Ирина Хотина — Разве все уже сказано до меня?! Глава 21-22

Вот теперь моя жизнь стала не только удивительной, но и прекрасной. Чувство, которое в течение длительного времени было хоть и сладостной, но все же пыткой, стало благословенным даром. Я почувствовала это сразу. Мне стало везти во всем, проблемы находили свое решение, а желания исполнялись. Так как вся моя теперешняя жизнь была связана с реализацией проекта «Кремерз Хаус», то самые существенные изменения были связаны именно с ним. Сразу же после Рождественских праздников нашлось помещение для магазина, отсутствие которого задерживало весь ход моих планов. Оно было таким и в том месте, о чем я мечтала. Макс быстро оформил сделку. У меня сложились прекрасные отношения с Бетти; она помогла найти способного молодого дизайнера, предложившего проект с учетом всех моих пожеланий. Я даже не побоюсь сказать, требований. И работа закипела с удвоенной силой.

Меня необыкновенно радовал Алан. В ювелирных шедеврах Мишани он находил стимул для собственной фантазии. Ему удавалось просто и оригинально обыгрывать красоту золотых форм и блеск камней в тканях и линиях одежды. Незаметно для себя он создал, по существу, свою новую коллекцию, которую и ему и мне не терпелось вынести на суд зрителей. И вскоре случай представился.

Хотя вначале я сомневалась, нужно ли мне участвовать в этом показе. Мне казалось, что я ухожу от своей основной темы: ювелирный дом с сетью магазинов. Показы же ювелирных коллекций с моделями одежды я рассматривала как рекламный трюк, способствующий лучшему принятию моего недешевого товара. Но Макс убедил меня, что этот первый опыт ни к чему меня не обязывает, так как «Кремерз Хаус» еще никому неизвестен, а если будет успех, то при открытии салона это станет прекрасным ходом. И он, как всегда, оказался прав.

Все это время я жила в атмосфере нескончаемого праздника: я просыпалась счастливая и засыпала с этим божественным чувством. Куда-то далеко-далеко ушли все мои страхи, неуверенность, сомнения. Я смотрела на мужчину, который, как прежде, везде и всюду был рядом, и удивлялась тому, как раньше мне могло придти в голову обвинять его во всех смертных грехах. Ведь это он творил ту самую атмосферу счастья, в которой я пребывала.

И все-таки оставался гнусный червячок сомнений и страхов, который поначалу потихонечку подтачивал мое спокойствие, а потом выгрыз в нем огромное гулкое пространство, заполненное только одной мыслью, бьющей как колокол: как мне не потерять Макса. Само собой, предрасполагающих к этому причин было множество, но самым реальным была я сама. Мне казалось, что я даю ему гораздо меньше, чем он мне. Во всем.

За время нашего знакомства черты каких только героев английской литературы и поп-культуры, олицетворяющих мои понятия о мужских достоинствах, я ему не приписывала. То наряжала его в Дарси, то сам он добровольно сыграл роль Рочестера. Сойдясь же с ним, поняла, насколько было ошибочно мое представление о нем как о Бонде, для которого женщины были только красивыми эпизодами, необходимыми для придания законченного образа киношному супергерою.

На самом деле Макс — мужчина, ни минуты не мыслящий себя без женщины, в свое время беззастенчиво пользовавшийся ее слабостью, но при этом дававший ей радость видимости обладания им. Теперь, когда я узнала его поближе, мне четко рисовался образ английского варианта Вальмона, родившегося на триста лет позже галантного века и дожившего до пятидесяти только благодаря тому, что взгляды общества на понятия женской чести и мужского достоинства в наши дни девальвировались почти до нуля. Какая к черту могла быть жена и счастливая семейная жизнь у мужчины, наделенного природой колоссальной сексуальной притягательностью и мощнейшей энергией, которой он был обязан делиться со всеми страждущими его?

Но оказалось, не так-то просто быть подругой такого умудренного жизнью Вальмона, пусть даже в конце концов на него снизошла божья благодать — сильнейшее чувство к этой самой подруге. И все, что когда-то Вальмоном было не востребовано, все, что считалось глупой болтовней, женским капризом, ненужной тратой времени и душевных сил, все обратилось в сердечные муки и томления, нежность, заботу, чувство окрыленности, а иногда и взрывы ревности, переходящие в сладостные мгновения примирения.

С одной стороны, я была счастлива как всякая женщина, ставшая смыслом жизни любимого человека. И если раньше моя семейная жизнь представлялась мне бесконечным ратным полем, где я в полной боевой амуниции отстаивала свои права, то любовь этого мужчины ассоциировалась с огромным безграничным океаном, в коем растворялся, как мне виделось, маленький ручеек моих душевных сил и физических возможностей. И если в повседневной жизни я с удовольствием и наслаждением купалась в этом звенящем море его любви, то в постели меня навязчиво преследовало чувство неполноценности. Это и был тот самый страх, который мне то подленько нашептывал, то кричал в самое ухо, когда я пыталась его не слушать, что я скоро надоем своему Вальмону, что мне его нечем удержать.

Безусловно, у этого страха были основания меня терроризировать — ведь вся красота, чувственность, все разнообразие интимных отношений до сих пор были от меня скрыты. Тогда как для него заниматься любовью было так же естественно, как дышать или есть. Он был готов к этому двадцать четыре часа в сутки, добивался этого, когда хотел, и выкладывался полностью каждый раз, как в последний. В постели он был царь и бог. И меня не покидало ощущение, что он относится ко мне как к любимой, но все же игрушке.

И вот на этом фоне повседневных забот и внутренних переживаний я заметила, что Макс, прежде не контактировавший с Мишаней, стал наведываться в его кабинет, что-то с ним тайно обсуждая. Хотя я была по горло занята работой в своей мастерской и с Аланом, покупкой помещения для магазина, все же нашла время, чтобы выведать у Мишани, какие такие секретные дела творятся в моих владениях. Мишка отнекивался недолго.

— На самом деле хорошо, что ты будешь в курсе. Твой (только так Мишаня называл Макса) попросил сделать для тебя колечко. Спрашивал, что тебе больше нравится, какие камни нужны?

Так вот как ты хочешь заставить носить бриллианты! Даю тебе слово, что твой подарок я буду носить всю жизнь. Но если ты думаешь, что только я буду удостоена такой чести, то ошибаешься...

— Миша, и что же ты ему предложил?

— Да мы как раз это и обсуждали. Он хотел точно знать, что тебе больше нравится. Я показал пару на выбор, но он пока не решил. — И Миша положил передо мной несколько моделей. Они, к сожалению, совсем не соответствовали тому, что я задумала.

— Нет, Мишенька, это все не то. Сконцентрируй все свои способности, вывернись наизнанку, но сотвори мне такое чудо, в какое можно было бы вставить камушек не меньше карата, и какое с одинаковым успехом мог бы носить и мужчина. Миша, мне нужны два совершенно одинаковых кольца, для себя и для него.

— Кать, ты думаешь, он того, предложение тебе решил сделать?

            — Мишенька, чтобы выйти за кого-то замуж, сначала нужно развестись с Павлом, чего в моих ближайших планах нет.

— А Пашкины планы кого-то интересуют? — Пробурчал Мишаня, решив выступить адвокатом моего мужа. На этом наш разговор закончился бы, если бы Миша не озадачил меня вопросом, —— Кать, а твой нам того, кислород не перекроет? Ну, если ты ему откажешь?

Я уже хотела было завестись: с какой, мол, стати — но тут вспомнила, что Мишаня, а, следовательно, и весь остальной коллектив пребывают в полной уверенности, что мастерская финансируется моим богатым приятелем, адвокатом мистером Ландвером. Поэтому мои взаимоотношения с ним так взволновали Мишаню.

— Нет, не перекроет. Я скажу, что мне нужно время подумать. А думать буду долго.

Замуж, за Макса? Мне это нужно? Нет. А ему? Уверена, тоже нет. Вальмон может влюбиться, но жениться — никогда. Так что нечего забивать себе этим голову.

Макс преподнес мне свой подарок к нашей первой милой дате: мы были вместе ровно месяц. Каково же было его удивление, когда в ответ я подарила ему точно такое. Мне редко удавалось его чем-то удивлять, поэтому обожала такие мгновения, когда могла дать ему хотя бы столько же, сколько он мне.

В тот вечер мы были в театре. Всем известно, как трогательно и бережно англичане относятся к своему культурному наследию, особенно к Шекспиру. Мы смотрели «Ромео и Джульетту», в самой что ни на есть классической постановке. Если честно, я никогда не любила именно это творение великого мастера. Могу даже сказать, почему: сначала слишком сильная любовь, а потом слишком печальный финал. Ну, не нравились мне никогда трагедии! И сегодня я пошла только потому, что совсем забыла спросить у Макса, а на что мы, собственно говоря, идем.

Удивительно, но знакомый с детства сюжет, без всяких модерновых условностей, осовремененных штучек, притянутых за уши метафор, поразил меня своей болью в самое сердце. Хотя нет, был один режиссерский ход, перевернувший всю душу, показавший истинную глубину моей собственной любви — умело вставленная музыка другого гения, Прокофьева.

Все еще пребывая в своих мыслях, я сидела совершенно опустошенная на диване в гостиной, бросив руки усталыми плетьми, когда Макс подошел ко мне и попытался поднять. Я всегда отвечала на его желания, потому что не меньше, чем он, хотела этого, но сейчас мне требовалось усилие. Мои руки тяжело и бессильно выскользнули из его рук так, что он не смог их удержать. И в этой плотной тишине, созданной нами, нас оглушил звон упавшего с моей руки кольца. Оно закатилось далеко под диван. Это был прекрасный повод отойти от одних переживаний, чтобы через мгновенье полностью отдаться другим. Я улеглась на диван, сказав, что устала настолько, что ему придется двигать его вместе со мной.

Что я обожала в Максе, плюс ко всем его прочим достоинствам, так это умение моментально включаться в любовную игру, если это хоть в какой-то мере приносило мне удовольствие. В глубине его глаз вспыхнули огоньки, которых я когда-то так боялась, но сейчас они мне говорили: «я надеюсь, ты понимаешь, чем тебе придется расплачиваться за сомнение в моих силах и за то, что сумела улизнуть от меня...»

И действительно, легко отодвинув от стены один конец этой громоздкой махины, перегнувшись через спинку дивана, уже через секунду он одевал мне на палец сбежавшее кольцо. Но вот дальнейшие его действия привели меня в полное замешательство, потому что я уже приготовилась к расплате, а он, скрывшись за спинкой дивана, не спешил оттуда вылезать. Вместо этого послышалось методичное постукивание. Пауза затянулась.

— Макс, что ты там делаешь? Клад ищешь? — Что еще может спросить в подобной ситуации даже самый умный человек?

— Ты угадала...

–Знаешь, что мне в тебе нравится? Редкое сочетание железного прагматизма взрослого мужчины с неуемной детской фантазией.

Он не спеша поставил диван на место, а потом, укладываясь прямо на меня, тихо сказал:

— Я хочу тебя с железным прагматизмом взрослого мужчины, сделаю это с неуемной фантазией, и совсем не по детски.

Макс слов на ветер не бросает, и сейчас он превзошел самого себя.

Мы лежали в спальне, отдав друг другу все силы.

— Тебе хорошо? — Обычный вопрос для мужчины, желающего удостовериться в своих возможностях. Но только не для него. Он знает, что женщине всегда с ним хорошо. Может быть, волнуется, что перестарался в своих фантазиях, и теперь беспокоится о последствиях?

— Да.

— Тогда что же?

— Максимушка...

— Откуда ты знаешь, что так звала меня мама?

— Не знаю. Мне просто хочется тебя так называть. Максимушка, родной мой, ты меня так любишь... Ты столько мне даешь... А я?

— А ты даешь мне эту возможность — тебя любить.

— Но этого мало.

— С тобой мне больше ничего не нужно.

Я приподнялась на локте, покрывая его грудь поцелуями.

— Учи, слышишь, всему учи... Я так хочу ...

Утром мы отправились на встречу с дизайнером, чтобы обсудить предлагаемый им проект отделки салона. Садясь в машину и закрывая дверь, я больно ударилась кольцом о ручку.

— Так что ты там говорил о кладе? — Я задала этот вопрос по ассоциации, желая настроить его на определенный лад, и тем самым получить еще один поцелуй. Но Макс, как никогда, был серьезен.

— Самоэля не зря называли Бриллиантовым королем. Ходили слухи, что часть самых лучших камней со своих рудников он припрятывал.

— Зачем? — Удивилась я.

— Как зачем? Во-первых, бизнес. Продаст такой неучтенный камушек, а деньги в карман положит. Во-вторых, на черный день. Мало ли, что может случиться: потоп, землетрясение, революция. Такие камни со временем в цене только растут. Когда мы работали над завещанием, я у него спросил напрямую, правда ли это.

— А он что?

— Удивительно, но он подтвердил: «Как еще я мог возместить те огромные налоги, которые платил государству?» Тогда я его спросил, получит ли их наследник.

Я замерла.

— Знаешь, что он мне ответил?

— Что? — Прошептала я.

— «Получит, если пропустит через свое сердце простую истину, что ничего в этой жизни просто так не бывает. Что за все нужно платить».

Мы оба молчали, думая каждый о своем. Макс — о кладе, а я — о том, что мне-то как раз эта истина хорошо известна. Только я никогда не забывала вторую часть этой аксиомы: за плохое — расплачиваться, за хорошее — получать награды. И еще о том, что мне вполне хватает того, что оставил Самоэль и без этих бриллиантов.

— Я дважды делал ремонт в квартире. — Продолжал Макс. — В первый раз через год после его смерти. Обдирал плинтусы, менял полы, рамы, подоконники, простукивал стены, мебель. Но все безрезультатно. Второй раз, когда узнал о твоем существовании.

Тут мне вспомнился его удивленный взгляд, когда я раскрыла перед ним содержимое банковского сейфа с «испанским наследством». Так вот что он ожидал там увидеть!

— Макс, знаешь, по-моему, я нашла самый большой и самый чистый из тех бриллиантов, что мне оставил Самоэль ...

Он резко повернул ко мне голову в ожидании разъяснений.

— Это ты.

Я получила свой поцелуй, и не один.

К концу месяца состоялся показ, прошедший с огромным успехом. Публика хотела красоту, изящество, стиль, упакованные в оригинальные идеи художника. И она их получила сполна. Все модели были раскуплены в кратчайшие сроки, что являлось самым ощутимым показателем успеха, вне зависимости от того, что про нас напишет Мили Эдвардс. Но и ее отзывы состояли только из восторженных слов. Алан был на седьмом небе от счастья, от того, что сумел отстоять себя, показаться в новом качестве и утереть нос Мили. Я же была благодарна ему за то, что с его помощью заявила о себе и вошла в мир высокой европейской моды.

На этой благоприятной для меня волне мы запустили широкомасштабную рекламную компанию к открытию первого магазина «Кремерз Хаус». Безусловно, она была построена на трогательной истории русской Золушки, ставшей в одночасье одной из самых богатейших женщин Европы. Макс сперва был против упоминания его имени в этой душещипательной истории, но уступил под напором моих железных доводов: никакая, дескать, сказочная история не обходится без феи или доброго волшебника, а в этой он и являлся таковым. И именно его присутствие и желание превратили сказку в реальность.

Только на состоявшейся презентации я поняла, какой огромный объем кропотливой работы он проделал, чтобы привести меня к успеху. Большинство из этих известных, богатых, высокопоставленных людей пришли сюда ко мне не как к модной штучке, разрекламированной по всем правилам пиарного искусства, а как к хорошей знакомой, чтобы порадоваться вместе со мной осуществлению моей мечты.

— Если бы ты знал, Максимушка, как я благодарна тебе. Ведь весь этот праздник сотворил ты. Без тебя ничего бы не было. — Мы стояли, обнявшись, в опустевшем помещении салона, где только что отзвучали музыка, смех и пожелания удачи. — Разве полтора года назад я, смешная и наивная женщина, могла себе представить, что буду принимать поздравления от всех этих известных людей, разговаривать с ними на равных, выслушивать их болтовню, при этом страстно желая, чтобы все побыстрее закончилось, и я смогла бы вот так остаться с тобой и сказать, как я благодарна тебе.

— Это — все ты, ты сама. Я просто стоял рядом и направлял тебя. Ты сама не знаешь, какая ты...

— Макс, я едва ли не всю свою жизнь прожила без тебя, и была никем. Мне казалось, что и все оставшееся мне время я буду прозябать без любви, без тепла, без радости. Ты дал мне вторую жизнь... — Но он, не дослушав меня, освободился от моих рук. — Куда ты?

Через мгновение раздался шум задвигающихся жалюзей, а потом погас свет. А еще через мгновенье я снова оказалась в его объятьях.

— Так что ты там говорила про любовь и благодарность? Как это по-русски, благодарность любви или любовь благодарности? — Изощрялся он между поцелуями в своем знании русского. — Короче, я заслужил награду?

— Да. — Теперь раздался треск раскрываемой им длиннющей молнии на моем платье.

— Тогда скажи мне...

— Что, радость моя? Что мне хорошо с тобой? Что ты лучше всех? Что я не могу жить без тебя?

По его невнятному стону я поняла, что использовала все три попытки не верно.

ГЛАВА 22. ЖИЗНЬ — ИНДИЙСКОЕ КИНО.

В то утро меня разбудил не Макс, как обычно, а резкий телефонный звонок. Я сразу поняла, что, подняв трубку, услышу что-нибудь плохое. Во-первых, с хорошими вестями в такую рань, без десяти семь, никто звонить не будет. А во-вторых, уж больно все гладко и замечательно у меня складывалось. Вчера исполнилось ровно полгода со дня открытия лондонского магазина «Кремерз Хаус», набирающего популярность день ото дня.

За это время нашлись компаньоны во Франции и Швейцарии, и к презентации этих салонов мы с Аланом готовили великолепные, на мой взгляд, коллекции. Одна, под названием «Огни Парижа», с использованием камней и тканей всевозможных расцветок, а соответственно, и разнообразной ювелирной техники. А вторая — «Родники Альп». Здесь сверкали чистейшие бриллианты и изумруды, а в одежде превалировали строгость и изысканность стиля. Открытие обоих салонов намечалось в следующем месяце. На днях Макс познакомил меня с одним итальянцем — того заинтересовала идея открыть совместный магазин в Милане. После его ухода Макс настоятельно рекомендовал мне не расстраиваться, если этот вариант отпадет.

— Я свожу тебя туда в любом случае. Ведь надо же восполнять пробелы в твоем образовании и хоть раз в жизни посетить «Ла Скала».

Этими пробелами он вплотную занялся после того, как я категорически запретила ему дарить мне драгоценности. Мне не хотелось разорять его из-за своих психологических проблем, тем более что этого добра (и проблем, и драгоценностей) у меня было более чем достаточно. А вот путешествовать с ним было сплошным удовольствием, жаль только, что из-за массы всевозможных забот наши поездки были, как правило, очень короткими.

Да, забот было много. Мастерская разрасталась, и я решила выкупить все здание, в котором она находилась. Один из трех этажей предложила Алану, что значительно облегчило наше взаимодействие и упрочило творческий союз. Теперь «Кремерз Хаус» с полным правом назывался «ювелирный модный дом».

И вот теперь этот звонок, такой противный и такой тревожный.

— Алло, Катя. Здравствуй. — Это был Павел.

— Привет, Паш! Что случилось? Что-то с Димкой?

— Нет, с ним все в порядке. Твой отец... сегодня ночью... Прими мои соболезнования. Похороны через три дня. Ты прилетишь?

— Да, конечно. А у тебя как дела? Ты все сделал, как мы договаривались?

— Делаю, Катенька, делаю. Тут другая проблема. Твой сын решил стать сионистом и уехать в Израиль.

— Как это уехать? Один? Почему туда, а не ко мне?

— Вот когда приедешь, все у него выяснишь. А у меня больше нет сил на бесконечные разборки.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся. Я позвоню тебе, когда буду знать рейс и время. Пока.

Макс все это время лежал рядом, по обрывкам фраз догадываясь о моих проблемах. А когда я положила трубку, привлек меня к себе.

— Уезжаешь? Надолго? — Спросил он меня обреченно-грустным голосом.

— Да. Думаю, на неделю. Отец умер, похороны через три дня. И с сыном что-то не так. Представляешь, решил уехать в Израиль. Один! Как тебе это нравится?! Сионист выискался…

— Ну и что, я тоже уезжал туда, приблизительно в этом возрасте. Погулял годик.

— Ты жил в Израиле? Когда? Ты мне ничего не рассказывал.

— После первого курса Университета. Я тогда познакомился с одним парнем, который действительно был настоящим сионистом и, наслушавшись его пламенных речей о том, что все евреи должны вернуться на свою историческую родину, решил воплотить эту идею в жизнь. Мои родители так же, как и ты, были в отчаянии. Но меня было не остановить.

— И что ты там делал?

— Жил в кибуце, учил иврит. Гулял с девушками. — Про девушек он сказал с такой потаенной улыбкой, что стало ясно: их было много, а все остальное было только приложением к ним. — Вернул меня Самоэль. Он был по делам в Израиле и нашел меня там.

— Как же ему удалось вытащить тебя из этого рая?

— Очень просто. Он доказал, что израильское образование мне мало поможет для карьеры, и если я не вернусь к началу занятий домой, то он прекратит оплачивать мое обучение в Оксфорде. Ты же сама говорила про мой прагматизм и неуемную фантазию. Это только с тобой мне удается их сочетать и в постели, и в бизнесе.

Он тяжело вздохнул и замер, уставившись взглядом в одну точку.

— Максимушка, но ведь это только    неделя... — осторожно начала я.

— И ты думаешь, я позволю тебе уехать на больший срок?

— Что с тобой? Ты опять ревнуешь? К Павлу? Не глупи. Ты думаешь, мне оставлять тебя здесь одного менее опасно, чем тебе отпускать меня? Но надо ведь выходить как-то из положения. Давай будем доверять друг другу.

— Нет, Кэтрин, это совсем другое. Если бы ты знала, сколько раз за свою жизнь мне приходилось расставаться, но как только закрывалась дверь, дальнейшее меня уже не интересовало. С тобой все наоборот. За все время, что мы вместе, мы почти никогда не расставались. Даже если я не видел тебя несколько часов, мне важно было знать, где ты и с кем. А сейчас отпускать тебя одну, в другую страну мне страшно.

— Макс, ты же прекрасно понимаешь, я еду по очень печальному поводу. Мне придется провести много времени с родными. Предстоят долгие разговоры с сыном. Не думаю, что это будет хорошая идея — ехать вместе. Тем более что я не могу оставить мастерскую и магазин без присмотра.

— Я сделаю все, что ты хочешь.

— Тогда иди сюда, потому что сейчас я хочу тебя.

— И ты мне скажешь?..

— Что? Что я буду скучать по тебе? Что моя жизнь будет кошмаром без тебя? Что я убью тебя, если ты на это время найдешь мне замену?

Макс не отвечал, словно ожидал еще каких-то слов. Но мне больше говорить не хотелось.

— И это тоже... — Нехотя согласился он.

В Москве меня встречал Павел. Мы не виделись с ним около двух лет, с того самого дня, когда Граната увез меня в Лондон. Пашка раздобрел, стал важным и степенным. Я смотрела на него и думала: времени-то прошло всего ничего, а как много перемен случилось в моей и его жизни.

В свое время мне пришлось для родственников и для него сочинить сказочку о наследстве в три миллиона долларов, которые были поделены между тремя наследниками: мной и двумя моими братьями. Павлу было сказано, что вся полученная мной сумма отдана Гранате в качестве выплаты долга, остальное нашел Мишанин друг. Затем, чтобы мое существование в Лондоне выглядело правдоподобным, я огорчила Павла тривиальной историей о любовнике, на содержании которого нахожусь. Поплакалась, что приходится экономить, чтобы выкроить те суммы, которые каждый месяц посылаю сыну. Видимо, Павел уже был готов к распаду семьи, а может быть, его переживания прошли мимо меня из-за дальности расстояния, но так или иначе, я была огорожена от его советов и попыток контроля в управлении капиталом.

Первые месяцы он жил на деньги, что я перевела ему в качестве его доли от продажи фабрики. Решение вопроса его занятости оказалось не таким уж сложным. Я прекрасно знала, куда направить его знания и энергию.

Павел всегда интересовался недвижимостью. Когда сидел на крючке у Гранаты, сожалел, что ввязался в ювелирку и мечтал после уплаты долгов заняться риелторским бизнесом. Ему хотелось кардинальным образом понять область приложения своих сил. Так как на создание своего дела денег у него не было, он предполагал пойти наемным агентом в какую-нибудь контору. И я ему в этом помогла, предложив после закрытия фабрики, подобрать пару квартир, якобы для моих знакомых. Естественно с хорошей оплатой его услуг. Пашка, не откладывая, приступил к работе. Из десяти предполагаемых квартир мы выбрали только те, какие в дальнейшем можно было выгодно продать. У него действительно оказался на это нюх. Вложив небольшие деньги в ремонт этих запущенных квартирок, он быстро продал их с хорошей прибылью. И у него пошло. Сейчас он был владельцем риелторской фирмы, деньги на которую я ему выделила под видом ссуды.

Мы не переставали поддерживать отношения, и во время телефонных разговоров он обычно подробно делился со мной своими проблемами. По началу я давала ему советы, по привычке наверное. Выслушав мое мнение, он находил его неприемлемым, с констатацией, что я ничего не смыслю в бизнесе. В конечном итоге, я перестала вникать в его сложности, просто охала или поддакивала в маленьких паузах между его монологами. Однажды, после удачно проведенных им нескольких сделок, я поинтересовалась, зная его прижимистость:

— Паш, а себе квартиру купить не хочешь?

— Ты же знаешь, на хорошую денег нет, а хрущевка у меня и так есть.

— Ну, а если бы были деньги? Димка говорит, у тебя кто-то появился, ночевать не приходишь. У нее как, квартирные условия, позволяют?

— Да не очень.

— Паша, скажи мне, только честно. У тебя с ней в постели нормально? Ты же к ней ходишь не потому, что один ночевать боишься. Что молчишь? Я не из ревности или обиды какой спрашиваю. Мне свою теорию подтвердить надо.

— Нормально, Катюша. Даже очень.

— Слава Богу! Знаешь что, ты себе тоже квартиру купи. Я устрою тебе еще одну ссуду на выгодных условиях. Только хорошую купи.

С Димкой все оказалось намного сложнее. Отговорить его от переселения на землю обетованную мне не удалось, так же, как, впрочем, и переехать ко мне в Англию. Хотя по правде, я его особенно и не отговаривала, мне важно было понять, что им движет. Может быть, обида, что родители, решая каждый свои проблемы, бросили его? Или он, в самом деле, таким путем ищет свое место в этой жизни? Если даже так, он должен быть уверен, что мама не бросит его в любой ситуации. Значит, будем дружить с государством Израиль. Ничего другого не остается.

После отъезда Кэтрин Макс хотел переехать к себе, но как представил, что неделю ему придется жить в квартире без следов ее присутствия, понял, этой пытки не выдержит. Ее не было вот уже три дня. Он расположился в гостиной у телевизора, предполагая, что поток информации о терактах, светской хронике, экономике, политике и стихийных бедствиях его как-то отвлекут. Но оказалось, что телевизионные новости и его мысли существуют в разных плоскостях, параллельных друг другу, особенно если рядом стоит бутылка виски с методично убывающим содержимым. Вроде бы и пить не хотел. Но коричневатая жидкость обладала магическим свойством приближать образ той, которая была далека.

Правда, «индийское кино» со вздохами и ахами разлученных героев в его воображении длилось недолго. Очередная порция спиртного, и Максу стало не по себе от этой сентиментальности. «Кэтрин, что же ты сделала со мной?», пьяно сокрушался он.

Еше несколько глотков, и на смену любовным стенаниям пришло умиление: «Никогда не думал, что буду так скучать по женщине. По женщине, которую знаю вдоль и поперек. Чьи мысли, слова, поступки почти всегда просчитываются, а потому предсказуемы».

Но что-то мешало. Мешало отодвинуть бутылку и спокойно закрыть глаза. Необъяснимое чувство тревоги заставило его спросить прямо: «Чего я боюсь? Что она вернется к мужу? Нет, это невозможно. Никакой другой мужчина не даст ей столько, сколько даю я. Она это знает, а в себе я уверен». Довольный таким несокрушимым доводом, Макс влил в себя очередную порцию в надежде, что вернул себе привычную уверенность и спокойствие.

Под воздействием алкоголя в голове все поплыло — мысли и образы стали хитроумно переплетаться, складываясь в сложное кружево, и он с интересом и восхищением, ведь это его мысли, а, следовательно, он и творец этого шедевра, стал рассматривать удивительные связи между получившимися узорами, с нежностью приглаживая выпиравшие шероховатости. И вдруг обнаружил непонятно откуда взявшийся свободно болтающийся кончик нити. Потянул за него, не беспокоясь, что может испортить рисунок. Наверное, потому что знал — вытянутая им нить моментально выложит другой, очень важный для него узор. Так и произошло. Рисунок был простой и звался «Другой мужчина». Но теперь Макс точно знал, о ком идет речь.

«Да, существует другой, способный на все. Тот, кто разыскивал ее. Разыскивал, хотя после той истории с тремя миллионами прошло почти полгода». Макс разодрал ставшее ненужным кружево прежних мыслей и увидел себя, ожидающим Кэтрин в зале банка, в то время как она находилась в хранилище, разбираясь по его подсказке со своим «испанским наследством».

Макс хорошо помнил тот день, потому что накануне решил отметить полгода их знакомства, и объясниться с Кэтрин. Ну, чтобы она поняла, как он счастлив, что судьба свела их, что благодаря ей, его жизнь полностью изменилась, что в ней, наконец-то, появился смысл. И этот смысл — она, Кэтрин. Хотел сказать, что любит ее. «Нет, Макс, не обманывай себя, тогда ты еще не понимал, насколько это серьезно», скорректировал он свою память, закрепив этот момент глотком спиртного. Тогда была просто радость от того, что рядом есть она, такая умная и красивая, такая трогательная, беззащитная и такая сильная женщина, и такая влекущая его. И ради нее он сумел прекратить свою скандальную жизнь, выставленную на показ праздному обывателю, с жадностью или ухмылкой смакующему светскую хронику. Хотя нет, о своей прошлой жизни он совсем не хотел рассказывать Кэтрин, боясь оттолкнуть ее. Но эта его прошлая жизнь сама напомнила о себе, испортив их праздник: на глазах у Кэтрин к нему привязалась эта идиотка Мэрион Пирс. Он побыстрее увел Кэтрин, но она захотела домой. «Решила, что я тороплюсь отделаться от нее и продолжить вечер с этой дурой. А мне никто, никто кроме нее не нужен».

Через несколько дней, когда Макс дожидался Кэтрин в банке, неожиданно позвонил он.

— Алло, мистер Ландвер? Это Гранаткин Виталий Николаевич. Помните такого?

— Конечно, помню. У меня профессиональная память. Добрый день.

— А вы помните ту женщину, с которой я приезжал?

— Помню.

— Вы не знаете, что с ней стало?

— Почему вы ей интересуетесь, у вас остались к ней претензии?

— Нет, претензий никаких. — Голос изменился, став доверительным. — Просто я хочу ее разыскать. Мы с ней нужно объясниться. Ну, вы понимаете меня, как мужчина мужчину.

Еще бы не понимать. И как он прижимал ее перед стеклянной витриной, и как хотел отдохнуть с ней в гостинице до отлета. Наверное, тогда впервые Макс почувствовал ревность, но очень слабо, так, слегка зацепило что-то. Но не ревность к этому человеку, как считала Кэтрин, похожему на змею, а отвращение и желание сделать ему что-то обидное, досадное, заставили сказать:

— Она вышла замуж.

— За кого? — Видимо, такая развязка ситуации была для него неожиданной.

— За меня, мистер Гранаткин. — Максу показалось, что он зримо ощущает, как эта информация медленно просачивается сквозь сознание собеседника, пытаясь попасть в нужную ей ячейку его логики, но ее оттуда отчаянно выталкивают из-за несуразности. Наконец, она пробила защиту, заняв свое место, и пауза закончилась.

— Поздравляю. Вы сделали правильный выбор. Всего хорошего.

Почему он так сказал? Потому что уже тогда любил по-настоящему, потому что думал только о ней и хотел защитить? Но почему именно так? Разве не мог придумать тысячи других отговорок?

А сейчас она там, одна, и если что-то случиться, он не сможет быть рядом... Да нет же, все будет хорошо. Вот только зачем?.. Кэтрин, как это по-русски? Зачем я так нажрался?..

Утром, сквозь сон, привычным движением он обнял ее и притянул к себе, провел рукой по бедру, на которой был знаком каждый бугорок. Но привычных ощущений не получил. Сон как рукой сняло.

Кто это? Ведь Кэтрин в Москве. Я, конечно, вчера выпил лишнего, но не до чертиков же. Или я настолько ее хочу?..

Он резко откинул одеяло. Рядом, свернувшись калачиком, спиной к нему лежала женщина, обнаженная, застывшая в напряженном ожидании. Он не сразу понял, что это Мэри. Когда в голове все встало на свои места, и пришла привычная ясность мысли, откинулся на подушку, размышляя о том, что все в этой жизни повторяется, как бы предлагая человеку еще раз сделать выбор. Наверное, потому, что в первой попытке был заступ за красную черту.

— Что тебе здесь нужно? — Спросил он, одновременно сообразив, что более глупого вопроса в своей жизни еще не задавал. Свой ответ она моментально обозначила конкретными действиями. Он молчал, соображая, как бы потактичнее от нее отделаться, но она, расценив его молчание совсем по-другому, страстно зашептала:

— Я знаю, как вам нравится. Я знаю, вы хотите этого по утрам...

— Откуда? — В изумлении выдавил он из себя.

— Я подсматриваю за вами.

— И давно?

— Да…

Я бужу Кэтрин в семь, а эта любительница эротики приходит в половине седьмого, или остается на ночь, пробирается в спальню и прячется за шторами. Хорошо устроилась! Сколько раз я предлагал Кэтрин убрать безобразную хламиду над кроватью. Но ее почему-то забавляли эти драпировки; она отговаривалась тем, что раньше у нее таких никогда не было, а очень хотелось. Выходит, она напрасно огораживала наши любовные утехи.

— Ну и как, нравится? — Он вложил в вопрос весь сарказм, на какой был способен в данный момент, но Мэри этого не поняла.

— Очень.

— И что же ты видела?

— Все. Я видела все, я знаю все, я так давно мечтала об этом... — запричитала она в любовном экстазе, лаская и целуя его.

Господи, когда же это закончится? Когда они все от меня отстанут? Как в молодости я был счастлив и горд, что имел любую, какую хотел. Потом привык к тому, что сами вешались или прыгали в постель, как эта, потому что было все равно, с кем. И, наконец, устал от этой бесконечной пустой суеты. А сейчас мне нужна только она, моя Кэтрин. А эта… действительно все знает, каждую мелочь, каждое движение. Но почему, почему?! Я же не давал никакого повода… Начиталась, должно быть, идиотских статей… Кэтрин, конечно, о чем-то догадывается. И хотя я делаю все возможное, чтобы огородить ее от этих журналюг, кто-нибудь да подскочит со своими мерзкими вопросами. Хорошо, что ей не приходит в голову залезть в интернет и почитать о моих похождениях… в подробностях… Неужели это был я?! Неужели это было со мной?! Неужели мне это когда-то нравилось?! Ну, ладно, хватит…

Он схватил Мэри за волосы, и буквально отодрал ее от себя.

— Знаешь, почему у тебя не получается? Я хочу только ее. У меня на нее само встает. И если она что-то и делает, то это нужно ей, не мне. А теперь одевайся и уходи. Ключи оставишь на кухне. Расчет получишь по почте.

Щелчок дверного замка отозвался в голове вопросом: «что же я теперь скажу Кэтрин?» И сам себе ответил: «Правду. А если это то, чего я так боялся? Вдруг она мне не поверит? Нет, Кэтрин умная, она все поймет».

Он повернулся на бок и сразу же уснул.

Неделя в Москве пролетела как один день. И хотя наполнена она была скорбными событиями и неизвестностью, связанной с решением сына, я жила в сладком ожидании встречи. Мне не хотелось мучить себя переживаниями от разлуки с Максом. И хотя все уже сказано до меня: «Разлука — это смерть на время», «Разлука — смерть в миниатюре», я только смеялась над этими умными жизненными наблюдениями. Умирать мне не хотелось даже на время.

Когда я увидела Макса в аэропорту, сразу поняла, его что-то беспокоит. При встрече он, как и полагается, был сдержан — что поделаешь, мы все заложники хорошего воспитания и правил приличия. Только еле слышный шепот: «я очень соскучился». Я, надеюсь, дорогой, ты догадываешься, что я тоже. А вот, наконец, и машина, маленький островок огромного счастья.

Макс не стал отпирать дверь квартиры ключом, а позвонил, значит, заказал Мэри обед. Но отворила незнакомая немолодая женщина, обратившаяся ко мне с заметным испанским акцентом:

— Добрый день, сеньора!

— Знакомься, это Долорес. Она колумбийка. — Я даже не успела перевести на него удивленный взгляд, как он добавил. — Мэри уволилась.

— Давно?

— Через несколько дней после твоего отъезда.

Мы пообедали. Долорес оказалась неплохой кухаркой, было очень вкусно. Макс подробно и с присущей ему живостью рассказывал о текущих делах, о свежих новостях, о предстоящих мне встречах и звонках, но для меня все это было не важно. Я знала, что о самом главном он молчит. После обеда мы перебрались в кабинет.

— Ну, а теперь рассказывай!

— О чем?

— О Мэри. — Он молчал. Тогда я продолжила. — Макс, я знаю тебя два года, из них скоро год, как мы вместе проводим двадцать четыре часа в сутки. Как ты думаешь, я научилась отличать, когда ты что-то от меня скрываешь?

— Я не хотел тебя расстраивать.

— И все же!

— Она залезла ко мне в постель.

Вот это да! Я вылезла, а она залезла. Всего навсего.

— Сама залезла или ты позвал? Или так, случайно получилось?

Он, молча, встал с кресла, стоящего напротив стола, за которым сидела я, и подошел к окну. Глядя в него, медленно произнес:

— У меня с ней ничего не было. Поверь.

— Знаешь, одна моя подруга никак не могла уличить мужа в неверности, но кожей чувствовала, что этот подлец ей изменяет. Она пошла к гадалке. А та, желая, видимо, ее утешить, сказала: «он тебе физически изменяет, а душой он только твой». Это верно и в моем случае?

Перед глазами встала та грязная сцена, какую он мне однажды описывал.

— Утром залезла или вечером?

— Утром.

— Все ясно: ты меня любишь, но не можешь без женщины по утрам. Ну, физиология у тебя такая!

Дура, дура! Оставила мужика одного. В доверие решила поиграть. Доигралась! Что мне в Москве на ум приходило — «разлука — смерть в миниатюре»? Нет. Если я сейчас не пересилю себя, то будет уже не миниатюра, а целое батальное полотно. Я больше года его к себе не подпускала, мучилась, страдала, умирала по нему, а эта, как кошка, в одно мгновенье вскочила. Нагадила и убежала. Но ведь убежала же!!! А я осталась.

— Кэтрин. — Тихо сказал он, все также глядя в окно. — Если ты меня прогонишь, я, как пес, лягу у твоих дверей и никуда не уйду.

Конечно, пес! Верный и преданный. Ведь мы же столько раз смеялись над этим: пес, которого можно тискать, гладить, целовать и класть с собой спать.

Я подошла к нему и крепко прижалась к его спине.

— Ты понимаешь, что теперь я посажу тебя вот на такую цепь? — И я с удовольствием показала ему кулак, подразумевая, какой ширины цепь ему грозит. — Буду выводить на коротком поводке и кормить только из своих рук. Но тебе повезло, я слишком люблю тебя, чтобы мучить так всю жизнь. Ты в любой момент можешь освободиться. Нужно только сказать: «Катя, я устал!» И можешь уходить.

— Не дождешься!