Halgen — Небесный сон разума

Но для самой Оксаны путь туда, в поднебесье, навсегда закрыт. Ведь, как сказал папа, в летчики берут только дядек. И если ты — она, то, как не доказывай свою любовь к миру синевы и облаков, все равно в летчики тебя не возьмут. Разве что в стюардессы…

Слово «стюардесса» очень не понравилось Оксаночке. Какое-то оно холодное, похожее на плывущую по болотному озеру змею. Слово отталкивало ее настолько, что она уже думала проститься со своей мечтой о синих дорогах, если бы не узнала о втором, официальном названии этой профессии — бортпроводница. Конечно, в проводнице нет ничего необычного — поезда, вокзалы, дым вагонных печек и тепловозный дым. Но вот слово «борт» добавляет к нему что-то таинственное, интересное, оно — только для самолетов, на поездах его нет.

Так и поставила Оксана своей жизни цель, которая не рядом, на земле, а там, в небесах. О ней не забудешь, ведь пару раз за день голову уж всяко поднимешь. А еще и дом стоит в таком месте, что прямо над головой проходит какая-то воздушная линия, и почти раз в десять минут самолеты сами напоминают о себе богатырским ревом и световыми стрелами прожекторов.

Однажды Оксана специально отправилась в аэропорт и видела издалека самолеты. Ее поразили их исполинские, и вместе с тем плавные тела, из которых при взлете вырывалась невиданная мощь, спорившая с самой землей-матушкой. Наверное, и у человека, который рвется вверх, должна быть мощь близкая, почти что сила витязя. Если не в руках и в ногах — то в голове, если не в голове, то в сердце…

По крупицам Оксана узнавала, что надо знать и уметь, чтоб трудиться в авиации. Часами крутилась на железной карусельке во дворе. Вставала с нее лишь тогда, когда по лицу расходились зеленые пятна. А дома старательно учила математику, которая никак не хотела ей даваться. Почему-то Оксане казалось, что без математики в авиации не обойтись, даже в работе бортпроводницы…

Дома немножко посмеивались над ее желанием, но в праздники мама обязательно пекла торт с синей глазурью, украшенный белым самолетом из бизе. А друзья надарили столько больших и маленьких макетов самолетов, что у Оксаны их было больше, чем кукол.

В двенадцать лет, в перерывах между катанием кукол на длинном столике, означавшем самолет, Оксана читала книжки по теории летательных аппаратов, устройству самолетов, истории авиации. Доставать их помогал отец, он сам в детстве мечтал стать летчиком, пока его чуть не убил самодельный дельтаплан. Конечно, книжечки были старенькие, и самолеты, которые изучила Оксана, тоже были старенькими, которые уже не летали. Но само погружение в мир крылатых машин, наполнение их тайнами, доставляло девушки невероятную радость, и ей казалось, будто она уже идет по небесам, как Ежик и Медвежонок в мультфильме «Тили-мили-трямдия».

Так и закончилась школа, после которой Оксаночка, конечно же, оказалась в Техникуме Гражданской Авиации. Здесь она стала постигать азы профессии бортпроводницы, которые ее совсем не обрадовали. Вместо сложно-ученого и романтического, ремесло оказалось каким-то поломойно-гастрономическим, напоминавшим про такие профессии, как горничная, буфетчица, официантка и посудомойка. Самолет, конечно, тоже немного изучали, но лишь в той мере, чтоб нечаянно не нажать на что-нибудь, на что нельзя. Ну и чтоб помогать пассажирам, если случится что-то нехорошее.

Что же, жажда небес брала свое, и Оксана научилась проворно шнырять с подносиком между рядов кресел, разогревать замороженные самолетные обеды, улыбаться и говорить на двух иностранных языках.

Потом был первый полет, когда сердце вместе с самолетом было готово вырваться из груди и полететь выше, чем несся блестящий лайнер. Она даже забыла про обязанность идти между креслами со стаканами лимонада, о чем ей сразу же напомнила старшая бортпроводница, причем весьма грубо. Оксана спохватилась, и разлила один из стаканов прямо на форменную юбочку, за что тут же получила опять грубое замечание, на которое по рассеянности она ответила «спасибо». Это окончательно взорвало старшую, и она шепотом, чтоб не слышали пассажиры, обложила новенькую тяжелыми матюками.

Оксана была шокирована. Она-то думала, что у людей поднебесья и души почти что ангельские, а тут такое. Едва не заплакав, вернее, уронив несколько слезинок, она отправилась к своим обязанностям, лишь изредка поглядывая в иллюминатор на плывущие внизу облака. Действительно, было чувство, будто они несутся по бесплотной облачной тропе.

Так началась работа. Что же, Оксана все вытерпела и вскоре стала справляться не хуже своей начальницы. На нее, как на новенькую, взваливали львиную долю работы, и она безропотно ее выполняла, да так, что у нее не оставалось времени глянуть в иллюминатор, и она даже забывала порой, где работает. Со старшей отношения тоже не ладились, она не забывала придираться к мелочам, и Оксана сама обозвала себя «воздушной Золушкой».

Подносы, тарелки, бутылки, коврики, щетки и швабры, тряпки и губки — вот все составляющее воздушной жизни Оксаны. Но у каждой Золушки рано или поздно появляется принц. Появился он и у Оксаны — поднялся на борт самолета в новенькой летной форме и представился новым командиром экипажа Игорем Орловым. Оксана хотела сострить, что он пошел в авиацию из-за фамилии, но осеклась — вдруг обидится. А командира обижать нельзя, он в полете — царь и бог, все на затерянном в облаках кусочке суши подчинено ему! Позднее она, правда, узнала, что догадка ее верна, и что он действительно пошел в авиацию из-за фамилии. Вернее, его дед пошел, а он — уже по стопам отца и деда.

Орел — птица хищная, и Игорь направился в военную авиацию. Даже в истребительную, из которой перешел на тяжелые бомбардировщики. Ну а уже после известных бед с армией и военной авиацией оказался здесь, на самолетах больших и безобидных, которые сам он звал летающими коровами.

Когда он впервые повел их самолет на взлет, то Оксана почувствовала, что взлетают они не так, как при прежнем командире (а взлет обеспечивает именно он). Чувствовалась какая-то твердость руки, надежность, из груди сами собой вылетали слова «да, настоящий мужик!»

В полете Оксана так же почувствовала, что командир, вероятно, отключал автопилот и вел самолет вручную. Ведь программа ведет машину однообразно, по строго очерченным линиям, максимально безопасно и надежно, но неинтересно и бездушно. А тут чувствовалось, будто пилот гладит машину, как женщину, прижимает ее к себе, и все это выливалось в каком-то едва уловимом, эротичном движении. Оксане даже казалось, будто Игорь гладит не рукоятку штурвала, а ее молодое тело. И красный румянец весь полет не сходил с ее лица.

Теперь полеты приобрели для Оксаны особенное значение. Ее тело плясало в узком самолетном пространстве, чувствуя волю Игоря и отдаваясь ей. Тут случилось еще одно чудо — злая начальница неожиданно куда-то ушла, ни то на понижение, ни то на повышение (хотя какие повышения и понижения в работе бортпроводниц?!) Ее место и заняла Оксана, а в подчинение ей дали двух молоденьких бортпроводниц, закончивших курсы. За что ей оказана такая честь — Оксана не знала, предполагая, что тут не обошлось без ходатайства Игоря. Хотя, возможно, сыграло роль образование, ведь не у всех стюардесс закончен техникум.

Оксана в отличие от предшественницы не злобствовала, и сама выполняла большую часть работы. Но все же свободного времени стало больше, и Оксана могла подолгу любоваться на небесные пути-дороги. Особенно если полет был длительным, а такие она и любила.

Осень неожиданно сменялась весной, зима — летом, утро — вечером. Мир за бортом приземлившегося лайнера то жег свирепым предутренним морозом, то обдавал волной жара, и все это могло произойти в один и тот же день. К этому она быстро привыкла, ибо люди авиации — они особенные, они лишены неволи жить лишь в том времени года, которое положено данной широтой и данной долготой. Потому каждый день делался не белым, не серым и не желтым, а чаще всего — пестрым. Часовая стрелка тоже прыгала как сумасшедшая, показывая время то вперед, то назад. Самолетные крылья оказывались сильнее даже такой стойкой и беспощадной к людям вещи…

Лица пассажиров примелькались. Вскоре каждый человек, который встречался Оксане на улице, казался ей одним из прошлых пассажиров. А если не прошлых, то будущих, какая разница?! И все, что было вне самолета, казалось привязанным невидимыми нитями к нутру лайнера, и если не летало в прошлом, то, значит, готовилось к скорому полету. Она вспоминала, как собирала «в полет» своих пупсов, и теперь не только люди, но даже деревья, коты, скамейки, мусорные урны казались ей собранными в полет.

В одном из полетов Игорь распахнул дверь кабины и, заглянув в каюту стюардесс, сказал:

— Оксана, ты все сбоку, в иллюминатор смотришь. А хочешь из кабины?! Вижу, ты больна небом! Как и я когда-то…

— Да, это очень интересно! — воскликнула Оксана, как будто давным-давно ждала такого приглашения. Конечно, на самом деле так и было.

Она впорхнула в голову самолета, и глаза разбежались от обилия лампочек, экранчиков, кнопочек, тумблеров. Игорь принялся рассказывать, и Оксана многое запомнила, ведь новые знания ложились аккуратно на то, что она когда-то прочитала в книжках.

Потом он стал показывать на землю, что расстилалась внизу, под стеклами кабины. Чем-то она походила на карту, на которой не было подписано ни одного названия.

— Вон та гора — это Эльбрус. На Руси его звали Бел-Горюч Камень. По преданию им Сварог сотворил мир. Потом на склоне горы кентавр Китоврас построил главный храм Сварога, — рассказывал Игорь, — Есть и еще одна легенда. Она — про наших далеких предков, древних арийцев, которые обитали на земле, которая была на месте нынешнего Ледовитого Океана. В те времена там не было холодов, там был Рай. А в его центре находилась священная гора Меру. Когда земля предков погибла, они пошли на юг, в Евразию, и каждую высокую гору, вокруг которой селилось какое-нибудь их племя, объявляли священной. Потому священен и Эльбрус. Говорят, на эту гору хорошо восходить, какие-то особенные, возвышенные чувства в сердце рождаются. Я не знаю, сам не восходил, альпинисты такое рассказывали. Зачем мне восходить, если я над ней летаю!

— А я бы хотела взойти! Хотя, наверное, никогда и не смогу. Зато могу здесь летать вместе с Вами, — сказала Оксана.

— Давай на «ты», — предложил Игорь.

Как водится, стали рассказывать друг другу о жизни. Игорь оказался аж на 10 лет старше Оксаны. Человеком другого, уже уходящего поколения. В нем каждый мальчишка на вопрос «кем хочешь быть?», не задумываясь, отвечал: «летчиком!», или — «космонавтом!». Второе не исключало первое, ведь нельзя сделаться космонавтом, не побывав летчиком.

Мечту, которая тогда жила во всех мальчишеских сердцах, поддерживало выпотрошенное тело старого МиГа — 15, навечно приваренного к постаменту. Каждый из мальчишек их городка чувствовал, что самолет этот когда-то летал, и потому, едва забравшись на его заваренную кабину, уже чувствовал себя летчиком.

Разумеется, были среди мальчишек и соревнования, кто из них больше — летчик. Крутились до рвоты на карусельках, точь-в-точь таких же, как та, где крутилась Оксана. Но мальчишки еще и ядовито подтрунивали друг над другом, потому с карусели никто не уходил своими ногами — соревновавшихся уносили. Много прыгали, много лазали — все это, по мнению самих мальчишек, было полезно для летного дела. Мастерили и летательные аппараты, как отец Оксаны, но по счастью никто так и не испытал их в деле.

Это все была предыстория. История началась, когда Игорек поступил в Военное Авиационное Истребительное Училище. Полет сперва расплелся на множество математических формул, а потом снова сплелся в целостную ткань, когда Игорь впервые сел за летный тренажер. И почти не вставал с него, проводя в специальном классе все свободное время. А потом пересел на учебный самолет, «кукурузник» и носился на нем над привыкшими к тарахтению бензиновых моторчиков окрестностями.

Наконец, настала пора осваивать истребитель МиГ — 21, правнук того самолета, чья пустая оболочка стояла на постаменте в его родном городке. . Правда, красивое русское слово «миг», вполне соответствует очень быстрому самолету, проносящемуся перед глазами противника быстрее, чем тот мигнет глазами! Так думал Игорь об этом самолете еще в те годы, когда играл на памятнике, так же продолжал думать и в училище. Каково же было его разочарование, когда он узнал, что эти блестящие стрелы названы по двум нерусским фамилиям, Микояна и Гуревича. Первый — армянин, это еще ничего, но второй вообще — еврей. Нет, тут пахнет обманом, не может имя этой машины, похожей на стрелу русского богатыря, происходить от чего-то чужого! Конечно, МиГ — и есть миг! На этом он и успокоился.

Истребительная авиация в те времена была лестницей, ведущей в космонавтику. Уже через год службы в авиаполку на Кубани Игорь отправил рапорт на зачисление в отряд космонавтов. После чего продолжил совершенствоваться в управлении реактивной стрелой, которую он в каждом полете стремился вонзить в самые Небеса. Жаль, но есть у ее полета предел, «потолок», как говорят летчики, и не улетишь на ней в космос…

Ответ на рапорт не приходил. Игорь не волновался, ибо в его жизни произошли многие изменения, которые отвлекали от мыслей о судьбе квадратного бумажного листа с его буквами. Он женился, любили девушки той поры парней в синей форме, точь-в-точь такой, какая на 20 лет раньше красовалась на Юрии Гагарине и Германе Титове. Через год у него родилась дочка, и Игорек радовался, что как только она дорастет до сознательного возраста, то сразу узнает, что ее папа — космонавт.

Но ответ на рапорт так и не приходил. Игорек написал вдогонку второй, третий рапорт, и ответом снова было молчание. Кто знает, как в эти времена, через 20 лет после Гагарина проводили отбор в космонавты, где конкурс — 1 на 1000?! Может, для начала просто вытаскивали рапорты из шапки, подобно бумажкам с предсказанием или лотерейным билетам?! Ведь, как ни старайся, из такого количества не отберешь ни по знаниям, ни по здоровью. Все-таки подают рапорта люди уже не глупые и не больные! Ну, возможно, какую-то роль играли связи, они уже много где играли роль. Но это трудно сказать. В любом случае никаких связей у Игорька не было.

Одним словом, Игорек прождал ответа еще 2 года и в общей сложности отправил 21 рапорт. По модели своего самолета МиГ-21. Просто он так решил. А потом, измотавшись от доносившейся сверху гулкой тишины, просто задумался.

20 лет уже летают русские люди в космос (а в космонавты набирали исключительно русских и братьев-славян, еще — татар, но более — никого), но в какой-то момент космонавтика уперлась в тупик. И сегодня, как и 20 лет назад, полеты совершались не дальше земной орбиты, и космонавтов требовалось не больше. Отчего так получилось?

Наверное, оттого, что космонавтика требовала огромного количества сил и ресурсов, отбираемых от остальной жизни общества. Здесь цель оправдывала средства, ведь полеты в космос были главным смыслом русской жизни, начиная с первых неудачных полетов с колоколен на самодельных крыльях. Сколько же человеческих жизней оборвалось у каждой колокольни! Потом был Можайский со своим самолетом, Циолковский с теорией космонавтики, Королев с первой ракетой. Весь путь русского разума был дорогой в космос. К чему ведет эта дорога, остается гадать и сегодня — к встрече с самим Богом, или к реализации главного смысла человечества, который состоит в освоении и объятии разумом Вселенной, что поставит на место Господа самого человека. Безусловно, важнее всего сам путь.

Но у космонавтики отбирает силы оборона страны от врага, который тоже осваивает космос, но по-другому. Мелочно, по-коммерчески, собираясь вытряхивать из него то, чего на Земле не хватает. Или вообще нет. Чтобы пресечь его путь, с врагом надо бороться здесь, на Земле, а силы на борьбу отрываются от главного, от космических кораблей и космонавтов. Потому повергнуть врага надо как можно скорее, сделав русский путь в космос — единственным.

Игорь перешел служить на новые стратегические бомбардировщики Ту-22М. Эти машины уже не походили на серебряные стрелы, которыми можно фехтовать в воздухе и даже писать на небеса свое имя и имя возлюбленной. Это были серьезные воздушные корабли, несущие в своем чреве зерна смерти для целых стран, для цивилизаций. Если прорыв в космос невозможен без смерти далекого, невидимого врага, то пусть он, Игорь, встанет на переднем краю, и будет держать яйцо, в котором скрыта игла Кощеевой смерти.

В те годы уже появились ракеты воздух-земля, и бомбардировщики превратились в ракетоносцы. Но Игорь мечтал об отвесном бомбометании шаров смерти, чтоб враг с перекошенными от ужаса лицами видел тень от крыльев его самолета. Чтоб почувствовать волны страха, которые поднимутся от земли к карающим небесам, чтоб увидеть огненную чашу, в которую обратится вражий город.

Совершив главное, можно и погибнуть. Возвращения самолетов на базу не предполагалось, об этом открыто говорили аэродромные людишки. Потому выбор невелик — сгореть в своей же чаше пламени вместе с врагом, выброситься с подбитого самолета (а подбит врагом он был бы почти наверняка) где-нибудь в Арктике на верную смерть от голода и мороза, или рухнуть в чужой, равнодушный океан. Одним словом, спасения искать не приходилось, но если бы каким-то чудом Игорь уцелел, и праздновал бы Победу в радостной стране, то тогда бы, конечно, его бы сделали космонавтом…

Боевые дежурства над вражьими водами и землями с постоянными дозаправками в воздухе, и напрягший указательный палец, готовым в любой момент надавить на заветную кнопку. В ней — изменение будущего всего мира, чья-то жизнь и чья-то смерть, и почти верная смерть самого Игоря и его экипажа. Разум дан для того, чтоб бросить его в космос, а не в водоворот цифр на экранах многочисленных банков и бирж, которые невидимыми сверкали где-то под брюхом самолета. Это Игорь мог доказать раз и навсегда, без всяких опровержений. Но доказательства не вышло.

Наступило иное время, и самолеты застыли в ангарах, бессильные даже выкатиться из них на полосу. Куда-то исчез авиационный керосин, за ним — сперва неважные, а потом и важные запчасти. Стоявшие без дела машины вскоре пришли в запустение. Сперва техники, по старой привычки, снимали с мертвых машин то, что могло еще пригодиться живым. Потом с них стали свинчивать все подряд — что на продажу в качестве цветных металлов, что еще на какую-нибудь продажу. Денег в гарнизоне больше не платили, хотя на плечах офицеров продолжали сверкать некогда знатные звездочки.

Ломали машины и продавали их части, как правило, аэродромные людишки. У пилотов не поднималась рука на своих боевых коней, хоть шансов подняться ввысь с каждым днем делалось все меньше. От тоски много сидели за тренажером, пока тот не поломался. Тогда стали сидеть за выпивкой.

«Смотри, летчикам бабок не платят, горючки не дают, так теперь они по новому полеты делают! Набухаются, и летают себе», — смеялся кто-то из местных, когда Игорь с товарищами брели из кабака домой, в гарнизон. Их в самом деле безжалостно носило из стороны в сторону, как при сильной болтанке в воздухе. Впереди лежала темнота и стекла от выбитых фонарей. Безысходность.

Деньги зарабатывали работой у местных. Конечно — немного, местным ведь тоже платить было нечем. Некоторые платили самогонкой, которую жене и детям не понесешь, и продать — не продашь, этого добра в округе у всех хватало. Потому хочешь — не хочешь, все одно — пей.    

Игорек освоил плотницкое дело, и жена посмеивалась над ним, говоря, что «пилот» — это от слова «пилить». Об этом она как-то в детстве подумала, а теперь сама видит, что так оно и есть! Смеялась, смеялась, а потом и исчезла, уехала к родителям вместе с дочкой. Там она вроде бы вышла замуж за другого…

«Не в своем времени живем… Кто, скажите, живет у нас в своем времени?! Мы, выходит, вообще вне всяких времен!» — бормотал он себе под нос, обтесывая очередной столбик.

Несмотря на съедавший сознание спирт, Игорь раздумывал иногда о мире и о его будущем. И у него родились даже новые мысли. Теперь он был уверен, что если победил разрушительный вариант разума, значит, так наверное и должно быть. Может, смысл разума в том и состоит, чтоб родившись на Земле, поднявшись над нею и осмыслив ее а заодно и Вселенную, все это уничтожить. Зачем? Возможно, чтоб дать начало новому циклу, новому миру, в котором все опять начнется с нуля. Победа цифры над образом, простой жадности над идейностью, рано или поздно приведут к тому, что такой разум уничтожит весь мир, а, значит, выполнит свою миссию. Получается, что все идет, как положено!

Удивившись своим мыслям, Игорек вытер пот со лба, и продолжил строгать столб, чтоб получить за работу бутыль самогона. «Как обезьяна за банан», злобно думал он, получая из рук хозяев бутылку. Конечно, они не хотели обидеть человека в синей форме. Такой же, какую носил любимец их поколения Юра Гагарин. Просто платить больше было нечем…

Через несколько дней Игорю неожиданно пришло письмо от старого друга, однокашника по училищу. Жизнь развела их по разным сторонам некогда огромной страны, и так водила на огромном расстоянии друг от друга, не давая им встретиться. Потому что жизнь была службой, а служба по определению берет у своих людей жертву за жертвой во имя большого, общего, во имя которого никакие потери не страшны. Теперь этого общего не было, да и службы почти что не осталось, и потому для жизни настала пора свести их вновь.

«Все бедствуешь, хороняга?! А я тут работеночку подыскал, как раз по вкусу. По специальности. Летаю, как и летал, только вожу не бомбы, а пузатых дядь и теть, и мне денежки за это платят. Могу тебя по знакомству пристроить!» — говорилось в нем. По веселому тону письма стало ясно, что живет друг неплохо.

Пара месяцев ушла на увольнение и упаковку чемодана. И вот — большой шумный город, цивилизация, черт возьми. И аэропорт с белоснежными лайнерами, ароматными стюардессами — все как в сказке. Долгой учебы не потребовалось, ведь пассажирский или грузовой самолет — тот же бомбардировщик, только без бомболюков, устройств дозаправки и еще многого, что ему не надо. Так и уселся Игорек за штурвал лайнера. Ему повезло, что успел полетать на бомбовозах — бывших истребителей и штурмовиков в гражданскую авиацию не брали. Боялись, что они по военной привычке фокус какой в небесах учудят.

Сначала работа понравилась Игорю. Снова в душе воскресло что-то похороненное жизнью, забытое и оплаканное. Когда в мгновение взлета сердце вот-вот переполнится настолько, что может порвать грудь, а руки сами собой поднимаются для объятий с синевой. Или когда усталый вываливаешься из кабины, а внутри у тебя как будто все синее, небесное…

Опять появились деньги, и жена вернулась бы к нему, если бы он пожелал. Но Игорь не желал — если она ушла от него тогда, в окаянные дни его жизни, зачем она ему теперь?! Он послал порядочную сумму дочке, чтоб жена теперь побольнее укусила свои локти, разгрызла бы их до крови.

Но кое-что бывшего кандидата в космонавты раздражало. Например — пассажиры, вечно что-то жующие, смотрящие всякие глупости по экрану, установленному в салоне, или что-то делающим на своих ноутбуках. Они не чувствуют, не желают впустить в себя полную тайн встречу с Небесами, их сердца никуда не рвутся, для них полет — просто кусок их обычной жизни. Он расположен где-то между глупой работой по обработке цифровых колонок на компьютере, и таким же глупым отдыхом — прогреванием своего пуза.

Поставив самолет на автопилот, он иногда проходил по салону, придавая себе деятельный вид, и с удовольствием замечал трусов, боящихся полетов. Они нервно смотрели то в окошко, то вдоль салона, терли руки, щелкали пальцами. Могли и жевать какой-нибудь бутерброд, но он у них не глотался, а прочно застревал во рту ватным комом.

Нет, командир не злорадствовал. Он искренне радовался, что хоть кто-то чует в полете нечто важное, особенное, по сравнению со всей остальной жизнью. Значит и Небо для них хоть что-нибудь значит, пусть все его значение и сплавлено в комочек страха, застрявший бутербродом в горле.

Игорь шел в кабину, отключал автопилот, и от души несколько раз встряхивал туловище лайнера, чтоб страха было больше. Должно быть, так же мыслили и отцы католической церкви, нагоняя на свою паству побольше страха. Если не можешь любить Бога — бойся его, но никогда не будь к Нему равнодушен! Мы тебе этого не позволим!

   Впрочем, отключал он автопилот и для того, чтоб просто почувствовать свой союз с Небесами и свою волю над чудовищно огромной машиной. Быть может, рассуждения Игорька о разуме были верны, и мир погибнет под слепым и бессмысленным ударом отупевших от цифровой работы мозгов?! Но что если в тот момент самолеты, вознесенные над Землею, проживут чуть дольше, чем все остальное, что есть во Вселенной, и пилоты увидят потрясающую картину даже не последних времен, но последних мгновений всего Бытия. Пассажиры, понятно, ничего не увидят — «смелые» поглощены бутербродами, ноутбуками и экраном. А трусы ничего не поймут из-за своего непролазного страха…

Мысли вились над кабиной самолета, окутывая ее невидимым облачком.

— Много ты знаешь! Это же надо быть таким талантливым! — восхищалась Оксана.

— Разве это талант?! — удивлялся Игорь, — Там что-то почитаешь, сям почитаешь. Главное, чтоб было время читать! Вот прилетим, до завтрашнего вечера в доме отдыха будем. Кто-то пойдет всяких словесных червей из телевидения в мозги пускать, а я книжку раскрою — и читать весь день!

Оксана моргала глазками, разглядывая то небесные дали, в которые скользило тело алюминиевого богатыря, то лицо командира. Вроде просто человек, а как многое от него зависит! И ее жизнь, и жизни пассажиров, и все они на пальцах его рук, которые нежно поглаживают штурвал. Как не полюбить того, от которого каждое мгновение зависит, вернешься ли ты из полета домой, или окажешься в небесах много дальше, чем летит самолет, потеряв не только его дюралевое тело, но и свое, мясное…

Один из полетов Игорек почти не включал автопилота. Но и пугать пассажиров он не намеревался, не до них, похоже, ему было. Весь полет он выводил самолетным телом нежнейшие движения, которые порождали вздохи, сами собой вырывавшиеся из груди Оксаны. Она смотрела на своих подружек по работе — у них тоже глаза были какими-то странными, мечтательными. Значит, полет действовал и на них тоже. Но много слабее, чем на Оксану.

Пассажиры же ничуть не изменились, они занимались тем же, что и во всех предыдущих полетах. Лакали лимонады и пиво, тыкали в клавиши ноутбуков, бессмысленно глазели в кадры какого-то неинтересного фильма, что ползал по плазменной панели.

Но сердечко Оксаны буквально разрывалось. «Сегодня что-то будет!» — думала она. И когда после полета Игорек повел ее с собой, она ни капли не удивилась, словно совместная прогулка была продолжением полета.

Так, даже не разговаривая на эту тему, они стали жить вместе. Очень удобно, вся жизнь — как продолжение полета. Вернее — один полет, имеющий взлет, но посадка в котором отсрочена куда-то далеко, и о которой лучше вообще не думать.

Дома они любили наряжаться по форме, Оксана подносила любимому стаканчик кофе, он обнимал ее за бедра, чего не мог позволить себе на работе. И объятия шли дальше, под юбочку, по всему телу, и они, отставив в сторонку чашечку с кофе, падали в экстазе и сливались… Такая вот авиационно-брачная жизнь, где все слито и сплавлено. Ведь воздух, которым они дышали дома, был тем же самым воздухом, сквозь который прорывался их лайнер.

Так через год и родилась Аринка, то есть — я. Имя придумал, конечно, отец. Он представлял меня дочерью неба, и ему так хотелось, чтоб мои глаза были синими. Но, увы, теперь они потемнели, и сделались почти что черными. Потемнели и мои светлые волосы, с которыми я когда-то родилась, теперь они — темно-русые…

«Может, что-то будет по-иному. Почему не может случиться такого, что русский разум опять вырвется к звездам, а злой, разрушающий познанный мир разум — исчезнет?! И я, хоть и не молод, может еще сделаюсь космонавтом. Хоть здоровье, конечно, уже не то, но для небес я зато теперь — свой! Ведь я за них выпил свою чашу страдания, и как не петляла тропинка моей жизни, все равно она вывела меня вверх, к небу! Это что-нибудь да значит, если не для неба, то хотя бы для людей!» — раздумывал теперь Игорь, глядя на свою жизнь, вкушая неожиданно пришедшие в преддверии мрачной старости золотые денечки.

Тот полет начинался, как и все. Игорьку только не понравилось, что вместо второго пилота Ильи, тоже бывшего военного, который заболел, в помощники ему дали паренька по имени Антон, который, судя по возрасту, недавно окончил училище гражданской авиации. Ясно, что он не хотел никогда стать космонавтом, он желал только работать в небе и получать деньги. Понятно, что деньги не такие уж большие, но на большие у него, вероятно, не хватало связей и происхождения. Что же, бывает…

Дальше все пошло по положенному. Самолет приготовили к взлету, пока через трап в его брюхо тянулась гусеница пассажиров. Наконец, взревели турбины, и машина покатилась по дорожке к взлетной полосе. Набор скорости, обращение катившейся по земле реактивной повозки в воздушную стрелу. Стремительный бросок ввысь, первые облака, пронзенные громадной иглой самолета. Полет начался.

Внизу расстилалась безмолвная карта, перечеркиваемая клиньями осенних гусей. Наверху в глубокой задумчивости стояли на месте ледяные облака. Небесные руки играли с телом самолета, где-то его чуть приподнимая, где-то опуская, из-за чего душа сияло, подобно необычайно яркому солнышку, которое можно увидеть лишь на большой, свободной от водяных паров высоте.

Оксана тем временем трудилась в салоне, обслуживая пассажиров. Заглянула она и в кабину. Мечтательно посмотрела в небеса, потом — на очередной строй летевших на юг гусей. После этого принесла пилотам кофе, и отправилась в помещение для стюардесс. Сейчас самолет шел на автопилоте. Игорь откинувшись в кресле покуривал сигарету и размышлял о чем-то, наверное — небесном. Но Оксана в полете крылатой машины все равно чувствовала волю его твердой руки. Ведь самолет — это продолжение Игоря, его вторая, дюралевая кожа, его турбореактивное сердце. Оксана была принята под эту кожу, потому пребывая в полете, она чувствовало свое слияние с любимым, даже если и не была в кабине. Если полет был долгим, то ей казалось, что она превращается в лучистую огненную звездочку.

За окошком стемнело, и вместо солнышка в иллюминаторы смотрел золотистый ночной пастух небесный, выведший на черное пастбище свои синие и серебряные стада. Подходило время посадки, которую по летному обычаю, совершает сам командир.

— Знаешь, я могу посадить самолет вообще не глядя в окошко. По одним только приборам. А все потому, что я его чувствую! — неожиданно сказал Игорь второму пилоту.

В это мгновение он подумал о многих годах любви его и небес, которая вела его сквозь жизнь, как самолет через этот полет. Но любовь эту он ни разу не испытывал на крепость. А ведь если она сильна, то небесные руки должны сами поставить самолет на гладь посадочной полосы аэропорта!

— Да, я Вам верю, — ответил Антон, и руки его задрожали, — Не сомневаюсь!

— Что там — веришь! Вот сейчас я тебе покажу! На спор!

— Я и не спорю…

— Ладно, без спора!

Игорь подмигнул молодому летчику. Его трусость развеселила старого пилота, ведь выходило, что молодой не верил не в технику и не в мастерство Игоря, а не верил в саму любовь к нему Небес. Опрокинуть его неверие сделалось уже задачей священной, потому Игорек принялся занавешивать окошки кабины плотными шторами. Работа заняла пять минут.

Командир вновь уселся на свое место и взялся за штурвал. Наступило время свершения главного. Священно действия. Запросившись на посадку и получив воздушный коридор, он внимательно посмотрел на приборы, после чего потянул штурвал на себя. Самолет стал снижаться, это почуяла каждая частичка его души. Наверное, это сейчас ощутили все, кто был на борту. Дальше пошли привычные действия, совершенные множество раз, и потому твердые в своей правильности. Снова взгляд на приборы — посадка происходит даже замечательно. Невидимые воздушные руки немного всколыхнули фюзеляж, и Игорек принял это за истинный воздушный поцелуй, совершенный небесными далями. До твердой земной глади оставался десяток метров…

Диспетчер видел странно снижавшийся самолет, резко стремившийся к земле, как будто до нее оставалось еще приличное расстояние. Но земля была уже опасно близко, и вот-вот могла обратиться для всего живого, что было на борту — могилой. Он только что слышал по рации голос пилота, и потому толком не мог понять, что же сейчас происходит. Он вскочил, вцепился руками в волосы… Это и все, что он успел.

Неожиданный удар прошелся по дюралевому телу, и от неожиданности Игорю показалось, что это воздух как-то умудрился сжаться до такой чудовищной плотности. Тут же нижняя твердь совершила еще удар, как будто намеревающийся выбить из пилота самое сердце. Приборы, штурвал и вся кабина поплыли куда-то в сторону, со всех сторон накатился жестокий скрежет. Что-то прогрохотало.

Оксана тоже не поняла, что происходит, ведь посадка проходила как положено, она это научилась чувствовать за несколько лет своей воздушной работы. Да и указаний от командира ей не поступало. Что же стряслось?

Именно стряслось. Помещение затряслось и перевернулось, от удара из рассеченного лба хлынула липкая теплая кровь. Озверевшая от ужаса воля заставила руки надавить на дверь, но та не поддавалась. Ее заклинило, и помещение проводниц оказалось отрезанным от остального самолета.

Скрежет усилился, послышался звук разрываемой фольги, только раз в сто сильнее — то рвалась дюраль обшивки, которая и в самом деле — родственница фольги. Она не выдержала гонки на ней, и сдалась. Тело самолета порвало на три части, которые теперь волочило по земле с разной скоростью. Наконец, зацепившись беспомощно раскинутыми крыльями за какую-то постройку, средняя часть остановилась, задержав накатившийся на нее хвост. Кабину же отбросило дальше. И тут огненный фонтан вспорхнул над средней, крылатой частью — спрятанный внутри баков, что располагались в основании крыльев, керосин не выдержал такого обращения с собой. Моментально выросла стена пламени, жадно набросившись на все воспламеняющееся, чем так богат современный авиалайнер.

Игорь пришел в себя, ощупал тело. Живой. Значит, все-таки приземлился. О любви Небес сейчас думать некогда, распутав путы ремней, он выкарабкался из кабины. За ним последовал и пришедший в себя Антон.

Керосиновый факел трепетал над замершим полем. В его чреве живое и неживое сливалось воедино, вспыхивало ослепительным светом, и вместе с дымом обращалось частицами воздуха.

Оксана толкала дверь каюты, но покоробленная ударом и жаром она не поддавалась. Две другие стюардессы неподвижно застыли, сломленные ужасом. Тем временем тесное помещение понемногу обращалось в жаровню, отнимая последние шансы на глоток холодного воздуха, на жизнь. «Навалитесь!» — крикнула Оксана своим подчиненным, и те вроде бы пришли в себя. Может, они еще могли выбраться из рукотворного ада…

Но раздался взрыв, и тесная комнатка вместе с ее невольными обитателями обратилась в быстрый язык пламени, рванувшийся к звездам, будто для поцелуя. И тут же безнадежно исчезнувший, растаявший в вековом холоде ночного звездного неба.

Обезумевший Игорь рвался в пламя. Его кто-то удерживал, кто-то кричал, что лезть в керосиновый ад нет смысла, в нем все равно уже нет и не может быть уцелевших. Подоспевшие пожарные машины заливали гибельный костер снежными шапками пены. Огонь понемногу сдавался, он совершил уже на сегодня свою страшную жатву.

Неподвижный Игорь сидел в стороне. Завтрашнего дня в его жизни не было, его жизнь погасла вместе с последним сполохом, вырвавшимся из остывающего искореженного тела его самолета. Это была огненная точка.

Разумеется, для него последовало казенное место, суд, какой-то там приговор по какой-то статье кодекса, очень далекого от полетов. Когда судья зачитывал приговор, он сам дивился нелепости каких-то цифр, которые должны были покарать несчастного пилота. По всему Игорь и так был не жилец, и сроки пребывания на Земле его тела не могли мериться годами, а душу еще ни один суд не сумел удержать за решеткой.

Так оно и вышло. Через два дня после суда его не стало, он молча умер в камере-одиночке. Его широко раскрытые синие глаза были устремлены сквозь щель решетки в Небо, в любовь которого он так верил всю свою жизнь.

На том все и закончилось. Меня растили бабушка и тетя, и я долго не ведала о судьбе своих родителей. Сначала они для меня оставались в нескончаемых полетах, а потом мне сказали, что они геройски погибли.

Помню свое детское стремление в небеса, когда моя кроватка во сне взмывала к облакам, и через них ко мне летели бледные, тоже облачные силуэты моих папы и мамы.

Потом я узнала правду, и теперь мне осталось лишь гадать, вместе они на небесах или порознь, видят они меня, или нет. От тех двух давних жизней только и осталась на Земле я, Арина, дитя Небес. И ничто не оборвет моего стремления ввысь.

Андрей Емельянов-Хальген

2011 год