NFT — Отец

Как прошло его детство до лета 1941 года я не знаю. Наверное, обычно, как у всех детей. Ему было всего три с половиной года, когда началась война.

Из воспоминаний отца: «Приход фашистов помню отчетливо. Я сидел на подоконнике. У нас были цыплята, и поэтому в мои обязанности входило следить за ними. За цыплятами охотился коршун, часами парящий над деревней. Когда я замечал, что он в очередной раз, наметив себе жертву, снижался, то стучал по стеклу. Это его отпугивало. Так было и в тот день. Помню шум, скрежет металла, какой-то странный и непонятный рев. На лужайке перед домом появились мотоциклисты, затем машины, орудия. Что такое для меня была в то время война? Я радовался мотоциклам, которых в деревне никогда не видел, радовался машинам, солдатам. Так и веселился еще долго, не понимая своим маленьким детским сердцем. Потом прибежала мама с улицы, на ее глазах были почему-то слезы».

К этому времени его отца уже не было дома. Он ушел на фронт. Наверное, что-то сказал сыну, взял на руки, поцеловал. И ушел. С этого времени мой отец больше никогда его не видел. А потом была оккупация, жизнь в деревне с мамой, бабушкой и сестрой. В ноябре 1943 года сожжение деревни, дорога в райцентр Идрицу, какое-то время нахождение там, в концлагере, и дорога в далекую неизвестную Германию.

Не знаю, что он испытывал все это время. Все эти обстоятельства он видел, ощущал, переживал с трех с половиной до семи лет. Возраст, когда все познаешь, всему учишься, открываешь для себя мир, который тебя окружает, получаешь энергию от близких тебе людей. Не лучшее начало жизни.

Около семи месяцев по моим подсчетам они были в концлагере «Дахау». Не стало его матери. Я примерно могу понять эти чувства. После того, как не стало отца, я практически, наверное, каждый день, думаю о нем, вспоминаю, терзаюсь за то, что делал в отношениях с ним все не так, как сейчас бы, наверное, поступал. А что испытал пацан, которому не было и семи лет? 22 июня 1944 года их отправляют вместе с тетей на границу Швейцарии, Германии, Австрии, в городок Линдау, батрачить на немцев.

А потом было освобождение весной 1945 года американскими войсками. В своих служебных анкетах отец по известным причинам писал, что был освобожден Советскими войсками. Дорога домой, Идрица, и, наконец, соседняя Пустошка.

Какое-то время они с сестрой жили у своей тетки, сестры их матери, в Пустошке. Имени этой женщины я, к сожалению, не знаю. Затем по причинам, описанным тетей, он оказался в детском доме.

Сначала, в 1946 году это был Пустошкинский детский дом, находившийся в деревне Вербилово. Вербиловский детский дом упоминается отцом еще как Алольский. Это не случайно. Деревни Вербилово и Алоль находятся рядом, буквально на расстоянии 1 км друг от друга, расположены в 22 км к северо-западу от Пустошки по дороге Пустошка-Опочка и обе находятся в Пустошкинском районе.

Затем был Торопецкий детский дом. Город Торопец находится на расстоянии около 140 км к востоку от Пустошки. Районный центр Торопец нынешней Тверской области граничит с Псковской областью. Торопецким, детский дом указывается отцом в автобиографии. По архивам это Сережинский детский дом, находившийся тогда в одноименном районе, входившем с 1944 года в Великолукскую область. Сейчас этого района уже нет. Близостью к городу Торопец, возможно, и продиктовано название Торопецкий, упоминаемое отцом

Из Торопецкого детского дома по состоянию здоровья отец в сентябре 1950 года был переведен в Куньинский детский дом, находившийся в деревне Михайловское Куньинского района, тогда Великолукской, а с 1957 года Псковской области, неподалеку, около 3-х км, от станции Жижица железной дороги Москва-Рига. На момент поступления в детский дом ему было двенадцать с половиной лет и он учился в 4 классе. Здесь он прожил до июня 1955 года, закончил 8 классов. Именно рассказы отца о Куньинском детском доме вспоминаются мне. О нем он рассказывал мне еще маленькому. Перебирая его бумаги уже сейчас, я нашел письмо отца в редакцию газеты, в котором после прочитанной статьи о детдомовцах он полемизирует с автором. Наверное, письмо не было отправлено. Есть там упоминание о жизни в детском доме, обстоятельства, связанные с его усыновлением, о которых я не знал.

Из воспоминаний отца: «Мне, родившемуся на Псковщине в довоенные годы, сполна пришлось испытать на себе все тяготы и лишения войны. Сожженные деревни, горящие в домах люди (моя бабушка), потеря родителей, концлагерь «Дахау». После войны нас осталось двое — сестра и я, на конец войны ей было 14 лет. Я детдомовец с 1-го класса 40-50х послевоенных лет.

После двухлетнего пребывания в Алольском детдоме Псковской области сестра без всякого на то разрешения увезла меня к себе. Причин тому было много. Это взаимная тоска, и голод, и взрывчатка любого рода, которой была усыпана наша земля на местах былых сражений. Через год сестра вновь вынуждена была сдать меня в Куньинский детдом Псковской области. Причина та же — боязнь потерять меня на той же взрывчатке. Детский интерес брал свое не взирая на увечья и смерть своих же однокашников. Сестра на работе, я оставался бесконтрольным, предоставленный сам себе.

Перед сестрой, этой слабой в то время девчонкой, которая на плечах вынесла и вывезла меня из Германии в победный 1945 год, которая всегда была рядом со мной в трудные годы — я в неоплатном долгу…

У нас был труд на благо своего маленького коллектива, который колебался в пределах 120-130 человек. Младшие находились на попечении старших. Старшие, в меру своих сил, выполняли все хозяйственные работы. Это помощь прачке в стирке белья, заготовка дров, обеспечение водой бани и столовой, уборка рабочих и спальных помещений, территории. Не могу точно назвать величину подсобного участка, но на нем выращивали все: морковь, лук, огурцы, капусту, картошку и прочую зелень. Окучивание, прополка и поливка всего этого выполнялась нами. Внедрялась кукуруза. Детдому выделили участок ельника. Разработали своими силами. Кукуруза удалась, как говорят, на славу. Насколько вкусны были пареные початки. А на колхозных полях кукуруза поднялась от земли всего на 15-20 см. А помощь колхозам. Ведь мы не занимались в школе до белых «мух». Убирали лен, молотили его вручную на токах.

В детдоме был скотный двор. Содержали не без помощи взрослых корову, свиней, три лошади. Правда, все это пришло не сразу. Какой современный детдом может гордиться подобным хозяйством? На сенокос выезжали на лошадях с запасом продуктов, шли пешком километров за двенадцать. Строили шалаши для жилья, косили, сушили и стоговали сено. Пищу принимали под открытым небом. Один раз, в момент обеда, рядом, над болотом произошел грозовой разряд. От ударной волны кто-то кувыркался, кто просто падал на землю. Каждый по-своему перенес это явление природы. Были и хохот, и смех, и испуг. Но обошлось все благополучно…

К нашим услугам были столярная и швейные мастерские. Пусть оборудованы были не по-современному, но это было. Учись, дерзай, твори, пробуй. Все зависит только от твоего прилежания, чего не каждому хватает в этом возрасте. А труд в детдоме действительно коллективный. Из такого труда по крупицам рождается человек, приходит к труду индивидуальному…

Помню обильные слезы при расставании с сестрой. Был, естественно, замкнут, попав в доселе мне неизвестный мир. Не сразу, постепенно, входил в ритм жизни этого мира. Это испытывал, по-моему, каждый из нас.

В послевоенные годы детдом в культурном отношении не выделялся на общем фоне. Самым доступным для нас было кино. Главной из всех задач государства была задача как накормить, одеть, обуть, дать образование детям. Уже позднее стали поступать наиболее доступные музыкальные инструменты, такие как патефон, балалайка, мандолина, гармошка. Стали создаваться кружки художественной самодеятельности, ставились пьесы, исполнялись песни и танцы, устраивались танцевальные вечера. Постепенно преодолевались барьеры скованности, стеснительности. Был также создан кружок авиамоделизма. Для авиамоделистов была сшита специальная форма.

Проводились коллективные чтения книг — вырабатывались быстрота и качество чтения, дикция. По газетным статьям готовили небольшие политинформации. Летом ходили в длительные, многосуточные походы, посещали исторические места района и области. Принимали участие в районных и областных школьных олимпиадах.

Своими силами создали футбольное поле, волейбольную площадку, яму для прыжков в длину. Помощниками нам были лопата, лом, топор и наш молодецкий задор. Если хотите, — энтузиазм. Были свои болельщики и противники. Так мы развивались, так мы крепли, так зарождалась наша самостоятельность и общительность. Как ранее и мы, вместе с нами развивались, крепли наши малые братья и сестры…

Далеко не в каждом воспитателе можно видеть товарища-наставника, … встречаются хамы, черствые люди. А самое страшное — детей били и бьют.

В моей детдомовской судьбе был такой эпизод. Я перешел в 8-й класс. Лето. Играем в прятки. Я «вожу» у мачты спуска и подъема флага. Этим ритуалом под пение Гимна Советского Союза у нас начинался и заканчивался рабочий день. Громко отсчитав до определенного числа, кричу: «Иду искать». Повернувшись на какой-то угол от мачты, наблюдаю картину. Завуч детдома кулаком, ногой стучит по одному из металлических круглых каркасов для печей. Из него вылезает спрятавшийся воспитанник, Генка. Завуч берет его за воротник, ударяет его несколько раз ногой под «мягкое место» и уводит в канцелярию. Что было там, никто не знает. Утром следующего дня узнаем, — Генка сбежал.

Меня вызвал к себе директор, расспросил, что я видел, что я знаю. Дал мне понять, чтобы я молчал, и ничего подобного не было. Примерно через неделю появился Генка с сестрой. Из разговора с ним узнали, что в пылу «воспитательной» работы со стороны завуча получил травму на голове, о чем свидетельствовала повязка. Сестра возбудила судебное дело. Да, намечался суд. Впервые в своей жизни я становился на нем свидетелем. Продолжилась «обработка», — не видел, не знаю.

Суд состоялся на станции Жижица, в каком-то клубе. Дети детдома на суд не приглашались, но зал был заполнен народом. Проходит весь ритуал суда. Я сижу между директором и его женой — моей воспитательницей. Получаю последние «наставления». В голове шум, мысли блуждают, не могу сосредоточиться. Слышу голос: «Слово предоставляется свидетелю…». Встаю, выхожу на сцену к трибуне, молчу. Внутри непонятная дрожь. Снова голос: «Говорить правду и только правду…». Молчу. В зале гнетущая тишина. Снова голос: «Играли вместе…?, видел ли …?, слышал ли…?». Я начал говорить. Сказал, что видел…, что делал….

Зал словно проснулся. Заполнился непонятным шумом, шипением.

Сажусь на место. Слышится голос директора: «А я хотел тебя усыновить».

Не берусь описывать мое внутреннее состояние. Не получится. Это надо пережить. Завуч был приговорен судом к двум годам лишения свободы».

В 2006 году во время поездки на Псковщину мне захотелось найти место, где находился отец в детском доме, увидеть своими глазами. Ранним утром на машине мы проехали по трассе Москва-Рига в сторону Москвы, оставляя за собой райцентры Пустошку, Новосокольники, Великие Луки, Кунья, вытянувшиеся как по линии с запада на восток Псковской области. Чуть отъехав от Куньи, свернули вправо на проселок и какими-то зигзагами проезжая окрестные поселения, минуя исполинский памятник Мусоргскому (эти места являются его родиной), оказались в Жижице, станции железной дороги Москва-Рига. Нашли школу. Со слов местного учителя узнали, что нынешнее здание построено далеко после войны. А детский дом находился южнее Жижицы, совсем недалеко, в деревне Михайловское, на северном берегу озера с таким же названием как и станция. Подъехав к деревне, маленькому населенному пункту, каких много, мы попытались узнать о том, где был детский дом. В голове ожидание того, что увидим здание, представим все, как было. Зашли в деревенский магазин в центре деревни. В нем продавщица и старик, как мне показалось, в военной форме без знаков различия. Такую одежду обычно в деревнях носят старики. Спросили про детдом. Старик сразу: «Как звали отца?». Называю имя, фамилию. Дед: «Женька? Помню…». Я оторопел. Подробностей дальше не было вроде никаких. Правду сказал старик, придумал, не знаю. Этот ответ, как говориться, в лоб, помню до сих пор. Продавец и старик сказали, что в деревне живет женщина Осипова Александра Васильевна, которая работала воспитателем детского дома в тот период, когда там находился отец, показали ее дом, который был совсем рядом от магазина. Подъехали. За глухим забором перед домом сидела пожилая женщина, вокруг пара, тройка собак. На мои расспросы повела себя, как мне показалось, неприветливо. Но потом, что называется, растаяла, убрала собак, пустила в дом. Мы сели за стол и разговаривали о ее жизни, о том, что она сейчас одна, только дети в Великих Луках, показала фотографию с мужем, на которой они снялись совсем недавно в Жижице на День Победы. Потом были фотографии работников и воспитанников детского дома. Александра Васильевна постоянно жила в этой деревне, работала воспитателем детского дома, в период нахождения там отца была воспитателем параллельной с ним группы. Вспомнила, что меньше недели до нас приезжали две женщины, бывшие воспитанницы из той параллельной группы. Растрогалась, рассказала о быте и жизни детей в детском доме.

Из воспоминаний Осиповой Александры Васильевны я узнал, что детский дом представлял из себя двухэтажное деревянное здание. Спальные помещения по 10 человек. До революции в здании была земская школа. После революции — школа. Когда освободили территорию от фашистов, здание было передано детскому дому. Потом его закрыли, была психбольница, дом инвалидов. Воспитанников 116 человек, когда детский дом ликвидировали, было 106 человек. Детский дом имел лошадей, приусадебный участок. Вокруг детского дома была высажена аллея берез и лип, которые и сейчас растут. До 4-го класса ходили в школу в самой деревне, после 4-го класса — в школу, находящуюся на станции Жижица. Рядом с деревней был военный аэродром. В детском доме был детсовет. Убегали редко, но бывали случаи. Это только то немногое, что я смог записать из ее рассказа.

Потом Александра Васильевна показала место, где был детдом. От него осталась еле видимая линия фундамента и посаженные вокруг деревья. Сохранилась столовая, на вид деревянное старое здание. Больше ничего, кроме этого, и живого свидетеля того времени. На прощание поцеловала меня и почему-то сказала спасибо. Обратно ехали молча и думали об увиденном.

После окончания 8-ми классов в детском доме отец в 1955 году поступил в горно— промышленную школу № 1 города Нелидово. Выбор профессии шахтера вряд ли был продиктован желанием посвятить себя этой работе. Нелидово, город на северо-западе России, районный центр в настоящее время Тверской области, железнодорожная станция на линии Москва — Великие Луки все той же железной дороги Москва-Рига, находится всего в 89 км от станции Жижица. Наверное, это и сыграло роль в выборе места получения специальности. В 1956 году отец заканчивает горнопромышленную школу по специальности моторист-машинист шахтных установок и до призыва в армию с августа 1956 года по сентябрь 1958 года работает электрослесарем на шахте № 4 города Нелидово. После этого, начинается его военная жизнь, которую он избирает своей профессией.

Его воинская служба начинается 1 сентября 1958 года с призыва в ряды Вооруженных Сил Нелидовским РВК тогда Калининской области. Некоторые цифры на призывника: рост 166, вес 64, объем груди 90. Решение комиссии: годен к строевой службе и назначен в ВМФ (подводные корабли), зачислен в команду № 60.

Почему подводные корабли были заменены на крылатые, остается для меня загадкой.

22 октября 1958 года он отправлен в воинскую часть, куда и прибывает 30 октября 1958 года. Воинская часть — в/ч 95109-«В», «учебка», находящаяся в городе Выборге, где он 1 февраля 1959 года принимает воинскую присягу и находится до 22 августа 1959 года, приобретая специальность механика электрооборудования самолетов.

После этого, получив воинскую профессию, он попадает 3 сентября 1959 года на Север, в Мурманскую область, город Североморск, в воинскую часть в/ч 99011, где проходит службу в военно-морской авиации Северного Флота сначала на должности стажера, затем электромоториста-шофера, механика по бомбардировочному вооружению и прицелам до 1 ноября 1961 года, прослужив 3 года, сколько тогда служили срочную.

14 октября 1961 года отец пишет рапорт с ходатайством о зачислении на сверхсрочную службу и с 1 ноября 1961 года становится «сверхсрочником». Мне сейчас, с одной стороны, сложно понять решение отца, с другой, причина, наверное, понятна. Совсем недавно средний сын тети, Анатолий, кстати, он очень похож на моего отца, сказал мне, что в его школьные годы в воинской газете была напечатана статья об отце. Называлась она «Его крылья». Толик принес ее в класс, и учитель читал ее ученикам. Статья, упоминаемая Толиком, имела свою историю. Ее написал в газету, наверное «На страже Заполярья», старший лейтенант, служивший с отцом. В статье шла речь о детстве отца, службе в авиации. Старший лейтенант для того, чтобы отпечатать рукопись, обратился к подруге своей знакомой. Этой подругой была моя мама. И когда мой отец и девушка, отпечатавшая статью, встретятся через год, она вспомнит эту статью о нем в газете. А через полгода, 05 ноября 1963 года, отец женится на моей маме, Елизавете Викторовне. Может быть, это была мечта отца быть военным и служить в авиации. По рассказам воспитателя Куньинского детского дома рядом с детским домом находился военный аэродром, по письмам отца у них был авиамодельный кружок. Может, сыграла роль память об отце, а может, гены, ведь его дед по линии матери служил. А может, это был реальный подход к жизни в ситуации, когда помощи ждать было неоткуда, ехать некуда, жить не на что, а обременять сестру, имевшую в то время уже семью, он не хотел. При этом, в жизни, во всяком случае на этот момент, у него больше никого не было, кроме сестры, и даже в анкете того периода в разделе «состав семьи» он указывал сестру, а адресом семьи писал: г.Москва, ул.Октябрьское поле, д.27 а, кв.29 — ее место жительства в то время. Хотя причиной выбора могло быть и первое, и второе, и третье. Так или иначе, выбор он сделал, я думаю, осознанно, и сколько я помню, никогда не говорил о том, что пожалел.

Цифры событий, отраженные на бумаге, жизненный ряд человеческого состояния, а попросту, послужной список.

С 10 ноября 1961 года младший сержант, с 27 апреля 1962 года сержант, с 1 февраля 1962 года старший механик. Вся жизнь на Севере была связана с 967-м ОДРАП — Отдельным Дальним разведывательным авиационным полком.

5 ноября 1963 года женитьба на моей маме, Елизавете Викторовне. 11 октября 1964 года рождение сына, то есть меня. Ровно через год и месяц после этого, 11 ноября 1965 года прощание с Севером и здравствуй, поселок Федотово, маленькая частичка Северного Флота на территории Вологодской области, которая видела матросов только в кино.

О «засекреченной» территории морской авиации Северного Флота в заброшенных лесах Вологодчины, где до берегов морей Северного Ледовитого океана очень не близко, было известно если не всей стране, то уж точно, как называли тогда «вероятному противнику», и жителям соседних деревень. С детства помню, что ближайшие к поселку деревни, вместо устоявшихся испокон веку названий, были переиначены военными по названию стран, куда летали самолеты — Куба, Вьетнам. Эти названия применялись не только федотовцами, но и деревенскими. «Засекреченная» территория, при въезде на которую пассажиры рейсового гражданского автобуса Вологда-Кипелово должны были предъявлять документы о прописке, а те, кто не являлся жителями поселка, выходили из автобуса и из соблюдения порядка «строгого пропускного режима» шли до поселка пешком полкилометра. Прямо как в фильме «Старики-разбойники» Э.Рязанова, не близко к тексту: если инкассаторы выполняли упражнение по стрельбе, их оставляли на работе, если не выполняли, их… все — равно оставляли. Для нас, пацанов и девчонок, не знаю, как для наших отцов, это была отдельная республика, существовавшая почти самостоятельно от государства, в котором мы жили, в которой было все, почти полная самодостаточность. Гражданский человек был настолько же редок, как заяц в Африке, не считая так называемых «заводчан» — представителей с заводов, собиравших самолеты, и гражданских, без которых не могла обслуживаться эта военная армада. В общем, это было Федотово.

Первая запись в личное дело Федотовского периода 18 ноября 1965 года — механик ВУС-172. Потом будет — старший механик. Судьба опять свяжет отца с дальней авиацией, как и на Севере, он попадет в Федотово в Отдельный Дальний разведывательный авиаполк авиации Краснознаменного Северного флота — 392 ОДРАП, именуемый в/ч 90941, в котором пробудет вплоть до 2 марта 1973 года. Разведывательный авиационный полк за время службы отца базировался с 1963 года по 1965 год в городе Североморск, с 1965 года по момент ухода его на пенсию — в поселке Федотово. Именно с возникновения аэродрома, когда на нем стал базироваться полк морских разведчиков, как тогда называли, в Кипелово, начинает свою историю поселок. Вообще, Кипелово — это ближайшая к поселку железнодорожная станция. Поэтому, видимо исходя из принципов секретности, местом базирования полка называли Кипелово. Первым командиром полка стал полковник Федотов А.С., который пробыл им до 1966 года. В честь полковника Федотова, погибшего в авиакатастрофе, и назван поселок военных летчиков Федотово. Второе название поселка исходя из последней цифры индекса Вологда-18. Расположен в 50 км к западу от Вологды. Хотя для федотовцев название Кипелово не существовало. Был поселок Федотово, гарнизон.

На вооружении полка были самолеты дальней разведки и целеуказания ТУ-95 РЦ. Само по себе «РЦ» и расшифровывалось как «разведки и целеуказания». ТУ-95 РЦ был предназначен для радиолокационной, радиотехнической и фоторазведки надводных целей и целеуказания подводным лодкам, кораблям и береговым батареям, оснащенным управляемым ракетным оружием, метеоразведки в районе цели. Впоследствии он послужил базой для противолодочного ТУ-142 и его модификаций.

Авиаполк обеспечивал целеуказания ракетным подводным лодкам в Баренцевом море, осваивал дозаправку в полете, выполнял разведывательные полеты в Индийский океан с дозаправкой в полете, выполнял целеуказания ракетным подводным лодкам в Атлантическим океане и обеспечивал стрельбы надводных кораблей Северного флота в Норвежском море, осуществлял полеты в Атлантический океан с попутной дозаправкой в воздухе. Были освоены районы Норвежского моря и северной части Атлантики. Полк участвовал на маневрах Военно-морского флота. Самолеты полка выполняли трансатлантические перелеты с посадкой на Кубинском аэродроме. Полеты на Кубу продолжались вплоть до конца 80-х годов регулярно. Было освоено базирование в Гвинее и Анголе. Во всем этом, я думаю, есть и небольшая толика заслуг моего отца.

Служа в Федотово, отец подумывает об учебе. В 1969 году он поступает в Вологодский молочный институт на факультет среднего образования и в 1974 году заканчивает его по специальности технология молочных продуктов с присвоением квалификации техник-технолог. По рассказам мамы, он мог бросить учебу, но его друг, старше отца по званию и по должности, сказал, что не будет с ним разговаривать, если он сделает это.

Со 2 марта 1973 года по 18 февраля 1977 года отец проходил службу в в/ч 20218 техником-начальником группы. Воинская часть, о которой в то время особо не распространялись. В быту ходило, что ты служишь «у глухонемых». Понятие это говорило не о том, что ты общаешься с людьми, у которых проблемы со слухом, а о том, что лучше не распространяться о том, где ты служишь. Что я и не буду делать.

Затем с 18 февраля 1977 года по 27 ноября 1982 года отец служил старшим техником ВУС-172 76-го Отдельного противолодочного авиационного полка дальней авиации КСФ. Вооружением полка в период службы отца были ТУ-142, ТУ-142 М. Большой противолодочный самолет ТУ-142 был предназначен для обнаружения и уничтожения атомных подводных лодок-ракетоносителей на расстоянии, превышающем дальность пуска их ракет. ТУ-142 являлся самолетом с размещенным на нем комплексом оборудования поиска и средств поражения подводных лодок. Он был построен на базе самолета ТУ-95 РЦ. Самолет имел аппаратуру для обнаружения подводных лодок в надводном положении и под перископом, грузоотсеки с противолодочным ударным вооружением и буями. Именно эти самолеты и приходилось обслуживать отцу в период, когда он служил в этом полку.

С 27 ноября 1982 года и до пенсии 30 июня 1984 года он служил старшим техником цеха авиационного оборудования 246-й Объединенной технико-эксплуатационной части того же авиационного полка. Приказом от 5 ноября 1984 года отец уволен с действительной военной службы в запас по достижении предельного возраста состояния на действительной воинской службе. Итоги большой части жизни человека, лучших лет: служба в Вооруженных Силах с 1 сентября 1958 года по 5 ноября 1984 года, из них на Севере с 1 ноября 1961 года по 11 ноября 1965 года, 26 календарных лет службы, с учетом службы на Севере 28 лет, пенсионер в неполных 46 лет. 10 ноября 1961 года — младший сержант, 27 апреля 1962 года — сержант, 25 января 1972 года — прапорщик. Из разговоров в детстве помню, что речь шла об экстернате и получении звания офицера. Но то ли не сложилось, то ли не захотел, а может, не хотел покидать даже на время семью. Прапорщику старшего прапорщика не дали, наверное, «не заслужил», имея на кителе медалей не меньше, чем некоторые полковники. За время службы он был отмечен медалями: медалью «50 лет Вооруженных Сил СССР» 26 декабря 1967 года, медалью «За безупречную службу» III степени за выслугу лет 13 января 1969 года, медалью «За воинскую доблесть в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина» за отличные успехи в боевой и политической подготовке 9 апреля 1970 года, медалью «За безупречную службу» II степени за выслугу лет 14 января 1974 года, медалью «За безупречную службу» I степени за выслугу лет 16 января 1979 года, медалью «Ветеран Вооруженных Сил СССР» 30 апреля 1984 года.

Отношение к наградам у него было специфическим, не скажу, что он относился к ним безразлично, я бы сказал, что он был скромен. Помню, когда ему вручили очередную медаль, он принес ее домой, достал из коробочки и показал мне. Мне, естественно, было интересно. Я был горд, что мой отец имеет медали. По своей детской наивности я спросил: «Папа, а за что тебе дали медаль?». Прозвучал ответ: «За песок». Речь, как я сейчас думаю, наверное, шла о медали «За безупречную службу». Я ничего не понял, иных подробностей объяснения отца, если они были, не помню. Помню только, что я представил это так. Мой отец привез большую кучу песка и за это почему-то, ему дали медаль. Вот такая детская ассоциация. Нормальность ее пусть определит психолог. Но, честно говоря, гораздо позже, вспоминая это, я понял, что «песком» здесь была аналогия с песком в песочных часах, который, сыплясь, отмеряет время. Медаль «За безупречную службу» выдавалась не только потому, что ты прослужил столько-то лет, но все же за определенное время службы, образно, выдавалась именно за песок, отмеряющий время.

Видимо это пошло с армии из его профессии, специальности по электроаппаратуре. Сколько себя помню, у нас дома был паяльник и все атрибуты, связанные с ним. Отец постоянно что-то ремонтировал, собирал, в квартире пахло припоем и канифолью или аспирином, который его заменял. У него были в коробочках кучи всевозможных транзисторов, конденсаторов, сопротивлений, реле, выключателей, радиоламп. Из всего этого он что-то собирал. Паял всевозможные схемы. Выписывал журнал «Радиолюбитель». На минимальном уровне с детства и я приобщался к этому. Розетки, выключатели, лампы, проводка, все это было в доме, у знакомых, так сказать его, и помощники ему здесь не требовались. Помню в доме первый телевизор. По моему, он назывался «Старт». Он бесконечно его ремонтировал, всегда сам, часами сидел, сняв заднюю панель телевизора, измеряя платы и начинку телевизора тестером, подолгу думал, паял. Телевизор каждый раз начинал работать заново. Это было периода моего детства в Федотово, это было и в Вологде, когда я женился, и мы жили уже в общаге. Он и там приходил и что-то химичил с телевизором. Он всегда начинал работать. На гражданке отец мог быть хорошим телемастером.

По жизни он был очень общительным, но не развязным. Любил компанию, но как мне кажется, с незнакомыми людьми был сдержан. Не любил болтунов. Любил петь, причем петь он мог буквально везде. Слух и голос, в отличие от меня, у него был. Пел он всей органикой, всем телом, напряженно. Песни, мне казалось, были более душевные и грустные, чем радостные. Голос шел как бы изнутри, лицо немного багровело, брови нахмуривались, губы выстраивались в своеобразную дудочку. Он сам рассказывал, что на построении в части командир после деловой «разборки», обращаясь к строю, имея в виду отца, частенько говорил: «Опять пел!». При этом, не называя имени отца, упоминал известную всем фамилию знаменитого баса начала прошлого века. После службы мужики по обычаю где-нибудь «отрывались», затем пели, голос отца всегда выделялся. Городок маленький. Командир, очевидно, либо слышал, либо ему докладывали.

Отец был глубоко аполитичным человеком. Вступление в ВЛКСМ — это не политика, скорее молодость, энергия, участие во всем, что делают твои сверстники. Если ты не член ВЛКСМ, ты не человек в то время. Партия — иное. Он, наверное, ничего не имел против самой партии, хотя и это вопрос. Речь шла скорее о людях, которые в нее вступали. Для чего они это делали. Если на каждом шагу говорилось, что КПСС — это авангард, лучшее, что есть, то и люди должны этому соответствовать. Именно из этого, наверное, он и исходил относительно себя и иных людей, применительно к партии. Объективно, думаю, что ему это было не надо, или может, он считал себя недостойным. Он был максималистом в этом, и по большому счету, честным человеком. Понимал он и то, что быть в КПСС тогда было способом получения должности, больших благ. Люди, объективно не отвечающие постулатам партии о честности, порядочности, многие из них шли туда не для того, чтобы сделать мир лучше, а чтобы получить благо для себя. Его я думаю, это раздражало. Когда во время учебы в Военно-политическом училище я вступил в КПСС, он отнесся к этому как бы сейчас сказали, критически, явно понимая, что на идеал этого звания я явно не тяну. Поэтому, в каком-нибудь «идеологическом разговоре» или в иной ситуации, когда я был не прав, поступал не идеально, отец с определенной соответствующей интонацией, сарказмом мне говорил: «Коммунист». Это звучало как укор о моем двуличье. Иными словами он мне давал понять: парень, если носишь звание, претендуешь декларативно на принадлежность к лучшей части людей, поступай соответственно.

Характерный пример его разговора с начальством, который состоялся в 70-х годах, я думаю, это было время его службы «у глухонемых». Командир вызвал его в кабинет и сказал: «Данилыч, есть мнение рекомендовать тебя в партию». Отец непосредственным образом, не обдумывая последствия, как будто разговаривая с приятелем, ответил: «А что я х… сделал?». Может быть, повисла тишина, а может, реакция командира была молниеносной, и он прокричал: «Пошел вон!». Отец удалился, я думаю даже с некоторым недоумением, что он такого сказал и почему такая реакция на откровенность.

Все воспоминания о службе отца и то, что было связано с этим, военной жизнью городка, почему-то воспроизводятся у меня с точки зрения восприятия ребенка, основаны на детских впечатлениях. Воспоминания более позднего периода, когда я уже был в старших классах, незадолго до отъезда из Федотова, больше касаются моей личной жизни: приятели, приятельницы, танцы, дискотеки и все то, чем занимается молодежь, когда она оной является. По моим детским воспоминаниям отец уходил на работу рано, приходил поздно. Всевозможные дежурства, особенно когда были полеты. Тревоги, которые звучали надрывным сигналом по всему городку. Рев самолетов. Всевозможные субботники, на которых участвовал отец, как и все. Праздники — отдельное явление в жизни городка. Торжественные заседания в Доме офицеров (ДОФе по–федотовски) с обязательными концертами во второй части, и конечно, парады. В каждый парад, а он как раз проходил на так называемых кругах мимо трибуны, которая располагалась вдоль нашего дома, я в каждой коробке парадного строя выискивал лицо отца и был счастлив, видя его. Маршировал он, как бы мне сейчас, наверное, показалось, не совсем естественно для военного, с пасмурно-суровым выражением лица, которого в обычной жизни у него не было.

Помню, что перед заступлением в наряды, которые проходили с определенной регулярностью, у него был обязательный сон после обеда. Дома тогда с обеда до 16 часов должна была быть полная тишина. Шинель, портупея, кобура, фуражка или шапка в зависимости от сезона и на службу.

Вообще картинка моего детского периода, засевшая в моей голове как фотография изображения отца — зимняя шапка с кокардой, техническая зимняя куртка с цигейковым темно-коричневым воротником, толстый технический комбинезон ниже куртки, валенки. Красное, шершавое от мороза лицо. На руках цигейковые, обшитые зеленой материей рукавицы с отогнутым с краю мехом. Рукавицы могли быть воткнуты в карман комбинезона чуть выше колена. Запомнил широкие пальцы рук с мелкими морщинками и трещинками вдоль ногтей и на внутренних сгибах. Он заматывал трещинки на пальцах синей изолентой — вот такая медицина и лечение. Работа с аппаратурой на открытом воздухе в любую погоду давала себя знать. Он идет со службы своей присущей только ему походкой — чуть ссутулившись, немного до конца не разгибая ноги. Шаг получался чуть проваливающийся, когда нога ступала на землю. Эта походка была у него всегда.

Я часто вспоминаю наш дом, квартиру. В домах не было теплой воды, только холодная. Чтобы помыться, нужно было идти в баню, в старый городок, или мыться дома в ванной. Для мытья дома в квартирах в ванных комнатах стояли титаны, которые топили дровами. Помню, как пилили еще ребенком с отцом дрова в сарайке, набивали ими картофельный мешок, отец клал его на мои детские санки, я садился сверху и он вез меня до дома. Помню, как мылись вместе в ванной из экономии воды, в то время мы могли поместиться вместе. После мытья он обязательно усиленно растирал меня полотенцем.

Как отец для меня он остается добрый и одновременно уставший. При моих школьных выходках — суровый. Если он шел на родительское собрание, что было редко, или его вызывали в школу, я долго боялся вечера, боялся зайти домой. Он становился суровым и, как мне казалось, не похожим на себя. Картинка была такой. Отец сидел в красном кресле с моим дневником, обычно исписанным всевозможными записями преподавателями о моей бурно проведенной неделе, или тетрадками в руках. Я стоял чуть сбоку, слева, понуря голову. Отец с суровым видом изучал результаты моей работы. Иного наказания по силе воздействия и страха для меня не было.

Когда я был еще пацаном, он брал меня на аэродром. Поход к месту его службы сопровождался посещением магазина, где он неизменно брал для меня песочное пирожное, посыпанное орехами. На углу, у неизменно там стоящей, невзирая на погоду и время года, бабки с мешком, покупался стакан семечек. Помню этот ни с чем не сравнимый смешанный запах машинной смазки, краски от новых авиационных приборов и самих приборов. Этот запах невозможно спутать ни с чем, у меня он вызывал ощущение тайны и восторга. Садил меня в самолет, вернее сказать поднимал. Помню, при заправке самолета, видимо, вырвалась крышка заправочного отверстия, человека, заправлявшего самолет, как под душем какое-то время поливало потоком керосина. Мне это казалось забавным.

Наверное, есть причина, какое-нибудь психологическое объяснение, что вспоминаются картины того периода, когда я был ребенком.

Это было уже после моей армии, наверное, в конце 80-х. Я был в Москве у тети, и она мне сообщила, что решила поздравить отца, не помню по какой причине, может быть с днем рождения, по радио. В то время поздравление по радио было не такой простой вещью как сейчас. Во-первых, радиостанций было не так много, поздравление могло прозвучать не для любого желающего. Причина, что именно твое поздравление прозвучит, наверное, должна была носить более социальный и значимый характер. В общем, это было не сейчас и по-другому. Тетя сказала, что написала на радио и ей сообщили заранее, что такого-то числа в такое-то время прозвучит поздравление. Любимой песней отца была песня «Малиновый звон». Ее исполняет Николай Гнатюк. Мелодия потрясающая, слова, наверное, напоминали отцу его мать, отца, детство, родину. Именно поэтому она и была его любимой. Помню слова из этой песни:

«Этот малиновый звон

От материнских окон,

От той высокой звезды,

Да от минувшей беды.»

Сейчас, когда я писал эти строки, я вдруг с откровением для себя подумал и предположил, почему она так для него была дорога.

Упоминание в первой строке о малиновом звоне, конечно, ассоциировалось автором со звоном колокола, но географически так получилось, что совсем недалеко от места рождения отца, недалеко от западного берега озера Свибло, находится деревня Малиновка.

Фраза «от материнских окон» — это конечно, память о матери, которая не покидала его никогда.

Слова «о высокой звезде» буквально символичны. Родившись 1 января, отец был зарегистрирован в сельсовете и получил имя Евгений 6 января, то есть накануне Рождества, накануне рождественского чуда в небе.

Последняя строка четверостишья не требует комментария. Память о том, что с ним произошло, с его родственниками, сопровождала отца всю его жизнь.

Может быть, вряд ли этот звуковой ряд именно таким образом был понимаем отцом. Но эти факты объективны, а песню он очень любил.

Тетя сообщила мне это, и я уехал в Вологду, отцу ничего не сказал. В назначенное время я сделал так, чтобы радиоприемник работал. Мы в это время с ним сидели за столом на кухне и ели. По-моему, я даже только что приехал из Москвы. На столе стояла привезенная от тети «чекушка» и что-то из еды. Вдруг по радио зазвучал голос диктора. Он сообщил о заявке, назвал имя тети, отца. Прозвучала история их жизни, рассказ о войне, лагере, родителях, все, что было потом. С первых слов диктора отец весь поменялся и посмотрел на меня удивленно. Когда уже начала звучать песня, заплакал. Отец встал, заходил по комнате. Когда он волновался, у него как бы немела нижняя губа, потом губы он делал трубочкой и, волнуясь, выдыхал воздух, который с шумом выходил изо рта. Не помню, что было дальше. Он был одновременно и взволнован и счастлив. История имела продолжение. Относительно недавно я нашел письмо, написанное отцу в феврале 1988 года ветераном Великой Отечественной Войны Евгением Павловичем из города Экибастуз. Он писал отцу о том, что по радио услышал заявку тети Зины об исполнении песни в честь отца. Слова диктора радио из письма тети потрясли и взволновали его тем, что отец и его сестра пережили во время войны. Просил отца ответить на его письмо, написать о себе, передать тете Зине ветеранский привет и самые добрые пожелания.

Любимым фильмом отца был фильм «Щит и меч». Фильм о русском человеке, пленном концлагеря, который стал разведчиком, работающем в тылу немцев под легендой немецкого офицера.

Среди записей отца я нашел упоминание и об иной песне, которую отец знал давно. Из воспоминаний отца: «В моей памяти более сорока лет живет песня, по стилю сложения аналогичная песне «Там, вдали, за рекой». Ее мне часто приходилось слышать на Псковщине в послевоенные годы. Она, по вполне понятным причинам, исполнялась в основном женщинами, глубоко западая в душу. Но ни на радио, да и вообще в других регионах нашей страны, мне ее слышать не приходилось. Очень хотелось бы, чтобы она вошла в репертуар какого-нибудь фольклорного ансамбля, пусть даже самодеятельного, а может быть, ветеранов войны, партизан, напоминала о былом».

День Победы. Это был особый день для отца. Когда это было в Федотово, я не помню, как у него проходил это день после парадов и последующих построений по подразделениям для поздравления и награждения. Мне кажется, что может быть накануне или в этот день он с переговорного пункта звонил тете. Хотя чаще звонила она. Сохранилась телеграмма тети Зины: «Женя, поздравляю тебя, всех вас с Днем Победы. Фашизм отнял у нас с тобой детство, отца и мать. Мы, малолетние узники концлагерей фашизма, прошли «Дахау», нам суждено было выжить. День Победы вернул нам Родину. Вам и всем людям земли я желаю мирного неба и терпения. Целую, Зина». Для нас сейчас это может быть выглядит пафосно и лозунгово, но я понимаю, что это от чистого сердца, от самой души этого человека, никогда не говорящего слова просто так. Один раз помню, что в это день после парада отец попросил меня прогуляться с ним. Я, молодой пацан, не понимал, что отцу одиноко, и отказал, может быть, сказав: «Потом», или сославшись на какую-нибудь ерунду. Об этом я виню себя до сих пор. Когда отец был уже на пенсии, День Победы я помню отчетливо. Вернее тот момент, когда около семи часов вечера начиналась «минута молчания». На экране телевизора возникает Вечный огонь, стоящие у ступеней люди, слышится торжественный голос диктора. Отец сидит в кресле. Из его глаз текут слезы. Он встает, тяжело выдыхает воздух, правую руку прижимает к сердцу, будто успокаивая его боль, и говорит мне: «Все нормально, сынок».

Не интересуясь раньше политикой, на пенсии он начал много читать то, что грудой вывалилось в конце 80-х на людей, годами не знавших правдивой истории своей страны. Аполитичность, присущая ему ранее, прошла, он резко не любил все, что пришло после Горбачева, включая того, кто пришел после него. Он не мог принять, как бесчеловечно отразилась смена строя на жизни людей, ругал демократов. До драки со мной не доходило, но после какой-нибудь политической «накачки» по телевизору или из газеты, в случае моего непонимания или несогласия с его мнением, он нервничал и вспоминал мое коммунистическое прошлое, говорил: «Коммунист», произнося это слово с твердым знаком в конце. У него опять при разговоре немела нижняя губа. Со временем я заметил, что эта особенность точь-в-точь перешла ко мне. Он опять прижимал руку к левой части груди, уходил и курил. Это был живой человек со своими переживаниями. Наверное, немного банальным и заезженным штампом выглядит стихотворение сослуживцев, посвященное ему при уходе на пенсию, как бы сейчас сказали, на «отвальной», оно датировано 13 ноября 1984 года:

«Провожаем друга нынче мы в запас,

Все это, товарищи, ждет когда-то нас.

Кто прослужит долго, кто совсем чуть-чуть.

Друга по оружию ты не позабудь!

Не гремели залпы, не ходил ты в бой,

Вражью амбразуру не закрыл собой.

Но служил ты честно Родине своей,

Провожая в небо полковых друзей.

Технику готовил ты везде на «пять»,

И не нужно было дело проверять.

Пусть не офицером, прапорщиком стал,

Флоту четверть века ты свои отдал.

Пусть тебя крутила много раз судьба,

Честь не замутила, совесть не взяла.

И сегодня вместе мы за дружеским столом,

Радостную песню, Данилыч, пропоем.

Как служилось трудно, как жилось легко,

Что теперь все это будет далеко.

Будь всегда здоровым,

Не старей душой

В штатской жизни новой,

В радости большой.»

При всей этой наивности, все здесь правда, я даже думаю, что отец прослезился, читая эти строки. Только вот «быть всегда здоровым, не стареть душой в штатской жизни новой, в радости большой» не получилось. Жизнь стала новая, но без здоровья и радости. Хотя по началу получение новой двухкомнатной квартиры, переезд в город, хозяйственные хлопоты, обустройство, новый круг знакомств, а вместе с этим новый круг проблем. Работа инженером по технике безопасности — первый инфаркт, о котором он никому не сказал. Причина инфаркта — требование с его стороны к начальству делать так, как положено, и полученный ответ не лезть куда не следует. Спустя время я увидел маленькую справку скорой помощи от 22.12.1987 года о вызове и установленном диагнозе. Завхоз в Октябрьском райкоме — сокращение. Красивая должность администратора кафе рядом с домом — фактически оказалась исполнением обязанностей грузчика. 26 лет в армии, когда все по порядку, когда на несправедливость можно ответить, хотя бы быть услышанным. А здесь новые приходящие рыночные отношения, где ты никому не нужен, тебе никто не обязан, беспредел и твоя правда никому не нужна. Он не был простаком, он просто не был подготовлен к этому. Наверное, он не отличался от тысяч других, которые не имели за плечами связей, погон, возможностей. Было, конечно, и хорошее. Женитьба, пусть и вторая, сына. Сватья и сват, нравящаяся ему невестка. До конца у него с ними были хорошие отношения. Рождение внука. Его он видел один раз. По-моему, внук, лежа в пеленках, отметился перед дедом струей в его сторону. До этого, находясь уже в больнице, отец, узнав о рождении внука, был счастлив и рад, расплакался так, что я испугался за его состояние. Он тогда был только переведен из реанимации и находился в палате интенсивной терапии. Как сейчас помню, он сидел в коридоре кардиологии и после того, как я ему об этом сообщил, он прослезился, и было видно, что он неимоверно рад. Все это было неплохо. Но последнее время все эти неустроенности с работой, борьба за выживание в условиях конца 80-х начала 90-х годов, а, следовательно, и за источник существования, подорвали его. Острый повторный инфаркт. Реанимация. Палата интенсивной терапии с 30 мая по 26 июня 1992 года. Где-то с 26 июня по первые числа июля он и был у нас.

На здоровье сказывались условия прожитых лет. Пятьдесят четыре года. На «гражданке» до пенсии ему было бы еще целых шесть лет — почти молодой человек. Но пенсию все-таки так просто не дают, не давали ее и в армии. Последние годы, задумываясь о здоровье, он стал почитывать книги о медицине, я нашел у него записи об аутотренинге. Помню, когда вся страна сходила с ума от Чумака и Кашпировского, отец перед сном лежал в кровати и слушал записи подобных знахарей. Он хотел жить. Он сопротивлялся болезни. Но жить не давали проблемы, необходимость доказывать свое право на получение льгот перед чиновниками разного уровня, бесконечно перекидывающих разрешение данного вопроса друг на друга. Писал письма этим «дядям», которые занимали и сейчас занимают посты власти. Ничего. Человек нужен тогда, когда у него нет проблем, и у него можно взять его знания, силу, опыт. Но все равно, отец любил жизнь, интересовался историей, делал записи из газет и журналов о том, что не знал и не мог раньше знать.

Ему оставалось жить считанное время.

Недавно я слышал такую аллегорию, что погибшая в конце 80-х годов подводная лодка, ушла вместе с эпохой рухнувшего СССР, являясь как бы ее символическим итогом. Вот и отец ушел, ушел вместе с этой эпохой на стыке двух сменяющихся строев, как эта подлодка. Если вспомнить, в военкомате он был приписан в подводный флот. Символично. Ушел как подлодка, как ломаемые, отслужившие своей век ТУ-95 и ТУ-142, которые он обслуживал, как разрушающийся и превращающийся в захолустную деревню поселок Федотово. Мы помним о тебе, батя.