xioka — Осень

1486. Этот год был проклятым. По крайней мере, об этом шептались на улицах. Старухи твердили, что совсем скоро дьявол спустится на город и нет иного спасения, кроме молитв.

Я смеялся над этим.

Но вот наступила осень.

Возможно, вы слышали об эпидемии потницы, охватившей Лондон в 1486 году. Возможно, вы знаете, что доктора не находили средств для лечения этого недуга, и болезнь в большнстве случаев имела смертельный исход. Также, возможно вам известно, что заражались ей в основном люди младше 30ти лет.

Той осенью потница пришла и в наш район. Кто-то называл ее Очищением, пришедшим забрать развращенную молодежь в ад, кто-то — Чумой, осЫпавшейся с крыльев самого дьявола, пролетавшего над Лондоном.

Страх, застывший в сером осеннем тумане, проникал под одежду, впивался в кожу и кости холодели от ужаса такой силы, что даже гвардейцы, презревшие смерть и страх, не выходили на улицу, не глотнув для храбрости.

Той осенью я был нанят на работу и жил в старом бараке вместе с мужчинами разных возрастов. У большинства из них не было семей и никакой надежды на будущее. И у каждого непременно имелось какое-то событие, или череда событий, которые сломили и растоптали их волю к жизни, как яростная квадрига топчет упавшего на ее пути. Возможно, я оказался единственным среди них, кто еще верил в счастье. И жить среди этих людей, слушать их разговоры, чувствовать на себе их взгляд, полный тоски и отчаяния, — все это неподъемным грузом ложилось на мои плечи, привыкшие к легкой беззаботности.

Действительно, той осенью я был подавлен как никогда. Два демона — эпидемия потницы и компания полумертвецов, окружавших меня, — стирали в прах все мое веселье и жизнерадостность. Я чувствовал с невероятной отчетливостью, как это болото отчаяния засасывает меня, и уже казалось, что я перестаю быть человеком и превращаюсь в такого же, как мои компаньоны — надломленного и безжизненного. Короче говоря, парус моей души обреченно поник на мачте тела.

Особенно острыми были приступы тоски, приходившие по ночам. Я начинал размышлять о смерти, ранее мною не виденной, об одиночестве, которое мне предже не доводилось испытать.

Каждый вечер был для меня сродни пытке. Мы возвращались с первыми сумерками. Ужинали чем придется и укладывались спать. Но каждый раз перед сном эти люди заводили странный разговор, который стал чем-то вроде ритуала. Каждый вечер кто-то один начинал рассказывать историю из своей жизни, самую трагичную, самую грустную историю. Голос говорящего разносился по бараку, все слушали, затаив дыхание. На улице свистел ветер и казалось, что болезненные духи носятся вдоль пустых дорог, заглядывая в дома, и улетают, чуть слышно скрипнув дверью. Никто не перебивал рассказчика, только мой Рафаэль поднимался иногда, чтобы сменить догоревшую свечу. Некоторые истории затягивались надолго, некоторые были короткими, и подробности становились известны позже. Каждая история была особенной, но их объединяло одно — смертельная безжалостность судьбы, погубившей жизни этих людей и жизни их родных.

Каждый рассказчик вел повествование по-своему. Одни истории рассказывались медленно, дрожащим голосом, прерывались всхлипываниями и плачем. Другие — монотонно и неразборчиво тараторились, как заученные молитвы иным монахом.

Множество подобных вечеров провел я с этими людьми, слушая их истории и заражаясь печалью, которую и по сей день я не могу изгнать из сердца. Душа моя, скованная холодом тех ночей, до сих пор не согрелась; и ни южные моря, ни горячий песок, ни сладкий дым кальяна, на который я надеялся, как верующий надеется на пары фимиама, — ничто не помогло мне. Лишь летом на какое-то время я способен ощутить призрачное облегчение, но каждую осеннюю ночь снова и снова руки того существа — морищинистые, тонкие и настолько бледные, что кажутся покрытыми фосфором — мерещатся мне, и я вынужден проводить долгие часы в ожидании восхода, не давая погаснуть свече.

И в один из осенних вечеров 1486, выслушав историю старого башмачника, потерявшего семью в долговой тюрьме, выслушав соболезнования и высказав свои, я долго лежал без сна. Ветер выл громче обычного, я слушал его и размышлял о странном совпадении: эта эпидемия пришла в город именно в этом году, который называли проклятым. И в то же время я попал в компанию, настроение которой так же губительно для души, как симптомы чумы — для тела. Было ли это совпадением, или я, как и все, платил за свою былую беззаботность? Я не был глупцом и понимал суть жертвования одним ради другого: деньгами ради здоровья, здоровьем ради работы, свободным временем ради денег. Но воистину, мне и в голову не приходило ожидать столь скорой расправы!

Размышляя об этом, я задремал. Неразборчивые обрывки увиденного мной днем, мелькали перед глазами: тела убитых потницей, глубокая яма, в которую мы их сбрасывали, пустые, холодные улицы, доктора, хмурые и безразличные. Но самым пугающим было отчаяние семей, которых коснулась эпидемия. Я видел все это, проносясь над землей со скоростью духа, пока кто-то невидимый ни взял меня за руку и повел на окраину, по знакомой мне дороге к яме с трупами. Мы подошли к самому краю, и я заглянул внутрь. Яма, заполненная телами, была похожа на огромный котел. Всмотревшись, я увидел, что у всех сброшенных туда есть что-то общее. А именно — на плечах каждого покоилась одна и та же голова. голова молодого брюнета с широко распахнутыми глазами. Моя голова.

Одновременно с этим я услышал тихий голос того, кто вел меня. Он трижды произнес мое имя:

-Джон... Джон... Джон...

Я открыл глаза и в инстинктивном порыве хотел поднять руки и защититься, но не мог Кажется, я был парализован. Дикий ужас сковал меня. тонкий силуэт существа в черной накидке возвышался надо мной. Ветер бешено стучал в окно и стену, на улице кричали вороны, а я, онемевший, лежал и пытался произнести хоть слово.

Лунный свет из окна падал на мою кровать, не дотягиваясь до существа, застывшего надо мной. Мои губы дернулись, когда я увидел руку — костянистую и уродливую — медленно выдвигающуюся из-под его накидки. Ладонь, сжатая в кулак,остановилась над моим животом. Незнакомец ракрыл кулак, но я не видел, что лежит на ладони. Мои губы дернулись еще раз, и с большим усилием я сказал:

-Кто ты?

Незнакомец шумно втянул воздух черной пустотой капюшона и ответил неестественно низким голосом:

-Я — осень.

И кладбищенским ветром подул из-под накидки на свою ладнонь, и какая-то невесомая пыль закружилась в воздухе, опустилась на мою грудь, прошла сквозь одежду и впиталась в кожу.

После этого я потерял сознание.

Когда же очнулся и поговорил с компаньонами, оказалось, что все крепко спали и никто ничего не видел. За исключением Рафаэля, который поверил мне, утверждая, что нечто похожее случилось с его отцом незадолго до смерти.

Прошло много лет. Я отчетливо помню фигуру незнакомца, помню его наряд. Я помню даже тот могильный аромат, который от него исходил. Одного я не помню — как выглядела та пыль. Но в моих снах это всегда красно-желтые фигуры, так похожие на осеннюю листву.