Марина Новиковская — Бессмертная. Дневник. Начало.

Находит всяк себе дорогу.

Один — младенец, тот — пират,

А третий кто-то равен богу….

Не репетиция — Игра!

(Сергей Козьминых)

20 января (четверг) 2011 года. 15:00 по московскому времени. Провинциальный город Н.

Мне кажется, я живу накануне катастрофы. Не знаю, что будет с физическим миром, но мир духовный умирает. Непередаваемое ощущение завершения.

Перевалив за восьмидесятилетний рубеж и оставшись внешне тридцатилетней, я стала называть себя бессмертной, стоящей в начале долгого пути.

В бесконечности жизни все относительно. Бессмертие в том числе. Хотя скорее мне следует называть себя странной, не похожей на других людей.

Каждое утро, выходя из дома, я надеваю иллюзию старости. Я должна выглядеть так, как, по мнению людей, полагается выглядеть восьмидесятилетней бабке.

По документам я значусь так: Лидия Ивановна Панова. 1930 года рождения. 3 января 2011 мне исполнился восемьдесят один год.

Соседки с умилением смотрят на меня, когда я рано утром выхожу из калитки старого дома и медленно иду….. Старушки не знают, куда. Однако каждый раз качают головами:

— В ее-то годы, каждый божий день в магазин!

— Одинокая, бедолага, за молочком и хлебушком сходить некому.

Я редко хожу в магазин. Только по необходимости. Покупаю на неделю продукты. Чаще я просто гуляю. Неспешно прохожу мимо бесконечно болтающих соседок, сворачиваю в незаметный проулок. Оглядываюсь по сторонам. И если никого не оказывалось рядом — преображаюсь. Сбрасываю иллюзию старости.

Как приятно, когда твои русые волосы треплет ветер. Осенний, весенний или зимний. Какая разница. А на губах время от времени появляется улыбка. Превосходства и ехидства. Я просто обожаю это чувство. Гордости. Греховной гордыни!

Однажды, в день своего тридцати трехлетия я поняла — старость и смерть — иллюзия. Мне вдруг захотелось управлять этой иллюзией. И у меня, как это ни странно, получилось.

— Лидка, ну ты даешь! — частенько восклицала одноклассница и подруга Любка, — Время идет, а ты все та же школьница! Как тебе это удается?

В ответ я бормотала что-то невнятное насчет кремов и салонов красоты. Открывать свою тайну миру я не собиралась. Зачем? Мир к этому не готов.

Когда мне исполнилось пятьдесят, Любка перестала задавать вопросы. Она умерла. Ошибка врача при операции аппендикса. Заражение крови. Гроб. Два метра под толщей влажной сентябрьской земли. Провожая в последний путь близкого единственного человека, я думала о том, что нужно научиться скрывать свою тайну.

Наступил миллениум. В начале нового тысячелетия я чувствовала себя разбитой на множество осколков. Но день, в который я пишу эти строки в своем дневнике — особенный. Собственно сегодня я решила вести дневник. События прошедшей жизни стали постепенно тускнеть в моей памяти. Детство и юность кажутся чужими. Поскольку в ближайшее столетие я не намеренна стареть, мне необходимо фиксировать то, что со мной происходит.

Почему же я решила завести дневник именно сегодня? Час назад я встретила его. Мальчика, которого любила пятьдесят лет назад. Теперь, естественно он превратился в старика. Я увидела его задумчиво сидящим на скамье в аллее парка. И узнала, несмотря на изменившуюся внешность. Подошла, встала рядом и стояла так долго, что он, наконец, почувствовал мой взгляд.

Старик поднял голову. Сначала пытался разглядеть меня без очков. Затем, осознав тщетность своих попыток, полез рукой в нагрудный карман. Со стеклами на глазах он выглядел забавно. И напоминал мне старую беззубую крысу с облезлой шкурой.

— Вы что-то хотели, девушка? — по мере того, как он рассматривал мое лицо, по его собственной физиономии, сменяя одно другое, пробегали чувства. Недоумение. Изумление. Испуг.

Я молчала.

— Вы…вы….. Мы знакомы? — выдавил он из себя, наконец. — Ваше лицо…. У меня такое ощущение, что я видел его очень давно. Но этого не может быть. Вы ее внучка?

— Чья? — улыбнувшись, спросила я.

— Той девушки. Ее, кажется, звали Лида. У меня было много девушек, — старик говорил сбивчиво, его глаза светились нарастающим безумием. Он походил на заядлого игрока, внезапно оказавшегося в казино.

Впервые я увидела азарт в его глазах пятьдесят лет назад. Мне шел тридцать второй год. О своем даре я еще не знала и думала, что живу обычной человеческой жизнью. Скучной, монотонной. Дом — работа — иногда походы в гости к единственной подруге Любе.

В один из обычных дней после работы я встретила Виталия. Встретила совершенно случайно. И знакомство наше, как мне кажется, состоялось от скуки. Домой с работы я возвращалась, привычно через парк. Ранняя весна благоухала цветущими на алле каштанами и акациями. Кое-где, в их высокие стройные ряды протискивались миниатюрные вишенки. Я шла медленно. По жизни я редко спешу. Зачем? Дома меня неизменно встретят Кот и Пес. Да это клички моих животных. Зачем придумывать имена, если можно звать кота и собаку просто — Кот и Пес. Я знала, что через десять минут приду домой, сброшу небрежно плащ на кровать, включу телевизор и, посмотрев с полчаса новости, стану дремать. Потом проснусь, не понимая, что за окном: утро или вечер. Надоело…. Каждый день одно и то же! Подумав так, я присела на лавочку. Не знаю, сколько прошло времени, но в плавное течение моих мыслей ворвался голос:

— Девушка, с вами можно познакомиться?

Виталий оказался моложе меня почти на десять лет. Не особо красивый, но приятный молодой человек. Чуть выше меня ростом, худощавый, подтянутый.

В тот день он стоял надо мной, и лучи заходящего солнца рисовали над его каштановой головой нимб.

— Я — Виталик. А вас как зовут?

— Лида, — я ответила просто, без кокетства и разных женских ужимок.

— Мне кажется, вам одиноко.

— Вы угадали.

— Мне тоже сегодня как-то грустно. Погрустим вместе?

В последовавший за этой встречей год мы вместе грустили, радовались, разочаровывались и вновь обретали надежу. Каждый на свое.

Я мечтала о семье. О спутнике жизни. Как говорят в народе, до гроба. Но мне обычно попадались до утра. Нет, конечно, не все мои кавалеры сбегали после первой же совместной ночи. Но мои знакомства редко продолжались более двух месяцев. Не было, видимо, во мне той чертовщинки, которая притягивает мужиков, заставляет их терять голову, забывать обо всем. А чтобы мужик женился именно такое с ним и должно приключиться.

Виталик же мечтал о свободе. О полной свободе. Тогда пятьдесят лет назад я так и не поняла, что он подразумевал под этим словом. В моем понимании полная свобода означала только одно — не существование. Вновь рожденный человек неизменно попадает в мир. В этот момент он становится несвободным.

— Ты не понимаешь, — горячился Виталик, — Ты не можешь понять меня, потому что не можешь знать, о чем я думаю, не можешь стать мною.

— Да о какой свободе ты говоришь? — возмущалась и я. Его эмоции невольно наполняли меня. Но я действительно не понимала. — Ты что сейчас сидишь в тюрьме?

— Как же тебе объяснить….., — он на несколько секунд задумался. — Вот для меня пример свободного человека — Будда. Или вот ходит по миру старик, нищий, оборванный, но счастливый. Вот он свободен. А я нет.

Я ничего не поняла из его слов. Будда — пророк. Его жизнь — миссия. По сути, он вообще не принадлежал себе. Старому оборванному нищему, вероятно больше ничего не остается, как наслаждаться тем, что есть. Ведь завтра может не оказаться и этого.

— У каждого свой путь….., — попыталась высказать свою мысль я.

— Да это так, — нетерпеливо перебил Виталик, — Но не каждый свободен.

Он частенько перебивал меня, не давал рассказать о своем мироощущении. Наконец я не выдержала.

— Знаешь, Виталик, ты хочешь свободы для себя, но отказываешь в ней другим.

Он посмотрел на меня удивленно, будто впервые увидел.

— Неужели?

Через год еженедельных встреч я поняла, какая нужна моему молодому человеку свобода. Весь этот год он нигде не работал. Жил на деньги отца. Целыми днями валялся в кровати, пил с друзьями и занимался сексом со мной. Виталик ничего не хотел слышать о семье, о детях.

— Я их боюсь, понимаешь?

— Кого?

— Детей. Они исчадия ада.

— Но каждый человек, — возражала я, бывает маленьким. Это один из этапов нашего бытия. Потом мы взрослеем и дети нужны для того, чтобы повзрослеть. Научиться заботе, доброте.

— Я еще сам маленький, — любил повторять он.

Время шло. Я смотрела на Виталика и понимала, что с этим человеком у меня нет будущего. Кроме того, родители, узнав, что девушка их сына старше его почти на десять лет…. В общем, они категорически сказали — нет.

— Ты не можешь понять меня, потому что не можешь знать, о чем я думаю.

Пятьдесят лет спустя, смотря на седовласого старика, я знала, о чем он думает. Знала, как прожил все эти годы.

Родители нашли Виталию жену. Не очень красивую. Не очень умную. Зато папа у нее оказался вторым секретарем местного райкома партии. С женой Виталик прожил тихо десять лет. А потом после смерти отца так же тихо развелся. Двое детей (сын и дочка) приезжали к нему по выходным до тех пор, пока не завели свои семьи.

И сейчас, смотря в усталые глаза старика, я знала, он запомнил меня не потому, что я была в его жизни, а потому, что однажды сказала фразу.

— Будда может пройти мимо, а ты и не заметишь его.

— Девушка, мы знакомы? — повторил тревожный вопрос Виталий.

— Не думаю, Виталий Иванович. С чего бы нам вдруг быть знакомыми.

— Вы знаете, как меня зовут?

— Знаю, — усмехнулась я, и прежде чем он успел еще что-то сказать, добавила. — Иногда Будда проходит совсем рядом. Незаметно.

Я оставила старика на скамье парка и пошла дальше. На самом деле у нас с Виталием много общего. Какими бы не были наши пути — мы оба сами по себе. Он так и не нашел ответы на свои вопросы. Так и не достиг желаемой свободы. А я……

Я ощущаю себя наблюдателем. Тем, кому доверено судьбой, смотреть и описывать. За прошедшие восемьдесят лет я не постарела. Просто выросла. И хотя одиночество, как и пятьдесят лет назад плетется по моим следам, я радуюсь каждому восходу. Я живу, а мир меняется. Мир меняется? Нет, он остается прежним. Меняют только декорации. По-прежнему — вечные ценности. И те, кто их отвергает. Остаются ищущие свободу. Только с началом миллениума, как мне кажется, их стало больше. Ищут. Ищут. А кто-нибудь нашел?