Top.Mail.Ru

Джон МаверикАтланты

Проза / Миниатюры07-02-2014 17:00
Папа, а небо из чего сделано? — спрашивала Тина, оскальзываясь на островках ноздреватого мартовского снега и задирая голову к мокрым верхушкам тополей. Небо плыло над ними такое же мокрое и талое, прозрачное, как отмытое до скрипа окно.

Из воздуха и света.

Как это? — девочка недоверчиво хмурила тонкие золотые брови, похожие на сухие былинки. — Воздух, чтобы дышать, а свет — чтобы было светло. Правда? Из них ничего нельзя сделать. А, знаю! Оно стеклянное!

Отец улыбался и кивал. Он крепко держал дочь за руку, за пушистую варежку, и вел, аккуратно направляя, по узкой протаявшей тропинке.

Семья жила у леса, на окраине городка. Дорожку, подходящую к дому, никто не чистил, поэтому зимой она делалась плотной, белой и скользкой, а в оттепель чернела и раскисала, как сама весна.

Папа, а почему оно не падает? — не унималась Тина. — Вот так просто висит — и все? Ни на чем? А если упадет, оно разобьется?

Малышка так увлеклась небом, что не смотрела под ноги и наступала в лужи. Грязные капли усеяли не только новые сапожки, но и колготки, и курточку, и подол торчащей из-под нее плиссированной юбки, и длинное черное пальто отца. Но тот как будто не замечал испачканной одежды.

Еще как разобьется, — улыбался он своим мыслям, и взгляд его тянулся туда, где сквозь заплаканные кусты голубела нежная полоска горизонта, — на тысячу осколков. Нет, не просто висит. Его держат на плечах атланты. Вам в садике не рассказывали легенду про древнегреческого титана? Только на самом деле он не один. Их — много.

Много, — повторила Тина. — Вот столько? — и растопырила пальцы в свободной варежке — коротенькие и озябшие — поднесла к лицу. Получилось пять, но больше она все равно не смогла бы сосчитать. — Пап, а кто они, атланты?

Обычные люди, как мы с тобой. Просто работа у них такая — поддерживать небосвод. И днеми ночью, пока стоит мир. Люди, не лучше и не хуже других, но на спинах у них — такая тяжесть, что вынести собственную жизнь не хватает сил. Поэтому и судьбы их чаще всего не складываются...

Задумчиво морща нос, маленький и не по-детски точеный, в карамельной присыпке веснушек, Тина вглядывалась в лицо отца. Постичь метафизический смысл его слов она пока не могла, но глубокую борозду уже чертили они в ее пятилетнем сердце. Словно краешек стеклянного купола, острый и гладкий, как подтекшая сосулька, вонзился в ее детское плечо. От сверкающей голубой пустоты перед глазами захватило дух.

Они, пап, наверное, очень высокие? — тихо спросила девочка. — Выше деревьев? Выше, чем наша труба?

Да нет. Тут не рост важен, а внутренняя крепость. Но и той хватает не всегда. Поэтому беречь их надо, не требовать слишком многого. Помогать. Если атлант погибнет, а другой, на смену ему, еще не родился — тогда беда. Рухнет небо на землю... Да ты, дочь, никак ноги промочила? — спохватился он. — Испачкалась вся. Вот мама нам дома задаст перцу! Эх, ты, утенок!

Хоть и не поняла тогда Тина, о чем вздыхает отец, но поверила ему — безоговорочно, без «но» и «если», как веришь только самому любимому на свете человеку. С тех пор в каждом неудачнике, аутсайдере, изгое чудился ей героический атлант. В жалком мальчишке, который прятался от воспитателей под стол и сидел там, размазывая слезы. Ребята дразнили его «плаксой». И в другом, над которым смеялись из-за лопоухих ушей и потому, что у него старая мама. В грязной и почти всегда нетрезвой тетке, продававшей на парковке у магазина никому не нужные газеты. В безработном папе своей подружки. В слепой соседке. В девочке-дауне, которая ходила в детский садик «для глупых».

И Тина помогала. Как умела, пыталась облегчить нелегкую ношу. Поливала соседский газон из пластмассовой леечки, дауна угощала конфетами, успокаивала плаксу, залезая к нему под стол с игрушками, и как-то раз даже упросила маму купить газету у вечно пьяной продавщицы.

А с лопоухим мальчиком она подружилась. Его, кстати, звали Петером.


Папа, а животные бывают атлантами? — спрашивала восьмилетняя Тина, бережно раскутывая завернутого в шарф котенка.

Нет, — отвечал отец, сутулясь в кресле и кашляя. Он заболел в тот год — и сперва казалось, что несерьезно. — Это жребий человеческий.

Малыш дрожал на холодном кафеле, приволакивал задние лапы, и не ясно было, то ли небосклон так придавил слабую спинку, то ли чей-то жестокий каблук.

А впрочем, кто может сказать наверняка? Давай-ка, дочь, поищем для него дом.

А нельзя оставить его у нас?

Нет, ты же знаешь, утенок, у мамы — аллергия на шерсть.

Тина кусала губы, глядя на искалеченного зверька. В уголках глаз удерживала едкие слезинки.

У мамы аллергия — на все! На еду, на пыль, на музыку, на мои книги!

Отец грустно качал головой, улыбался, обхватив плечи ладонями. Его знобило.


Котенка взял Петер. В его двухкомнатную квартиру разрешалось приносить что угодно и кого угодно. В ней можно было кидать подушки на пол — и сидеть на них, скрестив ноги и поставив перед собой тарелку с бутербродами, завалить дисками кровать и стол, врубить музыкальный центр на полную катушку. Позволялось ходить на ушах, тянуть хромого кота за хвост, запустить на кухню ужа, а потом шваброй выковыривать его из-под буфета. Есть поммес фри ложкой и прямо из банки запивать его «ред буллем». Тина любила ходить к Петеру в гости. В школе дети еще больше сдружились. Вначале девочка, бойкая и крупная, опекала своего робкого приятеля, но не прошло и двух лет, как роли поменялись.

Линия тонкая, как паутинка, пролегла между Тиной и остальным классом. Короткий, едва различимый штришок. Когда умер ее отец — слабохарактерный семьянин, тихий подкаблучник, так и не сумевший найти себя в чужой стране эмигрант — небесный свод надкололся, чуть-чуть, у самого горизонта, как надкалывается усталое зеркало. Трещинку эту не замечал никто, кроме Тины, не сознавал опасности, а если бы кто и разглядел косую — синюю на голубом — полоску, принял бы ее за обман зрения, оптическую иллюзию, банальный атмосферный мираж. Только Петер — нет, не видел, но вел себя так, как будто и его мир этой трещиной поделился надвое.

Доброту легко принять за любовь. Двое аутсайдеров не выбирали быть вместе — жизнь прибила их одного к другому, словно обломки двух потерпевших крушение кораблей. Сирота и лопоухий подошли друг другу, как левая перчатка к правой руке. Похожие в чем-то — вот только Петер, в отличие от подруги, не верил ни в судьбу, ни в атлантов, ни в близкий конец света. Ни в Бога, ни в черта. Ни во что не верил человек, кроме любви своей старенькой мамы, Тининой дружбы и пластической хирургии, подарившей ему, спустя столько несчастливых лет, новые уши. С этого момента, мальчик-изгой, мальчик-гоблин, затюканный и пугливый, превратился в мужчину-победителя. Да и не был он никогда атлантом...

«Такие люди достойны презрения», — говорил Петер о старой, вконец опустившейся женщине, которая торговала на парковке газетами.

«Человеколюбие — это прекрасно, — вразумлял он мягкотелую Тину, — но всем не помочь. Пойми, наконец, в этом мире каждый сам за себя».

А хромого кота, страдавшего раком желудка, он без лишних сантиментов отнес в ветеринарную клинику — усыпить.


Стояли предрождественские холода. За пару декабрьских дней на стеклянное небо намерзла толстенная корка льда — морозные узоры, в которых причудливо и дико преломлялись звезды. А за сутки до святой ночи сгустилась в воздухе белая, влажная муть, набухли редкие тучи, и лежали сугробами, и мела по льду поземка, приглушая звездные огни.

Тина и Петер возвращались домой из гостей. Опираясь на руку мужа, она скользила в узких меховых сапожках, словно на коньках, взмахивая руками и припадая щекой к его колючему воротнику. Раскатанная подошва — не для такой погоды. Надо было надеть другие сапоги, а еще лучше — доехать на машине. Но Петер боялся водить по снежной дороге.

«У атлантов сейчас, наверное, кости трещат, — думала Тина, представляя, как они, бедные, гнутся под тяжестью наледи, сугробов, и плоских — поросших бахромой сосулек — зимних облаков. — Не хотела бы я оказаться на их месте».

Они прошли под автомостом и, желая срезать угол, свернули к супермаркету «Алди». На пустой автостоянке, вдоль рядов припаркованных под навесами тележек, гулял ветер, вздымая блескучую пыль. Светил одинокий фонарь.

Вот черт, — вполголоса ругнулся Петер. — Только порадовались белому рождеству, как ветер изменился. Чувствуешь, теплеет?

Тина мотнула головой.

Не чувствую. Продрогла, как цуцик. Какая оттепель?

Да точно, говорю тебе, развезет.

То ли почудилось ей, то ли ветер донес еле слышный стон. Тина обернулась и тихо ахнула. У закрытых дверей магазина шевелилась как будто куча тряпья. Черная, рябая от снега спина. Точно побеленный инеем затылок. Старая знакомая. Рядом темнел на ярко-белом фоне сероватый квадрат — стопка вмерзших в лед газет...

О, Господи, она теперь уже на улице ночует! В мороз!

Докатилась, — равнодушно хмыкнул Петер.

Наверное, муж из дома выгнал. Ведь есть же у нее какой-нибудь муж и какой-нибудь дом?

Не факт. У таких, как правило, ничего нет и никого. Да пошли, какое нам дело?

Погоди, — Тина выпустила его локоть, шагнула неуверенно, — помочь надо. Замерзнет человек.

Супруг резко, зло дернул ее за руку.

Хочешь поиграть в Святого Мартина? Ты бы лучше маме помогла, у нее ноги больные. О чужих заботишься, а про своих забываешь. Пошли уже, наконец, добрая самаритянка.

Хоть в полицию позвонить, — Тина пухлой варежкой нащупывала в кармане телефон. — Дай мобильник? Я свой, кажется, у Хоффманов забыла.

Чтобы они тебе потом счет прислали за вызов? Думаешь, у них без твоих бездомных работы не хватает? Растяпа. Пятый раз телефон теряешь. Да не будет с ней ничего, не бойся, — сказал он примирительно. — Эти дети города к морозам привычны, уж поверь.

Что ж. Тина знала, что в таких вопросах Петеру можно доверять. Он работал в социальной службе.

В тепле, за поздним ужином, неприятный эпизод забылся. Только маленькая червоточинка осталась — совсем крохотная, словно запятая, поставленная не в том месте. Ерунда, а мешала. До трех часов ночи не давала уснуть. Но стоило Тине задремать, как навалился кошмар. Синяя полоса у горизонта потемнела, открылась, как вспоротый шов, зигзагом протянулась к зениту. Хрустальный звон стекла, и вот, лавина осколков хлынула на мерзлый асфальт, словно лед с крыш. Испуганные, полуголые, выскакивали из домов люди.

Она вскочила, задыхаясь спросонья, и, стараясь не разбудить спящего мужа, принялась одеваться. В полутемной прихожей долго искала «нескользкие» сапоги.

Оранжево-синий логотип супермаркета. Безлюдная парковка. Тина приподняла голову несчастной, заглянула в лицо — изжелта-бледное в неверном ночном свете. Тело как будто мертвое — но пульс прощупывается. Ниточкой бьется на запястье жизнь. Стучит, замирая, кровь.

«Ну, продержись еще немного, — прошептала Тина, зная, что женщина ее не слышит. — Сейчас я кого-нибудь позову...». Пока она вспоминала о забытом мобильнике, пока кляла свою рассеянность — деревенело запястье, уходил из руки стук и едва различимое, сиплое дыхание сменялось равнодушной белесой тишиной.

К ее ногам плюхнулась сосулька — и разлетелась на тонкие осколки. И тут же — еще одна. «А ветер, и правда, теплый, — успела подумать Тина. — Все тает». Громоподобный треск оглушил ее. Молнией взметнулась черная беззвездная трещина — от горизонта к зениту.

И рухнуло небо на землю...



© Copyright: Джон Маверик





Читайте еще в разделе «Миниатюры»:

Комментарии приветствуются.
Так жалко эту Тину... И вообще подобных людей. Но ведь они такие, какие есть.
0
08-02-2014
София, спасибо большое за отклик! Не знаю, жалко или нет... В чем-то они, наверное, опередили свое время — это всегда тяжело. Но и достойно.
0
08-02-2014




Расскажите друзьям:


Цифры
В избранном у: 1 (София Незабвенная)
Открытий: 1897
Проголосовавших: 1 (София Незабвенная10)
Рейтинг: 10.00  



Пожаловаться