Я — в тот угол. Щупаю. Водя проникает в трещину между плитами. Вот, думаю, расширить бы эту щель. Но чем? Ощупал всю камеру до последнего сантиметра. Женщину никогда не ощупывал с такой тщательностью. Ничего нет. И вдруг вспоминаю твой вопрос, который ты однажды задал: «Почему подошва башмака не коробится после сушки у огня?» Вспоминаю, как я тогда не смог ответить на этот пустяковый вопрос. Да, стальная пластинка в подошве. Представляешь? Есть дело. И какое!? Вокруг тьма, сырость, холод, а меня словно жаром опалило. Озноб бьёт всё тело от нетерпения. Снимаю башмаки и разгрызаю их. А это сделать оказалось не так уж и трудно: кожа отсырела и сильно раскисла. И вот, я царапаю раствор между плитами. Обе пластинки стёр на нет. Но, наконец-то, своего добился: плита вываливается прямо на меня. Еле успел отскочить. И тут на меня льётся поток вонючей грязи. А я рад, будто меня в парной окатили их пивной бочки. Расширяю отверстие. И вот, представляешь, я — здесь. А ты, оказывается, меня уже ждёшь. Чудно!

— Назад пойдёшь? — спросил Иво.

— Ужас как не хочется, но если надо, то. Конечно же, пойду, — сразу понял стоящую перед ним задачу Олег.

— Надо освободить наших.

— Конечно же! — обрадовался Олег. — А как же иначе? Я верил, что ты живой.

— Ладно. Извини, дружочек, но поговорим потом, — остановил Иво щебетание истосковавшегося друга. — Пойдём посмотрим, что там надо сделать, чтобы вывести остальных.

— В камеру мы с тобой попадём, — бормотал Олег, ныряя обратно в свою яму, — но как выйти из камеры в коридор горшка через закрытую дверь, я не знаю.

— Не волнуйся, дверь для нас не проблема, — сказал Иво, пробираясь за ним узким и грязным лазом. Они опускались всё ниже и ниже вдоль капитальной стены фундамента тюрьмы. Наконец нора немного расширилась. Иво зажёг огонь и осмотрелся. — Ясно. Вода проникла сверху через этот проход. И в этом месте образовалось озерцо. Часть воды из лужи уходила в проходящий рядом канализационный коллектор, а часть пошла в камеру Олега. Это можно хорошо использовать. Нам не надо выходить на поверхность и пробираться под забором. Зачем нам канализационный люк на дороге? Мы проникнем в канализационный коллектор здесь. Послушай, Олежка, я сейчас вернусь наверх. Там меня ждёт Напарник мой. Я его приведу сюда.

Втроём они проникли в камеру Олега, взломали сначала дверь его камеры, а потом и всех остальных. Камера Олега начала быстро наполняться людьми. Убедившись, что никто не остался в какой-нибудь дальней камере, проведя беглую проверку здоровья собравшихся, Иво объяснил всем ситуацию.

— Уходить из тюрьмы будем через канализационный коллектор. Приятного, конечно, мало, но придётся потерпеть. Это даст нам возможность выйти из тюрьмы совершенно незаметно. Преследования можно не опасаться. Дойдём до кладбища. Это совсем недалеко отсюда. Там выберемся на свежий воздух и немного отдышимся. Там я расскажу, что будем делать дальше.

Иво отобрал ребят покрепче и закрепил их за старыми, слабыми и больными. Потом Иво подозвал к себе Напарника.

— Слушай, мне надо идти первым, чтобы показывать дорогу. Ты останешься здесь, пока последний не выберется из камеры. Потом ты разворотишь проход в коллектор так, чтобы сточные воды пошли не в коллектор, а в камеру. Это поможет всем, потому что сточные воды некоторое время пойдут не коллектор, а в камеру. В коллекторе станет намного посуше. Когда горшок полностью заполнится сточными водами, то они опять пойдут по коллектору. Утром охранники обнаружат, что горшок полностью залит, и подумают, что заключённые все погибли. Пока они откачают воду.

— Вот здорово, — восхитился Напарник. — Так за нами и погони не будет. Не думаю, что они будут откачивать из горшка воду. Зачем оно им надо? Так в таком случае, если не брать коней в царской конюшне, то за нами и погони не будет? Можно спокойно идти.

— Если мы долго будем идти такой толпой, то нас скоро в любом случае обнаружат, — покачал головой Иво. — Или что, нам идти только ночью? А что нам делать с больными и немощными? Так когда же мы доберёмся до моих краёв? И когда же я похороню папу? На лошадях у нас гораздо больше шансов быстро добраться до безопасного места. И потом, разве не могут украсть лошадей цыгане? Да и вообще, с какой стати я должен отказываться от своих лошадей? Почему мои люди должны идти пешком, когда в моей конюшне есть лошади? Только потому, что надо бояться преследования со стороны самозванца? Чушь собачачья! Это пусть он боится меня. И пусть радуется, что мне сейчас некогда разбираться с ним. Не я его боюсь, а он должен бояться меня. А погоня, которая будет искать конокрадов, это совсем не та погоня, которая бы преследовала сбежавших из тюрьмы преступников. И тех, кто будет гоняться за нами мы хорошо покрутим по дорогам. Лишь бы в конюшне была Сиглави. Такой второй прекрасной кобылки нигде не сыскать. Они будут носом нюхать лепёшки Сиглави, но никогда им не поймать её. До конца дней своей жизни. Это для нас даже очень хорошо, если за нами устроят погоню. Мы уведём преследователей подальше от освобождённых.

Вскоре они оказались на территории кладбища и смогли вдохнуть полной грудью свежего, чистого ночного воздуха, взглянуть на ясное и звёздное небо, и даже полежать немного на травке, пусть даже пока среди могил. На кладбище воздух всегда особый, специфический, пропитанный запахом не простым. Но сейчас ко всем прочим запахам примешивался и запах свежей вырытой могилы. Немножко отдохнув, все гуськом пошли вслед за Иво к тому лесочку, где их ждали ребята.

*    *    *

И вот, наконец-то это случилось — баба Маня преставилась. Она соседкам давно уже обещала, что скоро встретится с Богом и всё Ему расскажет про них. Да вот всё как-то у неё не получалось исполнить своё обещание. А тут вдруг возьми, да и умерла. А ведь все уже и перестали ждать, когда она, наконец-то, успокоится. А баба Маня бегала до самого последнего момента. Бегала, бегала, потом прилегла на минутку отдохнуть. Лежит себе и лежит. Не встаёт. Соседка пришла к ней, смотрит, а она уже того, готова. Лежит себе с тихой улыбкой на лице. Рада, наверное, что уже никто её не сможет потревожить. Да, ведь, никто и не собирался её тревожить.

Оставила после себя баба Маня деда, козла (если, вдруг, через тире тут на писано, то это не от меня), двух коз, несколько кур, с петухом, разумеется. Козёл был у неё ну очень известный по причине необыкновенной силы своих козлиных достоинств, описывать которые не возьмусь, так как боюсь — украдут. Но могу сказать, что все хозяюшки были им очень довольны, не могли на него нахвалиться. Второй приходить к нему — большая редкость.

— Уж больно твоя коза пендитная, говаривала в таких случаях теперь уже упокоившаяся баба Маня. Любит, чтобы её к козлу побольше водили. Не хочет работать для пользы дела.

— Ну, как водится, на поминки надо было кого-то прирезать. Дед очень хотел прирезать козла, но бабы воспротивились изо всех сил: «Да как же так? А водить коз тогда к кому? К тебе, что ли?» Но дед был и сам с характером, и теперь, когда сдерживающей силы не стало, решил показать, что он теперь хозяин в доме. Схватил нож и во двор. Но козёл был, видно, и впрямь молодец. Почуял он, в какую сторону его судьба поворачивается, как увидел деда с ножом в руках и с полной решительностью в глазах, да так рванул, что верёвку оборвал и через открытые ворота по такому случаю, — на волю! Дед своих собутыльников уговорил поймать козла. Пошли. Ну, так ведь они уже давно разучились делать мужское дело, что они могли сделать с таким козлом. Искали, искали, да так и не нашли. Пришли и, как всегда в блок-бастерах, где мужики стреляют, а умирают в первую очередь женщины, пришлось резать козочку. А жалко-то как былоооо. Ведь молоко давала. Деточек кормила. Прирезали. Всё как в жизни, как в кино. Ну, так оно и в законе написано: что любим, то и смотрим, что смотрим, то и получаем.

Гришка, электрик прачечной, шёл с работы домой. Завтра поминки бабы Мани, завтра будет выпивка. А сегодня что? Что сейчас делать? Ведь уже конец рабочего дня, а у него после обеда ни одного стакана в горле не побывало. Пропал день.

В молодости Григорий был парень хоть куда: и умный, и речистый, и высоконький, и богатенький. Во время войны его папаня почти нечайно прострелил себе руку, и пока другие гибли неизвестно за что и почему, сколотил себе неплохое состояние, поставил хороший дом и женился на красивой и богатенькой. Любимым занятием Гринькиного папани было доносительство. Сухорукий, такое прозвище получил он за свой самострел, не составлял письменные доносы. Не потому, что был в принципе против них. Он даже на нюх не переносил слово «принцип». Оно было у него вроде бы даже как ругательство. Просто, он не любил оставлять после себя следы, а уж тем более на бумаге. Да и с теми органами, которые пишут на бумаге протоколы там всякие, встречаться не имел никакого желания. Он действовал просто и надёжно — наушничал на тех, кто в нём вызывал тайное недовольство. А всё главное в нём всегда было тайным. Внешне Сухорукий всегда приветлив, вежлив, добродушен и доброжелателен, можно даже сказать, мил в общении. Всегда согласен с собеседником, никогда не пойдёт на конфликт, обязательно найдёт утешающее слово с собеседником, если у того случилась неприятность. Всегда у него отыщется в запасе несколько пренебрежительных гримасок при разговоре о начальстве, несколько дежурных фраз о несправедливости на земле. Никто и никогда не слышал от него хульного слова на Бога, но он никогда не жил по Его законам. У него были свои собственные, личные законы, которые были для него превыше всех на свете.

Гриня удался в своего папаню и телом, и душой. Но весьма своеобразно. Если Сухорукий одно время пил, притом запойно, но потом бросил это дело, так как хозяйство его начало разваливаться, то сыночек вовсе не собирался бросать это дело. Когда Сухорукий решил, что Гришку надо женить, то он не встретил со стороны своего сына встречное движение. Нет, Гришаня на пошёл против воли своего родителя, как это любят нам показывать и описывать. Нет, просто Гриша не хотел ни на ком жениться. Не потому, что он любил какую-нибудь девчонку. История не оставила в своей обширной памяти ни одного факта его признания в любви. Да он такого слова, наверное, и не знал. Нет, грамоту он окончил нормальную, но она у него была какой-то пустой. И слово любовь затерялось у него во множестве таких слов как: синхронизация, фаза, гравитация и прочая всякая ерунда. Это слово ему было, просто, без надобности. Он прекрасно обходился без этого слова. И когда батяня сказал, что надо жениться, то Гриша согласился с ним. Но на вопрос: на ком ты хочешь жениться? — не смог дать никакого ответа. Не дал, не потому, что жадный был, а потому что не знал, что сказать. Обыкновенная история. И Сухорукий нашёл ему жену. И не где-то там за морями, за горами. Рядом. Нет, не надо думать, что жена была уродиной. Она была даже, наверное, красивой. И почти нормальной. По крайней мере, до тех пор, пока не раскрывала свой ротик. Не стоит удивляться, что семейное счастье не долго терзало его своими заботами. В увлечении принципами личной свободы, в стремлении порассуждать и пофилософствовать на глобальные темы, Гришаня как-то и не заметил, как он проскочил мимо простых житейских обязанностей, а потом и мужских. Ну не увлекали они мужика ничем. Ну не смог он увидеть в них достойной его цели. Да оно и понятно. Яблочко, оно от яблоньки. И если петух или курица, значит, родители — куры. А, если орёл, то обязательно от орла. И если его папаня пил, почему же ему нельзя? Вот так и сыночек нашего самострела, подружился с бахусиком. И как ни старались и его родители, и её родители, не смогли ничего сделать. Все «выступы» в свою сторону Гриша воспринимал спокойно, даже доброжелательно, даже с шуточками и милыми разговорчиками, не скупился на обещания и заверения, что всё будет как у людей. Но к вечеру обязательно был «готов». В противном случае считал, что день прожит зря, без всякого толка. И вскоре он из молодого парня превратился в человека неопределённого возраста. И высох телом. О душе ничего не могу сказать: не видел, да и не присматривался. Сильно сомневаюсь, что у кого-то может возникнуть такое желание. Но телом он высох как-то даже до странности очень сильно. По сути дела, его представляло собой какое-то маленькое чудо: ведь, вот. вроде бы совсем сухой стручок, а движется. К еде Григорий относился весьма философически: икорка — хорошо, балычок — хорошо. Просто картошка? Тоже хорошо. Есть закуска — жизнь замечательная. Нет закуски — ничего страшного, помидорчик или огурчик всегда найдутся. Главное, чтобы было что выпить. Если не было выпивки, тогда всё было плохо. Конечно, его легко было ругать, потому что всегда было за что ругать. Но он не хотел жить так, как они жили. Он не знал пути выхода из порочного круга нашей обыденной жизни. Поэтому покатился по самой лёгкой дорожке. Однако, он оставался всегда независимым. Как ни покажется странным, он оставался свободным, как ребёнок. Он был сух и светел как тополиный пух. Вот за эту самую лёгкую сухость Гриню и гнала от себя жена его, Любка. И когда ей говорили: смотри, мол, потеряешь совсем мужика, гулять начнёт. Она раздражённо отвечала: было бы чем там гулять. Вообще-то она использовала немножко другие слова и выражения, но я опасаюсь приводить их здесь. Если бы где-нибудь в тесной компании, под пивко с рыбкой или раками, али чем покрепшее, ещё можно было б. А так, вот, сразу, с бухты-барахты, как-то даже немного страшно.

Любочка была с схожа с той самой широко известной красивой птичкой, которая привлекала к себе внимание до тех пор, пока не начинала петь. И смысл её ответов можно свести к тому, что она давно уже мечтает, ну, пусть хоть и не пощупать, так хоть посмотреть на то чем он сможет «гулять».

— Я не возражаю, — говорила она. — Пусть теперь другие попробуют отыскать это самое у моего мужа. Ну, а я уж как-нибудь найду выход из этой самой затруднительной ситуации.

Ой, никак не могу гарантировать, что очень точно процитировал её речь, но за контекст ручаюсь. Да, пусть и не первоисточник, но что-то очень близкое. И я точно знаю, что она очень скоро нашла своему теперь уже бывшему мужу, что Гришеньку нисколько не огорчило. Я Грини все эти житейские неурядицы стекали точно вода с гуся. Только вот Гриша, в отличие от гуся, даже не отряхивался. Воду Гриша не любил, хотя и работал на прачечной. Да и с чего это он должен был её любить? За то, что ею водку разбавляют? Иди за то, что в ней стирают. Так он деньги получал не за стрику, а за ремонт электрооборудования. Ой, как он ремонтировал это самое несчастное электрооборудование, это особая история. Но если мы повернёмся к этой теме, то совсем и окончательно оторвёмся от нашей стержневой линии. Хотя, мне кажется, местами могло быть весело и забавно. Так же веселятся и забавляются с детьми некоторые родители, пока не понимают, что дети иногда болеют, и надо дежурить без сна у их постели. Зачем? Пусть дураки мучаются с детьми. А умные получают удовольствие. Посмотрел я то, что произошло на Саяно-Шушенской ГЭС и подумал, а не Гришаня ли проектировал её и строил? Очень похоже. А мы так любим шутить и веселиться, особенно на концертах, где мишутки задорненькие успешно клепают «бабки» на любви к юмору и сатире. Но никто не хочет поюморить перед зеркалом. А надо бы.

Ну, так вот, шёл, это, наш Гриша, который электриком работает в прачечной, шёл и нёс под мышкой пару рулонов туалетной бумаги. А тогда она была ещё в большом дефиците, потому что свидетельствовала а высоком уровне развития нашей цивилизации. Ну, ничего особенного. Ну, достал мужик страшнейший дефицит. Может, он этот дефицит и до дома даже донесёт. Так вы похвалите его, он в следующий раз и не такое украдёт. А кто ж его знает? Может, мужик решил начать новую жизнь. Дело, ведь, очень тонкое, легко порваться может. Неосторожно брошенным словом можно и не такое разрушить. Не надо бросаться. Найдите в нём что-нибудь хорошее. Вспомните про Фрейда. У Гриши, если присмотреться, тоже есть чем гордиться. Он — член. Член партии. Он — большевик. Правда, он не знает, что это такое. Это, наверное, не знают даже кошерники, которые создали нам этого монстра. Да и какое это имеет значение? Главное, что они у руля. Поэтому налицо непреложный факт: Гриша — наш рулевой. Ион тоже может направлять нас куда-то двигаться. Например, куда захочет его левая нога. И не извольте беспокоиться, повернёт. Повернёт так, что у многих косточки захрустят. Он — левый. Потому что на собраниях всегда сидит слева. И движение всегда начинает только с левой ноги. А если кто осмелится шагнуть с правой, так сразу: «Ваше слово, товарищ, маузер». Вот так, и никак не меньше. И поворачивается Гришенька всегда только через левое плечо. Это в том случае, если ещё на ногах держится. Он — ум, совесть и честь нашей эпохи! В нём целая куча достатков. Только надо соблюдать чрезвычайную осторожность, чтобы ни в коем случае не вступить ни в один из них. А то долго потом нос прикрывать платочком придётся. Вы похвалите, а он, может быть, вам что-то и ответит. Так нет же, обязательно найдут чем-нибудь подковырнуть. Как будто им за это зарплату платят.

— Гриш, ты чего это несёшь? — закричала громко одна из прачек. Рабочий день приближался к концу, и они вышли посидеть на солнышке, семечки полузгать. Отдохнуть, перед тем как с головой опять нырнуть в семейную жизнь, увидеть своих уже почти взрослых деточек и послушать их недовольное гудение; потом ждать своего мужика, а когда он поздно заявится пьяненьким, поцеловать его и лизнуть его губы, чтобы убедиться, что на губах остались запах и вкус губной помады другой женщины, а потом с нудливой тоской ждать: заразит или ещё пока пронесёт? Да, они вернутся домой и будут той жизнью, которую они сами себе выбрали.

— Чего, чего, — пока ещё незлобиво ответил Гришаня. — Раскудахталась тут. Не видишь, что ли? Бумагу туалетную несу, вот чего.

— Ой, — засмеялась женщина, — да ты, никак, ещё в туалет ходишь?

Григорий что-то невразумительное пробурчал в ответ, но женщины не уловили ни содержания, ни смысла его сентенции. Да и никак не могли они этого сделать, так залились своим обычным смехом. Но, вообще-то, и правильно сделали, что не уловили. Меньше чиститься потом придётся. Вот таким образом испортилось ещё одно желание Гриши стать на путь нормального человека.

— И в самом деле, — пробормотал себе Гриша под ном. — на кой ляд мне эта бумага? Что я, не смогу без неё это самое сделать. До сих пор без неё делал, и сейчас управлюсь без этой ерунды.

И пошёл Гришаня к Лидии Ивановне и обменял один рулон на стакан бормотухи и один огурец. Жизнь стала намного веселей. Потом оставшийся совсем одиноким рулон стал для Гришани совсем лишним. Он и его пустил в дело. Вскоре он спал богатырским сном, но не дома, конечно.

Козлу уйти от своей злосчастной судьбы удалось. Но не будешь же вечно бродить по чужим задворкам о огородам. Надеясь, что потребность в его мясе и шкуре уже отпала сама собой, пошёл козёл к себе домой. Ну, по пути решил тоже посетить Лидию Ивановну. Нет, не для того, чтобы храпнуть стаканчик бормотухи, а для того, чтобы проведать её цветничок. А Лидия Ивановна, надо сказать, обожала цветы. У неё уже не было мужа. Я имею в виду второго. Первый куда-то сгинул. А второго она сама спровадила на кладбище. И после второго мужа она оказалась владычицей добротного дома. Детей она со своего дома поразогнала, кого куда. Теперь они должны были появляться в её доме только для того, чтобы сделать ту или иную работу. А для чего ж она детей рожала? Помогли и давайте, давайте, езжайте, пока опять не понадобитесь. Вы — мои дети, поэтому должны помогать мне. И были у Лидии Ивановны две неистребимые страсти. Цветы она старалась содержать так, чтобы всем соседям завидно было. И местами у неё это получалось. А вторую страсть она старательно прятал от всех — игровые автоматы. А всё остальное можно было отнести к разряду хобби. Это нам уже известное винокурение. Во, как культурно прозвучало. И ещё одно. Но описывать его как-то даже неприлично. Нельзя сказать, что она любила мужчинок, но старалась высосать из них всё, что высасывалось. В самом широчайшем смысле этого слова. Ну, козлу до всех её нечистых страстишек дела никакого не было, а вот клематис её он, просто, обожал. Такой клематис, что, просто, бороду оближешь.

Лидия Ивановна дочистила свежую рыбку и вознамерилась выплеснуть воду с отходами под цветочки, чтобы удобрить почву, чтобы пышнее и ярче цвели. Глядь, а в цветах опять этот … козёл пасётся, клематис жрёт, скотина треклятая.

— Ах, ты, мерзавец вонючий! — воскликнул она, выливая на козла рыбью чешую. Тот, разумеется, испугался и кинулся прочь.

— Поразвезли тут климаксы всякие, — возмущённо блеял козёл, покидая цветник проигранного сражения, — доброму козлу и пройти мимо нельзя. Сразу ругаться и оскорблять надо.

Он долго изливал своё возмущение такой неприветливой жизнью и несправедливостью отношения к нему. Он даже как-то очень даже непочтительно отзывался о своём козлином боге, который, если он и в самом деле есть, почему-то допускает такую несправедливость на свете. От возмущения козёл даже и позабыл, что собирался вернуться домой. И решил козёл остаться совсем одиноким. Уйти, так сказать, куда глаза глядят. Отгородиться от суеты жизни и стать буддийским монахом. Найти себе приличную и незанятую никем пещеру и поселиться в ней. Ну, а так как ближайшие пещеры располагались на значительном удалении от этих мест, то его бог послал ему эрзац пещеры — козёл свалился в яму.

Гриша выпал из летаргии на кладбище. Тишина стояла, просто, мёртвая. Вокруг — ни души. Одни могилки, кресты, обелиски, да изгороди. Ни пройти, ни проехать. И запах какой-то странный. Ну, будто, кладбищем пахнет. Хмель постепенно стала покидать его голову, а на место хмели поселялся страх. Ни в какого бога, Гриша, конечно, не верил. Он говорил так: даже если и есть бог, то пусть он мне не мешает — я отдельно, а он отдельно. Всё это, конечно, так. Вся эта, так сказать, мартышкина философия имела силу до тех пор, пока ты лежишь на диване и смотришь, как где-то там далеко от тебя кого-то селем завалило или пожаром сожгло. А у тебя женщина под боком и вино в серванте. Конечно, зачем в такой ситуации Бог? Пусть нальёт побольше и отойдёт в сторону, чтобы не мешать. Выпить, пожрать и девку пощупать между ногами никто не должен мешать. Главное, чтобы первое, второе и третье не переводилось. И такое состояние человек сохраняет даже на кладбище. Но! Только днём. Да ещё с бутылкой. Даже на Радуницу. Но ночью — совсем другое дело. Ночью в человеке просыпается нечто такое, что выше желудка. Поэтому на кладбище надо ходить как можно реже, чтобы не тревожить лишний раз то, что выше желудка. «Наше счастье — постоянно жуй кокосы, ешь бананы».

— Никакого Бога нет! — громко и категорично заявлял Гриша. — Но не всё ещё науке известно. Может что-то такое и есть, что пока науке не известно. Мне моя бабка говорила, что он мохнатый, рогатый и глаза у него светятся.

Когда Гриша увидел как из под земли вылезают мертвецы и один за другим идут прямо на него, он, конечно, не выдержал и дал дёру. Но далеко убежать ему не удалось. Они, эти проклятые мертвецы, выкопали прямо у него на пути яму. И он грохнулся в неё. И упал на нечто мохнатое, рогатое и светящееся. «Это их самый главный меня тут подстерегал», — как-то совсем вяло и отрешённо подумал Гриша и со страху вцепился в странно пахнущую шерсть. Козёл от такого неожиданного нападения тоже испугался, собрал все свои силы и одним прыжком вылетел из ямы. После этой ночи некоторые утверждали, что собственными глазами видели, как чёрт уносил с кладбища какого-то грешника в преисподнюю. Ну, что ж, туда ему и дорога. Может быть, там его немного очистят от грязи.

*    *    *

Иво с друзьями сделали привал за кладбищем у реки. Они умылись, привели себя по возможности в порядок, повалялись на травке с пяток минут, и повёл их Иво к своему дворцу, чтобы добыть лошадей. Самых немощных они отправили в лесочек, а те, которые сохранили крепость и расторопность двинулись к воротом и спрятались пока так, чтобы охрана у ворот из не заметила. Перед самыми воротами Иво с Напарником легко перемахнули через забор и притаились непосредственно перед воротами, а Олег пошёл к самим воротам, чтобы на себя отвлечь внимание охранника на тот случай, если он не спит. Охранник, конечно же, по всем правилам не должен был спать. Однако ночь подходила к концу. Скоро небосклон на востоке начнёт светлеть. Было время, так называемой «собачьей вахты», когда сон ломает почти всякого, даже того, кто сутки спал. Не спит в это время только матрос у штурвала, потому что надо постоянно следить за курсом. А если ты, как болван, торчишь у ворот, и вокруг тебя ничего не происходит, то спать будешь стоя, а некоторые умудряются спать в это время даже с открытыми глазами. Скоро должны проснуться работники кухни, но их можно не бояться, потому что они не появляются с этой стороны дворца. Для них есть чёрный ход с чёрными воротами, куда вскоре начнут подвозить свежие продукты. Все они там, на рабочем дворе за конюшней. Но и они, пока, спят, не тревожат сон господ. Не спят только звёзды. В ожидании окончания своего времени, они ярко сияют в тёмно-синей бездне неба, славя Создателя.

Охранник увидел подходящего к воротам Олега и приблизился. Это дало возможность Напарнику внезапно напасть на него сзади, зажать ему и лёгким тычком ладони в затылок привести в бессознательное состояние Иво бросился в караульное помещение и быстро привёл в такое же состояние второго охранника, который кинулся было к телефону. Связав надёжно по рукам и ногам обоих охранников, заткнув их рты кляпами, положили их на пол. Открыли ворота и пропустили остальных. Велев им идти вдоль забора с внутренней стороны, чтобы приблизиться к конюшне, Иво пошёл прямиком. Вскоре на него кинулась целая свора псов. Иво им что-то негромко сказал и указал на приоткрытые ворота. Псы кинулись в ворота и исчезли. Теперь они никогда больше не появятся во дворце.

Ворота конюшни были открыты. Пока Напарник с Олегом и новыми помощниками связывали полусонных конюхов, чтобы они не поднимали раньше времени шума, Иво отправился к Сиглави, по пути шепотом окликая своих старых знакомых, и они, узнавая его, приветливо и тихо ржали ему в ответ. Лошади словно знали, что громко шуметь им сейчас нельзя. Остальные члены отряда открывали стойла, выводили лошадей, седлали их, помогали другим. А вот и красивое стойло маминой лошадки Сиглави.

— Сиги, Сиги, — тихо окликнул лошадку Иво, открыв резную дверь. А кобылка уже ждала его. Она потянулась мягкими и тёплыми губами к его груди, лицу. Она то низко наклоняла голову, то вскидывала её, встряхивая роскошной гривой, тихим и радостным ржанием сообщая другим лошадям о встрече с милым другом. Она нетерпеливо скребла передним копытом пол, словно напоминая ему о своём желании пойти с ним, чтобы он не оставил её опять здесь, среди чужих людей. И она положила голову ему на плечо и тихо жаловалась ему на своём языке: «Ну куда же вы все подевались? Почему оставили меня одну?»

— Сейчас пойдём, Лави, милая Лави, — негромко приговаривал Иво, отвязывая кобылку и выводя её из стойла. Иво быстро оседлал кобылу. Открыли ворота и они, стараясь не шуметь, быстро покинули дворец. Если не считать связанных стражников и конюхов, никто пока не знал, что конюшня оказалась пустой.

Гидэ со своим отрядом и освобождёнными из тюрьмы встретили их на краю леса. Все понимали, что скоро начнётся погоня и надо как можно побыстрей уходить подальше от дворца. Поцеловавшись с Каурым, как будто они не виделись целую вечность, Иво познакомил его с кобылкой. Надо отметить, что Сиги позволила жеребцу знакомиться с собой с большой неохотой. Ей не понравились те любезности, которыми обменялись при ней Иво и жеребец. Она боялась потерять любовь Иво и решила не давать спуска этому каурому нахалу.

Уже померкло сияние звёзд в свете разгорающейся утренней зари.

— Пора нам двигаться, — обратился Иво к окружившему его уже большому отряду. — Скоро солнце встанет. Во дворце, наверное, уже обнаружили исчезновение лошадей. Они сейчас организуют погоню и с восходом солнца, полетят в погоню за нами, чтобы по следам поймать нас. Исходя из этого мы и будем действовать. Разбиваемся на два отряда. Второй отряд должен потянуть погоню за собой, чтобы отвлечь их внимание от первого отряда. Первый отряд, не выходя на дорогу, уходит в лес и маленькими пешеходными тропами выбирается к другой стороне леса. Там выезжаете на дорогу и стараетесь побыстрее удалиться от этих мест. Среди вас много таких, которые эти места хорошо знает, поэтому не составит труда избежать нежелательных встреч, чтобы не привлечь к себе внимание врагов. По пути постарайтесь купить телеги, постелите соломы, чтобы снять с коней тех, кому трудно ехать верхом. Изображайте из себя цыган или бродячих артистов. Во главе этого отряда пойдёт мой Напарник. Отведёшь людей к тому мосту, где мы встретились. Там уйдёте подальше от дороги в лес и отдыхайте. Денег у вас достаточно, покупайте всё, что необходимо. Нет никакой необходимости экономить. Среди вас есть врачи. Лечитесь. Я обещаю вам, что скоро мы все вернёмся в свои дома и будем вести нормальную жизнь. Мне надо сделать только одно дело — нормально похоронить тело папы. Если нет особо важных вопросов, то поехали.

Иво дождался, когда первый отряд скрылся в чаще леса, потом приказал замаскировать следы их лошадей и, уже нисколько не скрываясь, отправляться к ближайшему перекрёстку. Вскоре их догнали дозорные арьергарда. Которые сообщил, что из ворот дворца выехал отряд преследователей, которые кратчайшим путём и очень быстро тоже следует к этому перекрёстку. Из их доклада Иво понял, что преследователи не интересуются тем местом леса, из которого они выехали, а значит первому отряду пока ничего не угрожает. Придерживая некоторое время застоявшихся в стойлах коней, Иво позволил преследователям увидеть хвосты их лошадей, и только тогда приказал прибавить ход. Гвардейцы, увидев впереди воров, разгорелись страстью преследования и уже без всякой осторожности хлестали своих скакунов. Именно этого и добивался Иво. Теперь ему надо было, увлекая гвардейцев подальше от места сбора, измотать их и разозлить. Для этого он разделил свой отряд на две части. Когда первая часть, путляя как заяц, тащила за собой гвардейцев, вторая часть без всякой спешки приходила к обусловленной точке. В этой точке части менялись местами, вторая часть теперь тащила за собой гвардейцев, а первая часть отряда, давая лошадям отдохнуть, потихоньку следовала ко второй условленной точке. Причём Иво всё время, без перерыва вёл то первую часть отряда, то вторую. Это для него и лошадей его не составило особого труда, так как он иногда позволял немного отдохнуть Каурому, пересаживаясь на Сиги. Более половины дня таким образом Иво уводил своих уже вконец измотанных преследователей в нужные ему края, приближаясь к Заречному району. Петляя по просёлочным дорогам, он заставлял гончих псов загонять своих коней до мыла. И день уже прочно обосновался во второй половине, когда Иво решил, что настала пора оставить гвардейцев с их собственным носом. Проследив, как вторая часть отряда потянула гвардейцев на ложный крюк, он с первой частью отправился в ближайший город.

— Я хочу Дать нашим преследователям последнее ложное направление, — объяснил он своим друзьям, — чтобы им в голову ни коем образом не пришла мысль, что над ними, просто-напросто, издеваются, и что преследование надо было начинать не с перекрёстка около дворца, а с лесочка. Ну, да теперь это особенного значения не имеет, так как наши друзья уже успели очень далеко уйти. И всё-таки, надо сделать последний, завершающий штрих. Бросим этим псам косточку в Зареченский район. Для этого на городском базаре я войду с ними в непосредственный контакт. А потом, изображая бегство от них, увлеку их на мост. А вы тем временем создадите на мосту пробку. И пока они будут выбираться из неё, мы все уходим на глазах у них по дороге вперёд. За мостом отмечаемся в каком-нибудь трактире. К этому времени будет уже тесно. После трактира мы разворачиваемся в обратную сторону и потихонечку, не привлекая внимания, уходим вдоль речки подальше от этих мест. Потом находим место и вплавь, ни в коем случае не по мосту, переправляемся на тот берег и стараемся абсолютно незаметно добраться до того моста, где встретились впервые. Двигаться будем ночью, и если кто-то отобьётся от отряда, то самостоятельно добирается к тому мосту.

В городе Иво выставил Сиги на продажу. Цену назначил такую, что самый богатый человек сначала бы полез в потылицу. Пока любопытные кружили вокруг красивой кобылки, да праздно лузгали семечки, Иво с независимым видом стоял рядом и никому не позволял трогать кобылу, пока не покажет нужную сумму денег. Тем временем Гидэ купил четыре воза соломы вместе с быками и поехал с ребятами к мосту готовить пробку. А Сиги стоила того, чтоб брать деньги за погляд: белоснежная невысокая кобылка с пышным золотистым хвостом и такой же роскошной длинной гривой. Красивая небольшая головку на по-лебединому изогнутой шее украшала удлинённый корпус. Иво ставил полный стакан с водой ей на спину и просил: «Сиги, миленькая, один кружочек, пожалуйста». Сиги знала, о чём просит ей Иво, потому что она этот номер демонстрировала ещё в те далёкие времена, когда была жива её хозяйка, мама Иво. И она плавнейшей рысью проходила круг и сама, без всякого приказа останавливалась перед Иво. И он брал стакан, и показывал, что кобылка не пролила ни капельки, и выпивал волу и целовал Сиги, и что-то ей шептал на ушко. В беге Сиги шла как натянутая струнка, и только развивающиеся по ветру грива и хвост, да легко порхающие копытца говорили о стремительности её полёта. Восторгу публики не было предела. А Сиги, как и женщина, не могла оставаться равнодушной к восхищению публики. Ради этого она была готова и не на такие чудеса.

Но время шло, а преследователи никак не появлялись на базарной площади. Иво начал было уже подумывать, что слишком уж он сильно загонял гвардейцев. Может быть они совсем потеряли нюх? Может быть надо было вдоль дороги развесить флажки и указывающие знаки? А может быть преследователи стали ещё сильнее, чем они, отмечаться в каждой таверне, которая попадалась им на пути?

*    *    *

Капитан царёвых гвардейцев наконец-то разрешил своим бойцам хоть немного отдохнуть от этой страшной гонки. Воспользовавшись короткой передышкой в погоне, он сам, лично напоил своего коня, отпустил подпруги и, вынув мундштук, дал возможность своему скакуну пощипать травку. Погоня измотала их коней почти до предела. Но они не зря так упирались, так выкладывались. Осталось совсем немного. Теперь он понял, что надо было раньше отпустить конокрадов на длинный поводок. Слишком уж он плотно сидел у них на хвосте, поэтому они так сильно путали свои дороги, поэтому так долго скакали без передыху. Конечно, у конокрадов преимущество перед ними: у них на каждого всадника как минимум пара лошадей. А у его бойцов только по одной. Ну ничего, теперь у него появилась уверенность, что скоро всё успешно закончится. Вернулись почти все разведгруппы, посланные во все концы для сбора сведений о движении конокрадов. Похоже было на то, что воры считают, что им удалось успешно оторваться от погони. Они очень много сил времени затратили на запутывание своих следов и теперь уверенные, что им удалось направить преследователей по ложному следу, выехали на главную дорогу, ведущую в Нижнюю страну через Заречный район. Они обнаглели до того, что спокойно поехали в город. Капитан послал авангард к мосту, через который конокрады должны переправиться на тот берег, а сам со своими гвардейцами блокировал конокрадов с этой стороны на тот случай, если они обнаружат его гвардейцев на мосту и решат отступить опять в этот район. Всё, ловушка захлопнулась. Теперь капитан ждал возвращения последней группы разведчиков.

— Когда увидите их, — напутствовал Капитан свой авангард, который должен был блокировать мост, — постарайтесь не ввязываться с ними в схватку. Действуйте проще: перекройте мост телегами и возами, чтобы они не перешли на тот берег. На том берегу они легко могут скрыться от нас в лесах и горах. Скоро наступит ночь, и если мы сейчас упустим их, то искать их будет очень трудно. Просто задержите их немного. Мы сейчас пойдём в город и попытаемся взять их там. Но если кому-нибудь из них удастся скрыться от нас, то они пойдут к мосту. Задержите их, а мы постараемся быстренько подскочить вам на подмогу. Не рискуйте. Они нам не нужны. Помните, мы не конокрадов ловим. Мы не полиция. Пусть их выслеживают и ловят сыщики. А наша главная задача — вернуть в стойло кобылу Лебедь. Запомните: всё наше внимание, вся наша работа только для этой кобылы. И когда мы возьмём её, и вернёмся в столицу, и вас будут спрашивать вас, почему вы не ловили преступников, отвечайте, что мы ловили всё: и преступников, и коней. И говорите, что такой приказ получили от меня. Ссылайтесь на меня и ничего не бойтесь. Когда мы возьмём кобылу Лебедь, то конокрадов будем просто уничтожать. А до этого постарайтесь не стрелять, чтобы кобылу не поранить Это будет для нас конец. После того как возьмём кобылу с конокрадами не церемониться: удастся взять одного или двух живыми — прекрасно, а не получится взять живыми — ничего страшного. Ну, не получилось. Мы не виноваты, что секьюрити не сработала. Пуст сами стараются. Лично я не стараюсь особо стараться, чтобы поймать кого-то из них. Я не полицейский. Если нам удастся привезти во дворец главаря шайки — хорошо. Но главное — это кони. А из всех коней — кобыла Лебедь. Итак, если хотите отличиться, можете брать пленных. Поэтому на мосту не лезьте в драку с ними. Если они кинутся перебираться на тот берег вплавь, то можете расправляться с ними поодиночке. И ждите нашего подхода.

— Ясно. — ответили гвардейцы и без особой спешки отправились в путь.

Измотанные погоней кони и люди были рады возможности хоть немного отдохнуть. Но капитану было совсем не до отдыха. Ради достижения своей главной цели он готов был загнать и коней и людей. Надо было обязательно отнять у конокрадов их приз не только живым, но и невредимым. От этого зависело всё, вся его дальнейшая жизнь. Надо же так судьбе его повернуться, какая-то ничтожнейшая шайка воришек, а их, если судить по следам, не больше десятка, решает всю его дальнейшую судьбу, судьбу капитана царских гвардейцев. Ну и жизнь пошла! Конокрадов не много, и взять их не ахти какая трудность. Но он не собирается рисковать жизнью своих ребят. Да жизнь самого последнего бойца его гвардии не стоит всей этой шайки воров. При первой же возможности пускать в ход оружие и уничтожать их как бродячих собак. Это хорошо, что по показаниям свидетелей, у них находиться кобыла царицы, и она здорова. Значит есть шанс получить от королевы то, что она обещала, в случае если им удастся вернуть ей кобылу. Это же хорошо, что охрана дворца так облапошилась, позволив конокрадам очистить всю конюшню. Это даст ему возможность исполнить свою мечту. Такая возможность может подвернуться под руку один раз в жизни. И он никак не должен упустить эту возможность. До ночи ещё далеко. Теперь он крепко сел на хвост конокрадами не упустит их, он уничтожит их. Теперь всё настроилось на нужный лад. Так отчего же так болит сердце, и будто каменная глыба навалилась на грудь? Почему дыхание замирает как перед смертным боем? Ведь всё идёт нормально. Конокрадам уже никуда не деться. Он контролирует все пути их возможного отхода. Скоро он возьмёт у них кобылу царицы и все его мечты сбудутся. Почему же ему так страшно. Да, они очень устали. Это затяжное, изматывающее преследование говорило о том, что конокрады — люди не из простых. Так этого и надо было ожидать: простой вор не сможет так быстро очистить царскую конюшню. Это же верх наглости, высшая форма удачливости. А само преследование! Он же сам, лично в начале погони видел хвосты лошадей конокрадов. Он же думал, что через час, максимум, два они настигнут конокрадов и быстро расправятся с ними. Произошло невероятное: конокрады то исчезали совсем из глаз, то снова показывали ему хвосты своих лошадей. Да, очень рисковые парни очистили царскую конюшню. И просто так, похоже, они в руки не дадутся. Они не будут разводить церемонии в случае поимки. Они знают, что их ждёт в случае поимки. Но они не знают, что он и не собирается их ловить. Очень надо рисковать жизнями своих бойцов ради этой шушеры. И теперь им не уйти от него. Но отчего так тяжело дышится и почему огнём горит затылок? Неужели вся причина в Ленке? Ведь он уже считал, что полностью исцелился от её измены. Он считал, что забыл о ней только потому, что не было никакой надежды завалить её под себя. А теперь опять в его сердце ожила надежда на продолжение любовных встреч. Неужели ему опять удастся целовать ей талию или нежненькую и гладенькую кожу почти детского животика? Кровь мощными толчками зашумела в ушах. От долгого покачивания в седле заныло и напряглось до боли. А он уже начал было подумывать, что совсем избавился от неё. Оставив отряд отдыхать, капитан поднялся на вершину холма, чтобы поскорее увидеть возвращение последней группы разведчиков.

От исхода этой погони зависело слишком много в его дальнейшей жизни. Да что там много! Вся его жизнь могла перевернуться, если он захватит кобылу Лебедь. Капитан сидел под берёзой, нетерпеливо постукивая плетью по носку сапога, и пристально смотрел на убегающую вдаль дорогу. Взор его то и дело туманился то дымкой грёз о предстоящем счастье, то воспоминаниями о мгновениях сладостного томления от прикосновения к её телу. А как она крутилась в его руках. Сначала в попытках оказать ему сопротивление, а потом в желании, чтобы его прикосновения длились подольше и были более горячими. Ведь она тогда говорила, что ей нравятся его ласки. И всё закончилось с появлением принца. Всё покатилось кувырком. Елена быстро охладела к нему и начала гнать его от себя. Это случилось впервые в его жизни. До Елены он считал, что ни одна девчонка не сможет устоять против его ласк. Весь вопрос заключался только во времени. И он точно уже знал, проверив на опыте, что чем сильнее девочка вначале сопротивляется, тем потом горячее мечется под ним. И всё-таки Елена променяла его на принца. О, если бы он мог встретиться принцем в честном поединке. Он сумел бы показать этому избалованному мальчику, что может настоящий мужчина. Он смог бы доказать этому ещё не оперившемуся молокососу, на что способен опытный гвардеец. И вся его власть, всё богатство его наследства и высокое рождение не помогут ему довести красивенькую девочку до страстного трепета, от которого она вся дрожит, трётся об тебя, прижимается к твоей мышце, раздвинув свои ножки, и, всхлипывая от текущей слюны, тихо шепчет тебе в шею: «Ещё». И что им дают их имения, их золото? А ничего. Это не они их заработали. Они, ещё ничего не сумев сделать, получают огромное богатство и думают, что они лучше нас. Но это же несправедливо. Их имения принадлежат им неправильно.

И вот, справедливость восторжествовала — принца нет. И теперь ничто не помешает ему, простому капитану гвардейцев, завалить под себя Ленку. Ох, как много в его жизни зависит от исхода этой погони. Нет, такая возможность ему дана свыше, и он, просто, не имеет никакого права упустить эту возможность, иначе его фортуна обидится и отвернётся от него, и повернётся к другому. И правильно сделает. Тому, кто не может с пользой для себя использовать удобный случай, нельзя предоставлять удобные случаи. Надо отнимать у него счастье, славу и богатство, и отдавать их другому, который не упустит своего шанса и получит от жизни то, что хочет. Ему жутко повезло, что он добился от жизни должности капитана гвардейцев. И когда дворцовая охрана проворонила коней из царской конюшни, и когда царица утром внезапно узнала, что её запланированная прогулка верхом на кобыле Лебедь в сопровождении посла от королевы Нижней страны, сегодня не состоится, она сначала пришла в состояние негодования, которое быстро перешло в ярость. И все, кто не мог, как царь, сбежать из дворца, попрятались по щелям как тараканы. Никто не хотел в этот момент попасть ей на глаза, потому что запросто можно было лишиться даже головы. А ему-то деваться было некуда, потому что пришло время смены караулов в царских покоях. И когда он ставил новых часовых у дверей самой царской опочивальни, она увидела его.

— О! А вот и наш бравый капитан! — воскликнула царица, нисколько не скрывая желчи в голосе. — Вы ещё охраняете меня? Куда ни повернёшься, везде секьюрити. Но воры гуляют по моему дворцу, и скоро мне будут наступать на ноги. Да что там: наступать на ноги? Скоро они украдут из моего дворца и меня. Вот для вас радость будет! Как вы охраняете, если чужие люди хозяйничают в моём дворце? — жёстко спросила она и уставилась ему прямо в глаза. Он, тогда, опустил голову и молчал. Он тогда был готов ко всему. И даже если бы они приказала в тот момент казнить его, он воспринял бы такой исход своей жизни вполне, ну, если и не справедливым, то вполне закономерным. Не дождавшись от него ни слова, она продолжила. — Ну, чего вы молчите, капитан? У меня такое впечатление, что чем больше начальников по охране, тем ниже безопасность. Я уже заметила: когда у меня не было докторов, я была здорова. Но как только у меня появился доктор, так сразу же у меня появилась болезнь. Когда докторов стало несколько, когда вокруг меня засуетились доктора от Академии медицинских наук, так сразу у меня появилась целая куча болезней, и начала удивляться: как это я до сих пор ещё жива? Почему так получается? Потому что для одного доктора достаточно одной болезни, чтобы за неё получать и деньги. и должность. Когда докторов стало несколько, то каждому из них нужна была как минимум одна болезнь, чтобы получать и деньги, и почётные звания. Когда на улицах города было мало полицейских, то порядка было больше. Потому что их было мало и им приходилось следить за порядком. Как только их стало много, то они стали следить не за порядком, а друг за другом, чтобы узнать, кто получает больше, чем они. Они перестали работать на улицах города, а теперь работают в своих кабинетах, курилках, саунах и на вечеринках. Они теперь больше бегают за юбками, чем за ворами. И ворам стало жить вольготно. Когда на улицах не было регулировщиков, то происшествия на дорогах были большой редкостью. Теперь на каждом перекрёстке стоят по десять полицейских, а морги начали переполняться погибшими в дорожных происшествиях. Что происходит, капитан? Вы можете мне сообщить, когда меня украдут ночью из моей спальни? — Он молчал, покорно наклонив голову. — Капитан, я до сих пор считала вас смелым гвардейцем. Почему вы молчите передо мной? Вы очень сильно боитесь или вам неизвестно о чём я вас спрашиваю. Я ставлю перед вами конкретный вопрос: капитан, вы можете мне дать полную гарантию, что меня завтра ночью не украдут?

— Нет, ваше превосходительство, — негромко произнёс капитан, не поднимая головы.

— Нет? — опешила царица. — Вы не можете мне гарантировать мою безопасность в моём собственном дворце? Капитан! Вы понимаете, что вы тут несёте мне? Вы что, не понимаете. Чем вы рискуете?

— Понимаю, ваше превосходительство. Но если вы мне позволите врать вам, то я дам вам другой ответ.

— Как это — врать мне? Капитан, вы меня сегодня удивляете. Поясните.

— Понимаете, ваше превосходительство, если бы вы мне задали этот вопрос раньше, то вам бы не пришлось сейчас удивляться, — он продолжал говорить, не поднимая головы. — Вот вы говорите, что я удивил вас. Я очень сильно сожалею об этом. Но, ведь, если я всё правильно понимаю, не это ваше самое большое удивление за сегодняшнее утро. Вас сегодня уже удивили. Теперь я попытаюсь пояснить, что именно я имел в виду. Моя царица, если вас ночью украдут через дверь — я повешусь сам. Но если вас украдут через окно, то пусть сам повесится кто-нибудь другой.

— Как это? — засмеялась она. — Я жду разъяснений.

— Очень просто. Я поставлен на свой пост, чтобы охранять вас во внутренних покоях. И если к вам проникнет чужак через дверь, то вина на мне. Но если некто проникнет в ваши покои со двора через окно, то вина на том, кто несёт охрану снаружи. Я простой маленький капитан гвардейцев, которые охраняют ваш покой во внутренних покоях. В за порядком снаружи должен следить другой.

— А кто должен нести охрану снаружи? — уже серьёзно спросила царица.

— Не могу знать, — ещё сильнее наклонил он голову. — И даже не имею права догадываться, потому что за это можно получить по шапке. Мне не раз давали очень крепко понять, что во дворце не любят, когда кто-то лезет не в свои дела. Но это очень легко установить: надо только спросить об этом того, кто мне платит за мою верную службу вам. Только опять-таки, не надо меня спрашивать, кто этот человек? Деньги мне вручает маленький человечек, и он же мне сообщает, что мне надо делать и чего мне делать не следует. Повторяю, это совсем маленький человечек, и он никогда не скажет, кто его настоящий хозяин. О хозяине же я знаю только то, что он большой генерал.

— Ну, да, конечно, генерал, — царица от бессилия взмахнула руками. — Только одна незадача во всём этом деле: генералов во дворце больше чем слуг. И каждый из них занят очень важным и секретным делом. И если я пытаюсь просить кого-нибудь из них помочь мне в каком-нибудь деле, каждый из них никогда не говорит мне нет, но ни один из них для меня ничего не сделал. Послушайте, капитан, я не хочу разбираться в том, кто из них за что отвечает. Я знаю, что мой муж каждому из них многим обязан. Мой муж очень стеснительный и совестливый человек, он не хочет никого из них огорчить отказом. Но мне от этого не легче. События сегодняшней ночи показали, что моя личная безопасность под угрозой. Её, проще говоря, нет. У меня к вам, капитан, чисто деловое предложение. Только вначале вы должны ответить на один вопрос: вы, лично вы, получив от меня все необходимые полномочия, сможете догнать воров, отнять у них мою кобылу Лебедь и наказать воров за их наглость?

— Смогу, — наконец-то подняв глаза, ответил Капитан. — И чем быстрее вы дадите мне эти полномочия, тем выше шанс на успех дела. Только один маленький вопрос: как широко будут простираться мои полномочия, которыми я потом смогу руководствоваться?

— Неограниченно, — серьёзно глядя ему прямо в глаза, ответила царица. — Что бы вы ни предприняли, за всё будете отвечать мне, а я буду выбирать меру поощрения или наказания. И вот вам моё первое поручение: если вы поймаете воров. Хотя нет, мне не нужны воры. Можете по своему выбору поймать одного из них, чтобы показать его генералам. Но мне воры не нужны. Что вы с ними будете делать, это ваше дело. Мне нужна моя кобыла, целая и здоровая. А чем будут больны воры — меня не интересует. Итак, продолжаю, если вы вернёте мне мою кобылу, вы будете генералом. Это вам моя гарантия, иначе я не буду царицей. Дальше, с вашей помощью я хочу сильно уменьшить число генералов, по крайней мере, во дворце. Пусть исполняют свою прямую обязанность — воюют.

— Но мы ещё ни с кем не воюем, — улыбнулся Капитан.

— Будем, обязательно будем, — тоже улыбнулась царица. — Вы поможете найти мне причину, которая вынудила бы нас приступить к восстановлению справедливости? Например, кто-то когда-то у нас забрал нашу территорию, и теперь исключительно во имя справедливости на до её вернуть нам.

— О, сколько угодно, — улыбнулся Капитан.

— Тогда не будем тратить время, — отрезал царица. — Немедленно приступайте. Вернётесь с моей Лебёдушкой, я сделаю вас генералом над всеми генералами. Это ваша проверка.

— Если я стану генералом, — монотонно твердил себе Капитан, поднимая в погоню своих гвардейцев, — то Клене некуда будет деваться. Она сама так сказала в ту ночь.

О, никогда в жизни ему не забыть ту страшную ночь, когда она его сильно оттолкнула от себя при попытке завалить её в постель.

— Пошёл прочь! Я не твоя собственность! — она, задыхаясь от возбуждения, оттолкнула его от себя, вывернулась из под него, вскочила на ноги, оставив его одного на до боли знакомом сладком ложе. — Ты что? Ты и в самом деле решил, что откажусь от принца ради тебя? С чего это ты взял себе в голову? Разве ты красивее его? Или, может быть, моложе? Или у тебя земли больше, чем у него? Может быть, в твоих многочисленных дворцах не счесть золота и бриллиантов? Чем ты меня хочешь соблазнить на супружество с тобой? Твоим единственным задрипанным поместьем? Что ты мне можешь обещать в нём? Что я буду у тебя в нём не только женой, но и экономкой? Эка какой соблазн! Кормить кур и доить твоих козочек, чтобы накормить своего козла нищего! Нет, дорогой мой, хватит с меня нищеты, наглоталась бедности в родительском доме. По горло сыта! — и она провела своей прекрасной, нежнейшей ладошкой по горлу и зябко передёрнула тоненькими плечиками. Потом начала одеваться и продолжала ему говорить, но уже гораздо спокойнее и миролюбивее. — Ну с чего ты взял, что я должна остаться с тобой? Ты, ведь, стар. Ну, ещё лет пять ты меня порадуешь своей игрушкой, а потом — всё! Финита, и так далее. Ты же гвардеец, вспыхнул, посуетился и всё. Сгораете как тополиный пух. Даже согреть не успеваете. Вы себе в заслугу ставите, что легко овладеваете девушками. Но это не ваша победа, а самой девушки: потому что она получила то, что хотела. Нашла то, что искала — быстро и горячо. И в чём же ты нашёл своё преимущество? В том, что был первый у меня? Слабенький довод. Ты же взял меня силой. Да, да, — перебила она его попытку возразить, — я тоже хотела этого. Но ты взял меня силой, и я никогда тебе этого не забуду. Я не стала поднимать шум, потому что мне самой хотелось попробовать это. И я слышала, что ты большой бабник. И я подумала: вот тот, с кем это лучше всего сделать. С делать это с кем-нибудь из знакомых, так сразу все узнают, начнутся разговоры и ожидания свадьбы. А вы, гвардейцы, в этом отношении очень удобны: сегодня здесь, а завтра там. Т отношения с вами ни к сему не обязывают. Поиграли, получили удовольствие и разбежались в разные стороны. Вы же на серьёзные чувства абсолютно не способны. Я в этом уже убедилась. А мне хотелось просто попробовать, что это такое? И правду ли говорят, что лучше этого нет ничего на свете. И я попробовала. И всё оказалось так, как я слышала. И всё. И хватит. Но ты меня взял не любовью, а силой. И ты хочешь, чтобы я забыла это? Ни-ког-да! Ну, правда, ну давай не будем ссориться. Тебе надо понять и смириться с тем, что у тебя нет никаких преимуществ перед принцем.

— Ты уже была в постели с ним? — взбесился тогда он.

— Не твоё дело, — резко отрезала она, и тут же попыталась смирить свою резкость. — Он совсем не такой как ты. Он — нежность! Ты вспыхиваешь и быстро сгораешь. Тебе надо выпить кувшин вина, чтобы это продолжалось подольше. И ты становишься похожим на механическую заводную игрушку. Ни огня, ни жара, ни чувств. А он так долго остаётся сладеньким, что я готова им играть хоть сто лет. И потом, ну кто ты такой? Обыкновенный мелкий офицеришка. Тебе никогда не стать даже генералом.

— А если я стану генералом? — спросил он, разряжая своё бешенство в комкание и терзание простыни.

— Вот тогда и приходи. Я обещаю внимательно рассмотреть твоё предложение. Только не забудь к генеральским лампасам подвесить шкатулочку с достаточным количеством бриллиантиков. Тогда мои кнопочки будут опять в твоём распоряжении. А сейчас давай расстанемся мирно. Я понимаю твоё расстройство и сочувствую твоим переживаниям, но и ты тоже постарайся понять меня. Ты получил массу удовольствия. Ещё бы! Ты никогда не имел такую молодую, красивенькую и знатную девочку. Но постарайся подойти к этой проблеме по-философски: получил удовольствие, дай возможность получить и другому. Я, ведь, не твоя вещь. Я принадлежу только сама себе. И я не потерплю, чтобы мне мешали. Не старайся разбудить во мне то, чего уже давно нет. Адью, милый!

Он был полностью раздавлен её холодной рассудительностью. Надо же, эта юная кроха, почти ребёнок, пигалица, которую он, предварительно обработав рассказами будто бы о своих ратных подвигах, выдавая мечты за действительность, научил искусству любви, теперь сама учит его, старого гвардейца, жизни. Эта кроха, которая в постели становилась всепоглощающим, ненасытным пламенем, вытапливающим и выцеживающим из него всё до последней капельки, друг учит его спокойствию и холодной рассудительности. И что ему делать? Добровольно отдать какому-то принцу своё сокровище, с которым узнал, что такое настоящая страсть в любви? И теперь она будет целовать, гладить, просить, требовать, ласкать своими нежненькими пальчиками не его, а этого принца. О, как он ненавидел царского сыночка, который прибыл в те места, чтобы научиться ткать из льна тончайшее полотно. К тому времени семья Елены уже достаточно окрепла, и её родитель привёз новые ткацкие станки, чтобы такие полотна ткали не только в каждом доме, но на фабрике, которую он построил. И его полотно прославилось не только в Верхней, но и в Нижней стране, и даже хорошо раскупалось за морем. И дела у родителя Елены быстро пошли в гору. И приехал этот принц. Он сразу почувствовал, как в Елене что-то сильно изменилось. Она сразу же прекратила всякие встречи с ним и запретила даже искать её. Она предприняла все меры, чтобы принц ни в коем случае не узнал об их связи. И тогда он сделал так, чтобы принц не заблуждался на этот счёт. Он постарался сделать это поосторожней, чтобы Елена не догадалась откуда ветерок подул. Может быть, эта осторожность была слишком медлительной, что позволило Елене заинтересовать принца своими уже не первой свежести прелестями. Но, зато, Елена так и не узнала, почему принц оказался таким нерешительным, иначе было бы совсем худо. Принц, больше, чем Еленой, заинтересовался технологией выращивания тонковолокнистого льна и теми новыми особенностями закупленных её родителем ткацких станков, которые позволили изготавливать полотно не только быстрее, но и гораздо лучшего качества. Принц прожил в доме родителей Елены больше года, прослеживая путь выращивания льна от самого посева и до тюкования готового изделия. Елене обязательно удался бы её замысел, если бы принц день и ночь не проводил то на фабрике, то в поле. Но вот, наконец-то принц уехал, оставив Елену в некоторой неопределённости относительно их дальнейших отношений. И в этот момент он попытался опять затащить её в постель. Лучше бы он этого не делал. Она не стала психовать, не стала ожесточённо отбиваться и драться, как он ожидал. Она умеренно сопротивлялась. Он уже начал думать, что ему удастся опять разбудить в ней страсть. И он уже начал было думать, что сейчас получит то, чего он так сильно хочет получить от неё. И вдруг.

— Ну, что? Решил опять силой взять? — холодным, ледяным, совершенно бесчувственным тоном спросила она, лёжа под ним уже почти голенькая. Да ни капельки страсти, ни искорки огня. Чурка ледяная. У него даже мышца мгновенно скукожилась. — Что, на женщине решил свою силу показать? А где же была твоя сила, когда ты попробовал, изображая, что не знаешь, кто он такой, сбить его с ног своей лошадью? А ведь он в тот раз даже пальцем не тронул тебя. И всё-таки ты для него оказался легче пуха тополиного. Он только слегка прикоснулся к морде твоей лошади и что-то шепнул ей, и ты оказался на земле. Твоя лошадь выбросила тебя из твоего седла, как мешок с картошкой. И тогда ты бросился на него с кулаками. И что получил? Он одной рукой подкинул тебя на самый верх скирды. И ты просидел там до позднего вечера. Ждал, когда все разойдутся. Чтобы никто не видел тебя. Интересно, что ты сделал со своей лошадью? Пристрелил её?

— Нет, — зло ответил он. — Она убежала вместе с седлом. Я больше не смог найти её.

— Молодец, умная лошадка, — усмехнулась Елена. А если бы ты нашёл её? Что бы ты с ней сделал? Пристрелил бы её?

— А что ещё с ней делать? — удивился он.

— Вот так ты и со мной поступишь, когда я стану не нужной тебе, — горько констатировала Елена.

— Что ты такое говоришь? — возмутился он. — Как ты можешь сравнивать себя с лошадью? Ведь я же люблю тебя!

— А свою лошадь ты, разве, не любил? Ты же не один раз мне говорил, что она для тебя самое любимое существо, и что она не раз спасала тебя от смерти. Ну, ладно, хватит, слезай, всё равно у тебя ничего уже не выдет. Твоё время кончилось. Учись сохранять своё достоинстве даже тогда, когда проигрываешь. Не будь мелочной, как старуха на базаре. Не надо плевать в колодец, вдруг придётся вернуться, чтобы попить при удобном случае. Постарайся уйти с честью. Слышишь, уходи.

И он не смог ничего возразить этой опытной и мудрой, как старуха, девочке. Да нет же, уже далеко не девочке. Как быстро она стала взрослой и опытной. Она спокойно встала, поддёрнула то, что надо было поддёрнуть, опустила, что надо было опустить, застегнула, что надо было застегнуть.

— Ты не знаешь его. Не знаешь, что значит царская власть. Царь убивает не одну лошадь. Он убивает людей. И не по одному, и не десятками и тысячами, — и вдруг он опять взбеленился, вскочил и схватил её за руку. — Или уже узнала и его?

— Не твоё дело, грубиян, — Елена вырвала у него свою руку. — Вот как станешь генералом, тогда и приходи, тогда мои звёздочки опять станут твоими. А раньше — и не приближайся, не пущу. Я не собираюсь жить экономкой в доме нищего капитана гвардейцев. Как минимум — генерал! Вот только смотри, не опоздай, молодость моя и красота — не вечные. Я не стану тебя ждать до гробовой доски.

— О, — застонал Капитан и хлестнул плетью по земле, — да когда же они явятся? Наверняка в какой-нибудь таверне застряли, вино жрут и девок щупают.

И вот, прошло ещё немного времени, и, наконец-то, прибыли последние разведчики. Капитан быстро спустился с холма и приказал выступать. Разведчики сообщили, что в городе на базарной площади какой-то молодчик выставил на продажу кобылу, которая очень похожа на кобылу царицы. А цену выставил такую, что народ толпится вокруг, но пока ещё никто не решается купить.

— Обнаглели! — со злой яростью буркнул Капитан. — Поехали быстрей!

*    *    *

Зря Иво подозревал своих преследователей в чрезмерной любви к заседаниям в придорожных харчевнях. Нет, оно конечно, каждый из них не упускал возможности посидеть в харчевне, заказав что-нибудь пожирнее, погорячее и покрепче. Но, ведь, это же только в интересах дела. Это же исключительно ради того, чтобы под «стаканчик» завязать непринуждённый, задушевный, откровенный, до последней рубашки, разговор об жизни, и в этом разговоре поймать нужную информацию. Неторопливое и плавное толкование о смысле жизни, о последних новостях всегда коснётся нужной темы. Надо только не торопить собеседника, а щедро угощать его тем напитком, который он любит. Нельзя торопить собеседника, а ещё лучше — собеседницу, подталкивать поближе к нужной теме, потому что нормальный человек от этого просто заупрямится. Нет, опытный гвардеец никогда не совершает подобных ошибок. И если собеседница, с которой ты решил погутарить, наклонится и обопрётся о положенные на стол руки так крепко, что лиф платья чуть ли не трещит по швам, а ты, словно совсем невзначай, опустишь свои глаза от её глазок к губкам, а от губок к шейке, а по шеечке заскользишь своими глазами всё ниже и ниже, туда, в глубокий вырез, так ведь это только от того, что ты беспокоишься, а не порвётся ли там что-нибудь? Ну что тут такого? Что, нельзя и побеспокоиться о человеке? Ну, кто этого не любит? Разве только очень крупный политик или финансист? Но вот подозревать в чрезмерной любви к этому, вот это уже перебор. Всё человеческое нам не чуждо. Если оно в меру. Если оно с пользой для дела.

И вскоре Иво приметил: за ним уже наблюдают профи. Вот пара всадников расположилась на отдых с одной стороны, а вскоре похожая на них, и тоже парочка, с другой. Они с интересом смотрели как кобыла и её поводырь интересно, и даже красиво, играют. Но близко не подходят. Купили семечек. А больше их ничего и не интересует. Разве только молоденькие торговочки, да юные создания, которые учились у своих мамаш вести маркетинг. В общем, парни ничего не покупали и ничего не продавали. Они чего-то ждали. А Иво этому был рад. Чем сильнее задержатся основные силы отряда, тем больше для них проблем, потому что скоро наступит ночь — время их полного расставания друг с другом.

А базар потихонечку начал редеть. Цирк цирком, а, ведь, и до хатынки пора. И пришлось наблюдателям время от времени менять свои позиции: не будешь же торчать как олух на пустом месте. И всё чаще у Иво в голове мелькала мысль: а не наступит ли вскоре время, когда на базаре останется он один со своей Сиги, да вот эти странные посетители базара, которые ничего не покупают и ничего не продают. Но нет. Не успел базар полностью опустеть, как наблюдатели оживились. Вот к ним подошёл мужчина, который явно только что слез с лошади после долгого гона, и что-то сказал им. Наблюдатели исчезли. «Начинается», — подумал Иво. Лёгкая знакомая уже дрожь пробежала по всему телу и вскоре исчезла. Вместо неё в сердце вселилась уверенность, что всё будет так как надо. Через несколько минут со всех сторон к нему равномерно и без спешки начали приближаться всадники в полном боевом облачении, с пиками наперевес. Всё, концерт закончен. Пора приступать к завершающему броску.

— Эй, ты , ворюга! — закричал один из приближающихся всадников, когда вокруг Иво образовалось уже надёжное кольцо, из которого живым, казалось, вырваться невозможно. — Отойди от лошади!

— Зачем? И почему это я ворюга? Разве можно украсть собственную лошадь?

— Брешешь, ворюга подлая! Ну, быстро от лошади!

— Ты очень сильно ошибся. Ты принял меня не за того. Если ты сомневаешься, что это моя кобылка, то давай устроим проверку. Давай попробуем, кого она послушается: тебя или меня? — Иво повернулся лицом к тому, кто кричал ему яростные и оскорбительные слова. Он не видел, как сзади него сквозь строй всадников ужу мчатся на него два конника с пиками в боевом положении. Они скакали прямо на Иво. Он, чтобы не травмировать Сиги в стычке, отскочил от неё подальше. Пика прошмыгнула мимо, и первый всадник на полном ходу ударил его в спину конём, а второй всадник подхватил выпавший из рук Иво повод кобылы и ускакал вместе с ней за пределы круга. Иво в падении сжался в комок и откатился в сторону, чтобы не попасть под копыта коню, и быстро встал на ноги. Сиги уже стояла за кругом, и всадники образовали вокруг плотный строй, чтобы надёжно отделить его и кобылу. Теперь они собирались спокойно прикончить Иво. Гвардейцы наклонили пики, целясь в живот и грудь Иво. Малейшая попытка с его стороны выскользнуть из круга, и он будет пронзён насквозь. В другой руке каждый всадник держал наизготовку саблю, на тот случай, если враг попытается нырнуть под их пики и сбежать. Снаружи сжимающегося кольца гвардейцев гарцевал их капитан, подавая свои руководящие указания. Он следил, чтобы кольцо сжималось со всех сторон равномерно, чтобы никто не торопился и не отставал. За кругом же находился и гвардеец, который охранял Сиги. Все напряжённо смотрели в центр кольца, где сейчас убьют человека. Деваться ему уже некуда. Он упустил свой счастливый момент. Сейчас он затрепещется на частоколе пик как муха, пронзённая булавками.

Друзья Иво притаились в дальних улочках за домами и за возами. Он строго настрого запретил им вмешиваться, как бы им ни казалось безнадёжным его положение. Он им разрешил действовать самостоятельно только тогда, когда Сиги покинет пределы площади. Гидэ и другие слуги Меча знали о безмерных способностях своего хозяина, но другие, подданные царя Могуча, хоть и признавали за принцем неординарные способности, но в данный момент очень сильно боялись опять потерять своего царя. Они то и дело порывались помочь принцу, но Гидэ сдерживал их прекрасный порыв.

А Иво уже знал, что он сейчас сделает. Всё своё внимание он сконцентрировал на том гвардейце с пикой, нацеленной ему в живот, который был ближе всех к Сиги, которую продолжал держать за повод свободный гвардеец. Он вместе со всем кольцом своих товарищей приближался к центру круга, чтобы не упустить ни одного момента из того привлекательного для себя зрелища, когда этот хренов конокрад будет полнят вверх остриями пик. Как раз это и нужно было для Иво. И когда позиции этих двух гвардейцев стали именно такими как ему было нужно, определив максимально точно до крупа лошади нужного пикодержателя, Иво развернулся кругом, схватился за голову руками, словно от страха, и в тот момент, когда наконечники пик гвардейцев вот-вот должны были воткнуться в его тело, присел очень низко, сжал сильно пружины своих мышц и прыгнул высоко вверх. Совершив в полёте переворот назад через голову, он точно «приземлился» на круп коня, стоящего ближе всех к Сиги. Затем свистнул, призывая Каурого, и сделал тут же второй прыжок, уже на гвардейца, который держал повод Сиги. Выбитый из своего седла гвардеец свалился на землю, и повод Сиги оказался в руках у Иво. Через несколько секунд его уже не было на площади. По обе стороны от него распластались в воздухе Сиги и Каурый.

Когда гвардейцы увидели, что конокрад закрыл голову от страха и даже присел под остриями их копей, они решили, что он так сильно сдрейфил, что его можно взять живым и доставить во дворец как вещественное доказательство наличия банды конокрадов и заявку на приз за хорошо исполненную работу. И они расслабились, наслаждаясь страхом главного конокрада. Поэтому гвардейцы не сразу сообразили, что такое произошло у них на глазах? И что им надо было делать? И скоро до них стало доходить, в какую глупую ситуацию они сами себя поставили. Ни один из гвардейцев не мог развернуть своего коня, так они уже стояли стремя в стремя, бок в бок. И если бы даже кто-то из них вдруг, совершенно неожиданно, сообразил, что коня своего надо срочно осаживать назад, то и он бы скоро понял, что в такой толчее этот манёвр совершить практически невозможно. А вскоре стало и абсолютно неисполнимо. Потому что конь, который послужил для Иво трамплином, от внезапного толчка присел на задние ноги, пошатнулся, испугался и взмыл «свечёй», сбросив со своей спины опешившего гвардейца. Опускаясь вниз, конь опустился своими копытами на голову соседней лошади. Та, не выдержав удара сверху, повалилась набок, своим падением заваливая третью лошадь. И пошло-поехало. По красивому плотному кольцу ещё совсем недавно бравых вояк прокатилась волна встающих на дыбы и падающих коней, ну и, само собой разумеется, ошалевших от перепуга валяющихся на земле гвардейцев. Крики, ругань, ржание коней заполнили базарную площадь. Пики и обнажённые сабли ранили своих. Разговоров для горожан теперь хватит не на один день.

Капитан гвардейцев с удивлением и даже с некоторым испугом смотрел на ужасно некрасивый конец, как ему казалось, прекрасно замышленной операции, вроде бы абсолютно беспроигрышной операции. Его рабочая позиция была на диаметрально противоположном, по отношении к белой кобылке, конце боевого круга, поэтому он не только ничего не мог сделать для недопущения катастрофы, но, собственно, и не видел, что там, вдали от него, делал конокрад. И теперь он не в силах был заглушить в себе чувство отвращения к тому, на что смотрели его глаза. Он с чувством глубокого недоумением смотрел на кувыркающиеся в воздухе, словно рукатые и ногатые кули с картошкой, тела своих опытных бойцов. Ну, ладно, ну не получилось поднять на пики этого нахального конокрада, но неужели нельзя самостоятельно спокойно выйти из круга? Кого же он взял с собой в погоню? Безусых юнцов или опытных бойцов? Его отборные гвардейцы словно малые дети валялись на земле. И лишь некоторые из них, в лучшем случае, беспомощно трепыхались в своих сёдлах. «Интересно, что бы они стали говорить, если бы увидели себя со стороны?» — горько размышлял капитан, не испытывая никакого желания даже усмехнуться. Непонятное и неприятное оцепенение овладело им. Наконец он собрался с силами и сосредоточился, и тут же к своему великому ужасу обнаружил, что и его оцепенение, и неразбериха с мерзкой толпой его гвардейцев кому-то приносят очень большую пользу: из боковых улочек выскакивали неведомые всадники, подхватывали поводья испуганно мечущихся лошадей и мгновенно опять исчезали между домами. Некоторые из гвардейцев, обнаружив, что у них из под носа уводят их лошадей, пытались догнать воров. Но пешему конного не догнать. Конокрады обнаглели до предела! Те из гвардейцев, которые не потерял связи со своими скакунами, ещё не поняли, что происходит, так как были заняты тем, что пытались успокоить своих лошадей. И когда гвардейцы наконец-то обрели свой потерянный дух, когда до них дошла простая сермяжная мысль, что их, попросту говоря, грабят, и что было бы неплохо не только прекратить всё это безобразие, но и догнать воров, отобрать у них своих собственных лошадей, наказать жуликов, то вдруг, ну совершенно внезапно оказалось, что догонять-то, собственно, уже некого: уже и пыль осела, уже и след простыл. До них пока ещё не дошёл весь аромат ситуации, из-за которого они теперь не только во дворце больше никогда не появятся, но и свою жену дома будут навещать только тайком, самой глухой ноченькой, чтобы не видеть усмешек, не слышать колких вопросов соседей. Они ещё не догадывались, что стали живыми действующими лицами пока ещё живой легенды о летучем отряде гвардейцев, лихих ловцов конокрадов. Теперь они до самого конца своей жизни будут охотиться на конокрадов. И будут иногда ловить конокрадов. И иногда, очень и очень даже редко, в их руки будут попадаться настоящие конокрады. Но им уже никогда не удастся исполнить клятвы, которую они уже начали давать, и ещё будут давать. Им не только уже никогда не поймать, но и до конца дней своих не увидеть белую, сказочной красоты кобылку но прозванию не то Лебедь, не то Сиги, не то Лави.

Но вернёмся к базарным делам. Итак, базарная площадь заполнилась криками, бранью и угрозами расправиться с обидчиками достопочтенных, а местами и доблестных гвардейцев. Ну, собственно, ничего особенного в этом и нет. Базар есть базар. На нём одни выигрывают, а другие теряют. Главное в базарных делах: что ты выиграл, а что проиграл. Интересное это место — базар, рынок. А интерес заключается в уровне и качестве тех отношений, которые диктует рынок покупающим и продающим. Никакой сентиментальности. Странное такое слово: ни чёткого определения, ни определённой сущности. Отсутствие таковой в человеке у нормального человека должно вызывать настороженность: где-то рядом может быть опасность. Но присутствие таковой ещё ни о чём не говорит. Самыми сентиментальными людьми насколько веков назад признавались палачи. Да, ещё некоторые из девушек. Показная сентиментальность столь же опасна как и противоположность ей. Тут никак не обойтись без слов Моисея: не уклоняйся ни направо, ни налево. И там, и там — гибель. Поэтому искать святое на рынке — напрасная затея. В общем-то это всем, наверное, ясно. И не стоило бы об этом говорить, если бы не одно громадное — но! Человечество настолько привыкло к базарным отношениям, что уже нигде не может избавиться от них. В искусстве? Да сплошь и рядом. И это пустяки. А вот базарные отношения при выборе спутника жизни? Да тоже сплошь и рядом. Вот только последствия для самого человека гораздо пострашней. Но самое страшное для нас заключается в том, что базар врос в церковь всеми своими корнями. Настолько там обосновался, что никто на это уже и не обращает внимания. Мы очень хитромудры. Вот только не утруждаем себя вопросом, кого мы пытаемся, так сказать, «объегорить»? С кем мы пытаемся поторговаться? А в этом случае получается так: во что мы превратили свою жизнь, в такой жизни и живём. А потом бубним себе под нос: если есть Бог, то почему Он допустил, чтобы со мной это случилось? Кого обвинять? Не пора ли к зеркалу сходить? Можно спрятаться от базарной жизни, посылая на базар для удовлетворения своих животных потребностей другого человека, а себя тем временем зачисляя в разряд духовно возвышенных личностей. И кого мы этим обманем? Можно сделать вид, что грязь обычной жизни нас не касается. Что грязь отдельно, а мы отдельно. Можно отгородиться от несовершенства всего мира хитромудрыми научными теориями. И наши доктора наук и академики за приличную оплату своих стараний выжмут из своих мартышкиных головок какую угодно торию, чтобы успокоить душеньку, не тревожить её грустными размышлениями. «А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо!» Но! Всё это — пустые хлопоты! Никто из нас не избежит ответа за прожитую жизнь перед Тем, Кто создал нас, выпустил на Землю, дал плодородие почвы, дал топливо, чтобы не замёрзли, дал камни, чтобы строить дома, дал прекрасное вино, чтобы мы нашли утешение и радость в трудах наших, чтобы славили Господа нашего, Отца нашего, Царицу нашу. И никто не задаётся вопросом: а что Он сейчас делает? Почему две тысячи лет чего-то ждёт и ничего не делает? Чего Он ждёт? А Он ждёт чего-то от человека. Что-то человек должен сделать. И священники молчат, не говорят человеку, что Он ждёт от человека. И чтобы совсем не умолкнуть, священники говорят такими расплывчатыми словами, за которыми невозможно разглядеть ни единой мысли, ни одного конкретного действия. Вот когда священник садится за стол трапезничать ( только так и никак иначе, не покушать, не пожрать), то он чётко различает где мясо, где молоко, где сало. А вот когда о Боге, так одни сплошные аллегории. Пусть сало кушают аллегорически. Ну, и конечно, после подобных вразумлений в духовном плане что человек сделал? Взял всё это и сказал: никто мне ничего не давал, я сам всё это взял, всё это моё. Да где же ты взял всё это? От мартышки с академическим образованием? С чего это оно всё стало вдруг твоё? Ведь это же воровство! Ведь даже на базаре ты не позволишь себе взять без спроса и не заплатить. Очнись! Тут уж точно: какой пастырь, такая и овца.

Прошло немало времени, прежде чем капитан сумел успокоить своих гвардейцев, собрать их в подобие отряда и приступить к продолжению погони. Но теперь его люди рвались в бой не по приказу командира, а по воле собственного сердца, потому что оставить такое измывательство над собой они не имели никакого морального права. И теперь они нещадно хлестали своих лошадей, посылая их в бой не просто с подлыми и нечестивыми, и жалкими, и трусливыми конокрадами, а со своими личными врагами. Только кровь врага, пролитая на землю, могла хоть немного притушить огонь их ярко пылающей ярости. А иначе — позор на их лихие головы! И теперь никто из них до сведения счётов с оскорбителями не позволял себе даже мечтать о том, чтобы посидеть в таверне и покалякать с пышногрудой любительницей специфических удовольствий. Какой там! Теперь в фундамент их жизни громаднейшей каменюкой лёгла месть. Теперь их, просто, переполняла решимость гнать этих ублюдков, бастардов и прочих сволочей до полного уничтожения. В их сердцах горел азарт гончих псов, которым на некоторое время удалось схватить зайца, крепко потрепать его, ощутив во рту тёплый и вкусный запах его шкуры. Вот, только, незадача случайно посетила их: не удалось ощутить у себя во рту вкус его крови. А без крови какая жизнь? В жизни, ведь, каждая капелька крови чудесным образом становится золотой, то в виде гонорариев, то в виде проданных билетиков. Ну сами посмотрите! С каким удовольствием вы покупаете билетики, чтобы посмотреть, как Анечка бросается под поезд! А в Женечке, который Онегин, разве без крови обошлось? То задушил свою любимую, то дуэтом отравились. Редкая, очень редкая птица долетит до берега славы, не оросив мир кровью. А балет? Так точно так же, как в опере льётся кровушка под арию в исполнении необыкновенно талантливого голоса, и весь высший свет, весь бомонд вскакивает и восторженно аплодирует, и упоённо кричит «бис». Мало, видите ли, ему, этому ароматизирующему всё пространство вокруг себя бомонду, мало пролито кровушки, хочется ещё раз посмотреть. И не только под высокое музыкальное исполнение старающихся блеснуть виртуозов, но и чтобы ножка об ножку, чтобы «па» исполнялось при этом блестяще. Мы только так любим! А чему тут удивляться? Вот они нас, православных, любят обзывать ортодоксами. Даже не хочу толковать это слово, потом что само слово ни в чём не виновато. Это мы для них дремучие и закоснелые в своём невежестве. Мы — консерваторы, не признающие нового, а они — модерновые. Да. Если копнуть поглубже, всё так и есть. Взять их балет. Он начался с танца молоденькой, так и хочется сказать, девочки, «тиночки», любимой доченьки женщины, которая бросила своего незадачливого мужа и легла под имеющего власть царя. Не догадались ещё о ком речь веду? Ну, этому царю так понравился танец, что он этой балеринке в подарок преподнёс не букет цветов, а мою голову. На подносе. Вспомнили? Ну, да, я говорю о Саломейке, гамнюшной балетке. И получается, что вы, бомонд ароматный, и мы, дремучие православные, участвуем в одном спектакле. Да, вот, только, одно небольшое — но! Вы нас убиваете, а мы вам для вашего большого удовольствия, для вашего приобщения к высокому искусству проливаем свою кровь. Вы вашим Ильичем убивали наших настоящих священников, оставив нам тех, которые сейчас остались, забрали наши иконы и священную утварь, продали их за кордон своим миленьким кошерникам и попрятали в свои музеи. И теперь громко и возмущённо кричите, что это всё общечеловеческое достояние! Интересно получилось — нас убивали, нас грабили, а теперь крик о культуре! Какая культура? Вы — обыкновенные бандиты! На иконах, которые вы отняли у нас, кровь наших настоящих священников! И последнее небольшое напоминание о том, как ушла из жизни ваша любименькая балетка Саломейка. Вскоре после своего любопытного интереса к моей голове, отделённого от моего туловища , она ранней весной по льду перебиралась на другой берег реки Иордан. Упала в воду, и льдина отрезала её красивенькую, ещё юную, головку. И эта головка поплыла вниз на своеобразном подносе — белой и чистой льдине.

Вот и наши доблестные гвардейцы заранее чуть ли не давились своими слюнками в предвкушении тёпленьких и ароматненьких потрошков обидчиков. Но они слишком уж долго облизывались, поэтому бедненькому зайчику удалось улизнуть от них. И теперь наши псы рвали поводья из рук, горя желанием побыстрее разделать по косточкам этого прощелыгу и обманщика. Нет, не надо обвинять их в жестокости. Каждый из нормальный человек. Вот, например, как ни старались современные специалисты определить не нормальность Чикатило, а так и не смогли ничего сделать. Нормальный человек. Никаких патологий. Это в теории. А на практике? Ужас! Вывод? Да пошла она на фиг вся их теорий, ну, и они, разумеется, вместе с ней, если не могут увидеть то, что уже давно известно: и как обнаружить, то есть диагностировать, а самое главное — как лечить. Да, каждый человек, по современной науке, — нормальный. Ну, разве только, немного обиженный. Кем обижен? А это уже не важно. Главное, что вокруг него живут те, которые его не ценят, не достойные его. И он возмущён: почему ему медаль не дают за то, что он живёт в таких тяжких условиях? Почему мешают ему удовлетворять его хотения? А если говорить о хотениях наших, то скоро не кончишь.

Вот наши гвардейцы и рванули вперёд по горячему следу, абсолютно не подозревая, насколько он горяч. Не успели они втянуться в узкую улочку, зажатую с двух сторон каменными домами так, что по ней в одну сторону могла проехать только одна карета, а на тротуаре не могут свободно разойтись два человека, как впереди на перекрёстке обнаружилась огромная арба с соломой. Свирепые гвардейцы скакали, заранее размахивая своими плётками, чтобы наказать нерадивого возчика. Но с наказанием пришлось немного повременить, так как вся улица, от стены до стены, была завалена соломой. Разъярённые гвардейцы гарцевали на своих скакунах, насколько можно было гарцевать на усталых, притомлённых лошадях, которым уже давным-давно надоела эта долгая, безрезультатная, безнадёжная гонка. А тут ещё возчик, дубина стоеросовая, наверное с перепугу. Сразу в нескольких местах запалил солому. Хорошо ещё, что последнее дерево в этих тесных улочках было срублено не менее тысячи лет тому назад. Да и дома каменные. И что молодцам делать? Прыгать через огонь? Но за огнём, с той стороны, где-то должна лежать эта самая перекинутая арба. И никого не соблазняла возможность сломать себе шею, а коню — ноги, а потом ещё, ко всему этому быть поджаренным как поросёнок.

— Назад! — закричал капитан. — Объедем по другой улице!

Повернули обратно. Нет, определённо, сегодня был не их день, всё шло совсем не так как им бы хотелось, если бы им хотелось. Скорее всего, хотелка была у них сегодня совсем не та. Пока они топтались перед первым костром, какой-то мерзавец, а скорее всего, просто болван, перекинул воз с соломой на предыдущем перекрёстке и, надо же, тоже поджёг его. Вот, вы скажите, до чего же мерзкие люди встречаются на этом свете! Теперь, вот, мечись от перекрёстка до перекрёстка между двух огне! Ну, чем не мыши в мышеловке? Вот некоторые очень умные учёные говорят, что голова большая потому, мозгов много. Умный, значит. Как Ленин. А вот взять, к примеру, лошадь. У неё голова большая. Умная, должна быть, значит. Мозгов у неё много очень. Даже, наверное, лишние. И что? Неужели она, с такой здоровенной головой не могла предвидеть, что здесь, на этой тесной улочке могут с ними случиться вот такие вот неприятности? Вот и верь после этого этим всяким учёным. Не могут даже точно сказать: кто умный, а кто и не очень, да и вообще: что такое ум? И где он?

Ведь вся-то беда, оказывается, только из-за лошадей. Вот, предположим, если бы у гвардейца не было лошади, то выйти из этой неприятности он мог бы очень даже запросто. Надо только войти, а если не пускают, то просто ворваться в любой дом и через окно попасть на другую улицу, туда, где нет огня. Без лошади это сделать очень даже легко и просто. А с лошадью это невозможно. Пришлось ждать, когда первый костёр немного сбавит свой пыл. Всё обошлось более или менее нормально, без большого пожара. Ну, в некоторых окнах полопались от жара стёкла, да закоптились стены, да кое-где обгорела краска, да у кого-то обгорели на окнах шторы.

Зато как рванули наши молодцы вперёд, вырвавшись из западни. Лошадей своих опять не жалели. Хорошо, что долго скакать не пришлось, потому что мост стоял почти на окраине города. Уже за несколько сот метров до моста капитан учуял что-то неладное: от моста никто не ехал, а те возы и коляски, которые должны были двигаться к мосту, стояли. Одни прямо на дороге, а иные уже съехали на обочину, под деревья, кормят лошадей, сами подкрепляются после трудов дневных, отдыхают. В общем, ждут чего-то. Останавливаться и расспрашивать, что случилось, не имело смысла: до моста уже совсем рукой подать. Сейчас всё станет ясным. Вот, на мосту — пробка. Наверное, что-то случилось, какая-то поломка. Капитан увидел, что и с той стороны моста на другом берегу реки стоят возы и телеги, но в гораздо меньшем количестве. И стало ясно, что перебраться по мосту на тот берег реки будет не таким уж и простым делом, так как и к мосту теперь трудно было проехать: всё заставлено телегами, бричками, тарантасами, возами, бедарками, линейками, арбами, каретами, колясками и даже автомобилями, новейшими атрибутами современной шикарной жизни. Капитан пустил отряд вперёд, а сам поехал вслед за ними. Перед самым въездом на мост, когда толчея стала просто непробиваемой, два могучих гвардейца спешились и пошли впереди, прокладывая дорогу где плечом, где руками, а где и самым надёжным аргументом — кулаком в орущую пасть. И вот, в центре моста капитан увидел совсем неожиданную картину. Вообще-то, он уже ожидал увидеть опять опрокинутый воз с сеном или что-то в этом роде. И действительно, на мосту был опрокинутый воз. И не один. Но почему-то без сена. Капитан ещё не догадывался, что возы, ко всему прочему, были ещё и перевязаны, перепутаны одной добротной цепью, концы которой были надёжно склёпаны далеко внизу, под мостом. И прежде чем восстановить движение по мосту, надо будет хорошо и долго поработать.

В результате того, что возы были плотно упакованы перевязкой и по горизонтали, и по вертикали, перед самой преградой оставалось немного свободного пространства. Вот на это пространство и надо было выйти, а выходить почему-то никак не хотелось. Уж слишком там неуютно было. Не видно было, что там за возами делается, кто там притаился и какого сюрприза можно ожидать? Капитан остановил отряд. Он уверен был, что преграда сооружена конокрадами, что там притаились те из них, которые решились войти с гвардейцами в тесное соприкосновение, чтобы ещё подольше задержать на мосту преследователей, пока остальные конокрады уводят лошадей подальше в лес, а потом и в горы. А там поймать их, всё равно, что поймать ветер в поле. И надо было сначала выяснить, есть ли кто-нибудь за возами? Или они уже унесли свои ноги, а ты тут стой, теряй драгоценное время. Капитан осмотрелся по сторонам.

— А где же наши ребята, которые должны были ждать нам здесь? Где же лейтенант? Кто-нибудь видел их? — спросил он у остальных гвардейцев. Те удивлённо переглянулись между собой. Действительно, они уже добрались до середины моста, а никого из тех, кто должен был обеспечить им быструю переправу на другой берег не видно и не слышно. Весьма подозрительное дело. И ни капитану, ни его гвардейцам не могло прийти в голову, что лейтенант со своими товарищами всего в нескольких метрах от них лежат на соломке за возами. С кляпами во рту, с повязками на глазах, связанные по рукам и ногам своими же путами, они дышат свежим воздухом, отдыхают не по своей воле, ловят чутким ухом каждый звук, стараются быть в курсе окружающих событий, нетерпеливо ожидают того сладкого и позорного момента, когда их любимый капитан со товарищами освободит их. Вот тогда, освобождённые от пут, они зададут жару этим нечестивцам, этим конокрадам паршивым, этим… Да где же найдёшь правильные слова для характеристики этих… Да если даже и сумеешь отыскать, то разве напишешь их?

Пока Иво ожидал гвардейцев на базарной площади, Гидэ готовился перекрыть движение по мосту. Он купил возы. Потом купил хорошую цепь. Потом ему пришла в голову мысль, что было бы неплохо на всякий случай приготовить песок в мешках для защиты от появившихся пистолетов и карабинов. Но тут пришло сообщение, что гвардейцы уже выехали на базарную площадь. Времени оставалось совсем немного и надо было срочно сооружать пробку на мосту. Выехав со своими возами на середину моста, Гидэ освободил их от упряжи и, не обращая внимания на протесты извозчиков, поставил возы не только поперек проезжей части моста, но и друг на дружку. Затем опутал всё это сооружение цепью и холодной ковкой склепал концы под мостом. Он знал, что заклепать гораздо легче, чем потом освободиться от клёпки. Так что гвардейцам надо будет сильно поработать, прежде чем провести своих лошадей с одного берега реки на другой. Замысел был весьма прост: постараться до темноты задержать гвардейцев на этом берегу реки. Гвардейцы уйти на ночной отдых в полно уверенности, что на следующее утро они снова продолжат погоню и успешно завершат её. Поэтому нецелесообразно было устраивать стычку до моста, так как гвардейцы могут догадаться, что их специально задерживают на этом берегу реки, чтобы отвести конный табун подальше от этих мест. Догадавшись, что стычка носит чисто отвлекающий манёвр, гвардейцы могут послать авангардную группу для слежения за перемещением всего табуна. А если задержать гвардейцев на середине моста, причём подперев сзади хорошей транспортно пробкой, то им ничего не останется делать, как продвигаться только вперёд. А впереди их будет тоже поджидать пробка, причём ничуть не хуже, чем сзади. Они будут видеть другой берег реки перед собой. Вот он, совсем близко. Но они завязнут в пробке надолго.

А тем временем на другом берегу реки во всю шла подготовка к бесследному исчезновению. На том берегу недалеко от моста находилось село Маркино. По расчётам Иво в нём гвардейцы захотят остановиться на ночь. Причём в полной уверенности, что утром они опять возьмут след. Но утром никаких следов гвардейцам увидеть не удастся, так как следы коней должны затоптать коровы, возвращающиеся с пастбища.

Гвардейцы не долго стояли на мосту перед препятствием в нерешительности. Они не высоко ценили такие качества как задумчивость, скромность, застенчивость, скромность и прочие, всякие там, интеллигентские штучки. Пара мощных гвардейцев, с хорошей боевой подготовкой, быстро двинулась вперёд, стремясь поскорее пересечь пустое пространство перед завалом из опрокинутых возов. Она двинулись плечом вперёд, прикрывая спину друг другу. Перед самым завалом на их пути, словно из под досок настила моста, появились два мужика в кожаных куртках. Не успели гвардейцы и руки поднять для атаки, как эти двое совершенно синхронно броском через себя в падении отправили их через перила моста в речку: один полетел в левую сторону по ходу их движения, а второй — в правую. А те двое, не поднимаясь, юркнули, словно ящерки, в щель между возами. Исчезли. Всё произошло так быстро, что незадачливые гвардейцы успели только пикнуть перед самым падением в воду. А их товарищи закрыли свои рты только когда услышали «бултых».

— Ясно, их там не много, — произнёс капитан, выпадая из непродолжительной задумчивости. Затем подал команду, поясняющих схему дальнейших действий. — Работаем в режиме: два-четыре. Старайтесь сразу же взобраться на самый верх. Не цацкайтесь с ними! Завязывайте их рукопашной! Рубите, колите, стреляйте, а я прикрываю вас огнём.

Капитан достал пистолет и вознамерился спешиться, чтобы вдоль перил моста подобраться поближе к завалу. Но никто из них сам слезть со своего коня так и не успел, потому что из-за завала вдруг вылетел мешок с песком и сбил первого гвардейца с лошади. И полетели в гвардейцев один за другим мешки с песком, причём так, что не видно было тех, кто бросал эти мешки. В рядах гвардейцев возник хаос: бросающих не видно, п гвардейцы один за другим падают со своих коней. О наступлении по схеме два-четыре уже никто и вспоминал. Конокрады не давала применить против себя и схему один-один. И пришлось гвардейцам пытаться прорваться к завалу поодиночке. Некоторым из самых опытных удавалось прорваться на самый верх кучи из опрокинутых возов, но они сразу же исчезали где-то внизу. А через некоторое время взлетали вверх уже сильно облегчённые, без оружия и одежды, перелетали через перила моста и летели опять вниз, но уже в воду, к рыбкам. И как только гвардейцы делали попытку сгруппироваться для нападения прикрытием, так сразу же в их группу летели мешки с песком. И хорошо ещё было тем, кого мешки просто сбивали с ног. А каково было тем, кого мешок с песком припечатывал к какой-нибудь телеге или к колесу? Или, что ещё хуже, к оси колеса? Брр. Даже мысленно представлять нет никакого желания. Да хотя бы только к коробке воза. Уж этому, можно сказать, счастливчику до возвращения в строй предстоял длительный курс реабилитации. Это в том случае, если вообще имело смысл говорить о возвращении в строй. Итак, число гвардейцев, принимающих водяные ванны в реке неуклонно возрастало. Капитан почему-то подумал, что если наступление и дальше будет продолжаться такими темпами, то скоро ему не с кем будет преследовать конокрадов. Надо было срочно что-то предпринимать. И вот, наш храбрый и воинственный предприниматель смело, решительно и осторожно продолжил своё продвижение к завалу вдоль перил моста. Он всей душой своей желал хоть краем глаза увидеть кого-нибудь из тех, кто так ловко и результативно метал мешки с песком в его товарищей.

— Уж я-то непременно всажу ему пулю в лоб, — шептал этот очень храбрый вояка, сжимая знакомую рукоять пистолета в своей крепкой руке. — Нет, в лоб — это слишком обще. Надо более конкретизировать точку.

И не успел он более конкретизировать, как услышал странный свист и увидел петлю лассо, летевшую прямо к нему. Ну не будешь же стрелять в петлю этого слишком уж стремительного и тонкого лассо. И пока он размышлял над тем: а что же делать с ним? Лассо прилетело к нему и страстно обняло его, сжало удавкой его тело вместе с руками. Рывок — и капитан у цели своего продвижения вперёд, прижался вплотную к завалу. Кто-то рванул его за ноги сначала к себе, потом вверх. Толчок. И всё. Капитан висит нал водой под мостом.

Надо отдать ему должное, из этой истории он сумел извлечь к своей выгоде кое-что. Потом, много позже, когда он в прелестнейшее женское ушко шепотом излагал суть своих многочисленных боевых приключений, ни одна собака не смогла бы уличить его во лжи, анализируя его почти правдивое утверждение: И я встретился, наконец-то, с ним с глазу на глаз». Да, действительно, пусть хоть на одну секунду. Но исполнилось его желание: он увидел того, кого искал. Перед тем, как перекувыркнуться через перила моста, капитан увидел глаза толкающего его Гидэ. Прямо в глаза в глаза. На одну маленькую секундочку. Но он увидел!

Пистолет? Ну, а как же? Он стрелял. Он опустошил полностью весь магазин. Но, ведь, лассо прижало его руку, извините, к заднице. Поэтому, туда, куда она смотрела, туда он и стрелял. Без секундочки перерыва. Стрелял до тех пор, пока не кончились патроны.

Ну, само собой разумеется, прошло не мало времени, пока гвардейцы смогли выбраться из реки, поднять из под моста своего гордого капитана, отыскать себе лошадей и опять рвануть в погоню. Да, уже ясно было, что выйти из этой погони им никогда не удастся. И не будем слушать, о чём они говорили между собой. Приятного не то, что мало, а совсем ничего. Не для слабых ушей. Двигаясь по единственной дороге, на которой чётко просматривались следы разыскиваемых ими лошадей, они, наконец-то прибыли в село Маркино. В этом селе они узнали, что сегодня, не так, чтобы очень уж и давно, действительно через их село прогнали табун красивых лошадей. Да, впереди была та самая белая кобылка, которую какой-то странный чудак хотел в городе на базаре продать за неслыханно большую сумму денег. И вот ещё что странно: эти люди даже попытались угнать сельское стадо коров, которое как раз в это время возвращалось с пастбища на вечернюю дойку. Они их коров гнали аж до перекрёстка дорог. А потом отпустили. Да, да, всех, ни одной не взяли с собой. Шутники странные какие-то. Да и зачем им коровы? Они же люди совсем не бедные: вон какой богатый табун коней у них! А тут какие-то коровы. Очень странные люди. На мясо? Да зачем им мясо нужно? Это же возни сколько! Они же мясо у людей купили. Свеженькое, хорошее. Межаковы плохим мясом не торгуют. И вина много продали этим людям. Пошутили люди с коровами, наверное. Скучно богатым людям на свете жить, вот они и шуткуют.

Гвардейцы хотели было двинуться к перекрёстку дорог, да темно уже стало. Решили до утра отложить продолжение погони. Никуда конокрады уже не денутся от таких гарных хлопцив. Конокрады купили мяса. Сейчас, наверное, засели где-нибудь в глухой балке и жарят шашлыки. Сейчас ехать, это запросто можно проскочить мимо их стоянки, а потом ищи их там, где они ещё не были. Нет, если конокрады купили себе мясо на шашлыки, то гвардейцы не будут делать так как они. Лучше поесть жареной картохи со шкварками, до самограю не один стакан, да гарну тёлку с пылу, с жару.

А ночью пошел хороший дождь. Все следы смыло.

На следующий день к вечеру Иво встретился со своими друзьями, которых он освободил из тюрьмы. И не только не потеряли ни одной лошадки, а приобрели новых. У своих преследователей. А лошади очень нужны были. Ведь впереди предстояла борьба с лжеиво. Впереди им предстояло сделать огромный объём работ.

Наконец-то тело папы Иво обрело покой.