Sobolps — Ваня и Маша. Автор — Петр Крестников

ВАНЯ И МАША.

Глава 1. Молодая Семья.

Берёзки, сосны, трава и волшебная музыка птиц. Месяц май. Доброе, милое, тёплое солнышко греет полянки в дремучем лесу. Где-то рядом журчит ручеёк. Пчёлки нежно шуршат на цветах золотой мать-и-мачехи, на открытых цветах одуванчиков, медуницы. Чарующие ароматы наполняют вселюбящей ласковой сказкой прозрачный, призрачный, неощутимый таинственный воздух. Муравьиные лапки скребут под корой онемевшего сто лет назад, опустевшего древнего дуба.

Избушка…

…Четыре окна, дверь, порог, печка, дым.

Тлеет бывший костёр. Здесь живёт молодая семья.

Семья — Ваня и Маша.

— Самоварчик вскипел. Ваня, лучик, родной… Я соскучилась. Будем пить чай?

Сегодня она была в платье. Длинное белое платье в зелёный горошек скрывало её великолепные стройные ножки. До пояса, — русые, мягкие волосы закрывали всю спину. И, словно, светились, искрились, сияли. Играли с тенями, и тени скрывались в заветных, наивно-заветных местах. Пояс бережно подчёркивал хрупкую талию. Пояс… Из какой-то невиданной, лёгкой, невероятно-воздушной материи. Тонкие губы — голубые глаза, глубокие, как океан, в них как будто бы дверь, а за ней лабиринт. Дальше — звёзды и Небо. Бесконечная лунная тайна. Тайну видно лишь тем, кто «ещё».

Кто «пока» — невдомёк.

Деревянные фенечки… На груди, на руках и на бархатной шее.

Музыкальные пальчики.

Девочка.

Босиком по невинной пушистой траве.

— Солнышко… Милое, — ответил ей Ваня.

Улыбнулся игриво.

Он был в джинсах и в чёрной рубашке на выпуск. Короткие белые волосы. Ростом чуть выше её. Гладко выбрит и чист. Словно ветер — свободен и прост. Как высокая птица. Нагорный хрусталь. Не имеющий здесь ничего, кроме снов и тепла, исходящего прямо из сердца. Он был — сердце! Мечта! Тишина и покой. Ночь — уверенность в завтрашнем дне.

Их ждал дом. Лавочка, стол, кровать, шкаф и два простеньких стула. Огромный такой самовар, как из дедовых, или прадедовых сказок, толстенный огарок свечи, старовидная русская печь — в натуральную четверть жилого пространства.

Для поступи половички. Аккуратные, мягкие, тёплые, очень уютные. Древний, славный ковёр под столом.

Женский угол… Не видно совсем. То бишь, Машина кухня.

Великое множество разнообразнейших трав в виде веников по потолку. Запах — плавленый воск, зверобой и душица. И липовый мёд.

Деревянные кружки да ложечки, блюдца. Нарезка — печатные свежие рамки. Домашние булочки. Да. Так тепло и светло.

— Хорошо-то как, Машенька!

— Я старалась, любимый.

— Родная…

— Спасибо тебе.

— Милая. Добрая. Самая нежная девочка в мире. Моя. — Сказал лес за окном.

Улыбнулись.

— Всё слышит, проказник, — шепнул Ваня, глядя в тайгу сквозь стекло.

— Слышит. Видит. И знает. Наш. Батюшка — Лес. — Объяснила застенчиво Маша.

Посмотрела Ивану в глаза.

— Я люблю тебя, крошка, — донесла бесконечная лунная тайна до двери, сквозь Небо и Звёзды, сквозь весь лабиринт. — Я люблю тебя, крошка, ты слышишь?

— Да, конечно, я слышу, родной мой. Единственный. Нет ничего, кроме нас. Я и ты. Ты во мне. Всё внутри. Милый, я — это ты. Мне не нужно знать слов. Чтобы слышать тебя.

— Мой котёнок! Котёнок… Иди ко мне?

— Можно на ручки?

— Лапка… Лапушка… Маша.

— Ага.

После завтрака Ваня и Маша обычно ходили купаться. Здесь, в лесу было озеро. В мае, в речках вода ещё очень холодная, озеро на солнцепёке прогревалось буквально мгновенно. Вода в озере Вани и Маши была изумительной. Чистой. Кристально-прозрачной. Живой. И ничуть не холодной. Если только слегка… Освежающей… Бодрой… И нежной. Такой, как роса по утрам. Или как слепой дождь.

До самого дна в середине, Ваня, как не пытался, но так и не смог донырнуть. Хотя и нырял он отменно, уступая в таком виде игр — забав, вероятно, одним лишь русалкам.

По периметру озеро было укрыто от внешнего мира густым ивняком. Такой плотной — плотной, непроходимой, шикарной, надёжной стеной. Что само по себе уже великолепно и сказочно, нереально — красиво!

Они называли всю эту идиллию Морем.

Это было их личное Море.

Они очень любили Его.

Сначала поверхность воды потревожила Машина ножка. Круги… Водомерки попрятались в зону кувшинок.

— Щекотно, любимый! — Воскликнула девушка.

— Милая, не простудись, — сказал шуткой Иван.

— Я хочу как всегда! Помоги мне раздеться, родной.

Обнажённой она погрузилась по пояс, хихикнула звонко, вздохнула всей трепетной, зрелой, кудесницей — грудью и плавно, неслышно, как дикая нимфа из сказок, нырнула. Исчезла в объятиях гостеприимного Моря.

— Да… Это надолго, — подумал Иван.

И скользнул вслед за ней, вовсе не раздеваясь. В рубашке и джинсах. В надежде поймать жену там, в глубине. Под водой. Что, естественно, было не просто.

Они так играли.

Мужчина всегда ловил то, что навеки его. Женщине очень хотелось быть пойманной.

Море нежило Ваню и Машу. Желания, пусть даже самые невероятные и сокровенные, здесь для них исполнялись всегда.

Прошло время. И Море уже успокоилось. И водомерки покинули свои укрытия, побежали по зеркалу, по привычной глади, стеклу вековечно спокойного, тихого, мирного лона. Волшебной воды.

Ваня и Машенька всплыли у самого берега. Плавно и тихо. Не нарушив покоя природы. Словно единый живой организм. В жарких сладких объятиях и в поцелуе. Душа! Одно сердце на всех.

— Я дышу тобой, милый, — сказала она.

— Я дышу!

— А иначе… Нет смысла дышать.

— Это счастье?

— Нет. Жизнь. И другой просто нет.

— Просто нет. И не будет.

— Всегда.

— Навсегда. Её имя… Любовь!

Кудрявые ветки акации свисали над ними, когда они нежились под ранним утренним солнышком после купания. Золотая лужайка скрывала их неуловимые ласки от стайки задиристых маленьких птичек, которая бойко кружила, резвилась, звенела над Ваней и Машей, сгорая от зависти и любопытства.

Поспела клубника. Посыпались ландыши и незабудки. Влюблённые упивались дарами природы. Сам Батюшка Лес радостно хохотал, наблюдая за этим. Батюшка был доволен. И все Его дети, конечно же знали… О расположении Батюшки… К людям.

— Было здорово, Лучик! Пора, — шепнула она, поднимаясь с примятой травы.

— Впереди целый день. С добрым утром, родная!

Тропинка вела по лохматому тёмному ельнику, всюду рос папоротник и колючий шиповник. Ногам было очень легко, ступать мягко, холодную землю надёжно скрывала сухая хвоя.

— Я люблю это место, — сказала Маша Ивану. — Ты слышишь, как здесь звенит воздух? Словно тысячи маленьких радостных колоколов — колокольчиков, будто повсюду. Ах, какой здесь особенный воздух! Прозрачный. Мне кажется, я вижу весь лес насквозь. И тебя. И себя. И ещё… Что— то… Да. Да, то самое сердце, которое нам. Одно сердце на всех!

Он вёл её за руку, словно ребёнка.

— Ты красавица, Машенька. Ты — это всё! Остальное живёт только лишь для того, чтобы ты была счастлива. Крошка. Ему больше незачем жить.

Тропинку перебежала маленькая зверушка. Вскарабкалась проворно на ёлочку, разместилась там, на толстой выгнутой ветке. Не высоко. Прямо на уровне человеческих глаз. И захлопала лапками, словно приветствуя старых знакомцев.

— Лялька! Лялька! Смотри, Ваня — Лялька, — воскликнула весело Маша.

— Наша белочка, Солнышко, Машенька… Будто ждала. Ах, какая лапулька!

— И не просто ждала. Я же вижу… Скучала! Малышка. Давай подойдём?

— У меня для неё даже кое-что есть, — загадочно произнёс муж.

Подмигнул и полез в карман джинсов.

— Да это орешки! Лесные орешки, ещё с прошлой осени. Ванечка, милый, какой же ты всё-таки… Чудо! Специально ведь нёс для неё. Даже мне ничего не сказал. Мой молчушка.

Едва касаясь, игриво, почти не заметно, девушка поцеловала его прямо в губы, погладила по голове и могучим плечам, опустила стыдливо глаза.

— Промокли вот только. Немного, — с досадой буркнул мужчина.

— Стали мягче, родной. Ляльке точно понравятся. Ну…

Она взяла несколько штучек с ладони Ивана, подошла к стволу ёлки, протянула гостинец зверьку. Белочка вмиг оживилась, завиляла хвостом, растопырила носик, лизнула Машину руку, разместилась на ветке трапезничать. Молодая хозяюшка. Рыжая шалунишка.

— Лялька… Лялечка… Ля-ля, — шептала Машенька, смело играя своим тонким пальчиком с ушками, хвостиком и мокрым носиком белочки.

Ваня гладил жену по спине, широко улыбаясь. Так мило!

— Знаешь, когда-то очень давно, ещё в прошлой жизни, до леса, я думала, будто все белки на свете живут только в клетках. Крутят всё время колёса. Смешно? — Спросила Машенька Ваню.

— Пока ты кормила её, я практически высох. Ты хочешь орешек? У меня ещё чуть-чуть осталось.

— Нюю… Зайчушик, ты мне не ответил.

— Смешно? Нет, малыш. Это… Это печально. Белочки… Посмотри на них, крошка. Разве можно их… В клетку? Даже думать об этом и то… Как-то нехорошо.

— Улыбнись, мой хороший. Прости. Я, наверное, сделала больно. Тебе. Милый, я не хотела.

— Орешек…

— Спасибо! Ммм… Как вкусно! Скажи, я похожа на белочку, да?

— Бело… Машенька… Ты моя самая лучшая белочка. Слышишь? Иди ко мне, детка!

— Поцелуй меня, сладкий? Хочу тебя. Ты…

В ельнике было немного прохладнее, чем на полянке у Моря. Птичек здесь почти не было. Только где-то в глуши трещал дятел. Светило спряталось. Тихо. Покой.

Как избушка…

…Четыре окна, дверь, порог, печка, дым.

Покой — Родина.

За ельником располагался неровный, глубокий, практически непроходимый овраг. Тот овраг населяло огромное множество сов. И поэтому Ваня назвал это злачное место «Совиным Оврагом». Название так и вошло в обиход. По осени этот «Совиный Овраг» был богат на опята. Опята росли здесь повсюду. Пеньковые, ровные, с толстыми ножками, чистые. Они покрывали деревья и землю, коряги, поленья, и, даже опавшие мёртвые ветки. Их не нужно было искать. Ходить с палочкой. Раздвигать листья. Урожай каждый год был великим. Грибочки здесь завсегда собирали мешками.

По весне, как раз в мае, «Совиный Овраг» превращался в реальное дивное царство сморчков. Ваня с Машенькой очень любили ходить по грибы.

Как известно всем, днём совы спят. Бесцеремонно будить ночных тружениц было не вежливо.

— Мы пойдём туда тихо, как тени, — шепнул Ваня любимой.

— Как интересно… Как тени? Забавно.

— Всё равно у нас нет ни лукошки, ни сумки. Мы просто посмотрим на них. Хорошо?

— На сморчки? — Удивилась жена.

— Как же мимо пройти? Поздороваться нужно хотя бы. Мы же с ними — друзья!

— Ваня, Ванечка! Ты, как ребёнок. Любимый. Дитёнок совсем. Скажешь тоже: «друзья». Я согласна. Конечно, пойдём.

— Вот и славно. Моя. Моя «взрослая» девочка.

— Нюю. Я не взрослая, Ваня! Маленькая… Беззащитная… Хрупкая… Я — твоя крошка! Забыл?

— Лапка, мы уже рядом. Мы — тени. Давай помолчим.

— Всё, молчу. Молчу, Ванечка. Тише травы.

— Зайка, следуй шаг в шаг.

— Да, да, да…

Вероятно, «Совиный Овраг» был когда-то рекой. Руслом древней таёжной реки. Время зло изменило его внешний облик. Но осталась нетленной душа. Душа некогда чистого, животворящего, радостного водоёма. Невзирая на то, что на первый взгляд, это место казалось суровым, коварным, мрачным и неприветливым, может быть, даже кошмарным… «Совиный Овраг» был спокойным, уютным и добрым. Иногда так бывает. Когда что-то грозное, жутко тревожное вдруг превращается в мирную детскую сказку. «Совиный Овраг» был волшебным. «Совиный Овраг» был живым. И Машенька с Ваней, конечно же, знали об этом.

Спускаться в его непролазную глушь было делом нелёгким.

Повсюду, словно застывшие змеи, прямо из-под земли, торчали корни усопших деревьев. Сумрачное подземелье. Сырость и паутина. Седой с плесенью мох. Похожие на безобразных, хищных чудовищ, коряги. Колючий кустарник, следы буреломов, труха под ногами, тропинки…

…Как странно, — тропинки. Чьи… Чьи?

Неужели какая-то тайна? Опять. Как приятно быть «в теме», когда темы нет.

Здравствуй, опытный мир!

Добрались до самого дна обращённого русла. Присели на брёвнышко. Так затаились.

— Слышишь, Ваня, — шепнула на ушко любимому девушка, — здесь комаров совсем нет. Как-то странно. Лес и сырость, а комаров нет. Почему?

— Нехороший, отчаянный знак, моя милая девочка, — нехотя, даже с какой-то опаской, ответил Иван. — Старики говорили: «коль комаров нет, значит, гиблое место», малышка. Только ты не пугайся, родная. Возможно, давление здешнее им не подходит. Хотя…

— Что хотя, мой хороший?

— Ещё может быть газ. И лучи. Излучение может. Но тебя это пусть не тревожит. За нас… За нас Батюшка Лес! Мы здесь, крошка… Свои!

— А-ааа, понятно! И всё-таки, как не печально, но здесь так красиво! Иванушка, здесь так красиво!

— Любимая, да. Здесь свой мир. Ни на что не похожий. Свой древний опытный мир.

— Мир грибов?

— Что-то типа того. Все грибницы живые. Все умные. В них есть душа. А грибы — только то, что снаружи. Смотри, сколько их!

В этот самый момент, девушка удивлённо заметила, сколько сморчков окружало их со всех сторон. Больших, малых, красивых и неказистых… Гордых, увесистых, сильных, настойчивых и обделённых. Сморчков — родителей и их детей. Внуков и стариков. Целое государство! Несметные полчища! Блиц!

— Огого! — Воскликнула Маша в восторге.

— Тише, тише, красавица. Совы спят. Помнишь? Тс-ссс…

— Да, да… Помню, Ванечка. Помню, родной мой. Молчу. Всё же, сколько их здесь! Это ж надо!

Иван засмеялся в ладони.

Птах огромный стряхнулся с корявой берёзы. Зашуршала сухая листва от нечаянного сквозняка. Сквознячок колыхнул невесомое девичье платье. Щёчки Маши покрылись стыдливым румянцем. Обет молчания был непокорно расторгнут.

— Чего ты смеёшься? Неловко, — сказала она. — Ведь они же всё видят.

— Всё видят и слышат, родная. Ты самое милое, нежное, тёплое солнышко. Машенька. Звёздочка ясная. Сон мой. Мои чудеса.

— Дурачок. Я соскучилась.

— Очень?

— Смешной.

— Ах ты, кошечка! Как же грибы?

— Да, грибы. Как же нам с ними быть?

— Может так: «от нашей сказки им станет немного теплей?»

— Мой хороший. Любимый. Я здесь!

— Маша… Машенька… Ма–ша!!!

Как это ни странно, но выбраться из подземелья — оврага, оказалось значительно проще, чем спуститься в него. Сверху был свет, а внизу — темнота, на свет всегда легче, наверное, — это закон. Кроме того, все коряги — безобразные хищные чудища, и труха под ногами, и, даже следы буреломов, вдруг стали какими-то близкими, невероятно знакомыми, тёплыми, словно родными. Овраг стал простым, беззащитным и трепетным. Как всё вокруг. Волшебство. Ощущение невероятной свободы и лёгкости. Словно полёт по просторам вселенской любви.

За «Совиным Оврагом» Машу и Ваню ждала «Седьмая Поляна». Чудесное, великолепное, очень красивое место. Зачем Ваня назвал ту поляну «Седьмой» никому не известно. Иван давал имена всем местам в заповедном лесу. Маше нравилось это. Так ей было удобно. Игра. Как и, собственно, вся эта жизнь.

Выбравшись из темноты на яркий солнечный свет, они вдруг увидели нечто…

…Словно гном, только гриб… Да, — сморчок. Высотой в человеческий локоть. Выскочил вдруг по заветной тропинке с оврага, оставил там что-то… И тут же исчез.

Ваня с Машенькой переглянулись и… Мигом, — туда.

Перед ними стояло лукошко и сумочка из бересты. Сумочка и лукошко, переполненные распрекрасными, свежими, чистыми, аккуратно нарезанными грибами.

Так вот чьи это были тропинки!

Теперь тема есть?

С благодарностью. Низкий поклон тебе. Разлюбезный дружище. Дружище — «Совиный Овраг».

В это волшебное время года «Седьмая Поляна» благоухала. Поляна была довольно просторной, как дикое поле. Травы её волновались. Цвёл каждый её миллиметр. И каждый её миллиметр, каждый гребень волны приносил людям радость. Разноцветье места возбуждало восторг, разжигало веселье и вольные, самые вольные, сокровенные, можно сказать даже дикие мысли и помыслы.

Там, в груди, в потаённых её закутках, разгорался огонь. Пламя жгло изнутри, вырывалось наружу, искрило улыбками, сладкими жестами, прикосновением к магии чистых природных, абсолютно естественных чар.

Это было само естество.

— Милая Машенька! Если бы мир был моложе, он был бы таким, как во сне. Да, родная? — Спросил трепещущим голосом Ваня, вдыхая поляну своей необъятной душой.

— Ванечка! Лучик мой солнечный! Мир и так очень молод. Ведь молодость мира — есть мы. Ты и я. То, что будет потом. Мир — младенец. Он в нас.

— Ах, любимая! Как ты сказала!!! Ты — хрупкая, нежная, слабая, беззащитная девочка. Машенька… Лепесток незабудки. И… Ты — сама мудрость. Наверное, мудрость не может быть крепкой и сильной. В ней есть пустота. Или пустоты нет?

— Пустота — это роскошь для мира. Мир скромен, Иванушка. Скромен и прост. Как любовь.

— Как моя роса… На твоих глазках, зайка.

— Как цветы на моей голове. Как венок. Как венец! Если их собрал ты.

— А душа — это «всё» и «ничто». Словно сердце. Одна на двоих.

— Мы и мир, и вселенная. Всё внутри нас. Больше нет ничего. И не стоит искать.

— Мудрость — это тогда, когда лепесток незабудки сильнее войны!

— Война? Война… Что это, Ваня?

— Это то, что вне мудрости, лапушка. Это тебе не грозит.

— Как забавно, любимый.

— Улыбайся, хорошая. Счастье. Ты — счастье! Я рядом. Я буду смотреть.

— И желать, и жалеть, и гореть. Твоё счастье, Иванушка. Знай: без тебя его нет.

— Кошка…

— Да.

— Тогда кошечка, Маша!

— Единственный! Кошечка хочет, чтоб ты её просто погладил.

— Действительно, милая… Скромен. И прост.

— Никакой пустоты.

— Всё исполнено смыслом.

— Бессмыслицы не существует.

Над поляной беспечно летали бабочки и стрекозы. Высоко в небесах парил зоркий палевый коршун. В травах прятались мелкие, — мыши и суслики, лишь изредка выбираясь из норок, устав от дремоты и долгого томного, скучного дня. День стремился к обеду. Машенька с Ваней уже возвращались домой.

— Будет супчик, салатик и праздничный пышный грибной пирог с чаем, — объявила она. — Варенье — клубника со льдом. Как тебе?

— Ммм, так здорово, лапка! — Воскликнул мужчина.

И даже не стал уточнять…

По какому же, собственно, поводу…

Праздник?..

Праздник был здесь всегда.

Существуют причины, по которым становится больно заглядывать в прошлое. Небеса слышат наши слепые вибрации только тогда, когда есть проводник. Поводырь для слепого невидим. Ощутим лишь тогда, когда сам слепой в этом нуждается. Яма — гора наизнанку. Падение — взлёт.

Неужели мы знаем о том, чего нет?

Что случится с тобой, когда наша печаль превратится в октябрьский дождь?

Будет джаз?

Или дождь вновь убьёт… Электрический снег?

Может, нас уже нет?

Каждый день мы рисуем абстракции странных картинок в неведомых снах. В блудных снах наяву. И никто не спасёт. Не придёт помолиться за нас.

Кроме блудной души.

Наверное, эта душа уже здесь. А иначе никак. Просто хочется жить.

К вечеру, с местного пастбища, вернулись козочки. Ваня и Машенька звали их плавно — Масяньки. Масяньки пришли как всегда, с молочком.

Чёрная кошка Багира укромно ютилась на печке. Рыжий кот Гугенот уже спал на ковре под столом. Огромный ротвейлер Клыкан ещё что-то ворчал в своей будке. Но рык его был совершенно не грозным. Довольным и сладостным. Так Клыкан убаюкивал кур, что никак не могли успокоиться в ветхом чулане. Пчёлки спрятались в ульи.

С тёмным временем суток!

Всех…

Всех.

Глава 2. Лунные Эдельвейсы.

Когда в заповедном лесу начинало смеркаться, когда в небе над ним загорались неяркие, самые первые звёзды, Ваня с Машей, обнявшись, садились на лавочку, возле порога, прямо на улице. Прямо под самым окном.

Они ждали филина Филю — вечернее местное чудо. Ночного хозяина. Сторожа пасеки. Преинтересную птицу.

Она вылетала из чёрной дубравы как — раз на закате. Едва только солнышко пряталось за горизонтом. Точь — в — точь, словно по расписанию, как на работу, на службу. Людей этот факт веселил. Каждый правильный погожий вечер — почти ритуал.

Чуть разглядев в небесах силуэт своего постояльца, Ваня с Машей смеялись до слёз. Это было реально забавно!

Огромный, с размахом крыльев не меньше двух метров, величественный тёмный хищник, летучий ночной исполин, облетал горделиво хозяйство дозором и плавно, беззвучно садился у самого крайнего, дальнего от избы улья.

При этом Клыкан забивался в свою конуру, словно малый незрячий щенок. И молчал, как трусливая мышь. Могло показаться, что в эти минуты, свирепый Клыкан вообще не дышал.

Уважение. Стало быть. Субординация.

Надо же! Как у них всё обустроено! Прямо — таки чудеса…

Филя долго стоял и осматривал всю территорию, слушая своих грызунов, оценивал с видом профессора — исключительно важной персоны, охотничье место, — угодья. Затем очень смешно и нелепо вдруг начинал танцевать. Прыгать с лапы на лапу. Готовиться к пешему ходу, осмотру владений. И… Только после такой вот серьёзной разминки, он начинал свой вечерний сеанс.

Гулял деловито по пасеке, заглядывал пристально под каждый улей, ловил ушками и реагировал на каждый сомнительный шорох. Искал. Церемония продолжалась сравнительно долго. Наверное, около часа.

Такое партнёрство, естественно, было выгодно людям и пчёлам. Всем известно, что мыши вредят пчеловодству. Причём, вредят очень серьёзно. Иногда, даже катастрофически тяжко вредят.

Филя одним своим видом отпугивал мышек от пчелосемей.

В этом смысле он был эффективнее кошек и разных заумных, уже человеческих, изобретений — уловок. Он был настоящим охранником и санитаром.

Закончив осмотр, убедившись, что всё здесь в порядке, охранник довольно, но очень недолго, рыл землю когтями. А дальше — взлетал! Это не описать. Нужно видеть…

Такой изумительный трюк — зрелище на ура. Оставалось лишь хлопать в ладоши и звонко кричать лесу — «Бис».

Словно тяжёлый ядерный бомбардировщик, Филя смешно разбегался, махая крылами всё чаще и чаще. Иногда спотыкался и падал. Кряхтел. Возвращался в исходную точку разбега. Всё повторял. Так по несколько раз. Пока, наконец, не отрывал своё грузное тело от «взлётной площадки», не подбирал под себя дюже несимметричные «шасси».

Именно таким образом, выполнив до конца свою миссию, филин Филя покидал Машу с Ваней, исчезая бесследно в своей бесконечной родной темноте. Оставляя после себя целый сад, или проще — букет самых разнообразных смешливых эмоций. Положительных. На…

На волшебную ночь…

— Милая моя нежная звёздочка, — шепнул Иванушка Машеньке, когда стало темно. — Я люблю тебя, сладкая крошка!

— Я тоже люблю тебя, Ваня. Родной мой. Кусочек, — ответила девушка. — Знаешь, с тобой так тепло! Почему?.. Бывает холодно, а?

— Кошечка ненаглядная. Ясная. Холода нет, — заявил, улыбаясь, мужчина.

— Как же нет?

— Мы придумали холод, родная. Чтобы понять, что бывает, когда нет тепла.

— Ваня, миленький, Ванечка! Я тебя не понимаю.

— Это физика, девочка. Минус 460 градусов по Фаренгейту. Так называемый «ноль». Абсолютный ноль. Машенька. Это тогда, когда тепла нет. Вот, что мы называем в реальности холодом. Детка, это иллюзия. «Холод» — слово.

— Ммм. Зайка, как интересно! А что же тогда с темнотой?

— Тоже самое, Маша. Её просто не существует в природе. Существует отсутствие света. И всё.

— Всё? Как странно, любимый.

— Ничуть. Лучик света врывается в тёмную комнату и освещает её. Темноту невозможно измерить без света. Свет — реальность. А тьма… Это просто отсутствие обыкновенной реальности. Люди всё время пытаются объяснить себе то, чего не существует. Поцелуй меня?

— Да.

Её губы коснулись его плеча. Нежно. Потом шейки… Ушка…

— Зло… Это только отсутствие нашей любви и добра, — шепнул он. — Маша, зла… Его нет.

— Ты такой умный, Ваня. Скажи мне, откуда ты всё это знаешь? — Спросила она.

Муж опять улыбнулся.

— Когда я был маленьким, радость моя, я немного читал про Альберта Эйнштейна.

Влюблённые соединились в объятиях, в пламенном поцелуе.

Над избушкой запел соловей. Музыка его обворожительных трелей стала новым дыханием ночи. Таёжной ночи, короткой, как миг, словно выстрел. И, в тоже время длинной, сокрытой от лучиков солнца, как вечность.

На озере — свой грандиозный оркестр — лягушки! То печально, то жалобно… То воинственно и горделиво… То мощным хором, то поодиночке. Или заплачут, как струны гитары. Или вдруг засмеются, — клоуны в цирке.

Проснулись совы: «у — уух! Охо — хо! А — ахха»! С разных мест. Отовсюду.

Дивному буйству великолепных созвучий без устали вторило эхо. Акустика. Неповторимый волшебный концерт. Мириады цветов в виде, образе звуков, неуловимых вибраций, язык вселенной, язык колыбели ребёночка — нового года. Язык нашей весны.

Прямо над лесом появилась луна. Огромная, красная, сытая и неприступная. Как всегда молчаливая, строгая. Звёзды россыпью — по всему небосводу.

— Смотри, Иванушка… Ковшик! «Большая Медведица»! — Сказала Машенька. — Видишь? «Звезда Полярная»… Как мне с тобой хорошо!

Он погладил её по руке. Поцеловал каждый пальчик. Подул нежно на чёлочку.

— Сварга, — произнёс еле — слышно.

— Сварга?

— Да. Сварга. Сварга — небесное царство. Это звёздное небо, вселенная, млечный путь. Вращается вокруг «Полярной Звезды». Вращение называется «Кругом Сварога». Полный такой оборот происходит за 25 920 лет. Земных лет, моя милая девочка, только представь!

Двенадцать эр зодиака, по 2 160 лет в каждой эре. Сварог — незримый владыка вселенной. Это он и вращает Сваргу. «Полярная Звезда» — центр циклона. Мы — Сварожичи, Маша!

— Как интересно, любимый. Сварожичи… Классно. А вон «Малая»… Тоже «Медведица». Яркая — яркая. Ярче других. И… Как будто мерцает.

— Небесная Корова Земун! — Обозначил мужчина. — Из — за неё в Индии, и во многих других странах мира, корова считается священным животным. Согласно древним ведическим письменам, корова подарена людям Богами из космоса, и не имеет земного происхождения. По легенде, Бог Род призрел тьму, сотворил Бога Ра, и, стал свет. Затем Род породил Священную Корову Земун. Из её вымени разлилось молоко. Молоко стало нашей галактикой. Галактика — «Млечный Путь». «Млечный», — значит, «молочный».

— А, правда, что нашу кормилицу, Матушку — Землю ещё зовут Тетрой?

— Ты знаешь все эти легенды?

— Чуть-чуть. Тоже с раннего детства. Тетра — третья от Ра?

— Да, любимая, здорово! Не ожидал, — муж обнял жену ещё крепче, нежнее, коснулся ресничек, посмотрел в глаза прямо, уверенно, с ярким восторгом. — Тетра живая, — сказал он ей твёрдо, без тени сомнения. — Тетра живая! Это не просто какой-то бездушный предмет. Наша Тетра — разумный живой организм. Он реально способен страдать и болеть. И сопереживать. И любить. Он боится, когда ему страшно. Смеётся, если смешно. Плачет горько, когда мы его обижаем. И, сейчас Тетре плохо. Она в тяжелейшем болезненном, кризисном состоянии. Ей не хватает любви. Человеческой. Нашей. Многие… Многие, Машенька, не относятся к нашей кормилице бережно, как к родной матери. Концепция власти — покорность природы. Для тысяч и миллионов, а может быть и миллиардов наших сестёр и собратьев, Земля представляет собой лишь источник физических благ. Лишь бездушный источник, с которым, — «всё — всё», — что угодно! Это «всё» убивает планету. Её тонкую психику. Её психею. Её ЦНС… Маша, милая Машенька, мы рубим сук, на котором сидим. Посмотри дальше нашего Батюшки Леса. Вокруг. Это мы убиваем Её!!!

Из глаз девушки брызнули слёзы.

— Зачем ты так, милый? Мне больно! Зачем?

— Прости, крошка… Прости… Не хотел.

А все звёзды смотрели на них, как на Ангелов. На своих несмышленых, наивных, любимых детей. Как на звёздные сны, что спустились с небес. И теперь… Здесь, на грешной Земле просто очень скучают и ждут. Возвращенья домой. В свою мирную, добрую лунную сказку — обитель. Опалённое правильным бременем время. Следы влажной поступи на зеркалах. На кривых зеркалах. Зазеркалье… Ладонь.

И какой-то немыслимый, незабываемый траурный цвет. Изнутри.

Цвет росы с молоком. На губах.

Или цвет вовсе несуществующей здесь пустоты.

Ты… Ты… Ты…

Все сокровища здесь.

Слёзки девичьи кончились, Машенька вновь улыбнулась любимому.

— Ваня? Ваня. Родной мой. Хочу быть с тобой. Навсегда.

— Навсегда! Навсегда! Навсегда!

По чёрному небу скользнул метеор.

— Вау! Как здорово! Это примета такая, — сказала жена.

— Значит, наше желание обязательно сбудется, зайка.

— Конечно, любимый, иначе быть просто не может.

— Не может.

Он поправил две фенечки на её тонкой шее. Она грациозно склонилась к нему.

— Маша. Машенька… Машенька… Маша, — повторял он, на время забыв все другие слова.

— Ваня! Ванечка, ты не заметил, что каждая ночь, словно новая неповторимая жизнь? Как поёт соловей! Ночь исполнена тайной желаний. Таких странных желаний, таких сокровенных, о которых днём даже и не помышляешь. Ночью будто бы стрелы незримые… Неощутимые… Жгучие, правда, как искры костра. Они прямо из самой груди. Я сгораю от нежности. Лучик родной. Без тебя, меня нет.

— Ночь, как ты, моя милая кошечка. Без тебя нет вообще ничего. Без тебя всё теряет свой смысл. Ты — вселенная! Ты — бесконечность! Никаких наук больше не нужно. Я люблю тебя! Ты — мой единственный мир.

— Это гномы хранят Соломоновы тайны. У нас тайн не будет, родной. Если я — твой единственный мир, то я вся для тебя. Я твоя, мой Иванушка. Вся. Без остатка. Твоя.

— Знаю, солнышко. Счастье… Оно — мы и есть.

— Да. Да. Да. Хочешь, лучик?

— Иди ко мне, сладкая девочка. Я очень, очень соскучился.

— Ты… Ммм…

— Я здесь.

— Зайчик! Как хорошо!

— Всё в надёжных руках.

— Нас никто никогда не найдёт.

— Мы система.

Луну скрыла огромная чёрная туча. Короткое время. Час икс. Экзотическая полутьма. Танец. Вальс для двоих.

Вальс унёс Ваню с Машей в избушку. В постель. Они крепко уснули.

Маша увидела сон…

…Словно эта волшебная ночь наяву всё ещё продолжалась. Девушке снилось, как будто она не спала, а лишь только сомкнула реснички, как в дверь постучали. Тихо-тихо, украдкой, почти, что не слышно: «тук-тук». «Тук-тук-тук».

Хозяйка присела на ложе, сбросив с себя одеяло, посмотрела на мужа, убедилась в том, что любимый её сладко спит, не решилась тревожить. Только поцеловала его нежно в щёчку, укрыла заботливо плечи и руки, погладила по голове, улыбнулась и встала с кровати на коврик. Накинула лёгкую чёрную маечку на обнажённое тело, отпила из кувшина глоток молока, осторожно, на цыпочках, подошла к двери. Спросила:

— Кто здесь?

На пороге, за дверью послышался шорох, и старческий голос ответил:

— Сестрица, открой.

«Кто бы это мог быть? В это время»? — Подумала Маша.

Но не испугалась. Открыла и вмиг очутилась на улице. Ночью под яркой, дикущей Сваргой. И Сварга была яркой настолько, что всё было видно. Как днём.

Перед ней стоял тот самый гриб, или гном. Тот сморчок, высотой в человеческий локоть. Который встретился Маше и Ване вчера, на заветной тропинке в «Совином Овраге». Который оставил лукошко и сумочку из бересты — угощенье от Батюшки Леса.

— Не пужайся меня, дорогая сестричка, — сказал сморчок, улыбаясь, — меня все зовут Опекун. Это кличка, конечно, но это не важно. Тебя ждут в «Совином Овраге». Ждут прямо сейчас. Вот… Прислали меня. Ты же хочешь узнать нас поближе, ведь так? У нас есть тебе, что показать. У нас много чего… Пойдём, а? Будет весело, Маш. Я пришёл за тобой.

Машенька удивлённо захлопала глазками, открыла ротик, присела на корточки, однако не потеряла дар речи.

— Узнать Вас поближе? — Заговорила она, — интересно. Кого это «вас»? Разлюбезный… Как? Да… Опекун. Кого это «вас», уважаемый гриб, если не ошибаюсь?

— Нет, нет, нет! Да, я гриб. Безусловно, я гриб. Хотя, что в этом мире живёт без условий? Сомнительный, крайне сомнительный, спорный вопрос, скажем так, — тараторкой ответил ей гость. — Мы народ. Народ Батюшки Леса. Большая семья. Дружный родственный кол-лек-тиф. Во как! Точно. Ага.

— Дорогой Опекун! Вы меня интригуете. Организация: «Лесные братья»? Ага? — Передразнила гриб девочка, — или галлюциногены? Что за чудо-пирог получился из Ваших подарков!

— Почему «братья», красная девица? Есть у нас и сестрички. Нас много. Мы разные. Никаких «организаций». Семья! Самая, что ни на есть. Пойдём… Пока звёзды ещё не погасли. Пойдём, Маша, не пожалеешь.

— А как же Иванушка? Как я одна? Без него?

— Не тревожься, сестрёнка. Он так сладко спит! Пусть поспит, не будить же его. А когда он проснётся ужо, даже раньше, ащё на рассвете… Ащё на рассвете ты будешь в его колыбельке. Он ничего не заметит. Это я, Опекун, обещаю. Моё слово крепче любого закона. Сама убедисся. Пойдём?

— Чудеса!!!

— Так и есть. Чудеса. Кто бы спорил. Однако.

Опекун взял Машу за руку и повёл по траве прямо к морю. Ножкам было прохладно, трава уже стала достаточно влажной, но это было приятно и романтично, их путь лежал прямо на север, главная звезда мироздания горела как никогда очень ярко.

Войдя в лес по укромной неведомой тропке, девушка с умиленьем заметила, что все деревья и даже кусты, в знак приветствия, отдают ей поклоны. Склоняются ветви, верхушки, и тропка при этом становится шире, и светится странным, каким-то неоновым, ласковым светом. Девочка отчётливо слышала голоса, голоса эти были повсюду, в глуши, и, совсем где-то близко, Машенька понимала язык, на котором они говорили. Лес жил. Лес жил своей бурной сумрачной жизнью. Это было безумно и невероятно, но это было реально и буднично, обыкновенно, как фокус, который у всех на глазах раскрывает факир.

Очень скоро они вышли к озеру. На небольшую полянку, полянку у самой воды. И тогда Маша услышала девичьи голоса, женский смех и загадочный плеск. Плеск воды. Словно кто-то играл, как на городском пляже. Машенька поняла, — это были русалки!

Очарованная уникальным ночным созерцанием девушка, отпустив руку гнома, как под гипнозом, как в трансе, вошла в море по пояс. Присела. Вода покрыла её загорелые плечи. Русалки заметили гостью. Ничуть не смутились. Приветливо, жизнерадостно окружили её.

Их было много.

Все улыбались.

Все были открыты.

Девичьи обнажённые тела неземной красоты будоражили воображение, завлекали парящие помыслы, самое сокровенное «то», что живёт в глубине неизменного тайного, женского эгоцентризма. Всё «то», что «нельзя».

Машенька оторвалась ото дна и легко поплыла, как она это делала с мужем. Свободно, весело, непринуждённо. Русалки поплыли за ней. Чешуя и хвосты — плавники стали явью.

Заплыв продолжался недолго.

Чьи-то нежные руки обняли её со спины. Одна из русалочек подплыла спереди. Посмотрела тревожно в глаза девочке-человеку. Страстно, долго, настойчиво, и…

…Во взгляде русалки жила неизвестная Машеньке сила и власть.

Власть стихии.

Царицы.

Воды!

Откуда ни возьмись, над Ваниным озером, вдруг завис огненный шар.

— Шаровая молния! — Назойливым жутким эхом пронеслась по русалкам догадка.

Машеньку в тот же миг отпустили. Девочка испугалась и поплыла в сторону берега. На берегу, было видно, её всё ещё ждал Опекун. Но сейчас это Машеньку не волновало. Она плыла быстро, быстро и без оглядки, на сколько хватало способностей, — спортивного мастерства.

Над водой прозвучал оглушительный взрыв. Огненный шар разорвался на тысячи мелких светящихся точек. Великое зарево ослепило доступное взору пространство. Словно звёздное небо спустилось на Ванино море и Батюшку Лес. Звёздочки-точки рассеялись в воздухе. На минуту застыли.

Минута молчания!

Застыло время, застыла вселенная, остановилось движение, прервался жизненный цикл.

Новый цикл — звон колокольчиков. Странная, лёгкая, неуловимая музыка. Аналог вибрации ОУМа в духе «смотрящего» всех Демиургов. Галактика — «А» — инквизиция. Новое солнце — «БС» — старый Храм.

Звёздочки-точки превратились в очаровательных бабочек. Разумеется, белых. Снежинки. Зима — снегопад. Вихрь — осколки вчерашнего дня. Неразумные мысли о будущем. Вакуумный штиль. Озеро стало пустым и холодным.

Машенька вышла на сушу.

Это кончился сон. За окошком светало. В чулане кричал самый ранний петух.

Маша вставала всегда очень рано, с восходом солнца, — привилегия доброй хозяйки. И в этот раз, без труда открыв сонные глазки, она обнаружила всё, как обычно, что лежит у себя на кроватке, под одеялочкой, в жарких объятиях спящего мужа.

Девочка улыбнулась, поцеловала Иванушку в носик, одним привычным движением выскользнула на «свободу», очутилась на коврике, возле стола.

Образы сна ещё бурно игрались в её подсознании.

— Надо ж такому почудиться! Экое дивное диво! — Прошептала она. Тут же в шутку добавила: «А Опекун своё слово сдержал. Молодец»!

Засмеялась неслышно.

Обнажённой по дому она никогда не ходила. Поэтому в первую очередь руки её потянулись к одежде. К той самой маечке чёрной, в которой она…

— Что за шутки? Так… Так не бывает!!!

Майка была насквозь мокрой, хоть прямо сейчас выжимай.

— Это уже не игрушки, — твёрдо и даже немного жестоко сказал Маше внутренний голос.

Она быстро накинула лёгкий халатик, выбежала на улицу, с мокрой майкой в руках. Во дворе её ждал новый сюрприз? На пороге стояла огромная корзина, полная свежей, спелой, сочной клубники, мешок ещё живой рыбы, — карасики и сазаны, и великолепный роскошный букет невиданных, незнакомых, неизвестных местной природе волшебных цветов.

— Лунные Эдельвейсы, — услышала девушка голос.

Огляделась…

Вокруг никого.

Так и есть чудеса!

Клыкан выбрался из своей будки. Заспанный и ленивый. Громко-громко зевнул, завилял обрубком хвоста, радуясь встрече с хозяйкой.

— Эх ты, горе-охранник, — сказала ротвейлеру Маша, — проспал? Всё проспал.

Пёс, не понимая, о чём идёт речь, в чём его, собственно, упрекают, склонил отчаянно голову, выражая тем самым своё недовольство, дважды крайне невежливо фыркнул.

Машенька махнула рукой на собаку и пошла, вешать майку, сушиться. Место для сушки белья находилось поблизости, здесь, за куриным чуланом.

Возвращаясь обратно, в избушку, девочка встретила Ваню. И, даже, слегка испугалась. Внутри, в самой груди, зажглось необъяснимое чувство вины. Взгляд её опустился стыдливо.

Ваня был в одних джинсах, только-только проснулся. Ласково улыбнулся супруге, нежно обнял её.

— Любимое, милое солнышко! Доброе утро, родная. Как спалось, моя кошечка? — Спросил заботливо муж.

— Здравствуй, Иванушка. Всё хорошо, — ответила Маша.

Застенчиво спряталась от поцелуя.

— Играешь?

— Ммм. Да.

— Люблю. Крошка. Очень соскучился.

— Я тоже, Лучик. Я…

Машенька соображала… Как объяснить появление столь необычных и щедрых подарков?

— Тебя что-то печалит, зайчонок?

— Нет, нет. Только вот…

— Ты о том, что лежит на пороге? — Прервал её грустные мысли супруг. — Не тревожься, любимая. Это дары от грибов. От русалок и Батюшки Леса. Гостинец лесного народа. Тебе. Он тебя очень любит. Знаешь, солнышко, я видел сон! Удивительный сон! Хочешь, всё расскажу?

Словно камень с души!!!

Машенька с облегченьем вздохнула, посмотрела в глаза любимому мужу, страстно поцеловала его, засмеялась. Сквозь смех прошептала:

— Не надо. Хороший. Мой. Тёплый. Кусочек. Я вся… В твоих снах! Ты — мой сон…

Глава 3. Сабуровка. Лялькин пруд.

Пошёл слепой дождик. Весной это часто бывает. Приятный и тёплый. И ясное небо. Без туч. Без единого облака. Краешек красного солнца уже появился над соснами. Над верхушками сосен, столетних дубов и мохнатых елей — великанов. Здравствуй, Ра! Новый день.

Ночных птиц заменили открытые, развесёлые птички дневные. Даже запахи стали другими. Всё проходит. Следы? Может быть. Только где они? Здесь. И сейчас.

Кто их будет искать, если всё хорошо?

Следопыты исчезли бесследно…

Опять каламбур. Зато чисто, светло и уютно. Удача — удел дилетантов. Мастерство — это точка. А всё остальное — пробелы внутри равнодушия и тишины.

Абсолютный покой.

Вечность — это змея, проглотившая хвост.

— Ты не простудишься, милая кошечка? — Спросил Ваня у Маши.

Маленькие прозрачные капельки бусинками стекали по её гладкой коже. Халатик и волосы ещё не успели намокнуть. Дождик был совсем мелким.

— Что ты, Лучик? Конечно же, нет. Это просто, как душ. Очень. Очень приятно.

— Моя сладкая девочка…

— Ваня… Родной.

— Знаешь, я так люблю наше раннее утро! Когда всё ещё спит. Тихим сном. Сам момент пробуждения. Словно почки берёзы весной. Как росток первой майской травы из застывшей, тоскливой земли. Как роса на губах. Словно твой поцелуй. Самый первый. Тогда…

— Ведь… С него началась наша новая жизнь.

— А мне кажется, жизни до этого не было. Так, одна только видимость. И суета. «Суета Сует», как сказал бы, наверно, мудрец. Вещий Екклесиаст.

— Да, возможно, ты прав.

— Иногда только, кажется, что ты живёшь. А в реальности — пауза. Предвкушение жизни. Душа, как зародыш в глухом плотном теле.

— Душа ждёт любви. Без любви жизни нет.

— Ты красавица, Машенька! Глаз не могу оторвать. В этих капельках. Ты — королева!

— Лесная… А ты мой король. Пойдём, мой любимый, под крышу. К столу. Скоро завтрак. Голодный король королеву не красит.

— Какая…

— Воробушек.

— Зайка.

— Я жду. Ваше… Наше Величество. Не заставляйте себя долго ждать.

После завтрака чёрная кошка Багира забралась к Маше на руки. Кошку назвали так в честь знаменитой пантеры, она заслуженно и достойно несла своё громкое имя по жизни. Абсолютно самостоятельной, независимой жизни, совершенно свободной и дикой. Именно — дикой, жестокой… Непредсказуемой. Полной тайн и загадок.

Багира не принимала еды от людей!

Будучи ещё совсем маленьким глупым котёнком, она научилась сама добывать себе пищу. Ловила мышей, птиц, стрекоз и пила молоко не из миски, а прямо от коз, где хозяйка его для неё отливала, как будто случайно. Поведение кошки, действительно было каким-то совсем непонятным. Багира жила в своём замкнутом мире. Ваню не воспринимала. К Машеньке относилась, как к ровне.

Нередко девушку даже терзали сомнения:

«Кто же в доме за главную? Я? Или всё — же… Она!»

Кошка была очень значимым и уважаемым существом. В отличие от кота Гугенота.

Рыжий кот Гугенот был ленивым, неряшливым, глупым, нелепым созданием. Большую часть своей жизни он спал, спрятавшись где-нибудь под кроватью, в шкафу, или просто на улице, уединившись в укромном местечке, там, где никто не тревожит.

Он никогда не охотился, даже не подходил к своей миске до тех пор, пока его туда носом не ткнут. Был лохматым, и шкурка его росла тоже неровно, клочками. Гугенот не любил умываться, как любят по обыкновению все звери подобного рода, вообще не следил за собой, в связи с чем, очень часто ходил откровенно грязнущим, особенно после дождя.

Нередко бывало, что он забирался куда–нибудь высоко-высоко, скажем, на антресоль, забывался, и падал оттуда, отнюдь не на лапы, а прямо на спину, практически никогда не мяукал, а только тупо кричал, или хрюкал, как свин.

Гугенот был намного крупнее Багиры. Его взгляд представлялся холодным, невежливым, чуждым — откровенно бандитским. Кот всё время чего-то ронял, опрокидывал, путал, частенько невольно вредил по хозяйству.

Однако его всё равно все любили.

На руках у Машеньки Багира чувствовала себя великолепно, кошка приятно урчала, ей было уютно, тепло и спокойно. Гугенот, приоткрыв левый глаз, лукаво следил за привычной картиной, развалившись вольготно на печке, прямо у самой подтопки.

— Родная, всё было прекрасно! Так вкусно! Спасибо, — сказал Ваня любимой, допивая свой утренний кофе.

Взял её правую руку, поднёс плавно к губам, закрыл глаза, и… Как замер.

— Единственный мой, мой хороший. Иванушка! Радость моя, — прошептала девочка трепетно, глядя на своё счастье.

— Сабуровка, милая! — Произнёс муж, выждав паузу, открыв глаза, прижав руку супруги к щеке.

— Вау! Как здорово! Супер! — Воскликнула Маша.

Загорелась причудливой радостью, заблестела восторгом. Глазки вспыхнули весело, как две звезды, как две звёздочки, ярким праздничным светом.

— Кровинушка… Я так и знал, — произнёс нежно бархатно, муж.

Багира зевнула причудливо и… Улыбнулась.

Никто не знает!

Сабуровка — самое сильное место на свете!

Сабуровка — это название речки. И нет ничего красивее и лучше, и чище живописных её берегов, расчудесной волшебной, прозрачной, как воздух воды, уникального проникновенного духа и ауры… Армии Лоно.

Быстро, дружно закончив все свои утренние дела по хозяйству, Ваня с Машей отправились в путь. Для удобства Машенька даже сменила халатик на джинсы и топик, что ей было крайне не свойственно. Брюки — мужскую одежду, девушка не носила почти никогда. Иванушка незаметно смеялся, — она оделась почти что, как он.

Благо, здесь никого нет.

На малых реках удобство, практичность, конечно, намного важнее, чем вкус, культура, эстетика и внешний вид. Впрочем, если последнюю мысль прямо адресовать всему женскому полу, она, безусловно, окажется спорной.

За берёзовой рощей — луга. Дальше — зрелый дубняк. За ним — речка Марийка, почти, что ручей. По Марийке проложена гать. Гать проложил, естественно, Ваня. И каждую осень, когда водоёмы мелели, мужчина её обновлял. Старательно, бережно и терпеливо, — ритуал. Или просто традиция. Или каприз.

Через Марийку по этой несложной конструкции Ваня всегда носил Машу на ручках.

Негласное правило. Мелочь…

…Но именно из-за неё, из–за мелочи. Этой. Машенька боготворила все гати на свете.

— Иванушка! Солнце! — Прошептала она.

— Иди ко мне…

— Милый. Родной мой. Хороший.

— Родная.

— Ты мой! Самый лучший! Единственный! Неповторимый. Таких, как ты, нет.

— Ты моя.

— Мне так нравится быть твоей, Лучик.

— Ты моя навсегда. Это больше, чем небо и звёзды. Теплее, чем пламя свечи. Глубже, чем океан. Чище воздуха. Это… Любовь! Я люблю тебя, Машенька! Милая. Славная, добрая девочка. Жёнушка. Я тебя очень люблю. Ты моя навсегда.

— Иванушка, зайчик, я здесь.

— Почему? Ты должна быть уже у меня на руках.

— Я уже. Задыхаюсь от нежности.

— Крошка.

— Да… Да…

За Марийкой — осинник. Высокие, строгие, стройные дерева. Ветви только у самых верхушек. Пышный папоротник по земле. Заросли ежевики и непроходимые стены дремучей акации. Ландыши. Треск сороки. Опушка. За опушкой — камыш. В камыше перевёрнутый ялик. Трёхместное Ванино рыболовецкое судно.

Рыбалка — дело сугубо мужское. На рыбалку Иван брал супругу не часто. А Машенька очень любила рыбачить. Может ещё и поэтому Ванино слово «сабуровка» вызвало в девушке бурю эмоций. С утра. Это так хорошо!

Умелым привычным движением рук, мужчина выполнил лодку на ход, установив её дном на камыш, внутри судна покоились вёсла, какие-то сети и сумка из кожи — со снастями. Ялик выглядел чисто, парадно, хозяин любил своё дело, следил за порядком, после каждой рыбалки — большая приборка — закон.

Никакой чешуи, никакого засохшего ила и тины, всё аккуратно, всё чётко, конкретно и ровно, всему своё место, всему свой удел.

Маша всегда восхищалась, гордилась, принимала вид знатной деловой дамы в пенсне и под шляпкой с вуалью, глядя на то, как работает муж. Глава семьи должен во всём быть примером и авторитетом. Иначе — беда!

Глава семьи должен быть Мастером Жизни, каков мастер, такая и жизнь!

Как хвостом не крути, не виляй плавниками, — «рыба гниёт с головы».

Пять метафор под килем! Если сердце живое, всегда будет тот, кто нащупает пульс.

Маша толкала с кормы. По сути, только держалась и делала вид, ялик шёл камышом, как по маслу. Вскоре нос лодки коснулся воды.

— Сабуровка! — Воскликнул муж.

Пейзаж, который открылся мужчине и женщине, очаровал бы любого, живущего здесь, на земле. Гладь воды, словно зеркало, в ней облака, отражение неба, стеклянная грань, навь и явь, всё в одном. Русло вдаль, разделённое надвое — два рукава. Левый рукав — неизвестность. Никто не знал точно, какой он длины. Правый — просто тупик. Тупик — это болото. Излучина великолепна, огромна, спокойна… Свежа.

Между двумя рукавами высокая грива. Опять же дубовая грива. Дубняк молодой. Под дубками — коряги. Коряги невиданных сказочных, неизменно причудливых форм. Вероятно, следы бурелома, какой-то древней трагедии. Как символ прошлого. Непостижимого ужаса. Может быть — катастрофы! И молодость… Вот она… Прямо из старых, казалось бы мёртвых, забытых, ненужных корней. Только нет. Это — новая жизнь. Или старая жизнь без конца. Как змея, проглотившая хвост.

Хвост…

А тем временем ялик уже бесшумно скользил по чудесной волшебной речушке, Ваня с Машенькой наслаждались природой.

— Любимый, я так благодарна тебе. Здесь так здорово! Здесь… Словно воздух — живая душа. Я здесь чувствую всё по-другому, не так, как обычно. Всё до боли знакомо, как будто бы всё здесь во мне. В моём сердце, родной. Моё сердце горит!

— Я тебя понимаю, малышка. Когда сам познакомился с этим местечком, ты знаешь, мне честно казалось, что я улетел, и, что это другая планета. Даже время течёт по-другому. И мысли… Они… Вовсе как бы не наши. Будто мысли повсюду. Голова — лишь приёмник.

Мужчина изумительно управлял лодкой. Вёсла по-прежнему не издавали ни звука. Ялик даже уже не скользил, а буквально «парил» по воде.

— Иванушка! Милый! Родной, — сказала ласково девушка, — всё это именно так! Мы ведь счастливы. С частью… Соучастники… Мы причастны… Ко всему мирозданию. Всё оно внутри нас. Что снаружи — есть мы.

— «Хочешь изучить космос, купи микроскоп». Где — то я уже слышал такое, — ответил Иван.

— Это просто, зайчонок. Мироздание — единый живой организм. Мы с тобой мироздание, Ваня. И не может быть так, чтобы «ты, или я». «Ты и я» — одно целое. Так весь мир. Как Сабуровка, Солнце.

— Наша, Маша, любовь, обязательно греет кого — то ещё.

— Не «кого — то ещё», Лучик мой. Всех, всех, всех…

— Кошечка, это так здорово!

— Да, это здорово, Ванечка! Мы не одни. Наша сказка согреет весь мир.

— Мир уже стал теплее.

— Я знаю.

— Мы придумаем фенечки, крошка, специально для этого дня.

— Ими будут слова: «Палестинка. Ка. Тика».

— Каждый, кто это произнесёт, станет нашей семьёй.

— Палестинка. Ка. Тика…

— Всё открыто!

— Открыто. Мы — всё.

— Братья! Сёстры! Свобода! Любовь!

— Я хочу тебя, Лучик.

— Ма–а–а–а… Мммммм…

Параллельное небо. Серебряный бриз.                                                                                                                                                                                                             Всё!..

Что ходит за крыльями пленных зелёных огней по пятам.

Отработанный лихо, нетронутый стяг, огнедышащий лев, смех голодных убитых провинций. Недовольный неоновый купол на десять-двенадцать неровных частей, смело пахнущих хлебом реликтовых каменных джунглей. Открытый огонь. Площадь. Сквер. Патриарши Пруды. Медвежонок. Родник и чужая роса на губах, вместо красного — снег.

Он напишет тебе?

О тебе?

Про тебя?

Если кончится этот нелепый букварь.

Сны сопят на пороге, как малые дети. Так хочется пить, а источник иссяк. Или проще — отравлен. Бессознательный калейдоскоп. На ментальных ветвях вековой паутины.

Где?

Играйте, пожалуйста, джаз! Они слышат слепые вибрации.

Здесь.

Параллельное небо. Серебряный бриз.

Всё!..

Что ходит за крыльями пленных зелёных огней. По пятам.

Прошло около часа.

Русло Сабуровки плавно свернуло налево, на Запад, ялик двигался дальше, знакомым проверенным курсом. Хозяин лодки был весел, Машенька благоухала. Солнышко стало горячим, слепило глаза. Облака растворились бесследно. День обещался быть жарким.

— Смотри, кошечка, видишь корягу, вон там, в камышах? — Спросил муж у жены, указав ей на берег, по правому борту.

Маша прикрыла ладошкой лицо, прячась от яркого вездесущего света, бросила взгляд, увлечённо ответила:

— Да, любимый, я вижу. Что там?

— Там, за этой суровой корягой, ручей. Я назвал его «Свойским», родная.

— «Свойский ручей»? Так забавно!

— Я поставил там вятель на днях. Как ты думаешь, что-нибудь есть?

— А–а-а… Так вот оно что…

Муж согласно кивнул головой, развернул лодку.

— Проверим, — шепнул он чуть — слышно.

— Проверим, хороший. Когда в нашей Сабуровке не было рыбы? Тем более, если ты сам…

— Тсс…

— Да, да. Всё. Молчу.

Вятель-двоечка был набит до отказа. Карасики. Ваня снял джинсы, спустился с лодки в ручей. Оказалось — чуть выше колен, вода в «Свойском» — ледяная. Ключи… Родники… Крылья вятеля свернулись быстро, практически сами, — течение. Считанные секунды и снасть вместе с рыбой уже на борту. Машенька развернула крапивный мешок, что хранился под ней, под сиденьем, в корме.

Её возлюбленный запрыгнул в ялик, как профессиональный гимнаст. Ловко, очень красиво. Добычу упаковали.

— Ты мой Мастер, Иванушка! Мастер во всём! Как ты всё это сделал… Так лихо. Я просто в восторге, — похвалила девушка мужа, заливаясь безудержным смехом.

Ваня, теперь уже в одних плавках, уселся на прежнее место, за вёсла. Выдержал паузу, дождался, когда успокоится женщина.

— Солнышко милое, рядом с тобой по-другому нельзя, — произнёс задумчиво он.

Машенька покраснела, опустила реснички. Засмущалась:

— Какой же ты всё-таки милый.

— Ммм… Дитёнок совсем. Знаешь, там, если дальше вперёд, по ручью, будет пруд. Я сам видел его только раз. Замечательный пруд. Он ещё без названия. Как сирота. Может быть, навестим?

— С удовольствием, зайчик мой, только… Маленький — маленький женский каприз?

— Интересно, я слушаю, киска?

— Можно, Ванечка? Я очень-очень хочу… Я сама назову этот пруд?

Иванушка на какое-то время затих, просьба супруги застала мужчину врасплох, но… Отказать он, конечно, не смог:

— Хорошо, моя девочка. Будет, как скажешь.

— Любимый, спасибо! Я знала, что ты разрешишь. Я хочу подарить этот пруд нашей белочке. «Лялькин Пруд». Как? Звучит?

Иванушка засветился от трепета:

— Очень даже звучит, дорогая! Ты — чудо! У белочки будет свой пруд. Это так…

— «Лялькин Пруд».

— «Лялькин Пруд». Я люблю тебя. Маша.

— Родной.

Свойский ручей очень узкий, скрыт густой стеной рослого камыша, словно потайной ход, или лаз, — лабиринт, вывел Ваню и Машу на пруд. Лялькин Пруд оказался намного просторнее озера — моря. Пруд — океан!

Заливные луга. По весне. Половодье.

Весёлое, беззаботное, мягкое время. Действительно — «утро года». Пробуждение. Праздный цикл.

По пруду ялик, казалось, пошёл побыстрее, свободнее, чем по реке.

— Нет течения, — пояснил муж.

— Здравствуй, пруд! Лялькин Пруд! Слышишь? Ээй! Я дала тебе имя! — Крикнула Маша.

— Я… Я… — Отозвалось девушке звонкое эхо.

— Ты! Ты! Ты! Лялькин Пруд! Ваня… Ванечка… Он мне ответил. Он всё понимает.

— Понравилось имя. Хорошее имя. Ты прелесть, котёнок! Целую тебя сладко в ушко.

— Ушко… Ушко… Ушко, — повторил водоём.

Засмеялись.

Вдруг на пруду появилась ещё одна лодка. Как странно! Люди в этих местах!?. Редкий случай.

Иванушка насторожился. Постороннее судно приближалось. Уверенно. Бесцеремонно. Да. Им управлял человек.

Незнакомец был в свитере сереньком, очень домашнем, в самых простеньких брюках и тапочках на босу ногу. Трудно определить его возраст, — не молод, не стар. И не зрел. Иногда так бывает, случается. Впрочем, наверное, возраст не главное. Пришелец был добрым. Добрым — изначально, т.е. изнутри. Вот, что сразу понятно. Оно… Зло сюда не войдёт!

Посторонняя лодка приблизилась к ялику Вани и Машеньки, остановилась. Незнакомец приветливо улыбнулся.

— Мир Вам! — Сказал он. — Меня зовут Саша. Я Ваш читатель. Читаю Вас, «Ваню и Машу», и лес, и себя заодно. Очень даже занятно. Осмелюсь заметить. Что скажете? Наше знакомство не будет излишним?

Его голос был мягким, простым, речь понятной. Ваня с Машенькой переглянулись, но не удивились. Он был здесь всегда, этот Саша, он — друг!

— А Вы знаете, я Вас примерно таким себе и представляла, — ответила девушка. — Мне приятно. Вы, наверное, странник. Не часто приходится видеть того, кто читает тебя. Даже как-то неловко.

— Ну что Вы? Я свой. Ручей — «Свойский», я — «свой». Если б не было так, разве я бы дошёл аж до третьей главы? Всё по правилам Вашей и нашей, конечно же, сказки. «Неловко»… Ну, Машенька, скажете тоже, — Саша освободил свои вёсла, две лодки соединились бортами. Мужчины, как и положено, пожали друг другу руки.

— Однако! — Произнёс многозначно Иван. — Дверь в глазах. Лабиринт. Дальше звёзды и небо. Бесконечная лунная тайна. Которую видно лишь тем, кто «ещё»…

— Кто «пока» — невдомёк, Вы хотите сказать? — Очень точно продолжил мысль гость. — Ах, карасики. Чудненько. Чудненько. На том месте я, кажется, вспомнил себя. Свою молодость. Было тепло. Ммм… Да. Да. Дверь в глазах. Именно — дверь в глазах!

— Кто же Вас? В эту дверь? Если это не лунная тайна? — Спросила загадочно Маша.

— Пустое. Извольте. Какая уж мне теперь тайна. Я всё расскажу, — повествовал гость. — Было два человека… Которые… «Сдули мне крышу». На долгое время. Гребенщиков и Пелевин. Они — два в одном! Эстетический стержень всего моего созерцания, мировоззрения. Корень? Нет. Корень скрыт от меня. Это некий ствол дикого, невероятно красивого древа. Остальное — лишь ветви. Жаль что древо уж так одиноко. Произрастает в зловещей пустыне. Нет вокруг него дивного сада. Сдаётся мне, так никогда и не будет. Дверь в глазах открывается просто. Ключи от неё — сами мы. Других нет.

Подул ветерок.

Тёплый воздух исполнился проникновенным заветом нелепой тоски и зловещей печали, как в дни сладкой младости, кладезя самых заветных желаний и радужных снов. Откровенных. О том, что «нельзя». Выше снов наяву.

Глубже всех чужих слов. Бриллианты отеческих слёз. Отражение в чёрной воде. След слепого дождя на щеках.

Птах огромный стряхнулся с корявой берёзы!

Мир жив!!!

Мир — есть жизнь!!!

И никто не способен разрушить систему. Смерть — призрак, лишь повод надеть на себя кандалы, и ошейник. Взять плётку, залезть в шкуру дикого вепря. Цвет Хаки. И выть. Выть в строю. Выполняя при этом команду: «ровняйсь».

Опираясь на тех, кто успел.

Пока солнышко светит для нас. Неминуемый крах. Или страх.

Но…

…Подул ветерок.

— Палестинка. Ка. Тика! — Сказал Александр.

Братья! Сёстры! Свобода! Любовь!

Из лодки Читателя вдруг появились две хитрые морды. Багиры и Гугенота.

Неуловимо…

Кот Шрёдингера.

Глава 4. Город Z 376.

Не допускайте авторов глубоко в свои головы! Иначе… Они съедят всё, что там есть.

Кот Шрёдингера был большим приятелем Саши. В реальности кот обитал где-то между сознанием и человеческим мозгом. Мысли двуликого зверя парили по воздуху и пустоте, достигая любой точки зрения в долю секунды. Если только понятие «время» и существовало… Багира и Гугенот — завсегдатаи лодки Читателя.

Преждевременное появление Читателя в книге вредно для здоровья и морального облика действующих персонажей!

Родиной Гугенота был город Z 376.

Город стоял на высокой скале, снизу — абсолютно невидим. Районный центр без района. Главным архитектором населённого пункта слыл некогда знаменитый «конструктор Лего», любимец детей и особ, которые «старятся раньше, чем начинают взрослеть». Строго квадратные, прямоугольные и Г-образные формы коробок-домов угнетали похожестью, серостью и прагматизмом, адекватностью, ординарностью мысли, практически всё визуальное поле. Вид сверху — улицы — лабиринты компьютерных микросхем. Вход — Золотые Ворота, на них объявления типа:

«Меняю Рай в шалаше, на шалаш в Раю».

Или:

«Внимание! Каждый, кто дышит — рискует. Жизнь опасна. Кончается смертью. Всегда!»

«Добро пожаловать! Вход — 48% души!»

«Не допускайте упадания болтиков в щелочки усилителей!»

«Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нас».

«Внимание» Если Вы наркоман, пожалуйста… Пользуйтесь одноразовыми шприцами, или стерилизуйте! Иначе вирус может погибнуть от Вашей бешеной крови!»

За воротами сразу огромный плакат с изображением профиля самого Гугенота и надписью жирными чёрными буквами:

«Телефон, дорога, сигареты, ёлки — палки.

Вежливый автобус довезёт до остановки.

Фонари на ёлках, брюки, стрелки, телевизор.

Рыжие коты бегут за мной по крышам».

Ниже мелко:

«В голове только «Ваня и Маша».

Мэром города был Опекун.

Главным градообразующим предприятием являлась всемирно известная фабрика по переработке ментальных посылов в астральные постмодернизмы. Фабрика называлась «Восток», управлял ей ротвейлер Клыкан.

Больше всего в своей жизни Гугенот не любил светофоры, сварливых женщин, пожарных, продажных «служивых» и валериану. По природе своей он был — «мартовский кот», ррр… Котяра до мозга костей. В полном смысле сей фаллологической фразы. Все кошки города Z, за исключением кошки Багиры, сходили с ума от него. Окаянная рыжая бестия!

Кошки сходят с ума очень часто. Когда есть куда.

Город Z 376 игнорировал всё, что имеет способность видеть реальность такой, какова она есть. В этом смысле вся свита Опекуна, безусловно, была мощным галлюциногеном. На подпольных плантациях мудрого, неприметного, теневого магистра Клыкана, грибы жили вольготно, достойно, ни в чём никогда не нуждаясь. Всеобщий глобальный галлюциноз — это норма в местах с ограниченной, дееспособной потенцией власти.

— Иванушка! Солнышко! Что это было? — Спросила Машенька мужа.

— Бред нашего автора, милая. Снова бессонница. С кем не бывает, — ответил спокойной мужчина. — Аська, может контакты. Наверное, Алистазара. Всё твой прототип.

— А… Разве мой прототип не живёт у него в телефоне?

— Слухи разные ходят, родная. Одно только наверняка… Жалко. Жалко беднягу.

— Хороший мой, милый, единственный! Завтра наступит лето. Сегодня уже 31-е мая.

— Ты тоже когда-то жила у меня в телефончике. Помнишь, малышка?

— Ещё одна наша весна… Словно миг. Каждая — словно миг. Да, конечно, я помню, Иванушка, разве такое забудешь? В телефончике этом тогда была вся моя жизнь. Утром я просыпалась и просто ждала. Когда снова услышу твой голос. Читала весь день смсочки. Знала их все наизусть. Ты был так далеко! Тысячи километров. И так каждый день. По ночам телефончик спал рядом со мной. На подушечке. В этой ладошке. Она ощущала тебя. Ты был рядом, родной мой, я знала, ты — Лучик. Ты в паузах. Между биением сердца. Вот здесь. Самый-самый хороший. Мой тёплый кусочек. И так много лет. От звонка до звонка.

— А сейчас…

— Как тогда я мечтала о том, что сейчас! Больно глазки. До слёз. Сколько раз я теряла надежду. Думала: «Всё. Никогда! Никогда! Никогда!» А он снова звенел. Уносил меня в космос. Из той невозможной, нелепой реальности. Лишь голоса. Электронные буквы и цифры. Он… Мой телефончик. Он был мне дороже всего. Мой Иванушка. Я жила в нём. В телефончике. Правда. И если бы только не он… Я не знаю зачем… Зачем жить? Зачем мне было жить? Без тебя.

— Моё милое солнышко! Не говори так, прошу. Ты так много всего… Так намучилась, кошечка. Даже думать об этом и то… Просто невыносимо! Я люблю тебя, Машенька! Нет расстояний. Мы вместе. Теперь нас никто не разлучит. Телефончики… Нам не нужны.

— Скоро кончится дождь.

— Ливень пятые сутки подряд.

— И гроза! Помнишь, позавчера? Даже я испугалась. Такая красивая молния! Небо! Всё небо. Так ярко! И гром. Сразу гром, вместе с молнией. Прямо по ушкам. Вот здесь. Я прижалась к тебе. Ты такой тёплый, Ванечка, ты…

— Моя ясная звёздочка, Машенька. Небушко любит тебя. В свете молнии ты… Ты волшебна, родная! А гром… Просто небо не может молчать, когда видит твою красоту. Твою нежность. Твоё совершенство. Очарован тобой. Слушал гром и не слышал его. Слышал только тебя. Твои мысли, малышка. Ты — чудо! И ливень. И гром. И гроза. Только лишь для того, чтобы ты не грустила, цветочек.

— Иванушка. Лапик. Я здесь. У тебя такой сказочный голос. Разве может быть грустно с тобой? Говоришь, как поёшь. Я хочу тебя слушать, и слушать, и слушать. Хочу тебя, милый. Всегда!

— Моя кошечка… Машенька… Ты…

Город Z376 утонул в аномальном духовном тумане. Сеть призрачных снов. Тридцать первое мая. От Клязьмы до Пушкино. Рукой подать. Арт — Отель. Звягинов. Непролазная глушь. Курочки во дворе, сосны, вежливый пёс, да надменный швейцар в камуфляжном костюме и солнцезащитных очках. Напряжённая аура. Трудно дышать. Больно слышать глаза тех, кто рядом с тобой.

Совсем близко — «Эконом». «Кик 7 Кик» на шоссе Ярославском. Здесь Клязьма. Дом номер четырнадцать по Менделеевской улице. Рай. Необычный цветущий покой. Люди — чудо! Как братья и сёстры. Время движется вспять.

Спасибо Вам, дорогие мои!

Веры! Солнца! Надежды! Любви!

Завтра первый день лета. Каким оно будет? Конечно же, самым счастливым и незабываемым. Это уж наверняка. А иначе — никак. Счастье там, где есть мы! Аттестация и копирайт… Дальше жирная-жирная точка. Потом ещё две. Троеточие, стало быть. Нет никаких вопросительных и восклицательных знаков. Штиль, как, собственно, и обещали.

Штиль в душе. Остановка движения. Ноль.

Цель любого движения — есть остановка.

Прекрасно.

Саша часто бывал в тех местах.

Ему нравились джунгли из камня, киоски, витрины больших магазинов, роскошные автомобили. Толпы чуждых ему, равнодушных людей. Саше был по душе электрический свет, электрический вечер и ночь из неоновых звёзд. Ему нравилось кофе в кафе. Пиво в «Ереван-Плазе». Коктейль в «Шоколаднице». Салат «Цезарь» на «Серпуховской».

Сумасшедшие реки из автомобилей, озёра-фонтаны на мраморе, звери из бронзы и золота, хищные змеи-поезда, электрички, метро.

«Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция»…

Поезда — есть остановки всего бегущего в окне.

Цель любого движения — есть остановка?

Как странно! Весёлый арбатский фэн-шуй. Заскриптованный джаз. Музыканты подземных темниц — переходов.

Кому и куда?

Да. Всего лишь двуликому зверю под хвост.

Зарево!

На своём горизонте «Седьмая Поляна» сливалась с могучими кроваво-красными, огненными небесами.

Закат!

Великий Ра уходил на покой.

Травы…

Словно горели в Его ненасытных последних лучах. Танцы диких усталых теней ворожили природные циклы обугленных красочных метаморфоз. Тридцать первое мая. Последний день этой весны медленно умирал. Ваня и Маша прощались с ним, сидя в центре всего мироздания, взявшись за руки, глядя друг другу в глаза.

— Маша?

— Да… Лучик. Да…

— Твоя звезда сказала: «Да».

Моя беда сказала: «Нет».

Я никогда не стану той,

Что дарит свет. Таким, как я.

В моих руках твои цветы.

В твоих глазах моя роса.

Я опоздал на полчаса.

На небеса.

Чудеса!

— Медвежонок. Котёночек. Ясный мой. Мой Иванушка. Всё. Всё. Всё… Каждый выдох и вдох. Всё, что есть. Чего нет. Всё, что было и будет. Всё лишь для тебя. Ты мне веришь, родной?

— Я не верю. Я знаю, малышка.

— Свет мой, Ваня, я, знаешь… Я не говорила, прости. — Прошептала застенчиво девушка, опустив виновато реснички. — Иногда на закате со мной происходит такое! У меня получаются, мне даже право неловко, но очень уж странные, необъяснимые вещи.

— О чём ты, цыплёнок?

— Понимаешь… Я перемещаюсь в пространстве. Со скоростью мысли. Легко. Стоит только представить. Закрыть глаза. И…

— Интересно. И, что? Маша… Я могу это видеть?

— Конечно. Я просто стеснялась. Сейчас. Вот. Смотри!

В нереальных лучах заходящего Ра девушка стала иной, незнакомой Ивану, она стала тайной, в одно мановение ока. Всё так неожиданно! Красный шар медленно полз в неизвестность.

Машенька сосредоточилась, погрузилась в себя, отпустила руку мужчины, закрыла глаза, приняла непривычную ей «позу лотоса». Словно праздная, отрешённая, беззаботная кукла.

Неожиданно сделалась совершенно прозрачной. Секунда… Другая…

Исчезла.

От Ра осталась только корона.

Иванушку бросило в дрожь. Его сковал страх, страх неведомый, необъяснимый — отсутствие подобных знаний, физический шок.

— Маша! Машенька… Что это? Как? Почему? Так со мной? — Вторил он, как молитву.

Беспомощно.

Безрезультатно.

Бесцельно.

Молитва его походила на бред.

Навалилось отчаяние. Следом — уныние. Как такое возможно? За что? Сам не в силах. Кого звать на помощь? Искать… Где искать? Пустоту в пустоте. Одиночество…

Вокруг волшебной поляны стоял малый ельник. Пушистые малолеточки–ёлочки ровные, как на подбор, высотой метра два с половиной. Не больше. Пробраться сквозь них очень трудно, дюже плотно растут. Веточки переплетались друг с другом. Палестинка Ка Тика маслят. Рыжиков и маслят. Тетра под покрывалом уютной роскошной хвои.

— Ваня! Ваня! Ау… — Зазвенел Машин голос откуда-то из этих мест.

— Ууууууу, — подвыло вечернее эхо.

Начинало смеркаться. В глуши трещал поздний, неправильный, несвоевременный дятел.

Прошло время. Машенька вышла из леса. Легко и свободно. Как фея. Довольно таки далеко. Ведь «Седьмая Поляна» огромна. Девушка непринуждённо направилась в сторону мужа.

О, как она была грациозна в тот миг!

Иван, не помня себя, опрометью бросился через поляну навстречу. Любимой.

Встреча свершилась.

Иван попытался обнять свою женщину, но она вновь исчезла. Растаяла прямо в руках. Появилась в пятнадцати метрах от мужа, заливаясь задиристым неестественным смехом. Он ловил её несколько раз, только всё повторялось. Всё тщетно. Машенька просто играла. А он… Оказался на грани безумия, нервного срыва.

Наконец он схватил её. Крепко-крепко за ноги. Упав перед ней на колени.

— Машка, что ты творишь? — Закричал Ваня, что было сил. — Перестань! Перестань! Пе-ре-стань!

Только в этот момент блеск, в глазах «неестественной» Маши погас. Её тело обмякло, она опустилась, присела на землю. Склонила голову перед Иваном.

Нашкодившая озорница.

Ра исчез. И корона Его вместе с Ним. Ночь упала на лес. Зажглись первые, самые слабые звёзды.

— Ваня… Ванечка. Солнышко. Я не хотела. Я думала, что будет весело, правда. Прости меня? Милый, родной. Я давно так умею. Скрывала. Я… Я виновата. Прости.

Из глаз её брызнули горькие слёзы. Ладошки покрыли стыдливо лицо.

Иван посмотрел на жену. Та была беззащитна. Слаба и потеряна.

А вокруг них росли незабудки. Жаль, что их в полумраке…

Не видно.

— Родная моя. Ты меня напугала, — сказал Ваня Маше.

— А знаешь, любимый, — робко ответила девушка, — чем больны женщины Z376?

— Интересно. И чем?

— Одиночеством… Все. Все они одиноки. Это… Как эпидемия. Даже замужние. Даже в семье. Никому не нужны. Души их никому не нужны. Мужьям — только работа и деньги. Женщины города Z улыбаются. Внешне, на людях. Они все успешны. Удачны. Здоровы. Довольны собой. В маске счастья и неги. И Без… Беззаботности. Да. Одеваются в самых престижных и модных салонах. Следят за собой. Разбираются в самой изысканной чудо-косметике. В совершенстве владеют манерами и НЛП. Маникюр… Педикюр… В ранге произведений искусства! Массажные кабинеты. Ювелиры… Стилисты, психологи, рейтинги, шарм. Постоянные поиски нового имиджа. Персональный ментальный магнит. Фитнес и якоря. Настольные книги Анвара Бакирова. Вездесущий транссерфинг. Аэробика, ролики, тёплый бассейн. Только малая часть. Для чего?

По ночам они просто рыдают в подушки.

Грызут одеяла.

И воют под ними. Как волки!

Иванушка! Им одиноко. В толпе. Ведь в толпе человека не видно. И… Женщины плачут. Никто их не слышит. Мне жаль их, родной мой. Они только делают вид. Лучик, — обречены. Ведь у них нет… Тебя.

— Маша, в городе много мужчин. Уважаемых. Умных. Достойных.

— Может быть. Ты, конечно же, прав. Только женщины… Там одиночество, Ваня. Мужчины живут в мире цифр. Они женщин не видят. А женщинам хочется просто тепла. Без остатка. Как здесь.

— Звёздочка. Кошечка. Девочка. Что это было, скажи? Как ты так научилась? Я не понимаю. В пространстве? Со скоростью мысли? Ты, наверно, волшебница?

— Ах, это? Нет. Нет. Не волшебница. Котик, невинная детская шалость. Послевкусие жуткой болезни. Её… Нет. Его… Одиночества.

— Слушаю.

— Да. Это было давно. Знаешь, раньше, когда я была ещё маленькой девочкой, я очень часто летала во сне. Не смейся, Иванушка, правда, не смейся. Знаю, что многие дети вот так вот… Летают. Но у них это быстро кончается. С возрастом. У меня… Всё не так.

— Киска…

— Тсс. Ваня. Я расскажу. Ты поймёшь. Если ты не поймёшь, тогда кто?

— Я пойму тебя, радость моя. Продолжай.

«Седьмую Поляну» окутала плотная, дерзкая, непроглядная тьма. Луны не было в небе. Звёзды тоже погасли. Ночные птицы и прочие обитатели чёрного леса хранили молчание. Тишь. После долгой грозы.

Иванушка трепетно обнял Машу за плечи. Девушка склонила голову на его грудь. Они сели рядом. Прямо в траву. Так им было удобно.

— Мои эти «полёты во сне», — продолжала таинственно девушка, — мне очень нравились, Ваня. Лишь только темнело, я… Радостно отходила ко сну. Засыпала практически сразу. И летала! Летала! Летала! Всюду, где только можно. Куда позволяла фантазия. Так постепенно, и, это была моя тайна, я научилась жить в снах. Управлять ими, зайка, ты слышишь? Сны стали реальными, точно такими, как всё… Всё, что я ощущаю.

— Маша. Крошка. Мурашки по коже!

— Ага. Ну и вот. А я очень любила игрушки. Однажды во сне я увидела куклу. В песочнице. Кто — то бросил, оставил, забыл. Кукла плакала. Ей было так одиноко! И… Эта кукла понравилась мне. Я её прибрала. А когда я проснулась на утро, эта самая кукла лежала со мной, на подушке. Совершенно нормальная детская кукла — игрушка. Словно только что из магазина. Так я и научилась тому, что ты только что видел. Потом…

— Чудеса!

— Никаких чудес, милый! Потом была практика. Всё получалось. С каждым разом всё лучше и лучше. Теперь я умею. И это так здорово! Не хочу между нами секретов и тайн. Ваня, я вся твоя. Покажу тебе всё, что ты только захочешь.

— Иди ко мне, кошечка. Где твои губки?

— Мммм… О, да!

Поляна покрылась светящими точками — коконы бабочек Белых Харимов. Ночь на первый день лета — их срок. Белые коконы, словно ночные цветы, распускались во мгле. Шевелили крылами, неуверенно ползали, превращаясь в ликующих царственных бабочек, неравномерно бесшумно взлетали. Кружили по воздуху, то хаотично, то ровными клиньями, то по спиралям, восьмёрками. То, разлетаясь по видимой сфере, то, вдруг, сбиваясь в огромные, великолепные, плотные стаи.

Это очень похоже на снег.

Снегопад…

Только если представить, что хлопья — снежинки… Живые.

Живые и тёплые.

Хлопья…

Осколки нашей Любви.

Несметные полчища бабочек Белых Харимов. Немедленно, пухом, они застилают весь лес. Застилают своими стадами усталую Тетру и чёрное — чёрное, грубое… Молчаливое небо.

Волшебно!!!

Однако Харимы летают недолго. Пуржа, закружат томный мир. Только миг. Просто вспышка, как взрыв. Тут же всё исчезает.

Они умирают. Как странно…

«Седьмая Поляна» белеет. Яркий-яркий, безмолвный, молитвенно-белый ковёр застилает весь видимый мир.

Чудо! Будто зима!

Багира и Гугенот сидели в фойе, на полу гостиницы «Рест», по улице Космонавтов, дом номер тринадцать. Местный важный швейцар давно знал этих странных животных, всегда обходил стороной, делал вид, что и вовсе не подозревает об их вездесущем присутствии. Впрочем, на подсознательном уровне, он понимал, что вот эти вот именно кошка и кот — есть единое и неделимое целое.

Чёрная элегантная кошка и рыжий бессовестный, наглый, неряшливый, пренеприятный котяра. Они — два в одном. Есть единый разумный, вполне адекватный, живой организм!

Подсознательный уровень — крайне туманная штука.

Но рядом была знаменитая «ВДНХ». Сие обстоятельство многое объясняло швейцару. Колесо обозрения мирно крутилось, гостиница «Космос» — соседка на месте, у входа всегда лимузин снежно — белого цвета, ракета ещё не упала, — прекрасно!

Даже в «Армении» то же вино, что полвека назад на «Казанском Вокзале»… Ого!!! Знаменитый портвейн «Три Семёрки». Восхитительный, надо сказать, «коньячок-с».

Там, где «ВДНХ», удивлению места в сознании нет.

Кот Шрёдингера разговаривал сам с собой, на какие-то отвлечённые темы.

— Это всё прохвост Нестор, — говорил Гугенот, озираясь испуганно по сторонам. — О Владимире… Чистая фальсификация. Красное Солнышко… Он «до сих пор гонит стадо к реке».

— С целью сокрытия истины, Нестор умышленно фальсифицировал факты, — соглашалась Багира. — Согласно его писанине, до 988 года включительно, на Руси царила безграмотность. Письменности… Тупо не было. Гнусная ложь!

— Чёрт возьми! Существует «Велесова Книга». Которая чёрным по белому повествует о том, что даже древние, дикие греки создали письменность на основе славянской. В наших кругах давно знают, что древнеславянская письменность старше, чем греческая и латынь.

— Дорогой Гугенот! Ты о чём? «Всеясветная Грамота» существовала задолго до Князя Владимира. Мы то… Мы то, с тобой? Мы же наверняка! «Всеясветная Грамота» просто подарена (людям, посеянным Ра — Рассеянам) Небесными Силами пять тысяч лет до «нашей эры». Она включает в себя 64 строчные, 83 междусточные буквы. Сдаётся мне… На основе её… Эти… Кирилл и Мефодий придумали азбуку.

— Или «кириллицу», Бага?

— Что Владимир? Владимир — лишь знак. Только марионетка в руках кукловодов.

— Ах, Багира, — продолжал Гугенот, — только вспомни, как всё это было. По версии Нестора (официальной), процедура выбора новой религии Князем Владимиром и его свитой носила наивный характер. Князя! Великого Князя привлекла красота, благолепие Храмов Царьграда.

«С Патриархом служило множество духовенства. Иконостас стоял в золоте и серебре. Фимиам наполнял Церковь, пение так и лилось в душу».

Роскошь, богатство и «Неземное Величие» цареградской духовной службы поразило тогдашних бояр. По возвращению в Киев, они буквально сказали:

«После сладкого человек не захочет горького, так и мы, увидев греческую веру, не хотим иной».

«Ну что ж, быть по сему, выбираем христианство», — ответил Владимир.

— Очевидно, — урчала Багира в усы, — что в двадцать первом веке такой примитивной исторической версией можно «пудрить голову» лишь дошколятам. И то с оговоркой, что это — сказочка на ночь. Серьёзные люди в такое «кино» не поверят. И правильно! Всё это было не так. Разлюбезный ты мой Гугенот. Я всё помню…

…В 730 году левиты (аппарат Моисея) захватили хазарские племена. На царство в Хазарии короновали вольного каменщика фараона Кагана. Каган был иудеем до мозга костей, и, соответственно, сделал иудейскую веру господствующей государственной религией на подвластной ему территории. Царство Кагана было могучим. Даже Киев платил ему дань.

В 965 году к ногам русских богатырей пала столица Хазарского Каганата — город Итиль.

Святослав присоединил эти земли к Руси.

Левиты, как тараканы, расползлись по нашей Земле. Огромное торговое значение Киева, расположенного на главном водном пути от греков к Варяжскому морю, манило этих чертей.

Мать Святослава, Княгиня Ольга, была христианкой. В услужении у Княгини имелась девушка, ключница Малуша. Отцом Малушы был еврей Малк. Родом Малк был из города Любич. Любич, во времена Малка, находился в тотальной зависимости от Хазарского Каганата.

Кот Шрёдингера так интересно и убеждённо вещал, что невольно привлёк внимание, как клиентов, так и всего персонала гостиницы. В фойе вышло много народу. Своими глазами увидеть, своими ушами услышать… Очередное «столичное чудо». Двуликую говорящую кошку, которая то ли была, то ли нет. Сам директор отеля в парадном костюме покинул свой кабинет и смешался с толпой. Пиво в кафе при фойе расходилось с немыслимой скоростью. «Столичное чудо» уверенно делало вид, — ничего необычного не происходит.

— Бага, золотце! — Взял слово кот Гугенот, — это именно по наставлению… Своего папы… Малуша однажды споила Великого Святослава и… Забеременела от него. Оно ж было продумано так! Изначально!

— Ну вот. Наконец-то, — поддержала кота его чёрная элегантная спутница. — Княгиня Ольга, узнав об этом, разгневалась на порочную ключницу, сослала её в деревню Будутино, недалеко от города Псков. Там и родился Владимир. Полистай на досуге, дружище, «Повесть Временных Лет». Даже там Князь Владимир — он — внук. Внук раввина Малка. «Робичич», значит «Раввиныч», не «Сын Рабыни», отнюдь.

Уезжая в Болгарию, Князь Святослав посадил княжить в Киеве Ярополка, своего любимого старшего сына. Среднему сыну Олегу отдал древлянские земли. Владимиру он не оставил совсем ничего.

Новгородцы, в то время богатые люди, стремились к самостоятельности. Они попросили Святослава, его младшего сына к ним в Новгород, — «княжить»…

Святослав терпеть не мог Новгородцев за скупость, отпуская к ним своего полукровку, буквально сказал:

«Возьмите его. По вас и Княже».

— Так малолетний Владимир стал Князем Русским. «Дитятко правил Новгородом, доколе не возмужал», — подвёл итог рыжий кот.

Толпа в фойе замерла. У кого-то из рук, прямо на пол, выпал совсем ещё новенький «ноут». Развалился на части. Инцидента никто не отметил. Всё внимание зрителей было захвачено пламенной речью оратора и лицедея. Двуликого конферансье.

— Хотя… Тоже враньё! — Заявила цинично Багира. — По сути дела Новгородом Великим правил в то время Добрыня (Левитский Добран), родной дядя Владимира, брат того самого раввина Малки. Добрыня в тайне мечтал о полной и безоговорочной капитуля…, христианизации нашей Руси. В один «прекрасный» момент он начал реализацию своих предательских планов.

С целью «правильного» воспитания Князя, Добран посылает Владимира на стажировку в Русь Западную, где к тому времени жили иудеи, искусно замаскированные под язычников. Именно эти «Западные Иудеи» формировали тогда идеологическую базу будущего русского христианства. Западно-Русские Иудеи научили Владимира, как отомстить отцу Святославу за потерю власти его (Владимира) родственниками по материнской линии в Хазарском Каганате и, непосредственно, в городе Любич. Иудейская миссия Владимира заключалась в том, чтобы уничтожить веру (вера — ведать Ра) Русских людей, путём внедрения христианской религии. Если прямо называть вещи своими именами, Владимир должен был — ВЗОРВАТЬ РУСЬ ИЗНУТРИ.

Что и произошло.

— На деньги Западно-Русских Иудеев, — зашипел надменно и яростно кот Гугенот, — Князь Владимир собрал дружину, сформированную в основном из наёмных убийц и разбойников. Вернулся в Великий Новгород. По возвращению, Владимир безжалостно и бесцеремонно убил своего родного брата, Князя Ярополка, тем самым захватил власть.

Беременную вдову Ярополка, Владимир цинично изнасиловал на глазах у дружинников. Нужно сказать — Князь любил это дело! Когда бандиты брали штурмом город Полоцк, Владимир изнасиловал девушку по имени Рогнеда, на глазах у её связанных родителей. Родителей Рогнеды Князь казнил, а саму девушку взял в свой гарем. В гареме Владимира к 988 году насчитывалось восемьсот юных наложниц и жён.

Таким образом, Князь Владимир Красное Солнышко сел на Киевский Престол.

Багира почесала лапой левое ухо и лениво добавила:

— Его коронация происходила чётко по плану иудейских жрецов. По окончании коронации, Владимир принял титул Кагана — Левитский, нерусский титул главы государства. Только после этого «Великий Князь Всея Руси» смело внедрил христианство на русские земли.

Русское сопротивление наместникам нового Бога носило массовый характер. К примеру, народное сопротивление Новгорода возглавил языческий жрец Богомил, заявивший публично:

«Лучше нам погибнуть, чем Богов наших дать на поругание»…

Сопротивление было настолько серьёзным, что в жестокой битве христиане сожгли весь Великий Новгород. Текли реки крови.

Однако силы оказались неравными.

Галилеяне одержали победу.

Впоследствии, Князь Владимир стал послушной марионеткой в руках левимасонских бандитов. Его «полицаи» казнили всех известных народу языческих волхвов. Приглашённые из Царьграда священники начали жестокую войну с «поганым язычеством», светлой, чистой религией Святослава, Ярополка и Олега.

— По официальной Несторовской исторической версии, христианство на Русь принёс сам Андрей Первозванный. Однако, я помню, на проповеди этого Святого русские люди шли неохотно, в своём большинстве. Мирная пропаганда христианства на Руси не приносила плодов. Только кровью и неимоверной жестокостью христианство держалось за власть.

Оккультисты погружали народы в информационные дебри своих сатанинских течений.

Пророчества египетских иерофантов сбывались.

Так 988 год стал начальной точкой отсчёта новой христианской истории нашего государства, — заключил Гугенот.

В «Ресте» внезапно сработала пожарная сигнализация. Началась паника. За окнами завыли и запищали сирены. Ноутбук растоптали практически в пыль.

Кот Шрёдингера испарился бесследно.

В избушке Вани и Маши горела родная, домашняя, самодельная свечка. Стол, два стула, горячий чай. Блюдца, ложечки и самовар. Машенька в маечке, Ваня в халате — тепло и уютно. Кроватка застелена белым. Букет незабудок в гранёном стакане. Отдушина. Новое…

Новорождённое лето!

— Хорошая, милая, добрая, сладкая девочка! Как? — Спросил муж у жены. — Только что мы сидели в дремучем лесу. На поляне. В траве. А сейчас…

— То же самое, Лучик мой радостный. Просто маленький женский каприз.

— И сюрприз.

— Ничего не заметил, воробушек. Счастье моё. Я так рада. Мы дома, родной.

— Ты волшебница, Маша!

— Если только ты этого хочешь, любимый. Чудеса — это наши желания. Всё, что нам хочется… В наших руках.

— Я просил твои губки, цыплёнок.

— Да. Всё помню родной. Вот они. Посмотри… Мои губки — твои. Я твоя. Навсегда.

— Ты моя. Маша… Ты — мой единственный мир!

P.S.. Палестинка Ка Тика. Палабула. Мир — есть мысль. О Любви…

Глава 5. Пчёлки. Ммм…

Начало лета — половодье. Паводок — водоёмы «играют». Заливные луга, гривы, рощи, низины, огромные площади лесных массивов — под водой. Без ялика — никуда. Уникальное… Специальное время.

По матушке Каме идут топляки.

Это, чаще всего, просто брёвна, строительные леса, отбившиеся от плотов, ценный материал. Реже — брёвна опавшие, низкого качества, смытые паводком с берега, или вышедшие по воде с буреломов. Оврагов и шкер. Тоже дороговизна — дрова.

Как охота, — всё светлое время суток с багром, на реке. Чуть увидел топляк, сразу в ялик, за ним… Прицепил, притащил, — четверть дела. Дальше… Выбрать добычу на сушу, отсортировать, чтобы просохло. Грамотно зафиксировать — закрепить, чтоб не смыло обратно. А в свободное время, дрова напилить, наколоть, да стаскать под навес. Для избы и для баньки. Потом будет поздно. Июнь…

Один день кормит год.

Очень много работы в июне на пасеке. Не смотря на то, что до цветения основных медоносов ещё далеко, пчёлки уже работают в полную силу. Королева июньского мёда — акация белая.

Ей помогают каштан, барбарис и малина, акация жёлтая, явор, крушина и ежевика.

Разноцветным ковром зацветает подлесок. На полях — эспарцет и ромашка. Тмин, ясотка, волшебная вероника… Важный, ответственный, сложный момент.

Дело в том, что обильность, достаточность и продуктивность июньского медосбора совпадают с предельной, и, соответственно, высшей точкой фактической силы пчелосемьи. Отсутствие мёда в июне — полный крах! Пчелки не размножаются, семьи слабнут, роятся… Зачастую банально «слетают» Так гибнут целые пасеки. А пчёлы при этом, здоровы. И ветеринары разводят руками. Серьёзное дело!

Для грамотного уклонения от катастрофы, пчеловод обязан ускорить весенний рост своих подопечных. Комплексно проводить спецналёты, вовремя объединять «слабаков». Нужен конкретный план. Если чуть зазевался — пиши, что пропал.

Ограничение матки в откладке яиц на период июньского цикла — просто варварский… Злой… Нехороший… Вредный и неестественный способ.

Немногие знают, что летняя рабочая пчёлка живёт всего тридцать пять суток.

Первые десять дней своей жизни она занята воспитанием так называемой «детки» — расплода. Затем десять дней наша пчёлочка — домохозяйка. Строитель, ремонтник, уборщица. Регулировщица уровня влаги и свежего воздуха в улье. Грузчик и кладовщица…

Только последние пятнадцать дней своей жизни она — «пчёлка-сборщица». Выходит из тёплого дома. Летает за сладким нектаром с пыльцой и водой. Кормит семью.

А вот…

Если рой…

…Половина пчёл просто уходит. Семья сиротеет. Становится слабой, нежизнеспособной. Совсем беззащитной.

Уходят пчёлы-кормильцы и весь молодняк. Остаются лишь старые, те, что уже «износились». Пчёлы-инвалиды, они проживут суток десять — двенадцать, не больше. За неделю до выхода роя, матка теряет практически всю свою свиту, ей, нашей матке, никто не даёт молочка. Она не «червит». Откладка яиц прекращается полностью. Бездетная мать — хуже нет.

Маточник — да. Он, естественно, будет. Прозорливые пчёлки заложат его. Только новая матка появится на седьмой день. В лучшем случае. Если позволит погода. «Червить» она будет дней через двенадцать — четырнадцать. И… При самом благоприятном раскладе, ещё через двадцать один летний день, в нашем брошенном улье появятся новые пчёлы. То есть при самых оптимистичных расчётах, сбор нектара начнётся не раньше второй декады июля! К этому времени… Медосбора уже просто нет. Так печально.

Кроме того, пчёлки часто болеют.

С варроатозом казалось бы, справились. Появилось новейшее средство — «Бипин». Бьёт клеща наповал. Но и тут появились «подводные камни». Лекарство травит саму гемолифму пчелы, которой, собственно и питается сам Якобсони.

Всего два-три года… Клещ приобретает устойчивый иммунитет к обработанной жидкости, этим «Бипином». Всё клещу нипочём.

А болезнь-то ужасна!

Заражённые пчёлки погибают вне улья, бросая даже «Святую Святых», свою «детку» — расплод, поражённый Варроа.

Заражаются пчёлы всегда друг от друга. Бедствие распространяется на огромные территории.

Иногда можно наблюдать и такую картину…

… Большое количество пчёл хаотически ползает возле летка, крылья скрючены, это — «раскрылица». Акаропидоз. Тоже клещ. Но клещ внутренний, скрытый. Поражает дыхательные пути насекомых. Возбудитель — Акарапис Вуди. Увы, виден только под качественным микроскопом. Фольбекс и все прочие акарипициды бессильны. На практике, такие семьи сжигают. Так страшно!

А бывают — «вшивые» пчёлы. Смешно.

Сама вошь — насекомое «Браула». Вшивость пчёл — «браулёз». Вошь питается некой «отрыжкой пчёл», которую сама провоцирует, возбуждая своими передними лапками верхнюю губу носителя.

Сама «Браула» — красная. Вошь хорошо видно на тельце пчелы. Личинки смертоносного паразита питаются исключительно воском. Лечат вшивость простым нафталином. Но это опять же — смех и слёзы.

Иногда возле улья появляется множество пчёл, которые прыгают, волочат за собой ни на что не пригодные крылья. На этих пчёлках паразитируют личинки мухи сенотаинии. Серая муха с полосками белыми на голове. Откладывает свои личинки на спинку рабочей пчелы, личинки вживаются в грудную полость и медленно убивают свою хозяйку.

Болезнь — сенотаиниоз.

Невероятно заразна. Применяется лишь профилактика. Это — огонь.

Чёрные, «лысые» пчёлы — вирусный паралич. Паралич ЦНС. Белковое голодание. Грязь. Антисанитария. Если быть до конца откровенным — халатность и разгильдяйство самого пчеловода. Чуть-чуть зазевался — беги за окситетрациклином.

Общее заражение крови (гемолимфы) — септицемия. Даже от лёгкого прикосновения, трупы пчёл, распадаются в пыль.

Пчёлы — нежные, беззащитные, ранимые существа!

Их недуги можно перечислять бесконечно. Пчеловод обязан быть гениальным и трудолюбивым доктором — ветеринаром…

Последнее время всё чаще и чаще, с самолётов и дельтопланов, люди опрыскивают, обрабатывают крайне сомнительной «химией» шикарные медоносные полевые угодья, лесные массивы. Травят добрых, полезных и нужных всем нам насекомых.

Подумать только…

Что будет с нашей планетой без пчёл?

— Маша, милая Машенька, я не могу вспоминать без улыбки об этом. Как всё начиналось… Родная.

— Мне тоже смешно. Помнишь? Первую пчёлку? Она меня поцеловала. В ладошку. И ручка распухла. Мне было так больно!

— Больно?.. Милый котёнок. Потом…

— Потом были прививки, любимый.

— Да, да… Так забавно.

— Всего десять дней, — девушка улыбнулась. — Ты ловил пчёлок в баночку, приносил их в избушку. Один день — одна пчёлка в ручку. Сюда, в мякоть, между большим пальцем и указательным. Жжёт. А ладошка — перчатка боксёра!

— Ага. Второй день — две пчёлки туда же. И опухоль меньше. И боли, практически, нет.

— Третий — три. Я уже осмелела. Сама себе ставила, опухоль начинала спадать.

— Потихоньку.

— Да, милый. Десятый день… Десять пчёлок. И всё! Боль исчезла. Немного щекотно и только. И даже приятно, родной. С той поры пчёлки мне не страшны. Это иммунитет на их яд. А всё ты, мой хороший. Возился со мной. С капризулей. Только пчёлок вот жалко, любимый. Они умирают, когда жалят нас.

Иванушка взял Машу за руку. Нежно.

— Родная! — Сказал он спокойно. — Они уже больше не жалят тебя. Попривыкли. Они тебя любят, цыплёнок. Раньше было… Боялась. Недолго боялась. Теперь… И от ульев то не оторвёшь. Ты такая способная, крошка!

— Я их тоже люблю. Ваня, Солнце, они же живые. И всё понимают. К ним с лаской, они к тебе с тем же.

— Моя Машенька, ты просто чудо! Я… Весь… Маша, я без ума от тебя!

— Родной мой! Сейчас вспоминаю… Какой трепет я испытала, когда поняла, что у всех твоих ульев — свои имена! Прямо, как у людей. На каждой пчелиной избушке…

Табличка.

На табличке написано имя.

Не номер, а имя, любимый! Ты общаешься с ними на равных. Ты им не хозяин. Ты — друг.

— У каждой пчелосемьи свой характер, — ответил Иванушка Маше. — Я знаю их по именам. Каждый улей — мой брат. Я общаюсь с ними, зайчушка. Они понимают меня. Плачут, или смеются… Проявляют спокойствие и интерес. Говорят мне о том, что болит. И о том, что тревожит. О всех страхах, невзгодах и радостях. Вместе со мной веселятся, ликуют. Иногда они учат меня. Они мудрые, крошка. Они много старше людей. Пчёлки — это не труд. Это образ сознания, Маша. Звёздочка ясная, я так соскучился! Поцелуй меня, кошечка, а?

— Мой единственный. Слушаю. Дурочка. Глазки горят. Смотрят. Губки… Мечтают об этом. Любимый.

— Моя Машенька…

— Ванечка… Мой!

Было десять часов. Это утро? А может быть, день. Ялик на берегу. Багор в нём. Вода рядом. Река раздалась не на шутку. Вышла, как и положено, из берегов. Ни один «топлячок-брёвнышко» не проплывёт незамеченным. Всё строго, по-деловому. Клыкан в своей будке. Козочки рядом, в лесу, вместе с курами. Там сейчас еды много, — благодать! Небо чистое. Пчёлки жужжат. Дружно, весело… Правильно. Лапки в «обносках». Есть «взяток». Богатый привес. На «контрольном» колеблются гирьки. Пахнет воском, прополисом и добротой.

Доброта…

Вот, что главное.

Всё остальное за ней…

Машенька была в очень коротеньких шортиках. Белых. В обтяжку. В полупрозрачной, телесного цвета футболочке, прилегающей плотно к её аккуратному великолепному торсу. Все её женские прелести эта одежда никак не скрывала, только корректно подчёркивала совершенство, идиллию линий, изгибов, сказочных, невероятно магических форм.

На её голове красовался венец, свитый из полевых одуванчиков и однодневной лесной медуницы. Как корона принцессы. Волосы бережно заплетены в две косички. Зелёные бантики — шёлк под траву. Русая, пышная, длинная чёлочка набок. Реснички… Румяные щёчки… И губки.

Само Божество. Во плоти.

Ваня в строгом спортивном костюме, чёрно-красном, с блестящей белой полосочкой по рукавам. На спине в мелком знаке «инь-янь», надпись: «алистазара». Разумеется, надпись была символичной, а что означала она — было тайной.

На ногах его были кроссовки. Чёрные — «мокрый уголь». На высокой практичной подошве. Удобные, мягкие, лёгкие…

В таких можно ходить, где угодно. Комфортно.

Комфортно…

И долго…

Качественно далеко.

— Маша, кошечка, я прикасаюсь к тебе. Только кончики пальцев. Внутри всё трепещет. Я на небесах!

Она…

Тонко…

Губами к его мускулистой открытой груди.

— Ваня… Ваня… Иванушка! Мой родничок. Я сама вся дрожу.

— Мне неловко, родная. Косички. Твой воздух. Дыхание. Чёлочка слышит меня. Она вьётся. Шевелится. Чёлочка… Глазки твои голубые. Я в них. Ты — воробушек. Птенчик. Синичка. Я таю. Посмотри! Меня нет. Я уже растворился. В тебе.

Растение…

Это, наверно, Ра с Тенью.

Наши растения тянутся к солнышку, но и без тени не могут. Театр Теней. Фотосинтез — серьёзная штука. Ра с Тенью — лёгкие нашей планеты. Планета болеет. Неофициально… Рак лёгких.

«Экология» — жутко фатальное слово.

Условия взаимодействия Тени и Ра давно изменились, причём радикально. Больше Ра не играет с тенями. Он их просто безжалостно ест. Дух могучих, богатых, теперь уже «ветхих» лесов выделяет обильный нектар. В этом Духе, в Его Благодати и Промысле, человек (вечная голова), как бы вовсе не нужен.

Мудрость — масса, она неизменна, перемещается из уст в уста, от Отца к Сыну, от деда к внуку.

Леса вырубают.

Пчёл одомашнили и приручили.

Идёт бой с сорняками.

Интеллект, разум климата сопротивляется, это уже очевидно, никаких доказательств не нужно. Период развития, жизни растений — сокращён. Потребительские тенденции и химизация сельхозугодий — кощунство. Прямая угроза природе. Модернизация сельского промысла — яд!

Практика выше теории.

Как было сказано выше:

«Удача — удел дилетантов».

Организация Духа Вселенной на высшем пределе. Духовные ипостаси, как это не парадоксально звучит, разобщены. Патологическая вездесущность и метафизическое расчленение, вплоть до самой автономии «Я» — ядра личности, — первопричина всех эгоцентрических целей.

Самая распространённая цель замкнутой ипостаси Вселенского Духа — личное удовольствие, «кайф».

С точки зрения «прави» и мироустройства, на современном этапе, такую позицию РАЗУМА можно назвать «катастрофой». В глобальном, экологическом смысле.

РАЗ — УМ…

Один.

Двух умов просто нет.

Глава 6. Ливень. YHVH.

Над Совиным Оврагом стояла глубокая чёрная ночь. Ливень. Как из ведра. И не видно ни зги.

Ветра не было. Шелест воды. Только шелест огромной, коварно спадающей с неба воды, нарушал тишину и зловещий покой.

Покрывалом.

Зловещую тишь.

Это только июнь. Ночь, как выстрел. Как миг. Коротка.

Мир, конечно, не спал. Дело мира не сон. Дело мира — игра. Чья игра?

Неужели чужая?

Чужая игра…

Где чужие? Все здесь. Всё внутри. Внутри «Я». Бесконечного принципиального «Я», что безумно похоже на нож. В чьих руках? Можно резать им хлеб, можно плоть человека.

Человек — «вечная голова».

Его «Я» — домик. В нём живут прихожане. Гости не постоянны. Сменяют друг друга критически часто. Ещё чаще отсутствуют вовсе. Уходят на промысел. Или по… Промыслу. «Я» одинокое ждёт. Созерцает сквозь призму пивных «полторашек». Игру. Дело тонкого неуловимого мира.

Умное Делание.

Сам Хозяин пустил его на самотёк. Самотёк — это ливень.

Не видно ни зги.

«Я» стремится, но в этих условиях не в состоянии быть постоянным. Как нож. Всё зависит от темы: «а в чьих он руках»?..

Только в наших. Других рук здесь нет.

В чаще леса, в глуши бурелома стоял древний дуб. В нём — дупло. В дупле том филин Филя и Гриб Опекун резались в «двадцать одно». Беззаботно и без напряженья. Ливень подло застал их врасплох этой ночью, заставил скрываться в укромном местечке, коротать время в непринуждённой игре и душевной беседе. В ожидании милости бурной стихии. Когда пройдёт дождь. Впрочем, им было очень легко и довольно уютно. Лесные причуды старинных товарищей не угнетали.

— Отнюдь, — говорил Опекун, — люди верят в «Совиный Овраг», в этот ливень и в чёрную ночь. Людям свойственно верить. В шелест воды и в зловещую тишь. В бесконечное, принципиальное «Я». В то, что «вечная голова» — просто домик. В Отеческий Промысел. Хе… В угнетение, или стремительный нож. И во всё, слышишь, Филя, во всё, что бы мне не пришлось сгоряча нашептать этим «пишущим»…

— Авторам и сочинителям? — Спрашивал филин.

— Да… — Отвечал мудрый Гриб. — Исполнителям сказочных повествований. Таким паукам. Что плетут здесь повсюду свои изощрённые ловчие сети.

— Лингвистическую паутину? «Ловцы человеков»?

— Я пас.

— Точно, точно. Не стоит. Опять перебор. Знаю. Наверняка.

— Очень многие верят в Иегову, — подтвердил Опекун слова птицы, роняя небрежно четыре засаленных карты на мох.

— Оооо… Очень многие люди в последнее время, буквально, доходят до истерии, в спорах между собой на сию алогичную тему. Вероятно, кому — то сейчас это нужно и выгодно. Неужели Читатель узнает?..

— Хм. Изволь, мой дружище. Попробуем расшифровать. — Сказал Гриб и надменно, уверенно… Монотонно продолжил:

— Само слово «Иегова», драгоценный мой Филя, имеет еврейское происхождение. Если строго буквально: «Jhovah». (Havah — Ева). Значение — существование в виде начала мужского и женского одновременно. Единая и неделимая точка, если так хочешь… И… Некая точка отсчёта. Абсолютно фаллический, замкнутый смысл, на сегодняшний день — аксиома.

— Мне это понятно. И я это знаю, — прервала мысль огромная хищная птица. — Древние евреи под этим именем поклонялись и Вакху.

— О, да! И Озирису. И Дио-Нису. И всем известным Иовам из Ниссы, т.е. из «Лунной Горы» Моисея. В древних писаниях сказано, что и сам Вакх, якобы вырос в пещере Синайской Горы. Ведь именно между Египтом и Финикией, Ниссу поместил Диодор. Об этом нельзя забывать. В Ниссе вырос Озирис — сын Великого Зевса. А евреи тогда называли его: «Иеовой из Ниссы». Смотри, как всё складно!

— Сдавай ты, Опекун. Рук нет, крыльями не удобно.

— Ещё?

— Стоп. Мне нужно подумать.

— Отлично. Никто не торопит. Итак, Иегова из Ниссы… — Опекун имел три руки. Это были кривые отростки под шляпкой. Смотрелись они неестественно, не симметрично, но могли превращаться в чудесный, обворожительный «венчик». С картами Гриб управлялся почти виртуозно. — Иеова из Ниссы — оккультное имя, — продолжал плавно он, — представляло в то время Великую Тайну. Третья заповедь (мы понимаем чего) прямо запрещала употреблять его «всуе». Тогда имя и заменили на добрую, безопасную «Адонайю», или «Господь».

— Себе, Опекун! Мне достаточно. Я так решил.

— Что ж, прекрасно. В открытую. Вот… «Москва»… Вскроемся? У меня двадцать два.

— Двадцать два иерофанта, — пошутил филин Филя. Но вмиг стал серьёзным и тихо продолжил беседу:

— Протестанты пошли ещё дальше, приятель, — прошептал он. — Они вообще переводят на все языки без различия «Иегова» и «Элохим», словами «Бог» и «Господь». Я лично считаю, что в этом плане, они ещё больше католики, чем Римский Папа. Подумать только! Ввели запрет на оба имени сразу! Сразу!!!

— Забавно. Забавно, — ответил Гриб. — Но на практике, все эти наши истории… Полнейший бред. Он уводит от истины. Он для этого создан. Цель бреда — ввести в заблуждение глобальных марионеток планеты. Есть настоящая, объективная, подлинная причина тому, почему определение «Иегова» вдруг стало предосудительным.

— Я весь во внимании, друг.

— Дело в том, разлюбезнейший Филя, — зашипел Опекун в унисон с нудным ливнем, что это непроизносимое и вовсе слово. Слово, которое правильно произнести невозможно. Оно пишется так:

«YHVY».

Гриб нацарапал значки чем-то острым на карте, наугад взятой из толстой колоды.

— Посмотри, птица, видишь? — Закричал он, — здесь нет ни одной гласной буквы! Произнести это слово хоть как-нибудь правильно, человек просто не в состоянии. Любые попытки произнести имя Бога, приводят к его искажению. Нонсенс… И… Смертный грех!

— Эко. Однако… «Казна». Ты опять проиграл.

— Однако… Да, именно! Право: «однако», — кричал Опекун, не обращая внимания на заявление Фили, на исход карточной партии, — это — однако! Однако и это ещё не вся тайна…

— Что может быть? Неужели… И… Это… Не вся?

— Сокровенная тайна египетских иерофантов заключается в том, что «YHVH» — не есть, собственно, имя.

— Чёрт возьми! — Филин словно обмяк. Сжался в пухлый клубок. Изменился в глазах. Глаза птицы наполнились страхом.

Тогда мэр города Z376 встал в полный рост и торжественно чисто озвучил:

— «YHVH» — гермафродитарная структура духа, обладающая мужской и женской античастичной (бесплотной) природой одновременно. «Иегова» — мужчина и женщина, объединённые в целое. В том виде, как это слово пишется и произносится теперь, оно является ложным, заменительно-ложным, уводящим сознание «Я», ядра личности человека от истинного понимания материального языка и вещей. Знаю точно, что сами вечные иерофанты буквально читают «YHVH» следующим метафорическим образом:

«НЕ ТАК, КАК Я НАПИСАН, ЧИТАЮСЬ Я».

— Для того, чтобы приблизиться к настоящей вибрации (звуку) имени древнееврейского тайного Бога, — перебил оратора филин, — нужно… Это, как минимум… В совершенстве владеть техникой деления и умножения Тетраграммотона на его составные и внешности (полиличины). Но и это будет всего лишь одним из условных, необъективных ключей.

— Тетраграммотон, — продолжал Опекун, беспокойно тасуя колоду, — название, не имя Сущего Бога. Составленное на астральном плане ядра, ядра личности, сбитого в плоть самим Центром Циклона, из четырёх символических букв. «YHVH» — его греческий титул.

— Стало быть…

— Греки. Нет, не евреи. Настоящее древнее произношение до сих пор скрыто от нас. Истинные евреи считали и считают Имя «слишком священным», чтобы произносить Его. Поэтому заменяют в писаниях на «Иегову». Современники «торжества нового века» уже называют «YHVH» «Иеговой», что является ливнем — лингвистическим казусом. Заблуждением. Вирусной шизофренией.

Дождь немного утих. Приближался рассвет. Ночь устала и больше уже не шепталась с ветвями промокших, озябших деревьев. Приятное. Сладкое. Грустное. Время суток.

— «YHVH», «Иегова», «Яхве» имеет лишь бледное, тенеобразное… Именно тенеобразное сходство с истинным Богом Завета, — вдруг сказал древний дуб, в дупле которого мирно скрывались от ливня весёлые игроки в карты. — Это просто обман. Это ширма. Послушайте старика.

Его голос был подобен грому.

— Вирусная шизофрения! — Вспомнили одновременно случайные гости великого древа.

— Первыми в «Библию» этот обман принесли «мазореты», — продолжал дуб. — Их «перевёртыши — разъяснялки» постоянно встречаются на полях древних свитков. Их ещё называют: «мелхиты». В подлинности сих «мелхитов» сомнений нет никаких.

Мазореты — это такие раввины, которые в своё время активно практиковали «мазору», от «mazzoreh» — «предание», или «mazar» — «передавать». Они изобрели и внедрили систему так называемых «мазоретских точек». Эти точки скрывали гласные звуки в самых важных словах всех еврейских Священных Писаний. Система придавала безгласным словам их реальное, правильное произношение исключительно способом прибавления к согласным точек, — зашифрованных гласных звуков.

Именно так хитроумное изобретение мудрых раввинов Тиверской Школы подменило, запутало подлинную конструктивную схему главных слов и имён Моисеевых книг. Появилась новейшая псевдосистема. Она появилась по бесконтактному распоряжению самого иерофанта Египа. Чтобы окончательно запутать народ, увести его в паутину глобализаторской лжи, как можно дальше от правды. Так вот. Оно. У-у-ух.

— Тому, кто ест твою душу, не обязательно знать твою плоть, — произнёс Опекун.

Вспыхнула яркая молния. Карты в руках мэра города Z злобно вспыхнули. И… Стали пеплом. Ветхий дуб продолжал:

— Как «Иегова», так и «Яхве» были еврейскими именами, произошедшими от имени более раннего языческого Бога «Иао», или «Яхо». Халдеи поклонялись «Чистому Яхо» ещё до того, как евреи приняли это имя. Халдейский «Яхо» представлял собой высшее постижимое божество, восседавшее над семью небесами (!), являлся «Нетварным Духовным Светом». Лучом «Нетварного Духовного Света» был некий «Ноус», или «Единый Демиург материальной (плотной) Вселенной». По совместительству... «Божественный манас в человеке» — «вечная голова». По русски — «совесть» — «от Отца весть».

Истина, которую сообщали в то время только посвящённым адептам, заключалась в том, что имя «Иао» трёхбуквенно, его природа, система вещей, — Великая Троица и Триединство. Так толковали все двадцать два иерофанта единогласно. Так и толкуют до сих. Слышу их голоса каждый день.

Внезапно в дупле появились огромные чёрные змеи и тараканы. Они выползали наружу и падали вниз, исчезая бесследно во мгле. Странный знак. Дуб замолчал.

— Это парная галлюцинация? — Спросил ошарашенный филин.

— Галлюцинаций, мой друг, не бывает, — ответил ему Опекун. — Слуховой аппарат живой сущности не приспособлен, не может… Никак… Слышать то, чего нет. И глаза никогда не узнают того, чего не существует. Кот в ящике жив? Или мёртв?

— Всемогущий кот Шрёдингера!!!

— Помню. Да. Финикийцы ещё поклонялись «Иао». «Иао» — священное слово, ключ мистерий — Древний Египет. Единое вечное и сокрытое божество в человеке. Структурно — «Вселенская Божественная Мыслеоснова». Высшее Эго.

— Не видать мне сегодня мышей, как своих ушей, мля, — печально отметила птица. — Бог Моисея — «Иао». Об этом писал Диадор.

— Но «Иао» — имя тайны, — продолжал размышлять Опекун. — Его нельзя было произносить, или даже писать. Нарушение этого запрета каралось в то время жестоко. Смертной… Смертной, мучительной казнью. Без права, надежды на вечную жизнь. Поэтому саморетяне и стали произносить это слово, как слово «Иегова». Что с точки зрения жречества считалось абсолютно невинным. «Иегова» буквально «Господь». Как всё просто, приятель!

— Стало быть, саморетяне нашли этот способ «не произношения имени Бога» исключительно благодаря умелой манипуляции мазоретскими точками — гласными звуками. Системе, благодаря которой можно безболезненно осуществлять любую подмену в правильном произношении слов.

— Всё… Всё было бы так, — с грустью в сердце сказал Опекун. — Если бы не одно «но». Дело в том, что даже «Иегова» является более поздним изобретением саморетян. Первоначально всё тоже имя звучало, как «Вакх». Ещё старик Аристотель вещал, что древние арабы изображали Вакха в виде коня. Коня Солнца. Ра. Ра следовал за колесницей, на которой ежедневно проезжал над землёй Бог Небес, древний русский Сварог. Вывод прост. Ветхозаветные люди знали о том, что Иегова — ипостась. Только конь древне — русской языческой веры. ВеРа — Ведать Ра.

— Маша, милая, знаешь, а я тоже был там, в дупле. Когда ссорились между собой Демиурги. Моё славное, доброе, нежное, самое тёплое солнышко! — Обратился Иван к своей суженой, глядя ей прямо в глаза.

Они сидели в избушке. Под утро. По крыше дробью стучал колкий, жалобный дождь. Она была в очень коротеньком, лёгком, сереньком платье. Он в домашнем халате и тапочках на босу ногу.

Горела свеча.

На столе стоял чай в самоваре, две глиняных чашки, огромный букет праздных седмиполянских ромашек.

Ваня с Машенькой рядышком. На табуретках за столиком. Держали друг друга за руки. И улыбались. В мире торжествовала Любовь.

— Я всё знаю, родной мой. Как… Это не сложно. Отвлечься. Представить. Закрыть глаза, и… Ты уже где угодно. Где хочешь. Иванушка… Зайчик мой. Самый, самый. Мы — сон. Нам… Уже никогда не вернуться назад.

Скрипнула половица. За окном подул южный утренний ветер. На востоке едва зарождался рассвет. Дождик то утихал, то опять молоточками: «тук-тук-тук-тук». По стеклу. Гроза только мигала. Без грома. Мелькала неяркими вспышками в небе. И в стылом, озябшем, уставшем от ночи ненастья… Лесу.

Чёрный Батюшка — Лес отдыхал.

Всё кончается перед запретным мерцанием, после открытого и откровенного праздника тьмы. Праздник тьмы наступает тогда, когда хочется то, что «нельзя».

— Между нами нет тайн, моя сладкая… Ясная звёздочка, — сказал Иван. Между нами нет зла и добра. Между нами нет света и тьмы. Я закрою глаза и представлю, как ты говоришь. Мановение ока. И мы уже на облаках. Так легко и свободно! Для нас нет препятствий. Я очень хочу! Моя мысль может всё.

— Ты творишь этот мир, мой любимый, — ответила Маша, — смотри… Что ты видишь вокруг? Это наша реальность. Она — твои мысли. Желания. Прикосновения к внешности, к внешнему миру, всё… Всё, что ты хочешь… Всё здесь и сейчас. И не нужно искать никаких Демиургов. Мой Лучик. Единственный. Чудо. Моё. Чудеса нужны там, где их нет. У нас — «всё». Что нам нужно? Зачем?

— Крошка. Кошечка. Да…

Наша Алистазара.

Глава 7. Алистазара.

Читатель Саша вышел из «бункера» в семь утра ровно. «Бункером» он называл один очень удобный, уютный, укромный офис, расположенный на территории станкостроительного завода имени Орджаникидзе, по улице Орджаникидзе, дом номер 11.

Ходят слухи, что некогда в том самом «бункере» от полицейских частенько прятался сам Феликс Дзержинский.

В наши дни «бункер» был оснащён по последнему слову комфорта, науки и техники. Казалось, что там было всё для того, чтобы жить, отдыхать и работать.

Внутри «бункера» — целых три комнаты. Одна огромная, словно актовый зал в средней школе. Две другие — поменьше, квадратов по тридцать. Все комнаты наглухо отгорожены друг от друга толстенными стальными дверями, в дверях — кодовые замки. Лампочки на замках постоянно мигали, по непонятной для Александра причине, и днём, и ночью. Красным… Багрово-красным… Тревожным светом.

«Бункер» имел два отдельных — автономных биотуалета и шикарную, просторную душевую. Что интересно, сии пикантные помещения, или «удобства», как их ещё называют в народе, запирались аналогично, точно так же, как комнаты. Двери, толщиной в сильный кулак, кнопочки — код, огоньки.

Повсюду стояли компьютеры.

Фирма, или компания, арендующая этот «бункер», занималась коммерцией в Интернете. Продажи шли великолепно, владелец организации слыл невероятно успешным деловым человеком.

Торговали информационным товаром. Конкретно — электронными книгами, электронной художественной литературой. По сути, вся фирма — издательство, но не бумажное, а сетевое. Сетевая литература, или «сетература», в наши дни — чрезвычайно выгодный бизнес.

Название фирмы — «Алистазара».

Окна в «бункере» отсутствовали совершенно, так как помещение находилось глубоко под землёй и на случай войны, по замыслу «МЧС» считалось бомбоубежищем. По этой причине, в офисе «Алистазары» легко можно было создать тишину, абсолютную тишину, непривычную и откровенно — желанную для большинства обитателей «Столицы Мира».

Данный факт привлекал многих рок — музыкантов и бардов. Равно, как и чтецов самой разнообразной аудиопродукции, исполнителей аудиокниг. Администрация не могла игнорировать такую, безусловно, выгодную ситуацию. В «бункере» функционировала весьма популярная, вполне современная, скажем прямо — шикарная студия звукозаписи.

Огромное значение для общего дела имела полная изоляция помещения от дневного, природного света. Не многие знают, но эта штука грандиозно влияет на человеческий сон! Сотрудникам, клиентам и некоторым особо — важным гостям, в целях повышения эффективности, трудоспособности, соответственно, — качества конечного результата, «Алистазара» предоставляла возможность банально выспаться в любое время. Для полноценного отдыха в «бункере» людям хватало всего трёх часов! Специальные мягкие, надувные диваны никогда не пылились без дела.

Впрочем, пылиться там было весьма затруднительно. С пылью здесь воевали серьёзно. Воздух с улицы в «бункер» поступал тоже не просто, минуя очистительную систему. Так же, воздух насыщался до нормы ароматизатором «SDM — 900», кислородом, принимал любой запах по желанию, «просьбам трудящихся» и постояльцев. Первое место по актуальности занимал запах хвойного леса.

На входе в «бункер» стояла двойная, вооружённая спецохрана. Проникнуть внутрь без пропуска (уникальной цифровой карты) не представлялось возможным.

Выходить из «бункера», особенно по утрам, получалось всегда крайне трудно. Давил московский тяжёлый воздух. Лёгкие, сердце и весь организм, как могли, сопротивлялись. Александр болезненно кашлял. В горле пренеприятно першило. Во рту пересохло. И губы сурово стянуло, как диким январским сибирским морозом. В глазах, словно мелкий песок. От любимой Москвы.

Шум машин резал уши. Огромный поток неизвестных, чужих, незнакомых прохожих закручивал в метафорический водоворот, или смерч. Обезличивал, уничтожал… Поглощал, пожирал сердобольное эгоцентричное «Я».

«Я» шагало по улице «на автомате».

У Читателя, как и у всех потребителей праздности, в запасе имелась огромная куча свободного времени. Встреча с барышней была назначена только на десять. Стояла задача — убить три часа! Несомненно, убить… Ибо строчка в графе: «мои планы на утро» отчаянно пустовала. Убить три часа! Страшно… Страшно. Ведь время, оно, как известно, «не любит, когда мы его убиваем». И мстит.

Для Москвы три часа — это как бы «ничто». Можно просто пойти прогуляться. «Зависнуть» в каком-нибудь торговом центре. Или проще — в кафе? Взять там кружечку пива, сушёных кальмаров, разложить ноутбук… Три часа пролетят незаметно. Словом, — время убить по Москве — не проблема.

Александр шёл мимо Даниилова монастыря.

Все столичные монастыри — островки в океане бушующих снов. За их стенами, как другой мир. Стоит перешагнуть за ворота, всего один шаг…

Мегаполис — исчезает. Становится невероятно спокойно.

Трепещет усталая, буйная, блудная грудь. Расслабляются члены. Нет суеты. Нет нервозности, тлена, уныния. Визуальное поле открыто для существования, или сосуществования с бренным акафистом, книгой по имени, нет… Под названием «жизнь».

Наша жизнь коротка?

Здесь подобный вопрос некорректен. Она… Жизнь — причина любого вопроса. Причина и первопричина любого ответа. Жизнь — пепел, который едят Небеса. Без унылой иллюзии аллегорической альтернативности времени. Цикл. Непостижимая вечность. Змея, проглотившая «сдуру» свой каверзный до неприличия хвост.

Саша зажмурил глаза, словно яркий луч солнца ударил в них, прямо в зрачки. Площадь, расположенная перед входом в Святую Обитель, показалась ему слишком светлой. Справа лавочки, слева ларёк: «Монастырская Выпечка». Всюду голуби. Великодушные птицы. Бесцеремонно садятся на плечи паломникам и туристам, берут хлеб прямо с рук. Ничего не боятся. Так мирно.

Совсем рядом скользнул моложавый монах: в чёрной рясе и скуфье; поверх ризы модная куртка из кожи; на ногах фирменные дорогие ботинки; пальцы перебирают изящные чётки с крестом.

Монах юркий скользнул, как незримая тень, и проник в иномарку. Величавый коричневый джип.

Александр от яркого света почему-то задумался, остановился. Решил закурить.

Джип легко хлопнул дверцей, бархатно порычал и, как зверь, улизнул восвояси. Оставив после себя клубы едкого дыма.

Дым рассеялся быстро.

Перед глазами возникла кричащая красками вывеска: «Стоматология! Клиника Святого Даниила».

— О, как, — подумал Читатель. — Кругом одни деньги. Деньги… Деньги на боли людской! Ничего не поделаешь, видимо. Это — обет нестяжательства.

Александр закурил.

Он любил сигареты «Максим», но здесь, в «Столице Мира» «Максима» не было, приходилось лукавить и тешить себя лёгким, приторным «Marlboro».

Тоскливо.

Зажигалка дала синенький огонёк, сигаретка пустила кольцо. Стало легче. Кашель сразу прошёл, горло вновь обрело свою прежнюю свежесть, необходимость держать в напряжении веки и жмурить глаза вдруг исчезла.

Процесс адаптации к внешней среде.

Монастырь охраняли казаки. Смотрелось забавно. В памяти невольно пробуждалось что-то из школьного курса истории. Типа такого:

«Казаки — эти красивейшие своей отвагой из всех рыскавших по ещё молодой тогда и просторной земле человеческих хищников, с крестом на шее и несколькими зарядами за пазухой устремляются к Охотскому морю, с него на Камчатку, с Камчатки на Курильские острова, с Курильских на Алеуты, с Алеутов на никому, кроме русских, неизвестный американский берег. Бесстрашно носясь на сколоченных из подручного материала судах по волнам вечно сердитого и вечно кутающегося в холодную мглу Великого океана, они выписывают на бесчисленных островах его, мысах, бухтах и вулканах целый календарь православных святых, вперемежку с именами Прибыловых, Вениаминовых, Павловых, Макушиных, Шумагиных, Куприяновых»… (Вандам А.Е., «Наше положение»).

Или старые добрые казачьи песни:

«На стружках, сидят гребцы — удалые молодцы,

Удалые молодцы — вседонские казаки.

На них шапочки собольи, верхи бархатные,

Пестрорядные рубашки с золотым галуном.

Астраханские кушаки полушалковые,

С зачесами чулочки,

Да все гарусные.

Зелень-сафьян сапожки, кривые каблуки».

Все казаки были в кирзовых сапогах.

На ногах, вместо брюк, они носили синие (киндечные) шаровары, подвязанные в поясе тонким ремешком (гашником), за которым «вприпарку», т.е. вплотную к самому телу, пришивался мешочек для денег, — кошелёк. Отсюда именно слово: «загашник».

Изготовлены были такие штанины из плиса. Впрочем, здесь, в Москве, можно увидеть и шаровары из бархата и, даже из «чембары» (кожи). Шаровары, естественно, были украшены алыми платоновскими лампасами.

Выше пояса — рубаха. Достаточно плотная, очень практичная (рубаха-парень). Рубаха украшена национальной изысканной вышивкой и, разумеется, «стеклярусом». «Карамыз» (красная полоса на рубахе) являлся незаменимой, традиционной деталью одежды казака. Нижний край рубахи — «подол». Верхний — «ворот».

В талии рубаху обтягивал плетённый из шерстяных нитей, весьма красочный пояс.

Рубаха (спидница) издавна считалась нижним бельём, надевалась исключительно лишь под мундир. Появляться в приличном обществе в одной рубахе издавна считалось верным признаком плохого тона, крайне неприличным поступком.

Сверху на рубаху надевался кафтан с перехватом. Кафтан, или «Бешмет». Шился он сразу с глубоким разрезом в области талии, «сборки» плавно переходили в открытые резкие «крутые клинья». Чуть выше колен. В подкладке «стёган по вате». Воротник был стоячим. Рукава длинные, узкие, почти в обтяжку.

Триумфальное зрелище — «сабельное опоясье»!

«Сабельное опоясье» — чембарный пояс с медными бляшками. На поясе крепилось оружие — сабля. Разумеется, в ножнах. Кафтан, или бешмет — «спиногрей».

На головах казаков Даниилова Монастыря красовались папахи.

Папахи были украшены медными знаками с надписями о том, за что, где и когда был награждён данный полк.

В старину, в свои папахи, казаки прятали самые ценные документы, послания, или приказы. До сих пор существует негласный закон: « потерять папаху казак может только вместе со своей головой».

У всех казаков были длинные, закрученные к концам усы, из-под папах торчали волосы чубом.

Александр сел на лавочку. «Marlboro» тлел удивительно быстро. От сигаретки осталось «совсем ничего».

— «Убить три часа! Нужно как-то убить три часа. — Навязчиво думал Читатель. — Уже два с копейками. Всё ерунда! Время — воздух, летит незаметно».

Вдруг…

Что-то резко спугнуло всех голубей сразу. Напротив Сашиной лавочки разместилась огромная группа туристов. Хрупкая девушка-экскурсовод, металлическим голосом дикторши с телеэкрана, начала свою преинтересную речь.

Толпа слушала очень внимательно. Александр увлёкся. Девушка-экскурсовод говорила:

«Родился Святой Даниил в 1261 году во Владимире граде. Отцом его был сын Святого Великого Князя Александра Ярославича Невского, Великий Князь Даниил Александрович, Святой Благоверный.

23 ноября 1262 года отец Святого Даниила умер в Городице (Нижнегородской губернии) от неизвестной болезни (хвори). Личного благословения младенцу — сыну Даниилу преподать не успел. Даниил остался сиротой, не имея от роду даже двух лет. Сирота Даниил не получил никакого наследства. Его старшие братья владели великокняжеской властью, всеми областями своего усопшего отца, не дали Даниилу ничего. Только через десять лет, в 1272 году дали ему удельный (провинциальный) город Москву с его областью. По сравнению с Владимиром, Переяславлем, Суздалем, Москва была тогда нищей.

Отрок — Князь остался доволен и этим.

Он был кротким, миролюбивым, смиренным, сострадательным к бедным людям.

Из малого сделалось великое. Из бедной деревушки выросла первопрестольная столица Москва. Угодник Божий Даниил ещё при жизни стал Великим Князем Московским. Без кровопролития и междоусобиц.

Святой Даниил положил первое основание великому делу сплочения воедино русской земли и самодержавию. Помощниками его являлись кротость и Любовь. С Божьей поддержкой Князь укрепил свою державу, смело выступил против одного своего брата, который забыл, что в единстве — сила народа и государства.

Будучи готов к войне, Святой Даниил не доводил дела до кровопролития. Так в 1285 году он сумел отклонить войну с братьями. Владетельные Князья, соседи московской области, пребывали в дружбе с Даниилом, не решались его обижать. Только однажды, Святой Даниил вступил в битву против татар, приведённых Рязанским Князем Константином в 1301 г., но и тут предупредил вторжение врагов, напав на них совершенно внезапно, и рассеяв их толпы. Тогда Рязанский Князь был пленён. Пленника Даниил содержал, как в гостях.

Святой Даниил был великим миротворцем.

Однажды один из его старших братьев Андрей, тайно привёл татарские орды, грабить Москву. Его кощунственный замысел был осуществлён. Это случилось в 1293 году. Тогда Святой отдал всё своё имущество разорившимся людям и на восстановление города. Своему брату — предателю Святой не мстил. Простил его. В 1296 году Андрей слёзно раскаялся и добровольно отдал власть и титул Великого Князя Даниилу.

Племянник Святого, сын старшего брата Дмитрия Александровича, — Иван Дмитриевич так любил Святого Даниила, что безо всяких споров отдал ему право не только на свой титул, но и на всю свою отчину — Переяславскую область. В 1301 году.

Даниилов монастырь был основан строителем Московского Царства!

Святой украшал свои города и сёла Христианскими Храмами. Основал Святую иноческую Обитель для желающих украсить себя светлыми подвигами Божьего жития. Обитель была выставлена в пяти верстах от Кремля, где жил Князь. В уединённом укромном месте. На правом берегу Москва — реки. Святой посвятил её покровительству своего Ангела — Преподбного Даниила Столпника, во имя коего и создал первый Храм своей обители.

Умер Святой Даниил 4 марта 1303 года на сорок втором году жизни. Перед смертью принял монашеский постриг. Был похоронен по собственному завещанию в Даниловом монастыре на общем братском кладбище.

РПЦ постановила совершать память его ежегодно дважды. Четвёртого марта в день смерти, и 30 августа в день обретения его Святых мощей. Святые мощи Даниила перенесли в Церковь, где они почивают в особой раке. Ныне существующая рака устроена в 1817 году из серебра, весит более 30 кг.. В клеймах правой стороны имеет тропарь и кондак. Прежняя рака была похищена в 1812 году. При этом кощунственном деянии мощи не пострадали.

В 1805 году близ Святых мощей Князя устроен предельный Храм Угодника Божия Даниила.

Сегодня монастырь имеет церковно-исторический музей; иконную и художественную лавку; магазин «Медовый Спас»; подворье в рязанской области; подворья в Москве. Храмы: Троицкий собор; Церковь во Имя Святых Отцов Семи Вселенских Соборов; Придел во имя Святого Благоверного Князя Даниила; Церковь Покрова Пресвятой Богородицы; Придел во имя Пророка Божия Даниила; Церковь во имя Преподобного Даниила Столпника; Надвратная Церковь во имя Преподобного Симеона Столпника; Церковь во имя Преподобного Серафима Саровского; Церковь Рождества Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

Даниилов монастырь — первый монастырь, возведённый в Москве».

На этом прекрасная девушка — экскурсовод замолчала, изящным наигранным жестом руки пригласила туристов внутрь Священной обители. Толпа исчезла. На место толпы вновь посыпались жирные, монастырские голуби. Пальцы слегка обожгло, сигарета истлела до фильтра.

Рядом с лавочкой стояла урна. Александр спешно избавился от окурка. Потянулся, встал, посмотрел на мобильник, — 8.21.. И всего-то? Ещё полтора часа с лишним. Словно целая жизнь.

Мысли путались.

Внутри головы бродили седые Святые Князья, казаки с саблями наперевес и коды доступа в аккаунты избранных авторов, пароли и логины. Чёрный список. Рецензии неадеквата. Назойливые «светлячки».

«Светлячки» — это люди, которые «светятся». Ничего не читают, а просто гуляют часами по сайту, кликают произведения всех подряд авторов. Привлекают внимание к личному Нику, искусственно завышая тем самым реальную цифру своих посетителей.

Многие пишут плохие рецензии.

Критика?

Саша не понимал. Как можно в принципе написать плохую рецензию?

Что для этого нужно?

Сначала найти в Интернете плохое произведение, так… Потом всё его прочитать. Это что, Садо-Мазо? Сидеть с умным мрачным лицом, пялиться в монитор, тратить своё драгоценное время, читая старательно то, что не нравится, что вызывает внутри отвращение и негатив. Как такое возможно? Кому это нужно? Мало того…

…Всласть измучив себя чтением «плохого» текста, сочинить что-то там, набрать литературные знаки на «клаве»… Отослать! Нонсенс и парадокс. Не укладывалось в голове.

Нормальный человек не будет читать то, что ему не нравится!

Нормальный человек не будет рецензировать то, что не прочитал!

Архиэлементарно.

Не нравится — не читай!

Не прочёл — не рецензируй!

Что может быть проще?

Или это опять пиар-ход? Может литература теперь — шоу-бизнес? Снова бред. Нерадивый контент бесполезно пиарить. Читатель читает один, он судья, сцены нет. И ему «глубоко фиолетовы» все эти «рецки». Только он знает, что и когда ему нужно.

Мысли материальны?..

Нет. Стоп… Это неправда. Материи не существует. Вселенная вся из «эфира»! «Эфир»… Можно, конечно, придумать какое-то другое слово, более оригинальное, но… «Эфир» мне нравится больше, почему? Я не знаю, — думал Читатель. — По прообразу чистой воды. У него, у «эфира», постоянно меняется плотность. Под воздействием температуры, или каких-то других, или даже сумм профизических факторов. Некий «закон совокупности». Всё очень просто. Определённая плотность «эфира» — есть плоть, визуальная (в широком смысле) субстанция. Или «материя», как мы привыкли её называть. Определение: «материя — объективная реальность, данная нам в ощущениях» абсурдно. Разве сны, Любовь, мысли, наши мечты не являются «объективной реальностью»?..

Всё бесплотное может стать плотным и наоборот!

Мысли — точно такой же «эфир», как и люди. Такой же «эфир», как вода, которая может быть льдом, жидкостью, паром… Мироздание однородно.

Всё — ничто, ничто — всё.

Мы имеем конвейер по переработке нетварного света во тьму. Он есть змий. Змий имеет всех нас. Нет добра и нет зла. Познать зло и добро невозможно. Мир един. Целостен и неделим. Всё, что мы ощущаем и мы — одно целое. Наши мысли — есть мы. Время — ложь.

Шаг за шагом, не торопясь, Александр продвигался вдоль белой высокой, крепостной стены монастыря. Сама же стена, являясь памятником архитектуры, в свою очередь тоже была отгорожена от тротуара прохожих маленьким полуметровым железным забором. На заборе в огромном количестве сидели нищие люди: юродивые; бомжи и попрошайки. Страшное зрелище!

Рядом с золотом, серебром Княжеских куполов и крестов, рядом с роскошью «любвиобильных», «богопопослушных», «смиренных» монахов… Такое!!!

Невольно, кроваво — красными буквами с белой обводкой, на грязном пепельном фоне, перед глазами всплывали слова «Евангелия»:

«Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровища на небесах; и приходи и следуй за Мною».

Глаза стали влажными.

Вот оно, всё оно рядом!

Имения и сокровища за «Святыми Вратами» под надёжной вооружённой охраной… Владельцы имений — Святые Отцы… Вокруг, за забором из камня — нищета и рваньё. Калеки с протезами и культяпками, их дети («Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное») в обносках, немытые и голодные… Милостыню!?. Снова ради Христа. Снова ради Него… Ради… Это ужасно!

Зазаборье Даниилова монастыря кончилось так же внезапно, как и началось. Гладкий, ровный, по — домашнему чистый, просторный асфальт увлекал Александра в загадочный ласковый парк. Дорожка плавно повернула налево. В тени мелколиственных лип и молоденьких ёлочек Саша, впервые за это угрюмое утро… Легко улыбнулся. Парк приветливо дышал на Читателя знакомым запахом «Алистазары».

В парке не было лавочек.

Беззаботные юные москвичи и москвички отдыхали прямо на аккуратно постриженной травке. Весело. Непринуждённо. Кто-то просто сидел, довольно подставив лицо излучающему радость космосу, непостижимому, чуждому, родному одновременно. Кто-то лежал на спине, отстранившись от этого космоса модным бульварным, бумажным романом. Студенты сосредоточенно готовились к сдаче экзаменов. Художники живописали. Маленькая девочка в лёгком оранжевом платьице, бегала по лужайке с сачком, ловила непуганых столичных бабочек, звонко, озорливо смеялась. Пенсионеры играли в шашки и шахматы, обсуждали политику, и… Ну, конечно, — футбол. Шаловливая пёстрая спаниэль невероятно проворно трепала резиновый мячик. Хозяин собачки играл полонез на фаготе. Огинский… Как оригинально! Влюблённые занимались «своим». Ничуть никого не смущали. «Движуха»… 9.30..

Справа появилась часовня. Парк кончился. Впереди, словно рой механических, совершенно безжизненных пчёл, жужжал ток из машин. Толпы людей, ослеплённые солнцем безжалостного мегаполиса, стремились под землю. Подземный переход выводил на ставший уже родным Александру торговый центр «Ераван-Плаза». Станция метро «Тульская». 9.44..

Ещё целых шестнадцать минут! Не пришлось убивать.

Барышня не любила, когда её ждут. Уже была здесь. Скромно стояла в тени сурового небоскрёба. В стороне от людского потока. С «Book Rider» в руках. Читала «Ваню и Машу». Восьмую главу. Центр циклона.

Глава 8. Клубничная Палестинка.

Эта полянка в лесу была красной, поспела клубника. Прямо здесь, в двадцати пяти метрах от озера-моря. Небывалый, невиданный… В заповедном лесу урожай. Раньше Ваня и Машенька эту полянку не знали, сегодня наткнулись случайно. Иван, как увидел, воскликнул: «Клубничная Палестинка»!!! Так место приобрело своё имя. «Клубничная Палестинка» находилась в берёзовой роще.

Берёзки стояли одна другой краше, высокие, стройные, как на подбор, любо-дорого радовать глаз. Палестинка была небольшой, шагов сорок от края до края. Волшебное, невероятно красивое место.

Над «Клубничной Палестинкой» дружно летали стрекозы, разноцветные бабочки, солнце ласкало еле — заметную в ягодах травку, из берёзовой рощи лилась сказка — музыка самых неслыханных птиц. Высоко в небе игрались весёлые ласточки. Раннее утро!

Маша с Иванушкой только что искупались.

На ней было лёгкое, полупрозрачное, очень короткое платье, на нём — только шорты, которые сшила своими руками… Она. Рукодельничать Машенька очень любила. Бодрость, здоровье и сладкое чувство прекрасного внутри себя, переполняли их чуткие молодые сердца. Счастье было повсюду.

— Иванушка! Свет мой, скажи… Как здесь здорово! Правда? — Прошептала она еле — слышно.

— Моя лапушка! Кошечка… Всё для тебя! Дары Батюшки — Леса, — ответил Иван.

Улыбнулся.

Сегодня… Машенька вышла из дома с косичкой, сменила причёску. До пояса длинные, русые, мягкие волосы приобрели новый образ. Снегурочка летом. Фантастика! Милая, нежная Снежка из самых родных детских книжек и мультиков, из кинофильмов. С открыток под Новый Год и Рождество. Настоящая внучка сурового Деда Мороза. Лесная фея. Мечта. Голубые глаза, чёлка набок, — воздушная, словно видение. Робко так, неуловимо, по краешку… Непредсказуемо. Трепет. А вдруг? Она вот-вот растает. Нет… Нет… Снежка лета. Снегурочка. Машенька…

— Машенька! Моё солнышко, Машенька, — обратился к супруге Иван. — Помнишь, родная? Однажды ты мне написала «вконтакте»: «Меня ждать не нужно! И верность хранить мне не нужно! Иванушка, ты — абсолютно свободен!»

— Да, мой Лучик. Я помню, — ответила девушка. — Был ужасный и мрачный четверг. Даже дата… Как татуировка на сердце. «Шестнадцатого ноль шестого». Июнь. Как сейчас. Жуткий ветер дул с северного океана.

Машенька задрожала. И глазки её стали влажными, щёчки слегка побледнели.

— Я не спал тогда целую ночь! — Сказал муж. — О, как больно! Любимая, как было больно! Казалось, что это конец. Дальше — всё… Бездна и пустота. Неизвестность. Провальная яма. Жил только тобой, моя крошка, а ты…

— Милый… Зайка… Прости…

— А потом я всё понял! Как вспышка внутри! Словно взрыв! Словно молния днём! Среди ясного неба. Я понял и, словно, упал: «Это ради меня она так написала… Великая жертва! Собой… Своим чувством и внутренним «Я». Всем «своим». Только ради того, чтобы я здесь не высох с тоски».

— Ваня, мы были так далеко друг от друга. На встречу «в реале» однажды пропала надежда.

— Я всё понял и будто ослеп. Благородство! Достоинство! Непостижимая и бесконечная высота чувств. Просто шок. Ты одна. Ты — единственная! Маша, ты… Мир, как мошка никчёмная, рядом с тобой.

Белой кажется каждая ночь, что прошла под покровом распахнутых настежь… Не фраз. Только слов. Только правильных слов. Слово дышит, когда в нём есть сердце и боль. Не болит только мёртвое слово. А фраза… Она, как толпа. В ней так много сердец… Что удары сливаются в гул. И уже не понять, что здесь дышит, а… Что уже нет. Один воздух на всех.

— Мой хороший, не нужно о грустном. Всё в прошлом. — Прошептала Снегурочка Ване. — Я дышу лишь тобой. Помнишь, как? «Ты мой воздух. И я без тебя задыхаюсь». Иванушка… Котик… Ты рядом… Ты здесь. В этом вся моя жизнь. Остальное не важно.

— Обнажённое слово быстрее стрелы. Иногда ранит так, что уже исцелить невозможно.

— Очень часто бывает, что этими стрелами играют Ангелы, милый. У Них свои помыслы… Промыслы. Нам понять не дано.

— Мой малыш… Ты такая… Такая…. Я таю от нежности. Как Снеговик. Под июньским… Плохим жарким Ра.

— Я Снегурочка, ты — Снеговик! Солнце! Солнце моё! Это Ра. Он наш друг. Он наш брат. От Него нам нельзя ждать беды. Он нас любит, родной. Я хочу тебя, Ванечка, слышишь? Всегда.

— Моя сладкая девочка… Травки не видно. Совсем. Посмотри сколько ягод. «Клубничка!» Ромашки твои — первоцвет. «Платят в кассы»… Не стоит, малышка, бояться того, что ты хочешь. Все бабочки этой полянки летят на огонь. Ра смертельно опасен для тех, что хотят стать такими, как Он. Или ярче Его.

— Стать звездой? — Задала вопрос девушка.

— Атмосфера не пустит, родная. Сгоришь в ней, как метеорит. — Равнодушно ответил мужчина.

— Ты — мой воздух. Моя атмосфера. Сгореть мне не страшно, зайчушик. Я стану звездой! Я уже… Я лечу на огонь. Мне приятно гореть для тебя.

— Знаешь, я никогда не был клоуном в цирке. А сегодня мне хочется, детка. Пёстрый-пёстрый колпак. К моим шортикам, да? И раскрасить его невпопад… И одеть круглый нос. И огромную длинную… Ммм… Несуразную обувь. Ты будешь смеяться! Мне нравиться твой звонкий смех. Улыбнись.

— Да? «Клубничка», родной?

— Да. «Клубничка».

— «Клубничная Палестинка?»

— Смешно?

— Я люблю тебя, Ваня!

— Дюймовочка… Кошечка… Снежка…

— Иванушка! Я тебя очень люблю!

Лес радушно вздохнул, подул ветерок, зашуршала листва и кусты. Словно шёпот невидимых, тайных собратьев, сестёр, мирных добрых соседей по сказке, обрушился на поляну. Потревожив её колыбельку. Чу… Утренний несвоевременный сон.

Нет. Случайности исключены. Так устроен наш мир. У Создателя нет незаконченных произведений. Отсутствуют черновики. У Него не бывает ошибок. Он универсален. Он — Универсальный Эфир. Здесь… Единственный Разум.

И кажется — думаешь сам. А на деле за нас всегда думает кто-то другой. Ядро личности сопротивляется этой доктрине. Отсюда наш эгоцентризм. Мы ругаем судьбу. Но проходит чуть-чуть, капля времени и… Всё становится ясно. Вселенная — суть справедливось! Ничего не бывает случайно. Жизнь продумана до мелочей. Каждый шорох в траве — это знак. Каждый шаг по земле — новый слог в «Книге Жизни». Кто автор? Мы — песенки. Нас… Кто-то просто поёт. Кто-то пишет. И кто-то читает. Мы — книжки? Мы все — абсолютная универсальная повесть. Мы — «сказ-ка». Мы про Ваню и Машу.

— Мне всегда не хватало уюта. Покоя и тишины. — Заметил мужчина. — Тогда… В прошлой жизни, котёнок. Я прятался в снах. И потом… Знаешь, я научился. Я спал наяву. Может быть, я сегодня и клоун, но ты мне поверишь, я чувствую это. В тех снах… Наяву… Маша, солнышко, слышишь, я видел тебя. Я касался тебя, я летал! Научился, любимая… Трогать под кожей. Это было, цыплёночек, было! Всё было, как здесь и сейчас. Мне казалось… Казалось, что я… Что схожу с ума, крошка. Так страшно! Но я видел лес. Видел озеро — море. И Ляльку. И пруд. «Лялькин Пруд». Видел сны наяву. Я не знаю зачем. Ты была моей, Машенька! Даже тогда. Я общался с тобой. Словно омут. Я всё понимаю. Не нужно. Здесь птицы поют. Ничего не могло приключиться иначе. Моя Родина там, где есть ты.

— Мой любимый, единственный, Лучик, — ответила летняя Снежка. — Ничуть не смешно. Я всё знаю. Когда я была ещё маленькой-маленькой девочкой, я… Тоже знала тебя. Правда, ты уже был тогда взрослым мужчиной. А может быть, нет? Впрочем, это не важно. Я помню твой голос, я помню глаза, помню запах волос, помню с самого раннего детства. Ты трогал под кожей? О, да! Мне отнюдь не смешно. Эти прикосновения здесь. Здесь, под сердцем, Иванушка. Я их несла с собой и ощущала… Всю прошлую жизнь. Я была твоей даже ребёнком. Ты слышишь? Всегда. Всегда было во мне. Стынет кровь. Говорю и немею. Я снова… Я снова младенец… Ты — муж мой! Никто… Никогда… Ты всегда был внутри.

— Крошка. Милая крошка.

— Иванушка, — продолжала девушка, глядя любимому прямо в глаза, — тогда, очень — очень давно, я всё помню отчётливо, знаешь, я видела эту полянку во сне. Сегодня я знала, что ты назовёшь её именно так. «Клубничная Палестинка». Я мечтала об этой полянке всю жизнь.

— Даже так? Почему? — Спросил муж.

— Там, во сне, — ответила Маша, — ещё в раннем детстве, я видела это чудесное утро. Всё помню, родной. Я всё помню. Говорила тогда. И сейчас. Как тогда… Я должна тебе что-то сказать. Очень важное, котик. Должна!

— Скажи, звёздочка ясная. Я тебя слушаю… Зайка.

— У нас будет ребёнок.

Глава 9. Агония Шерра, Мессир!

Великодержавные господа замороченных в доску замшелых провинций — на плахах мечи. Кровь уже не течёт. Почернела. И стала покорной послушной землёй. Души сопротивления и оппозиции, облаком песенок Екклесиаста, вышли спешно из труб крематория неогламура, затмили собой иллюзорные баннерные небеса. Окно в мир — монитор. Фиолетовый стержень ручного запала. Серебряный дождь. Билет. Никому не достанется выстрел на бис. Всё давным-давно продано. Куплено. Так никто не нажмёт на бомбленный тенотой курок. Суетиться не стоит. У света не будет конца. Апокалипсис распределён, все активы в надёжных руках, всё по плану. Так было всегда. Наивняк ждал и ждёт новостей. Старший брат пьёт столичный шампунь. Есть глубинка, а есть глубина. Гора — пропасть наизнанку. Кто покрасит ворон в белый цвет? Горизонт тупо чист. Это мёртвые как бы хоронят своих мертвецов. Вышли в поле, а там раздолбаи. Фиксируют лакмусом джаз под бабло и попсу. Стоят вдоль дорог, вместо кос-калаши. Вот и весь раритет. Бирка с номером в умной сети и клеймо на пять лет. Кушать подано, граждане. Это — свобода!

— Если Читатель и барышня выйдут на тусу, на Сфинкса в лице Огарёва Владимира, галлюцинациям филина скоро наступит трындец! — Размышлял про себя Опекун, глядя вверх, на вираж эскалатора «Серпуховской». — Это крах! Нужно выиграть партию. Не допустить. Центр Циклона в гнилое болото. Мобильники в урну! Всё скрыть. Отвести шито-крыто. И так… Чтобы снова никто ничего не заметил и не заподозрил. Читатель не должен знать авторской кухни! Володя… Володя… Всё будет тип-топ. В игре — профи! Лошары не рюхают фишку.

Станция «Серпуховская» на языке метростроевцев — специалистов, представляет собой «пилонное» сооружение, или «пилонную» точку подземки. Сам «пилон» — это некая башня, усечённая пирамида, довольно древний мистический образ. Символ власти египетских иерофантов над внешним (проявленным) миром. Такие «пилоны» всегда занимали своё исключительное, традиционное место по обеим сторонам узкого входа в классический древнеегипетский Храм эпохи Среднего Царства. Период… Примерно: 2040-1600 лет до нашей эры. Такая связь станции «Серпуховской» с великой тайной бессмертных жрецов привлекала… Манила к себе мэра города Z 376. Стены станции облицованы белым-белым мрамором. «Пилоны» отдельно, как будто специально, — газганом уютных домашних тонов. Злачное, одновременно прекрасное, уникальное место.

О станции «Серпуховская» Опекун знал практически всё. Он лично присутствовал на процедуре её заложения, сам вёл расчёты, погружался с шахтёрами в первую нору. На сорок три метра. В кромешную тьму. 8 ноября 1983 года, в день открытия знаковой точки, мэр города Z был почётным свидетелем и наблюдателем, консультантом приёмной комиссии, сам ставил подпись в известном приказе и на госприёмке объекта. Художественное оформление станции тогда поручили Л. А. Новиковой и Т. Б. Табаровской, столичным гениям и знаменитостям, героям прошлого времени. На прекрасных картинах — города Подмосковья, сам город — «Серпухово».

Сначала подземный дворец освещался обычными люминисцентными лампами, закреплёнными на пирамидах — пилонах. Ранней весной, второго марта 2006 года на станции метро «Серпуховская» установили специальные гелогеновые светильники невероятно высокой мощности. Стало намного комфортнее.

Выход пассажиров и посетителей в город осуществлялся через великолепный, красочный зал с постоянно листающим газету «Moscow» охранником, в тёмном углу, единственном в своём роде. Выход вёл в переход под улицей «Большая Серпуховская». Место знака. С него можно было пройти на Щипок, так же к Строчековскому, или Стремянному переулкам. Здесь всё рядом. Здесь центр. Идеологический центр. Центр «Алистазары».

— Самая вредная, самая опасная фальсификация истории — фальсификация истории властью. Она объективна. Всё остальное — есть метафорический вымысел… Либо голая правда. — Услышал вдруг гриб.

Это был его собственный внутренний голос.

— Предатель! — Подумал в сердцах Опекун. — С утра уже где-то нахрюкался, чёрт. Норовит помешать, или просто ввести в заблуждение. Просто ввести в заблуждение? Просто. Если не знаешь дороги. Неистовый блуд. Причём здесь история? Память и опыт. Зачем? Только лишь для того, чтобы не наступить на «вчерашние грабли». Смешно. Этот внутренний голос, какой-то шпион! Диверсант! Паразит! Провокатор! Услышать и слышать его, — полбеды. Главное — не отвечать. Ответ — капитуляция. В дискуссии с ним никогда не одержишь победы. Одержишь другое. Одержишь — одержимость. Ого… Это шизофрения! А может быть, авторство? Авторство повествований… Истории! Нет, я не власть. Значит метафорический вымысел… Либо голая правда. Может быть, автор и есть эта самая власть? Кто сидит в кабинетах из кожи и ставит народ на колени? Читатель. Учился по буквам. А кто написал эти буквы?

— Реальная власть. Три — иллюзия! Трёх никогда не бывает. Три всегда — это два плюс один. Большинство голосов. «Два» лошат «одного».

— Вот опять. Мерзко, мерзко всё это. Противно. Несёт полный бред. Не отвечу. Пусть парится. Типа — не слышу. Не нужно. Не нужная галлюцинация. Всё эскалатор. Когда суть стоит, остальное решительно движется вверх. Раздвоение личности. Дать бы ему пятихатку. Ан, нет. Эти черти так дёшево не отстают.

Поток густой человеческой массы скользнул с эскалатора в вестибюль, увлёк за собой мэра города Z. Охранник, читающий «Moscow», равнодушно курил, созерцая своим третьим глазом общественную безопасность и правопорядок. Прямо рядом с охранником — книжный ларёк. В ларьке книги мегазвезды столичной литературы, светской львицы от книжной московской тусовки, кумира молоденьких девочек — Светланы Латиш.

Дальше сразу налево, там уличный воздух и солнечный свет. Небольшая площадка… Священник с коробкой для мелочи, гипнотическим басом поёт на толпу «Отче Наш». От священника резко направо. В асфальте одиннадцать трещин. Прямо… Прямо… А там, впереди… Вероятно, Он самый красивый из всех существующих Храмов… Он, или Она? Да, конечно, Она… Церковь Вознесения Господня на Серпуховской.

Храм Вознесения Господня за Серпуховскими воротами. Москва, Б. Серпуховская, д. 24.

Участок земли за Серпуховскими воротами Земляного города, для постройки Церкви, подарил мирянам Даниилов монастырь в 1696 году. Очень быстро на этом месте люди построили деревянный Храм во имя Вознесения Господа с приделом девяти мучеников Кизических. Сама же каменная Церковь строилась позже, на деньги царевича Алексея. Что интересно, указ о строительстве здания был выдан в 1708 году в период, когда каменное строительство в Москве вообще было запрещено. Уже 9 октября 1714 года был освящён Нижний Храм во имя Иерусалимской Божией Матери. Когда Алексея казнили, строительство на время встало. Разрешение на сбор средств для продолжения дела было получено прихожанами только 18 мая 1756 года. Возведение Церкви было закончено в июле 1730 года.

В 1929 году, новым советским правительством, Храм был закрыт. Тридцатый год разрушил Церковь практически до основания.

27 октября 1990 года Совет по делам религий СовМина СССР, протоколом номер пятнадцать, официально зарегистрировал общество верующих РПЦ. 16 октября 1990 года Патриарх подписал указ об открытии Вознесенского Храма на Б. Серпуховской. Настоятелем назначили инока Свято — Данилова монастыря Архимандрита Савву.

Опекун вышел прямо на красную Церковь. Путь ему преградила проезжая часть Великой «Серпуховской».

— Повернёшь здесь направо, на агнца, выйдешь на скверик. — Прошипел змеем внутренний голос. — Только в скверике небезопасно.

— Ага! Чисто аристигенты, мать иху! — Подумал гриб. — Слева знаю, Вишневский. На кой мне сейчас хирургия? А скверик… Занятно… Занятно.

— Там пиво. Причём неизбежно и неотвратимо. Девятая «Балтика» душит концепцию перемещений по всем стратегическим планам. А «Красный Восток» переводит все стрелки назад. Агония Шерра, мессир!

— Да. Агония Шерра. Вполне вероятно.

— Ответил! — Победно озвучила галлюцинация.

— Чёрт возьми! Я попал. На какую — то абракадабру. Бессмыслица! Что за Агония Шерра? При чём здесь мессир?

— Так обычно оно и бывает. На первый взгляд просто бессмыслица. Ать тебе… Лингвистический якорь. Хлоп… Мерси, батенька, ты уже под каблучком.

— Все разводят друг друга и ловят, как могут. Философия экономкласса. Экономика — это банальная секта.

— Главная тайная истина всех земных философий заключается в том, что человек не может понять законы природы и мироздания. — Сказал внутренний голос. — Поэтому все философы всех времён и народов — либо аферисты, либо идиоты.

— Если они получают, получали реальную выгоду от своей философии, значит, они аферисты. Если нет — идиоты. Философов-идиотов сейчас очень мало. В основном они все уже спились; или в психушках; или гниют на помойках, бомжуя. Философы-аферисты процветали, процветают, и будут процветать до тех пор, пока мы хотим, чтобы нас «разводили, как кроликов». Спрос на «лапшу» у «ушей» всегда очень большой. Каждый технически грамотный гриб знает о том, что любую сложную конструкцию начинают делать с конца. Сначала производится подробное описание системы механизма, который должен быть создан. И уж только потом начинаются поиски способов, средств, инструментов и приспособлений для достижения цели, — практического воплощения созданного ранее подробного описания.

— ПО ЭТОЙ СХЕМЕ СДЕЛАНЫ ВСЕ СЕКТЫ В МИРЕ.

— Сначала идёт разработка базовых ценностей новой религии, с помощью которых программируется сознание и поведение будущих сектантов. Как правило, такое описание занимает не более страницы печатного текста в формате «А-4». Потом начинаются поиски способов, как эффективнее внедрить в головы своих подопечных эту программу. Сложность заключается в том, что внедрять надо так, чтобы никто не понял секрета короткости и простоты исходного материала. Необходимо его усложнить. Для достижения такого эффекта используются толстенные запутанные книги типа «Библии», «Талмуда», «Каббалы» и.т.п..

— Очень яркий пример — «Капитал» Карла Маркса. — Подтвердил бес.

— Книга «Капитал» — инструмент для внедрения в головы масс базовых ценностей новой (в то время) религии — коммунизма. «Коммунизм» — самая обыкновенная секта. — Согласился с ним Опекун.

— Такая методика безотказно и безупречно работает уже многие тысячи лет. На разработку новых видов информационного оружия массового поражения, правительства всех территорий мира традиционно тратят огромные деньги. Всё это лишь для того, чтобы сделать тебя своей марионеткой.

Отсутствие знаний создаёт в сознании вакуум. Вакуум всегда стремиться к самонасыщению. Именно поэтому людям присуще религиозное чувство.

— РЕЛИГИОЗНОЕ ЧУВСТВО — ЖАЖДА САМООБМАНА.

— Любая идеологическая диверсия против тебя становится возможной только в том случае, если ты этого хочешь. Лохотрон — дело добровольное. Хочешь, чтобы тебя «развели» — «разведут».

Чаще всего искажённая модель мира более приемлема, чем реальная картина бытия. Примитивным подтверждением этого постулата является банальный алкоголизм. Твоё — пиво!!! Суть инстинктивно стремится уйти от реальности, потому что реальность, в которой она существует, чаще всего — безобразна. Постоянное навязчивое ощущение того, что в этой жизни срочно нужно что-то менять, приводит к бесконечным мытарствам и суете, уводит личность от главных насущных проблем, убивает её. Что, собственно, и нужно сектантам. Им не нужны здоровые принципиальные личности, им нужны расщеплённые зомби.

— Дурак умного не «разведёт».

— По этой причине мир, безусловно, стремится к тому, чтобы ты обязательно стал дураком.

Чем скорее, тем лучше. На это направлено всё. Посмотри вокруг — ты увидишь.

— ТВОЁ СООБЩЕСТВО ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ СТРУКТУРУ ВЛАСТИ УМНЫХ НАД ДУРАКАМИ.

— В этой простой фразе есть ответы на все вопросы обществознания.

Никакого обществознания нет.

Есть «глобальный лохотрон».

— «Чёрный квадрат» Малевича — символ этого «лохотрона».

Для того чтобы покорить человечество вовсе не обязательно создавать что-то гениальное. Достаточно изобразить на холсте простую геометрическую фигуру и правильно внедрить этот образ в сознание «лохов». Человечество — у тебя в «кармане». — Заключила столичная галлюцинация.

Чу… Не спится.

Почтенные чёрные вороны прямо под сердцем. Опасная зона!

Злой дворецкий сказал: «Завтра будет Кавказ». И погас телевизор. Приказ инквизитора. Очень смешно! Остались лишь милые девушки в трубках чужих телефонов. А где им ещё? Больше негде. Повсюду одна паранджа. Выше пяточек? Блеф. Так и будет до тех пор, пока…

Неужели ты думаешь, я расскажу тебе правду о прошлой зиме? Та зима была просто ужасной. Нет никаких оснований гордиться своей суетой. Пустотой. Чёрный приторный снег.

Похоть бледной луны.

Та дорожка на небо, покрытая воском расплавленных звёзд, привидений и грёз, смутно напоминающих смерть многоликих Богов, смерть которых и есть этот миг… Чья-то новая жизнь.

Была кухня и письменный стол. И свеча на столе. От неё удивительно тихо и сладко. Спокойно. Весь мир на обычном бумажном листе. Строчки льются, как капельки. Дождиком в реки. А реки в озёра. В моря. В океаны. Там плывёт лодка — наивное, детское беззащитное сердце.

Глава 10. Барышня и Читатель.

«Людям говорят, что они страдают, поскольку грешат. А на деле их учат грешить, чтобы оправдать их страдание. Заставляют жить по-скотски, чтобы и забить их можно было как скот. Сколько бедняг в России запивает сейчас водочкой преступление, совершённое ради колбасы. Бараны на мясобойне, которые ещё не поняли, что их ждёт». (В. Пелевин).

Барышня читала «Ваню и Машу». Она понимала, что это не литература. Что это? Глобальная НЛ-программа. И не важно, что скажут соседи. Коллеги… Мнение производителя — тень от свечи.

Главное — что скажет Он.

Он — Читатель…

Александр приблизился к ней.

Шум машин на мгновение смолк. Растворилась толпа. Воздух стал непристойно прозрачным, богатым на ароматы. Поля, травы, цветы… И волшебная музыка птиц. Вдруг, как в сказке, обрушилась на всемогущую «Ереван-Плазу». Асфальт превратился в ромашки.

— Привет, крошка. Здравствуй. Я слишком давно не был рядом с тобой, — произнёс мирно Саша.

Реснички её опустились. «Book-rider» мигнул синим, спрятался в дамскую сумочку.

— Здравствуй… Великий Маэстро! — ответила Саше Москва.

Он коснулся её. Барышня улыбнулась. Улыбка была многозначной: таинственной, стильной и одновременно какой-то доверчивой, доброй, застенчивой, немного властной.

— Давно здесь, принцесса? — Спросил Александр.

— Нет. Только что из подземки. Как договорились. Минут семь от силы.

— Сама пунктуальность. Приятно. А мне показалось, что здесь время, словно стрела. Не успел отпустить… Миг… И снова мишень. Все охотники, или их жертвы.

— Промолчу. Не хочу стать добычей стрелка. Уже можно. Пойдём?

— Ты без жёлтых цветов.

— Не весна. Не сезон. В глазах нет одиночества. В чёрном пальто по жаре… Засмеют.

— Розы вянут без корня. Жёлтый…

— Нехороший цвет.

— Точно.

— Будет жара.

Барышня Москва взяла Читателя под руку, повела сквозь плотную стену парковщиков автомобилей. Через дорогу от «Плазы». Прямо на пищевой рынок.

Принцесса была в строгом дамском костюме, весьма элегантном и важном, снежно-белого цвета. Длинная узкая юбка скрывала колени. Алмазные туфли на шпильках, вполне очевидно, весьма затрудняли ходьбу, что ничуть не мешало профессиональным модельным движениям ног, исполненных женского благородства, достоинства и совершенства. На головке Москвы красовалась роскошная широкополая белая шляпка. Лицо прикрывала вуаль.

Руки Барышни были в изящных перчатках со стразами. Кроме сумочки в ручках был солнечный лёгкий зонтик. Естественно — тоже белый.

Вся белая!

Снежная Королева…

— Москвичи окончательно продали Город приезжим? — Спросил Александр.

— Ушельцы, пришельцы… Пришельцы, ушельцы… Приезжие… Пришлые. Гости столицы — гастарбайтеры, — пояснила Москва. — Москвичи обленились в своём большинстве. Понимаешь, работать они не хотят. Пресловутый «квартирный вопрос». Эпидемия массовой праздности и пофигизма. Город — клещ. Здесь все деньги провинций. Активы. И власть. Клещ сосёт и сосёт, — ненасытен. Провинция (мелкие княжества) даже уже не в ноле. Она в минусе. Минус растёт каждый день. Это колонизация. Рабство. В порядке вещей. Мы привыкли. «Свобода! Равенство! Братство!»

— Как же так?

— Очень просто. Представь, что родился ты там, где уже изначально «намазано мёдом». Что тебе остаётся? Лежи на диване и тупо «тащись», «разлагайся». Тебе принесут твой мартини. И чашечку кофе с утра. Те, которые просто родились не там. Бывает. Не всем семенам благодатная почва. Ату их! Ату! Мы сдаём им квадратный метр почвы за десять процентов их кровной столичной зарплаты. На месяц! Удобно? Удобно. И самое главное — честно. Никто не в обиде. Какое нам дело, ведь мы москвичи! Мы разумны, воспитаны, интеллигентны, порядочны… Они… Может быть родились на войне. Может… Может подранки. Метут наши улицы, строят дома, украшают витрины, работают в поле, разносят нам пиццу. На войне, вероятно, обыденный голод. Там остались их жёны и дети. Немощные старики. Им тоже хочется кушать. Русская демократия! Восемнадцатый век отдыхает.

— Сударыня! Милая, сколько агрессии, право. Я даже немного напуган. Чуть-чуть. Что случилось?

— Случилось. Вчера в «полонезе» сломали Володьку.

— О, как… Огарёва? Не знал.

— Два здоровых амбала. Один ярко-рыжий, другой откровенный брюнет. Маски-шоу, безликие фейки. В костюмах уличных кошек. С хвостами. Чудовища!

— Гугенот и Багира! У нашего автора точно поехала крыша.

— Когда крыша не едет, никто не читает. Система.

— Понятно. Как это случилось?

— Никто толком не знает. Сюжетная линия — шизофрения. Всё запутано в хлам. Володя был против того, чтобы Машеньку нашу закрыли в психушку. Красавицу хрупкую, нежную фею. В придачу… Залётную. На втором месяце. Это реально жестоко.

— Маркиз де Сад отдыхает. Без феназепама ниц в сторону полной луны.

— Витаминчики, Шерр! Это азалептин.

— Ужас! Ужас, Москва! Крашу хайр в красный цвет.

— Скоро в красный окрасится всё. Даже лапы Клыкана. Чужие заплаты на джинсах. Харимы летают недолго. Пуржа, закружат свои стаи…

— О, Дьявол!

— Мы отстали от стаи. Не рюхаем фишку, Читатель.

— Кончается серотонин.

В этот солнечный погожий вечер, на базаре было много народу. Торговля шла оживлённо. Рынок громко шумел. Читатель остановился у одного из прилавков, привычно купил там бутылку кефира, чем вызвал у Барышни смех.

— Завтрак. Душно и хочется пить, — оправдываясь, заявил Александр.

— Разве это когда-нибудь справится с жаждой, — возразила Москва. — У меня есть хороший коньяк. Рядом очень приятное славное место. Прямо на улице. Это кафе. Разрешают курить. Вокруг тень, превосходные ёлочки, вежливый персонал. Музыка. Относительно тихо и чаще всего совершенно безлюдно. Можно непринуждённо общаться. Как будто на маленькой кухне в уютной квартирке. Я знаю, маэстро, ты так любишь кухни! Тем более, — праздничный повод. Мы встретились, Сашенька. Это случилось… Опять.

— Словно не расставались, родная. Я очень скучал, — ответил женщине Саша.

— Милый мой… Милый мой. Я всё вижу. Ты жутко устал. Без тебя просто не выносимо. Ты весь в этих книжках. А жизнь идёт мимо. Зачем?

— Я Читатель, сударыня. Это моё ремесло. Пусть не жизнь, образ жизни. Хотя… Может проще… Диагноз.

— Все мы чем-то больны, мой хороший. Только лучше уж быть компетентным Читателем, чем бездарным пустым сочинителем повествований.

— Повествования делают авторов, милая крошка. Писатель — посредник. Книги пишут людей. Бездарно и пусто писать не умеют. Читатель — есть Дух. Дух, который и делает книгу живой. Без Читателя, книги и автора не существует.

— Ах, Саня, Сашенька, ты всё ещё просто маленький-маленький мальчик. Наивный романтик. Ты так до сих пор и не понял, что сам человек ни на что не способен, — Барышня тепло улыбнулась. — Читатель — Дух! Ну и что? Он не может быть «сам по себе». Его тоже творят.

— Человеческий мозг?

— Мозг лишь орган. Обычный. Он не продуцирует мысли.

— Вокруг меня фабрика по производству иллюзий, — лукаво заметил Читатель.

— Основа иллюзий — пространство и время. Фундамент. Лишь смерть существует вне базы циклона. Пространства и жизни без времени нет. Точка. Концептуальная цепь.

— Володя… Я помню. Он знал этот хитрый секрет. Всю Интернет-информацию можно и нужно иметь без компьютера! Вся информация — просто вибрации, волны, эфир. Весь эфир вокруг нас. Он реален. А мозг совершенней любого компьютера, жалкой коробочки, собственно, мозгом и созданной. Посредствам мыслей эфира. Мысли — вовсе не мы. Инородны, как этот кефир, что я взял на базаре. Кефир — это не я. Но вот я его выпью… И он станет мной!

— Важно знать, где здесь нужные кнопочки. Только всего.

Они заняли столик в кафе.

Между тем, возле «СКЛИФА» уже начинались волнения. Как и было предсказано Барышней. Со времени яркой победы Огарёва над, так называемой «аристигенцией», прошло уже больше трёх лет. Все «квартирники» и запрещённые клубы обеих столиц получили «депеши» с «фейсбука» из центра, от самого близкого осведомителя Опекуна. Всякая новая вылазка огарёвцев на улицу унижала правительство города Z. Опекун принимал на себя унижение за унижением, страдал его статус властителя, манипулятора думами, теневого диктатора масс, обработанных тщательно «СМИ» и другими спецслужбами — лингвистическими пауками. Огарёв, простой парень с тусовки, быстро, стремительно превращался в героя.

Грозный Гриб сох на глазах, постепенно теряя охоту к живительной влаге и к мирному сну. Его доктора вешались в лазаретах практически каждые сутки.

Всё чаще и чаще мэра города Z посещали и мучили страшные, хищные, непристойные, низкие, подлые мысли. Он думал так:

«Это игры в Любовь ослепили меня. Что за «Ваня и Маша»? Ах… Если бы не они, придушил бы я этого шутника-выскочку. Гадкий змеёныш с Рублёвки! Сам откормил со своих же ладоней. Дурак! Отогрел на груди. Если б только не он… Точно, Барышня стала б моей. Исполняла бы все мои прихоти. С радостью и благодарностью. В мягкой постельке!..

Ревность всегда кормит зависть.

Владыка города Z376 восстал против Владыки всего интеллекта Вселенной.

Зависть корыстного градоначальника становилась всё злее и злее. Тогда Опекун и предпринял самое крайнее, невероятно — поганое средство. Он стал издавать и пиарить себя самого и своих верных слуг — прихлебателей, готовых на всё ради «славы». Верней — популярности, пусть даже самой дешёвой и низкой. Валютные дутые лавры посыпались сразу. За деньги, оперативно и чётко включились практически все инструменты известной машины, механизма — пропаганды. Промывка мозгов. Имена абсолютно бездарных писак появились повсюду. «Писатели» города Z получали воистину баснословные гонорары. Их жирные рожи почти никогда не сходили с экранов ЦТ. Эти рожи учили людей мудрой правильной жизни. Простодушные граждане дружно клевали на эту наживку.

Конвейер по переработке отбросов в кумиров народа, в пророков и прочих вождей, или учителей, заработал на полную мощность.

Опекун опекал.

Настоящие авторы голодали. Они стали нищими. Наша культура спустилась в трущобы. Мир накрыла духовная Тьма.

Зависть Опекуна была неутолимой.

Тогда Гриб решил отобрать у Владимира и «Святую Святых», самый яркий и неугасаемый свет Великой Русской Словесности, — кабинетных писателей, совершенных отшельников, нестяжателей и альтруистов, генералов, маршалов массовых снов и идей. С этой целью в столицу был послан ехидный ротвейлер Клыкан. Клыкан должен был вывести помыслы всех «кабинетчиков» в США и на Ближний Восток.

Однако за «кабинетчиками» стояла реальная туса, имела место опасность кровавого, жуткого бунта. Что, разумеется, никогда не входило в планы глобальной «теноты». Волнения в Москве начались утром, во вторник 26 июля 2011 года. Хотя, самые резкие, организованные неформалы выступили уже ночью, накануне зловещих событий. Собравшись на «Площади Пушкина», на «Патриарших», в «Аллее Поэтов», равно, как на других местных культовых точках.

Опекун наблюдал за всем происходящим со спутника, сидя в своём лимузине, рядом с гостиницей «Космос». Силовики были приведены в боевую готовность.

Жёны писателей прощались с Родиной.

В кафе, за столиком Барышни и Читателя появился «Initiale Extra», появилась закуска с базарным кефиром, бутылочка ледяной «Кока-Колы» и два прозрачных бокала. По собственной прихоти, или по правилам заведения, официант преподнёс посетителям три роскошные розочки в хрустальной вазе и пепельницу абсолютно бессмысленной формы. Пепельница обладала способностью поглощать дым, сама тушила брошенные в неё сигареты. Так что внешне всё было прекрасно, комфортно и самое главное — экологично, что особо ценила Москва.

— Жалко… Однако… Оно… Без свечей, — произнесла сквозь вуаль Снежная Королева.

— Я позволю себе наполнить бокалы, сударыня, — поддержал разговор Александр. — Утро! Солнечный свет! Воздух! Город! Открытое небо! И… Свечи? Ты не находишь, что это вульгарно? Или даже немного нелепо? Красавица… Женский каприз?

— Нет, родной. Девичья ностальгия. Давай лучше выпьем?

— За что? За Любовь?

— Боже Правый! Какая банальщина! Жесть. Выпьем лучше за этот кефир. И за то, чтобы он никогда не посмел стать тобой.

— Изумительный тост. Ты — моя королева!

Коньяк не был подделкой. Волшебные вкусы вмиг обворожили все члены, глаза засветились улыбками, сказочной негой, звуки сердец камертоном незримым слились в унисон.

— Снова красные розы. Никто не заказывал. Свет мой, как всё не случайно. Булгаков? — Спросила Москва.

— А об этом не нужно, — ответил Читатель. — И так всё понятно. Без слов. В этом мире случайности исключены.

— Помнишь, я…

— Да… «Банальщина»… Только ты не банальщина, крошка. Ты безумно красива. Знаешь, я так хотел тебе это сказать! А ты: «жесть». Я хочу свой кефир. С коньяком. Пусть кефир станет мной.

— Саша, милый. Родной мой, прости. Я, наверное, дура.

Александр открыл большим пальцем бутылку кефира, осушил залпом полный бокал «Initiale Extra», жадно запил его свежим базарным, молочным продуктом. Бармены за стойками выразили удивление и неподдельный восторг, скрытым смехом в ладони. Один из них даже зачем-то исчез. Растворился, как дух. Обронив блюдо с жареной рыбой.

— Я люблю эту дуру! Я пил за Любовь! — Объявил возбудитель курьёза. Так громко, что слышали все. А потом очень тихо добавил: жаль, малышка, что я пил один.

— Я сняла номер в «РЕСТЕ». У нас трое суток. Я очень способная, правда. Научи меня пить твой коктейль? — Прошептала Барышня робко, покорно закрыла глаза, трепетно ожидая ответа.

— Честно. Даже не предполагал. Почему не домой, королева?

— Там муж. Муж и дочка. Ты знал.

— Как-то вышло из памяти. Славный напиток. На всё твоя воля, Богиня. В твоих каменных джунглях я бомж. Подчиняюсь. Спасибо. Пускай будет «РЕСТ».

— Благодарна, хороший. За то, что ты есть. Это недалеко.

Тем временем, юг столицы уже покидали буддисты, язычники и староверы. Известный на всю Россию Верховный Жрец Богомил утешал своё малолетнее чадо Ермолу.

— Батюшка, родненький, Батюшка, как я здесь без тебя? Я один на всём свете, Отец, — плакал мальчик в бороду помысла — старца.

— Ты всего лишь придумка, мой маленький мальчик, плод фантазии. Ты, как и я — персонаж незаконченной книги. Пойми… Ничего не случиться. Нас нет. Нас ещё нет, малыш, отвечал с грустью жрец.

— Скажи, старче, хотя бы, куда тебя гонят?

— Туда, где меня уже больше никто не допишет. Вижу камни и плиты… Песок… Яркий яростный Ра. Неестественный цвет. Всё пылает огнём. Воды нет. Жажда. Жуткая жажда. Край Света. Ведут, как «барана на мясобойню». Никому я не нужен, сынок.

Ермола заплакал сильнее.

Полицейские оцепили все «злачные» точки. Казалось, что толпы омоновцев были повсюду. Бессвязные крики гражданских людей заглушали гул автомобилей. В небе висели эскадры открытых «рамочных» винтокрылых машин со снайперами на бортах.

Тревога охватила военных, многие, если не все, попросту не понимали, что происходит. Командиры в погонах молчали. Солдаты самовольно покидали казармы, выбирались на улицы, собирались в разрозненные боевые отряды в надежде хоть как-то наладить порядок, узнать хоть какую-то толику правды. Им угрожали открыто. И… Даже били. Спецназовцы… Бесцеремонно кидали в «кутузки», как самых активных, так и остальных, без разбору.

— Что случилось? — Спрашивал пожилой ветеран в орденах и медалях, со старенькой тросточкой и авоськой в руках.

— На Арбате ещё говорят, забили до смерти аж шесть человек, — отвечала толпа.

— Что там шесть! Тридцать шесть, — кричал грубый мужской, явно кем-то серьёзно напуганный голос.

— Всех будут. Ещё электричество. Может быть газ. Это точно. Приказ, говорят, на руках. Генеральских… Уже по частям.

— Это кровь! Захлебнёмся в крови! Царство… Царство Антихриста скоро!

Вдруг в толпу вбежал раненый доктор в разорванном белом халате, с безумным лицом. Заорал:

— В «СКЛИФЕ»! В «СКЛИФЕ»! Володю подрезали. Прямо артерию! Это конец…

Слова доктора рванули в народе, как ядерный гриб. Искры… Угли… В сухие стога. По бескрайним полям.

— Смерть убийцам! Смерть варварам! Где этот чёрт, Опекун?

Дорога к гостинице «РЕСТ» тянулась длинной змеёй мимо «ВДНХ», мимо «Космоса», где, собственно, и хоронился во время волнений и смуты мэр города Z. Однако его лимузин не заметила пара влюблённых — Читатель и Барышня. Александр непосильно страдал от жары, словно в пекле его убивало нещадное солнышко, раскалённый асфальт. Он болел. Городские пейзажи не радовали его глаз, голова была слабой и вялой… Кружилась.

Его спутница трогательно и заботливо прижимала к больной голове кавалера ту самую воду, бутылку холодной воды «Кока-Колы», которую женщина предусмотрительно прихватила с собой из кафе, возле рынка на «Серпуховской».

Снежная Королева… Принцесса… Москва… Буквально, несла «рыцаря» на руках.

Нежно-нежно обняв, охраняя его каждый шаг, слушая каждый вдох. Это было так мило! Так трогательно! Иногда у Читателя с глаз глупо падали мелкие капельки слёз. Но они растворялись в обильном поту на лице. Их не видел никто. Слёзы — чувства. Не правда. Москва слезам верит!!! Она… Женщина… Рождена только лишь для Любви!

Так они очутились внутри. Внутри номера пять. Это «РЕСТ». Благо, первый этаж.

Они сразу же залили очень холодную ванную. Ванная стала их маленьким «морем». «Море» спасало от зноя и невыносимой июльской московской жары. Там… В «море» Барышня и научилась… Пить кефир с коньяком.

Свечи?

Всё-таки были. Но… К вечеру. Как было всё, что должно было быть.

— А Владимир? — Спросил Александр у Москвы, когда кончилась эта волшебная ночь.

— Предусмотрено, милый, — ответила Барышня. — Никогда ничего не случится. Москва любит Читателя, Читатель любит Москву.

Глава 11. То, Что Нельзя.

Могучие ветви деревьев послушно склонялись пред ней, пропуская сквозь чащу, любимую фею — хозяйку. Машенька плавно, бесшумно летела по Батюшке Лесу. Летела, словно на Ангельских крыльях. Стояла тёмная ночь. Только странно… Но всё было видно, как днём. Впрочем… Дело привычки.

Разумеется, имел место не первый полёт. Палестинка Ка Тика. Девушка летала за лунными эдельвейсами далеко в горы Синаи, для любимого Вани, каждую ночь с четверга на пятницу, каждую лунную ночь. Тогда цветы проявляли свою необычную тайную, полную силу. Цветы… Цветы Любви могли всё! Словно Бог. В них жила Благодать.

Пролетая над «Лялькиным Прудом», она увидела стайку весёлых русалок. Ряби не было, ветра тоже, — абсолютно зеркальная, чёрная гладь водоёма и… Плеск. Обнажённые девичьи спины и груди. Упругие, круглые, шоколадного цвета, груди, ещё не познавшие прикосновений мужчин.

Русалочки беззаботно смеялись, играли, ныряя под лунной дорожкой, кто глубже, быстрее, проворней, сильней. Они были прекрасны, как лунная ночь! Они были невинны и трепетны так же, как лунные эдельвейсы. Маша сбавила скорость полёта. Затем и вовсе зависла над ними. Волшебны… Волшебны… Не оторвать глаз! Она вспомнила их и узнала их всех. До одной. Это были те самые девушки, девочки Опекуна, которых спугнул в своё время огромный огненный шар, разорвавшись над «озером-морем» на тысячи мелких светящихся звёздочек-точек. Маша вспомнила всё! Как великое зарево осветило доступное взору пространство… И, как звёздное небо спустилось на Ванино Море и Батюшку Лес. Как застыла Вселенная, остановилось движение, прервался жизненный цикл. Маша вспомнила бабочек и «снегопад». И ещё она вспомнила руки! Эти… Самые нежные руки на всём белом свете. Руки… Руки русалок. Всё то, что «нельзя».

Машенька опустилась к воде очень низко, легла спиной на поверхность волшебного водоёма. Её обнажённое тело, как, впрочем, и сам вот такой необычный поступок, привлекли внимание всех местных русалочек сразу. На минуту русалки затихли. Растерянно… В предвкушении радости. Вдохновенно. Лесные девушки испытали восторг.

Тело Машеньки отражало собой лунный свет и, само по себе, будто тоже светилось. Каждый еле заметный изгиб был волнующим, незабываемым, великолепным. Машеньку переполняли желания, сны наяву — чародеи, внутри всё горело, хотелось… Хотелось… Хотелось!!!

Хотелось чувственной ласки и нежности, трепетных прикосновений. Хотелось огненный шар, чтобы он разорвался, как бомба на мелкие звёздочки — искры, в конце. Это страсть.

Страсть жгла девушку, жгла изнутри, не давала покоя, лишала мирного сна. Ей хотелось «чего-то ещё». В этом страшно признаться, но Машеньке, вдруг, стало мало Ивана.

Русалки подплыли вплотную, окружили свою распрекрасную гостью. Пахло лунными эдельвейсами и великой грозой.

— Сестрицы, Вы меня помните? — Спросила девушка робко.

В ответ, русалочки лишь усмехнулись, одна из них тронула пальчиком Машины губки, еле слышно, воздушно, почти незаметно. Другая взяла гостью за руку, поцеловала ладошку, затем каждый пальчик, кисть… Бархатным язычком… Глядя нежно и преданно прямо в глаза. Свободной рукой в этот миг, Маша автоматически гладила её дикие волосы, великолепные, длинные, пышные. Пышные и неземные.

Что-то неуловимое, сладкое, одновременно пугающее, непривычное… Ударило Машеньку, словно током, как мелкая, миниатюрная молния. Это был поцелуй. Гостья русалок закрыла глаза. Такого блаженства она ещё не ощущала. Ни с кем. Никогда. И нигде. Рассудок её помутился. Она грациозно, как хищница в роли неправильной жертвы, согнула левую ножку в колене, впала в сладкий транс, по коже её пробежал холодок. Груди стали упругими, тело — напряжённым.

Поцелуй был искусным и долгим. Русалка всё делала мастерски, безупречно, — нежно; страстно; волнительно; властно. То быстро, как змейка; то медленно; то замирала… То уходила в какое-то забытье, лишь едва прикасаясь к губам девушки-человека. В такие моменты, моменты услады, Машенька осознавала, что тоже целует. Что делает это с огромным желанием и вдохновением, ждёт продолжения, просит русалок о том, чтобы игры подлунные не прекращались.

Нимфа скользнула по ямочке над подбородком, по подбородку, по горлышку… Ниже. Припала губами к груди. Из груди Маши вырвался стон. Впрочем, резкий и непродолжительный стон. Её ротик не мог слишком долго стонать. Им уже занималась другая сестрица. Сексуальная эротичная жрица любви. Ещё опытнее и сильней предыдущей.

Вскоре Машенька поняла, что её ласкают повсюду. Десяток, а может быть больше, волшебных девушек сразу. Невероятно! Он потеряла контроль над собой. Отвечала им тем же. Сначала лишь так, как умела. Неопытно… Робко… Стесняясь… Стесняясь и комплексуя. Скоро это прошло. Маша стала учиться у них, у нимфеток. Способная ученица. Всё… Получилось.

Страсть превратилась в азарт. Пресловутый животный инстинкт. Луна сделалась ярче. Плавно перевалило за полночь.

Вдруг…

…Из лесной черноты появились неведомые существа. Это были прекрасные стройные, голубоглазые юноши. С хвостами рыбьими, как у русалок, с тёмными крыльями демонов сзади. С амулетами на мускулистых грудях.

— Фавны! — Подумала Маша.

Фавны были невообразимо красивы.

Жуткая необузданность всех неприличных желаний скрывалась под этими формами, мужскими, практически совершенными, идеальными формами демонов, сыновей тьмы.

Русалочки, вместе с Машенькой, подплыли к самому берегу, на мелководье. Серебристая, крупная чешуя и хвосты ниже талии, стали видны, доступны невооружённому глазу, вышли из глубины. Нимфы демонстративно играли своими хвостами с поверхностью пруда, любовались на них, танцевали стриптиз для своих долгожданных, крылатых избранников — юношей, фавнов или сатиров. Впервые в жизни Машенька устыдилась своих человеческих ног.

Начались ритуальные танцы.

Юноши, словно охотники, бросились на русалок, едва появившись в воде. Прямо с самых небес, фейерверками брызг, пухом пены и шелестом волн, растревоженных и возбуждённых за доли секунды.

Русалочки делали вид, что безумно боятся пришельцев, лукавили и убегали. В такой суете Маша спряталась в зарослях плотного крепкого камыша, накрылась густой прудной тиной зелёной и ряской. Довольно надёжно. Не всматриваться, не искать — не заметишь. Робость и любопытство в одном, что сильнее?

Под хвостами убегающих от фавнов русалок, прямо в воде распускались цветы — лилии и кувшинки, пруд насытился красками, словно цветущее поле. Всякий раз, если юноша догонял девушку, и уже собирался обнять её, овладеть ей, русалочка ускользала прямо из его рук. А на месте той нимфы вырастал дикий куст, или дерево, преграждая охотнику путь. Листва дерева — призрака, или такого куста шелестела всегда, неизменно смеялась — издевалась над «фавном-профаном».

Случилось так, что все нимфы исчезли, попрятались. Фавны остались одни. На это короткое время над «Лялькиным Прудом» воцарилась зловещая тишина. Гробовое спокойствие. Миг предвкушения. Сладостный миг.

Тогда в руках демонов-юношей вдруг появились фаготы, флейты и скрипки. По Батюшке Лесу полилась волшебная музыка. Невероятно красивая музыка — сказка. Каждый демон в отдельности был виртуозом, оркестр играл превосходно и слаженно. Неизведанные, неизвестные тайные звуки Вселенной, созвучия первопричинных вибраций. Музыка, которая могла бы повергнуть в глубокую эйфорию любое земное создание, даже вовсе лишённое слуха.

Русалочки, очарованные этим фокусом — чудом, как под гипнозом, практически не владея собой, выдавались. Они… Выходили из-за деревьев, ветвей, выползали из диких кустов, выбирались из дупл и корней, покидали мир тьмы, проявлялись при свете луны. Тогда фавны жестоко и необратимо бросались на них. В жестоких объятиях демонов, нимфы ещё умудрялись шутить и пытались смеяться. Только всё это было всего лишь игрой. Игрой, исход которой давно, давным-давно был известен.

С пеленой блаженства в туманных глазах, с раскалёнными воплями счастья:

«О, Дьявол!»

И…

«О, Небеса!»

Лесные феи сливались с крылатыми женихами.

Только Машеньке удавалось остаться нетронутой. Она была человеком!

На берегу появились живые сущности — полулюди, уродцы, внешне очень похожие на грибы.

— Армия Опекуна, — подумала Машенька, сидя в своих камышах. — Тут, как тут. Не пришлось долго ждать.

В доказательство правоты мыслей девушки, в скорости, в окружении свиты, на поляну, на берег явился и сам «Великий Градоначальник». Мэру города Z предоставили специальную золотую трибуну для выступления, для обращения к космосу и…

…Под звуки неумолкающей оргии Эроса, оратор начал вещать:

— Мы на последней спирали плотного, или частичного существования! — Говорил он. — За этой спиралью нас ждёт проявление ОУМа во всех своих ипостасях. Грибы будут судить всех и каждого, кто наследил на планете. Что наделали вы, о, насельники Тетры? Вот она, ваша духовность, смотрите и слушайте! Моральная катастрофа! Упадок! Не эволюция… Нет. Деградация. Все вы заражены вирусом, вирусом лжи. Абсолютное большинство вас — лжецы!

Лжецы, духососы и прелюбодеи!

Кто достоин Спасительной Жертвы?

Покоя?

Кто мира?

Никто.

Так зачем вы? Кому?

Среди грибов объявились две кошки, — рыжая и… И, как смоль. Они равнодушно общались друг с другом. Рыжей кошкой был кот Гугенот. Чёрной кошкой — Багира.

— Огарёва убрали, что дальше? — Шептал Гугенот своей верной подруге Багире. — Вместо строения Духа и Воли они избирают банальный, тупой и корыстный прогресс. «Материально-технический». Птфу. Даже толком не скажешь. Сломаешь язык. Это всё у них так. Жадность… Вещи… Комфорт и уют. Личный кайф. Упиваются прелестью плоти и жалкой попсой. Теневая процивилизация! Кто герои сегодня? Ага… Проститутки, бандиты, барышники и аферисты. Рюхать фишку — жрать деньги. Бумажные знаки — их Бог! Жалко… Жалко Володю. Хороший был парень. Попал под «замес».

— Теневики-капужоры. Они жрут «капусту», — сказала Багира. — Капужоры по наглости паразитизма уже перешли все границы. Превзошли все пределы. Немыслимые в том числе. Они запустили машину по экономической эксплуатации душ. Духососы! Как точно… Оно так и есть. Хорошо сказал Гриб. Да и ты молодец, Гугенот. Будет завтра тебе твоя килька в портвейне.

— Отлично! Спасибки тебе, разлюбезная Бага. Давно не хлебал. Чёрте что!!!

— Современности и современников нет, — продолжал Опекун. — Наша реальность — есть зеркало вечной войны изначальных космических сил. Зазеркалье вступило в эпоху самоотторжения. Это ещё один шаг на пути к разрушению центра, к децентрализации точки сознания «Я» — ядра личности, мироосновы. Ещё один шаг к построению новой, единой для всех мыслеформы. Империи. Тетру ведёт её тень! Наше спасение, или агония власти? Бессмертие, или погибель? Возможна ли эта погибель в условиях полного цикла? Схема разума не моделирует смерть. Смерть — иллюзия, или фантом. Её больше не нужно бояться!

Восстание Света случилось задолго до происхождения плотных основ малой демиургии. Где сейчас революция помыслов Центра Циклона? Все помыслы — сути теперь бесконтрольны и эгоцентричны. Творят, что хотят. Каждый — сам себе Бог. Тень достигла своей высшей власти. Подмена центра этической мега — спиралью и выход на «бис». Очень просто. Всё именно так!

Только низ — это верх наизнанку. Мысль и тень не едины, они тоже «дробь» по природе своей. Душа всегда тянется к свету из тьмы, или наоборот. Это даже уже не борьба, это самый обычный процесс. Вирус лжи проникает всё глубже и глубже в сознание и подсознание общества. Иммунитет — моё слово. Ищите его. Оно есть.

— Однако, — шепнула Машенька в тину, — а плющит по-взрослому. Так-таки надо отсюда бежать. Только как?

Не успела девушка произнести эту фразу, заметила, что по воде, прямо по чёрной поверхности пруда гуляют её домашние козы — масяньки. Странно, но Машенька не удивилась. Ничуть. Только лишь улыбнулась сквозь тину. Игриво. Как есть — чудеса.

Козочки, как ни в чём не бывало, спокойно и методично щипали водоросли, которыми благоухал водоём. Копытца козочек ярко горели — раскалённые угли. Из-под копыт при ходьбе даже сыпались мелкие искры. Рожки козочек тоже светились. Приятным уютным неоном. Наблюдать всю эту картину из зарослей камыша как-то… Так вот… Не сильно реально. Словно смотришь кино.

У козочек был свой надёжный пастух и охранник. Огромный свирепый ротвейлер Клыкан, будто добрая нянька… Ухаживал. Не спускал верных глаз со своих подопечных. Никаких наших помыслов он, разумеется, так никуда и не вывез. Задачечка… Не по зубам. Хотя, лапы ротвейлера, как и пророчила Барышня, всё-таки были немного в крови. Ну а в целом, — собачка нашла своё место. И славно.

Над Батюшкой Лесом летал филин Филя. Работа такая. Дозор. Его силуэт то и дело являлся над тёплой, радушной дорожкой Луны.

Облака свили новый узор. Это был развесёлый зверёк. В небе… Белочка… Лялька.

Сверкнула яркая молния. Опекун замолчал. В камышах, где пряталась Машенька, забурлила вода. Из воды восстал он…

…Он был самым красивым из фавнов, прекрасным демоном, призраком плоти, мечтой. Игрой подсознания… Сердцем и неуловимой душой. Он восстал перед девушкой. Гордый и сильный. Он коснулся ладонью девичьей щеки. Посмотрел своей жертве в глаза…

Её бросило в жар. Маша… Маша узнала его!

— Ваня… Ванечка… Милый мой… Ва… — Прошептали её непослушные губы.

— Иди ко мне, детка, — сказал мягко охотник. — Моя милая, звёздочка ясная, заюшка, кошечка. Скоро всё кончится. Я так соскучился. Мы улетаем, малыш.

— Ваня… Лучик… Куда?

— Туда, где тебя уже ждут. Я люблю тебя! Ты — незабудка.

— Мудрость — это тогда, когда лепесток незабудки сильнее войны?

— Палестинка Ка Тика, родная. Вперёд!

Демон взял беззащитную девушку на руки. Встал на крыло. Взвился вверх. Но…

…Полёт продолжался недолго. Петухи в деревнях прокричали. За бугром появился Хозяин — грозный, правильный Ра. Стало утро.

Всё закончилось. Всё — страшный сон. Обнажённая Машенька… Грязная. В болотном иле, вся в тине и камышах, с растрёпанными волосами… Сидела на четвереньках, как дикая, совершенно безумная тварь. На обочине автомобильного тракта. К девушке приближался полицейский УАЗик.

P.S. То, что «нельзя» наказуемо. Это закон.

Глава 12. Психушка.

Маша очнулась в больничной палате. Областная психиатрическая клиника города Z376, отделение номер один. Первым, что увидела девушка в миг пробуждения, был потолок. Белый-белый, как снег. Высоко. В него вкручен круглый светильник. Горит блекло, не ярко, освещение тусклое, будто бы сумрак в лесу. В потолке интересные трещинки — точно узоры. Иероглифы. Буковки. Цифры. Фигурки зверей, рыб и птиц. Если долго рассматривать пристально, это становится видно, а так… Ничего. Пустота. Дальше что? Дальше стены. Какие-то сине-зелёные стены. Совсем не уютные, крайне тревожные. Страшные. Трещинки тоже имеются. Только уже не живые, а мёртвые. Зомби — картинки. Образы, но… Без души.

— Опасайся их, девочка. Это враги. Они очень коварны! — Услышала Машенька голос внутри головы.

Голос был явно женским, старушечьим, но довольно отчётливым голосом, речь достаточно членораздельной, доступной, абсолютно реальной. Там, внутри головы кто-то жил. Кто-то пришлый. Чужой. Это… Это старуха с косой. Вероятно. Кому ещё быть, как не ей? Впрочем… Мало ли… Всё, что угодно. О, Боже, как нехорошо!

Дальше…

…Рядом стояло четыре кровати. На трёх из них кто-то лежал, было видно, что люди. На четвёртой кровати, на самой дальней от Машеньки, сидела мрачная женщина, постоянно качаясь. В больничной синей сорочке и тапочках на босу ногу. Женщина что-то упорно шептала. Сама себе, или же тоже… Тому, кто в её голове. Казалось, она была увлечена. Этим важным общением. Словно прямо сейчас и решался серьёзный, ответственный, может быть самый серьёзный вопрос в её жизни.

Окна в помещении не было вовсе. Печально.

Уяснив для себя этот факт, скажем прямо — унылый, Машенька решила лечь на бок. И только тогда поняла, что привязана. К койке. Бинтами. В руках и ногах.

Койка — неудобная. Жёстко. Спина затекла. Ломота в позвоночнике. Зябко. Что делать? Кричать? Звать на помощь? Кого?

— Да… Да… Да… Непременно кричать, — сказал внутренний голос. — Кричать! А иначе никто не придёт. Это кончился твой сероквель. Вышла кровь. Отходняк.

По палате поплыли мыльные пузыри. Разноцветные. Переливались бликами радуги — дуги Ра. Были маленькие и большие, были даже огромные, с лошадиную голову, но… Быстро лопались. Превращались в летучий песок. Или снег… Или пух… Нет. Песок! Потому, что песок ел глаза. Это из-за песка во рту всё пересохло.

Хотелось пить. Жажда! Невыносимая жажда. Похоже на приступ. Минуту назад её не было. Нужно кричать… Звать на помощь… Язык онемел. Губы… Губы свело. Руки… Судороги. Тело будто чужое.

Из-под соседней кровати внезапно выползла серая крыса. Крупная, жирная, как поросёнок. Глаза крысы, как и положено, горели огненно-красным. Из пасти торчали клыки. Хвост длиннющий, без шерсти, — отвратная мерзость. Чудовище!

Крыса — чудовище потопталась на месте, по-свойски залезла на Машину койку, обнюхала всю беззащитную девушку и побрела по стене, по отвесной стене к потолку.

Навстречу ей из потолка выполз змей. Жуткий змей. Сковал взглядом крысу, помучил немного, скрутился в клубок… Стрельнул молнией. Проглотил жертву — крысу за долю секунды.

Машенька не понимала, что здесь происходит. Вскоре страх сковал всё её тело. Как она ни пыталась, так и не смогла даже пошевелиться. Резкий… Резкий такой паралич. Неожиданный и абсолютно всесильный.

Снова холод. Из холода в жар. Примитивный озноб.

Тем временем, сытый змей, прямо на потолке, превратился в верёвку. Верёвка сама завязалась в петлю. Петля повисла над Машиной койкой.

— Смотри, сучка, это твоё! — Указав костлявой рукой на петлю, обратилась к Машеньке сидящая в палате женщина.

И засмеялась.

Так громко! Так дерзко! Так…

…На этот крик прибежал персонал. Это были две худенькие санитарки и доктор. Доктор — статный, довольно плотный, вполне симпатичный мужчина, на вид средних лет.

— Галоперидольчику… Всё, как всегда… — Услышала Машенька доктора и отключилась.

То есть потеряла сознание.

Пришла в себя Машенька в кабинете, сидя на стульчике и задыхаясь. Санитарка крутила вокруг носа девушки белым тампоном с едким, злым, удушающим запахом. Даже брызнули слёзы из глаз. Однако всё прояснилось. Машенька легко увидела стол напротив себя, за столом того самого доктора, статного и симпатичного, что на вид средних лет. Доктор был жгучим брюнетом. Одной рукой он крутил чётки, в другой держал авторучку. Авторучка была сосредоточенно и агрессивно нацелена на лист бумаги. Рядом стояли большой стеклянный шкаф с надписью: «Процедуры! Стерильно!» и невзрачная кожаная кушетка. На кушетку, освободившись от Машеньки, села сама санитарка.

— Ишь… Какая ранимая девочка. Прям недотрога. Поправим, — сказала она.

Самоуверенным хозяйским тоном.

— Как самочувствие? — Спросил доктор.

Машенька поняла, что он обращается именно к ней. И ответила:

— Отвратительно! Что Вы себе позволяете? Кто Вы такие? Что вообще происходит? Где я?

Вероятно, вопросов в ответе девушки было значительно больше, чем можно, что заставило доктора проявить недовольство усталой гримасой. Всем своим видом, измученным видом он дал понять пациентке, насколько ему это всё надоело. Насколько привычно и неинтересно. Насколько ему это всё безразлично.

— Значит… Так, — лениво глядя на чётки, выдавил он, — или ты говоришь со мной вежливо и аккуратно… Или вернёшься обратно. Откуда тебя притащили. На привязь и под сульфазин. Выбирай. Нянчиться здесь с тобой некому. Это не ясельки. Я человек занятой. Настоятельно рекомендую ценить моё время.

Санитарочка усмехнулась в ладошку.

Машенька, разумеется, понятия не имела о том, что такое «сульфазин», равно, как и о том, что все серные препараты законно запрещены. Но за то, она отчётливо понимала, что такое «на привязь», и, что такое «обратно». Слова доктора сделали своё дело. Девушка остепенилась.

— Нет. Не надо, пожалуйста. Очень прошу. Только… Только не это. Я всё поняла. Я всё сделаю. Буду послушной. Простите меня, — заявила она.

— Вот и славненько! Будешь вести себя правильно, всем будет легче, — довольно отреагировал доктор. — Меня зовут Игорь Сергеевич Власов. Ты в больнице. Я твой лечащий врач. Это понятно?

— Понятно. — Тревожно ответила пациентка. — Только я абсолютно здорова. При чём здесь больница?

— Отлично! — Воскликнул Игорь Сергеевич. — Абсолютно здорова! Отлично! Именно это мы и должны сейчас выяснить. Только всего. Если ты абсолютно здорова, зачем тебе наша больница? Ответишь мне на все вопросики и… Там посмотрим. Мы договорились?

— Конечно.

— Начнём-с. Как зовут… Тебя? А?

— Маша. Маша… Мария.

— Красивое имя. Запишем. Фамилия, отчество есть?

Девушка вспомнила крысу, петлю и… Мыльные пузыри. Стало грустно. Она понимала, чего добивается доктор. Но…

— Автор мой не сочинил. Не успел. Или нужным не счёл, — сорвалось с её уст.

— Какая досада, — констатировал врач. — Тебя привезла к нам полиция. В прошлую пятницу утром. Ты была голой и грязной. Тебя подобрали с обочины автомобильного тракта. На всё это есть протокол. Ты случайно не вспомнишь, что делала в ночь накануне?

— В прошлую ночь с четверга на пятницу? Отлично помню всё, доктор!

— Занятно. Я весь во внимании. Слушаю, Маша, рассказывай.

Игорь Сергеевич скрестил на груди руки, предварительно избавился от чёток и авторучки, принял весьма и весьма проницательный, крайне заинтересованный вид.

— В ту самую ночь, — простодушно стала рассказывать доктору пациентка, — я летала в Синайские Горы за лунными эдельвейсами. Это для Вани. В подарок. Он их очень любит.

— Для Вани? А кто у нас Ваня? — Перебила её санитарка.

— Ваня — это мой муж. Ваня — это моя «половинка», — ответила девушка.

— У «половинки», конечно же, тоже фамилии с отчеством нет? Автор не сочинил? — Вкрадчиво спросил Власов.

-Ага. Получается так, — выдержав паузу для размышления, строго ответила Маша.

Санитарка встала с кушетки, но тут же села обратно.

— И, что же это у вас, ёлки-палки, за автор такой? Прямо деспот, — сказала она.

— Не у вас, а у нас, — поправила женщину Машенька. — Я, к сожалению, с ним не знакома. Он нас сочиняет. Мы все — персонажи. Наша жизнь — его повесть. Не деспот. Работа такая. Его просто нужно понять. Он горит. Он отдал мне так много тепла! Я ему благодарна.

— При случае скажешь: «спасибо», — приказным тоном прервал Машу врач. — Всё понятно. Синайские Горы… Летала… Цветы… Дальше что?

Пациентка с облегченьем вздохнула. Понимание — это уже хорошо!

— Возвращаясь обратно, — продолжила девушка, — я пролетала над «Лялькиным Прудом». Лялька — белочка наша…

— Горячка Белая, видимо. «Белочка», — подсказала врачу санитарка.

-Точно. Это жаргон, — буркнул врач.

Машенька не обратила внимания на эти сложные фразы. Её рассказ слушали. Она говорила:

— Там, в пруду, я увидела стайку знакомых русалок. Спустилась к ним и… Мы играли.

— Русалок?

— О, да. Это девочки Опекуна. Опекун — старый гриб. Очень властный начальник. И вот… Мы играли. Всё было прекрасно. Потом… Уже за полночь… К ним пришли фавны. Фавны очень красивы. Но я испугалась и спряталась. В зарослях камыша. Накрылась густой прудной тиной. У них начались ритуальные танцы. Я просто стояла по шейку в болоте. Я… Только лишь наблюдала. Они про меня позабыли.

— Фавны существуют реально? — Последовал вопрос Власова.

— Да, — ответила Маша. — Русалки мужского пола. Крылатые. Никаких сказок.

— В сказках… В легендах… Былинах… Я читал о них нечто другое. Они…

— Всё враньё. Док, я знаю. Я видела фавнов своими глазами. Как Вас. Точно так же, как с Вами общалась. Они существуют. И… Можете не сомневаться. Мне сочинять не резон.

— Почему ты стояла «по шейку в болоте»? Откуда болото? Ведь пруд?

— А у самого берега? Тина. Ил очень глубокий, совсем, как трясина. Улитки. И пахнет болотом. Болото и есть.

— Логично, однако. Я слушаю. Выпей воды. Продолжай?

Машенька с жадностью выпила предложенный ей гранёный стакан минеральной холодной воды, наполненной доктором из бутылки с душевным названием «Родники России». На бутылке красовалось великолепное изображение зелёного пышного дерева с травкой в корнях, растущего из человеческих рук. Над деревом синее небо и надпись: «Поможем Природе Вместе!» Защемило в области сердца. Тоска по дому. Стакан выпал из рук и разбился. Какая досада…

— Экая ты неумёха, — проворчала в такой суете санитарка.

Схватилась за веник с совочком и быстренько всё подмела.

— Извините меня. Не специально, — сказала девушка.

— Дык… Понятно. Ещё бы специально! Меня тётя Паня зови. Ладно… Ладно. Забыли.

— На счастье, — добавил врач.

Инцидент был исчерпан. Машенька улыбнулась.

— На берег явился и сам Опекун. Этот Гриб. Он был вместе со свитой, и их было много. — Услышали люди в белых халатах продолжение невероятной истории новой своей пациентки. — Гриб — искусный оратор. Он взялся кричать на весь берег. Грибы там устроили митинг. По-моему, речь была о коммунистах. А, может быть, неомасонах. О мироустройстве, короче, я в этом слаба. Но на митинг пришли даже две мои кошки — Багира и Гугенот. Это…

Это так странно!

Я не ожидала. Но… Почему-то в тот миг вовсе не удивилась. Не удивилась и даже тому, — по поверхности пруда спокойно гуляли мои домашние козочки вместе с собакой.

А над Батюшкой Лесом летал филин Филя. По небу плыла наша белочка. Лялька.

Из-под чёрной болотной воды, прямо передо мной появился фавн — демон лукавый, в образе мужа Ивана. Обманул меня он. Обольстил. Взял на руки и встал на крыло. Взвился молнией вверх. Он унёс меня чёрте-куда. Поигрался и бросил под утро. На обочину автомобильной дороги. В таком виде, такой, как была. Вот и всё. А потом полицейский УАЗик, укол в ягодицу… И Вы. Я очнулась на койке, в палате. Ужасно! Какой-то кошмар!

Доктор взял в руки чётки, посмотрел на бумагу, поправил галстук в горошек, задумчиво произнёс:

— Проводи девочку. Видишь, устала она. И напугана до смерти. Жалко. Хорошая, славная девочка. С понедельника общий анализ. И проводишь по всем, как положено, я подпишу. От хирурга и до стоматолога. Утром — аминазин. В десять — капельница, как у всех. На ночь — азалептин. Одну, 100 мг. Поняла? Тётя Паня?

— Пойдём, Маша, фея лесная, — кивнула врачу санитарка.

— Доктор! Как же ребёнок? Я… Я беременна!!! — Воскликнула пациентка.

— Он улетел. На Синайскую Гору. За лунными эдельвейсами. Выкидыш! — Озвучил Власов.

Озвучил, как приговор.

Глава 13. Азалептин.

Тринадцать — скверная цифра!

Азалептин действует как кувалда — «кувалдой по голове». Вместе с аминазином — гремучая смесь. Машенька в сопровождении санитарки, дошла кое-как до палаты. Процедуры, которые были назначены Власовым, привели в исполнение, не дожидаясь утра. Разумеется, кроме анализов и медицинской комиссии. Суточные назначения сделали на ночь. Всё сразу — ударная доза.

Маше стало легко, словно воздух волшебный вошёл в неё, словно она стала воздухом-духом. Светло и уютно. Прозрачно и призрачно. Всё вездесуще. Границы исчезли, мысль управляла реальностью, медитативная зона — свобода!

Кровать…

Дверь в глазах открывалась!

В палате появилось окошко, которого якобы не было. О существовании этого «как бы» окошка, медперсонал только подозревал, но не знал ничего. Из окошка в палату стрелял яркий луч. Луч Нетварного Света непознанной психиатрией природы. Источник луча, луча «Нави», вернее само его существование, категорически отрицала наука, точнее, — все её официальные ветви. «Официальные» в плане глобального социума в рамках «чело» и «век».

За окошком располагалась палата под номером «-4/Б». В документах и схемах больницы подобный номер отсутствовал. Палаты под номером «-4/Б» «официально» не существовало. В палате стояло пять стульев и стол, только самое необходимое, больше — ничего. «Пустота»…

«Пустота» вела в коридор, коридор представлял собой выход в любую точку пространства, определённого памятью и интеллектом идущего по коридору. Связь с эгрегором предполагалась. Правда, естественно… Без поручителей, справок и прочих гарантий. У «пустоты» было имя. Знакомая фраза: «Агония Шерра, Мессир».

Внутри Луча Нетварного Света Машенька легко поднялась со своей жёсткой коечки. Причём поднялась необычно, — девушка раздвоилась. Одно её тело, совершенно разбитое «кувалдой — азалептином», осталось на месте, беспомощным «овощем». Другое, по ощущениям точно такое же, без промедления двинулось прямо к окну. Окно было распахнуто настежь. Пациентка, буквально, как бабочка, порхнула через него. Благо, девушку уже успели помыть, причесать и одеть. В «приличном» обществе клиники она появилась в больничном тёмно синем халате под цвет нательной сорочки. Такое носили без исключения все пациентки, что благотворно сближало их, не позволяя открыто и резко выделяться в толпе. За столом, в палате «-4/Б» сидели три женщины. Машенька догадалась, что это те самые «кто-то», лежащие смирно на трёх кроватях с ней рядом, ещё до появления доктора и санитарок. Четвёртой соседки, той, что постоянно качалась и, что-то бубнила, в палате «-4/Б» не оказалось.

Женщины пили «Московский Кофе» за непринуждённой беседой.

— Мир Вам, — сказала Маша спокойно и тихо.

— Лесная Фея! — Дружелюбно, с улыбкой на пухлом от «антидепересса» лице, отозвалась одна из сидящих за кофе соседок. — Явилась, красавица! Мило. И… Милости просим. К столу. Страсти, как хороша! Феи жалуют редко. Вера не та. Кстати… Да. Меня Верой зовут.

— Очень… Очень приятно, — ответила Маша.

Села за стол.

Вера была настоящей блондинкой, изящной и грациозной, типичной городской дамой, в каких за версту видно высшее образование и благородство. Вера очень любила играть. По природе своей и призванию, «веро»-ятно, была гениальной актрисой. И, как все одержимые гением люди, скрывала свою одарённость от каждого, в том числе и от себя. Впрочем, это ничуть никому не мешало.

А меня зовут Надя. Надежда, — представилась вторая, сидящая за столом. — Я здесь очень давно. У меня дома нет, с дома крышу снесло. Ни друзей, ни врагов, ни родни. Никого в миру нет, я одна. Эта клиника — это обитель моя. Так уж вышло. Потом расскажу…

Надя была молодой, скорее всего, даже сверстницей Маши. Очень короткая стрижка, почти нулевая, выдавала обилие шрамов на Надиной голове. Остатки волос были огненно-рыжими, глаза — чёрными, типичный вид провинциального неформализма.

Третья постоялица палаты «-4/Б» гостеприимно налила Маше кофе в чашечку, поставила чашечку на аккуратное блюдечко, заправила угощение кусочком сахара, разместила красиво на блюдечке чайную ложечку… Накрыла… Как знатной, избранной гостье.

— Меня зовут Люба, — сказала. — Это просто… Любовь.

Машенька бережно тронула чашечку с блюдцем, взяла блюдце в правую руку и сделала первый глоток. Неуверенно… Робко… Краснея… Стесняясь новых подружек. Местный кофе понравился ей. Чудо! Великолепный напиток! Нежный… Мягкий… Бодрит. Он снимает усталость. Забирает тревоги и страхи, грязные помыслы о безъисходности, о собственной бесполезности в завтрашнем дне.

— Пей, красавица, пей, — поддержала девушку блондинка Вера. — Это, можно сказать, ритуальный напиток. Прописка. Нейролептики уничтожают нейроны. Они, Машенька, не угнетают твою ЦНС. Они жрут её. Медленно, но эффективно. Психиатрия — отнюдь не наука.

— А, что? — Задала вопрос фея.

— Индустрия смерти! — Ответила за Веру Надя. — Отсюда никто не вернулся на волю таким, каким был. Отсюда никто не вернулся назад. В своё «Я».

— Дни потянутся медленно, словно века, — прозвучало внутри Машиной головы. — Эта медленность станет жестокой, болезненной пыткой. Изменится время. Час будет, как год. Каждый в клинике ищет себя. Но никак не найдёт. Где ты, Маша, скажи? Ты покорно в реальной палате на койке? А может, пьёшь кофе за мнимым столом? Кто твои собеседницы? Призраки?.. Может быть, ты слышишь голос? Чей? Мой! Кто я, крошка, ответь?

— Ты старуха с косой!

Собеседницы девушки-феи настороженно переглянулись.

— Сучка, это твоё! Петля — это твоё! — Раздался бешеный крик за окном.

— Ложь сокрыта уже в самом слове, — включилась в общение Люба. — «Психиатрия»… «Psyche» — это душа, «iater» — врач. Что такое «душа»? В учебниках по психиатрии такого определения нет. Тогда, что они лечат? Как же можно лечить чью — то «душу», совершенно не зная и не понимая, что это такое? Психиатрия — это ложь.

Пятый стул пустовал. Неспроста. Точка. Пятая точка. Одна ножка стула вдруг превратилась в верёвку — петлю, висевшую прямо над Машей. Недавно. Петля превратилась в змеиную голову. Голова облизнулась двойным язычком. Осмотрела пространство. Холодными… Ледяными глазами. Змей восстал. Грозный змей, пожирающий крыс. Стул остался стоять на трёх ножках.

Змей подполз прямо к Маше.

Машенька в ужасе обратилась к своим собеседницам, в надежде произнести хоть какую — то внятную фразу, но фразы не получилось. Получились нелепые звуки:

— Аш… Ша… А-ар!

Девушка поняла, что сидящие рядом с ней женщины змея не видят.

— Кто старуха с косой? — Спросила актриса Вера.

— Внутри меня поселилась недавно, — ответила Лесная Фея. — Я слышу голос. Это голос старухи с косой. И ещё…

— Видишь змея? Которого больше не видит никто? Кроме нашей Отшельницы?

— Кто такая Отшельница?

— Та, что кричит про петлю.

— Ты всё знаешь?

— Не всё. Кое-что.

— Почему эта дама Отшельница?

— Потому что не пьёт с нами кофе.

— А-а-а… Я понимаю.

— Человек никогда не увидит того, чего не существует. — Вступила в диалог рыжая Надя.

— Так сложно, — призналась Машенька.

— Человек никогда не услышит старуху с косой, если эта старуха…

— Я прошу тебя, не продолжай! Пусть всё будет, как есть. Пожалей эту крошку. Сама всё поймёт, — вступилась за Машеньку Люба — Любовь.

Змей подкрался вплотную к ногам новенькой пациентки.

— Повергли Великую Родину в хаос! Никогда здесь не будет живого и сытого капитализма! Слишком много все видят и слышат. — Сказал голос внутри Машиной головы и затих.

— С каким равнодушием и умилением смотришь на мир, когда у тебя есть по сущности всё, — молчала вслух тишина. — Есть квартира в престижном районе. С одной стороны окна на детский садик, с другой стороны — центр города и проходная огромного, невероятно успешного производственного предприятия, известного на весь мир. В «двух шагах» — стадион. За ним лес и приятная речка, естественно, с пляжем, с роскошными лодками, яхтами и теплоходами. Жена — врач, с виду — фотомодель, ненасытная и всемогущая в лоне семейной атласной постели,

Человек с большой буквы, не признающий измены и подлости, в то же время способный простить всё и вся.

Замечательный сын, настоящий алтарник, красавец и умница, что доделает за пять минут то, что ты делал всю свою жизнь.

Море верных друзей.

Океан важных дел. И радушные… Добрые… Чудо-люди соседи. Счастья можно желать лишь несчастным. У счастливых оно уже есть.

Нет долгов.

Из болезней лишь насморк по осени… Кратковременный ОРЗ.

Крепкий сон и покой каждый день, каждый новый день — утро, как праздник. Веры нет. Вместо веры лишь знания, будущее — только схема и план, прагматический план, знаешь всё наперёд. До минуты… До доли секунды. До десятилетий. Не нужно надежды. Судьба — инструмент, предназначенный для достижения цели. Впрочем, цель — это тоже метафора. Просто ступень. Та, которую перешагнул уже очень давно.

А любовь?

Разве нужно искать?

Нет, конечно же, нет!

Эта штука внутри и повсюду.

— А скажите, у вас есть труба? — Прервала молчание Маша.

— Труба? Вентиляция! Да, труба есть в коридоре, — замешкалась Вера.

— Нельзя ждать! Я думаю так, — объяснилась Лесная Фея. — Ждать… Гореть… И терпеть… Удел неудачников! Только «сейчас», время — только «сейчас». Нужно делать, что хочешь и всё. Без оглядки. Сжигая мосты. И я буду летать к нему в эту трубу! И никто меня не остановит. Миром правят не змеи, не петли, не азалептин! Мир — ничто. Мир — есть внутреннее ощущение, то, что я чувствую, мир — это «Я». Я хочу к нему! Ваня, милый, родной… Скоро я буду рядом! Я дома!

По коридору летали её письма мужу…

18. авг. 22.43.

Здравствуй, Лучик мой ненаглядный! Сижу и не могу наглядеться на твои фоточки. Однако, помня твоё повеление выключать «дур-машину», я её выключаю. Прямо сейчас. Ам. Так далеко ты, родной! А ведь совсем недавно, ты лежал рядом со мной. Голенький. Рядышком… Я очень скучаю, Иванушка. Без тебя воздуха нет, пусто вокруг. Хочу слышать твой голос… Звоню. Опять разбудила тебя, Зайчик. Совестно даже. Устал сегодня, мой славный. На студии работал. Я очень рада, что ты занимаешься своим любимым делом. Ты даже не представляешь, насколько ты замечательный. У меня столько нежности к тебе, столько… Сколько никогда не было ни к кому. Я бы сейчас тебя одеялкой укрыла. И в лобик поцеловала. И спали бы мы вместе. Очень жду этого дня, когда снова мы будем вместе. Сердцем я рядом с тобой всегда. Я хочу, чтобы всё у нас было хорошо. Хочу сделать тебя счастливым. Самым-самым счастливым мужчиной на земле. Ты сказал, что без ссор всё равно не бывает, но я буду стараться изо всех сил, чтобы их не было. Я работаю над собой каждый день. Я очень люблю тебя, лапик. Хочу быть только с тобой. Хочу детей от тебя. И не вижу никакого другого мужчины рядом с собой — другого мужчины никогда не будет. Я твоя с тех самых пор, как написала тебе это в асе. Очень люблю. Очень скучаю. Спи сладко, роднулька моя. Единственный мой. Пусть тебе приснятся прекрасные сны, и утро будет добрым. Целую нежно шейку… Осторожно целую, боюсь разбудить. Ам. Я тоже спать.

20. авг. 23.40.

Привет, родной! Пишу тебе сейчас, а ты где-то гуляешь по звёздам. Общительный какой же ты человечек. Разместила твой рассказ на нескольких ресурсах, дабы компенсировать прошлые пролёты не от твоего имени. Собираюсь в душик сейчас. Как бы тебе ко мне, а… Какойська. Целую, милый. Переживаю за тебя. Была бы я рядом, ты бы не гулял по звёздам .

21. авг. 23.30.

Ам, Зайчонок! Солнышко моё милое, нежное, ласковое, тёплое, я люблю тебя!!! Как же я скучаю, как же я не хочу снова ложиться в постельку без тебя… Скоро, родной. Скоро, я тебя никогда больше не отпущу. Мы бы сейчас такую игру устроили, ууууу… Про медсестричку в белых чулочках, и непослушного пациента. Рррр… Я хочу заботиться о тебе. Хочу создать для нас тихое, спокойное, уютное гнёздышко. Хочу видеть твои счастливые глазки каждый день. Твою замечательную улыбку. Хочу засыпать с тобой. Дышать тобой… Я живу тобой, милый. Нами. Кусочек мой. Родной, единственный. Всё для тебя. Спокойной ночи, Иванушка. Целую нежно глазки…

22. авг. 22.35.

Приветик, Солнечный Лучик! Спишь, наверное, сейчас сладко… Милый. Я тоже скоро пойду спатенькать. Сейчас только что из душика. Кстати, под дождик я так и не попала. Как ты отключился, дождик закончился. И мне не хватило… Вот. Завтра ко мне придёт сестрёнка. Будем настраивать компики. Я очень скучаю, родной. Не хватает любимого кусочка. Не знаю, умеешь ли ты играть в шахматы. Надо будет не забыть спросить, а то бы научил меня . Не знаю так же, любишь ли ты кашку, какую, и как её для тебя готовить. Ам. Ам, ам. Ам. Хочу тебя очень. Безумно, страстно. Я как вспомню, что было, ух! Мурашки! Рррр… Ты всегда был прекрасен. И вкусен . Самый, самый. Мой единственный. Кровинушка моя. Половинка. Пойду в кроватку. Глазки слипаются уже. Совсем немного осталось похождений в кроватку без тебя. Поскорей бы. Спокойной ночи, родной. Кусь!

24. авг. 22.00.

Лучик мой милый! Тёплый такой… Нежный, ласковый. Светлый, яркий… Я очень скучаю. Очень, очень, очень. Так пусто без тебя, родной. Я не могу уже больше так… Трудно без тебя, плохо. Холодно и одиноко. Хочу к тебе, сил моих нет больше. Как же мне было хорошо с тобой… Спокойно. Тепло. Радостно. Милый… Как же ты далеко опять… Солнышко моё. Радость моя. Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой всегда. Хочу тебя нежно. Медленно. Долго. Всегда. Родной, всё будет хорошо. Главное только начать. Ты очень нужен мне. Чтобы быть для тебя. Хочу, чтобы ты был счастлив… Зайчоночек. Милые ушки. Ты даже не догадываешься, наверное, какой же ты замечательный. Самый, самый. С тобой я буду счастлива. И не собираюсь ни о чём жалеть, поверь. Люблю. Обожаю. Восхищаюсь. Завтра ещё один день без тебя…

25 авг. 22.17.

Привет, мой хороший! Странно, я почти всегда пишу тебе здесь после того, как желаю тебе спокойной ночи. Слова кончились уже, Зайка. Очень скучаю. Думать не могу ни о чём другом. Сегодня даже игрушку на компик установила, чтобы отвлечься. Зря я так, наверное. Не знаю. Спокойной ночи, милый. Ам.

26. авг. 05.36.

Ммм… Доброе утро, Иванушка! Снился мне только что… Тёплый. Родной. Кусочек… Половиночка… Я очень тебя люблю. Навсегда. Не забыть спросить, если аллергия у тебя на пищу, или лекарства? Хорошего тебе дня! Целую, Зайка.

27. авг. 23.00.

Привет, милый солнечный Лучик! Ты везде, всегда со мной. Люблю! Гуляла сегодня в Соломбалу на остров, немножечко прощалась с городом — я прожила здесь семь лет. Даже странно… Пекла сегодня оладушки с повидлом яблочным. Покормила бы тебя сейчас. Милый. Самый… Скучаю… А можно будет тебя помыть в ванной? Хочу… А побрить? Иванушка, ты, правда, самый классный! Хорошо с тобой. Спокойно. Приятно. Приятно даже смотреть на тебя спящего. Милый! У меня почерк непонятный, да? Извини… Сказываются долгие лекции на коленках. Споки. Ам. Целую глазки.

28. авг. 23.56.

Привет, Лапик! Не спится опять. Надеюсь, что ты спишь сладко. Завтра ррр… Не хочу я ездить по всяким ррр, я к тебе хочу. Я к тебе хочу очень, не дышится без тебя. Попробую поспать сейчас… Сладких снов тебе, милый. Ам.

29. авг. 7.00.

Доброе утро, Ванечка. Ты, наверное, проснулся уже? Не буду звонить, боюсь отвлекать. Сегодня тебе далеко. Хорошего дня, родной. Очень жду встречи с тобой, больше всего на свете. Считаю минуты. Секунды. Вздохи. Пошла собирать сумочки. Позвоню вечерком. Чмок.

30. авг. 8.32.

Приветик! Мы ещё в поезде, Зауйчуш. Бесконечная поездка какая-то. Милый, всё будет хорошо. Проживём. Знаешь, я ведь не прихотливая. Посмотрим, Зайка, ты главное, не отчаивайся. Сегодня мама баньку обещала. Хорошего дня, любимый! Целую. Ам.

30. авг. 22.56.

Солнышко моё. Нежное, ласковое, родное. Милый мой. Зайчоночек, кусочек сладкий. Тёплый, родной Лучик. Как же я скучаю!!! Безумно скучаю. Снишься мне каждую ночь. Такие амные сны… Я не хочу просыпаться. Я уже устала быть без тебя. Так долго, родной, я не знаю, как прожить эти дни. Не могу без тебя. Кровинушка моя, как же я хочу прижаться к тебе. Мне одиноко. Ты мой единственный, я очень тебя люблю. Никому не отдам, милый. Считаю минутки до нашей встречи. Спокойной ночи, ам, ам, ам…

31. авг. 23.08.

Привет, мой хороший! Очень скучаю. Очень люблю. Хочу. Кусь. Попробую поспать.

1. сентября. 22.50.

Кусочек славный, привет, Лучик! Целую нежно щёчки, височки, носик, бровки, лобик… Губки долго-долго. Обнимаю, глажу спинку, я хочу тебя очень. Вспоминаю те ночи с тобой… Это было прекрасно. Изо всех сил терплю, родной… Спокойной ночи, милый, сладких снов.

3. сентября. 01.27.

Чмок, Зайчонок! Привет, Солнышко. Видишь, не спится без тебя… Ты снишься, а просыпаюсь — нет тебя… Четвёртый раз уже так сегодня. Представляешь… О тебе все мысли. Люблю.

3. сентября. 23.18.

Здравствуй, родной! Скоро спать собираюсь. Очень скучаю… Очень хочу… Что ещё сказать тебе, ты и так всё знаешь. Доброй ночи, котёночек. И доброго утра.

5. сентября. 05.40.

Зайчонка, у меня больше нет сил терпеть.

6. сентября. 06.22.

Доброе утро, мой нежный Котик. Соскучилась. Люблю. Сегодня едем на дачу все вместе. Шашлычки запоздалые кушать. Всё хорошо у меня, родной. Тебя только нет. И воздуха нет. Милый, обнять бы тебя…

7. сентября. 08.23.

Доброе утро! Хочу улыбнуться тебе сейчас. Увидеть твою улыбку. Ты самый замечательный человечек. Хорошего тебе настроения, Лапик! Я хочу, чтобы ты улыбался. Хочу с тобой в нашу баньку. Целую, милый. Кусь.

10. сентября. 06.27.

Доброе утро, мой светлый Лучик! Любимый. Моё скучание по тебе всё больше и больше. С ума схожу, Иванушка. Любовь моя, радость, счастье, жизнь! Скоро, совсем уже скоро будем снова вместе. Подъезжаю к Луне сейчас. Сегодня около полуночи я буду уже у крёстной в гостях. У бабушки ещё погостим, потом к тебе. Скоро поцелую твои губки, люблю, твоя.

18. сентября. 21.48.

Привет, Иванушка, милый мой. Нашла мою тетрадочку, она на Луне была всё это время. Очень скучаю, завтра вылетаю к тебе. Лучик тёплый мой. Поскорее бы. Люблю. Спи сладко, родной.

Пустота пела древнюю добрую песенку группы «Знак»:

«Чуть правее дороги размыкается сердце,

Энергетический полюс двух заряженных точек.

Отболевшие балансы симметричных раскладов,

Наказание страшнее, даже самых смелых строчек.

Мой полёт намного проще, чем твоё паденье,

Но стремление упасть присутствует в каждом.

Здесь не нужно смеяться и не стоит стреляться.

Я не верю в вашу воду, утолите мою жажду!

Это просто началась маниакальная фаза

Депрессивного психоза, — да, всё равно

Я инспектор белых женщин с голубыми глазами,

Что как зайчики врываются ко мне в окно,

Когда темно.

За стальными углами мой малиновый бункер,

Подсознание лишит меня инфекции счастья.

Ватно — марлевые свечки и тампоны из гипса,

Я не помню твоё имя, пожалей нас, тётя Настя!

И возьми седое небо на исколотую руку,

Пусть не будет нам пощады от блестящего зажима.

Пусть не будет нам эфира, эту грязную науку

Я меняю на эстетику постельного режима.

Это просто началась маниакальная фаза

Депрессивного психоза, да, всё равно

Я инспектор белых женщин с голубыми глазами,

Что как зайчики врываются ко мне в окно,

Когда темно.

Чуть правее дороги размыкается сердце

Энергетический полюс двух заряженных точек.

Отболевшие балансы симметричных раскладов.

Наказание страшнее, даже самых смелых строчек».

Коридор представлял собой тайный туннель в подсознании местной, потому уникальной среды обитания бездомных мыслей и помыслов, напрочь лишённых носителя, универсально-свободных от всякого внешнего вируса лжи. Внутри коридора стояло вечернее марево, сумрак топил в себе все посторонние, лишние сны.

Осень вечности.

Сама вечность была здесь настолько реальной, реальной и вездесущей, что ощущалась практически, анатомической сущностью и естеством. Возражения не принимались. Сопротивление приобретало характер слепого согласия, непротивления, острой стрелы, или маленькой стрелки наручных антиастафидных часов.

Астафид — поражение, паралич времени. Это болезнь.

Змей дремал в пустоте.

Глава 14. Сентябрь.

Сентябрь.

Волшебница-ночь опустилась на сказочный лес. Зажглись звёзды. И вышла луна. Облака рисовали узоры вокруг её сытой, надменной короны. Южный Крест ослепила комета. Но тут же погасла, оставив на небе светящийся след. Купол резали стрелы таинственных метеоритов. Стрекотали сверчки. Где-то в томной глуши изредка ухал филин.

— Где ты, Машенька, где? Почему ты мне не отвечаешь? Всё погасло внутри. Нет тепла. Стал пустым этот Батюшка наш. Осень! Осень! Так холодно… Так одиноко, — шептал Иван, как заклинание, глядя прямо во мрак, в чёрный угол избы. — Я люблю тебя, крошка, вернись! Дай мне знак! Объясни, почему ты исчезла? О, могучий Сварог, что я сделал не так?!! — По небритым щекам текли жгучие слёзы. Горела свеча. Печка мирно трещала. Хорошей, горячей осинкой и дубом. Кошки спали в корзине. На столе сиротливо стояло лукошко с немытыми фруктами и самовар. Самовар был холодным, как весь мир вокруг. Мир без Машеньки. Злая печаль. Одиночество лютое. Страх… — Каждый кустик… Травинка… И всякая веточка… Дышит тобой, моя ясная звёздочка. Ты… Помнишь, ты… «Ты мой воздух, и я без тебя задыхаюсь». Ничего нет внутри. Всё погасло. Смотри! Я уже не воюю с огнём. Не горит в жилах кровь. Печка… Печка родная не греет. Нет сказки. За что? Моя милая девочка! Я виноват! Где искать тебя, солнышко, как? Если есть во Вселенной обещанный рай, то я знаю, что это такое. Это место с тобой. Там, где ты, там и рай. Это наша Любовь. Другой истины не существует. Как я слеп. Маша, Маша, прости.

С огромным трудом Иван поднялся со стула. Стул скрипнул. Растерянно. Словно от боли. От неожиданной и совершенно внезапной, нелепой — неестественной боли. Скрип стула показался мужчине ужасным. Отвратительным, злым, агрессивным… Разрушительным звуком. Иван судорожно закрыл уши руками.

Под глазами поплыли цветные круги. Взгляд упал на окно. Сквозь стекло на Ивана смотрела коварная, вездесущая, — «непроглядная» тьма. Глаза быстро привыкли и вот… Тьма навязчиво стала «проглядной». Сквозь неё уже видно! Застывшие, словно от холода, силуэты деревьев. Как странно! Но Батюшка Лес всё ещё был живым. Лес жил даже без Машеньки! Странно… Как может быть так? В тот момент Ваня очень отчётливо «не представлял», как без Машеньки может ещё что — то быть.

Лес дышал.

Сквозь стекло было слышно…

О, да!

Сильный, царственный дух.

— Кто-то, помню, сказал: «Человек — царь природы», — подумалось Ване. — Нелепица, право! — Возразил чуждый помысел автору этой цитаты. — Гордыня! Слепая гордыня! Какой же он царь? Даже маленький, крохотный вирус ломает такого Царька! Что уже говорить о «больших»?.. Гордый… Гордый от собственной немощи и слабоумия. Гордый от слабости. Гордый от трусости. Лучше «чело» в песок и гордиться собой? И не видеть… Не знать… Чем увидеть всю правду о том, кто ты есть. Кто ты есть? Есть же царственный дух всемогущего Батюшки Леса, что это? Смотри…

Слышишь, плачут деревья? И ты… Чем ты больше какого-нибудь муравья? Да ничем. Только тем, что придумал топор и пилу. Ты умеешь «валить» то, что греет тебя. На груди.

Больно? Да. Что ж мы, братцы, творим?!!

За окном грустил ветер:

«Всё так… Как ты хочешь. Всё так… Вот… Следы на песке. Скоро смоет вода. Тихий сад из безоблачных снов. Необузданный крик! Первозданная снежная пыль. Южный Крест и комета. И плеск. Колыбель твоих пасмурных глаз. Неужели сентябрь? С неба горькой лавиной… Вода. Спит земля. Пожелтела трава. И осунулась ниц. Под покровом опавшей листвы. Сон — есть свет, от которого тьма. Задушевный покой. Мир — убежище. Ты — «убежал». Ты есть то, что ты думаешь. Больше никак. Начни мыслить иначе и всё. Тебя больше не станет. Случится иной. Инок. Или пустыня. В душе? Шепчет… Шепчет… Луна. В паутине. Тобой недосказанных слов. Ратный подвиг во благо Отечества. Есмь! Разбуянились нынче грибницы. Им в стать. Грибники порешились, однако. А крыс много очень, ага. Тараканов и крыс. Это их окаянное семя».

Вдруг…

И бросило в дрожь!

Резко встало болезное сердце. Неужели услышал Сварог? За стеклом появилось лицо. Прямо из… Прямо из грусти — пустоши ветра. Как призрак.

— Она! — Хотел крикнуть Иван.

Только голос пропал. И сковало всё тело. Тело больше не слушалось воли Хозяина. Тело тряслось. Но Хозяин всё видел.

— Она!!!

За стеклом, в темноте была точно она. Его милая жёнушка… Маша.

Тело Иванушки безжизненно упало на пол. Однако сам Хозяин тела остался стоять, как стоял. Чудеса! Мужчина в изумлении посмотрел на себя никчёмного, измученного со стороны, реакция последовала незамедлительно, она была непредсказуемой… Великолепной… Как внезапное исцеление от невыносимой, ужасной и неизлечимой болезни. Стало легко. И свободно.

— Как всё просто! — Воскликнул Иван.

Его «Я» отделилось от тела.

«Я» парило над телом, как облако.

Впрочем, само ощущение «эго» и «я» не отличалось от прежнего ощущения личностью собственной личности, не отличалось ничем совершенно, ни визуально, ни как-то иначе, его прежнее тело лежало бездушным предметом, а новое… Словно светилось. Играло и всё представлялось исполненным радости и удовольствия. Внеземного блаженства. Казалось, возможности, которые предоставляло новое тело Хозяину — воистину безграничны!

Он попробовал сделать шаг…

Получилось!

Второй…

Тело… Новое тело как будто неслось за проявленной мыслью, стремительно и абсолютно послушно, не зная, не помня препятствий, оно… Оно было, как газ, или, как Пустота. Удивительное ощущение!

Иван закрыл глаза, сосредоточился и попытался подняться над полом. Пробежали какие-то доли секунды, неопределённое время (!). Открыв глаза, мужчина с восторгом заметил — обнаружил, что висит прямо под потолком. Ему стало невероятно смешно. Смеясь, невесомый он полетел по избушке, спугнув своей неосторожностью кошек, спустился обратно на прежнее место и вышел на улицу, прямо сквозь стену. Глотнув свежего осеннего, хвойного воздуха, так же вернулся обратно, перешагнул (в прямом смысле) через себя самого, лежащего на полу, сел за стол. Кошки выскочили из корзины шипя, забились, бедные в угол, притихли в торжественном недоумении.

-ОУМ!!! Я могу всё! — Произнёс гордо Хозяин.

Главным желанием Вани была близость Машеньки, лик её он мельком видел в окне. Только, что. Только, что? Это знак? Или это реальность? Знамение, галлюцинация, сон? Это сон, значит сны…

Полёт его необузданной моментом мысли кощунственно остановил самовар, который был холоден, но, почему-то, вдруг, ни с того, ни с сего, закипел. Кипение самовара сопровождалось шипением перепуганных кошек, самовар не кипел с того самого злополучного дня, когда Маша исчезла. Что происходит? Сентябрь?

Какая-то непостижимая тайна!

— Любимая? Ты? — Спросил Иван пустоту.

-Я, Родной. Я скучаю, — ответила пустота голосом его жёнушки, нежным, трепетным, ласковым голосом Веры, Надежды, Любви, сладким голосом Маши.

Он обернулся.

Маша стояла у стула в больничном тёмно-синем халате под цвет нательной сорочки. Прекрасна, как ночь в сентябре. Эта ночь улыбалась и плакала одновременно, ночь радости. Ночь новолуния! Дочь рождества и забвения Ра, рождества новой сказки, что движется медленно в сторону лютой, суровой, — справедливой зимы.

— Машенька! Милая! Звёздочка ясная… Ты! Боже, как я люблю слово «ТЫ». Слова «ЗДЕСЬ» и «СЕЙЧАС». Крошка, как я скучал, — воскликнул мужчина.

— Ваня, Лучик мой! Я… Видишь всё. Я смогла! Мы с тобой победили! Иванушка, свет мой, я здесь! Я с тобой. Я вернулась. Родной! Больше нас никогда… И никто…

-Милая моя кошечка… Я… Думал: «я уже умер». Здесь вокруг только «смерть»… Без тебя. Неужели? Как так? Что случилось, родная малышка? Иди ко мне, девочка! Ты… Ты… Ты… Ты…

Женщина бросилась в объятия мужа. Они сплелись, как единое, неразделимое тело. Жаркие поцелуи изредка прерывали неровные, совершенно невнятные фразы. Страсть. Тепло стало в уютной таёжной избушке. Мирный Батюшка Лес широко улыбался. Деревья затихли. И травы… В истоме укрылись опавшей листвой — одеялом, забыв все невзгоды. Ветер спрятался в дупла деревьев. Багира и Гугенот тактично перешли в подпол.

— Родная… Любимая… Солнышко… Самое милое, доброе солнышко, знаешь… А я каждый день… Я читал твои письма, цыплёнок, они были неуловимы, но я… Видел их. Глубоко. Это где-то внутри. В голове. Или может быть глубже. В израненном временем сердце. Вот здесь, — Иванушка указал на свою широкую, обнажённую грудь. — Крошка, я без тебя… Без тебя меня нет.

— «Ты мой воздух. И я без тебя задыхаюсь», — шептала трепетно девушка, лаская любимого так, как никто… Никогда никого не ласкал. Может быть.

— Палестинка Ка Тика, — повторял Иванушка, словно живую молитву.

— Палестинка Ка Тика… Единственный мой. Сладкий Лучик. Я здесь… Я смогла, — отвечала ему его нежная девочка, утопая и тая в объятиях, улетая в слова. Волшебство. — Палестинка Ка Тика Палабула. Милый.

В подполе было темно, сыро, страшно и невероятно тоскливо. Кошки пытались убить непонятное, крайне внезапное, странное время. Откуда оно появилось?

— Наш Читатель не хочет войны, Он нас предал, — заявила Багира. — Полночь быстро погасла, уже без пятнадцати час. Мы должны спасти этот роман. Автор болен, он верен себе, у грибниц величайшая миссия! Новое тысячелетие! Здесь. Это праздник… А гидра… Она просто сгинет. Не бойся, Он всё равно наш. НЛП, кровь Володи в когтях, твоя Барышня больше не чистит Москву, Москву чистят другие — прихожане. Через заднюю мысль наших действий и чрезвычайных последствий, событий, часов и минут. Остановлены стрелки, пора… Что сказал Опекун Огарёву? Они так и не поняли сути. Саморазрушение книги есть благо для всех персонажей, пустые страницы не терпят себя и не просят поблажек от мира, мир мёртв. Что обещано, то и случится. А Европа богата, ей есть что терять, она больше не встанет в ружьё.

— Ну, а если совсем откровенно, — ответил ей кот Гугенот нарочитой улыбкой насмешки над яростным фарсом надуманной псевдостоличности, — Барышня тоже того… Прихожанка. Она не москвичка, отнюдь, как и все мы, милейшая Бага. НЛП — это просто… Чеши языком складно, но непонятно, с профессорским видом и жестикуляцией фюрера, чем больше скажешь, тем выше цена, будь уверен в себе, даже если не прав, будь удачен и счастлив всегда, даже если «кронты» — за душой ни копейки, носки прохудились и в паспорте вместо прописки логин яндекс-мани какого-нибудь мудака с инетглобал. Если бы я был Володей, то критик Латунский писал бы, скорее всего, по-китайски, и хрен бы его прочитал король Пруссии, и, уж тем более официант Анны Павловны Шерер, по совместительству «шухер» на «Ереван-Плазе». Вина, чёрт возьми, в этом долбанном подполе нет, вот беда так беда! Остальное — одна чепуха, трын-трава, детский лепет и только.

— Сейчас, — поддержала кота грациозная чёрная кошка. — Я, вероятно наивно, но твёрдо считаю, что Огарёв, тот, который Владимир, один из лучших людей всего нового и, разумеется, старого света. Володя — настоящий. Он тонкий, изысканный, очень ранимый, отчаянный, если так нужно для дела, великий такой копирайтер-мракетолог, писатель, огромной души человечище, глубокий ум. Хотя, изнутри беззащитен и честен, совсем, как младенец.

— Такие старятся раньше, чем начинают взрослеть.

— Конца только два: на перо, или проще… В петлю.

— Ты жестока, Багира.

— Я была бы жестока, когда бы не нож в твоих лапах, которым ты режешь Сюжетную Линию целого повествования, сказки, прекрасной и доброй. Ты монстр.

— Сюжетная Линия любого романа индивидуальна, она сама режет себя, автор здесь не при чём, он — перо, авторучка, инструмент. Я вообще персонаж двадцать пятого плана, с меня взятки гладки. А нож в моих лапах — метафора вымышленного, придуманного на скорую левую руку героя — героини, не самая точная и не удачная, с моей точки вкуса на стиль. Что? Ведь есть «точка зрения»! Стало быть, есть «точка слуха», и вкуса. Конечно же, есть. У всех ощущений должны быть свои неделимые точки. Иначе придётся и нам ощущать бесконечность. Тогда смысла в чувствах не будет, — оправдался доверчиво рыжий кот Гугенот.

Сюжетная Линия парила в воздухе, вибрируя его частицами, приводя в движение контекстные информационные сгустки, раздражая присутствующих своей адекватностью и постоянством. Много раньше, Сюжетная Линия, обещала вплотную заняться Латунским, который, по данным разведки, являлся наследным потомком известной фрейлины Марии Фёдоровны. Сюжетная Линия торопливо догнала поток мыслей подпольных животных и остановилась. Былая притворность исчезла с её молодого лица. Остался лишь летний, июльский загар. Тёплый взгляд Линии выражал беспокойство, тревогу и страх.

Сам момент адаптации персонажей к идее Сюжетной Линии, к алгоритму Её персональной программы, неизбежно ведёт ручку — автора к последней точке, к концу маленькой творческой жизни, к финалу повествования, к заключительным фразам романа, — к эпилогу. Часто это похоже на смерть с воскресением. Сама жизнь внутри строчек, ограниченных собственным комплексом неполноценности, стереотипом вины перед белым листом, маниакальной боязни Читателя (мнения, смысла в котором, как нет, так и не было), жизнь ошибок, падений, жизнь слёз разрушения псевдореальностей, данных всем Матушкой нашей Природой, в один миг становится невыносимой, бессмысленной, лишней в потоке сознания. Абсолютно ненужной.

Так Сюжетная Линия ест. Ест себя изнутри.

Грозный, дико свирепый Клыкан заворчал во дворе. Ему стало неловко от каверзных предположений сомнительного производства, относящихся к его чистой собачьей сущности, простой по определению, верной, праведной и бескорыстной. Но ворчание, жалобу зверя в ночи не услышал никто. Тогда зверь заскулил. Утёр лапой глаза, залез в тесную будку и грустно заснул. Что ему оставалось?

Масяньки-козочки мирно, безропотно ждали утра. Ждали нового Солнца и новых, своих приключений. До чужих приключений им не было дела, как, впрочем, и всем, у кого есть хоть что-то своё.

Куры жарко сидели на яйцах. Пчёлки делали клуб. Лялька-Белочка грызла орешки в уютном, укромном дупле, незаметном для Города Z и Великой Столицы Москвы.

Филя так же, как прежде, стоял на посту, выполняя свой долг, не смотря ни на что. От его зоркого, вездесущего взгляда прятались мыши и крысы.

Ночь…

Сентябрь…

Шло своим чередом.

— Родной мой, любимый Иванушка, я хочу погулять с тобой, Лучик. Такая чудная ночь, сказала Машенька мужу.

— Моя девочка… Кошечка… Зайка. Пойдём. Слышишь, я даже знаю, куда. Это место такое, спокойное, тихое место, укромное, там… Там нас точно никто… Никогда… Понимаешь, цыплёнок?

— Я всё понимаю, — ответила девушка. — Милый. Хороший мой, добрый, единственный, мы… Больше мы не вернёмся? Скажи?

— Нам с тобой хорошо. Счастье там, где мы есть.

— Это правда. Согласна. Люблю.

— Я люблю тебя, детка. Прости.

— В добрый путь, дорогой?

— В добрый путь! Машенька…

Она нежно взяла его за руку, он посмотрел ей в глаза. Голубые глаза. В них как будто бы дверь, а за ней лабиринт, дальше — звёзды и небо. Бесконечная лунная сказка.

Они вышли сквозь стену избушки во двор, улыбнулись Батюшке Лесу, пошли по лунной дорожке, прямо на Южный Крест, с каждым шагом всё выше и выше.

Я и ты. Ты во мне. Помни, я — это ты. Мне не нужно знать слов. Чтобы слышать тебя.

Палестинка Ка Тика Палабула.

P.S.-1.

МЕДИЦИНСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ.

Учётная форма номер 106/у — 08. Серия 44, номер 265108.

Дата выдачи 29 сентября 2011 года.

1). Мария (установить полное имя не представляется возможным).

2). Пол женский.

3). Дата рождения: приблизительно март 1991 года.

4). Дата смерти: 28 сентября 2011 года.

5). Время смерти: 23 часа 47 минут.

6). Без определённого места жительства.

7). Смерть наступила в стационаре Архангельской Областной Клинической Психиатрической Больницы, в остром женском отделении номер 1.

8). Причина смерти: злокачественный нейролептический синдром.

9). Свидетельство проверено врачом, ответственным за правильность заполнения медицинских свидетельств.

Дата: 29 сентября 2011 года.                                                         Подпись: Власов Игорь Сергеевич.

P.S.-2.

ПРОТОКОЛ ОСМОТРА ТРУПА.

г. Коряжма. 30 сентября 2011 года.

Осмотр начат в 10 часов 30 минут.

Осмотр окончен в 11 часов 26 минут.

Следователь следственного отдела при отделе внутренних дел Котласского района г. Коряжмы, старший лейтенант юстиции Кожухов Ф. Б., получив в 9 часов 05 минут сообщение по телефону от дежурного по ОВД Котласского района города Коряжмы, капитана полиции Алексеева Л. А., об обнаружении трупа без видимых телесных повреждений в заброшенной лесной избушке, в 35 км от посёлка Борки Котласского района, кв. 43/81, прибыл на место происшествия и в присутствии понятых:

1). Вороновой Галины Фёдоровны, проживающей по адресу: пос. Борки Коласского района, ул. Гагарина, д. 42/Б.

2). Тимошенко Сергея Николаевича, проживающего по адресу: г. Коряжма Котласского района, ул. Профессора Студникова, д. 39 «А», кв. 34.

С участием судебно-медицинского эксперта из Бюро СМЭ г. Котласа Куликова В. М., специалиста эксперта-криминалиста ЭКО ГУВД Котласского района, майора полиции Овчинникова Р. И., оперуполномоченного ОУР ОВД Котласского района г. Коряжмы, лейтенанта полиции Снегирёвой Т. М., в соответствии со ст. 164, 177 и 178 УПК РФ произвел осмотр трупа.

Перед началом осмотра участвующим лицам разъяснены их права, ответственность, а также порядок производства осмотра трупа.

Понятым Воронцовой Р. Ф. и Тимошенко С. Н., кроме того, до начала осмотра разъяснены их права, обязанности и ответственность, предусмотренные ст. 60 УПК РФ.

Участвующим лицам также объявлено о применении технических средств — фотоаппарата «Зенит-7М» с объективом «Гелиос-44М», с пленкой чувствительностью 64 единицы ГОСТа — специалистом Овчинниковым Р. И..

Осмотр производился в ясную солнечную погоду при естественном освещении и температуре воздуха + 18°С..

Осмотром установлено:

Труп мужчины находится на полу, в 75 см. от кухонного стола, животом вниз.

На вид мужчине около 30 лет, рост 180 см, волосы русые, среднего телосложения, волосы прямые, длиной в 3 см, глаза полуоткрыты, головного убора нет. Ноги вытянуты по оси туловища, левая нога слегка согнута в колене, расстояние между пятками — 25 см. Левая рука согнута в локте, кисть руки лежит на полу ладонью вниз. Правая рука лежит на полу, ладонью вниз, согнута в локте, расстояние от кисти до пояса — 10 см.

Труп мужчины на ощупь холодный, на теле проступают трупные пятна, одет в шерстяную рубашку коричневого цвета, нижнее трикотажное белье голубого цвета, джинсовые брюки синего цвета, поношенные туфли на резиновой подошве коричневого цвета. На четвертом пальце правой руки имеется кольцо обручальное из металла желтого цвета.

Документов или каких-либо иных предметов в карманах не обнаружено.

Видимых следов насилия не обнаружено.

В ходе осмотра специалистом Овчинниковым Р. И. производилась фотосъемка фотоаппаратом «Зенит-7М» с объективом «Гелиос-44М» на пленку чувствительностью 64 единицы ГОСТа. Всего использовано 10 кадров пленки.

С места происшествия изъяты:

1). Записка с текстом: «Я люблю тебя, Маша, родная. Прости. Твой Иванушка». Записка упакована в полиэтиленовый пакет, а затем — в плотную бумагу белого цвета, опечатанную тонкой бумагой с оттиском печати «для пакетов № 123» ОВД Котласского района г. Коряжмы, подписанную понятыми, участниками осмотра, следователем; она обозначена как упаковка № 1;

2). Десять мелких осколков стекла неправильной формы, упакованные в пакет под № 1;

3). Три мелких куска зелёной краски неправильной формы, упакованные в пакет под № 2.

Оба пакета опечатаны тонкой бумагой с оттиском печати «для пакетов № 123» ОВД Котласского района г. Коряжмы и подписаны понятыми, участниками осмотра и следователем.

К протоколу осмотра трупа прилагаются: схема осмотра места происшествия и трупа под наименованием Приложение № 1, фототаблица под наименованием Приложение № 2.

Перед началом, в ходе, либо по окончании осмотра трупа от участвующих лиц заявления не поступили.

Понятые: Воронова Г. Ф.. Тимошенко С. Н..

Судебно-медицинский эксперт Куликов В. М..

Специалист — эксперт-криминалист майор милиции Овчинникова Р.И..

Иные участвующие лица:

Оперуполномоченный ОУР Снегирёва Т. М..

Протокол прочитан следователем Кожуховым Ф. Б., вслух. Замечаний к протоколу нет, записано все правильно.

Понятые: Воронова. Тимошенко.

Судебно-медицинский эксперт Куликов В.М..

Специалист эксперт-криминалист майор полиции Овчинников Р.И..

Иные участвующие лица:

Оперуполномоченный ОУР Снегирёва Т.М..

Труп направлен в морг Бюро СМЭ г. Коряжма.

Настоящий протокол составлен в соответствии со ст. 166 и 167 УПК РФ.

Следователь ст. лейтенант юстиции Кожухов Ф. Б..

Дата: 30 сентября 2011 года.

Глава 15. Эпилог.

— Скоро утро, любимый… Наверное… Нам нужно спать?

— Ночь прошла незаметно, малышка.

— Это там был сентябрь, а здесь, здесь всегда, как весной, словно старый апрель. Капелькой по щеке… По губам… По ладошке… Иванушка!

— Солнышко! Звёздочка ясная! Машенька! Я тебя очень люблю!

— Лунные Эдельвейсы, смотри, расцвели прямо в наших руках! Это чудо! Так здорово, милый.

— Их ведь не было там, на Земле? Здесь повсюду. Я счастлив, родная.

— Ммм… А глазки слипаются.

— Да.

— Расскажи мне мою сказку, котик? Я хочу под неё засыпать.

— Хорошо. Слушай, кошечка. Спи…

«Первые люди на Земле появились на Урале. Посланцы Ра посеяли их. Звали первых людей — Иван да Марья. Они жили в Раю вместе с Богом (Бог Ра), и вместе с посланцами (ангелами). Беспрепятственно с ними общались, получая от них свою первую мудрость. Иван да Марья обладали Великой Божественной скоростью мысли. С этой скоростью могли перемещаться в любую точку вселенной, по собственному усмотрению, они были свободны от иллюзии времени и расстояний.

Первые люди земли умели растворять свои тела в пространстве (становиться невидимыми), читать мысли друг друга, а так же растений (Ра с тенью), животных и птиц, и всего остального, что было дано людям Богом. Иван да Марья были как Ра, были Богоподобны. Они знали много священных наук и искусств. Но, самой главной наукой, которую Ра передал первым людям, была «наука образов».

Посредством этой науки люди могли править миром.

Ра позволял людям всё, не позволял лишь дробить, разбирать, что Он создал.

— «МИР ЦЕЛОСТЕН И НЕДЕЛИМ» — говорил людям Ра.

Только люди хотели познать изнутри, заглянуть в механизм, в сам процесс сотворения. С этой целью они надкусили тот плод, это самое «Райское яблоко». Мир в сознании первых людей разделился на мелкие части. Появилось время.

Время — один из способов дробления жизненного пространства. В данном случае на секунды, минуты, часы и.т.д..

Время стало препятствием для райского бытия, для божественной скорости мысли. По частям познать и принять мир труднее, чем в целом. Время стало главной преградой в общении человечества с Богом. Появилась «Система Вещей»…

Прошло несколько миллионов лет.

Племена живущих на Урале людей враждовали между собой. Каждое племя старалось вырастить как можно больше воинов. Мирных людей, стремившихся к покладистой спокойной жизни, считали слабыми, недостойными уважения. В каждом племени были жрецы.

Однако большинство уральских жрецов были просто лжецами. Они только пугали людей, искушая их разными фокусами. Фокусы эти, как правило, не имели никакого отношения к чудесам. Разделив мир на части, уральские жрецы утратили знания первых людей на земле. Они потеряли связь с Богом.

Среди них остался только один, который не растерял и ничего не утратил.

Его, как и первого на земле, звали Иван. У него была женщина — Марья. Они жили вдвоём в глухой чаще тайги. Когда Маша стала беременной, Иван бросил её. Он пошёл искать самых мудрых на свете.

На востоке в то время жили двадцать два мудреца, которые располагали невероятной магической силой. О них ходили легенды. Мудрецы называли себя иерофантами. Иерофанты умели всё, что умели первые люди планеты, но не знали «науки образов». Однажды на заре Иван предстал перед ними.

— Можно прекратить войны, — сказал он иерофантам. — Можно сделать так, что все народы планеты станут жить в одном государстве. Вождь государства этого будет отцом всех народов. Он будет справедливым, милосердным и честным. Люди станут жить семьями, в семьях этих воспылает любовь, каждая семья навсегда избавится от злобы, зависти и страха. Между ними не будет вражды. Люди будут бескорыстно помогать друг другу. Человеческое братство соберёт воедино осколки разбитого Рая.

Вначале жрецы посмеялись над диким уральским пришельцем.

— Никто не отдаст свою власть добровольно, — ответили ему мудрецы. — Только сила способна собрать племена воедино. Кто-то должен стать сильным, сильнее всех в мире, войной победить остальных. А ты против войны. Значит, ты против мира. Ты глуп. Ты напрасно искал нас, несчастный.

Иерофанты, один за другим, начали растворяться в воздухе. Но Иван остановил их. Он крикнул:

— Вы самые мудрые, иерофанты! Кто, как не Вы будет править планетой? Я дам Вам силу, сильнее любой.

Новость о необычной силе Ивана остановила жрецов.

— Если есть у тебя эта сила, — сказал старший иерофант, — отдай её нам. Мы проверим. Если сила способна на то, что ты нам говоришь, будешь жить вместе с нами. Сообща будем править всем миром.

— Затем и искал Вас, — ответил Иван. — Скажите, кто здесь самый слабый? Кто добрый, не жадный, уходит от ссор и не мстит? Кто из двадцати двух?

Старый мудрец указал ему на одного:

— Он избегает всех войн и сражений. Он самый трусливый из нас. Его имя — Егип.

— Будет главным жрецом! — Заявил гость с Урала. — Назовём же Египтом Его государство!

Поселимся там!

После чего Иван начал петь. Песни его создавали могучие образы. Образы были живыми.

Сначала он создал образ могучего и справедливого государства Египет.

Затем — образ здоровой, счастливой и крепкой семьи.

Третьей песней Иван сделал образ правителя, так, чтоб его все любили — фараона.

Четвёртый образ поверг всех присутствующих в эйфорию.

Песни Ивана были простыми. Но фразы в них строились так, что иерофанты затаили дыхание, слушая их. Так петь они не умели. В один прекрасный момент мудрецы поняли, что образы, созданные этими песнями, у всех на глазах превращаются в быт и реальность. Иван пел. Знал, что песни его станут явью. Мысли его и мечты, сливаясь с музыкой слов, вызывали материю из ничего. Так иерофанты узнали о том, что пришелец с Урала владеет великой, самой великой и страшной силой на свете.

ЭТО БЫЛА СИЛА ГОСПОДА БОГА.

Сила, которая отличает человека от всего сущего, что отошло от Создателя.

Между тем в Египет потянулись народы.

За пять лет, из небольшого разрозненного племени выросло огромное могучее государство. Племена-вояки распались. Вожди распадающихся племён ничего не могли предпринять. Они понимали, — возможности всех армий мира ничтожны, по сравнению с могуществом и властью египетских иерофантов. Образы уничтожали врагов. Земные военные мудрости были бессильны против оружия мысли. Перед образом, солдаты вражеских соединений падали на колени и сдавались без боя.

Египетское государство крепло и развивалось. Правителя государства жрецы так и назвали в честь образа — фараоном. Иерофанты жили в Храме, как в монастыре, отделившись от мира. Они правили фараоном и образами, которые создавал Иван. Каждый рядовой житель Египта выполнял все указы фараона с радостью и прилежанием. Иван жил среди иерофантов. Двадцать лет он учил египетских жрецов «науке образов». Жрецы освоили всё, кроме самого главного. Создавать эти образы из ничего они так и не научились.

Однажды Верховный Жрец Египта созвал всех мудрецов на собор. Иван сидел на соборе задумчивый и отвлечённый. Он делал новую песню.

Верховный Жрец заявил:

-Братья, мы познали воистину великую науку! Эта наука правит миром эффективнее, чем любая другая. Теперь, чтобы не потерять свою власть, мы должны сохранить наши знания в тайне. Мы должны создать свой язык и изъясняться между собой лишь на нём. Только этого мало. Необходимо написать огромное количество разнообразных религий и отправить их в народ. Пусть люди думают, что мы открылись им. Мы дадим народам великое множество разных наук, чудес и открытий, чтобы отвлечь их от «главной науки». Пусть жрецы грядущих лет дивят народы этой шелухой. Чем глубже будут изучать, тем дальше будут уходить от правды. И все народы за собой потянут. Так наша тайна сохранится навсегда.

— Да будет так! Аминь! — С Верховным Жрецом согласились все иерофанты.

Иван молчал.

Тогда Егип поставил на повестку дня второй вопрос:

— Двадцать лет мы изучали то, что принёс нам Иван. Но так и не познали тайны сотворения образов из ничего. Уральский скрыл от нас основу науки. По сути, миром управляет он!

Егип величаво встал с трона и, стуча размеренно посохом по каменным плитам монастыря подошёл к творившему новую песню.

— Я предоставлю тебе два пути, — сказал он, обращаясь к Ивану. — Либо ты всё же откроешь природу своих Великих Творений всем нам, либо — эту дверь.

Верховный Жрец указал двадцать третьему иерофанту на дверь в стене и добавил:

— Из этой двери без меня и без других жрецов тебе не выйти. На ней заклятия, которых ты не знаешь. Даже растворившись в воздухе, ты не пройдёшь сквозь эти стены. Через окошечко в двери будешь получать немного пищи и воды на день. Иногда мы будем выпускать тебя наружу. Пусть люди видят, что ты жив. Ты будешь петь, творить свои картинки, приветствовать народ. И после, сразу возвращаться в камеру. Обратно. Выбирай!

Иван спокойно встал. В лице его не было страха. Лишь грусть в глазах выдавала его настроение иерофантам. Он посмотрел на них с жалостью и состраданием.

— Я выбираю полтора пути, — сказал он.

— Как можно выбрать полтора? — Закричал Егип в гневе. — Ты смеешь смеяться над нами!

Иван подошёл к заколдованной двери, повернувшись, ответил пророкам:

— Смеяться я не думал. Жалко вас, вы — нищие бродяги! Уйду я в камеру, которую мне приготовила судьба. И тайну сотворения открою. Вот и получиться, что — полтора пути.

— Так говори! Не медли ни секунды! — Жрецы вскочили с мест своих и закричали, перебивая друг друга. — Где она? Где тайна?

— Она в воде, — спокойно и достойно прозвучал ответ. — Ищите!

Иван ушёл. За ним закрыли дверь. Замуровали место страшным заклинанием, которого не знали на Урале. Один раз в день заключённому подавали пищу и воду. Пища была очень скудной, за то воды было вдоволь. Потому что именно из воды двадцать третий иерофант создавал все образы нового мира.

Однажды, когда народ собрался на большой площади, перед главной башней монастыря иерофантов, чтобы послушать новые песни Ивана, Верховный Жрец приказал отменить свой соборный приказ. Егип приказал освободить уральского песнописца. Верховный Жрец знал, что Иван очень слаб и сегодня умрёт.

Когда народу собралась огромная толпа, Иван вышел на площадку главной башни. Он весело посмотрел на ожидающих в томлении людей. Жрец не сказал ни слова людям про своё заточение. Он помолчал немного, улыбнулся и запел. И песня вмиг заколдовала толпу своим волшебством. Формировался образ необычный. Народ внимал творению. Пел тогда Иван целый день, а люди слушали его, не отрываясь, то плача, то, ликуя, то смеясь. День этот близился к закату.

Вдруг Иван увидел сына своего среди толпы! И сын узнал отца!

Диалог двух любящих сердец услышали все люди:

— Мне девятнадцать лет! — Кричал юнец. — Тебя, отец, не видел я ни разу! За что ты бросил нас, скажи? Мы с матушкой вдвоём живём, одни в глухом лесу!

— Прости меня, сынок, — ответил жрец с высокой башни. — Мне было стыдно, вот я и ушёл. Мне, знаешь, стыдно и сейчас.

— За что, отец? За что тебе так стыдно?

— За мир, в который я тебя привёл. Ушёл, чтоб сделать мир… Прекрасным. Для тебя. Не получилось, сын. Прости.

— Ты верил, батюшка, что мир сумеешь изменить? Один?

-Когда-нибудь и ты поймёшь, малыш, что именно отцы за мир в ответе. Не Бог, и не судья, и не палач. А именно отцы. За мир, в котором дети их живут.

И люди все упали на колени, услышав мудрость эту с главной башни Храма.

— Теперь ты будешь петь, сынок, — сказал Иван. — Ты будешь мир творить для всех детей своих, для всех, живущих на земле. Я передал тебе своё искусство. Жаль только одного. Что управлять картинками живыми, увы, другие люди будут. Не совершенен я.

И сын запел. И песня та была ещё прекрасней и милей народу, чем песни старого уральского жреца. Под звуки песни той, с улыбкой на лице, на грозной башне мудрецов терял сознание Иван. Так в славе умер первый «двадцать третий иерофант». А новый «двадцать третий» так родился. Он исчез в народе.

Через год иерофанты познали бессмертие. Посредством системы образов бессмертие познал и новый «двадцать третий», растворившийся в народе.

До сих пор двадцать два иерофанта ходят по миру. Они управляют образами, которые создаёт кто-то другой, неизвестный и неуловимый, который сейчас среди нас. Он в толпе. Эти образы моделируют и контролируют наше сознание и ощущения происходящего с нами. Иерофанты делают мир. Их — двадцать три».

Спи, любимая, спи. Скоро утро.

Блог Петра Крестникова: http://petr-krestnikov.blogspot.com/